– Ты?..
Он поймал повод, вскочил на холодное седло и полетел прямо по длинной лунной дороге – догонять своих.
– Ну… я… не так уж плох, – прошептал он, точно отвечая на чей-то, когда-то заданный вопрос.
Это было его последнее тщеславие».
Загадочная концовка повести, не так ли Ирина Владимировна?
И.В. Да, загадочная. Как Вы думаете, почему автор повести в последней строчке вместо, допустим, «гордости» написал «тщеславие»?
А.Н. Потому что Виктор Кин был умным и талантливым человеком. И я почему-то думаю, что он (не без возражений, конечно) согласился бы с моими рассуждениями о внутренней хрупкости Матвеева.
И.В. И в этом было «высшее проявление искренности» Виктора Кина? В том, что своим последним словом «тщеславие» он оставляет за читателем возможность переоценки поступка Матвеева?
А.Н. Не только. Автор ни на йоту не предал своего героя, потому что искренне любил его. А так любя, предать уже невозможно – даже такого откровенного «партейца», как Матвеев. Может быть, «тщеславие» относилось к сползающей с Матвеева как старая кожа «партейности»? За что он дрался последний раз в своей жизни?.. Там нет революционных лозунгов, а последняя фраза Матвеева, обращенная к самому себе, вообще лишена и намека на коммунистичность. Он дрался за себя. А автор повести Виктор Кин дрался за себя, как за писателя, претендующего на высшую степень искренности. Ту, которая преодолевает политический магизм, поднимаясь выше его.
И.В. Так-так, уважаемый Алексей Николаевич, очень хочется Вас спросить: Вам нравится наблюдать, как герои становятся индивидуалистами? Улыбнусь: да не либерал ли Вы?!
А.Н. Все познается в сравнении, Ирина Владимировна.
И.В. И как же именно? С чем мы будем сравнивать «По ту сторону»?
А.Н. Давайте, например, сравним «По ту сторону» Виктора Кина с… «Шинелью» Николая Гоголя.
И.В. Не слишком ли это?..
А.Н. Совершеннейшим образом нет, не слишком. Помнится, мы с Вами согласились, что Виктор Кин расставлял смысловые акценты самым грубым образом, а чуть позже он привел читателя уже к совершенно другой мысли о том, что человеческая жизнь, даже в единственном числе, стоит того, чтобы ее защищать. Пусть даже эта жизнь сильно ограничена в своих физических возможностях, а ее хозяин – человек с коммунистическими убеждениями – вдруг оказался психологически хрупким и совершенно не способным к рациональной защите. Я уверен, что «р-р-р-еволюционный максимализм» Матвеева, мягко говоря, неприятен Виктору Кину. А в споре Матвеева с Безайсом о том, стоило ли защищать девушку от пьяных партизан или в диалоге о необходимости убийства Жуканова Виктор Кин если не явно (все-таки Матвеев проводит, так сказать, линию партии в жизнь), но на стороне куда более простодушного Безайса.
Но Виктор Кин все-таки любит несовершенного Матвеева. Любит, как только может любить автор и бог текста.
И.В. И?..
А.Н. Главный герой «Шинели» Акакий Акакиевич – тоже несовершенство. И тоже явно любим автором. Разница только в том, что если Матвеев безмерно драчлив, то Акакий Акакиевич до чрезвычайности тих и безобиден. Они – антиподы, но они оба заканчивают свою литературную жизнь нелепой дракой. Матвеев пытается доказать своим товарищам, что «он не так уж и плох», а Акакий Акакиевич вымещает обиду за украденную шинель.
И.В. Мне кажется, что в «Шинели» речь идёт не только о личной обиде…
А.Н. Возможно. Но улыбнусь: важнее то, что они оба, и Матвеев, и господин Башмачкин, все-таки оказались, скажем так, не лишенными любви к самим себе. И человек имеет на это право.
В.И. Право на самозащиту?
А.Н. Это слишком юридическое определение. Я бы все-таки сказал, что на любовь. Думаю, что христианская заповедь «Возлюби ближнего, как самого себя» не вызывает сомнений ни у меня, ни у вас. Обратите внимание, что за мерило любви взята любовь человека к самому себе. Но чтобы человек не превратился в тупое животное, он… язык не поворачивается сказать «должен» или «обязан»… любовь человека к своем ближнему, она… если она не так же естественна, как и его дыхание, то есть ли она?
В.И. Наверное, все-таки есть, потому что, например, существуют такие понятия, как «долг».
А.Н. Да, все так, Ирина Владимировна, но хочется полетать в высоких духовных эмпиреях, рассуждая, так сказать, о горнем…
Улыбнусь: тост про маленькую, но гордую птичку из кинокомедии «Кавказская пленница» помните?
И.В. Ну конечно. И кстати, Алексей Николаевич, у меня сложилось ощущение, что многое в Ваших рассуждениях о повести Виктора Кина, «держится» на самом последнем слове в тексте.
А.Н. Не порадовался ли я, тому, что коммунист Матвеев скатился к тщеславию?
И.В. Наверное, пришла пора доказать, что нет?
