На фоне этой удручающей картины разрухи и запустения, в багровом свете низкого солнца неподвижно, безмолвно сидели люди. Мне показалось, много людей. Некоторые стояли, с биноклями у глаз, озирали окрестные горы. Тут же были оседланные, навьюченные поклажей кони. На обломке скалы сидела женщина. Разглядел я также прислоненные к фундаменту винтовки. Отдельно от всех находился мужчина, сплошь одетый в нейлон, в синей кепке-каскетке, в высоких ботинках на толстой подошве.
Обескураженный такой неожиданной встречей, я некоторое время молча вглядывался в пантомиму. Никто не промолвил ни звука. По-видимому, появление мое показалось компании необязательным, во всяком случае не обрадовало никого. Пантомима затягивалась, молчание. делалось томительным. Тучный усатый мужчина в галифе и хромовых сапогах, видимо главный в компании, налил из черной бутыли в большой рог и сделал мне знак подойти. Я приблизился, он молча мне подал рог. Я так же молча его осушил. Выпив, сказал: «Хорошо!» Женщина перевела по-английски — для нейлонового человека: «Вери гуд!» Он кивнул головой, слегка улыбнулся.
Правда, выпив, я почувствовал себя значительно лучше. Теперь мне достанет сил на обратную дорогу, и пусть будет ночь — не беда! Подымаясь по Геналдону, я рассчитывал на литий, железо и натрий, но издревле прославленный своей целебной силой источник здоровья и молодости одарил меня другим, не хуже лития и железа. Я пристроился возле переводчицы, спросил, кто такие, зачем, почему. Переводчица ответила мне с не допускающей откровенности сухостью:
— Американец приехал охотиться на туров. Первый американец в здешних местах...
Получив этот минимум информации, я поспешил удалиться. Смеркалось, пора.
Овечье стадо с его знакомым мне сторожем Тобиком спустилось к реке. Тобик лежал на прибрежной скале. Я двигался низом, чтобы не сбиться с тропы, прыгал с камня на камень. Тобик равнодушно посмотрел на меня. Стоящий с ним рядом пастух сказал вполголоса, зная, что горы придадут его тихим словам нужную громкость и донесут их до меня:
— Что скоро вернулся?
Я поделился полученной информацией:
— Там на охоту приехали. На туров.
— Кто приехал?
— Американец.
— Что, у нас своих охотников нет?
— За деньги, за доллары.
Пастух улыбнулся. Зубы у него такого цвета, как ледник Майли-Хох в верхнем ярусе, не посещаемом охотниками на туров.
Утром, едва позавтракав, я побежал на верхний Геналдон. Именно побежал, боясь упустить что-то важное, нить сюжета. Мой творческий метод: вначале пройти сюжет по тропе, тогда записать на бумаге. В селе Тменикау мы поздоровались с овечьим стригалем Асланом как старые знакомые. Он мне сообщил, что охотники проехали рано утром, повезли с собою турьи рога.
Аслан навьючивал на ишака не совсем обычную поклажу: колченогие деревянные ко́злы для пилки дров. Это мне показалось забавным: козел, хотя бы и деревянный, поедет верхом на осле. Я посмеялся, и Аслан посмеялся. Он мне сказал, что осла зовут Васькой. Ко́злы нужно везти на верхний Геналдон в экспедицию: Розита с Антоном будут пилить дрова. Дрова им тоже возит ишак Аслана Васька, арендованный экспедицией. За работу Ваське, то есть его хозяину, экспедиция платит четыре рубля в день. Сам же Аслан работает в разведочной партии на буровой. Он недавно вернулся с флота, служил на Балтике, на торпедных катерах, — старшина первой статьи.
Ваську пришла проводить в дорогу его подруга, ослица Машка. Верхом на Машке Аслан съезжает с горы на буровую, на берег реки Геналдон. А Васька и сам, без погонщика дойдет до верхнего Геналдона. Надо только поставить его на тропу и задать ему начальную скорость — непременно дойдет, а к вечеру прибежит обратно.
Я не стал дожидаться, пока завьючат моего длинноухого попутчика Ваську, и побежал — по росе, по утреннему холодку.
Экспедиция, то есть Антон и Розита, жарила на керогазе турью печенку. Тут же сушилась на солнце и турья шкура.
— Шкура и мясо ему не нужны, — сказал Антон. — Только рога — для коллекции.
— Его зовут Билл Пейкинг, — сказала Розита, — ему предлагали выпить, он наотрез отказался. Говорит: «Если узнает отец, он меня убьет».
— Ему сорок лет, — сказал Антон, — у него отец фермер, доход фермы — шестьдесят тысяч долларов в год... Отец считает его молодым, дела не доверяет ему. Он пока что занимается охотой, был в Африке, в Южной Америке, на Аляске...
— Он говорит, — сказала Розита, — что такой красоты, как здесь, нигде не видал.
— Мы сюда в марте приехали, — сказал Антон, — еще снег лежал. И вот утром горные индюки слетались к палатке, такие танцы устраивали — прелесть...
— А еще говорят, — сказала Розита, — что сюда прилетают большие бело-розовые птицы, похожие на фламинго. Исполняют ритуальные танцы... Мы с Антоном не видели, но многие говорят...
— Это тебе Аслан заливал, — сказал Антон. — Его только послушай...
Палатку — Антонов с Розитой дом — поставили на цементном полу разрушенного селем строения. Здесь же была и цементная ванна-бассейн — пустая. Когда я пришел, Антон застегнул вход в палатку на все пуговицы.
