ГОРОД БЕЗ ПРОИСШЕСТВИЙ
В нашем городе все барометры показывают «ясно». Какая бы ни была погода.
Все улицы нашего города ведут на север. Даже если идти в обратном направлении, все равно на север попадаешь.
А еще у нас есть флюгера. Каждую ночь они собираются вместе и скрипят о чем-то своем, утром же дружно смотрят в разные стороны.
Часы у нас полдня идут вперед, полдня — назад. Дважды в сутки стрелки сходятся и умывают руки. Вода капает на мостовую. Злые языки говорят, что это часы плачут; однако с чего бы им плакать?
У нас не бывает происшествий. Наш город так и называется — Город Без Происшествий.
Недавно нас накрыли стеклянным колпаком. Иногда мы замечаем, что кто-то приходит на нас посмотреть. Кто-то большой. То ли Бог, то ли ребенок.
СЧАСТЬЕ
Окошко, где выдавали счастье, было высоко в небе. Мы стояли, образуя своими головами ступеньки лестницы. Мысли, правда, витали где-то далеко, да и были какие-то второсортные. В самом деле, кому придет в голову что-либо путное в очереди за счастьем ли, за маргарином или за зарплатой?
Получившие счастье слетали на Землю — то ли с помощью крыльев, то ли как-то еще. Некоторые сходили вниз по нашим головам — видно, слишком много счастья набрали, чтобы лететь.
Очередь двигалась крайне медленно. Некоторые не выдерживали и падали вниз. Об их судьбе мы не задумывались.
Шепотом передавали слух, что счастье вдувают в уста — тихо и нежно.
Прошла четверть века. Я уже приближался к окошку. Еще через пару лет я наконец подступил к нему.
— Ах, это ты, — прокряхтели кузнечные мехи там, в глубине. — Сколько же тебе надо счастья?
— Столько, чтобы испытать на Земле неземное блаженство.
Кряхтение прекратилось. Видно, кто-то внимательно изучал мою просьбу.
— Ну, получай!
И в окошко ударил вихрь; он не только сбил меня с ног, но и закружил в воздухе всю очередь. Я плавал в невесомости и кричал от радости: вот оно, счастье, — быть свободным, оставить земную тщету!
Тут кто-то подлетел ко мне поближе.
— Скажите, вы последний за счастьем?
Я дал ему пинка и заорал:
— Да вот оно, счастье! Бери сколько хочешь! Какое тебе еще нужно?!
Он полетел к другим — занимать очередь.
УЖЕ И ЕЩЕ
Я вошел в длинный туннель. Где-то вдали смутно маячил его конец.
— А ты должен быть уже там, — сказал мне Голос Голосов.
Я изловчился — и оказался там. «Там» было подножием лестницы.
— А ты должен быть уже наверху, — объявил Голос Голосов.
— Я уже наверху, — ответил я, потому что был уже наверху. После этого мне сообщили, что я должен был уже пролезть в игольное ушко, и оказалось, что я уже пролез. Но я все равно опоздал в мою жизнь, и потому мою жизнь живет кто-то еще.
ПРОГУЛКА
Выходя в город, профессор Таузентойфель надевает слепые очки, берет в руки цветущую трость и выверяет угол наклона своего туловища. Правильный угол составляет сорок пять градусов минус температура воздуха.
Профессор питается запахами. Поскольку в городе профессорам и запахам раздолье, профессор наслаждается прогулкой. Он подробно обнюхивает каждую коровью лепешку, каждый цветок подсолнуха. Особенно долго профессор стоит перед свинарниками. Не то чтобы он любовался свиньями, нет, просто он чувствует на себе их обожающие взгляды.
Заслышав скрип мельничных колес, профессор поворачивает на этот звук и попадает в центр города. Вот он выходит на центральную площадь и нюхает молодую синеву васильков на необъятном поле — человек, собою примиривший противоречия этого алогичного мира.
КОЕ-ЧТО О ТЕБЕ
Посреди пустоши я вдруг обнаружил указатель — стрелку, нацеленную непонятно куда.
Дорог вокруг не было, даже тропинок — я нарочно выбрал для прогулки такое место.
