Родился в 1980 году в г. Северодвинске Архангельской области. Окончил филологический факультет Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова. Работал журналистом в городской газете. Участник Ежегодных всероссийских совещаний молодых литераторов Союза писателей России (2019, 2020). В 2020 году принят в Союз писателей России.
Блажной
Николай Порядин остался без работы. Другой бы на его месте расстроился, а он, наоборот, почувствовал необычайное облегчение, как будто с плеч скинул тяжелый рюкзак. Родные и друзья заругались: «Ты сдурел? С такой должности ушел!» Николай работал в администрации района помощником главы. Решил уволиться «по собственному», не дожидаясь, чтобы его «ушли». Избрали нового главу, и Николай почувствовал, что надо первым сделать шаг. Иначе все равно выдавят, поставят на хлебное место своего человечка.
Николаю стукнул сороковник. На висках давно изморозь, а в последний год, как листья с осенних деревьев, стали сыпаться волосы. Но он следил за собой, не наел пузика, хоть и сметал несчетное количество пирожков из столовки.
Старый глава, с которым он работал, был жестким и даже жестоким. Друзья, чтобы не называть лишний раз его фамилии (телефон могли прослушивать, переписку читать), придумали ему прозвище Зверев. Не в честь известного стилиста-парикмахера, а потому что нрав был «зверский».
Работать со Зверевым, мягко говоря, было тяжко. Когда он только пришел к власти, убрал всех людей из команды прежнего главы. Долго плакала начальник управления здравоохранения, мудрая пожилая тетка. Она прошла все ступени – от санитарки, выносившей горшки за стариками в онкологии, до главной за все больницы района. Уговоры не помогли оставить ее на этой должности. Женщина не выдержала: через месяц появилась зарубка на сердце – «заработала» без работы инфаркт…
Зверев был какой-то несчастливый. В самый первый день, когда он официально вступил в должность, упавшая сосулька сделала ребенка инвалидом. Знак был плохой. Эту трагедию удалось как-то замять, но вскоре новая беда: ночью старая деревяшка сошла со свай. Субботним утром Николай был в душе, а на диване надрывался телефон. Трель мобильника услышал из-за двери ванной. Не вытирая волос, Николая второпях схватил телефон.
– Ты глухой? Запихай телефон в задницу, если не слышишь! – Зверев был в гневе.
Снова пропали выходные: надо было расселять пострадавших людей. Казалось, Николай себе не принадлежал, он был в постоянном напряжении. Из дней слагались недели, месяцы и годы.
Когда звонила секретарша из приемной, он каждый раз начинал нервничать: что еще Зверев выкинет? Вдруг его уволят за какую-нибудь провинность? Но Зверев не увольнял, наоборот, приблизил Николая к себе, поручая самые сложные задания. Потому что был уверен: Николай справится. В лепешку расшибется, промолчит, что не согласен, но задание выполнит.
Синдром отличника – Николай не мог поступить иначе. С первого класса был ответственным до болезненности: сразу после школы делал уроки и собирал портфель. От переживаний в первом классе заболел, участковый педиатр поставил диагноз «хронический гастрит». В старших классах домашние задания решал на несколько дней вперед. А за красный диплом института заплатил язвой желудка.
При близости к главе Николай мог бы неплохо зарабатывать. Одного из замов прозвали Антон пять тонн. «Тонн» – значит, столько миллионов получал за нужную закорючку в документах. А Николай, как сказали бы другие прожженные товарищи, тупил. Зарплата немаленькая, но и не такая, чтобы шиковать.
Николай начал откладывать, каждый месяц аккуратно в день зарплаты относил большую часть получки в банк, потому что знал: любая работа не вечная. Никто «золотой парашют» ему не выдаст, когда закончится время Зверева.
Со стороны казалось, что все у Николая прекрасно: престижная работа, благодаря которой в кабинет главы района он входил чаще других, просторная двухкомнатная квартира в новом доме, скрытом за высоким железным забором от соседей-деревяшек.
Множество друзей и знакомых не давали скучать. Многие даже завидовали. Но… он оставался глубоко несчастным одиноким человеком. Ранний брак, когда молодоженам было чуть за двадцать, распался через год. Родным они объяснили, что не сошлись характерами. Те, конечно, не поверили, и правильно: молодая загуляла с коллегой. Николай узнал и не простил.
В последнее время друзья советовали без конца: «Тебе срочно надо жениться». Срочно не получалось. Несрочно тоже…
Николай тяготился бытом. Квартиру мыл редко, готовить вообще не умел. Покупал перед закрытием в столовой ужин с пятидесятипроцентной скидкой. Столовская еда выжигала желудок. Тетка, работавшая всю жизнь в общепите, пугала: «Если бы ты видел, как мы готовим, есть бы ни в жисть не стал!»
Все когда-нибудь заканчивается, закончилось и время Зверева. Николай стал свидетелем, как передаются ключи от власти – попросту ключи от кабинета главы.
Последней каплей стали прихоти женушки нового главы. Стервозная курящая дама из помощника решила сделать прислугу.
– Николай, купи козий сыр, маслины, сухого вина, только из Аргентины бери, а не как в тот раз – пить невозможно было… – диктовала она по телефону длинный список продуктов для очередной вечеринки начальства.
В это время по параллельной линии звонил ее муж, час назад он требовал подготовить доклад.
