Маленькая крепкая старуха в кедах без шнурков увидела меня издалека, остановилась и сурово сдвинула остатки бровей.
– Цыган! – Произнесла она. – Что ж ты над ребёнком издеваешься? Привязал, как мешок с сахаром! А ну, стой здесь. Вдруг ты его украл? Щас милицию позову.
– Успокойся, бабуля, – ответил я. – Это моя дочь. Смотри, как похожа.
– Погоди, – сказала старуха. – Очки достану.
Я подождал.
– Э-э-э, – сказала дочь. – У-у-у.
– Да, – сказала старуха. – Похожа. Проклятые коммунисты, продали буржуям страну… Теперь на улицу не выйдешь. Кругом одни цыгане. Иди с богом.
Концерт Елизарова во Владивостоке
Это страшный секрет, его знают только несколько человек в мире.
Писатель должен быть красивым.
Фото-, теле- и киногеничным.
Писателя ждёт слава тогда, и только тогда, когда писатель внешне прекрасен, элегантен, сексуален, и глаз его горит сквозь стекло монокля, как на знаменитом портрете Булгакова.
Внешность важна чрезвычайно; внешность работает.
Это я не придумал – прочитал, одновременно у двоих, очень разных: у Лимонова и у Брета Истона Эллиса.
Не люблю придумывать ничего, объективная реальность всё придумывает за меня и лучше меня.
Категория красоты не относится ни к успеху, ни к рынку, она существует сама по себе.
В русской литературе принято, чтобы писатель был красивым.
Талант писателя обнаруживается не сразу: сначала вы знакомитесь с фамилией и названием на лицевой стороне обложки, потом с портретом автора на задней стороне обложки.
Если автор – какой-нибудь лысый старик или неуверенный очкарик, – вы инстинктивно относитесь к нему с подозрением.
Если автор, наоборот, излишне ярок, напомажен, причёсан и сфотографирован постановочно, в выгодной позе и при выгодном освещении, – вы тоже ему не верите, подозревая манипуляцию. Вы верите только в природную, настоящую красоту и силу взгляда.
Красивый писатель и пишет красиво; всё вокруг него превращается в красоту и гармонию.
Елизаров всегда был одним из самых красивых русских писателей; его внешность легко описывалась словом «демоническая». Елизаров имел длинные чёрные волосы, большие тёмные глаза и рост под два метра.
Елизаров имел три громадных, неотменяемых достоинства: во-первых, он был мастером спорта по вольной борьбе, во-вторых, окончил музыкальную школу по классу оперного вокала, в-третьих, в возрасте 35 лет получил литературную премию «Букер».
Я таких всего двоих знал: древнегреческого философа Платона, чемпиона по кулачным боям, – и Елизарова.
Я страшно завидовал Елизарову: успешному, знаменитому, талантливому и двухметровому.
Может арию спеть, может шею свернуть, многогранный.
Нельзя сказать, что я прямо взял и повесил портрет Елизарова над письменным столом, – но всё же заинтересованно следил за ним несколько лет.
Однажды мы с ним познакомились – в Петербурге, вечером, перед церемонией вручения премии «Национальный бестселлер». Натуральный Елизаров оказался ещё красивее, чем на фотографиях. Я пожал огромную руку, слегка волнуясь.
Впрочем, мне тоже было чем гордиться в тот знаменательный день: я прибыл доискиваться литературной медали не один, а с женой, авиарейсом из Израиля, с Мёртвого моря, и жена повсюду, где появилась, произвела фурор своим загаром и своими длинными ногами.
Мы с Елизаровым поговорили коротко.
Писателям вообще не о чем говорить меж собой.
Ну, или наоборот: писатели могут говорить сутками напролёт, особенно если есть выпивка.
Но обычно они молчат; о чём говорить, и так всё понятно. Сиди, пиши.
Меж людьми столь странного и маргинального занятия есть подсознательное взаимопонимание, как между старыми супругами.
Мы вспомнили историю о том, как писатель Елизаров побил писателя Жукова.
– Да, побил, – признался Елизаров, – пару раз отвесил. Считаю, что за дело. Жуков сказал, что я – «харьковская бездарность, пишущая на суржике». Ну, за «бездарность» я не обиделся. И за «суржик» тоже не обиделся. А вот насчёт Харькова меня задело. Харьков – культурная столица, миллионный город. Харьков трогать не надо.
Мы посмеялись.
Знаменитый писатель Жуков тоже претендовал на премию, но не приехал, задержался то ли в Лондоне, то ли в Париже; он был очень занятой и беспредельно маститый.
Моей жене Елизаров понравился.
Вообще, тот «Национальный бестселлер» всем пришёлся по душе.
До последнего ждали Жукова, он так и не явился, и зря: ему дали главный приз, а прочие, включая меня и Елизарова, обломались.
Но не расстроились.
Помимо красивого Елизарова, в финал попал ещё более красивый и молодой писатель Боголюбов. После торжественной церемонии, где чествовали отсутствовавшего Жукова, прочие неудачники сбились в небольшую шоблу и под управлением моей загорелой и уверенной жены отправились завивать горе верёвочкой.
