Василий ждал меня у избы, сидел на бревне и курил. Взглянул на меня, по своему обыкновению, несколько сумеречно, но в то же время и светло, сказал:
— Я уж тебя искать собрался... Баня истоплена. Ты, как, париться любишь?
— Люблю.
— Ну дак чего? Пошли.
Мы пошли и попарились. И вся недостача тепла, калорий — в связи с поворотом лета на осень — возместилась сторицей. Василий охаживал меня веником, новым, прямо с березы. Себя же он сам и стегал.
За ужином я спросил у Василия о резонансной харовской ели, знают ли местные люди особые свойства и ценность своего болотного сокровища с чахлой хвоей.
— А как же, — сказал Василий, — вот мы парились в бане, ей уже семьдесят лет. Ее срубили из мелкослоистой, как ты говоришь, резонансной елки. Другое бы дерево сгнило давно — от перепада температур и от сырости. А в нашей бане даже нижних венцов не меняли. В ней парься еще хоть семьдесят лет.
...Ну вот, пожалуй, и все. Можно ехать домой. Можно поставить точку в последней главе — путешествии на родину харовских резонансных елей, из которых делают деки для пианино. И еще строят бани.
«Где-нибудь на Руси...» Василий Шукшин
Кто знал Шукшина, тот помнит его постоянную сосредоточенность, серьезность, углубленность, некоторую даже исступленность, которая стала особенно заметна в последнее время. Василий Шукшин словно чувствовал пределы отпущенного ему срока, он постоянно подгонял себя: «Надо работать!» Именно этой мыслью пронизаны его неоконченные разговоры, последние интервью, появившиеся в печати...
Василий Шукшин торопился, укорял себя в том, что мало сделал, мало знает. Все сказанное им незадолго до кончины — записанное, зафиксированное — отдает горечью и в то же время проникнуто решимостью исполнить главные дела, откинуть второстепенное... «Я многое упустил в жизни и теперь только это сознаю. Играл в кино почти пятнадцать лет... Неустроенная жизнь мешала мне творить, и я бросался то туда, то сюда, потратил на ненужное много сил и теперь должен их беречь. Создал три-четыре книжечки и два фильма: «Печки-лавочки» и «Калина красная»...»
Три-четыре книжечки... два фильма... Шукшин недоволен тем, что сделал. Он предъявляет себе строгий счет. В то время как нам, современникам Шукшина, его читателям, зрителям, казалось, что все дается этому человеку, что этот художник отмечен знаком удачи... Шукшин стал актером, режиссером, кинодраматургом, писателем — и в каждом жанре, в каждом роде искусства сказал свое слово, заставил заметить, услышать себя. Нам казалось, что он достиг столь многого, — сделанного им хватило бы на несколько жизней в искусстве.
Судите сами: только закончен фильм «Печки-лавочки», вскоре следом за ним — «Калина красная». Шукшин ставит эти фильмы как режиссер, исполняет в них главные роли, он пишет эти роли, эти сценарии — для себя, чтобы сказать свое слово, донести до людей свои мысли о жизни. Но этого ему мало. Он работает над сценарием фильма о Стеньке Разине — «Я пришел дать вам волю», делает режиссерские разработки будущего фильма-эпопеи о безудержности русской вольницы — предтечи грядущих революций. Сначала сценарий, потом роман... И в это же время выходит одна из лучших книг Шукшина — «Характеры».
При жизни автора мы как-то стеснялись прилагать к этой книге те же, мерки, что к книгам, ну, скажем, Лескова, Бунина, даже и Чехова. Только теперь, когда Шукшина нет с нами, мы начинаем осознавать, что самые высшие мерки впору и по плечу Василию Шукшину.
Подобно Чехову, Шукшин не делил своих героев по ведомственному принципу на «ученых» и «неученых», на «рабочих» и «нерабочих», на «деревенских» и «городских». Его интересовали нравственные начала, на которых строятся отношения людей в наши дни, когда ученые степени, должности, ранги и прочее решительно теряют свои преимущественные права, прежде всего именно в нравственном смысле, и, наоборот, заново освящаются отцовские, дедовские, национальные, исторические нравственные начала, истоки. В рассказах Шукшина истовость, готовность поклониться святыне — и понимание слабости, несовершенства своего героя, а стало быть, и себя; потребность в покаянии — и сомнения, сомнения; поиски истины — и опять-таки невозможность ее найти...
Откуда все это? Где берет начало талант Шукшина, в чем его своеобычие и непохожесть на другие, соседствующие дарования? Ответ в самой общей форме может быть один: талант Василия Шукшина — это русский национальный талант, в том же смысле, как мы говорим о русской национальной изначальности в таланте, например, Достоевского или Чехова.