– Я вам не лакей! – крикнул он наглой жене, сам от себя такого не ожидая: прорвало.
Бросил трубку, встал, оделся и пошел прочь из кабинета, из здания – куда глаза глядят. Глаза привели в качалку.
– Подстраивайся под нового шефа. Начальники везде одинаковы, – увещевал друг и одновременно тренер Андрюха.
Николай уже понимал, что не хотел быть винтиком в маховике управленческой машины. Машина эта не сломается, а винтик выпадет – никто не заметит.
– Все, надоело прогибаться, уезжаю в глушь, в деревню! – выпалил неожиданно для себя.
– Моя бабка сказала бы – блажной! – повертел у виска Андрюха.
– Буду дауншифтером. – Николай с трудом выговорил это слово и с грохотом отпустил груз на станке.
– Ты это… полегче. Разнесешь тренажерку. Даун… как там?
– Загугли.
Николай сам точно не знал, что это такое.
– Дауншифтинг с английского значит «переключение автомобиля на более низкую передачу, а также замедление или ослабление какого-либо процесса», – медленно прочитал Андрюха текст из «Википедии». – Термин, обозначающий человеческую философию жизни ради себя. Ничего не понял.
– Если честно, тоже не очень представляю. Поеду в деревню.
– Ты даже не блажной, а просто даун! – крикнул Андрюха уходящему в раздевалку другу.
Идея отправиться в деревню передохнуть и определиться, что он хочет, возникла, конечно, не в качалке, а давно.
Николай любил деревню. Казалось, там он возвращается в счастливое детство, когда приезжал туда с родителями к бабушке, когда не было никаких проблем – он даже не знал, что это такое. Может, дети и есть истинные дауншифтеры?
Как-то в обеденный перерыв, вырвавшись в городской парк, который находился рядом со зданием администрации, он уловил знакомые запахи. Прямо на газоне рос куст смородины с крупными, как виноград, ягодами – точь-в-точь как в их деревенском огороде, выходившем к речке Меньше.
А смородину догоняла крапива. Но откуда в центре современного города взялись эти деревенские жители – непонятно.
Со стороны, наверное, это выглядело смешно: мужчина в строгом дорогом костюме и галстуке быстро, чтобы, не дай бог, не увидели знакомые, сорвал листок смородины, растер его на пальцах… Запахи уносили в детство, к бабушке. С тех пор этот уголок деревни в городе стал его любимым. Когда было совсем невмоготу, он, как наркоман, шел к смородине и крапиве.
Дома купил электрический камин со звуком трещавших поленьев, на стенах повесил деревенские пейзажи.
За годы работы денег скопилось достаточно, чтобы жить только на проценты от банковского вклада. Скромно, по минимуму, но на еду, тем более в деревне, должно хватить. Почему бы не исполнить свою мечту – вернуться в детство?
После увольнения трудовую книжку положил на дно шкатулки с документами – на всякий случай. Наступало лето, и он успокаивал себя тем, что просто поедет в деревню как бы в отпуск, а потом – будь что будет.
Деревня Загарье открылась взгляду сразу, как только шустрое такси спустилось с горушки. Как-то неожиданно резко, из-за поворота. Минута – и вот она, родная деревня, вся как на ладошке.
Место светлое, открыто небесному оку. Последние десятилетия поля нещадно заросли осиной, ивняком. За ними – черные от времени и печали избы.
Кажется, даже в пасмурную погоду здесь солнечно. Деревня на пригорке, дома – вниз к речке Меньше. Сколько времени Николай с пацанами проводил здесь!
Такси остановилось, и к машине подбежала – не подлетела! – трясогузка. Эта птица боится людей, а тут крутится у ног, словно собачка. Радуется! Чудо! Будто это кто-то из родных… Бабушкина душа встречает! Только в таком вот обличье – хлопотливой приветливой трясогузки. Бабушки нет уже тридцать лет. Некому обнять.
Николай подошел к родному дому, прислонился к нагретым солнцем бревнам, как к родному человеку. И почувствовал успокаивающее тепло старого дерева.
Тишина давила на уши. А воздух травяной, насыщенный – руби его и ешь.
Бегло посмотрел на дом: электрические провода обрезаны. После дороги захотелось перекусить, но попить чайку, видно, не получится.
– Коля, ты, что ли? – издалека крикнула полноватая женщина. – А я думаю, чего это все утро Муська умывается – гостенька, оказывается, намывала!
Николай сразу узнал тетю Зину, дальнюю родственницу. Она была в мужской длинной рубашке, в черном трико с пузырями на коленях. Только соломенная шляпка придавала женственности и даже выглядела кокетливо.
– Сколько не виделись! Поседел-то! Давай к нам.
Ключи от вашего дома у нас. – Странно, но Николай совсем забыл про ключи.
Шли заросшей деревней. Начало июня, а трава чуть не по пояс – будто плыли по зеленому морю. Николай не узнавал присевшие к земле дома с провалившимися крышами. Части стен выпилены, будто вырезаны почки или печень у человека.
– Да, вот так. А чего? Стоят, гниют… Попилили малость на дрова. – Тетя Зина перехватила его удивленный взгляд. – Трактор Сашка никак не может отремонтировать, на лошади много дров из леса не привезешь.
Сашка – муж тети Зины. Спокойный, без единой седой волосинки, с сильными ручищами. При рукопожатии у Николая каждый раз хрустели пальцы. Тетя Зина и дядя Саша, было дело, расходились, каждый жил с новой семьей лет десять, но ближе к пенсии снова соединились. Любовь!
