— Жить будешь.
— Хорошо, мальчик, — запел над ними комариный голосок. — Я понял. Пуговку ты не продаешь. Меняешь?
А потом топнул на кого-то сапожками. Махнул руками:
— Кыш!
И черный пес потрусил прочь.
Глава 5
— Какая еще пуговка? — Шурка поднялся. — Вам чего, гражданин? Идем, Бобка.
Гражданин в вышитых сапожках. Улыбочка. Кривые усики. Сумасшедший, понял Шурка. Или пьяный. Похоже, именно он спугнул хулиганов, и на том спасибо.
— Пуговка, — все нудел он.
— Идите, идите. — Шурка не глядел ему в глаза. Нельзя смотреть в глаза бродячим собакам, сумасшедшим и пьяницам.
— Давай меняться?
— Бобка, идем же, — потянул Шурка брата. Но Бобка почему-то не двинулся.
— А что у вас есть?
— Не у меня, а у тебя! — оживился гражданин.
Чуть не пританцовывал на месте своими сапожками.
«Они что, знакомы?» — не понял Шурка. Бобку наконец удалось сдвинуть с места.
— Ножичек, а? Меняю пуговку на перочинный ножичек. Ты играешь в ножички? Все вы играете. Мальчишки, я хотел сказать.
— Гражданин, отстаньте. Бобка, ты можешь идти быстрее? — рассердился Шурка.
— А лупу? Хочешь лупу? Настоящую, восьмикратное увеличение.
«Что он плетет?» — бесился Шурка. Он терпеть не мог пьяных.
— Отстаньте, — прошипел через плечо. А на лице брата заметил интерес.
— Две лупы. Одну тебе, другую брату твоему!
А дома все уплывали мимо. Только глядели своими распахнутыми глазами, поднимали резные брови.
— Может, заводной паровоз? — не унимался незнакомец.
Шурка чуть ли не бежал. Тащил Бобку за собой.
— А хочешь велосипед? — пел им вслед голос.
В конце концов, мишка всегда желал им добра, рассудил Бобка.
— «Дуглас»? — спросил он, вытягивая шею.
Женщина в платке шла навстречу. Посмотрела пристально. Шурке стало неловко. «Видок у нас, наверное, — с досадой подумал он. — Прицепился психический». Женщина замедлила ход. А потом еще и обернулась им вслед.
Но гражданин не отставал:
— Самый что ни на есть «Дуглас». С карбидным фонариком.
Но узнать, откуда у незнакомца велосипед марки «Дуглас», Бобка не успел. Перед ними встал холм. Карабкалась вверх тропинка к Лушиному дому.
Сама Луша стояла на крыльце. Руки в боки.
— А ну, Игнат, иди-ка ты отсюдова, — нехорошим голосом попросила она. Шурка снова услышал в ее голосе страх. Страх — и угрозу. — А вы, — дернула она Бобку за ворот, — в дом.
— Луша, ты же комсомолка! — не смутился Игнат. — А в старушечьи сказки веришь! В суеверия и мракобесие! Опиум для народа! Я жертва клеветы и интриги!..
Он, может, еще бы что прибавил, но Луша захлопнула дверь.
Глава 6
Шурка взвесил в руке камень. Отбросил: слишком плоский. Ковырнул носком ботинка. Поднял другой. В самый раз. Шурка положил его в шарф, стал скручивать концы. Крутил, крутил. Пока не получилась бомбочка на жгуте. Бобка наблюдал с крыльца.
— Не поможет, — мрачно подал голос.
— Главное — момент внезапности, — заверил Шурка. Бомбочка оттягивала карман пальто. Он и сам не верил, что поможет. Не в такой драке, когда один против многих. Бобка, конечно, не в счет.
— Идем, — сказал он. — Наше дело правое, мы победим.
— Это черный юмор?
— Темноватый.
Бобка вздохнул.
— Мы не можем не ходить в школу, — напомнил Шурка.
«А может, не ходить? Ну ее к черту», — мелькнула мысль. Но Бобка уже спускался с крыльца, уже доверчиво протягивал руку. Шурка сжал его пальцы. Холодные, как сосульки.
С холма спустились спокойно. «Ясен пень, карабкаться им лень», — легко объяснил Шурка. Он старался смотреть во все стороны сразу. Нападение не должно застать врасплох. Бобка смотрел прямо перед собой. Слишком прямо.
До угла тоже дошли без приключений.
Темнел длинный дровяной сарай. До школы далеко, а ближайший дом стоит боком. Ори — никто не увидит. «Если бы я был он, я бы ждал у сарая», — прикинул Шурка. Зря подумал: почувствовал, как Бобкины пальцы сжались в его руке.
— Ты что, Бобка?
Тот вовсе остановился.
— Идем.
— Боюсь я его.
— Брось.
— Чего Бурмистрову от нас надо? Чего он прицепился?
Хороший вопрос.
— Как собаку боюсь, — признался Бобка. — Бешеную.
— Да ну. Чего собак бояться? Их припугни, они и удерут.
Он вспомнил черные искорки, метавшиеся на донышке глаз.
— Собаки, Бобка, от страха бросаются.
Но почувствовал, как встали дыбом волоски на руках. От сарая отделяли считанные шаги.
Сарай, однако, только глянул на них подслеповатым окошком и тихо пропустил мимо.
«Тогда, наверное, у забора», — решил Шурка. Это было последнее пригодное для драки место. В его, по крайней мере, понимании. Свернули.
У забора маячила фигура.
Цвели сизые, желтые, малиновые пятна. Выглядело даже нарядно — если отвлечься от того факта, что пятна на лице. Кудрявые волосы, как всегда, аккуратно расчесаны: ниточка пробора.