Что мы разумеем под этим, может быть слишком общим, достаточно примелькавшимся определением: «русский талант»? Толкование его может быть разным применительно к разным авторам. Когда речь идет о русском национальном таланте Василия Шукшина, то прежде всего имеется в виду его живая, отзывчивая, обнаженная, натруженная до болезненности совесть. «Как мы живем? Что с нами происходит?» — эти вопросы иной раз звучат у Шукшина в истинно трагедийном тоне. И рядом — усмешка или, вернее сказать, мягкая улыбка. Любовь к людям, понимание, сочувствие им — и при этом ясновидение, проникновение в самую суть человеческой природы со всеми ее несовершенствами и озарениями, пусть маленькими, чуть заметными вспышками. Понимая сущность народного, непридуманного юмора как необходимого фермента жизни, Шукшин заставляет смеяться своего читателя и зрителя, будь зритель профессор или крестьянин. Но смех его неподалеку от трагедии — так бывало в лучших классических произведениях, так бывает и в жизни.
Давайте вспомним «Калину красную» — любимый фильм, самим Шукшиным прежде всего любимый, и, в свою очередь, зрителями, и даже критикой, даже прессой, — давайте вернемся в кинозал, когда мы впервые увидели на экране нечто необычайное для нас, непохожее на все то, чем нас потчует наш кинематограф, и вдруг, еще не зная отчего, засмеялись и вскоре почувствовали подозрительную влагу в глазах. И когда зажегся свет, мы не глядели по сторонам, не спешили поделиться впечатлениями, мы еще долго вглядывались, вслушивались в самих себя: какие струны задели в нас, в наших душах образы, мысли, искусство Василия Шукшина? Потом начались разговоры, разборы, анализ и прочее. Вначале было счастье свидания с настоящим искусством. Счастье подлинных смеха и слез, воскрешения чувств...
Творчество Василия Шукшина — писателя, режиссера, актера являет собою пример поразительной цельности, триединства. Герои в его рассказах выходят на сцену без экспозиции, без описательных, объяснительных абзацев и периодов — автор довольствуется короткими ремарками; герои в рассказах Шукшина живут, действуют, они говорят не много, но при чтении видишь их мимику, жест; наполнены содержанием, чувством не только реплики, монологи, но и паузы меж репликами. Каждый рассказ Шукшина при чтении на сцене звучит как пьеса. Рассказы эти можно играть — они написаны превосходным актером; Шукшин-режиссер доверяется Шукшину-прозаику — в его фильмах слово самоценно, оно естественно, взято в жизни, а не придумано, не навязано персонажам. У Шукшина каждая фраза бьет в точку, в яблочко. Фильмы Шукшина можно слушать, как превосходную прозу. И это в то время, когда в десятках, сотнях фильмов слово нивелировано, функционально, обезличено.
Талант? Да, талант. Учеба у первоклассных. мастеров современного искусства? Да, и учеба: Но чуда шукшинского обаяния нельзя понять (если вообще можно понять чудо), если не заглянуть в предысторию Шукшина-художника, в ту обычную жизнь, откуда он вышел совсем недавно, принес с собою главное знание, которого нельзя приобрести, главный опыт, которому нельзя научиться, — человеческий, родовой, социальный опыт бывалого человека, коренного сельского жителя, сибиряка, затем матроса на Черноморском флоте, строительного рабочего в Подмосковье, директора вечерней школы и, наконец, артиста, удостоенного высших премий.
О Шукшине написаны книги и монографии, охвачен, кажется, каждый этап его пути из обычной жизни в мир искусства. Я бы не стал в этих коротких заметках, посвященных памяти Шукшина, касаться его биографии, если бы, волею судеб, мне не пришлось в свое время жить и работать неподалеку от его родного села... И так прекрасны, привольны родные края Шукшина, столько в них запечатлено дивной мощи, заметной и в людях, его земляках, — словно ждал этот край своего художника: сказать наконец о себе.
И художник пришел, появился. Никто вначале и не заметил, не подумал о том, что художник таится в обыкновенном парне из Сросток, малость скуластом на сибирский манер, с глубокими глазницами, мощными дугами бровей и подбородком, зорко глядящими из глубины, зеленоватыми, как вода в Катуни, глазами — Васе Шукшине.
Таких, как Василий, парней можно было встретить на Чуйском тракте, в кабинах грузовиков, — я всегда дивился мужеству, силе духа, особому таланту — да, да, именно таланту этих парней, годами ездящих краем пропасти, через заоблачные перевалы. Я думаю, если бы судьба Шукшина сложилась как-то иначе, то он стал бы шофером на Чуйском тракте...
Как бы там ни было, первый свой фильм (и рассказы — тоже) Шукшин посвятил Чуйскому тракту — «Живет такой парень». Герой этого фильма — шофер, Пашка Колокольников; лейтмотивом в фильме звучит шоферская песня: «Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов... Но средь них был отчаянный шофер, звали Колька его Снегирев...»
Во время съемок фильма «Живет такой парень» я и познакомился с Василием Макаровичем Шукшиным. Фильм снимали в Горно-Алтайске. Как-то я возвращался из долгой командировки по дальним таежным районам Горного Алтая. Остановился в гостинице Горно-Алтайска, вечером зашел в буфет попить чайку. Некий человек, по виду нездешний, столичный, заговорил со мною, пристально вглядываясь при этом в меня (в таежных странствиях я оброс, одежда прогорела у костров, сапоги поизносились). Он спросил, не смогу ли я сняться в эпизоде, в кинофильме. Человек этот оказался ассистентом режиссера, а с режиссером-постановщиком Василием Макаровичем Шукшиным я встретился уже на съемочной площадке...