Родственников можно назвать фермерами: в их хозяйстве и лошадь, и трактор. Кроме них, в Загарье еще пять стариков оставались доживать свой век: Клавка, Мишка, Петруша и Вовка со Светкой.
У первых троих имелись, как полагается в деревне, прозвища. Клавку называли Высевленкой: перед московской Олимпиадой ее как неблагонадежный элемент выселили из столицы. Разгульную жизнь там вела, а деревенские говорили по-своему: слаба на передок. Приехала двадцатилетней девушкой, а теперь уж старуха.
Рисованный, то есть Михаил, появился в деревне тоже в брежневские времена. Прозвище говорящее: руки, грудь – все в татуировках. Михаил сидел за наркотики. Татуировки со временем почти стерлись, от русалок и цепей осталась одна синева.
Петруша – ближайший сосед к дому. Был похож на советского актера Савелия Крамарова. Только нос в сторону смотрел: кто-то крепко надавал, а срослось криво. Петрушу называли Бараном еще со школы. Почему, понятно: учился плохо. После восьмилетки стал работать скотником. Ума много не надо навоз на ферме отгребать или пастушить совхозное стадо.
Приличным казался один Вовка: в совхозе работал механизатором. Жена несколько лет назад умерла, дети разъехались в города, а одному мужику тяжело в деревне. Оставалась свободной только Светка. В детстве Светка обычную школу не смогла окончить, и ее отдали в городе в спецшколу для дуриков. Потом была на ферме дояркой. Домашнее хозяйство она вела исправно.
И тетя Зина с дядей Сашей – вот и вся деревня.
В доме у родственников ничего не изменилось. Тетя Зина засуетилась на кухне. Черная сковорода на газовой плитке зашкворчала, запахло мясом.
– Дом проведать приехал? – Накрывая на стол, тетя Зина между делом проводила «разведку».
– Нет, пожить.
– Пожи-ить? – протянул дядя Саша.
– А чего, и правильно! – неожиданно поддержала тетя Зина.
– На что жить-то будешь? Семь на восемь, – беспокойно посмотрел дядька. Он всегда добавлял к месту и не к месту эту присловицу.
– Заработал, поди, в городе. Говорят, с главой работал, – защищала тетя Зина.
– Работал… – ответил так, будто это было давно и неправда.
Дядя Саша налил мутного самогона, тетка достала из голбца[1] трехлитровую банку огурцов. Рассол был такой же беловатый, как и самогон, а сами огурцы покрылись серой пленкой.
– Хоть и прошлогоднего урожая, а хрустящие. Свежие-то еще не наросли. Сейчас сполосну. – Тетка оправдывалась за не совсем симпатичные огурцы.
– А что, москвичи тут приезжали охотиться, дак спрашивали в деревне мутный самогон и плесневелые огурцы, – хохотнул дядя Саша. – Надоело им, видать, свою сивуху пить, коньяки да виски.
– Ну, за приезд! – предложил Николай.
Родственники говорили о нехитром житье-бытье. Автолавка, бывает, не каждую неделю ездит, без хлеба оставляет. Светка пыталась дядьку Сашу споить, пока тетя Зина загремела в больницу с давлением…
Николая с четвертой стопки сморило. К родному дому он в первый день так больше и не сходил. Прикорнул на диванчике, не раздеваясь.
«Надо держаться родственников, – успел подумать, засыпая. – Хорошие они, как старосветские помещики».
Николай, как в далеком детстве, проснулся от громкого «ку-ка-ре-ку», а не от крика соседей в квартире за стенкой: «Ярик, вставай! ЯРИК!» Живя в своей городской квартире, Николай знал, как зовут соседского ребенка, с чего начинаются семейные скандалы и чем заканчиваются – сладкими стонами. Слышимость в пятиэтажке – как в спичечном коробке. Это невольное подслушивание всегда раздражало.
Желудок жгло, не надо было вчера пить много самогона.
Из кухни доносились аппетитные запахи.
– Выспался? Давай холодянкой на улице ополоснись и за стол, – хлопотала тетя Зина.
На улице Кукла – хозяйская собака – уже не залаяла, как вчера, приняла за своего.
– Ух, хорошо! Ополоснулся водой из колодца и как заново родился.
На сковороде – огромное яйцо с желтком-солнцем.
– У вас что, куры-мутанты?
– Здорово! Это индюшиное, там белка больше, – зашел в дом дядя Саша. – Держим вот десяток индюков.
Чай пили вприкуску с черносмородиновым желе. Такого вкусного и калорийного завтрака в городе никогда не было. Все-таки тетя Зина классная повариха!
– Спасибо большое! Пойду к дому. Надо обживаться.
– Ой, да как там жить-то будешь? Оставайся у нас!
– Приду на обед.
Погода радовала, все было в сочной зелени, режущей глаза: такая бывает только в самом начале лета. Пикировали над самой головой ласточки. Пока Николай шел к дому, вспомнил случай с птичкой. Ему было годика три. На матросскую бескозырку, которую подарил сосед дядя Леня, села маленькая птичка. Он пошел – птаха сидит, не улетает. Наверное, решила на мальчике проехаться. Бабушка, увидев, улыбнулась и сказала тихо: «Божий знак!»
