Журнал «Парус» №71, 2019 г. — страница 33 из 48

– Тогда какой смысл? – удивился я, всё ещё мысля категориями мирного времени и полагая, что до большой крови дело не дойдёт, кишка тонка у всех сторон без исключения; впрочем, мы этот вопрос с Борисом не обсуждали, он подразумевался раскрытым сам собой.

– Чтобы тебя свои же не расстреляли, – объяснил он серьёзно, чтобы я прониклся важностью момента: мол, кинули на съедение акулам.

Если бы я только представлял, с чем мне предстоит столкнуться.

– Ага! – понял наконец я подоплёку кривляний моего друга.

Да и то верно, у кого из нашей братии был опыт военных репортажей? Ну Чечня, ну Грузия; но двадцать три года под украинским протекторатом отлучили нас от мест боевых действий, и мы походили на щенков, которые не нюхали пороха и со смертной завистью завидовали репортажам Сладкова и Речкалова.

Мой отец, бывший военный врач, не пережил девяностые, лёг в постель и отказался признавать реальность. Так и умер на третий месяц лежачей забастовки от воспаления лёгких. Мать, которая на протяжении всей жизни посвятила себя борьбе за чистоту в квартире, пережила его на полгода.

Я пришёл домой и сказал шутливо ещё в дверях, не подозревая насколько прав:

– Привет, я еду воевать! – Чтобы они в конце концов поняли, что ездить абы куда, кроме меня, никому не положено, опасно.

По квартире были разбросаны дачные вещи. Среди них ходили радостные моя жена и дочка.

– А мы сезон открываем! – среагировала Наташка, сдувая с влажного лба прядь волос.

– Сезон?

После слов Бориса у меня включился центр тревоги.

– Мы на дачу едем, папа! – весело подпрыгнула Варя.

– Собирайся, дочка! – заревновала её ко мне моя жена.

– Наташа, какая дача! Война! – попытался я её вразумить, хотя сам же в свои слова не верил, не слушала она меня, я перестал был для неё авторитетом.

Как все дачи, наша находилась на окраине, на станции Абакумова, в районе шахты Скочинского. А это двадцать километров от центра, и что там происходило, одному богу известно. Вокруг поля и шахтные копры.

И спорить было бесполезно.

– Пап, давай с нами. Там хорошо! – воскликнула дочь.

Господи, как я её любил! Как я нянчил крохотный пищащий комочек. Вставал по ночам, чтобы укачать. И жена бурчала: «Все мужья, как мужья, а ты какой-то странный», вроде как она знала других мужей. Впрочем, в те годы мы были молоды, беспечны и счастливы, полагая, что перед нами вся жизнь; и родители были живы, и даже бабушки с дедушками приходили в гости. Если бы только всё это длилось вечность, но жизнь коротка, и мы сами делаем её ещё короче.

– Варя, ты думаешь не о том!

Они докатились с мамой до того, что уже шептались о Вариных женихах. Рано, ревновал я, рано.

– Почему, не о том? – удивилась дочь.

– Потому что на даче сейчас опасно!

Я вдруг некстати вспомнил, что когда Варя узнала, откуда берутся цыплята, то целый год не ела яиц, и никакие уговоры не помогали.

– Тогда поехали с нами!

– Я не могу… Я занят…

Каким я был дураком. Надо было взять лом, топор, вооружиться пистолетами, которых у меня, естественно, не было, чем угодно, и ехать с ними, даже несмотря на то, что одна часть женской половины семьи меня безбожно презирала и я бы хлебнул порцию упреков и нареканий. Но я дал слабину и сбежал в чёртов Славянск.

– Ну, папа…

– Не могу, дочка, не могу!

Она как две капли воды походила на мать, и всегда мне напоминала те прекрасные годы, когда мы безвинно держались за руки и, размахивая портфелями, шагали из школы домой. Это про нас в школе писали на заборах: «Мишка + Наташка = любовь!». Мне казалось, что так будет вечно; однако поженились мы только в институте. С тех пор утекло так много воды, что память стала терять чувственность, а на смену стал являться разум. Я привык к Наташке Крыловой, к этой бесконечно нервной жизни и другой себе не представлял. Куда девается любовь, никто толком не знает. Эта тайна, которую открывает каждое последующее поколение. (…)

Ещё одной женщины в своей жизни я не перенёс бы. Я уже знал, что женщины – это не панацея от одиночества. Такого лекарства вообще нет. Хорошо, что у меня была отдушина в виде литературы, в ней я сублимировал свою энергию на все лады. Тем и спасался.

Ранним утром я трясся в электричке «Донецк–Изюм». А в девять с любопытством к новым реалиям сошёл на платформе в Славянске. Никто меня не встретил, хотя Сапожков клятвенно уверял, что позвонит Андрею Мамонтову. Ну да мы не гордые, подумал я.

Перед вокзалом бродила пара патрулей. Вот и вся война. Зря Борис тень на плетень навёл, решил я и двинул в центр, плохо представляя, где находится этот самый Стрелков – не расспрашивать же у прохожих, тогда меня точно заметут, и правильно сделают. Поэтому я шёл наобум туда, где улицы шире, а тротуар чище. Таким нехитрым макаром я попал в центр и за голубыми елями нашёл здание районной администрации.

Внутрь меня, естественно, не пустили.

– Кто такой? К кому? – грубо спросил невысокий боец с широченными плечами качка.

– Журналист из Донецка к Стрелкову.