Впоследствии приехал товарищ моей жены, вызванный ею по телефону, петербуржский панк по имени Гриша, он привёз траву, и мы все, отыскав уединённый дворик, накурились.
Писателя Боголюбова, также накурившегося, срубила паническая атака, он побледнел, вышел из дворика на улицу и обратился к прохожим с просьбой вызвать «скорую помощь». Однако прохожие петербуржцы не удивились; на протяжении столетий, со времён Ломоносова и Хераскова, они привыкли наблюдать на улицах своего города встревоженных, лихорадочных литераторов: они со знанием дела успокоили писателя Боголюбова, «скорая помощь» так и не приехала. Остаток вечера Боголюбов провёл, сидя на лавочке, тихим и умиротворённым. Впоследствии он стал звездой литературы.
Впоследствии, через год после того прекрасного «Национального бестселлера», много чего произошло.
Издательский бизнес сотрясли два кризиса подряд, писатели вчетверо потеряли в тиражах и доходах. Кто имел пять тысяч долларов за книгу – стал получать тысячу; кто имел тысячу, стал получать двести или триста.
Многие просто бросили писать, и Елизаров в том числе.
Помимо книг, он сочинял ещё песни, под гитару, страшно матерные: что называется, «без берегов».
Героями его песен были нацистские офицеры, педофилы, маньяки, педерасты и свингеры. Елизаров вскрывал и дефлорировал все табу, для него не существовало запретных тем.
Интернет весь был переполнен видео с выступлениями Елизарова; я пытался смотреть, но мне не понравилось. Слишком много мата, издёвки, циничного хохмачества.
Его песни хорошо было слушать в аудиоформате, без картинки, – Елизаров звучал любопытно и стильно, как антисоветский, подпольный бард из семидесятых, он очень смутно походил на Аркадия Северного, или раннего Высоцкого, или, может быть, на группу «Одесситы».
У него был свой голос и своя мелодика, – музыкальное образование чувствовалось.
Пошли слухи, что Елизаров вообще забил на литературу и зарабатывает на хлеб концертами.
Это меня восхищало.
Он первым пришёл к пониманию своей миссии, Елизаров.
Я пришёл года на два позже.
А миссия наша такова: мы все одинаковы, мы все – артисты. Писатель, певец, поэт, актёр, музыкант, живописец, балетный танцор, цирковой клоун, – неважно.
В подземных переходах под московскими проспектами часто стоят молодые музыканты, они рвут струны гитар и поют дурными голосами песни Егора Летова или Виктора Цоя, у ног лежат кепочки, прохожий может бросить пару медяков.
Каждый из нас, от лауреата до начинающего, должен быть готов к тому, чтобы вот так же встать в переходе и утвердить нечто своё, под гитару или без неё, словами или без слов.
Станцевать, фокус показать.
Исполнить нечто.
Шекспир и Маяковский занимались тем же самым.
Не умеешь петь и танцевать – стих прочитай. С выражением.
Если в кепочку накидают рублей пятьдесят – отлично.
Ты – артист, ты должен однажды быть готовым пойти в тот подземный переход, встать у стены, исполнить нечто любопытное и собрать в кепочку медяки.
А если денег не дадут, а сунут сигарету и кусок хлеба – тоже ничего, нормально.
Ближе к пятидесяти годам я сообразил, что работать за пачку сигарет и кусок хлеба – единственно возможная для меня жизнь.
В начале лета 2018-го я оказался во Владивостоке.
Прибыл, зевая и влача баулы, писательский десант из Москвы: всесоюзно известные литераторы, они же – политики, музыканты и участники боевых действий, молодые, но уже многократно переизданные, экранизированные и переведённые на все мировые языки: Боголюбов, Перелехов, Демьяненко и Елизаров. А также несколько фигур сбоку, включая меня.
Во Владивосток я поехал из принципа, согласился мгновенно.
Мне было важно побывать на западном побережье Тихого океана.
Я должен был завершить свою личную кругосветку: я ездил в Европу, на её западное побережье, в Лиссабон, на Мадейру и Канары, я был в Америке, на обоих берегах, я был на острове Пасхи – забравшись, таким образом, максимально далеко на запад.
Далее, я ездил в противоположном направлении, добирался до Индонезии и Таиланда.
Писатели не всегда бывают голодранцами, в их жизни случаются – и не один раз – удачные периоды, и в такие периоды я выкроил денег и обогнул шарик по кругу.
Владивосток – один из крайних форпостов России – замыкал мой путь, выводя на другой берег Тихого океана.
Восемь с половиной часов полёта рейса Москва – Владивосток показались мне забавой; я не успел устать, как уже добрались.
Я втянул ноздрями солёный воздух и насладился.
Полная кругосветная ходка заняла больше десяти лет – но я её сделал.
Хорошее, здоровое ощущение путешественника, добравшегося до последнего привала, не покидало меня несколько дней.
Я стал человеком, который видел Тихий океан с обоих берегов.
В аэропорту писателей погрузили в автобус и повезли прочь от города, через длинный и красивый мост – на остров Русский, и заселили в гостиницу.
Писатели с изумлением обнаружили, что на территории острова Русский не продают никакого алкоголя, и даже запрещено курить.