В начале двадцатого века подобное было редкостью – сегодня едва ли можно представить, насколько большой. И дело даже не в том, что индийцы никогда не ездили за границу, просто для отца, каким бы богатым он ни был, представлялось почти немыслимым тратить деньги на развитие способностей своей дочери. Девочкам предписывалось обладать талантами, но только такими, на которые можно было приманить будущего мужа. Однако Агни Сен занимал необычную позицию по отношению к тому, что его окружало: он мог уловить разницу между талантами и дарованиями и увидел в Гаятри искорку, которая при должном уходе могла озарить целые города. Он нанял учителей для ее обучения языкам, рисованию, танцам и классической музыке, и все это в эпоху, когда женщины пели и танцевали на забаву богатеям, а над ними только насмехались. Он брал дочку с собой в музыкальные салоны и показывал, как работают художники. Водил сначала к историческим памятникам в Дели, а затем и к тем, что подальше.
В одном из таких мест Гаятри, устроившись на валуне, делала набросок купола и проема двери, когда вдруг из окна выметнулась стая сизых голубей – единственных существ, обитавших в развалинах того дворца одиннадцатого века. Эта сцена подтолкнула отца к его обычным размышлениям о бренности империй, их взлете и упадке. Но потом он сказал Гаятри, что если она обратится внутренним взором в прошлое – к терракотовым статуэткам из долины реки Инд, к переливающимся драгоценным блеском росписям на стенах пещер, к покоящимся под землей ступам, а под водой – каменным храмам, и затем в настоящее – к этим гробницам и дворцам, обратившимся в руины, сквозь расщелины которых прорастает баньян, то она увидит, что мощь, деспотия и жестокость тех цивилизаций исчезли с лица земли, что правители пали, а их прислужники легли рядками в узкие мраморные гробы поближе к королю, вместе со своими женами и кошками, но красота, что была когда-то создана, уцелела. Филигрань на окнах, каллиграфия в камне, совершенство купола, который она пыталась запечатлеть. Создатели всего этого – каменщики, скульпторы, художники – те, кому не досталось ролей в больших играх власть имущих, те, чей ум считался недостаточно развитым, чьи мнения не учитывались, чьи богатства ничего не стоили, – плоды именно их трудов сохранились, все остальное обернулось прахом. Когда наступали смутные времена и крах казался неминуемым, искусство было не развлечением, а прибежищем, обломки его уцелевали даже после того, как цикл развития от создания до разрушения изживал себя и запускался заново. «Державы рушатся, люди умирают, но красота побеждает время», – объявил он в манере, которая отличает мужчин среднего возраста, когда те передают свою мудрость молодому поколению.
Пока Гаятри слушала, ее карандаш летал по странице раскрытого блокнота. Купол начал обретать форму, ниже появилась арка. Три быстрых штриха, и вспорхнул голубь. Они отправились дальше – из Агры в некрополь Фатехпур-Сикри, потом в Джайпур. Она ехала верхом на слоне, прижималась к мерно покачивающейся спине верблюда, борясь с тошнотой, подступающей к горлу от вони. Верблюда зарисовала.
Когда Гаятри подросла, Агни Сен повез ее еще дальше, в Шантиникетан, вдохнуть воздух, которым дышали Рабиндранат Тагор и его ученики. В той поездке один из друзей, хорошо знавший поэта, рассказал, что Рабиндранат планирует отправиться на Яву в следующем году. Это знание осело в уме Агни Сена и проросло совершенно захватившей его навязчивой идеей: почему бы не сплавать туда с Гаятри, причем на одном корабле с поэтом? Когда ей еще представится возможность лучше, чем в стесненных условиях корабля, познакомиться с Рабиндранатом, поговорить с ним, научиться у него? Кто знает, во что это может вылиться для Гаятри? Рабиндранат должен был путешествовать в компании друзей, среди которых будет и Дхирен – тот самый, кто упомянул Агни Сену о планах поэта. Письма летали туда и обратно, билеты на поезда и места на кораблях и пароходах были заказаны, паспорта запрошены; по итогам весьма непростой подготовки отец Гаятри, потратившийся и торжествующий, объявил о поездке своей дочери и семье. Они с Гаятри посмотрят Боробудур, Ангкор-Ват, храмы Бали. Он покажет ей общий для Азии культурный мир, который колонизация еще не поглотила.
Их плавание на Яву и Бали началось 12 июля 1927 года на судне, следовавшем из Мадраса в Сингапур. Предполагалось, что Гаятри с отцом будут путешествовать на одном корабле с поэтом и его друзьями и после многих дней совместного плавания и недели в Сингапуре уже самостоятельно отправятся дальше, в Малайю и Камбоджу, и окажутся на Бали как раз к приезду туда компании Тагора из их странствий. Мать Гаятри переживала, не был ли план поездки чересчур смелым, учитывая возраст Агни Сена и его проблемы с сердцем. Что за опасная, экстравагантная и затратная задумка! От нее отмахнулись.
