Когда Зорка вытягивала тень из-под гречанки, та сказала, не разжимая глаз и рта: «Никогда не нужно пользоваться тем, что тебе принадлежит, потому что пользуясь, ты берёшь в долг, и завтра, когда ты будешь принадлежать тому, что раньше принадлежало тебе, на суде у тебя не будет других защитников, кроме выпавших из тебя волос и состриженных с тебя ногтей».
Зорка запомнила эти слова и стала собирать себе защитников. Она поняла, что каждый день часть её падает на землю и утекает в воду, а место этой части занимает другая, принадлежащая чужим людям и животным так, что скоро от неё, Зорки, не останется ничего, кроме заблуждения в том, что это по-прежнему она.
Поэтому Зорка стала собирать содержимое своего горшка, выпавшие волосы и состриженные ногти в пакеты, которые она туго перевязывала ниткой и складывала в платяной шкаф. На каждом пакете она надписывала дату его наполнения, чтобы когда придёт время снова стать собой, ничего не перепутать и использовать пакеты точно в обратном порядке.
Вскоре шкаф был заполнен пакетами и, когда Зорка однажды пыталась втиснуть хотя бы ещё один, несколько нижних пакетов лопнули, и она почувствовала, как часть её вытекла на пол, и слюна во рту на животе в этот день пахла мужской спермой, которой Зорка никогда не пробовала на вкус. Чужая ненависть попала в её тело, не защищённое от мужской ненависти, потому что она никогда не была с мужчиной.
Утром Зорка разорвала ещё несколько пакетов и забыла своё имя, потому что в нём уже не было нужды. Затем она стала рвать и топтать другие пакеты, и когда в комнату вошли люди, она лежала неподвижно посреди зловонной лужи, зажав ладони между ног.
Когда люди попытались разжать её ладони, оказалось, что они срослись друг с другом, поэтому никто никогда не увидел двух навсегда соединившихся пупков. Впрочем, в смирительной рубашке не было никакой необходимости, потому что Зорка стала просто большим прохладным куском мяса с костями внутри.
Доктор, осматривавший её в больнице, приподнял веки смотрящих в противоположные стороны глаз и, убедившись, что никто за ним не следит, сунул свой чисто вымытый медицинский палец в тот рот Зорки, который был у неё на животе. Достав оттуда песчинку, уже покрытую чёрной перламутровой слизью, доктор расстегнул штаны, и при помощи тонкой стеклянной палочки ввёл песчинку в самое основание своего пениса.
Сделав это, он так широко улыбнулся, что у него треснуло одно стекло на очках, и ему пришлось заклеить его белым медицинским пластырем.
Всякий из нас (нет, не из вас пидарасы) зажигал однажды лампу где-нибудь на веранде далеко от города в непроглядной ночи.
И собирались на эту лампу страшные какие-то существа: соседи приходили попиздеть про им одним интересное что-то, и крысы вдруг решали что сегодня им всё можно и нюхали нас внимательно; выходило вдруг из темноты испуганное какое-нибудь существо — женщина или может быть кошка и смотрело на нас фосфорецирующим взглядом, оценивая оттуда, из темноты — злой мы или не злой.
А в основном стучали очень сильно об лампу разнообразные насекомые. Вот уж кого действительно дохуя.
Ну и комары конечно.
Нет людей хуже издателей, разве что только авторы.
Всякий издатель мечтает напечатать любого автора как можно гаже: на самой плохой бумаге с самой неподходящей обложкой, в самом скверном переплёте, так, чтобы книжка рассыпалась после первого же перелистывания, и ещё старается перепутать страницы, а то и вовсе засунуть внутрь что-нибудь вообще из другой книги совсем другого автора. И ещё издатель велит специально наделать внутри самых нелепых орфографических ошибок, чтобы всякому было сразу понятно, что криатифф гавно, а аффтар мудаг.
Выпустив наконец тираж (всегда через два года после обещанного срока) издатель складывает его в сундук и спит на этом сундуке, чтобы упаси Господь, никто не купил ни одной книжки. А когда автор приходит поинтересоваться, покупают ли его книжку, издатель разводит руками: совсем не покупают! Ни единой не продали, убыток страшный!
Автор же всегда точно знает, что его книжку нужно выпустить тиражом как минимум миллион экземпляров и тогда все будут есть с золотой посуды. В пример всегда приводится Дарья Донцова (вот если уж Дарья Донцова издаётся такими тиражами!). Автор иногда точно знает, какая обложка нужна для его произведения и приносит фотографии родственников и покосившегося флигеля, но к сожалению не все авторы такие. При чтении корректуры автора обычно посещает вдохновение и он начинает вычёркивать целые страницы и дописывать новые. Автору не нужно знать что такое вёрстка и что значит «она поедет» — он же не верстальщик, верстальщиков вон сколько, а авторов очень мало, да собственно говоря вообще никого нет — в магазине и купить-то нечего. Ещё автор подозревает, что издатель таки напечатал миллионый тираж и продаёт его тоннами и действительно ест на золоте в то время как автор вынужден по-прежнему жевать свой капустный лист.