…Вот и родной дом. Старый заржавевший замок легко поддался, будто его каждый день открывали. А в дом не заходили лет десять, не меньше.
Николай сразу все вспомнил. Половички, простенькие розоватые обои в цветочек, белые шторки до половины окна. Клеенка на круглом столе, много раз порезанная ножом. Железные кровати с горкой подушек. Вот на этой кровати у окна спал маленький Коля.
Мобильная связь была только в верхней части деревни, у старой лиственницы. Она, словно антенна, притягивала волны, и появлялись одна-две «палочки» на экране мобильного. Но звонить никому не хотелось. «Жить только для себя, забыл, что хотел?»
Сколько он так простоял на пороге – неизвестно. Время замерло, спешить никуда не надо.
Затопалась на крыльце тетя Зина, из-за ее плеча выглядывал дядя Саша.
– Чего задумался? Пол смотри какой покатый. Печка вроде стоит, не потрескалась. Надо посмотреть на чердаке столб, не повело ли. А так ниче, жить можно, – успокоил дядя Саша.
– «Ниче», – передразнила тетка. – Угол протек, все обои отошли. Наверное, на крыше дыра.
– Точно, глазастая! Семь на восемь!
На чердаке дядька обнаружил треснувшие стропила и сломанный шифер. Зато кирпичный столб обрадовал: без трещин. Значит, топить печку можно.
– Надо менять стропила, шифер. В копеечку влетит! – почесал затылок дядя Саша.
– Ну, что делать. Затопим печь? – попросил помочь Николай.
Нашли сухих березовых дров, подрали бересты. Зажгли… Дым повалил в комнату. Стали открывать окна – треснуло стекло перекосившейся рамы. Дым выедал глаза. Вышли с дядей Сашей на крыльцо.
– Не пускает барабашка, – вытирая слезы черными от сажи руками, предположил дядя Саша.
– Сиди давай, барабашка. Вы хоть помолились, прежде чем топить? У бабушки у тебя большая икона в кути[2] стоит, – прошептала тетя Зина.
Точно, вспомнил Николай. Оклад большой иконы был цвета охры, а лики трех святых совсем маленькие, хоть через лупу рассматривай. В детстве ему казалось, что вокруг золото. Потом уже понял, что это простая фольга. Николай, пригибаясь к полу, прошел в куть. «Святая Троица» была на месте.
– Господи, помоги затопить печь! Бабушка, дедушка, помогите, родненькие!
Закашлялся и выбежал из избы.
Вторая попытка удалась. Не сразу, но дым покинул избу. И появился запах обжитого.
В первую ночь дома уснул не сразу, хотя вымотался с приборкой избы. Мышки оставили следы везде и всюду. Подушки и матрасы прокалил на солнце, просушил хорошенько. Сбегал несколько раз на Меныпу за водой, вымыл пол.
Засыпал, и все ему казалось, что кто-то говорит в кути и на повети[3]. Мужской и женский голоса. Николай вжался в кровать, закрыл глаза.
…В детстве, когда просыпался, видел избу в узорах. Оказывается, на личике лежала кружевная белая накидка. Сквозь дырочки и смотрел. Как в любой деревенской избе, здесь было много мух. Чтобы они не щекотали лицо и не будили раньше времени, бабушкой сшила накидку. Со стороны выглядело, наверное, смешно: укрыт, словно ценный предмет.
На стене висела репродукция картины Васнецова «Аленушка». В детстве он долго смотрел на босоногую бедную девушку, на серые камни и начинал плакать: так было ее жалко! На хныканье первой приходила бабушка…
Николай проснулся и увидел ту же «Аленушку», выцветшую за долгие годы. Мечта исполнилась – вернулся в детство.
Отправившись к родственникам, к дверям приставил батожок, как раньше делала бабушка. Замок остался в комнате.
По пути встретил Рисованного с Клавкой.
– Чего это, мил человек, к нам не заходишь? Брезгуешь деревенскими? – дыхнул перегаром Рисованный.
– Дядя Миша, давай в другой раз!
После обеда вернулся домой, сел на крыльце, широко, по-хозяйски расставив ноги. Тихо в деревне. Журчит Меныпа. Кажется, Кукла пролаяла. И снова – ни-че-го… Только далекий гул и белый шлейф самолета.
Он часто летал в самолетах, но никогда не задумывался, где пролетает, над какими городами-деревнями. А сейчас, как дурак, задрал голову и смотрел, пока не потемнело в глазах.
Мобильная связь была только в верхней части деревни, у старой лиственницы. Она, словно антенна, притягивала волны, и появлялись одна-две «палочки» на экране мобильного. Но звонить никому не хотелось. «Жить только для себя, забыл, что хотел?»
Надо было ехать в город, чтобы подключить электричество в дом. Без плитки не сготовить еды, да и белые ночи через месяц заканчивались. И мобильный не подзарядить, не говоря уже о телевизоре. А пока он нашел старую лампу, попросил у дяди Саши керосина.
– Ты бы еще лучину зажег! – навестила вечером тетка.
Еще не давала покоя протекающая крыша, тазики на чердаке в первый же дождь мгновенно наполнились водой.
В селе, что в десяти километрах от Загарья, работала пилорама. Ее хозяин, азербайджанец Тофик, говорят, работникам платил едой и выпивкой. Николай не пожалел и купил хороших досок на новые стропила, а вот шифера не было.
– Так у нас все баннерами крыши кроют, – предложили ему местные.
