А потом было утро. И оно принесло разгадку.
Впоследствии это пытались поставить в вину рабочим, но они уверяли, что здесь ни при чем, ведь одиннадцати на часах еще не было, а они уже аккуратненько подняли Старое Зеркало и понесли его через фойе. Но в руках ощущалась определенная слабость, потому как одиннадцати на часах еще не было, и как раз посредине фойе возникла потребность передохнуть. И они аккуратненько опустили Старое Зеркало на секунду, ну максимум две — вот и все!
Им ведь не было дела до того, что, коснувшись паркета, Старое Зеркало в тот же миг отразилось в Зеркале Новом. Отразилось и тускло сверкнуло:
«Вот оно — это самое! Наконец-то! Я — это путь в бесконечность! Я неисчерпаемо! Я...»
«Так, значит, вот оно! — Новое Зеркало все напружинилось. — Это самое... Я тропинка, ведущая в никуда! Я не просто пустое место! Нет, я хуже того, я!..»
Как уверяли рабочие, Новое Зеркало хрустнуло ни с того ни с сего, а потом уж обрушилось на пол и, ясное дело, разбилось.
Остальным это дело не казалось настолько уж ясным, но на носу был дневной спектакль и, сняв со стены заостренные осколки, Старое Зеркало бережно водрузили на прежнее место. И долго еще говорили о том, что раньше не то, что теперь, и порядка было побольше, и если уж делали, то на совесть.
Нина ГАБРИЭЛЯН[15]
БЕЗ НАЗВАНИЯ
И они бьют ее по голове, голове, голове, голове... А ей ужасно смешно. Но чтобы они не догадались о том, что ей смешно, она время от времени вскрикивает. И они удовлетворенно улыбаются и говорят, что наконец-то им посчастливилось иметь дело с нормальным человеком. У которого адекватная реакция. А то до этого все какие-то придурки попадались.
В общем-то, говорят они, она даже и представить себе не может, до чего они счастливы, что познакомились с ней. Третьи сутки — и ни одного нормального. Бьешь, бьешь... И никакого толку. Одно ржание в ответ. Совершенно несерьезный народ пошел. Так что они ей ужасно рады. А если ей вдруг неудобно, что они бьют ее в сидячем положении, то она может прилечь на диван. На диване удобнее. Они ей даже подушку могут дать.
Ну вот, теперь ей удобнее? Только у них к ней одна просьба. Раз уж она такой человек хороший. Она не может голову держать попрямее? А то они промахиваются. Нет, еще чуточку прямее. Ага, вот так.
Уф! Она не против, если они немного передохнут? Честное слово, не против? А то они что-то притомились. Она себе даже представить не может, до чего у них трудная работа. И для здоровья вредная. Другие на вредных производствах хоть молоко бесплатно получают. Ей это кажется смешным? Ах, показалось... Правда, показалось? Честное-пречестное слово? Ну, слава богу! Порядочного человека сразу видать. А то до этого все какие-то придурки попадались: бьешь, бьешь — и никакого толку. Одно ржание в ответ. Кстати, они уже отдохнули. Так что пусть она ляжет как ей удобнее, только голову попрямее держит, ага, вот так.
Да, ну и работка! Бьешь, бьешь... Они аж взмокли. Кстати, у нее лишнего носового платка не найдется? Вот спасибо! А она не устала? Все-таки три часа в одной и той же позе... Однообразие очень утомляет. Да они, собственно говоря, уже закончили. Помочь ей? Нет, нет, осторожней, здесь на лестнице темно, она может оступиться. Упаси боже, еще ногу подвернет. Вообще-то, они могут ей и такси поймать. И даже заплатить за нее. Все-таки не каждый день такого хорошего человека встретишь.
Она ехала в такси и хохотала. Во все горло. А потом лопнула от смеха. И ее похоронили.