А.Н. И на самом деле нет. Потому что я ни на секунду не забывал, что «талант – это высшее проявление искренности». Пусть Виктор Кин «сконструировал» явно искусственное убийство Жуканова, пусть Матвеев в своей партийной гордыне холоден, как похищенный Снежной Королевой мальчик Кай, но я – благодаря искренности таланта Виктора Кина – вижу, понимаю и прощаю многие вещи… С точки зрения человечности, понимаете?..
И.В. Только я ещё напомню, что Матвеев – способен совершить убийство. А его «суд» над Жукановым, когда человека приговорили к смерти только на всякий случай – мол, а вдруг он предаст? – худшая пародия на любой суд.
А.Н. Не согласен с Вами. Ирина Владимировна, Вы путаете повесть Виктора Кина с залом суда, в котором выносится приговор по уголовному делу. Простите меня, пожалуйста, но писатель все-таки отличается от судьи… Знаете, по-моему, беда не в том, что писатель в чем-то ошибается, а в том, что он уходит от искренности к холодно расчерченным, даже не писательским, а каким-то судебно-уголовным или политическим схемам. Вот этот тип – плохой и чужой, а вот этот – хороший и наш… Попробуйте найти такие «схемы» у Федора Достоевского или Михаила Булгакова. Их там просто нет! Мне глубочайшим образом наплевать, какие они, эти «схемы»: коммунистические, либеральные или патриотические, но в них никогда не было и не будет той искорки жизни, которая оживит текст почти через сто лет.
Да, я назвал поведение Матвеева после ранения истерикой… И я показал, как с помощью хладнокровной логики можно доказать и эту истерику, и внутреннюю хрупкость Матвеева. Посмотрите, насколько он неумел, пытаясь защитить самого себя!
Но и что из этого?.. Разве я не могу точно так же хладнокровно доказать, что Акакий Акакиевич Башмачкин – «жалкая, ничтожная личность»? Могу. В общем, «убить» литературный образ Акакия Акакиевича – проще простого. Ведь он не просто беззащитен, он – вызывающе беззащитен, и Гоголь создавал его именно таким.
Но вдумайтесь, зачем он это сделал?..
Вдумайтесь, почему так нелеп Матвеев, ведь, когда он пошел расклеивать листовки, этот последний его поступок был едва ли не похож на обычное самоубийство.
И.В. А Вы считаете, что это было чем-то другим?
А.Н. Возможно, это было криком человека «Аз есмь!». Живое не может не заявлять о себе и своем существовании. Что такое коммунистическая листовка? Кусок бумаги. Что такое шинель бедного чиновника?.. Кусок недорогого сукна. Ни за бумагу, ни за сукно не умирают.
Вот цитата из предпоследней главы «По ту сторону»:
«…Он (Матвеев) поднял руку, чтобы выплеснуть жизнь одним взмахом, как выплёскивают воду из стакана. Это был плохой выход, но ведь он и не хвастался им.
Но была, очевидно, какая-то годами выраставшая сила, которой он не знал до этого дня. На полу, в лунном квадрате, он увидел свою тень с револьвером у головы и тотчас же вспомнил избитые фразы о трусости, о театральности, о нехорошем кокетстве со смертью, – и ему показался смешным этот банальный жест самоубийц… Несколько минут он сидел, глядя на свою тень и нерешительно царапая подбородок, а потом осторожно, придерживая пальцем, спустил курок. В конце концов у человека всегда найдётся время прострелить себе голову.
– Представление откладывается, – прошептал он, накрываясь одеялом…»
Виктор Кин так и сказал двумя сухими словами, что «представление откладывается». Но зачем откладывается, – просто потянуть время? Что бы ни пытался делать Матвеев, на следующий день – все попросту рассыпалось. Он рвал фотографии и письма, сел писать повесть, которую вскоре возненавидел… Он подарил свой револьвер Безайсу. И уже на следующий день Матвеев взял листовки и пошел на улицу. Виктор Кин пишет, что это случилось после того, как Матвеев сравнил свою повесть с листовкой и понял, что «вся его повесть не стоила запятой в том воззвании, наспех кем-то написанном»…
И.В. Интересно было бы сравнить тексты воззвания и повести Матвеева.
А.Н. В листовке было написано: «Пусть каждый возьмёт оружие и станет в ряды бойцов. Да здравствует власть труда! Смерть убийцам!»
А вот что сказано о повести Матвеева: «…Он перечитал её, недоумевая, – неужели он сам написал это? В ней было столько покойников, что она походила на кладбище, на какую-то братскую могилу. Это не годилось. Оказалось, что писать гораздо труднее, чем он думал сначала. Он сам сделал своих героев, дал им дар слова и расставил их по местам, а потом они начали жить своей особой жизнью. Они рвались из-под его власти и все делали по-своему. Главный герой, коммунист, на одном решительном заседании, когда городу угрожали бандиты, встал и понёс такой вздор, что Матвееву стало неудобно за него. Он старался, чтобы все было как можно лучше, а между тем получалось совсем нехорошо…»
И.В. Из 2019 года не видно особых отличий между призывом взять оружие и повестью, похожей на кладбище. Алексей Николаевич, Вы еще не усомнились в своем утверждении, что писатель – бог текста?