Точно, на крышах бань и хозяйственных построек были видны рекламные растяжки, которые отслужили свое в городе, а деревенские ими перекрыли крыши. Продавали из расчета за квадратный метр. Николай тоже купил: выхода не было.
Работники приехали быстро – Николай пообещал большие деньги. Нельзя было дожидаться сильного дождя. Старые стропила разобрали, шифер скидывали на землю, он с треском разламывался. Звук пилы, стук молотков – кажется, жизнь вернулась в деревню. Когда здесь кто-то строился последний раз?
– Делайте на совесть, – просил мужиков Николай.
Денег строители запросили много, чуть ли не больше, чем зарабатывал помощником главы района сам Николай.
Когда закрыли крышу баннерами, на лицевой стороне оказалась реклама окорочков и стильных кухонь – так крупно, что, казалось, их можно было разглядеть с самолетов, лети они ниже.
Крышу закрыли за два дня – дом стал самым ярким в деревне. Отметили это событие с родственниками, пришли и Клавка с Рисованным. Застолье длилось тоже два дня.
– Лешаки! – Тетка ругалась и принимала таблетки от давления.
Николай утром чувствовал тягучую, противную боль в желудке. Надо было выходить из запоя.
С подключением электричества оказалось во сто крат сложнее, чем с ремонтом крыши.
Пришлось ехать в райцентр. Контору энергетиков Николай нашел не сразу. Длинная очередь к единственному окошечку. С его-то ростом пришлось наклониться – такая униженная поза.
– Хотелось электричество к дому подключить в Загарье.
– Паспорт, документы на дом, – отчеканила девица из окошка.
Николай только сейчас понял, что документов-то на дом у него нет. Да, бабушка написала дарственную, но где она сейчас…
– Постойте, а зачем вам документы на дом? – вдруг осенило Николая. – Какая разница, в какой дом я хочу провести электричество? Плачу деньги: и вашей организации хорошо, и мне светло.
– Документы на право собственности, – уныло повторила девица.
Вместо того чтобы придумать очередной аргумент, он рассматривал крупную черную родинку у носа девицы.
– Не задерживайте очередь! – напирали в хвосте старики-просители.
– Да вся деревня докажет, что это наш дом! Дед рубил, мать родилась в нем! – Николая затрясло от этого равнодушия и глупости.
– Деревня! – презрительно произнесла родинка. – Следующий!
Бумерангом вернулась его чиновничья работа: сколько раз он готовил решения с отказом из-за того, что не хватает какой-то одной бумажки.
Хотелось вытащить из окошка эту девицу за волосы. Но он отошел.
Один толк был от поездки в город – посидел в интернете, проверил электронную почту – впервые за неделю. Посмотрел, что за авиатрассы проходят над родным Загарьем.
Ничего себе! Над деревней, оказывается, пролегают линии Париж – Токио и еще в китайские города-миллионники летят аэробусы. Сонные пассажиры, наверное, нажимают кнопочки суперсовременных айфонов, а в это самое время десятью километрами ниже загарцы разжигают берестой печи. Вот если б с каждого китайца, нарушающего тишину деревушки, брать несколько юаней за пролет, то… Можно было бы отремонтировать клуб, отстроить заново ферму, зерноток! Грустная шутка.
В деревню Николай вернулся с дорогим коньяком, закусью, конфетами. Пошел к Вовке – проставляться, Светке конфет вывалил на стол. Вовка был не только механиком, но и мастером по электрической части. После бутылки коньяка взяли самую длинную лестницу в деревне, забрались на столб и подключили дом к электричеству.
– Зачем ездил в город? Сказал бы мне сразу. Всего и делов-то на пять минут, – травой оттирал руки Вовка. – Мишке с Клавкой я давно так провел. Раз в год электрики проверяют, так я отключаю – знаю, когда они ездят, свояк предупреждает из ихней конторы.
6.
Троица в этом году выдалась поздняя – зашла в июнь. Почти всей деревней загарцы отправились на кладбище в соседнее село. Троица – повод не только навестить усопших, прибраться на могилках, но и повидаться с родными, что раз в год приезжают из городов.
Николай еще накануне почистил могилку бабушки и дедушки, убрал всю траву, серебрянкой обновил оградку.
Кладбище было на краю поля, и вид открывался привольный, светлый. На Николая косились приезжие, но он никого не узнавал. Шептались, лицо горело огнем.
– Да, он в их породу, видишь, ямка на подбородке, как у деда. – Какой-то старик, не скрывая, рассматривал Николая.
На кладбище много памятников с одной фамилией. Старые могилки заросли, фотокарточки на крестах выгорели. От некоторых остался только холмик. Рядом с бабушкой и дедушкой была похоронена семейная пара из соседней деревни. Их горькую историю Николай помнил еще по рассказу бабушки: «Быки их забодали, а детей малых никто из родных не взял – побоялись. В детдом отдали».
– Вот бы здесь меня похоронили, с видом на поле и дорогу. Красота! – вырвалось после третьей стопки и легкой закуски огуречиком и помидоркой.
– Тьфу, сплюнь! – заругалась тетя Зина.
Николай не помнил, как оказался в тот день дома: так набрался в Троицу.