Они стояли у палубного ограждения, когда на борт поднялся Рабиндранат, измученный трехдневной поездкой на поезде из Калькутты до Мадраса. Он прибыл с друзьями, людьми учеными и видными, которые окружали его плотным кольцом, защищая от назойливых почитателей. Агни Сену пришлось удовлетвориться самой краткой из возможных церемонией знакомства, Гаятри же вообще видела его только издалека – приближаться было запрещено. Все складывалось совсем не так, как ожидал Агни Сен. Задетый собственническим пылом Дхирена, он спрятался за книгу.
Позднее они узнали, что поэта, который рассчитывал три дня предаваться размышлениям в уединении, созерцая проплывающий за окном поезда индийский ландшафт, постигло сильное разочарование. На станции Кхарагпур, первой остановке после Калькутты, к нему в купе влезла группка школьников, которые атаковали его, размахивая пестрой коллекцией блокнотов: школьных тетрадок и стопок бумаг, сшитых вручную дома. Они хотели заполучить автографы, а один парнишка умолял Рабиндраната быстренько, пока поезд не тронулся, набросать новое стихотворение. Двигаясь в южном направлении, приблизительно раз в час они останавливались, и на каждой станции платформа оказывалась забитой людьми, прознавшими о том, что он едет в этом поезде. На одной из них в вагон вскарабкался старик. Он сложил руки в намасте, начал говорить что-то на языке, напоминавшем телугу, закончил, отвесил глубокий поклон и удалился. На другой из толпы к окну поэта протиснулся мужчина с латунным подносом в руках, на котором лежали лимон, благовония и цветы. Он зажег благовония и окурил их дымом Рабиндраната, затем без единого слова растворился обратно в толпе. Один молельщик просил, умолял, а потом и публично увещевал Рабиндраната остаться на ночь, чтобы окунуться в реку Годавари, «воды которой, – настаивал он, – священнее вод Ганги»[11]. В Какинаде профессор английского языка, проживший какое-то время в Калькутте, заглянул, чтобы побеседовать с поэтом на сбивчивом бенгальском, но бросил эту затею, потому что забыл заученные фразы, однако, отчаянно желая все же одарить великого человека подходящим литературным напутствием, начал громовым голосом: «Пол-лиги, пол-лиги вперед!»[12] В Раджамандри к Тагору пришло двести студентов, чтобы сообщить, что он ошибся в дате и что они со вчерашнего дня ждали на станции его прибытия. Поэт сидел на своей полке, серый от усталости, прижатый к окну и заслоненный напирающей людской массой, выкрикивающей «Рабиндранат ки Джай!»[13] и «Ванде Матарам!»[14]. Люди приходили во время ночных остановок и светили фонарями ему, спящему, прямо в лицо.
Если Рабиндранат думал, что обретет покой на корабле в открытом море, то он ошибался. Стоило ему хотя бы приблизиться к палубе, американский священник с супругой тут же начинали потихоньку двигаться в его направлении, хоть он каждый раз отворачивался и бросал молящие о спасении взгляды в сторону своих друзей. В конечном итоге, не найдя другого выхода, он согласился уделить им время. Усевшись, они тотчас принялись доказывать ему, что христианство имеет много общего с индуизмом.
– У меня большие сомнения на этот счет, – возразил Рабиндранат.
– Ну почему же? У нас тоже есть Бог Отец! – воскликнули супруги.
– Видите ли, у нас в придачу имеется еще и Бог Мать, Бог Сын, Бог Друг и Бог Любовник. Есть даже Бог Милашка, – с озорным блеском в глазах вмешался Сунити Чаттерджи, один из приятелей поэта.
Падре, осознав, что беседа вряд ли получится достойной, после этого оставил поэта в покое. Теперь он сидел в шезлонге, слушал шум моря, читал, иногда просто лежал с закрытыми глазами, откинувшись на спинку, с видом бесконечно уставшего человека.
Гаятри направилась было к нему. Повернула назад. Хотела спросить у него, можно ли ей поехать в Шантиникетан учиться живописи у Нандалала Боса. С тех пор как она там побывала, Шантиникетан занимал все ее мысли: она жаждала оказаться под его открытым небом в компании других учеников и в окружении баночек с краской и пучков кистей, самой измельчать пигменты, как (она слышала) там было заведено. Гаятри разузнала, что один из друзей Рабиндраната служит в школе искусств Шантиникетана заместителем директора. Все было будто предначертано свыше: она расскажет поэту о своем посещении школы, о том, как сильно ей тогда захотелось там учиться, но она не могла; а он скажет заместителю директора немедленно принять ее на учебу.
Предавшись мечтам, она перегнулась через палубное ограждение. Суши не видать, только синяя вода вокруг. Внутри тайным огоньком горела уверенность: это плавание решит ее будущее. Ее единственно возможную судьбу.
И все-таки она не заговаривала с поэтом. Не хотела усугубить ощущение, будто его взяли в кольцо.
День-два она держалась от него на некотором отдалении: никогда не приближалась чересчур близко к месту, где он сидел на палубе, но и не отходила слишком далеко, чтобы не выпасть из поля его зрения. Столь хорошо просчитанную сдержанность оценили: как-то раз он ее окликнул. Она спешно, пока он не передумал, подбежала к соседнему с ним свободному шезлонгу. Присутствие поэта озаряло пал