На следующий день, утром полковник нас собрал и построил. Подошёл к строю поближе и, взяв руку под козырёк, поздоровался: «Здорово, молодцы!». Все хором ответили: «Здра…» Тогда он вышел на средину строя и начал нести какую-то чушь об освободительном движении: мы теперь не военнопленные, а защитники свободной России и будем бороться за её освобождение от большевиков. Наша задача состоит в том, чтобы помочь доблестным немецким войскам побыстрее очистить территорию России от большевистской заразы. Ещё сказал, что мы теперь являемся бойцами РОА – русской освободительной армии, которую возглавляет русский генерал Власов. Он, по словам полковника, благоразумно и без боёв перешёл вместе со своими соединениями на сторону доблестной немецкой армии. И ещё рассказывал о каком-то украинском «патриоте» Степане Бандере, который пострадал от коммунистов и евреев, а теперь вступил с ними в борьбу.
Полковник разглагольствовал на эту тему часа два, потом ушёл, а мы разошлись по казарме, разбившись на группы и с недоумением перешёптываясь, что же это за армия такая и как могло произойти, что какой-то генерал смог сдать целое соединение без боя. Куда же смотрели в Особом Отделе? И в конце концов, основная масса нашего отряда пришла к единому мнению, что эта армия нужна немцам для того, чтобы убивать наших отцов и братьев нашими же руками. И кого они, гады, хотят обмануть? Тех узников, которые ещё вчера были биты грязной немецкой сволочью, которой сегодня мы должны поверить – за то, что на наших глазах зверски мучают и убивают наших товарищей? За то, что грязные немецкие сапоги топчут нашу землю, жгут наши города и сёла, убивают наших сестёр и матерей?
И всех нас тревожило, что, по словам полковника, уже взят Северный Кавказ. У всех там остались семьи, у некоторых – маленькие дети. Всех без исключения переполняли эмоции. Но были и такие, которые радовались призывам полковника и готовы были идти в бой с нашими хоть завтра. Руки так и чесались придушить их тут же, но все мы могли тут же и погибнуть из-за какой-то мрази, поэтому решили ждать, что будет дальше.
Со следующего дня нам начали преподавать устройство парашюта, учили обращаться с автоматом и пулемётом. Оружие всё было наше, советское, но для многих автомат, к примеру, был в новинку. Знакомили нас и с работой рации, но в общих чертах.
С первого дня я подружился с Петром Голокозом – мы с ним никогда не разлучались. На занятиях сидели рядом, а потом вместе работали в хозподразделении капитана Цимая – в кузнице. Пётр до войны был молотобойцем. В плен, как и я, попал из окружения, находился в звании старшего лейтенанта, был членом партии. Я тоже много рассказывал о себе, но не всё – уже был научен горьким опытом своих погибших товарищей.
В конце июля 1942-го мы узнали, что из нас готовят диверсионную группу по борьбе с партизанами и нами будет руководить капитан Цимай. И ещё узнали, что в группу попадут не все. Для меня это был шанс вырваться из плена, и для себя я уже решил, что буду проситься в отряд. Мы много с Петром обсуждали этот вопрос, но он ещё колебался, идти в отряд или нет. Тогда я разозлился на него за нерешительность и сказал: «Тебя же дурака Родина на командира учила, надеялась, что ты будешь ей надёжным защитником, тебе партия поверила, что ты будешь её защищать, а теперь иди и скажи, кто я, и пусть моя смерть будет на твоей совести». Пётр посмотрел на меня и ответил беззлобно: «Ты знаешь, Николай, а ведь ты сказал мне то, о чём я сам не осмеливался».
Мы договорились держаться вместе и при случае перейти к партизанам, а сейчас нужно было уговорить Цимая взять нас к себе в отряд. С первого дня мы поддерживали дружеские отношения с капитаном, и когда пошли проситься к нему в отряд, то он с радостью включил нас в состав и даже назначил своими ординарцами.
В группу было отобрано шестьдесят человек. На её подготовку ушло ещё две недели. И вот однажды на рассвете пришли три больших грузовика крытых брезентом. Капитан дал команду: «По машинам!». И наша группа, ни с кем не простившись, погрузилась в машины.
Мы опять ехали неизвестно куда. Поздно вечером добрались до Витебска. Нас выгрузили во дворе какого-то особняка, в котором до войны, скорее всего, располагалась военная казарма. Здесь уже ждали. Сводили в баню, переодели в новенькое красноармейское обмундирование. Нам с Петром и командирам взводов выдали автоматы и по два запасных диска к ним, а всем остальным – винтовки. Среди командиров взводов был один по фамилии Поросёнков – ярый антикоммунист.
Когда пришли из бани, я увидел одного из тех немецких офицеров, который в Германии ездил по лагерям и собирал уроженцев Северного Кавказа для нашей группы. Это был капитан Абвера Бухольц. Вместе с ним ходил его адъютант – фельдфебель Штаубер, который говорил на чистом русском языке. Все в нашей группе шепотком передавали друг другу: «Вот они, гады! Ну, мы вас отблагодарим при случае!».