Дни в деревне проносились бесцельно, ничем не запоминаясь. Днем сжирали оводы, ночью – комары. Поутру ходил на рыбалку. Ловил как в детстве: в пластиковой крышке трехлитровой банки делал прорезь, засыпал туда хлеб. Привязывал банку и ждал. Рыба заходила в банку да там и оставалась. Вот такой бескровный метод. Правда, попадались только пескари и хариусы. Но две кошки тети Зины и этому уловы были рады.
– Ты бы хоть кур завел, что ли? Делом займешься, – сказала тетя Зина как-то, когда Николай поедал очередную утреннюю яичницу. – Давай цыплят дам? Тетка держала в доме большой ящик, в котором под старой настольной лампой вечно пищали желтые комочки.
– Птичку жалко. – Николай попытался отшутиться. Это же надо их чем-то каждый день кормить. А вдруг привяжется к этим курам-дурам? Не такие они и глупые. Вон, ходят за теткой по пятам, как кошки или собаки. – Как их потом топором по шее?..
Нет, лучше он даст денег побольше родственникам на свое питание, но никаких животин заводить не будет. А деньги, накопленные за время работы, постепенно растворялись.
Николай мучился от безделья. Всматривался в зеленый зубец леса, который уже близко подступал к деревне. Вид на поле за деревней не радовал – почти все заросло осиной да ивой. Чем-то походило на щетину: к лесу деревца-волоски все чаще, к деревне – реже. Само поле было необычной формы – как яйцо, но всегда давало отменный урожай. В дождливое лето лишняя вода стекала, в жаркое тоже без хлеба не оставались крестьяне.
– Да, все заросло. – Дядька присел с сигаретой. – А ведь твой дед первым это поле и вспахал на колеснике[4].
Николая назвали в честь деда. Хотя это плохой знак – называть в честь умерших родственников. Николай слышал от мамы, что дедушка был уважаемым в деревне человеком – первым трактористом. Бабки крестились, когда шумный четырехколесник на своем ходу прикатил в Загарье. Позже и сосед Егорша выучился на тракториста.
– Коля ругался, когда Егорша пахал мелко, чтобы быстрее поле вспахать. Все правды искал у председателя колхоза, – продолжил дядя Саша. – Я мальцом был, но помню твоего деда.
Крутой, сказали бы сейчас. Вот и ухайдакался раньше времени. Хорошо, что он этого безобразия не видит.
– А давно поле запустили? Выращивали бы какое зерно для кур и индюков? – предложил Николай.
– После 93-го года не пахали. Совхоз закрыли, технику раздали. Мне вот достался старенький «Беларус» года выпуска московской Олимпиады… Не-е, невыгодно заниматься фермерством, мы сто раз просчитали. Если бы доча из городской столовки задарма объедки не возила, не стали бы никого держать, – признался дядя Саша.
Вечером Николай долго ворочался, противно скрипела металлическая сетка. Ночью приснилось, как мальцом он едет в кабине трактора. Трактор был гусеничный, рычагами управлял Вовка, тогда еще молодой, резвый… Городскому мальчишке трактор казался танком, а тракторист – самым сильным и мужественным на свете. Телегу зерна ссыпали на току в огромную воронку. Пацанам запрещали туда прыгать, мало ли что случится, но они оставляли свои шлепанцы и купались в зернах пшеницы, в этом золотом море…
Утром Николай проснулся с мыслью: надо привести в порядок поле, вырубить наросший сорный лес. В тот же день отправился в город, купил японскую бензопилу. Радостный, в предвкушении чего-то важного, может быть, самого важного в своей жизни, пришел к родственникам.
– Ты это чего удумал? – Тетя Зина уловила настроение Николая.
– Завтра на поле выхожу.
– Пахать? – скривился в улыбке дядька.
– Нет, сеять, – подыграл Николай. – Буду лес убирать. Поможете?
Дядька промолчал.
– Да зачем тебе это надо? Все равно не пахать уже тут. Никому… – Тетка тоже словно прикусила язык.
– Значит, не поможете?
– И тебе не советуем. Блажь это! – Дядька вышел покурить.
Николай в ту ночь так и не уснул. С утра, пока еще солнце не палило, он взял воды, бензина, масла, закинул пилу на плечо и отправился на поле.
Завел пилу, она шумела тихо, надежно. Появилась уверенность, что все получится. Осины падали, как тонкие сорняки. Первая, пятая, десятая… Устал, спина мокрая. Оводы, кажется, впивались до кости. Николай посмотрел вокруг: сколько еще деревьев! И одной сотой не убрал, а руки предательски дрожали. Только кузнечики немного успокоили. Он лег на траву, лицо щекотали ромашки и пахучая кашка.
Услышал, как кто-то идет. Петруша! Вот кого он никак не ожидал. В руках – топор, перчатки.
– Ну что, дровосек? Даже рукавицы не надел, – улыбался Петруша. – Хорошая у тебя техника, паря, но один не управишься.
Вести в деревне разносились быстро: Николай решил поле чистить.
Петруша – ну какой он Баран? – стал рубить крупные ветки, ставить в шалашики.
– Так просохнет быстрее, – пояснил Николаю. – А осенью запалим.
Стали работать на пару. К обеду подошел дядя Саша.
– Ну, Петруша, ты-то чего приперся? Этот, видишь, блажной, а ты, может, денег хочешь срубить?
– Да я так, ничего. Помочь мужику… – оторопел Петруша.
– Лады. Пообедаем – и я подмогну! – пообещал дядя Саша.