– К Стрелкову? – недоверчиво переспросил боец, держа автомат так, как держит мать ребёнка.

– Руки на затылок, ноги на ширину плеч! – приказал второй, высокий, почти с меня ростом. – Выворачивай карманы! А то мы знаем, какие вы журналисты!

Я не стал возражать и поднял руки, но так, чтобы бойцы не думали, что я их боюсь. Тот, что повыше, посмотрел на меня с ненавистью, и я вдруг понял, что он уже успел наглядеться всякого и что убить человека ему как плюнуть на асфальт.

Меня тщательно обыскали, ткнув на всякий случай под ребро стволом. Забрали «никон», письмо, редакционное удостоверение, паспорт и портмоне с деньгами. Бог с ними, подумал я, почему-то решив, что попаду домой уже не на электричке и деньги мне не понадобятся.

Тот, что пониже и пошире, отнёс мои документы и фотоаппарат в здание. Второй, непонятно зачем, держал меня на мушке, хотя вокруг бродили ещё человек десять с оружием. Даже чисто теоретически сбежать я не мог, разве что в виде живой мишени.

Они продержали меня в таком положении около часа. Вернувшийся боец ничего не сказал и вообще сделал вид, что не имеет ко мне никакого отношения. В здание и из него входили и выходили люди, и всем им, как я понял, был нужен Стрелков. Некоторые из них принимали меня за шпиона. По крайней мере, один подошёл, посмотрел на меня и сказал:

– Здоровый, джеймс бонд! Вы следите за ним здесь!

– Отойди! – посоветовал боец, косясь на него, как кот на мышь.

Наконец, позвонили – и меня повели все те же двое, тыча стволом в спину.

– Потише! – поежился я.

– Иди! Иди! – Но тыкать больше, на всякий случай, не стали.

Мы прошли через фойе с разбитым аквариумом в центре, поднялись на второй этаж и свернули направо. Кабинет Стрелкова находился с тыльной стороны и глядел окнами во двор. Грамотно, подумал я, в случае обстрела не так опасно.

Я увидел перед собой крайне занятого и нервного человека. Видно, он уже познакомился с моими документами, потому что сказал бойцам:

– Свободны! – а потом обратился ко мне: – Аккредитация есть?

Я замялся:

– Нет…

– Ну а чего вы тогда?! – упрекнул он, хватая то карандаш, то папку.

Я решил, что меня как минимум арестуют, а как максимум расстреляют. Трудно было понять, какие здесь порядки.

– Ефрем! – крикнул Стрелков в приоткрытую дверь. – Юз! – Безрезультатно. – Ю-ю-ю-з-з!!!

Вместо Юза в дверь сунул физиономию один из моих стражей.

– Ефрема найди! – приказал Стрелков.

Наконец раздались торопливые шаги и в комнату вбежал Набатников. У меня глаза полезли на лоб. Я не знал, что он здесь, и вообще потерял его из вида с начала весны.

– Наконец-то! – сказал Стрелков, не поднимая головы и внимательно изучая пятна на столе. – Где тебя носит?

– Игорь Иванович, я занимался пострадавшими… из Былбасовки.

– Ах, ну да, – выпрямился Стрелков. – Разобрался?

– Так точно. Всех отправил в тыл, кого надо – по больницам.

– Сегодня бандеровцы автобус с местными жителями обстреляли, – пояснил Стрелков, по-прежнему не глядя мне в глаза.

– Мне доложили, что юго-востоке сбили Ми-8, – сказал Ефрем Набатников.

Я потом узнал, что это он самолично сбил вертолёт, только не хотел выпячиваться.

– Вот это хорошо! – оживился Стрелков. – Молодец! Вот человек из Донецка. Сделай ему аккредитацию.

Фраза «сделать аккредитацию» прозвучала просто-таки зловеще. Пытать будут, решил я.

– А чего ему делать, – пожал плечами Ефрем Набатников, глядя на меня безразличными глазами, – я его знаю.

– Тем более, – обрадовался Стрелков. – Забирай и поработай.

Я понял, что меня просто спихивают с рук и что Стрелкову сказать мне нечего за отсутствием ясности в оперативной обстановке, а может, это было тайной и я рано явился, а Борис, как всегда, поспешил. В общем, тысяча причин помешали мне пообщаться с Игорем Ивановичем и составить о нём ясное представление.

– Есть! – лихо ответил Ефрем Набатников и скомандовал мне: – Пошли!

Я вежливо сказал: «До свидания», оглянувшись на Стрелкова, и двинулся следом.

– Стойте! – окликнул меня Стрелков. Я замер, покрывшись мурашками. – Документы и аппаратуру заберите, – и пододвинул их мне.

Стрелков посмотрел на меня, я посмотрел на него, и мы друг друга поняли. Я подумал, что не надо делать людей умнее того, чем пророчат обстоятельства, он просто делал своё дело, не заглядывая шибко вперёд.

Это потом его все хаяли, а вначале всё было хорошо, вначале вообще никто ничего не понимал: ну повстанцы, ну добровольцы. А кто их разбудил и организовал? Начинать всегда трудно. Для этого нужен особый тип людей. Вот они и появились: Лето и Шурей, девушки-снайперы. А над всеми стоял – Стрелков.

– Всего доброго, – с облегчением сказал я, забирая свои вещи.

Он не ответил. Письмо Сапожкова так и осталось лежать в конверте. Видно, пресса Стрелкова интересовала в последнюю очередь. Не до этого было – вдалеке всё настойчивей бухало и гремело.