Утром 27 февраля 1917 года эскадрон был поднят по тревоге и направился в Балаклею. Никто ничего не знал. На плацу у штаба полка построились рядом с другими частями. Тут к кавалеристам пришли рабочие с красными знаменами, загремели ораторы: Николай II отрекся от престола, народу нужны мир, земля и воля. Многократно прокричали «ура». Разъехались по казармам. Революция свершилась.
На следующий день унтер-офицер Г. К. Жуков был избран председателем солдатского комитета эскадрона и вошел в состав полкового комитета. Ряд офицеров арестовали. Много говорили, спорили. Мыслен-, но возвратившись к этим годам, маршал Жуков очень трезво, в перспективе полустолетия, оценил свои тогдашние возможности:
«Нельзя сказать, что я был в те годы политически сознательным человеком. Тот или иной берущий за живое лозунг, брошенный в то время в солдатскую среду, не только большевиками, но и меньшевиками, и эсерами, много значил и многими подхватывался. Конечно, в душе было общее ощущение, чутье, куда идти. Но в тот момент, в те молодые годы можно было и свернуть с верного пути. Это тоже не было исключено. И кто его знает, как бы вышло, если бы я оказался не солдатом, а офицером, если бы кончил школу прапорщиков, отличился в боях, получил бы уже другие офицерские чины и к этому времени разразилась бы революция. Куда бы я пошел под влиянием тех или иных обстоятельств, где бы оказался? Может быть, доживал бы где-нибудь свой век в эмиграции? Конечно, потом, через год-другой, я был уже сознательным человеком, уже определил свой путь, уже знал, куда идти и за что воевать, но тогда, в самом начале, если бы моя судьба сложилась по-другому, если бы я оказался офицером, кто знает, как было бы. Сколько искалеченных судеб оказалось в то время и таких же людей из народа, как я…»
Пришло и отшумело митинговое лето 1917 года, эскадрон по-прежнему в Лисках. Вокруг в селах и городах бурлили страсти, вдруг все чаще стала слышаться украинская речь. Не певучий язык Тараса Шевченко, а какой-то диалект. Совершенно неожиданно Георгий узнал, что он русский, эксплуататор, москаль и «геть» с Украины. Зная крутой характер драгунского унтер-офицера, легко представить, как заканчивались разговоры с ним замелькавших в расположении части националистов. Солдатский комитет, начавший как большевистский, постепенно впал в апатию. К осени 1917 года процесс распада армии, именовавшийся «демократизацией», зашел далеко. Некоторые части заявили о том, что они выступают на стороне объявившегося неизвестно откуда Петлюры.
Жуков убедил комитет эскадрона распустить солдат по домам. В Россию. Иного выхода он не видел, националисты зверели на глазах и даже грозили оружием. Русским парням, отправлявшимся домой, в Московскую и Калужскую губернии, комитет настоятельно посоветовал брать с собой карабины и боевые патроны. Заградительные отряды в районе Харькова отобрали оружие. Видимо, Жуков стал звонкой фигурой и сильно мешал самостийникам. Некоторые офицеры, вдруг вспомнившие о своем происхождении от гайдамаков или от кого-то в том же роде и перебежавшие к националистам, занялись розыском строптивого унтер-офицера. В случае поимки его судьба могла быть очень туманной.
Прекрасно обученный военному делу, Жуков решил не вступать в спор с превосходящим по силам и к тому же озлобленным противником, а несколько недель прятался то в Балаклее, то в Лисках. Он был потрясен до глубины души: недавно разумные люди превращались в одержимых фанатиков, шедших за глупцами и болтунами. Насмотревшись на разгул национализма и получив стойкое отвращение к самостийникам, Жуков тайком уехал в Москву, где объявился 30 ноября 1917 года. Выяснилось, что предусмотрительный Пилихин еще в 1916 году ликвидировал свое заведение. Мастера разбрелись кто куда. Георгий потолкался в городе, пламеневшем кумачом и облепленном декретами новой, Советской власти. В царившем хаосе и неразберихе Жуков не видел для себя места и счел за благо махнуть в деревню, в Стрелковку.
Отец, мужики считали, хотя и не единодушно, что большевики за народ. Если так, тогда стоит предложить свои услуги и делать то, чему его хорошо научили — служить в армии. Определил себе отпуск на два месяца, а в конце января 1918 года он наметил уехать в Москву и подать заявление о вступлении добровольцем в армию. Георгия не смущало, что ее именовали Красной гвардией. Но в конце января он заболел сыпным тифом, а в апреле — возвратным. Жуков оправился только летом 1918 года и в августе 1918 года вступил добровольцем в Красную Армию. В 4-й кавалерийский полк 1-й Московской кавалерийской дивизии, которая только что начала формирование как первенец введенной тогда в Красной Армии стратегической кавалерии. Сейчас трудно судить, нужно ли было разделение на войсковую и стратегическую конницу. Теоретически Жуковская дивизия предназначалась для выполнения оперативных задач в интересах армии или фронта. Когда нужно действовать самостоятельно, в отрыве от своих войск.
