Новая тема, новые искания…
На Васильевском острове возвышается старинное здание Академии наук. В 1754 году в одном из его залов Ломоносов демонстрировал академикам первую модель вертолета. Теперь здесь разместился Петербургский университет.
Тихо в университетских аудиториях. Студенты разъехались на каникулы, но чинно проходят по коридорам профессора. Черные сюртуки смешиваются с мундирами. Профессоров много, гораздо больше, чем в обычные дни. Они приехали сюда со всех концов страны на VI съезд русских естествоиспытателей и врачей. Среди них и молодой чернобородый богатырь — Николай Егорович Жуковский, недавно удостоенный профессорского звания. На таком высоком научном собрании он присутствует впервые.
Труды съезда вышли потом роскошно изданной книгой с золотым обрезом в синем ледериновом переплете, украшенном тиснением. Книга протокольно точна и столь же протокольно суха. Но и за строгой чопорностью издания можно без большого труда разглядеть то, что волновало в ту пору русскую интеллигенцию. Через большинство выступлений на съезде красной нитью прошла одна общая, близкая каждому тема — тема единения, творческого содружества людей. русской науки.
«Съезд русских естествоиспытателей и врачей в Санкт-Петербурге, — записано в протоколах, — имеет целью споспешествовать ученой и врачебной деятельности на почве естественных наук, направлять эту деятельность главным образом на ближайшие исследования России и доставлять русским естествоиспытателям случай лично знакомиться между собой».
Да, Жуковский полностью согласен с этой мыслью. Недавняя поездка в Берлин и Париж принесла ему много интересного. Но если с иностранными коллегами пришлось только познакомиться, то с русскими предстояло сдружиться, войти в их семью, стать ее равноправным членом. Вот почему так искренне жал Николай Егорович руки Менделееву, Чебышеву и многим другим, с которыми раньше был знаком только по их трудам.
Впервые Жуковский увидел Менделеева 26 декабря на общем собрании делегатов съезда. Плотный человек, с широкой русой бородой и шапкой седеющих волос, говорил о вопросах, казалось бы, совсем далеких от его основной научной деятельности. Сообщение Менделеева было посвящено краеведению, но сколько страсти в его словах, как напористы движения сильных рук! Забота о родине, о ее настоящем и будущем сквозила в каждой фразе Менделеева.
Жуковский отчетливо ощутил, как тянет его к этому человеку, который просто и ясно высказал многое, о чем думал и он сам и другие делегаты съезда.
После заседания Дмитрий Иванович и Николай Егорович познакомились друг с другом. Менделеев пригласил молодого москвича на свой доклад в Физико-химическое общество. Заседание этого общества, существовавшего при Петербургском университете, состоялось на следующий день. Менделеев изложил на нем свою новую работу, которая увидела свет в 1880 году. Как и выступление на съезде, выслушанное Жуковским днем раньше, эта работа тоже была далека от химии. Но зато Николаю Егоровичу тема исследования показалась чрезвычайно близкой. Новый труд Менделеева «О сопротивлении жидкостей и о воздухоплавании» граничил с механикой, а в целом ряде случаев и переходил эти границы. По выходе в свет книга Менделеева прочно заняла почетное место в научной библиотеке Жуковского.
И если у Николая Егоровича интерес к проблеме полета только зарождался, лишь возникал еще крайне смутно и неопределенно, то Менделееву удалось сформулировать его с предельной четкостью. В этом не останется сомнений, если перелистать ныне общепризнанный классический труд в этой области знаний «О сопротивлении жидкостей и о воздухоплавании».
Ясно и убедительно доказывал Менделеев, что с устройством простого и доступного для всех летательного аппарата «начнется новейшая эра в истории образованности».
И, наверное, немногие из числа слушателей (а затем и читателей этой работы) могли бы поспорить внимательностью с молодым московским профессором. Внимательность же его объясняется совсем просто: читая и слушая Менделеева, Жуковский уже начал всерьез интересоваться проблемой полета.
Менделеев прав. Воздушные шары — игрушка ветров — завели человечество в тупик. Но, опровергая старое, Менделеев намечал новый путь к великой цели. Как притягательны его слова: «Есть уверенность в том, что когда-нибудь достигнут полной победы над воздухом, станут управлять и полетом. Только для этого, очевидно, необходимо точно знать сопротивление воздуха, хотя бы настолько, чтобы им воспользоваться для первых, пока грубых, попыток борьбы с атмосферой».
Жуковский не забыл этих слов. Над такой мыслью действительно стоит подумать. Быть может, именно в ней и содержится то главное, без чего не сможет развиваться ни авиационная наука, ни техника полета по воздуху.
Пройдет время. Жизнь блестяще подтвердит правоту взглядов Дмитрия Ивановича Менделеева. Жуковский не раз перечитает его слова: «Идя на войну, надо предварительно узнать и приготовить многое, чтобы успех был возможен, потому что одного порыва доброй воли и храбрости для успеха мало… Вот почему, вникнув в существо задач воздухоплавания, я обратился прежде всего к сопротивлению среды».
