Возможно, я тогда об этом не задумывался, но разница имеет значение. Болезненное чувство социального отчуждения, одиночества, не следует путать с ситуацией, когда ты просто один. Можно быть одному, в тихом уединении, и не чувствовать себя одиноким; а можно чувствовать одиночество в толпе. Есть также разница между преходящим или ситуативным одиночеством – реакцией на смерть близких или переезд в новое место – и хроническим одиночеством, которое может длиться несколько месяцев или лет[77]. Некоторые люди более склонны испытывать одиночество, чем другие.
В наши дни с одиночеством могут столкнуться даже те, кто раньше был от него далек. В разгар пандемии коронавируса – в конце марта 2020 года – примерно 2,5 миллиарда человек находились в изоляции – треть населения Земли[78]. Кто-то сидел на карантине с семьей, другие – в одиночку. Вирус расползался, и одиночество само по себе стало эпидемией. Моя собственная реакция оказалась банальной: я начал делать подкаст Five Questions («Пять вопросов»)[79], в котором брал интервью у философов о них самих. Мне это помогло. Хотя все равно со мной дома были жена и ребенок, так что мне еще грех жаловаться.
У других все было гораздо хуже: некоторые оказались в полном одиночестве, кто-то – в условиях абьюза, кому-то без посторонней помощи приходилось «тащить на себе» членов семьи или маленьких детей, кто-то лежал в больнице, не имея возможности ни принимать, ни самим навещать близких. Последствия всего этого будут сказываться еще долгие годы.
Еще до ковида возникло беспокойство по поводу растущего уровня одиночества. В 2018 году Трейси Крауч назначили первым в Британии «министром одиночества». Перед уходом в отставку она выпустила программный документ под названием «Сплоченное общество». На смену Крауч пришла Мимс Дэвис, ее, в свою очередь, сменила Диана Барран. В Америке, тем временем, уже более семидесяти лет выходят душеспасительные книги на эту тему: «Одинокая толпа», вышедшая в 1950 году, «В поисках одиночества», «Страна чужих» (обе 1970-х годов), «Боулинг в одиночку», «Одинокие вместе» и так далее[80]. По данным одного исследования, попавшего на первые полосы газет в 2006 году и по-прежнему широко цитируемого, в 2004 году вероятность того, что американцам и американкам будет не с кем поговорить о «важных делах», оказалась в три раза выше, чем всего за 19 лет до этого – в 1985-м[81].
Такой сюжет выглядит вполне логично: за два столетия, пока бал правит идеология «собственнического индивидуализма»[82], рассматривающая нас как социальные атомы, накапливающие частные блага, ткань западного общества сильно истрепалась и местами даже порвалась. Слово loneliness («одиночество») впервые появилось в английском языке примерно в 1800 году. До этого самым близким к нему по значению было слово oneliness – «пребывание наедине с собой»[83]; как и у слова solitude («уединение»), у oneliness нет коннотаций, связанных с эмоциональным страданием. Некоторые готовы даже утверждать, что в 1800 году возникло и само переживание, опыт одиночества, а не только слово[84]. Так, трепетное отношение поэтов-романтиков к размышлениям в уединении – у лорда Байрона в «Паломничестве Чайльд Гарольда», у Перси Шелли в «Аласторе, или Духе одиночества», у Уильяма Вордсворта, бродившего одиноким облаком в 1804 году, – уступает место отчужденности индустриального мегаполиса у Чарльза Диккенса в 1836-м:
Удивительно, с каким равнодушием относятся в Лондоне к жизни и смерти людей. Человек не вызывает ни в ком ни сочувствия, ни вражды, ни даже холодного любопытства; никто, за исключением его самого, им не интересуется. Когда он умирает, нельзя даже сказать, что его забыли – ведь никто не вспоминал о нем при жизни[85].
Однако отдельные критики сетовали, что и цифры, и исторические факты на самом деле сложнее. Почти сразу после публикации исследование 2006 года поставил под сомнение социолог Клод Фишер, но его выводы вызвали гораздо меньше восторгов. Его подозрение, что предполагаемый сдвиг – это «статистический артефакт»[86], то есть результат применения определенных подходов к сбору данных, подтвердилось последующими исследованиями. Оказалось, что в опросе 2004 года был изменен порядок вопросов, что повлияло на ответы[87]; когда в 2010 году вопросы снова поменяли местами, процент людей, которым не с кем поговорить, оказался ниже, чем в 1985 году. В своей книге «И все-таки связаны» Фишер приводит множество доказательств того, что качество и количество социальных связей в США остается стабильным с 1970 года, хотя их формы изменились[88].