А вообще лучше бы им никогда не встречаться, ничего хорошего из этого всё равно обычно не выходит.
Мне сегодня один жж-юзер рассказал очень поучительную историю о современной ситуации с происхождением видов.
Оказывается в Соединённых Штатах Америки живёт очень редкий вид под названием красная собака. Этих красных собак в какой-то момент осталось штук пять или может быть десять. Тогда был выделен специальный грант на спасение этой популяции. Красных собак переселили на особый остров, где их никто не трогает и там они могут дальше спокойно размножаться.
Проблема однако заключается в том, что красная собака очень охотно спаривается с обыкновенным койотом и даёт от него потомство, которое гораздо более жизнеспособно, чем собственно красная собака. Койоты постоянно пытаются переплыть пролив, отделяющий остров, населённый красными собаками от остальной земли и всех их выебать, но добровольцы, нанятые на выделенный грант, пока что их отгоняют.
А вот как закончится грант, так и пиздец красным собакам.
Саша Торин написал отвратительно бестактный пост про то, что в Советском Союзе будто бы не было голода.
И вот теперь миллионы бывших граждан этого Союза вынуждены напоминать Торину, что они в своё время выбрали свободу не просто так, а по вполне определённым причинам. Для того, чтобы дети их никогда не ели, как их родители, лебеду, не пухли как при Брежневе с голоду и не изучали на уроках литературы книгу «Малая Земля», не знали бы что такое Чорная Редька и стали бы наконец нормальными гражданами этого самого прекрасного в мире мироустройства, если конечно вставать вовремя и не быть никому нахуй не нужным лузером.
Когда в полное твоё распоряжение предоставляют крантик с бельгийским пивом дикёник — это охуительно заебись, но наутро возникает всё же сомнение, так ли уж это было правильно. Это как осуществление детской мечты про сто порций мороженого.
Да. А тем временем расписание гастролей.
В последний день зимы (то есть в понедельник) я выступаю с концертом в заведении Платформа. Поскольку декламаторские мои таланты располагаются существенно ниже нуля, мне любезно согласились помогать жж-юзер jkz и Слава Курицын (без имени)[1].
А в последний день масленицы, то есть тринадцатого марта мы выступаем уже аж в москве в кафе под названием кажется ФАК вместе с редакцией давно скончавшегося альманаха иронической литературы Сирано (в те времена слово «иронический» ещё не обозначало женских детективов), то есть Лабасом и Миней. Я, поразмыслив, придумал, что буду там читать не побоюсь этого слова стихи.
Умный человек (если такой найдётся) обязательно спросит: «Ну и нахуя тебе Горчев это нужно?»
Отвечаю: всякого человека время от времени нужно помещать в противоестественные для него обстоятельства, а то он начинает о себе думать слишком много хорошего и приятного.
Ну а потом, как водится, пост, молитва и раскаяние.
Необходимые дополнения.
Клуб Платформа — Некрасова 40 (это угол улицы Восстания) в семь часов, вход бесплатный.
==========
апд.
Говорят в комсомольской правде написали, что будто бы начало в девять и вход сто пятьдесят.
Это грязная ложь. Не верьте жёлтой прессе.
Март
А что. Вроде бы всё было не так уж и страшно.
Все бабы бляди. Выебал её только что, отвернулся покурить, затушил, повернулся обратно — а она уже с кем-то другим ебётся!
Ну ладно бы ебалась потому, что очень ебаться хочется, это как раз было бы понятно, это со мной тоже такое бывает. Но нет, не потому, а по каким-то совсем другим причинам. И оно вот это (с которым ебутся) оно до такой степени чучело, что с ним даже выпивать неприятно, а она ему позволяет в себя хуй засовывать! Да с ним не то что ебаться, с ним вообще ничего нельзя, дура! Тьфу блядь, тьфу и ещё раз тьфу! Ну вот есть же я и какого спрашивается тебе ещё хуя надо?
Всякий петербуржец знает, что на стрелке васильевского острова делать абсолютно нехуй. Я за шесть почти уже лет жизни в Петербурге бывал там от силы раза два и то потому что автобус сломался или ещё что-нибудь. Там рядом нет никаких помещений, где жили бы живые люди — там всё неживое: кунсткамера, зоологический музей, пушкинский дом.
И если хочется выйти оттуда к людям, нужно непременно пройти через Площадь Сахарова. На площади имени покойного академика стоит монумент, изваяный неизвестным, но гениальным армянским скульптором. Гениальность скульптора заключается в том, что Андрей Дмитриевич похож одновременно на ловца пиявок Дуремара и на собственно выловленную им пьявку. Скульптуру эту хочется похлопать по боку и сказать либо «да ничего, ничего, бывает и хуже», либо «ну что ж, каждому по делом его».