И в 1907 году, почти тридцать лет спустя, Жуковский, уже всеми признанный глава русских аэродинамиков, скажет своим коллегам, собравшимся почтить память Менделеева:
— Русская литература обязана ему капитальной монографией по сопротивлению жидкостей, которая и теперь может служить основным руководством для лиц, занимающихся кораблестроением, воздухоплаванием или баллистикой.
Дмитрий Иванович Менделеев был первым человеком, с редкостной глубиной и подлинно научным обоснованием связавшим между собой проблему полета и вопросы сопротивления жидкостей.
Полет, в котором можно было бы соперничать с птицами, веками притягивал к себе человеческий разум. И, воздавая должное предшественникам славного русского ученого, нужно прежде всего назвать имя великого итальянца Леонардо да Винчи. Еще в XVI веке он подметил взаимосвязь, тщательно проанализированную впоследствии Менделеевым.
Имя Леонардо да Винчи, человека с необъятной широтой научных взглядов, известно каждому. Гениальный художник и не менее великий инженер, он интересовался буквально всем на свете, в том числе и постройкой летательных машин. Рядом с эскизами летательных аппаратов мы находим записи, делающие честь острому и великому предвидению Леонардо. Вот одна из них, краткая, но достаточно красноречивая:
«Ты видишь, что удары крыльев о воздух, — писал Леонардо, — поддерживают орла в самом высоком и редком воздухе. С другой стороны, ты видишь, как воздух, движущийся над морем, надувает паруса и гонит тяжело нагруженный корабль. Из этих доказательств ты можешь познать, что человек с большими крыльями, оказывая силу на сопротивляющийся воздух, сможет победить его и подняться вверх».
Портрет Леонардо да Винчи висел в кабинете Жуковского рядом с гравюрой, привезенной из Парижа, на которой были изображены Дедал и Икар.
Встречаясь с Менделеевым, Жуковский чувствует себя почти студентом. И дело тут вовсе не в том, что Николаю Егоровичу только тридцать два, а Дмитрию Ивановичу уже сорок пять. Нет, все гораздо серьезнее — здесь встретились исследователь сложившийся, обладающий определенным научным почерком, и тот, кто лишь вступал на тернистый путь научных изысканий, кто, подобно сказочному Илье Муромцу, не успел еще найти заветное кольцо, схватившись за которое можно повернуть Землю.
Знакомясь с тем, как анализировал Менделеев проблему сопротивления — жидкостей, Жуковский восхищался отвагой, с какой обрушивался его старший коллега на одного из крупнейших физиков мира — Исаака Ньютона.
В сложном вопросе сопротивления среды, без точного знакомства с действительностью, Ньютон и другие теоретики задались гипотезой, совершенно неудовлетворяющей природе явлений.
Нет, Ньютон не прав! Не множество соударений частиц жидкости или газа с встретившимися на их пути предметами, а плавное струйное обтекание — такова действительность. Вот почему настойчив и резок в своей критике Менделеев, противопоставляя авторитету Ньютона мнение петербургских академиков Леонарда Эйлера и Даниила Бернулли.
Таким и запомнил Николай Егорович своего старшего собрата по науке. Всей своей речью Менделеев словно призывал его: «Твори, дерзай, ищи! Будь самостоятельным и честным в своих научных суждениях!»
Принимая участие в работах съезда, Жуковский с наибольшим вниманием следил, разумеется, за работами секции математиков и астрономов. Здесь он встретил много интересных людей, чьи труды вызывали у него огромное уважение.
Интерес к воздушным делам, уже пробуждавшийся у Жуковского в ту пору, привел Николая Егоровича на доклад знаменитого русского физиолога Ивана Михайловича Сеченова.
Доклад был озаглавлен длинно и на первый взгляд не очень понятно: «Данные касательно решения вопросов о поступлении «N» и «О» в кровь при нормальных условиях дыхания и при колебаниях воздушного давления книзу». Однако за скучноватым ученым названием скрывалось многое… Жуковский знал о драматическом событии, побудившим Сеченова взяться за исследование этой темы.
В 1875 году в воздухе произошла катастрофа, не имевшая ничего общего с теми, какие случались раньше. Аэростат «Зенит» французских ученых Кроче-Спинелли, Сивеля и Гастона Тиссандье достиг невиданной в то время высоты — 8 600 метров — и невредимым приземлился. Но люди, собравшиеся к месту спуска, нашли в кабине трупы Кроче-Спинелли и Сивеля с почерневшими, залитыми кровью лицами. Лишь с большим трудом удалось вернуть к жизни Тиссандье. Победа над высотой оказалась пирровой победой.
Именно эта драматическая история натолкнула Менделеева на мысль о стратостате — воздушном шаре с герметически закрытой, непроницаемой кабиной. Она же послужила его другу И. М. Сеченову толчком для исследования, доложенного VI съезду русских естествоиспытателей и врачей.
Но, участвуя в заседаниях съезда, Жуковский не только слушатель. Он огласил здесь первые результаты своей работы «О прочности движения», которую, как мы уже знаем, с честью защитил спустя три года как докторскую диссертацию.