Стрелка эта меня заинтриговала. Я пошел в указанном направлении, долго брел напрямик через пустошь, пока не начало темнеть. Тут я уперся в неказистый дом с крыльцом и вывеской, по виду трактир.
На вывеске я прочитал: «Кое-что о тебе».
«Какое странное название для трактира», — удивился я и решил войти.
Внутри было темно. Я двигался на ощупь по коридору. Наконец под какой-то дверью блеснула полоска света.
Я постучал, раз и еще раз. Ответа не было. Тогда я толкнул дверь.
Комната оказалась пуста. На столе стояли три свечи, а рядом — зеркало.
Я заглянул в него и увидел...
Впрочем, я не скажу вам, что именно я увидел. Потому что с этого дня я стал носить другую одежду, изменил внешность и уехал в дальние края, где меня никто не знает. Где ни одно зеркало не сможет мне сообщить «кое-что обо мне».
ВЫШЕСТОЯЩАЯ ИНСТАНЦИЯ
— Вы можете поговорить с Богом, — сказали мне и дали телефонную трубку.
— Господи, — возопил я, — почему жалованье такое маленькое?
— Жалованье — от кесаря, — послышалось в трубке.
— А цены почему такие большие?
— Цены — от лукавого, — сообщил голос. — Тебе что, больше не о чем меня спросить?
— А откуда взялись кесарь и лукавый? — вскричал я в последнем пароксизме разумения.
— О, вот они-то — от Бога, — ответила трубка. — Поговорим лучше о мироздании...
Тут космическая связь прервалась, а меня в цепях потащили к кесарю.
— Так это ты жаловался в вышестоящую инстанцию?! — смерил меня взглядом кесарь.
УКРОЩЕНИЕ АПЕЛЬСИНОВ
Апельсин был с носом.
«Под кого это он маскируется?» — задумался я.
Тут у апельсина отверзся рот и сказал:
— Зачем?
— Что «зачем»? — машинально переспросил я, забыв даже удивиться.
— Зачем тебе меня есть?
— Так уж повелось, что люди едят апельсины.
— А не наоборот?
— Нет, не наоборот.
— Ну, так я сейчас все изменю! — заявил апельсин и попытался меня куснуть.
Мне это не понравилось, и я лязгнул на него зубами. Апельсин остановился. Тогда я зарычал. Он попятился. Я налег на крышку стола и пополз за ним. Апельсин перекатился со стола на подоконник, показал мне нос и был таков.
Ну, разве я не лучший в мире укротитель апельсинов?
— Мама, мама, фрукты падают, — послышалось с улицы. Тут же раздался детский визг. Таки укусил, злодей!
«Нет, все же надо держать их в страхе, — решил я. — А то обнаглели — каждый раз доказывай им, что ты сильнее!»
ЧЕЛОВЕК-ВОЛК
— Сейчас он возьмет след, — шепнул мне брат Мартинус.
Человек-волк опустился на колени между стульями, принюхался к паркету, затем вдруг, отпихнув задом официанта, помчался на четвереньках между столиками.
— А теперь он скинет фрак, ибо тот мешает вести погоню, — опять зашипел мне на ухо брат Мартинус.
Человек-волк скинул с себя не только фрак, но и вообще всю одежду. Шерсть его оказалась бурой и свалявшейся.
— За кем это он? — поинтересовался я, пригубив аперитив.
— За добычей, а может быть, за самкой.
— Что нужно для того, чтобы стать хищником? — задал я теоретический вопрос.
— Научиться есть других и не есть себя.
— Вот как... Гм-м... А откуда вы так хорошо все это знаете?
— Я мог бы сказать вам, что в результате наблюдения за человеко-волчьей природой, — молвил мой собеседник. — Но скажу правду: мы с ним братья.
С этими словами брат Мартинус откинул капюшон своей мантии. Под ним была овечья голова.
РЫБЬЯ ПОЧТА
Если вы живете на островах, для сообщения можете воспользоваться Рыбьей почтой. Почтовых рыб узнать легко: они голубые с белыми полосками — как почтовые ящики. Если вам удастся подманить рыбу-самолет, считайте, что вам повезло: эта рыба самая быстрая — как авиапочта. Есть еще заказные рыбы и рыбы с уведомлением.
