— Загадочны русачки! — на ломаном русском взревел он. — Бляха-муха!
Наполеон пошел будить Кутузова. За ним двинулось расфуфыренное французское войско.
Наполеон прискакал на Бородино. Подергал жирной ляжкой. Сложил коротенькие ручки на толстой груди.
— Сотни веков смотрят на вас! — крикнул Наполеон.
Французы бросились в штыки.
А что же Кутузов? Он все так же продолжал мудро и одноглазо спать на своей видавшей виды одноглазой кобыле.
Наполеон почувствовал что-то неладное. Врага не было. Лишь спящий Кутузов да его лошадь.
И тут, словно подтверждая самые его худшие догадки, над Бородином поднялась огромная русская дубина. Она стала так лупцевать, что французы бросились из России галопом.
Забежали в Москву, а там — пожар! Французы припустили еще быстрее, но тут из леса, гневно насупив брови, вышла баба-партизанка с заткнутым за красный кушак топором. Увидев это, добрая треть басурманского племени сразу сдалась в полон.
Остатние французики совсем ошалели. Драпанули изо всех сил, но тут на них, шумно раздвинув можжевеловые кусты, выскочил сам Иван Сусанин. Он только что обрек на голодную погибель поляков и сейчас как бы был без дела, вот он и вышел за французами.
Иван Сусанин достал деревянную дудочку, заиграл. И... сыны, а также дочери Парижа, как завороженные крысы, потянулись за Иваном через можжевеловые кусты в жуткую чащобу леса.
Наполеон задрожал уже обеими жирными ляжками.
Одноглазая кобыла Кутузова перебрала ногами.
Кутузов проснулся!
Он озорно глянул мудрым глазом на разрозненные ряды врага и воскликнул слегка простуженным голосом:
— Соколики мои! Орелики! — А потом помолчал и добавил: — Браво, ребятушки!
ПЕТР I И МЕНШИКОВ(История знакомства)
Петр I шел с сушеным крокодилом под мышкой. Навстречу ему бежал Меншиков. Увидев царя, Меншиков остановился, достал из кармана сапожную иглу и проткнул свою щеку.
Петр осторожно положил крокодила и стал присматриваться.
Меншиков же вынул из-за пазухи тепленький пирожок с севрюжкой, принялся уплетать его.
Тут не выдержал Петр, рассмеялся, затряс косматой головой, а потом как гаркнет:
— Руби окно!
— Куда? — хитро прищурился Меншиков.
— В Европу руби! — ноздри широкого носа Петра побагровели и хищно раздулись.
Меншиков выхватил из сапога ладный топорик, размахнулся со всего плеча.
Стук, гам. Щепки летят! В Европе затаились, притихли. Опасаются русского мужика с топором. Шведский король с перепугу хотел было опять своих псов-рыцарей на чудской лед вытолкнуть, да, еще более убоявшись, передумал.
Прорубил Меншиков окно. Засквозило.
Тут царица-матушка идет, в пояс кланяется.
— Лучше бы ты, Петруша, дверь прорубил, — говорит она, а сама комнатной собачонке туфелькой холку чешет. — Просифонит ведь. А лекарств-то на Руси нетути, малинка одна.
Собачонка гаденько гавкнула, в двухметровую ботфорту Петра зубами впилась.
Рассвирепел тут Петр. Поддел визжащую болонку ногой и подбросил ее на десять аршин. Царицу же хотел на дыбу отправить, но потом глянул в прорубленное окно, раздобрел, по-мальчишески щелкнул языком и послал ее в глухой монастырь, на вечное поселение.
Потом подошел Петр к окну. Плюнул. Высоко! Подумал: «Вообще-то, я хотел парикмахером стать. Бороды стричь!»
Подумал так Петр и посмотрел на безбородого Меншикова. А тот ухмыляется, одной рукой дубовые стружки с себя смахивает, другой в ухе ковыряет сапожной иглой.
Осатанел Петр и как заорет:
— Руби флот!
И сам из ботфорты голландский топорик выхватил, принялся форштевень рубить.
Раболепно хлюпая носами, стали подползать бояре. А Петр с Меншиковым раскраснелись, все в мыле, глаза сияют.
— Ай не для вас ли, паразиты, стараюсь! — кричит боярам Петр. — Аль не рады? Не веселы?
— Рады, батюшка! — пугливо жмутся бояре. — Веселы! — А сами Меншикову в карман пудовую банку меда суют.
Приметил это Петр, нахмурился, но решил погодить, не до этого ему теперь, флот рубит.
К вечеру весь флот был срублен.
Так открылась новая страница истории России.
Так Меншиков втерся в доверие к Петру Великому.
Так наконец было прорублено окно в Европу, свежее веяние через коее мы ощущаем и по сю пору.
Пётр КАПКИН[28]
ВЕЛИКИЙ И МОГУЧИЙ
Майор Питухов принес плакат и повесил над своим столом. «Язык мой — враг мой». На плакате изображен гвардеец со своим языком в одной руке и забрызганным кортиком в другой. Приходящие к нам с майором посетители на плакат, раз увидев, старались не смотреть и часто забывали, зачем приходили. Лишь один отставник-полковник Кропивин заметил мне, показывая на плакат: «Славно выкорчевал». Я согласился кивком головы, но словесно не прореагировал. Майор посмотрел на отставника своим пронзительным взглядом — старый полковник стушевался и ушел, конфузливо покашливая. «Старый пердун», — беззлобно бросил Питухов вослед ушедшему отставнику. «Вы это зря, майор», — почему-то не согласился я. «Вы так находите?» — поинтересовался Питухов.
