За девчонкой-санитаркой закрепляли раненого. Обожжённых кормили с ложечки, из под бинтов были видны только глаза. Приходит санитарка в палату, а «её» раненого нет, ночью умер. Слёзы лились рекой.
Эпизоды с другими ранеными пока не вспоминаются, а с легкоранеными было сложно – приставали, пытались целоваться. На таких была одна управа: звали дежурного и тот грозил немедленной выпиской. Помогало.
Картошка в мундире
Закрепили за мамой уже не молодого раненого солдата. Он уже был не «тяжёлый», но ходить ещё не мог. Подзывает он к себе маму:
– Дочка, вот тебе три картошины, ты на кухню сходи и отвари их в мундире.
Мама картошины взяла, спустилась на кухню и стоит – не знает, что делать. Повариха увидела и подошла к ней:
– Тебе чего?
Мама:
– Вот раненый три картошины дал. Сказал, чтоб в мундире отварила. А я не знаю как. Мне что, рукав от шинели оторвать и в нём варить?
Кухня смеялась не менее часа.
Поварихи потом объяснили – нужно просто картошку не чистить, а так, в кожуре, и варить. Лишнее доказательство, что сестрички совсем девчонки были. Дома мамы готовили.
Моряк Мишка
Маме Шуре очень нравилось ассистировать на операции. Особенно готовить хирургические инструменты. Разбирать, стерилизовать, подавать их по команде хирурга. Эта любовь к инструментам появилась ещё на заводе, когда работала чертёжницей. Очень нравилось вычерчивать различные детальки. И уже после войны эта страсть продолжилась – работала в стоматологии, тоже инструменты готовила. Но это отступление.
Операции были разные. Сложные и не очень. Перед операцией раненому делали наркоз, по-видимому хлороформом. Сначала небольшую дозу. А потом основную – «рауш», кажется, назывался.
Реакция на начальную дозу была у всех разная. Некоторые лезли драться. Таким сразу давали основную дозу. Был случай – раненый после первой дозы наркоза стал объясняться хирургу в любви. Хирург сказал: «Пусть спит».
А в этот раз привезли крепкого солдатика, операция была сложная, но он был в сознании. Что-то извлекали, осколок или ещё что.
Дали начальную дозу наркоза, и больной запел:
Широкие лиманы, зелёные каштаны,
Качается шаланда на рейде голубом…[2]
Хирург говорит:
– Пусть допоет…
Так до конца песню про моряка Мишку и дослушали.
Со мной, видимо, под впечатлением рассказа мамы такой же случай был. Мне аппендицит резали, а его прозевали, и был гангренозный. Так я тоже пел. Как потом сестра сказала: «Пел, но очень тихо». Но не про моряка Мишку, а «Бригантину».
Были и менее романтические случаи.
Делали операцию по ампутации конечности, ноги. Шура готовила инструменты, в том числе и пилу, кость перепиливать. Её подружка должна была держать ногу.
Операция идёт своим чередом. Подружка ногу держит. От кости отделяют мышцы, кость перепиливают. Нога остаётся в руках сестрички…
И та валится вместе с ногой в обморок.
Вставим историю деда Сергея Кузьмича. Она, правда, довольно короткая. За подробностями хоть на могилу матери езжай, чтоб вразумила. Вдруг посидишь рядом и что-то ещё вспомнишь…
Дед служил на батарее ПВО на Заставе Ильича. Иногда отпускали домой на побывку. Знаете, как в песне:
На побывку едет
Молодой моряк…[3]
Ещё случались налёты – видимо, был 1942 год. Прозвучала тревога, дед, согласно номеру расчёта, полез снимать чехол с дула зенитки. И тут кто-то нажал на спуск… Пушка выстрелила, и всё бы ничего, но дед животом оперся о ствол. Удар был очень сильный. Сказалось через несколько лет. Умер в сорок шестом году.
Ближе к окончанию войны девчонок, санитарок, а они курсы уже окончили, стали направлять на работу в другие больницы. Раненые были, но уже меньше, и госпиталю имени Бурденко столько санитарок не требовалось.
Маму распределили в управление «ЛечСаноПро-Кремля», – так, по крайней мере, я запомнил.
Но это, видимо, рассказ уже о мирном времени.
Нужно рассказать один эпизод, связанный не с моими родителями, мамой моей бывшей – Ленки, в девичестве Завалько. Папа её Алексей Алексеевич тоже колоритная фигура. Боевой офицер. Воевал в артиллерийских частях резерва ставки. Участвовал в отражении прорыва танков под Икшей. Это когда сверхтяжёлая артиллерия била прямой наводкой из-за канала Москва-Волга по немецким танкам.
Но речь не о нём. Мама Елены Алексеевны – Нона Абрамовна, в девичестве Фарбер – формально еврейкой не была. Её мама – Макеева Зинаида Ивановна, естественно русская. Дочь большевика Макеева, машиниста паровоза, одного из основателей компартии Узбекистана, делавшего революцию в Ташкенте. А вот дед Ленки – Фарбер Абрам Исаакович – самый что ни на есть еврей. Он был создателем курортнооздоровительного хозяйства в Кисловодске. Там в его распоряжении был приличный деревянный дом с большим коридором, по которому можно было кататься на детском велосипеде. Зинаида Ивановна работала заведующей санаторной лабораторией.