1-й Московской кавалерийской дивизии уделялось исключительное внимание. Личный состав в переучивании или доучивании не нуждался, под ее знамена пришли в основном опытные унтер-офицеры и солдаты старой армии. Оставалась политическая подготовка, считавшаяся делом первостепенной важности, готовили, помимо прочего, к вступлению в Российскую Коммунистическую партию (большевиков). В эскадроне Жукова была группа сочувствующих — будущих коммунистов. Среди пяти ее членов — Жуков. С ними не менее двух раз в неделю занимались комиссар полка и секретарь партийного бюро. Беседы иной раз затягивались за полночь. Зубрили не только Программу и Устав РКП (б), но и беседовали «о внутреннем и международном положении», как большевики пришли к власти.
То, что Г. К. Жуков нащупал самостоятельно на основании уже не бедного жизненного опыта, приводилось в систему, вводилось в контекст марксистско-ленинской теории. Он оказался внимательным и благодарным слушателем. Прошло полгода, комиссар счел знания Жукова достаточными, а классовое лицо не вызывающим сомнений.
«1 марта 1919 года, — вспоминал Жуков, — меня приняли в члены РКП (б). Много с тех пор забыто, но день, когда меня принимали в члены партии, остался в памяти на всю жизнь. С тех пор все свои думы, стремления, действия я старался подчинять обязанностям члена партии, а, когда дело доходило до схватки с врагами Родины, я, как коммунист, помнил требование нашей партии быть примером беззаветного служения своему народу».
В мае 1919 года 1-я Московская кавалерийская дивизия отправилась на Восточный фронт, против Колчака. В горнило гражданской войны красноармеец Жуков ушел коммунистом.
Воевать за лучшую долю.
КРАСНЫЙ КОМАНДИР
Когда бойцы дивизии выгрузились на станции Ершов, они были изумлены. После голодной Москвы, красноармейского рациона четверть фунта скверного хлеба, щей с кониной или воблой — изобилие продуктов. На базарах у самой станции продавался хлеб! Конечно, многие объелись, заглатывая караваи, и заболели. Но скоро привыкли к нормальной еде. Из всех причин голода в Центральных районах страны политработники выделили главную — происки Антанты, огненное кольцо фронтов, опоясавшее Советскую Россию. Огненными словами объяснили все это бойцам.
Пусть враг ответит за все и за «военный коммунизм»! Жуков в первых рядах воспитателей: «Зная, как голодает трудовой народ Москвы, Петрограда и других городов, как плохо снабжена Красная Армия, мы испытывали чувство классовой ненависти к кулакам, к контрреволюционному казачеству и интервентам. Это обстоятельство помогало воспитывать в бойцах Красной Армии ярость к врагу».
С мая дивизия в боях у Уральска, где подпирала 25-ю Чапаевскую дивизию. На сибирских просторах нашлось место для лихих кавалерийских атак, отчаянной рубки с казаками, не уступавшими москвичам в боевой подготовке. С обеих сторон те же солдаты империалистической войны, как называли тогда войну 1914–1918 годов. Командующий М. В. Фрунзе, встретив в поле полк, в котором служил Жуков, побеседовал с бойцами. Облик Фрунзе в глазах Жукова гармонировал с представлением о пролетарском военачальнике. «Его простота и обаяние, приятная внешность покорили сердца бойцов», — заметил Жуков, в недавнем прошлом кадровый унтер-офицер старой армии.
Случайно в заботах о боевой подготовке Жуков познакомился со своим однофамильцем, комиссаром дивизии. Тот отметил прекрасное знание красноармейцем езды и выездки коня. Разговорились, встречались еще и еще. Очарованный самородком, обнаружившимся в строю рядовых, комиссар стал звать Жукова на политработу. Безуспешно. Г. К. Жуков достойно поблагодарил и признался, что склонен больше к строевой службе. Тогда комиссар предложил поехать на курсы красных командиров. На это Жуков с радостью согласился, однако из-за боев, в которые втянулась дивизия, было не до учебы.
После затяжной операции у станции Владимировка и ликвидации банд у города Николаевска дивизия в сентябре распрощалась с Восточным фронтом. По Советской России прогремел клич: «Все на борьбу с Деникиным!» Прямо с колчаковского фронта на левое крыло красных армий, отражавших нашествие Деникина на Москву. Полк схватился под Царицыном с частями белой Кавказской армии. В исключительно тяжелых боях истекали кровью как красные, так и белые. Под таким ураганным артиллерийским огнем Жуков побывал, пожалуй, впервые. Он не получил и царапины в ожесточенном сражении. Но в октябре в боях местного значения между Заплавным и Ахтубой сошлись врукопашную красные бойцы с дико визжавшими белокалмыками. От брошенной под ноги ручной гранаты Жуков получил серьезные ранения в левую ногу и левый бок.
В унылом завшивевшем госпитале еще подхватил тиф. При выписке он едва стоял на ногах, комиссия врачей определила: месячный отпуск. Куда ехать? Конечно, к родным в Стрелковку. В родной деревне Жукова шло изъятие комбедовцами «излишков» хлеба у тех, кто считался кулаками. Выздоравливавший, опаленный гражданской войной, естественно, считал, что земляки в тылу правы, большевистской правотой. Но как это было далеко от боевых будней на фронте! Кое-как отдохнув, Жуков обратился в военкомат — вернуть его в действующую армию. На старавшемся держаться со строевой в