«Пердун-то он, может, и пердун, но кто из нас, молодых...»
«Ой, не смешите меня, капитан, я эту историю уже слышал, — перебил меня Питухов, — мне эту историю еще в учебной части рассказывали и, по-моему, все это брехня».
«Да, — развеселился я, — я вам ее и рассказывал, но я тогда вас плохо знал и не рассказал вам всю историю». — «Интересно, как это понимать, капитан?» — заинтересовался Питухов. «Давайте, майор, выпьем, — предложил я, — и я расскажу вам эту историю, страшную, надо сказать, историю». Майор охотно согласился и достал из своего шкафа с контурными картами две бутылки водки. «Как-то не совсем по-нашему», — отметил я про себя и достал из своего шкафа две аптечные мензурки и банку сардин.
«Вам-то самому кто эту историю про Кропивина рассказал?» — спросил майор, ловко сняв пробку с бутылки и наполнив стаканчики.
«У меня сегодня день рождения», — невпопад ответил я.
«И сколько вам стукнуло?» — полюбопытствовал Питухов.
«Три заряда», — ответил я незамедлительно.
Шаркнула дверь, и три раза щелкнуло, как в репродукторе во время перерыва. Майор зашатался и свалился под стол. Я подошел к нему, развернул, положив на спину. «Все точно», — сказал я вслух, рассмотрев раны. «Как в аптеке, — подтвердил Кропивин, — в голову, сердце и в мошонку». В одной руке у Кропивина дымился «Макаров» с глушителем, под мышкой другой торчал рулон бумаги. Мы быстро ободрали питуховский плакат и повесили принесенный полковником: «Ты один мне поддержка и опора, о великий, свободный, могучий русский язык!»
Елена КАЦЮБА[29]
ЦВЕТНЫЕ ШАХМАТЫ
Сегодня мы знаем только один вариант шахмат — черно-белые. Но когда-то шахматы были еще трехцветные и четырехцветные.
Трехцветная доска состояла из черных, белых и серых клеток, а игра в целом не слишком отличалась от теперешней. Была в ней только одна особенность — так называемая запретная клетка. Она определялась с помощью игральной кости и помечалась красной фишкой. Если фигура попадала на эту клетку, игрок вынужден был пропускать ход.
Даже в черно-белой игре был известен необычный вариант: черные фигуры на черных клетках, белые — на белых. Но такая игра считалась разнополой, в нее мужчины играли только с женщинами. Хотя фигуры переставлялись обычным способом, возникали определенные сложности, отчего игра затягивалась на неопределенное время. Говорят, ни одной партии не удалось довести до финала: мужчина и женщина настолько сближались в процессе игры, что просто забывали ее закончить.
Четырехцветные у серьезных игроков вообще шахматами не считались, но были невероятно популярны в XVIII веке. Игра была чем-то средним между шахматами, фантами и картами — фигуры четырех цветов на четырехцветной доске. Играли в нее и вдвоем, но обычно вчетвером: два кавалера против двух дам. Каждая «съеденная» фигура сопровождалась загадкой или поцелуем. Так что если между партнерами было достаточно сильное притяжение, игра просто превращалась в современную «бутылочку». Если же отношения участников были напряженными, то игра могла принять даже печальный оборот. Нередки были случаи, когда одна из дам бросала игру и убегала в слезах, так как оба партнера начинали яростно «пожирать» исключительно фигуры ее подруги. А для молодых людей матч порой заканчивался дуэлью. Друг против друга играли также супружеские пары. Зная легкомысленные нравы куртуазного века, мы вполне можем догадаться, что проходили они весело и заканчивались мирно ко всеобщему удовольствию.
Сами доски и фигуры были необыкновенно красивы. Модники и модницы имели наборы для игры, расписанные собственноручно. Дамам нравились цветы: красная, белая, розовая и чайная розы или жасмин, левкой, нарцисс и тюльпан. Кавалеры предпочитали символы и цвета четырех стихий: земля (черный), воздух (белый), вода (синий) и огонь (красный). Нередко доски и фигуры заказывались ювелирам, которые делали их из драгоценных камней и металлов. Когда же мода на цветные шахматы прошла, наследники переделали их в украшения.
Прежде чем начать игру, выбирали доску, что было довольно трудно, и приходилось бросать жребий. Если игра ладилась и заканчивалась быстро, игроки переходили ко второй доске, третьей и четвертой. Начинать игру в пятый раз считалось неприличным, как и играть на деньги. В игральный набор входила также маска, так как игра была особенно популярна во время карнавалов. Партнеры могли обменяться досками, чтобы потом узнать друг друга. Известен случай, когда одна такая юная пара была разлучена сразу после карнавала. Девушку выдали замуж, но она много лет хранила доску, тайно вздыхая о неведомом партнере. И вдруг однажды доска случайно попала в руки ее мужа. Побледнев, он спросил: «Откуда она у тебя?» Бедная женщина заплакала и рассказала об этом давнем происшествии. Не говоря ни слова, муж вышел и вернулся с той самой шахматной доской, что она подарила неизвестному молодому человеку. Мало того, он принес еще и маску, в которой был на карнавале в ту ночь! Оказалось, что и он продолжал вспоминать ту чудесную игру и исчезнувшую партнершу.