За посылками же приплывает кашалот. Это старый, опытный работник; с ним надо обращаться бережно, помнить о предельном весе. Не следует уподобляться неким островитянам, которые подначивали кашалота доставить по адресу автомобиль «фольксваген».
Рыбья почта — самая надежная в мире. И главное, она бесплатная. Рыбы работают из чистого трудового энтузиазма.
Сегодня мы празднуем третье тысячелетие рыбьей почты. Поздравим же скромных и неутомимых тружеников глубин!
ДАРЫ ПРИРОДЫ
В моей комнате забил источник. Прямо из стены. Что-то белое и непрозрачное. Я понюхал — вроде бы молоко. Подставил чашку, набрал. Подставил бидон, набрал. Подставил большую кастрюлю для супа — набрал. Тогда я заткнул дырку пробкой и сварил себе молочный суп, а пока ел его, пытался вспомнить, что же за той стеной. Так и не вспомнил, но точно, что не молочная кухня.
Тем временем из той же стены забил еще один источник. На этот раз что-то желтое и прозрачное.
«Ура, пиво!» — подумал я, но то была моча. Я быстренько заткнул и эту дырку.
Так я и живу теперь с двумя пробками в стене. Иногда мне хочется молока, но я подавляю в себе это желание. Дело в том, что я не очень хорошо запомнил, из какой дырки чего надо ждать.
ПАБАКО
Фрукт пабако — это экзотический фрукт. Он растет не везде; можно сказать, он вообще нигде не растет, но все же его приносят, ставят на стол — и даже можно его съесть к вящему своему удовольствию. Так что плод пабако был бы почти плодом ума, вернее, умов, если бы не его сочная голубая мякоть под белоснежной кожей. Плодоножка же у него красная, поэтому дерево пабако объявлено священным в странах с красно-бело-синими флагами. Поскольку таких стран великое множество, плоды пабако считают в каждой из них национальным блюдом.
Многим, наверное, доводилось покупать пакеты с соком пабако, от которого кожа становится белой, глаза — голубыми, а на щеках проступает так называемый стыдливый румянец вкушающего пабако — ведь даже полулитровые пакеты с этим соком столь дороги, что их покупают лишь по ежемесячным национальным праздникам. Говорят, это даже к лучшему, потому что при более частом потреблении сока или компота из нарезанных ломтиками бело-голубых долек с мягкими хрустящими на зубах красными плодоножками цвета на человека ложатся по-иному: голубой, вернее, синей становится кожа, красными — глаза, а белоснежными — волосы. Таких людей встречают со священным ужасом, как древних пророков; их обходят стороной и предоставляют им заниматься самым неприятным делом — радением о своей сине-бело-красной стране. Этих седых субъектов с налитыми кровью глазами и синей кожей прячут от общества, возят в машинах без стекол, держат в домах с зеркальными, непрозрачными окнами.
В одной стране плод пабако попал даже на государственный флаг, вместе с тремя львами, которые много лет уже скалят на него зубы, но укусить не могут. Сей флаг долженствует выражать невозможность достижения полного человеческого счастья, о чем жители бело-сине-красной страны догадывались еще задолго до появления у них этого флага.
Вы спросите, вкушал ли пишущий эти строки сей диковинный плод. «Вкушал!» — отвечу я и буду не столь уж далек от истины: я ведь отношусь к так называемым причастным, коим дозволено писать о таких высоких материях, как священное древо пабако, ежемесячные национальные праздники и радение о родной стране. Мы, причастные, пишем на белой бумаге красными чернилами, а иногда даже той голубой жидкостью, что течет в наших жилах.
ПРАМАТЕРЬ ВСЕХ БИБЛИОТЕК
Бывали вы когда-нибудь внутри горы? Мне однажды довелось. Попал я туда очень просто — две ночи не спал, на третью там и оказался. Почему-то я знал, что гора эта — в Финикии и называется Гева. Неподалеку от нее есть город Гевал, или Библ; здесь финикийцы когда-то начали выделывать папирус. К чему это привело, вы, конечно, знаете, — к библиотекам, книжным развалам, любовным романам, детективам и сборникам стихов.
