Родилась в Москве в 2004- году. Стихи начала писать в 6 лет. Училась в лингвистической школе № 1948, в лицее № 1535, после перешла в международную школу на программу International Baccalaureate «Интеграция XXI век». Победитель и призер олимпиад по гуманитарным предметам. В 2019–2020 годах прошла на всероссийский этап по литературе и по искусству. В декабре 2020 года окончила курс «Литературное творчество. Поэзия» в ОЦ «Сириус», по итогам которого получила максимальный балл.
В. М
Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма.
вроде все возвращается. цикл бытия колесом
позвоночника выбился, что ли, из зримой орбиты,
чемоданы стоят. каждый мал и почти невесом,
кто взошел на перрон, массой плачущих масок набитый.
мы и вправду с тобой пели песни, встречали рассвет,
восторгались лучами ожившего робкого солнца.
литораль заливало водой, и оставленный след
исчезал, убаюканный солью приморского лонца.
смех слетал с наших губ быстрой стаей синиц в облака,
наше море светилось, как небо, фаворскими снами,
вспоминали, что скоро («ну-ну, не грусти, ведь пока…»)
нам придется идти и что поезд примчится за нами —
рассадить по местам, городам, по объятиям к тем,
кто не дышит, как мы, кто не чувствует пение мира.
он вернет нас туда, где решетки сомнений и схем —
в королевство вещей, где одна ойкумена – квартира.
я читала, что время всего лишь круги на воде,
что вернется пора, только мы будем снегом, лучами.
каждый легок и мал, кто стоит в середине нигде,
у того тополиные перья растут за плечами.
Смирение
влажный воздух ложился на плечи…
ветер мягко касался лица…
Мариинской обители свечи
в дымке образа Бога-Отца.
разливалась по телу истома,
в нем текучая нежность жила,
о ритмичную твердь метронома
ударялись колокола —
это сердце неспешное билось,
наполнял его тихий испуг.
в сером вечере Божию милость
дух смиренный почувствовал вдруг.
Контрольная
хочет кончиться контрольная работа,
но продляет бесконечные листы.
и стреляет обреченным взглядом кто-то
на решения мои. раскрывши рты,
треугольными руками чертят график
одноклассники. за окнами темно.
люди спят давно. молчит дорожный трафик,
нам сказали. но не все ли нам равно…
не уехать: марафонец, а не спринтер —
математика. нас выпустить бы ей —
и контрольная не прочь, но щедрый принтер
все печатает – и больше, и быстрей…
Зимнее утро
куда я пойду в темнотище такой,
которая властно коснулась всего здесь,
полярной зимой задубевшей рукой
помашет вина, но застывшая совесть,
заботясь о том, чтоб пере-зимовать,
не станет ругать и колоть куда надо.
в одетое тело вцепилась кровать
и держит, и держит, а тело и радо.
в окне темнота, холодина за ним,
замерзшая совесть «пойдем» зашептала,
но только клокочет во мне аноним,
который натягивает одеяло.
Лесному царю (мужу) – английский сонет
не безмолвию бить беспощадным ключом, говорю,
лучше сразу ладони свои убери с моей шеи,
а не то я отчалю к Харону – речному царю:
там вода не течет, но блуждает по утлой траншее.
что ты хочешь, скажи, а не скажешь – пеняй на себя.
и не надо мне тут распылять тишину, это слишком.
столько дев оттого у реки невозвратной скорбят,
что безмолвия ключ ты пустил по звенящим домишкам.
эти девы в долине, где ходит довольный Харон,
он им всем предлагает на лодке его прокатиться.
отпусти мою шею, садись на осиновый трон,
разговаривай вслух, не молчи, как речная девица.
только вот что учти, дорогой, ты немой(,) нелюбим,
хоть тебя обещала ласкать да лелеять любым.
Апокалипсис
вихрем шальным накатят волосы черта,
море заполнит собой тела и дома,
дрогнет с испуганным треском шкала Бофорта,
скатится бурей наспех сшитая тьма.
и посреди слепого раздрая, гама,
ты героически выстелешь зеленю,
соорудишь звезду для нас из вольфрама,
дашь, как Всевышний, света рваному дню.
будешь держать запястье мое, молиться,
рыбу ловить в потопной черной воде,
«все возродится» – шептать. и бутоны лица
смело поднимут к новой нашей звезде.
Стоматолог
обновленные зубы таращатся из ротовой пещеры —
широкая улыбка пациента открыла их сияющему миру.
стоматолог окончил рабочий день и идет домой.
в Сибири зима такая, что если не умер зб зиму,
значит, ты был острожным
и даже мудрым мблым.
бивни сугробов скрыл наступивший на них
тяжелой ногой черный сибирский вечер.
