Жуга нахмурился, побарабанил пальцами по столу.
– Где это случилось? – спросил он.
Балаж вытянул руку:
– Там…
– А где Юраш живёт, у которого пёс издох? В той же стороне?
Балаж побледнел, кивнул.
Жуга встал, ещё раз осмотрелся. Глаза его возбуждённо блестели. Он вскинул руки, сплёл пальцы в хитрый узел, нахмурил лоб.
– Авохато! – вдруг воскликнул он. – Эванна-эвахор!
Пол хаты вспыхнул, замерцал голубыми сполохами. Балаж вскрикнул испуганно, влез с ногами на лавку. Довбуш разинул рот, перекрестился дрожащей рукой.
– Не двигайтесь! – крикнул Жуга, не расплетая пальцев. – Реслав, соль! Скорее!
Теперь стало видно множество пятен на глинобитном полу, больших и малых, светящихся, как гнилушки в лесу. Реслав метнулся к столу, схватил берестяную солонку, глянул вопросительно. «Бросай!» – Жуга мотнул головой. Реслав швырнул солонку наземь. Мелкого помола соль взметнулась в воздух, растеклась тонким облачком, осела. Жуга разжал пальцы. Призрачное сияние погасло. Стало тихо, лишь под потолком зудели комары.
– Свят, свят… – Довбуш перевёл дух, нащупал кружку, сделал несколько глотков.
Балажа трясло.
Жуга взял со стола свечу, осторожно ступая, обошёл хату, внимательно глядя в пол. Остановился, опустился на колени.
– Вот они! – сдавленно воскликнул он. Свеча жёлтым светом озаряла его лицо и руки. – Идите сюда, только осторожно.
Реслав, Довбуш и Балаж сгрудились у стены, где соль тонким слоем припорошила цепочку узких следов. Чьи-то ноги, обутые в мягкие востроносые башмаки, прошлись от входа к печке, затем дальше, к образам, и обратно к порогу. Реслав глянул в красный угол и похолодел: иконы были перевёрнуты.
Все четверо переглянулись.
– Кто это был? – спросил Реслав.
Жуга покачал головой.
– Не знаю, – угрюмо сказал он. – Наверное, человек: стригой[3] или Хозяин башмаков не носят. Кто и откуда, не ведаю. Следы свежие. Вишь, как соль густо легла…
– Н-да…
– Гм!
– Жуга! – окликнул Довбуш. – Это он? Он Ганну уволок?
Жуга кивнул, грустно посмотрел ему в глаза.
– Мне жаль, Довбуш, – сказал он, – но я сейчас ничем не могу тебе помочь. Прости.
Довбуш пошатнулся, опёрся о стол. Обвёл всех беспомощным взглядом серых глаз. Гулко сглотнул.
– Но… она жива? – выдавил он.
Жуга пожал плечами:
– Кто знает!
– Где она? Что с ней?! – подскочил к нему Балаж. – Говори!
Жуга повёл плечом, стряхнул с плеча его руку.
– Больно мало я знаю, Балаж, чтобы помочь… Может быть, это тот, кого и я… ищу.
– Мара… – начал было Реслав, но перехватил испепеляющий взгляд Жуги и поспешно умолк.
Довбуш поднял седую голову. По щекам его текли слёзы.
– Что ж это? – прошептал он дрожащими губами. – Средь бела дня… – Он протянул широкую мозолистую ладонь, взял Жугу за рукав. Рыжий не пошевелился. – Жуга… Реслав… Хлопцы, помогите! Я старый дурак, но я многое повидал, я знаю, вы можете… Денег не пожалею, всё отдам! Помогите! Возверните её, хлопцы… хлопцы…
Он спрятал лицо в ладонях.
Реслав стоял, глядя то на Жугу, то на Довбуша. Перед ними сидел старый, убитый горем вдовец, у которого только и была отрада, что дочь-красавица, и вот теперь отняли и её. Перед его взором вдруг возникла Ганка как живая – весёлое лицо, задорная улыбка, глаза… Господи, глаза… И голос: «А что, Реславка, не упадёшь ли, коль побежишь в своей хламиде?»
И смех – звонкий, заливистый…
Жуга, мрачный, взъерошенный, молчал, глядя в сторону. В свете свечи виднелись шрамы, свежие ссадины, большой синяк под глазом. Рубашка висела на нём клочьями, кое-где запеклась бурыми пятнами кровь. Был он побитый, оборванный, хромой, но Реславу не хотелось бы сейчас оказаться у него на пути – такая была в нём злость, такая сила его вела, мрачная, тёмная… «Кто же он?» – в который раз спросил себя Реслав.
– Довбуш, – тихо позвал Жуга. Старик поднял голову. – Для этого нам надо уйти.
– Куда?
– Не знаю… Впрочем… – Он встрепенулся, обернулся к Реславу. – Что там, на западе?
– Город, – ответил тот, – Марген. А что?
– Марген… – повторил Жуга. Нахмурился, взъерошил ладонью и без того растрёпанные волосы. – Стало быть, пока пойдём в Марген. А там видно будет. Пойдёшь, Реслав?
Тот кивнул.
Балаж растерянно переводил взгляд с одного на другого. Вскочил.
– Нет, погодите! Довбуш, они же уйти хотят! Уйти! Пускай… пускай Реслав останется! Или Жуга…
Довбуш нахмурился, потрепал ус, покачал головой:
– Не прав ты, сынок. Пусть идут.
– Тогда… я тоже с ними пойду! Эй, слышите?
Реслав посмотрел на Жугу. Тот пожал плечами:
– Пускай идёт. Правда, помочь ты нам не сможешь ничем. Останься лучше.
– Нет!
– Как знаешь. Тогда собирайся – надо уйти до рассвета, пока деревня спит. Что селянам скажешь, Довбуш?
