Этот самый Второв, опять же позарившись на дешёвые трудовые руки, в тех же болотах близ Богородска (ныне Ногинск) построил металлургический завод, где сталь выплавлялась ультрасовременным способом: посредством электрической дуги.
Так возник завод Электросталь, а вокруг него – одноимённый город.
Если на Курском вокзале сесть на электропоезд до станции Захарово – сначала путь лежит через земли, воспетые Веничкой Ерофеевым в поэме «Москва-Петушки».
Чухлинка. Новогиреево. Чёрное. Электроугли.
Само звучание этих топонимов вызывает дрожь загривка и воспоминания о немом фильме Фрица Ланга «Метрополис».
Затем, миновав станцию Фрязево, поезд свернёт на боковую ветку – и тут начнётся настоящий «Метрополис», индустриальная Ойкумена.
Посреди пустошей возникнут громадные заводские корпуса – и, громыхая стальными чреслами, на протяжении доброго получаса вагоны будут катить сквозь циклопический, бесконечный завод.
Станция «Металлург».
Станция «Электросталь».
Станция «Машиностроитель».
Цех за цехом, забор за забором, на протяжении десяти километров.
Это моя родина, и родина моей матери, и матери её матери, бабушки Анны Васильевны.
У неё было пять сестёр и два брата. Она была старшая.
Земля не рожала, есть было нечего, а тут – завод.
Возвращаясь к Второву: его к тому времени убил сумасшедший студент. Пришёл просить денег, однако Второв отказал. Студент достал наган и застрелил «русского Моргана».
Но то были дела прошлые.
Ко времени взросления бабки Анны на дворе грохотали сталинская индустриализация и борьба с кулаками.
Бабка Аня подделала свою метрику, приписала три года, и в возрасте шестнадцати лет (на самом деле – в тринадцать) пошла работать на завод.
Рослая, широкоплечая, круглолицая, всегда румяная и решительная, очень сильная, – она могла легко прибить любого мужика, она выдерживала любые нагрузки; такие люди были в цене, и её трудоустроили.
В то время её мать, моя прабабка Маша ненадолго села в тюрьму. Она работала на том же заводе. Ради дополнительного приработка выносила из цеха так называемые «концы»: протирочный материал, промасленную ветошь, – её можно было продать и выручить какие-то гроши. «Концы» эти пользовались спросом, они отлично годились для растопки печей.
Неизвестный мне цеховой деятель предложил моей прабабке, матери восьмерых детей, своё покровительство. Он был готов закрыть глаза на злодейское хищение «концов», но взамен хотел интимной близости. Мать восьмерых детей отказала деятелю. Он сообщил куда следует. Прабабку Машу повязали с поличным и за кражу с производства драных промасленных тряпок впаяли два года.
Теперь, спустя полвека, я, правнук, мог бы найти того деятеля. Раскопать архивы. Установить его фамилию, отыскать его родню.
Вскрыть, выявить это гнилое семечко.
Но зачем?
Мёртвые сраму не имут.
Вроде бы отвлечённая формула, но, когда применяешь её на себя, на своих предков, – она наполняется кровавой, смердящей блевотиной реальности.
Мёртвые сраму не имут.
Какой-то ушлый гад упёк мою прабабку на два года лагерей.
Если я найду его потомков, выясню его фамилию, – что это изменит?
Так Анна Васильевна, старшая дочь, осталась главной кормилицей в семье.
Но завод спас её. Не только прокормил, но и устроил всю дальнейшую жизнь.
Она работала в так называемом «обдирочном» цехе. Раскалённые болванки, выезжающие из тюбингов литейного цеха, быстро остывали, покрывались окалиной: эту окалину и следовало «обдирать»; как это происходило – я не знаю, но подозреваю, что вручную.
Когда приспело время, бабка Анна встретила надёжного, весёлого и симпатичного парня по имени Николай, и вышла за него замуж.
Дед Николай отдалённо напоминал модного в те годы одноимённого киноартиста Крючкова.
Дед Николай имел два крутых достоинства: железные зубы во весь рот и бронь от армии.
Не знаю насчёт зубов, но бронь пригодилась: началась война, мужиков гребли широким бреднем и посылали умирать за Родину и за Сталина, – однако дед Николай не поехал умирать, а остался плавить сталь на стратегически важном производстве. Квалифицированный пролетариат считался в те времена привилегированным классом, элитой нации.
Война – войной, а молодая семья получила отдельное жильё: комнату в наспех построенном доме барачного типа.
Эти дома – их было возведено несколько – прозвали «соцгород».
В «соцгороде» бабка и дед пережили войну, а непосредственно после, на волне «бэби-бума», родили дочь, мою мать Маргариту Николаевну, а следом её брата, моего дядьку – Игоря Николаевича.
И всё было отлично, а потом пошло ещё лучше.
Завод расширялся. Набухал, строился город, по обе стороны от завода.
До сих пор город Электросталь разделён на две половины, или «стороны», – западную и восточную. Путь с одной стороны на другую лежит сквозь завод, через несколько железнодорожных веток, вдоль бесконечных закопчённых заборов.