Так что я оказался как бы в исходной точке. Говорят, город Библ названием своим обязан преступной любви брата и сестры — Кавна и Библиды. Сограждане не одобрили братской любви в столь сомнительной интерпретации, посему брату пришлось бежать, а сестра покончила с собой. В память о ней город и назвали Библ, а раз уж было избрано такое название, пришлось устраивать там библиотеку.
Но самую удивительную библиотеку я видел внутри горы Гевы. Это настоящая праматерь всех библиотек. Не думаю, что многие из людей там бывали, потому что служители встретили меня не с тем вежливым равнодушием, как в наших общедоступных библиотеках, а очень даже приветливо. Но самое удивительное — что, войдя, я не заметил там ни одной книги. Это была огромная пещера, в ней повсюду горели костры, однако жара я не ощутил. Служители в белых хитонах и сандалиях неторопливо бродили вблизи огня, но на пергаментной коже лиц не блестело ни капельки пота — она казалась совершенно сухой.
— Где же книги? — спросил я.
Тогда меня подвели к огню. Все костры, которые я видел, составляли огненное кольцо.
— Книги там, — сообщил служитель, указывая на центр кольца.
— Значит, они недоступны? — опечалился я.
— Смотря для кого.
— Но как же пройти сквозь огонь?
— Некоторые проходят. Надо сперва попробовать его рукой.
Я коснулся огненного языка, и он, вздрогнув, сник под моими пальцами. Пламя было холодным.
— Ну, смелее! — подбодрил меня служитель.
И я шагнул в центр огненного кольца. Служитель уже стоял рядом со мной.
Здесь тоже было пламя, но невысокое — как подстриженная трава. В нем горели, но не сгорали книги.
Чего только здесь не было! Папирусные свитки, глиняные таблички, пергаментные кодексы, не говоря уже о книгах современных...
— Можно ли взять книгу? — спросил я служителя.
— Можно. Но то, что ты взял, навеки становится твоим. Не ошибись!
— И возвращать не надо?
— Нет — ведь никто другой взять ее уже не сможет.
— Значит, книг постепенно становится меньше?
— Здесь бесконечное множество книг. Мы даже сами не знаем, что это за книги — ведь пока их кто-то не выбрал, раскрывать их нельзя.
— Но как выбрать именно ту, какую нужно?
— О, великие умели выбирать! Помню, Мильтон явился сюда за «Потерянным раем». Он знал, что берет, даже не видя... А Шекспир приходил сюда много раз. Вот уж у кого была меткая рука!..
— Кто же попал сюда первым?
— Один странствующий проповедник, Когелет. Сказал, что раньше был царем. Но пока царствовал, сюда и близко не подходил. Да и потом мы его не видели.
— А книги здесь — это только великие книги?
— Нет, — улыбнулся служитель. — Это уж зависит от тебя самого. Говорят, встречаются даже книги с чистыми страницами. Ну что, хочешь какую-нибудь взять?
Я прислушался к разумению своему, помолчал и наконец сказал:
— Да.
— Тогда бери.
Мне не хотелось брать ни свиток, ни палимпсест, поэтому я остановил взгляд на современных книгах. Обложки у всех были одинаковые — цвета пламени; надписей на них не было.
Я посмотрел на одну книгу, затем на другую, на третью, пока, глядя на очередную, вдруг не понял: это — моя книга.
И я взял ее из огня. Книга была совсем легкой, почти невесомой.
— Не могу тебе сказать, хороший ли выбор, — улыбнулся служитель своей пергаментной улыбкой. — Может быть, ты скоро сам узнаешь. А может быть, и нет. Что ж, забирай свою книгу. Только знай: с каждым твоим шагом она будет становиться все тяжелее и тяжелее. Постарайся ее донести.
Распрощавшись с радушными пергаментными служителями, я вышел из горы — прямо на улицу моего города. Книга наливалась свинцом у меня под мышкой.
«Скоро узнаю, что я выбрал», — подумалось мне.
Впрочем, читатель мой уже знает. Потому что держит в руках ту самую книгу.