Веселый лай раздался нам навстречу. Маленькая собачонка, радостно виляя хвостом, кинулась к старухе, потом подбежала ко мне, обнюхала меня со всех сторон и снова вернулась к хозяйке, радостно подпрыгивая и повизгивая.
Спускаясь с пригорка, я услыхала какое-то чудное пение, невозможно было понять, кто поет, — таким странным показался голос:
Уединенье —
Мне наслажденье,
Сегодня, завтра,
Всегда одно:
Мне наслажденье —
Уединенье.
Эти немногие слова повторялись снова и снова. Звуки этой песни я бы сравнила разве только со сливающимися вдали звуками охотничьего рога и пастушеской свирели.
Любопытство мое было до крайности возбуждено. Не дожидаясь приглашения старухи, я вошла вслед за ней в хижину.
Несмотря на сумерки, я заметила, что комната была чисто прибрана, на полках стояло несколько чаш, на столе какие-то невиданные сосуды, а у окна в блестящей клетке сидела птица. Та самая птица, что так чудно пела.
Старуха кряхтела, кашляла, суетилась и, казалось, не могла найти себе покоя. Она то гладила собачку, то разговаривала с птицей, которая на все ее вопросы отвечала все той же песенкой. Мне казалось, что старуха напрочь забыла обо мне.
Рассматривая ее я не раз приходила в ужас. Лицо ее находилось в беспрестанном движении, голова тряслась, вероятно, от старости, так что я никак не могла словить, соединить в целое ее образ.
Отдохнув немного, она засветила свечу, накрыла крохотный столик и принесла ужин. Казалось, только тут она вспомнила обо мне и велела взять один из плетеных стульев.
Я уселась напротив нее, между нами стояла свеча.
Старушка сложила свои костлявые руки и, громко молясь, продолжала гримасничать, да так, что я чуть не захохотала, но удержалась, боясь рассердить Богом, чудом посланную мне спасительницу.
После ужина она опять стала молиться, а затем указала мне на постель в низкой узенькой комнатке. Сама же легла в большой. Оглушенная всем происшедшим, я быстро заснула, но среди ночи с беспокойством просыпалась, слыша то старухин кашель, то ее разговор с собакой и птицей. Птица вела себя спокойнее всех нас, но тоже несколько раз потихоньку напевала слова из своей песенки. Все это вместе с тихим шелестом берез за окном и трелями невидимого соловья составляло такую странную смесь, что мне казалось, будто я еще не проснулась, а просто из одного сновидения попала в другое, более удивительное.
Поутру старуха меня разбудила и почти тотчас же усадила за работу. Мне велено было прясть, и я, не слыша оскорблений и недовольных окриков, вскоре выучилась этому. Еще я должна была ухаживать за птицей и за собакой, что доставляло мне немало удовольствия.
Я скоро освоилась с хозяйством, и все предметы вокруг стали знакомыми; мне уже казалось, что все так и должно быть, как есть, я перестала думать о странностях старухи, о том, что жилище наше так необычно и так отдалено от людей, и что птица — не простая птица. Красота ее всегда бросалась мне в глаза. Ее оперенье сияло всевозможными цветами, шейка и спинка переливались нежнейшей лазурью и ярчайшим пурпуром, а когда она начинала петь, то так гордо раздувала перышки, что становилась еще великолепнее.
Старуха часто уходила, а возвращалась не раньше вечера. Я выбегала вместе с преданной собачкой ей навстречу, а она называла меня своим дорогим дитятей, доченькой. Никто еще ко мне так не относился, и я полюбила ее, наконец, от чистого сердца, со всем пылом несчастного некогда ребенка. Мне было хорошо и покойно с ней.
По вечерам она учила меня читать. Я скоро освоилась и с этим искусством. Чтение стало для меня в моем уединении источником радости. Я с упоением читала то, что было у старушки — несколько старинных рукописных книг с чудесными сказками.
До сих пор дивлюсь себе, припоминая тогдашний мой образ жизни: не встречаясь ни с кем, я была замкнута в тесном семейном кругу, ведь не только старушка, но и собака, птица, они были для меня членами семьи. Но впоследствии я никак не могла вспомнить странной клички собаки, хотя часто тогда ее окликала.
Так я прожила у старушки четыре года, мне было уже около двенадцати. Моя покровительница становилась ко мне все доверчивее и, наконец, открыла свою тайну. Оказалось, что птица каждый день откладывает по яйцу, в котором находится или жемчужина, или драгоценный камень. Я и прежде замечала, что старушка потихоньку шарит в клетке, только никогда не обращала на это особенного внимания.
И вот наступило время когда она поручила мне собирать в ее отсутствие яйца и бережно складывать в те необыкновенные сосуды, которые так удивили меня, когда я в первый раз переступила порог этой хижины.
Она оставляла мне пищу и долго, несколько недель, месяцев не возвращалась домой. Прялка моя трещала, собака лаяла, чудесная птица пела, а в окрестностях было так тихо, что я не вспомню за то время ни одной бури, ни одного ненастного дня.