– Ничего, – понуро произнёс тот. – Шелег вот вернётся из Ветелиц, он меня поймёт. Остальные – вряд ли. Ступайте, хлопцы. С Богом.
Через полчаса поспешных сборов все трое уже шли по дороге прочь от деревни. Свитку Реслава спёрли, Довбуш дал ему свою рубашку и Жуге тоже, взамен изодранной. Котомка и башмаки травника отыскались на сеновале, а вот посох поломали в драке. В дорогу взяли хлеба, сыру, шмат солёного сала, луку да огурцов с Довбушева огорода. Дал Довбуш и денег – менок тридцать на брата – и долго стоял у ворот, глядя им вослед.
Шагов через сорок-пятьдесят миновали погост. В свете полной луны резко чернели старые, покосившиеся кресты. Балаж торопливо и мелко перекрестился, ускорил шаги.
– Не беги: не поспеваю, – мрачно усмехнулся Жуга. – Да ты никак забоялся?
– Я ничего не боюсь… на этом свете, – набычился Балаж. – А что до мёртвых да ваших колдовских дел – тут и впрямь боязно…
– Привыкай.
Жуга шагнул к ограде, выдернул дрын, прикинул на руке и забросил в кусты – тяжёл. Потянул другой, кивнул довольно, наступил ногой и выломал посох.
– Ну, пошли, что ль, – сказал он и зашагал вдоль по дороге.
Реслав оглянулся напоследок на деревню. Была она темна, лишь в крайней избе у Довбуша светился огонёк. На околице звонко запел петух, сразу за ним другой. Близилось утро. Реслав поправил мешок за плечами и ускорил шаг, догоняя спутников и не задаваясь вопросом, что ждёт их впереди.
Всё равно ответа он не знал.
Вечер застал троих путников у большой дубовой рощи. Село осталось далеко позади. Весь день дорога вела их вдоль зелёных лугов, бежала кромкой леса, вилась хитрыми петлями меж невысоких холмов, а когда над головой раскинулись могучие кроны вековых деревьев, Реслав остановился.
– Ну, довольно пыль глотать, – объявил он, скидывая котомку. – Тут я уже был однажды – место доброе, да и родник рядом. Здесь и заночуем.
Спорить с ним никто не стал. Облюбовали одно дерево, расположились подле. В небольшом распадке за кустами журчала вода.
Балаж опустился на траву, прислонившись спиной к шершавой тёплой коре, скинул башмаки и с наслаждением подставил босые ноги вечернему ветерку. Огляделся окрест. Реслав ушёл. Жуга уселся рядом, устроив поудобнее больную ногу, засучил порточину, ощупывал колено. Морщился.
– Откуда шрамы эти? – с ленивым любопытством спросил Балаж.
Жуга вскинул голову.
– И это спрашиваешь ты? – поразился он. – ТЫ?!
Балаж открыл было рот, чтобы ответить, да вспомнил, как всей толпой били двоих чудодеев, и промолчал, лишь покраснел, как редиска. Жуга сплюнул, развязал мешок, вытащил помятый котелок и отправился в ложбину за водой. Балаж остался один.
Было тихо. Нагретая земля дышала теплом. Высоко над головой шелестели листья. Дуб, под которым они устроились, был столетним исполином в несколько обхватов. Старую кору избороздили дупла и трещины; мощные узловатые сучья уходили, казалось, в самое небо. Крона желтела спелыми желудями. Балаж лежал, глядя вверх, и грустные думы его постепенно уходили, словно некое умиротворение было здесь разлито в воздухе, стекало вниз по могучему стволу и расходилось окрест. Балаж задремал и не сразу заметил, как подошёл Реслав.
– Зачаровало? – спросил он так неожиданно, что Балаж вздрогнул. Сбросив хворост, Реслав отряхнул рубаху и покосился наверх. – И то сказать, дивное место. Заповедное… Слышишь – птицы не поют? То-то! – Он улыбнулся по-доброму. – Ну, подымайся. Кажись, кресало у тебя в мешке?
Балажу стало неловко, что он разнежился, в то время как двое друзей обустраивали ночлег; он встал и принялся помогать.
Развернули одеяла. Чуть в стороне Реслав потоптался, потянул за траву, и толстый пласт дернины отвалился в сторону, обнажив полузасыпанное кострище. Валежник сложили туда, надёргали из-под корней сухого мха. Жуга не появлялся.
– Слышь, Реслав, – позвал Балаж. – Вот мы с тобой идём сейчас, куда Жуга скажет, а кто он такой? Откуда взялся? Почему ты его слушаешь? Зачем он мне и Довбушу помочь решил?
Реслав помолчал, сломал сухую ветку. Почесал ею в затылке.
– Не трогай ты его, Балаж, – наконец сказал он. – Чужая душа – потёмки, а что я знаю о нём, то пусть при мне и останется. Время покажет, кто чего стоит. Я и сам его только на днях повстречал, недели не прошло. Странный он человек, не смотри, что молодой – жизнью он ломанный, это верно говорю. И сила в ём даже для меня чудная, непонятная. Наговоры, и те по-разному творим… Да где огниво-то твоё?
Балаж с головой залез в мешок, перебирая припасы, ругнулся.
– Никак не найду, – пропыхтел он.
– Э, захоронил! – укоризненно бросил Реслав. – Дай я.
– А вот, когда чудеса творятся, как это у вас выходит? – вернулся к прежнему разговору Балаж.
– Чудеса-то? – хмыкнул Реслав. – Да тут вроде просто. Слова надо верные сказать, ну, вроде как имя угадать. Наговор составишь, а после цвет измыслить надо подходящий. Ежели особливо трудное дело, то сразу два цвета или три.