(1) жизнь: такой долг возвращают с процентами.
Что ни утро, становится к школьной доске: ничего другого она не умеет. Положа руку на сердце, она не умеет и этого, зато научилась - за последние годы - хорошо скрывать своё бессилие, своё неумение, свою ненависть.
Заставьте их замолчать! Зашейте им рты!
«Гилберт, завяжи шнурки. Саманта, отпусти Гилберта, пусть завяжет шнурки. Шимон, верни Саманте резинки и помоги Гилберту завязать шнурки. Гилберт, оставь Саманту, завяжи чёртовы шнурки. Гилберт, ты меня слышишь?»
Она сама себя не слышит. Никто никого не слышит. Она заперта здесь навсегда… или, по крайней мере, - до завершения кальпы.
«Гилберт!»
Гилберт резко дёргает шнурок, шнурок рвётся, и в это мгновение в голове её лопается невидимая струна. Вопли, гул, гомон, всё сливается в звенящий поток, состоящий из множества разнокалиберных голосов. Я падаю, - говорит она, но не слышит звука собственного голоса.
«Благоутробие» звучит в ней и в окружающем пространстве. Звенит, растекается в воздухе, течёт в её венах. Теперь она точно знает, что это такое, но когда она очнётся, «благоутробие» вновь потеряет смысл, и ей придётся пуститься на поиски.
- Ривка заболела, - говорит Гилберт.
- Она упала и ударилась головой, - говорит Саманта.
- Её повезут в больницу и вылечат, - говорит Шимон.
- БЛАГОУТРОБИЕ, - говорят, шепчут, поют они - все до единого, разом, сами не зная об этом.
Пенсия
Зовите меня просто «г-н Коэн», - говорит он чиновнику. Тот кисло улыбается и просит предъявить паспорт.
Зачем? - удивляется г-н Коэн, - я хорошо знаю, кто я такой.
Но я-то этого не знаю! - возражает чиновник.
Но ведь я вам подсказываю!
Извините, мне нужно удостовериться, - тихонько говорит чиновник, стараясь сохранять спокойствие.
Неужели непонятно, - свирепеет на глазах г-н Коэн, - что я не стану носить с собой эту дурацкую бумажку только ради того, чтобы каждый встречный мог удостовериться в том, что я - это я, а не Шимон Перес. Посмотрите на меня внимательно, молодой человек. Я похож на Шимона Переса? А в профиль?… А в полупрофиль?… Удостовериться! А если завтра вам вздумается покемарить на рабочем месте, я по-вашему должен притащить в банк раскладушку?
Но… - пытается возразить чиновник.
Никаких «но»! - выкрикивает г-н Коэн. - Я - это я, и никто не смеет подозревать меня в обратном!
Это же г-н Коэн, - говорит начальница отделения, - один из наших старейших клиентов. Ещё дед мой его обслуживал - в этом самом помещении… Прошу прощения, г-н Коэн, Маркус - наш новый работник, он ещё многого здесь не знает.
Ничего страшного, - миролюбиво кивает г-н Коэн, - тупоголовых кретинов везде хватает. Мне, пожалуйста, пять тысяч лир наличными. И побыстрее. Я собираюсь сделать кое-какие покупки.
Но ведь лиры давным-давно вышли из обращения! - чуть не плачет чиновник.
В самом деле? - удивляется г-н Коэн. - В таком случае я согласен на пять тысяч чего-нибудь шуршащего. Что там у вас теперь в сейфах и кассах… вот этого самого.
Портрет
- Ты ведь не думала, что мы станем держать здесь кого бы то ни было за красивые глазки? - спрашивает Сэми.
- А я сегодня платье купила, - говорит Яэль, - вернее, целых три платья.
- Поздравляю, - кривится Сэми. - Ты уволена.
Яэль нежно улыбается в ответ и опускает глаза. Интересно, «Макинтош» застрахован? Хрена лысого он застрахован… у них тут вообще ничего не застраховано - за исключением жизни и здоровья работничков.
«ЖЖ»: жуткие жмоты…
Сэми внимательно рассматривает её - будто видит впервые. Наконец, складывает лицо в привычный офисный кукиш и принимается оправдываться:
- Мне очень жаль, дорогая. Я до последнего момента надеялся, что всё уладится… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь…
Яэль вздыхает, взгляд её бессмысленно скользит по стене. Все эти дипломы: университет, курсы повышения квалификации, какие-то международные маркетинговые семинары… Её бывший начальник - дипломированный придурок. А вот - фотография: Сэми и Ариэль Шарон в обнимку. Качественный снимок. Сразу видно, профи работал… А главное - рама хорошая. По всем статьям подходящая… С него и начнём…
- Пользуйся моментом, - подмигивает Сэми, - по закону я обязан предупредить тебя за месяц до увольнения. Так что у тебя - оплаченный отпуск, законный, заслуженный…
Яэль задумчиво кивает, встаёт с места и медленно, словно бы - нехотя, идёт к стене.