Работа пошла шустрее. Вечером тетя Зина натопила баньку, перестала зудеть от укусов спина.
Наутро страшно ныли руки и ноги, Николай никуда не хотел идти. Он еще лежал в кровати, когда в оконное стекло громко постучали. К самому стеклу прислонился кривой нос Петруши. Сосед пытался через тюль рассмотреть комнату, приложив руки к окну.
– Ты чего? – в трусах открыл дверь Николай.
– Дак это… Робить-то пойдем? – Петруша смотрел своими детскими глазами прямо в упор.
– Конечно! Сейчас, я быстро!
Чуть позже подошел дядя Саша – стали работать втроем. К обеду увидели и Вовку: не выдержал, пришел смотреть, чего это там мужики делают.
– А вот Загарье так и назвали, что за гарью. Наши старики пожгли лес, разработали поле, а потом здесь и деревню поставили, – рассуждал Вовка, перекатывая травинку на губах.
– Давай не мели, лучше делом помоги! – ответил дядя Саша, не поворачиваясь.
– А чего, я могу!
И через полчаса Вовка пришел со своей пилой «Дружба».
– Ну, с тебя беленькая и закусон, – не терпящим возражения тоном сказал Вовка, когда присели передохнуть.
Николай давно думал, как отблагодарить мужиков.
– Налью всем и каждому, когда уберем все поле!
– Ты как наш бригадир Коля Красный. Он тоже в страду не давал напиваться мужикам: в магазине Соньке запрещал алкоголь продавать, – вспомнил Петруша. – Царствие небесное Коле, хороший мужик был, справедливый! Трактором гусеничным раздавило, когда пьяный Толяха задний ход врубил.
Эти перекуры с мужиками были тоже в радость, как и сама физическая работа, которая приносила ему такое несравненное удовольствие, какое он никогда не испытывал, будучи помощником главы.
На третий день затея с расчисткой поля уже казалась абсурдной, но Николай привык все доводить до конца. «Сделал дело – гуляй смело», – так говорила бабушка. Сейчас она глядела на внука со стены и, казалось, видела его насквозь. Портрет предков в рамке висел рядом с божницей: сурово смотрел дед из-под густых, «брежневских» бровей, у бабушки бросались в глаза длинные натруженные пальцы рук, покойно лежащие на белом передничке. «Они трудились, потом поливали это поле, и что, все зря?» – задавал себе вопрос Николай.
По утрам он будил Петрушу, вместе шли к полю. Ждали Вовку с дядей Сашей. Потом было что-то вроде развода: прикидывали, сколько надо сделать и сколько останется. Поправляли шалашики, чтобы быстрее просыхали ветки, крупные стволы тащили в деревню на дрова. Было видно, что мужики истосковались по настоящей работе, привычной для них с детства.
Только Рисованный не присоединился к общему делу.
– А чего с него взять? Ненашенский он, – сплюнул Вовка.
Каждый раз, когда пролетали самолеты, мужики задирали вверх головы: хоть какое-то развлечение.
– Слушай, а вдруг самолет сломается. Так это, на наше поле, как на аэродром, сядет, – сочинил Петруша.
Мужики заржали.
– А чего, помните, по телику показывали, как на кукурузное поле посадили самолет – все живы остались, – не отступал Петруша. – Николашка, тебе медаль ордена дадут, что поле расчистил!
– Ну, у нас на поле не размахнуться этому лайнеру. Хотя кукуруза тоже росла. Хрущев, дедко сказывал, заставил у нас кукурузу сажать на Севере, – вспомнил Вовка. – Только замерзло все тогда в июне: поздним утренником прихватило. Тогда и пшеницу не успели вырастить.
Дело двигалось. Одно плохо: по утрам у Николая предательски ныл желудок, он горстями пил но-шпу, терпел. А когда становилось совсем невмоготу, шел за «обезболивающим» к Рисованному: у него всегда было что выпить покрепче.
«Вот вырубим все, поеду в город, в больницу сдаваться», – Николай каждый раз отодвигал неприятную встречу с врачами.
Через неделю кончился бензин, да и деньги тоже. Оставалось совсем немного почистить ивовые заросли у дороги.
Николай решил позвонить другу Никите, с которым вместе учились в институте, сидели пять лет за одной партой. Их часто даже путали преподаватели за похожие начала имен. Это обижало обоих, каждый считал себя личностью. Но Никита оказался более успешен: открыл в Москве собственное дело, став генеральным директором. Стажировку проходил в Канаде, офис купил где-то на Старом Арбате. Красавица жена, двое детей. В общем, жизнь удалась.
Никита всегда звал Николая в Москву к себе.
– Чего я у тебя буду делать? Пепельницы вытряхивать? – отшучивался каждый раз Николай. – Я ни хрена не понимаю в твоей цифровой экономике.
– Ты знаешь, я тоже! – Никита улыбался своими отбеленными зубами.
Не хотел Николай идти на поклон к Москве, но ничего не поделать: пить-есть охота, да и поле надо доделать. Возделай поле свое. Откуда эта фраза? И спросить в интернете нет возможности.
У лиственницы в тот вечер мобильная связь не брала: наверное, из-за дождя с ветром. Пришлось ставить лестницу и забираться по веткам.
«Как обезьяна!» – оставалось только иронизировать над собой.
И вот послышались гудки.
– Привет, Москва! – первый прокричал Николай.
