Затем, в романе часто используются машинные метафоры, такие, как «нажать на тормоз» в значении «задуматься»: тогда они были в новинку, а сейчас выглядят грубоватым жаргоном. Далее – подробное объяснение героями своих замыслов, чего именно они хотят, как именно стремятся провернуть дела или провести следствие: в результате каждый герой проецирует свои желания на других, и у читателя появляется чувство, что он присутствует при каких-то сговорах, и только в конце удается разобраться, был ли сговор, обменивались ли герои тайными намеками или каждый и каждая действовали сами по себе. Наконец, использование отрывочного рассказа, когда герой от волнения или испуга «еле выдавливает слова» – особенно в последней части. Это одновременно очень зрелищно и очень аналитично: мы тоже пытаемся понять, что хотел сказать герой, и близимся к разгадке детектива.
Вообще Ричард Марш очень аналитический писатель: у него никогда не угрожают просто убийством, а объясняют, почему сейчас будут угрожать убийством. Такая угловатость повествования вместо какой-то общей эмоции, такая постоянная необходимость рассматривать под углом, кто что говорит и думает, вместо прямой догадки о происходящем, делает Ричарда Марша особым писателем: если сравнивать его с импрессионистами, он скорее Писсарро, чем Ренуар, а если с ар-деко, он скорее Кассандр, чем Эрте. Но именно сейчас, в эпоху новых жанровых поисков в кинематографе, стоит прочесть этот роман, после которого и старые, и новые жанровые фильмы кажутся несравненно глубже и еще интереснее.
Книга первая. Дом с открытым окном
Глава 1. Снаружи
– Мест нет!.. Все занято!
Он захлопнул дверь перед моим носом. Это стало последним ударом.
Весь день проскитаться в поисках работы, умолять даже о такой, чтобы полученных денег хватило хотя бы на скудную пищу, и при этом ходить и просить понапрасну – казалось бедой. Но совершенно вымотаться, измучиться телом и душой, изнуриться от голода и усталости и в конце концов быть вынужденным засунуть остатки гордости куда подальше и клянчить, как нищий, бездомный бродяга, каковым я по сути являлся, приюта в ночлежке – и получить от ворот поворот! – было хуже. Гораздо хуже. Хуже, наверное, и быть не могло.
Я оцепенело уставился на только что захлопнувшуюся передо мной дверь. В голове не укладывалось, как подобное вообще случилось. Я совсем не ожидал, что меня примут за попрошайку; но если предположить, что я все же смог пасть настолько низко, этому отказу впустить меня в сие бесславное обиталище, этот ночлежный дом, было суждено повергнуть меня в такие глубины отчаяния, что не являлись мне в самых страшных снах.
Я стоял и размышлял о том, что делать дальше, и тут из мрака у стены ко мне склонился человек:
– Что, не пущает?
– Говорит, мест нет.
– Значится, мест нету? Дык это ж Фулхэм – тут завсегда так говорят. Лишних им тут не надоть.
Я покосился на собеседника. Голова его была опущена, руки в карманах, одет в лохмотья, голос охрип.
– Иными словами, тут говорят, что мест нет, но они есть, и меня просто не желают впускать, хотя могут?
– Точно, дурят тут твоего брата.
– Но если места есть, разве меня не обязаны впустить?
– Конечно, обязаны, и, черт побери, я б на твоем месте им спуску не дал. Ох, не дал бы!
Он разразился потоком проклятий.
– Но мне-то что делать?
– Как что, давай, покажи-ка им, пущай знают, что тебя на мякине не провести!
Я помешкал, но затем, следуя его совету, опять позвонил в колокольчик. Дверь широко распахнулась, на пороге стоял тот же седовласый оборванец, что открывал мне в прошлый раз. Возглавляй он попечительский совет, с большим презрением обратиться ко мне ему бы не удалось.
– Что, опять ты здесь! Чего это ты тут удумал? Вообразил, что у меня и дел иных нет, как тебе подобных привечать?
– Я хочу, чтоб меня впустили!
– А вот и не впустят!
– Мне нужен кто-нибудь из начальства.
– А я разве ж не из него?
– Мне нужен кто-то поглавнее – позовите управляющего.
– А вот и не позову!
Он быстро потянул на себя дверь, но я, приготовившись к подобному маневру, успел подставить ногу, чтобы он не смог закрыться изнутри. Я вновь обратился к нему:
– Вы уверены, что в приюте нет мест?
– Уже два часа как нет!
– И как же мне быть?
– А мне почем знать, как тебе быть!
– Где здесь ближайший работный дом?
– В Кенсингтоне.
Говоря это, он внезапно распахнул дверь, высунул руку и столкнул меня с крыльца. Не успел я опомниться, как дверь захлопнулась. Человек в лохмотьях продолжал угрюмо наблюдать за происходящим. Вскоре он заговорил:
– Чудный малый, не находишь?
– Да он же просто один из бедняков, разве есть у него право тут распоряжаться?
– Скажу тебе, кое-кто из энтих бедных похужее всякого служаки будет, ох уж похужее! Думают, что энто ихний собственный дом, черт побери, точно! Да уж, в славном мире мы живем!