СКВОЗНЯК
Навстречу ей бежал голый мужчина. Она удивилась, потому что не каждый день встретишь в зимнем лесу голого мужчину. Правда, когда он подбежал поближе, она разглядела, что он все-таки был не совсем голый, а в плавках. Мужчина был представительный, с красивой седой шевелюрой и стройными ветвистыми рогами. Удивиться во второй раз ей почему-то не удалось. Мужчина приветливо улыбнулся и, обдав ее легкой тучкой снега, вылетевшей у него из-под ног, промчался дальше. «Фу! — весело подумала она, отряхиваясь от снега. — Не мужчина, а прямо сквозняк какой-то». Слово «сквозняк» ей неожиданно понравилось, и она начала повторять: «Сквозняк, сквозняк, сквозняк...». Произнеся «сквозняк» в двадцать пятый раз, она заметила, что, оказывается, уже не идет по тропинке, а продвигается по ней крупными прыжками. Она попыталась сконфузиться, потому что в ее возрасте и с ее комплекцией скакать от куста к кусту было не совсем прилично. Интересно, что сказала бы Марья Петровна, увидь она подобную сцену. Марья Петровна была кислятина. Даже сам голос ее наводил на мысль о суточных щах и свернувшемся молоке. Но если хочешь следить за своим здоровьем, то будешь терпеть и Марью Петровну. Не гулять же одной в лесу, даже если этот лес не совсем лес, а городской лесопарк. Ну, летом еще куда ни шло, летом здесь народу много. А зимой безлюдно. Марья Петровна говорила, что в прошлом году здесь изнасиловали женщину. Затащили в кусты и изнасиловали. Их возраста женщину. При этом Марья Петровна так возмущенно размахивала руками, что Клара Ивановна басом посоветовала ей: «Не возбуждайтесь, Марья Петровна!» Если Марья Петровна — кислятина, то Клара Ивановна — преснятина. Но зато она крупная, и когда с ней гуляешь, то как-то спокойнее. Но крупной Кларе Ивановне не более, чем щуплой Марье Петровне, понравилось бы, застань они свою приятельницу нелепо скачущей по тропинке. Кстати, им обеим давно уже пора было бы появиться. Она вдруг громко засмеялась. Причем без особых на то оснований. Более того, если у нее и были какие-то основания, то скорее для того, чтобы плакать, чем для того, чтобы смеяться. Потому что сегодня был уже пятый день. «Закрой дверь», — сказал ей муж. И хотя последние пятнадцать лет он всегда так отвечал на ее попытки зайти к нему в кабинет и прообщать его, она вдруг почему-то обиделась больше обычного и, вместо того чтобы закрыть дверь, громко хлопнула ею. А потом внук сказал ей, что жареная картошка — это гадость, и, добавив свое любимое словечко «нищ-щет-та», резко отстранил от себя тарелку. И на все ее слова о том, что они с дедушкой не воруют деньги, а если ему не нравится, то он может уехать от них жить к своей любящей маме, внук только противно хихикал и ехидно осведомлялся: «Это тебе что, в лесу так посоветовали, да? Марья Петровна, да? Оч-чень интеллектуальная женщина!» И хотя она сама была не больно высокого мнения об умственных способностях Марьи Петровны, она снова обиделась. Потому что внук вроде бы как намекал на то, что ей доставляет удовольствие общество недалекой Марьи Петровны. Она стала искать слова, могущие опровергнуть внука. И ей показалось, что она их нашла. «Как тебе не стыдно, — почти спокойным тоном сказала она. — У тебя что, бабушка неграмотная женщина, что ли? Слава богу, с высшим медицинским образованием. И на работе меня всегда уважали!» — «Да-да-да, — запел внук, — уважали. И по физкультуре у тебя пятерка всегда была. Физкультура — это вещь. Физкультура — это предмет интеллектуальный». И тогда она перестала с ним разговаривать. Она не разговаривала целых пять дней: молча подавала им еду, молча стирала их трусы и майки, молча уходила в лес. Но они ничего не замечали и спокойно поедали приготовленные ею кушанья и надевали выстиранное ею белье.
Куст, около которого она стояла, зашевелился, раздвинулся — и из него высунулся коротконогий голый мужчина в плавках и очках. Голова у мужчины была лысая, и рога его были кривые и худосочные. Мужчина удивленно оглядел ее и заспанным голосом спросил: «Ты чего здесь делаешь?»
— Гуляю, — независимо ответила она.
— Ну ты ваще, — опешил мужчина, — ну ты даешь. А который час-то, знаешь?
— Полседьмого утра, — любезно ответила она, взглянув на часы, и наконец-то удивилась: оказывается, она вышла сегодня из дому на час раньше.
— А, — он понимающе кивнул худосочными рогами. — Гуляешь, значит. Гулять — это хорошо. Только я тебя вроде раньше тут не примечал. Ты под каким кустом живешь-то?
— Чего? — не поняла она.
— Так ты новенькая, — обрадовался рогатый и, поправив на носу очки, деловито предложил: — Вали сюда.
— А это еще зачем?
— Как зачем? Тусоваться будем.
Слово было из лексикона ее внука, но она не совсем понимала его смысл и на всякий случай быстро сказала: «Я Марь Петровну жду. И еще Клару Ивановну».
Потом подумала и добавила: «У Клары Ивановны незаконченное высшее образование».
— Нет, нет, — забеспокоился рогатый. — Тем, которые с незаконченным, нельзя. Те, которые с незаконченным, пусть в Новогиреевский лесопарк идут.
Потом неожиданно посуровел, вышел из куста и, плотно задвинув его за собой, официальным голосом потребовал: «Документы!»
— Какие еще документы?
— Об образовании. И поторопитесь. Без четверти семь закрываемся.
И поскольку она все еще не понимала, то он схватил ее за руку и, стянув с нее варежку, стал разглядывать ее ладонь. Лицо его выразило удовлетворение.
— Высшее медицинское, — констатировал он, возвращая ей ее ладонь. — Пардон, но еще несколько мелких формальностей. Одинокая? Или дома обижают?
— Дома.
— И крепко обижают? Потому как, которых не крепко, тем нельзя. Те пусть подождут, пока их крепко будут.
Она попыталась представить себе лицо мужа, но вместо лица ей все время почему-то представлялся его затылок. Потом лицо внука. В его лицо она вглядывалась особенно долго. На разглядывание лица дочери ушло всего несколько секунд.
— Крепко, — сказала она, — очень крепко.
— Ну и хорошо, ну и ладушки, — обрадованно посочувствовал ей рогатый, и глаза его под очками подозрительно увеличились в размерах. — Тогда сигай сюда.
И, раздвинув одной рукой куст, другой рукой подхватил ее под локоть.
— Нет, Марья Петровна, нет, тараканов лучше морить по старинке, борной кислотой, — послышался за деревьями голос Клары Ивановны. — А где ж это наша подруга запропастилась? Проспала, что ли?