В нашем классе был мальчик, занимавшийся в секции водного поло, и две девочки, занимавшиеся синхронным плаванием, – они рассекали воду, подобно торпедам, в пять раз быстрее меня. Я глядел на них и не понимал, как можно плыть так быстро.
В молодости я купался с удовольствием, и мои сверстники тоже.
Вода, без всякого сомнения, является мистической структурой для любого сухопутного человека.
Искупаться, поплавать – отдельное наслаждение для уроженца Рязанской области.
Купальный сезон в средней полосе России длится две или три недели, обычно в июле, если лето хорошее, жаркое. Тверичи, московские, калужские, владимирские – очень любят воду, и в эти три жаркие недели купаются так часто, как только могут.
В моём родном городе Электросталь имелось два огромных водоёма, выкопанных специально, с достаточно чистой водой и песчаными берегами; в жаркие дни здесь собиралась половина взрослого населения.
По твёрдой и популярной народной примете, все купания заканчивались ровно 2 августа, в день пророка Ильи.
Но как бы я ни любил воду – в общей сложности за всю жизнь провёл в ней едва несколько часов. И, конечно, не был готов к встрече с океаном.
Более того, я хорошо знал, что океан может убить даже самого опытного и сильного пловца.
«Плыть» куда-либо в океане совершенно бесполезно. Всё, что может человек, – понимать, куда движется вода, и двигаться вместе с ней.
Пловец из меня скверный, да, – но вдруг я обнаружил, что умею долго держаться на воде.
В океанах вода более солёная, чем в морях. Чёрное море и Средиземное держат человека гораздо хуже, чем Атлантический океан или Тихий.
Чтобы держаться на воде в Тихом океане, не требуется больших усилий. Достаточно поднять над поверхностью лицо, нос и рот. Гораздо большие усилия уходят на борьбу с волнами.
Однако на берегу бухты Ханга-Роа я видел местных мальчишек, для которых двухметровые волны были забавой. Почти все пацанчики, от 12 примерно лет и старше, катались на досках; я наблюдал за ними с завистью. В океане они были как дома. Они разбегались и бросались с берега животом на маленькую досочку, едва длиннее их тела, и за считанные минуты уплывали за сотни метров, за прибой, за край бухты, и там гоняли на больших волнах; когда им надоедало, они ложились на доску, ловили нужную волну и за несколько мгновений приезжали прямо на сухой берег, как будто на самокате, – пацаны вскакивали на песок, отряхивались, поправляли мокрые трусы, подхватывали досочки и убегали.
Доски свои они к ногам не привязывали.
Пацанов постарше я видел только один раз: троих, в обтягивающей одежде, у этих доски были уже со шнурами; они вошли в воду и уплыли очень далеко.
И вот, за четыре дня до отъезда, я понял, что буду последним дураком, если не попробую к ним присоединиться.
Денег оставалось – триста долларов. Я всё засадил на жратву и на сувениры. Одних только акульих зубов, подвешенных на гайтанах, приобрёл около десятка. Всем известно, что возвращаться в Москву из далёкого путешествия без подарков не принято.
Но наутро я попросил хозяина Мэлвиса помочь мне арендовать сёрф-борд.
Хозяин Мэлвис кивнул, загрузился в свой покоцанный джип «Сузуки» и уехал, дребезжа движком (по-моему, ему надо было менять прокладку), – а когда вернулся, объявил, что затея будет стоить сто долларов в день. Я тут же согласился, сунул в карман мятые доллары, и мы поехали на адрес.
Нас встретил пацан лет двадцати, приблизительно похожий на персонажа кун-фу-муви. В плечах он был в два раза шире, чем в поясе. Густые чёрные волосы сбиты в дреды.
– Меня зовут Хуан, – сказал он. – Пойдём за мной.
На заднем дворе бунгало Хуана, в высоких лопухах, лежали одна на другой три или четыре побитые доски для сёрфинга; я сделал вид, что понимаю в вопросе, вытянул одну, поставил вертикально, погладил ладонью: вроде ничего.
Тут же рассчитались. Я заплатил двести, за два дня. Хуан ушёл в дом, вернулся со шнуром, привязал к доске. По-английски он говорил гораздо лучше меня, и это был условный, элементарный пиджин-инглиш, – но я понял едва треть из сказанного.
Не стал переживать по этому поводу, крепко пожал руку Хуана, подхватил доску и сразу пошёл на берег; а чего откладывать?
День был жаркий, я решил не снимать хлопковую футболку. Все взрослые сёрферы плавали в специальной одежде, защищающей тело от солнца. Растворённые в океанской воде кристаллы соли действуют как линза, усиливая воздействие ультрафиолета; находясь в воде, можно сильно обгореть буквально в несколько минут.
Но зато сёрферы всегда щеголяют самым крутым, глубоким загаром.
Я привязал шнур к ноге, сделал серьёзную физиономию и полез в воду.
Мне казалось, что все на меня смотрят.
Заплыв окончился полным позором. Пацифик обошёлся со мной сурово. Первую, самую слабую, прибойную волну я кое-как преодолевал, но уже вторая, заметно больше первой, относила меня назад, на глубину в метр; приходилось вставать и вместе с доской пешком снова идти на глубину. Вода то и дело сбивала меня с ног. Мокрую фуфайку скручивало и задирало к самым плечам.