— Вот этот клок земли у истока реки Геналдон, — сказал Антон, — в свое время купил у царского наместника — за бесценок — дед Аслана Царахов. Сюда съезжались на ослах обезножевшие калеки, а отсюда уходили на своих двоих. Царахов взимал с них плату за лечение, возил сюда дрова и провиант, изрядно разбогател... Как папаша Пейкинг...
— У потомка Царахова тоже есть эта жилка... — сказала Розита. — За своего несчастного осла Ваську он такую цену загнул...
Мы насладились турьей печенкой. Принесенного мною сухого вина Антон выпил с удовольствием, Розита чуть пригубила.
— Меня папа убьет, как того американца, — сказала она, — если узнает, что я выпиваю в мужской компании. У нас, осетин, это не принято...
Антон, я заметил, порою взглядывал на свою сотрудницу с какой-то восторженной робостью. Розита обладала спокойной плавностью и девственной свежестью форм. Она носила очки, и взгляд ее преломлялся в круглых стекляшках, не выходил наружу; создавалось впечатление непроницаемости. Антон ростом поменьше Розиты, и некое беспокойство сквозило в его движениях, жестах. Посреди застольного разговора с турьей печенью и вином он вдруг умолкал, отстранялся, и я понимал, чувствовал: мне пора уходить, Антон считает минуты столь нужного ему времени...
Но я сидел, хотя опустела бутылка и печень у тура невелика. Не очень-то мне хотелось плестись по острым каменьям, среди хаоса, сотворенного селевым потоком. (Ослу Ваське за это хоть платят четыре рубля.) И возвращаться в мой насквозь простукиваемый костяшками домино одноместный номер тоже мне не хотелось. Вот так бы сидеть и сидеть за столом на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, в окружении снежных гор, населенных турами, горными индюками и странными белорозовыми птицами, похожими на фламинго, взглядывать иногда с безотчетным, нежданным трепетом на Розиту...
Во время одной из все более удлиняющихся пауз я взял лежавшую на столе книгу: Фарли Моуэт «Не кричи, волки!»
— Вы, это читали? — быстро спросила Розита.
— Нет, не читал.
— Ну что вы... Такие вещи надо читать.
— Да, вещь стоящая, — подтвердил Антон.
— А что, беллетристика или научно-популярное?
— Ни то и ни другое, — сказала Розита: — Нечто большее. Просто ее написал настоящий человек. Нет, нет, не писатель, а именно человек.
Тут я заметил, что Розита подчеркивает зазор между экими званиями — «писатель» и «человек».
— Эту книгу написал настоящий ученый, — сказал Антон.
— Не в этом дело, — перебила его Розита. — Я могу вам дать почитать, только с условием, что вы вернете. Я этой книгой дорожу. Ее нигде не купишь...
— А как же он вернет? — испугался Антон. — У нас кончается полевой сезон. Через две недели мы уезжаем.
Я поспешил успокоить Антона:
— У меня сезон только еще начинается. Я принесу! Дорогу знаю! В санатории все равно мне скучно сидеть.
— Да уж, не завидую вам, — сказала Розита. — Я бы и двух дней не выдержала... На всякий случай запишите мой телефон в Орджоникидзе.
Пока я записывал телефон Розиты, Антон смотрел на меня, как я на пса Тобика, когда он внезапно выкатился ко мне из стада с рыком и лаем. Росту Антон небольшенького, лет ему тридцать или чуть больше.
Книгу Фарли Моуэта я прочел весьма скоро, она, правда, понравилась мне, я вполне согласился с оценкой Розиты. Но сбегать к истоку реки Геналдон так и не собрался, проникаясь мало-помалу сознанием благодетельной непременности санаторного режима: ванны, массаж, ультразвук, лечебная физкультура...
По утрам на зарядку, вместе с санаторной публикой, страдающей заболеваниями опорного аппарата, радикулитами, спондилезами, артрозами, хондрозами (местные ванны помогают также и от бесплодия), приходили из окрестных селений ослы и ослицы. Длинноухих привлекала именно зарядка. Они располагались вокруг заряжающихся, с нескрываемым насмешливым любопытством созерцали данное действо, порой обмениваясь впечатлениями от увиденного на весьма звучном, трубном ишачьем наречии. Полюбоваться зарядкой, я видел, прибегали из села Тменикау ишаки Аслана Васька с Машкой...
После зарядки и завтрака больных отвозили в автобусе к ванному зданию на берег реки Геналдон. Я добирался туда своим ходом, опять же через село Тменикау, сначала вверх, затем вниз. Однажды я повстречался на этой дороге с Розитой. Она брала пробы в ручье одна, без Антона.
Мы обменялись с нею впечатлениями о прочитанной книге Фарли Моуэта «Не кричи, волки!». На ванную процедуру я опоздал. Книги у меня с собой не было. Заходить ко мне в санаторий Розита сочла неудобным.
Когда по прошествии санаторного срока я позвонил Розите из телефонной будки в Орджоникидзе, трубку взял папа Розиты, интеллигентным голосом, с чуть уловимым кавказским акцентом, спросил, кто я, откуда, какого рода дела у меня с Розитой. Я ответил подробно, чистосердечно, мне нечего было скрывать. Папа Розиты назвал точное время, когда Розита придет домой. И правда, когда я позвонил, она тотчас подошла к телефону.