стоматолог идет домой, и вырванный нерв в небе
светится, выровненный в серповую складку.
сибирские волки великим подвыванием арий
со сцены за кулисами леса
заставляют зубы трещать от страха.
стоматолог пришел с мороза домой, обнял жену,
зубы размякли от тепла и спокойствия —
кончается еще один зубной день.
благодать разливается по ротовой полости.
широкая улыбка стоматолога открывает белые зубы
зеркалу и зорким глазкам предметов в комнате,
где белая простыня покрывает холодное ложе.
Алексей Остудин
Родился в 1962 году в Казани. Учился в Казанском государственном университете на филологическом факультете. Окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А.М. Горького. Выпустил девять книг стихотворений в издательствах Харькова, Киева, Петербурга, Москвы, Оренбурга и Казани.
Петля времени
Что будет с этими и с теми,
когда в теплице добрых лиц
фигуры расставляет время
и не проигрывает блиц,
а ты испортил кадр, не дуб ли,
не время думать, с кем оно,
идет кино – сплошные дубли,
одно и то же кимоно,
одна пространства кривизна,
и как не пропасть, спроси у пчел,
что все не так – и так я знаю,
пятна на солнце не учел,
но вырвешься на дачу рано —
звенит скворца зубная нить,
достанешь юность из чулана
поверх щетины нацепить,
запело радио с причала,
проснулся в чашке муравей —
и вновь котенком заурчала
любовь за пазухой твоей.
Фонарик
Светил против солнца, поэтому фокус нестойкий,
прикуплен по случаю, ржавый, как выпачкан йодом,
на рынке блошином, а мог бы пропасть на помойке,
фонарик-фонарик, нельзя быть таким идиодом,
гори все огнем, эти звезды – твои антиподы
на Млечном Пути пол-литрового деда Можая,
по спящему лесу туристских костров пароходы
плывут вдоль реки, на познание скорбь умножая,
проверишь в заначке количество реинкарнаций,
одну для себя оставлял еще хитрый патриций,
как много тщеты и за что бы не стоило браться,
а было всего-то делов – посветить и побриться,
в засосах осин и колдобинах глушь объездная,
подсев батарейкой, какой только чуши ни порем,
я в детстве считал, что умру, а теперь вот не знаю,
и небо звенит, как хрустальная люстра над полем.
Дым и рым
Зима, как штукатурка с потолка —
повсюду гипс рассыпан и размазан,
губой примерзла к берегу река,
и полынья мерцает щучьим глазом,
поземка брызжет кашей просяной,
рябины куст синицами изгвоздан,
сквозь острый воздух именно зимой
виднее обезжиренные звезды,
а ты большой и больше не шалишь,
а там, в овраге, лежбище Прокруста,
сама с себя расщелинами лыж
скользит гора, опухшая от хруста,
валежника навяжешь второпях,
где, гнездами вороньими патлаты,
осины держат стужу на ветвях,
облезлые, как старые домкраты,
пока луна не выгнулась дугой,
уснешь в избе, вдали от глаз недобрых,
не разобрав, чей почерк над трубой —
шифровка или Пушкина автограф.
Привет Заболоцкому
Чтоб, по-мичурински разумно, рассветом опылять сады,
шмели и бабочки-глазуньи взлетают со сковороды,
пока текут они сквозь сосны и незнакомых насеком —
ых, выхожу в открытый космос, без зонтика и босиком,
я вижу землю, диск в полоску – пижама жабы на просвет,
края присыпаны известкой, как пионэрский туалет,
клубится пыль с изнанки сада, где душно и полынь горчит,
как веточка от винограда, из тучи молния торчит,
скрипят уключины противно, заводят весла перестук,
сверкая, словно гильотина, выскальзывает лещ из рук,
где стрекоза, из Гулливера, случайных мошек расплескав,
трепещет риской глубомера и зыркает, как батискаф,
здесь есть всегда чем поживиться, травинкой время засеки,
в порядке шахматном пшеница и кукурузы косяки,
с гербом советского союза позеленевший столбик врыт,
и крутит сальто кукуруза початками икры без рыб.
Гардероб
Какая прелесть наше время то,
звенит на школьной вешалке пальто —
там-там живут монетки за подкладкой,
прорехой уворованы украдкой,
пришел апрель и тычется в стекло,
«прощайки», а под ними натекло,
готовься, только краски не сгущай —
наступит скоро «молодость прощай»,
не соглашусь, что возраст не беда,
себя увижу в зеркале когда —
унылый крендель, сдувшийся на треть,
и за подкладкой нечему звенеть,
зато свой копи-центр «Соломон» —
под сессию студентов миллион,
и, путаясь порою в их вещах —
я возвращаюсь в юность в трех плащах.
Литературная школа в Переделкине