С пятой попытки мне наконец удалось лечь на доску, направить её носом к волне и начать грести руками. Но через считанные минуты руки ослабели и отказались повиноваться: к этому я был не готов. Плечи и предплечья онемели и выключились совсем. Так бывает в спортивном зале: выжал штангу десять раз, но одиннадцатый – уже не можешь, как бы ни старался, как бы ни рычал от натуги. У любого усилия есть предел.
Обескураженный, наглотавшийся солёной пены, я попытался сделать паузу, дать рукам отдых, – но меня тут же снесло назад, и я выкарабкался на сушу, задохнувшийся, в футболке, обвитой винтом вокруг тела.
Руки совсем не слушались, я не мог поднять их выше груди; сил едва хватило, чтоб очистить доску от налипшего песка.
Но обратно я брёл страшно гордый, влача сёрф под локтем.
Не научился, нет – но попробовал.
«Хотя бы попытался», как говорил любимый всеми нами парень по имени Макмёрфи.
Руки и плечи болели потом весь вечер и всю ночь.
При плавании на доске у человека нагружается задняя мышца плеча, так называемая «задняя дельта». В обычной жизни эта мышца не работает, и у большинства людей она почти атрофирована. Даже профессиональные бодибилдеры знают, что накачать заднюю дельту трудно.
Чтобы укрепить эту хитрую и маленькую мышцу, чтобы научиться плавать на доске, – существует только один способ, единственный и наилучший: как можно чаще плавать на доске.
И на следующее утро я снова пошёл на берег.
Шансов у меня не было: чтобы научиться кататься на океанских волнах, нужно прожить возле океана хотя бы месяц.
Где мне взять месяц? На кой болт нужен этот сёрфинг? Какой из меня сёрфер, когда я не видел ничего, кроме Чёрного моря и речки Осётр, впадающей в Оку?
Так я думал – а ноги сами несли меня к бухте.
Местные рапа-нуи умели преодолевать тысячи миль океана, – я же не мог продвинуться и на двести метров.
А самое главное – возлюбленный океан показался мне совершенно равнодушным, готовым умертвить сухопутного дурака в любой момент.
Для плавания в океане нужны глаза и голова. Я осмотрел всю бухту и нашёл место, где волны не слишком высоки.
Я слышал и читал про отбойные течения: волны, идущие не к берегу, а наоборот, от него.
Я высмотрел такое течение и полез в воду: на этот раз без фуфайки и максимально сосредоточенно.
Вода сама повлекла меня; силы я экономил и руками двигал медленно. Весь плечевой пояс горел, уставший от вчерашней нагрузки: по идее, ему нужно было дать отдых дня в три, но у меня не было этих трёх дней. Я спешил.
Вряд ли я когда-нибудь снова окажусь на острове Рапа-Нуи.
Не факт, что я когда-нибудь ещё раз увижу Тихий океан.
Жизнь научила меня никогда не загадывать дальше чем на три дня вперёд.
Современный сёрфинг – страшно буржуазная забава, доступная лишь тем счастливцам, кто постоянно живёт близ океана, а также и немногочисленным фанатам, готовым тратить тысячи долларов на перелёты в Австралию, Калифорнию, на Гавайи и Фиджи.
Сёрфинг – это сука дорого для русского писателя.
В тот заплыв я пошёл как в последний.
Сегодня был мой последний день перед возвращением домой. Последняя сотня лежала, сложенная вдвое, в кармане моих штанов, оставшихся на берегу.
Меня быстро отнесло метров на двести, – я не успел испугаться, как вдруг течение ослабло и остановилось; меня медленно потащило сначала вдоль берега, а потом назад в бухту. Сил я не потратил, всё происходило само собой. Пацифик не хотел, чтоб я пропал, унесённый течением или ветром, – наконец между нами возник контакт, мы поняли друг друга; я понял, как он устроен, а он понял, как устроен я.
Одну из волн попробовал поймать, дождался удобного момента, начал грести, и даже попытался встать на доску, – это выглядело, по точнейшему русскому выражению, «раком-боком»; но не сумел, упал, и волна меня накрыла.
Я долго сидел под поверхностью, терпел, ждал, пока волна не прокатится над головой, тяжко грохоча и сверкая пузырями воздуха; потом выбрался и отдышался.
Когда океан поднимал меня, я видел далеко к северу, на берегу, шеренгу идолов: они стояли затылками ко мне, они смотрели на сушу. Земная твердь была для них важнее водяной пустыни.
Я никогда в жизни не уходил так далеко на открытую воду; все реки, озёра и моря, в которых я когда-либо плавал, теперь казались мне дождевыми лужами.
Доска ещё вчера представлялась спортивным снарядом, инструментом для забавы, – сейчас я относился к ней как к предмету, который спасает мою жизнь, как к судну, плавательному средству; всё, что было нужно – управлять доской, как рулевой управляет кораблём.
Так Пацифик сообщил мне свой первый урок.
Я не услышал эту истину, она не прозвучала в моей голове – я сам до неё дошёл. А океан сделал всё, чтобы это произошло.
Не учись кататься на доске. Это всё хуйня, забава. Это потом само придёт.