По ночам на холме Капа-Негро веселились. И не счесть, сколько выслушал за эти ночи негритенок Антонио Балдуино интереснейших историй и сколько любопытнейших вещей он узнал. Их рассказывали женщины и мужчины, собиравшиеся у дверей соседних домов в долгие лунные ночи. В ночь на воскресенье, если не было макумбы[9] в доме у Жубиабы, собирались у дома старой Луизы, которая по случаю праздника не ходила торговать своим мингау. И у соседних домов тоже. Везде болтали, перебирали струны гитары, пели, отхлебывая по глотку кашасы, которую всегда держат для добрых соседей, но все же больше всего народу собиралось возле дома старой Луизы. Даже, случалось, и Жубиаба появлялся там и тоже рассказывал разные истории, но все они происходили много-много лет назад. Рассказывая, старик вдруг переходил на язык своего племени или прерывал рассказ подходящими к случаю советами и рассуждениями. Он выглядел патриархом среди всех этих негров и мулатов, обитавших на холме Капа-Негро в продуваемых ветром лачугах с крышами из жести. Стоило старику открыть рот, как все замолкали и слушали его в немом благоговении, лишь одобрительно кивая головами. В такие ночи Антонио Балдуино бросал свою ватагу и, усевшись в кругу, весь превращался в слух. Он отдал бы жизнь за то, чтобы послушать какую-нибудь историю, особенно если история рассказывалась в стихах.
Большим мастером рассказывать стихотворные истории был Зе Кальмар, беспутный малый, нигде не работавший и бывший уже на примете у полиции за разные мошенничества. Но в глазах Антонио Балдуино он обладал двумя неоспоримыми достоинствами: он был храбрец и умел петь под гитару про приключения знаменитых бандитов. Ни одна вечеринка в лачугах Капа-Негро, ни один бедняцкий праздник в городе не обходился без гитары Зе Кальмара, повсюду он играл вальсы и разные веселые и грустные песни. Высоченный мулат с изжелта-смуглой кожей, Зе Кальмар ходил развинченной походкой, которую приобрел, как утверждала молва, с тех самых пор, как несколькими приемами капоэйры[10] обезоружил двух матросов. Не всем он был по душе, были и такие, что смотрели на него с неодобрением, но Зе Кальмар часами возился с живущей на холме ребятней, обучая ее искусству капоэйры и проявляя при этом поистине безграничное терпение. Показывая разные приемы, он сам вместе с мальчишками катался в пыли, чтобы они лучше усвоили, как нанести удар или как выбить нож из рук нападающего. Ребята молились на него как на идола, а их вожак Антонио Балдуино мог часами ходить за парнем и слушать его рассказы о разных случаях из жизни. У Зе Кальмара он уже выучился здорово управляться с ножом, а теперь ему не терпелось освоить гитару.
— Ты научишь меня, да?
— Ну конечно, научу.
Мальчик бегал с поручениями к возлюбленным Зе Кальмара и защищал его от нападок.
— Он — мой друг. Чего вы сами не скажете ему все в глаза? Небось духу не хватает?..
Зе Кальмар был завсегдатаем сборищ у дверей Луизиного дома. Он появлялся, щеголяя своей развинченной походкой, призванной подчеркнуть его независимость, садился на корточки и закуривал дешевую сигарету. Он молча выслушивал истории и случаи, которые рассказывались собравшимися, не вмешивался в споры, и только если чей-то рассказ производил уж слишком большое впечатление на слушателей, Зе Кальмар давал сигарете отдых, заложив ее за ухо, и изрекал:
— Гм… Ну, со мной однажды еще и не такое приключилось…
И далее следовала совершенно неслыханная история, разукрашенная всевозможными подробностями, дабы ни у кого не возникло сомнения в ее правдивости. Если все же он видел в чьих-то глазах ясно выраженное недоверие, Зе Кальмар ничуть не обижался:
— Не верите, спросите у Зе Счастливчика, он тогда со мной был…
Всегда был кто-то, кто был с ним. Всегда находился очевидец, который не даст соврать. И ко всем заварухам, случавшимся в городе, Зе Кальмар, судя по его рассказам, имел непременное касательство. Стоило только начаться разговору о недавнем преступлении, как Зе Кальмар прерывал беседующих:
— Я как раз был неподалеку…
И он выкладывал свою версию происшествия, по которой его участие в нем всегда предрешало исход событий. Однако если приходилось, он и вправду умел за себя постоять. Лоуренсо-трактирщик может подтвердить: у него на физиономии два шрама от ножа Зе Кальмара. Подумать только, этот паршивый испанец захотел вышвырнуть парня из своего заведения! Каброши, приходя в восторг от похождений Зе Кальмара, пожирали его пламенными взорами. Их сердца таяли, покоренные его ленивой поступью завзятого бездельника, его славой смельчака и забияки, его неотразимой манерой, рассказывая, доверительно обращаться к слушателям, напоминая им сходные случаи из их собственной жизни; они жадно ловили его взгляд, улыбку чувственного рта и окончательно теряли головы, когда их кумир начинал петь под гитару.