Вовка поднял ладонь:
— Салют! Как вам грим? Пробуюсь на роль человека-баклажана. Вживаюсь в образ по системе Станиславского.
Было ясно, что и ему не по себе. Но голос веселый, нахальный. Шурка проникся к нему уважением.
Дальше пошли втроем. Так же молча.
Здание школы показалось за ветками.
Из всех подходящих для засады мест Бурмистров и его свита не выбрали ни одно. Оставались неподходящие. Все трое ждали нападения в любой момент.
На топот тоже обернулись все трое — одновременно.
— Ой, ой, ой, — задыхалась Верочка.
«Никогда не видел, чтобы Верочка бегала», — удивился Шурка. Она и по школьным коридорам ходила бочком.
— Что скажу!.. Слушайте!
Но продолжала пыхтеть и отдуваться.
— Вы сдаете нормы ГТО, Вера? — поинтересовался Вовка. — Похвально.
Верочка посмотрела на него овечьим взглядом. Юмора она не понимала. Ни черного, ни белого, ни серо-буро-малинового в крапинку.
Перевела дух и выпалила, ликуя:
— Бурмистров пропал!
— Куда? — изумился Бобка.
— Зачем ему это понадобилось? — тут же нашелся Вовка. Но и на его лице Шурка видел замешательство.
— Представляете? — ликовала Верочка. — Он…
Не известно, знакома ли она была с системой Станиславского, но пауза оказалась впечатляющей. Хотелось треснуть Верочку по голове, чтобы скорее выскочили слова.
— …Сбежал на фронт!
Бобка, Шурка, Вовка посмотрели друг на друга, но ни один не нашел ответа на лице другого. А после — на Верочку. Та не привыкла, что на нее смотрят мальчики, начала медленно краснеть. Из-под воротника, шеей, щеками, ушами. Последним заполыхал лоб.
— Я так думаю, — добавила она. — Никто не знает, где он. И милиционер приходил.
Вовка важно выдвинул губы. Лицо невозмутимое.
— Я знаю.
Бобка захохотал. Он понял, что сейчас будет «черный юмор». Верочка посмотрела на него растерянно, как на сумасшедшего.
— На Камчатке, — не двинув разбитой бровью, сообщил Вовка. Как Шурка позавидовал его невозмутимости.
Верочка смотрела в лиловое лицо. «Да она в него влюбляется! Прямо сейчас!» — поразился Шурка. Верочка погружалась во влюбленность, как в болото. Ноги, платьице, пальто. Последними мелькнули бантики. Мелькнули и пропали. Шурке стало немного противно. «Дура», — подумал он. И позавидовал Вовке. На Верочку плевать, не больно нужна, не нужна вовсе. Но как у него так выходит? На все есть ответ!
— Почему это на Камчатке? — почти рассердился он.
— Второгодник и двоечник, — небрежно бросил Вовка. — И по географии тоже. Если побежал на фронт, то точно в другую сторону.
Бобка даже вскрикнул от удовольствия. Какой ответ!
«Нет, я не специалист», — подумал Шурка. Но внутри все равно запрыгало, запело: сбежал. Канул, исчез, пшик, нету.
Он незаметно высвободил из шарфа, уронил на мостовую камень.
На сердце стало легко.
До школы они дошли вчетвером.
— Шурка-а, — привычно аукнула из сеней Луша. — Почта — была?
Шурка приготовился. Ощупал в кармане бумажный сгиб. Напряг мысли и чувства, как напрягают мускулы. Только бы голос был, как обычно.
— Была, — бросил он.
Как обычно вышло? Теперь улыбка. Такая, какая должна быть.
— Была? — странным голосом переспросила Луша. И в тот же миг лицо ее стало круглым и душистым, как розовая роза из Летнего сада. В руке Шурка держал треугольное письмо.
Пальцы ее задрожали. Она цапнула треугольник.
— От него? Почитай вслух! — сразу пискнул Бобка. — Ну почитай!
Но Луша уже выскочила наружу. Как будто это не письмо, а сам Валя большой. И ей хотелось поговорить наедине.
Шурка смотрел на свои пустые пальцы — и не сразу их узнал. Шагнул в комнату. Из выдвинутого ящика мелькали красноватые ножки и ручки.
Шурка подошел к комоду. Валя маленький смотрел на него синими круглыми пуговками. Сердце екнуло: смотрел серьезно. Как бы понимая. Как бы говоря: «Письмо? Ну-ну».
В сенях бухал ботинками Бобка — возился со шнурками, бормоча, уговаривая их, ругаясь.
Шурке казалось, что он слышит, как шумит его собственная кровь.
— Ты это, Валя, — выдавил он.
Ему стало так жарко, так жарко. Под мышками, на затылке, в коленях, в животе, за веками, за самыми глазами. Нестерпимо. И почему-то легко.
Шурка стащил шапку.
Голову тут же обложил воздух. Даже здесь, в избе, чувствовалось, что он весенний, арбузный, огуречный, корюшковый.
Шапка в руках казалась тяжелой, мертвой. Шурка постоял, удивляясь ей. Какая черная, уродливая. И забросил высоко на печку. Черный косматый комок мелькнул и пропал. Шурка засмеялся.
Жар заливал до самых кончиков пальцев.
Шурка наклонил лицо к ящику.
— Ты, Валентин, не гляди на меня как милиционер, — принялся вразумлять он младенца. — Не может человек пропасть совсем. И Таня тоже где-то есть. Я знаю. Я не чувствую, что ее — нет. Понимаешь?
Валя маленький открыл рот, поднял губы, показал, что зубов у него еще нет. Глаза глядели прямо Шурке под ресницы. Он улыбается, догадался Шурка. «Луша, — хотел позвать, — посмотри!» Но не стал. А Валя булькал, махал руками, разевал в беззубой улыбке рот.