Живущие на востоке называли свою сторону «эта сторона», а западную – «та сторона». Живущие на западе делали ровно наоборот.
По окончании кровопролитной войны по стране прогремел не только «бэби-бум», но и строительный бум. В городе возвели несколько кварталов шикарных массивных пятиэтажных домов, так называемых «ранне-сталинских».
К тому времени бабка Анна заделалась записной горожанкой.
Почему-то ей очень хотелось изжить своё деревенское прошлое.
Самым страшным оскорблением она считала, если кто-то из старой родни называл её, на деревенский манер, «Нюрой». Бабка возражала. Она не желала быть «Нюркой». Она хотела большего.
До седых волос она сохранила пристрастие к «городскому» образу жизни. Она носила береты, плащи, каблуки. Выщипывала брови, красила губы.
Она хотела думать, что поднялась над своим социальным слоем, перешла в другой статус.
(Всё это известно мне только со слов матери: та несколько раз припоминала, как бабка Аня заставляла её стоять в очередях, чтобы купить какой-то шифоньер, или бархатные шторы, или полное собрание сочинений писателя Замойского, ныне прочно забытого.)
Городская жизнь, в корне отличная от деревенской, поглотила бабку Анну.
Не надо готовить дрова на зиму: есть центральное отопление. Не надо поправлять забор: нет никаких заборов. Не надо чинить протекающую крышу: крыша одна на 60 квартир, и она не протекает.
И не только бабка Анна – множество её сверстников и сверстниц, приятели и друзья – страшно любили наряжаться в городские одежды. Мужики не выходили из дома без пиджака, галстука и шляпы или кепки. Эти люди не любили своё деревенское происхождение, старались избыть его, оставить за чертой. Сейчас многие умники пытаются представить русскую деревню тех времён как нечто сусальное и благообразное – на деле же бабка моя никогда не хотела возвращаться к курятникам и огородам: городская жизнь была много сытней и проще, и бабка, в числе тысяч других, таких же бывших крестьян, с удовольствием предалась выгодам жизни в городе.
Кончилась война, а потом помер и товарищ Сталин.
К счастью, его смерть не отменила возведения «сталинских» домов.
И вот – семья заводчан, Анна и Николай, получила от щедрот начальства невероятный приз. Квартиру в две комнаты, в огромном просторном доме, в центре города.
То был шикарный дворец, перекочевавший в реальность прямо из фильма «Светлый путь».
Вдоль высоких – три метра – потолков тянулось гипсовое узорочье. Небольшой газовый котёл был готов в любой момент превратить любое количество холодной воды в горячую. Имелась вместительная кладовка.
Имелся и так называемый «холодный шкаф»; следует особо разъяснить, что это такое. На кухне, под подоконником, внутри толстой стены проектировщики предусмотрели нишу, закрываемую деревянными створками. Через отверстия, ведущие на улицу, в шкаф проникал прохладный забортный воздух – и продукты вроде картофеля или лука, помещённые туда, хранились долго.
Полагался и собственный отсек в подвале. В каждом таком доме был полноценный подвал, разгороженный кирпичными стенами на отдельные боксы: хочешь – вкатывай велосипед, хочешь – складируй старые вещи…
Благоустроенный двор украшал настоящий фонтан, представлявший собой уменьшенную и более лаконичную копию культового фонтана «Дружба народов».
В этом дворе стояли, на мощных постаментах, статуи балерин и гимнастов.
Это был полноценный, жирный, классический сталинский ампир. Царство гипсовых извивов, виноградных лоз, напряжённых мышц и выпуклых грудей.
Королевство девушек с веслом.
Это было просторно, свежо, щедро, крепко, – и это было не для избранных, а для простых. Для рядовых граждан, для работяг.
Для работников обдирочного цеха.
Если бы те прекрасные, полные света и воздуха квартиры, с видами на фонтаны, розовые клумбы и волейбольные площадки, в тех массивных, надёжных домах, раздали только бонзам, начальникам – никто бы не возразил; но их раздали не только начальникам, но и множеству рядовых пролетариев-металлургов.
Я могу допустить, что в тех домах получили квартиры в первую очередь какие-то чиновники, функционеры, лизоблюды, – но практика жизни членов моей семьи утверждает обратное.
В этом дворе я вырос.
В жизни, как мы знаем, прекрасное уравновешивается уродливым, и всякое счастье отравляется бедой.
Дед Николай умер от рака.
В мучениях, в стонах и невыносимых страданиях скончался он, оставив жену вдовой, а двух малых детей – сиротами.
Моей маме исполнилось тогда десять лет.
Бабка Анна – железная леди, персонаж Некрасова, которая коня остановит и в горящую избу войдёт, – преодолела потерю мужа и стала жить дальше, тянуть двоих детей.
После смерти товарища Иосифа Сталина у руля государства встал товарищ Никита Хрущёв. Он перелопатил всю страну. В числе главнейших его затей – глобальное переселение народа: из послевоенных бараков – в «хрущёвки», панельные пятиэтажные дома с центральным отоплением.