Пришла война. Семья решила, что в Кисловодске безопаснее, и Нону привезли к маме. Кто же мог подумать, что немцы войдут в Кисловодск. А когда это случилось летом 1942 года, то стало очень плохо. Попробуй немцам объяснить, что Фарбер Нона Абрамовна на самом деле не еврейка!
Нону спрятали в черкесском селе (могу путать народность, но так запомнилось). Немцы были в Кисловодске несколько месяцев. Потом их, уже зимой, погнали. Черкесы девочку не выдали. Всё обошлось. Зинаида Ивановна всё это время работала в лаборатории, немцам тоже нужны были анализы крови и т. п. и т. д. Какие претензии к русской Макеевой Зинаиде Ивановне?
Обошлось-то обошлось, но страх остался, и проблемы с общением у Ноны Абрамовны были.
Продолжим.
Летом 1943–1944 годов фельдшерско-акушерские курсы направили на сельхозработы. В моё время это называлось – «послали на картошку».
Пишу со слов мамы, проверить не мог, но вроде бы послали их в Болдино! В то самое Болдино, где у А. С. Пушкина была Болдинская осень!
Ехали из Москвы в теплушке. Ехали дружно. Девчонки были боевые. Шура дружила со многими, но особенно со стройной, красивой и заводной…
Жалко имя не вспоминается. Ехала с ними и их руководительница. Тоже имя не помню. Так и будем величать – «подружка» и «руководительница».
Эшелон шёл медленно. Тянули его паровозом. На некоторых подъёмах пристыковывали ещё пару паровозов.
Так, к слову – до Серпухова эшелон шёл (см. рассказ о начале войны) весь световой день.
Кроме того, что паровоз – это не быстро, пропускали встречные эшелоны, шедшие к фронту, и эшелоны, шедшие на восток с ранеными.
На одной из станций к вагону подошёл милиционер с цыганами и стал подсаживать цыган к девчонкам. Девчонки возмутились. Самая боевая подружка встала в дверях. Руки в боки – не пущу. Милиционер достал револьвер и нацелился на неё, а девица, не долго думая, дала своей изящной ножкой по руке. Револьвер выскочил из рук, ударился о рельс… и выстрелил. Все, в том числе и милиционер, присели, кроме девицы. Цыган как ветром сдуло.
Как ни удивительно, дальше поехали без помех. Милиционер исчез. Вот только от руководительницы плохо пахло, но ничего, на первой остановке с бедой справились.
Приехали в Болдино. Девчонок поселили в школе и дали сторожиху. И очень правильно сделали! В первую же ночь в окно полезли местные парни. Но сторожиха знала всех в лицо и поименно и попытки «женихаться» быстро прекратились.
Что убирали в поле, я не помню. Вот я, будучи студентом, а потом будучи куратором у студентов, чего только не убирал: картошку, морковку, свёклу, кормовую свёклу, капусту.
Вот про капусту – это уместно вспомнить. Мы накидывали срезанную капусту в машину, а срезали её местные колхозницы. Они приходили бригадой. Человек десять-двенадцать. Впереди ставала бригадирша, а сзади клином, или «свиньёй», остальные бабы.
Вот так «свиньёй» и шли. Капустные вилки летели на раз. Пока мы одну машину нагрузим, так они уже всё поле срезали. Если бы такая «свинья» была против Александра Невского на Чудском озере, туго бы пришлось новгородцам.
Шуру и её подружку ставили впереди – задавать темп. Через дня два девочки сказали:
– Будете так быстро работать – побьём.
Не побили. Помирились, но работали с задором и на совесть!
Разумеется, потом вернулись в Москву и продолжили учёбу.
Дай Бог ещё что вспомнится о военном времени…
Вспомнится – продолжим!
Фёдор Абрамов
Фёдор Нилович Абрамов (1931 г. р., Ветеран ВОВ – труженик тыла), живёт в г. Великие Луки Псковской области. Кандидат технических наук, доцент, автор многих научных статей, изобретений и учебно-методических пособий для студентов, а также трёх романов, сборника лирических стихов, двух инсценировок для театральных постановок, повести и сборника сказок, былей и небылиц. Готовы к изданию ещё три повести.
Воспоминания Фёдора Ниловича Абрамова (Ветерана ВОВ – труженика тыла) о Великой Отечественной войнеОтрывок из романа автора «Судьба пианистки»
Мне запомнился такой эпизод. Немецкие солдаты курили не махорку, как наши, а ароматные сигареты. Когда мы находили брошенную пустую пачку из-под сигарет, то по очереди нюхали её. Признаюсь, запах был необыкновенно приятный. Да, в начале войны немцы были хорошо всем обеспечены, чем они, конечно же, гордились. Вот только в конце войны они уже не были столь спесивыми! Я видел немецких пленных солдат в грязной, оборванной одежде с удручёнными взглядами.
Первый день непрошеные гости провели без каких-либо приключений. Они начались на второй день и связаны были вот с чем. В деревне только мой отец занимался пчёлами. У него было несколько пчелиных ульев, только это были не современные домики с рамками, а так называемые колоды. В стволах толстых деревьев выдалбливались полости, которые закрывались толстыми деревянными крышками. В этих полостях пчёлы и располагали свои соты с мёдом. Поэтому, чтобы получить готовый мёд, приходилось эти соты с мёдом вырезать.