Что касается истории, вряд ли вся боль одиночества не была известна до 1800 года.
Если не вникать в этимологию слова loneliness, а поинтересоваться вопросом дружбы и отчаянной потребности в ней, то мы найдем ее у Аристотеля («никто не выберет жизнь без друзей»[89]), а также в работах шотландского философа Дэвида Юма, эмоционально написавшего в середине XVIII века:
Абсолютное одиночество – наверное, самое страшное наказание, какое только может пасть на нас <…> Пусть все силы и элементы природы согласятся служить и повиноваться одному человеку; пусть солнце встает и заходит по его приказанию, море и реки текут, как ему хочется, а земля добровольно производит все, что может быть ему полезно или приятно. Он все-таки будет несчастным, пока вы не дадите ему хоть одного человека, с которым он сможет разделить свое счастье, уважением и дружбой которого он сможет наслаждаться[90].
Романтические представления о «блаженном одиноком уме» с Вордсвортом тоже не умерли[91]. Они, например, хорошо заметны у Райнера Марии Рильке. В «Письмах к молодому поэту», написанных в 1929-м, он советует своему адресату: «любите одиночество и встречайте боль, которую оно причиняет Вам, звучной и красивой жалобой»[92]. (В стихотворении «Новогоднее письмо» Уистен Оден назвал Рильке «Санта-Клаусом одиночества»)[93].
Психиатр Энтони Сторр в книге «Одиночество: возвращение к себе»[94], вышедшей в 1988 году, тоже воздал хвалу плодотворной энергии одиночества.
Еще больше усложняет историю то, что предполагаемая связь между одиночеством и «собственническим индивидуализмом» – идеологией атомизированного потребления – ставит все с ног на голову. Между индивидуализмом, развитием рыночной экономики и близкой дружбой действительно была связь, но противоположная той, которую принято представлять. Оксфордский историк Кит Томас в книге «Жизненные цели» анализирует дружбу в Англии раннего нового времени: он делит друзей на родственников, стратегических союзников и друзей как источник взаимопомощи[95]. «Во всех этих случаях, – пишет он, – друзей ценили, потому что они были чем-то полезны. Их не обязательно было любить»[96]. Лишь в результате разъединения экономической и личной жизни, ставшего возможным благодаря рынку, возникло пространство для личной дружбы, менее зависимой от социальных потребностей. Великими поборниками объединения ради удовольствия, а не пользы, были шотландские мыслители эпохи Просвещения[97], в том числе друг Юма Адам Смит, написавший «Богатство народов» – библию промышленного капитализма. «Невидимая рука» рынка была протянута для дружеского рукопожатия.
Все это не исключает более враждебных взаимоотношений между индивидуализмом и тесной дружбой в последующие века. Возможно, сегодня мы чувствуем себя более одинокими. Но ответственный рассказ об истории одиночества предполагает признание сдвигов, направленных в другую сторону. Взять, к примеру, то, как мало было времени на дружбу у трудящихся женщин середины XX века, обремененных домашней работой, и на какое одиночество обрекала людей стигма гомосексуальности. В этих двух аспектах сегодня у людей больше свободы, и они менее одиноки[98]. И хотя в отношении последних веяний не все еще ясно и слишком рано судить, наносят ли социальные сети ущерб способности людей общаться друг с другом, общение под их воздействием точно меняется[99].
До пандемии доказательства распространения одиночества не слишком убеждали.
Теперь они не вызывают сомнений. Но даже если бы одиночество не было массовым, оно все равно стало бы серьезной проблемой. Социологи подсчитали физические последствия одиночества, и результаты получились тревожными. Психолог Джон Качиоппо и его соавтор, научный редактор Уильям Патрик резюмируют: «Социальная изоляция оказывает на здоровье влияние, сравнимое с влиянием гипертонии, недостатка физической активности, ожирения или курения <…> [Х]роническое чувство отчуждения может спровоцировать шквал физиологических реакций, которые фактически ускоряют процесс старения»[100]. Такие последствия, видимо, зависят от субъективного переживания одиночества, а не только от «коморбидных» поведенческих паттернов