К нам не забредал странник, заблудившийся в лесу, дикий зверь не приближался к нашему жилищу. Я была весела и работала с удовольствием помногу каждый день. Быть может, человека следовало бы считать истинно счастливым, если бы он мог так спокойно прожить до самой смерти.
Из того немногого, что мне удалось прочитать, я составила для себя удивительное понятие о людях, и обо всем судила по себе и своему окружению. Когда я думала о веселых людях, то не могла вообразить их иначе, как маленькими собачками. Роскошные дамы казались мне такими, как моя прелестная птица, а все старые женщины походили на мою удивительную старушку.
Я любила читать о любви и воображала себя героиней всевозможных историй. Мне представлялся прекраснейший в мире рыцарь, я наделяла его самыми благородными чертами характера и всерьез душевно сокрушалась, боясь, что он не ответит мне взаимностью. Тогда, чтобы расположить его к себе, я мысленно, а иногда и вслух, произносила трогательные речи…
С тех пор, как меня начали посещать такие фантазии, мне начало нравиться оставаться одной — я становилась полной госпожой в доме.
Собака очень привязалась ко мне и послушно исполняла мою волю, птица охотно отвечала на все вопросы своей песней, сидеть за прялкой было удовольствием — в глубине души не хотелось никаких перемен в моем состоянии.
Старушка, возвращаясь после долгого отсутствия, хвалила меня за прилежание и говорила, что с тех пор, как я занимаюсь ее хозяйством, дела идут гораздо лучше. Она всегда отмечала, что я еще чуть-чудь подросла, а цвет моего лица доставляет ей удовольствие, одним словом, обходилась со мной, как с родной и любимой дочерью.
— Ты радуешь меня, дитя, — сказала она однажды, — если и впредь будешь такой славной, тебе всегда будет хорошо. Запомни: худо бывает тем, кто уклоняется от прямого пути, не избежать им наказанья, хотя, может быть, и запоздалого.
Покуда она говорила, я, будучи от природы живой и проворной, казалось, была занята другим и не обращала внимания на слова, но ночью я припоминала их и не могла понять, что же разумела под сказанным старушка. Я никак не могла понять до конца смысл ее слов, но мне почему-то все время казалось, что рядом с ними вспыхивает блеск драгоценных камней, которыми одаривала скромное жилище удивительная певунья в клетке.
Мне минуло четырнадцать. И какое это несчастье для человека, что он приобретая рассудок, теряет вместе с тем невинность души. Мне стало ясно, что только от меня зависит, унести ли в отсутствие старухи птицу и ее драгоценности, отправившись на поиски того мира, о котором я читала, или нет. А там, может быть, найти того прекрасного рыцаря, который, несмотря на свою нематериальность, захватил все мои помыслы.
Сначала мысль эта не особенно меня волновала, но однажды, когда я сидела за прялкой, она полностью овладела мной. И я так углубилась в нее, что мысленно уже видела себя в богатом уборе, окруженной рыцарями и принцами. После таких мечтаний было неприятно, оглядевшись вокруг, увидеть убогую обстановку бедного жилья и себя в обносках. Старушка ничего не замечала, ей было достаточно того, что я при ней.
Однажды покровительница моя вновь собралась в дальний путь, предупредив, что на этот раз ее отсутствие будет более продолжительным. На прощанье она дала мне несколько наставлений по хозяйству, но я ее почти не слушала — какой-то страх охватил меня.
Долго я смотрела ей вслед, не понимая причины своей внезапной тревоги. У меня было такое чувство, словно я вот-вот что-то изменю, приму какое-то решение, хотя совершенно не отдавала себе отчет, какое именно.
Никогда я не заботилась более прилежно о собачке и птице, они стали милее моему сердце, чем когда-либо. Спустя несколько дней после ухода старухи, я проснулась с твердым решением бросить хижину и унести с собой птицу. Мне захотелось увидеть другую жизнь. Сердце во мне болезненно сжималось, в душе шла какая-то борьба, словно состязались два враждебных духа. Мгновеньями мое тихое уединение представлялось прекрасным, но затем меня снова захватывала мысль о незнакомом, но чарующем мире.
Собачка, что-то чувствуя, прыгала вокруг меня, заглядывая в глаза. Но нечто толкало меня, не давая больше времени на раздумья. И вдруг я схватила собачку, крепко привязала ее в комнате и взяла в руки клетку с птицей. Собака, удивленная и испуганная таким непривычным для нее обращением, рвалась с поводка и визжала, она смотрела на меня умоляющим взглядом, но я боялась брать ее с собой. Затем я спрятала в мешочек один из сосудов с драгоценностями, оставив остальные на месте.
Птица начала как-то чудно вертеть головой, когда я вышла с ней за двери. Собака выла, силясь оборвать ремешок. Она хотела побежать за мной, но поневоле должна была остаться.
Избегая диких скал, я пошла в противоположную сторону.
Долго еще слышался лай и визг собачки, и это доставляло мне боль.
Птица несколько раз встрепенулась, собираясь запеть, но, вероятно, непривычность обстановки останавливала ее.