После бани мы поужинали и капитан нам сказал: «Ложитесь спать, товарищи, завтра предстоит тяжёлый переход». Рано утром мы снова погрузились в эти же машины и поехали дальше, в сторону большого леса. Доехали до какого-то населённого пункта, сейчас уже не помню. Там нас ждала группа людей, одетых в такую же форму, как и мы. С ними было четыре пары лошадей, два пулемёта ДС, четыре пулемёта Дегтярёва, четыре ротных пулемёта, две рации и четверо немцев-радистов. Теперь наша группа увеличилась примерно вдвое.
Здесь мы позавтракали и отправились в лес. С нами, переодевшись в советскую военную форму, верхом на лошадях ехали Бухольц и Штаубер вместе с коноводами, а капитан Цимай шёл пеший. Мы углубились в лес километров на десять и остановились у подножия высотки, лошадей спрятали в кустах. Выставили наблюдательный пост, и в тот же день нам удалось встретить партизан. Это был Большой Щелбовский лес, который растянулся на 32 километра в длину и 30 километров в ширину. Значительная часть леса оказалась заболочена. Лес в основном хвойный, ель да сосна, да местами – берёза. Огибая этот лес, а со стороны Великих Лук врезаясь в него, протекает Западная Двина, деля город Витебск на две части. Река эта судоходная и по ней курсируют малые речные суда и катера.
Район партизанских действий занимал около пятисот квадратных километров и в него входили города Витебск, Сураж, Гурки, Городок и много других мелких населённых пунктов. Здесь действовали четыре партизанские бригады – Якова Захаровича Захарова, Даниила Федотовича Райцева, Михаила Фёдоровича Бирюлина и Дика, имя и отчество которого я запамятовал.
В бригаде Захарова до февраля 1942-го комбригом был Минай Филиппович Шмырёв – батька Минай, до войны работавший директором картонной фабрики в Суражском районе. Комиссаром стал парторг фабрики Шкредо, а начальником штаба – сам Захаров. Бригада отличалась смелостью и дерзостью. Партизаны этой бригады всегда появлялись там, где немцы меньше всего их ждали. В январе 1942-го, чтобы дезактивировать деятельность бригады, немцы захватили малолетних детей Шмырёва, но не добившись своего, расстреляли их. Батька Минай временно передал руководство бригадой своему начштаба, а потом комбригом утвердили Якова Захаровича.
Бригады действовали самостоятельно, разрозненно, объединённое командование отсутствовало. Зато имелись «Суражские ворота» длиной километров сорок, через которые партизаны снабжались продуктами питания, оружием и боеприпасами, а партизаны, в свою очередь, доставляли командованию действующей армии ценные сведения и «языков».
«Суражские ворота» находились как раз на стыке двух фашистских группировок, которым, надо сказать, очень уж партизаны докучали. На этой территории действовала советская власть, существовали колхозы. Партизаны громили немецкие гарнизоны, пускали под откос вражеские эшелоны с живой силой и техникой, взрывали мосты. Немцы даже объявили среди местного населения, где стояли немецкие гарнизоны: тому, кто убьёт или возьмёт в плен комбрига Захарова – вознаграждение в размере 25 тысяч рейхсмарок, за троих остальных партизанских командиров – по 15 тысяч за каждого. Бригада Захарова больше всех досаждала немцам, поэтому наша группа была направлена в её зону действия. Гауптман Бухольц и капитан Цимай, к которому мы и записались ординарцами, взялись уничтожить бригаду.
И вот в какой-то момент в лесу мы увидели группу партизан, переходящих через небольшую поляну. Их было человек двенадцать и двигались они цепочкой, на расстоянии не менее пяти метров друг от друга. Мы с Петром побежали к ним навстречу. Партизаны, увидев нас, залегли и, заняв оборону, взяли оружие наизготовку. Мы остановились от них метрах в двадцати и закричали: «Товарищи, не стреляйте! Мы тоже партизаны и хотим с вами поговорить». Два человека отделились от их группы и пошли к нам навстречу. Мы подошли к ним, поздоровались. Они начали расспрашивать нас: кто, из какой бригады и когда сюда прибыли. Мы начали рассказывать легенду, которую придумали для нас немцы: дескать, мы бойцы Красной Армии, находились в окружении, а теперь стараемся перейти через линию фронта или присоединиться к партизанам, потому что нам уже надоело воевать в одиночку, а то, что на нас новое обмундирование – пусть их не смущает. Это, мол, мы два дня назад разбили немецкий обоз, а там оказалось обмундирование – переоделись в новое, а своё, изорванное, бросили в лесу.
Мы позвали партизан к себе в гости, но пошли только эти двое. Потом стали просить партизан, чтобы они помогли нам встретиться с командиром бригады, и они пообещали устроить встречу. Указали угол леса, куда мы должны будем прийти завтра, и оттуда они нас поведут на переговоры, но предупредили, чтобы пришли только мы вдвоём – иначе они шутить не любят.
Во время переговоров в палатке сидели и гауптман Бухольц с фельдфебелем Штаубером. Мы ребят хорошо накормили, налили из фляжки по сто граммов спирта, но сами они пить наотрез отказались, и тогда мы с Петром налили и себе по сто граммов, выпили вместе с ними. Когда проводили партизан и возвратились на стоянку, немцы потирали руки от радости и говорили: «Молодцы, ребята, есть начало!». А гауптман через переводчика сказал: «Я вас обоих представлю к ордену “Дубового листа”. Это высшая награда Рейха».