– Здорово! Ты в Москве? Наконец-то решился! Собралась тряпка! – Никита всегда подшучивал над Николаем.
– Нет, я в деревне. Можешь деньгами помочь? – Николай назвал сумму.
– В какой деревне? Камбоджийской? Тебя в заложники там взяли? – Никита старался показать весь свой юмор.
– Никитос, раз в жизни денег попросил – ты ржешь! Экономика рулит, дай неудачнику денег!
– Просто так не дам. Нужен проект, бизнес-план. Если ты в своей деревне откроешь заводик по производству бутилированной воды, а вода там у вас не как в Москве-реке, то, конечно, дам, и даже без процентов, – трещал Никита.
Николай, мокрый от дождя, сидел на лиственнице, и ему было совсем не смешно.
– Ну, как знаешь, – разозлился и прервал связь.
Стал думать о том, как не упасть со скользких ступенек шаткой лестницы. И тут в руке завибрировал мобильник: СМС-сообщение показывало, что на банковскую карту от Никиты пришла огромная сумма – в три раза больше той, что просил Николай. И следом еще одно сообщение от Никиты: «Можешь не отдавать».
Одна ступенька лестницы под ногой треснула. Николай упал. Шишка не проходила долго: деньги просто так не даются.
Несколько ночей Николай просыпался от нестерпимой боли в желудке, от которой, кажется, отдавало в голову. Он уже порывался идти к тетке, чтобы та вызвала скорую. Но дорогу развезло от зарядивших холодных дождей: нет, не поедут медики на своей «Газели» в Загарье.
В середине августа начались утренники. У реки трава белела, а потом от солнца чернела. Первыми улетели трясогузки, потом ласточки. Стало тихо и пустынно.
– Дядя Саша, давай уже поджигать. – Николаю не терпелось увидеть то, ради чего он жил эти месяцы.
Высохшие осинки должны были быстро сгореть, и поле окажется чистым, как в детстве.
– Не гоношись, успеем, – спокойно отвечал дядька. – Главное – деревню не спалить. Семь на восемь.
И вот сентябрьским утром после заморозка они начали жечь один шалашик за другим. Подсохшие ветки и стволы занимались быстро. Дядя Саша не давал запалить сразу несколько шалашиков, чтобы огонь не перешел на траву. Пришлось несколько дней заниматься поджигательством, вся одежда, волосы пропахли дымом.
Каждый раз огонь завораживал.
– Человек может бесконечно смотреть на огонь и воду, – философствовал Николай.
– И на работающего человека. Семь на восемь. Пойдем к следующему шалашу, – отрезвил дядька.
– Идите домой, сам прослежу за костром, – отпустил Николай, почерневший от усталости и дыма. К вечеру тетя Зина ждала в баню.
Николай поджег последний, самый большой шалашик из осин. Ну, вот и все. Под ребрами зажгло так, как когда-то давно, в молодости, когда впервые проявилась язва. Но только невыносимо сильнее… Николай прилег на черную траву, поджал под себя ноги, как младенец, чтобы облегчить боль. В грязно-сером небе проносилась последняя стая гусей. Они летели так низко и медленно, что было слышно, как хлопают крылья. Николай почувствовал, как к горлу от желудка поднимается что-то теплое. Через мгновение во рту ощутил металлический привкус: кровь. И он не мог удержать ее. Голова закружилась, он повернулся на живот. Николай понял, что никогда уже не уйдет с этой земли. Уткнувшись носом в траву, вдохнул глубже ее сладкий прелый запах и замер.
В небе догонял родную стаю последний гусь, птицы вместе летели туда, где всегда тепло и хорошо…
ПОПАСТЬ В «КЛАССНУЮ!» ИСТОРИЮ
Всероссийский литературный конкурс «Класс!» придуман для ребят 8-11-х классов и призван стать мостиком между талантливыми подростками и профессиональными литераторами. И это не просто слова! В жюри – известные писатели и педагоги: Эдуард Веркин, Дмитрий Быков, Ольга Славникова, Марина Степнова, Олег Щвец и Майя Кучерская. Они предлагают темы рассказов для конкурса, в этом году ребята писали на одну из шести: «Ключ потерялся», «Вот мне и тридцать», «Мамин муж, папина жена», «День, когда все изменилось», «Прыжки в высоту» и «Третий сон седьмого айфона». Самой популярной темой среди финалистов стала «День, когда все изменилось».
Цель проекта – выявление и поддержка юных авторов, пишущих художественную прозу. В основе конкурса – взаимодействие профессиональных писателей с начинающими авторами, которые вместе создают содружество литераторов, заинтересованных в развитии русской культуры и языка. Талантливые мальчишки и девчонки не только получают шанс заявить о себе на всю страну, но и развивают важные для писателя качества: вкус к языку и хорошим книгам, умение точно и емко выражать свои мысли и фантазировать на полную катушку.
Во втором сезоне конкурс прошел в двадцати регионах России, но уже в третьем сезоне (который стартует в ноябре 2020 года) расширится до тридцати. После старта начинающим писателям предстоит пройти два отборочных тура: региональный и всероссийский. По итогам конкурса в Москве соберутся финалисты, которых ждут мастер-классы с членами жюри и награждение победителей на книжном фестивале «Красная площадь».
Конкурс «Класс!» проводится под патронажем Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям и Министерства просвещения России.
Анастасия Скорондасва, куратор конкурса «Класс!»