Едва очередной рассказчик заканчивал свою историю и на секунду воцарялось молчание, как одна из каброшей тут же спешила с просьбой:
— Спойте, сеньор Зе, уважьте народ…
— Да нет, девушка, к чему мешать такой интересной беседе, — прикидывался он скромником.
— Ну, не ломайся, Зе, пой…
— Да я и гитару оставил дома…
— Не беда… Балдо принесет…
Антонио Балдуино только этого и ждал и мчался со всех ног к лачуге Зе Кальмара. А тот все заставлял себя упрашивать:
— Я сегодня не в голосе… Пусть девушки меня простят…
Теперь уже все хором его уговаривали:
— Ну, спой, Зе…
— Ну хорошо, но только одну-единственную…
Но, конечно, за одной единственной следовало много других: тираны[11], коко[12], самбы, песни любовные, песни печальные до слез и приключенческие ABС — они больше всего нравились Антонио Балдуино:
Ах, свижусь ли с домом родимым, увижу ль родные края?
Схватили меня и в Баию везут арестантом меня.
Зе пел о разбойнике Лукасе да Фейра, любимейшем герое Антонио:
Богатства себе не скопил я, богатым не быть бедняку, но жил в своем собственном ранчо и ящик имел табаку.
В Баие мне суд учинили, тюрьма угрожала уж мне…
Но стражников всех раскидал я, а сам ускакал на коне.
Слушатели шепотом комментировали:
— Ну и смельчак этот Лукас…
— Говорят, он ни разу не промахнулся…
— И добрый, говорят, был человек…
— Добрый?
— А что? Он только богачей грабил, а награбленное отдавал бедным…
Грабитель — я бедных не грабил, да что и возьмешь с бедняка?
Но всех богачей-толстосумов моя настигала рука.
— Ну, слыхал?
— И по части женского пола был силен…
Каброши с глазами как пламень, мулатки с кудрями как шелк, креолки и белые крали — никто от меня не ушел.
Дойдя до этого места, Зе Кальмар победительным взором окидывал столпившихся каброшей и дарил им одну из своих неотразимых улыбок. Девушки взирали на него с обожанием, словно перед ними был сам Лукас да Фейра собственной персоной, а парни, глядя на них, покатывались со смеху. А дальше говорилось о верности разбойника своему слову и о его горделивой отваге:
Не выдам своих я собратьев, позор, коли выдам я их, пусть сам я погиб безвозвратно, не дам погубить я других.
О ком говорит вся округа и песни слагают о ком?
Я ловок и смел — ведь недаром меня все зовут главарем.
Но наступала минута, когда голос Зе Кальмара обретал особую звучность, а взгляд становился особенно томным. Так было, когда начинались куплеты на букву У:
У — тоже лишь гласная буква, как а, е, и, о, — потому прощальный привет посылаю друзьям и еще кой-кому…
Глаза певца не отрывались от очередной избранницы, и в тот миг он и впрямь был Лукас да Фейра, разбойник, убийца, не устоявший перед любовью…
Под аплодисменты собравшихся он заканчивал свою историю:
Я грабил и старых и малых, в жестокий пустившись разбой, но вот наступил час расплаты, назначенный злою судьбой
А потом следовала самба. Истинной печалью наполнял ее несравненно тоскующий голос Зе Кальмара:
Я покидаю край родимый, коварством изгнанный твоим…
Я покидаю край родимый, тоскою о тебе томим.
Женщины изнемогали от удовольствия:
— Ах, какой он красавчик!
— Как он выводит-то, прямо до слез…
Одна из них, с большим животом, видать, на последнем месяце, шепотом рассказывала другой:
— Мой-то, пока меня добивался, от меня ни на шаг не отходил… Подарками задаривал… Жениться обещал: мол, и в церкви обвенчаемся, и у судьи запишемся…
— И в церкви и у судьи?
— Да, моя милая… Мужчина, чтоб нашу сестру обмануть, что хочешь наобещает… Улестит почище самого дьявола… А я дура и поверила… Ну вот и получила… полное брюхо… Работать пришлось, красота моя на нет и сошла… Ну, он и удрал с одной каброшей, — она уж давно на него зарилась…
— Поворожить надо было, вот он бы и вернулся…
— А к чему? От своей судьбы не уйдешь… На все божья воля…
— Еще что! Надо было хоть на эту гадюку порчу напустить! Нет, вы только подумайте! Какая-то стерва уведет моего мужа, а я буду на это смотреть! Будто так и надо! Ну нет, моя дорогая… Я бы тут же напустила на нее проказу, и он бы мигом вернулся! Отец Жубиаба свое дело знает, от его ворожбы не спасешься…
— А ни к чему это все… Мы в своей судьбе не вольны, как там определят, так и будет. — Женщина подняла глаза к небу. — Кому что на роду написано, — никуда от того не денешься. Вот он, — она показала на свой живот, — еще и не родился, а уж на небесах вся его жизнь расписана…