Он замолчал. Я все мешкал. Какое-то время в воздухе носился запах дождя. И вот закапало – пошла мелкая, но частая морось. Именно ее не хватало, чтобы чаша моего терпения переполнилась. Мой товарищ смотрел на меня с угрюмым любопытством.
– Неужто совсем деньжат нету?
– Ни фартинга.
– Частенько так попадаешь?
– В первый раз пришел в ночлежку – но, кажется, и сюда теперь не впустят.
– Я так и понял, что ты из новеньких… Делать-то что станешь?
– До Кенсингтона далеко?
– До работного-то дома?.. Мили три, но на твоем месте я б потопал в Святого Георгия.
– Он где?
– На Фулхэм-роуд. В Кенсингтоне заведение маленькое, но неплохое, вот оно и битком, стоит только дверь раскрыть; в Святом Георгии тебе скорей подфартит.
Он умолк. Я размышлял над его словами, не чувствуя ни малейшего желания идти ни в первый приют, ни во второй. Вдруг он заговорил снова:
– Я из Рединга притопал… нынче… на своих – на двоих! И всю дорогу я о том, как в Хаммерсмите заночую, думал… да вот так я дотуда и не дошел! Край у нас – да славный, да уж, притопить бы всех его обитателей в море, черт побери, точно! Я теперь отсель ни шагу… иль меня в Хаммерсмите кладите в постелю, иль была не была.
– И что вы намерены делать? У вас что, деньги есть?
– Деньги?.. Боже правый!.. Неужто похоже, что есть? Неужто ты энто из разговора смекнул?! Да последние полгода карман пуст, разве что медяк изредка звякнет.
– И как вы тогда собираетесь устроиться на ночлег?
– Как собираюсь?.. А вот как. – Он взял в обе руки по камню. Тот, что в левой, он швырнул в стеклянное окошко над дверью приюта. Камень влетел внутрь и разбил там лампу. – Вот как я заполучу постелю.
Дверь поспешно отворили. Опять появился седой оборванец. Вперившись в темноту, он заорал:
– Кто это сделал?
– Папаш, энто я; могу повторить, ежели хочешь глянуть, как оно вышло. Вмиг глазки раскроются.
Он не стал дожидаться, пока седовласый опомнится, и швырнул камень правой рукой в другое стекло. Я понял, что пора мне уходить. Даже попав в столь плачевное положение, я не был готов платить за ночлег ту цену, которой его зарабатывал он.
Стоило мне отойти, как на месте происшествия появились два или три человека, к которым мужчина в лохмотьях обратился с такой искренностью, что дальше уже и некуда. Я улизнул незамеченным. И когда отошел, почти пожалел, что не попытал судьбу с храбрым бродяжкой и не разбил другое окно. Колени мои, правда, подогнулись не раз и не два, когда я чуть было не вернулся совершить подвиг, которого избегал.
Вряд ли мне удалось бы выбрать более неподходящую ночь для прогулки. Дождь смахивал на туман и не только промочил меня до нитки, но и мешал что-либо увидеть в двух шагах в любом направлении. Улицы тонули во тьме. Отправившись в Хаммерсмит за последним своим шансом, я очутился в совершенно незнакомом месте. Кажется, в попытке не протянуть ноги я исходил в поисках хоть какой-то работы все лондонские районы, и сейчас оставался один Хаммерсмит. Но здесь, в Хаммерсмите, меня не впустили даже в работный дом!
Покинув негостеприимное крыльцо этого заведения для бедных, я свернул за первый же угол слева – и в тот миг был рад скрыться. В темноте под дождем местечко, в которое меня занесло, выглядело диковато. Словно я оставил цивилизацию за спиной. Тротуар был земляной, дорога неровная и ухабистая, как будто ее бросили недоделанной. Построек виднелось мало, стояли они редко. То, что мне удалось разглядеть в неверном свете среди всеобщего запустения, оказалось домишками, разваливающимися прямо на глазах.
Я не мог сказать, где именно нахожусь. Было смутное ощущение, что если довольно долго идти прямо, то я выйду где-то в районе Уолхэм Грин. Оставалось лишь гадать, сколько мне идти, никуда не сворачивая. Вокруг не было никого, кто бы мог ответить мне на этот вопрос. Я будто попал на пустошь.
Полагаю, это произошло между одиннадцатью часами и полуночью, ведь я не оставлял попыток найти работу до закрытия всех магазинов, а в Хаммерсмите, во всяком случае в ту ночь, они не закрывались допоздна. Потом я, погрузившись в отчаяние, бесцельно бродил по улицам, не зная, как быть дальше. Бесплатную еду и крышу над головой я стал искать лишь потому, что побоялся провести ночь под открытым небом без пищи: утром я тогда буду окончательно разбит и точно ни на что не сгожусь. На самом деле именно голод привел меня к двери работного дома. Случилось это в среду. С воскресного вечера у меня во рту не было ни крошки, я лишь пил воду из уличных фонтанчиков, разве что как-то раз в Холланд-парке я обнаружил скрючившегося у древесного ствола человека, а тот поделился со мной хлебной коркой. Я голодал три дня – и едва ли не все это время провел на ногах. И вот я понял, что если до утра ничего не поем, то просто упаду – и больше не встану. Однако где мне отыскать еду в столь поздний час в этом странном и враждебном месте, да и как?