- И сегодня же позвони страховому агенту, - продолжает Сэми, - в случае увольнения полагается солидная компенсация. Так что - тебе, солнышко, все карты в руки… Без обид?
- Без обид… - смеётся Яэль и аккуратно снимает портрет со стены.
- Это Ариэль Шарон, - зачем-то сообщает Сэми.
- Я знаю, - отвечает Яэль, осторожно, на вытянутых руках уносит тяжёлый портрет к столу. Рама цельнометаллическая, сама просится в руку. Яэль легонько постукивает уголком рамы по стеклу дорогого монитора. Примериваясь…
В конце концов, это - ничуть не сложнее, чем игра в гольф… чем игра в гольф…
Полуденное
Зимнее солнце - ватно-марлевое. Хирург Небесный пинцетом приподнимает случайного прохожего и двигает его по квадратам-кварталам. Вот он на улице Базель, а вот - на Флорентине, где турки играют в шеш-беш и раскуривают кальян.
Штрих-пунктирное: тут-там /// там-тут. Люди скользят в пространстве, оставляя в кильватере тусклый зеркальный след.
Нечаянное
Она частенько ловит себя на том, что повторяет вслух обрывки внутреннего диалога (что ты там бормочешь? - кривится мама), глаголы и прилагательные, отдельные слова и целые фразы. Слова - лазутчики сновидений: каждое из них имеет вкус, цвет и запах; озвученные, выпущенные в мир, они лопаются, подобно мыльным пузырям, старятся и увядают на глазах, гибнут, придавленные грузом бытовых обстоятельств.
Дремучий лес слов. Её игра, её стыдное наслаждение.
За завтраком она сказала - вдруг, невзначай: «возьмите себя в руки, мистер Кук», а когда мама спросила, кто такой, чёрт возьми, этот Кук, Рахель пожала плечами и улыбнулась своей «лунной» улыбкой, которую мама не переваривает (совсем спятила, милая? Не делай так больше!).
Вот и теперь, Рахель смотрит на седовласого покупателя-адвоката, больше похожего на доброго телесвященника, чем на защитника слабых и угнетённых миллиардеров, которого за три минуты и тридцать три секунды знакомства успела окрестить про себя Пиджаком, и - неожиданно для себя самой - произносит: «это просто испытание верностью».
- Кем?… Что?… - переспрашивает Пиджак, роняя на пол фигурный лифчик от Мучо Крауса.
Рахель смотрит на него - строго и участливо, как на двоечника, ляпнувшего - невовремя и невпопад.
- Прошу прощения… - Пиджак вне себя от смущения.
Рахель снисходительно улыбается в ответ: пустое, проехали.
Нервы
Ран скорым шагом пересекает бульвар Бен-Гурион, останавливается у киоска, где разливают в пластиковые стаканы свежий фруктовый сок, но тут оживает мобильный: на проводе - Коби (Толстяк) Минцер.
- Здравствуй, скотина, - говорит Коби. Начало многообещающее. Ласково, с мягкими кошачьими интонациями. У Рана на мгновение останавливается сердце.
- Вообще-то я сплю, - нагло врёт он в трубку. Коби хихикает:
- Не морочь мне голову, я слышу, что ты - на улице. Может, тебе колыбельную спеть? Ты почему до сих пор не в койке? Собрался притопить на дежурстве?
- Я… - начинает Ран, но Толстяк резко обрывает его:
- Скажи мне, ты в самом деле, простигоссссподи, думаешь, что это смешно?
- Что… - успевает сказать Ран.
Коби делает короткий вдох и принимается орать в трубку, да так, что Рану приходится отодвинуть мобильник подальше от уха:
- Я тебя, героинщик хренов, из психушки вытащил! Ты почему меня так подставляешь, а?!!
- Да что случилось?!! - воет Ран. Он любит свою работу. Он любит музей. Любит тихие ночные часы - с книжкой и плейером, одинокие прогулки по залам и коридорам с фонариком. А ещё он любит японскую гравюру и всё ещё надеется дождаться следующей выставки.
- Погоди-ка… - тихонько говорит Коби. - Ты точно ничего не знаешь?
- Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ! - орёт в трубку Ран.
- Хм… ну ладно. Я тебе позже перезвоню. Бывай. Извини, что… хм… гм… сам понимаешь…
- Погоди! Ты можешь хоть в раз в жизни…
Но Коби уже отключился, повесил трубку. Ран дрожащими пальцами набирает номер Коленьки:
- Тебе Коби звонил?
- Пока нет. Но - позвонит, будь уверен!
Коленька мерзко хихикает, и Ран чувствует волну иссушающей ненависти, такой горячей, что, кажется, асфальт пузырится и закипает под ногами.
Он садится на лавочку и внимательно слушает, стараясь не поддаваться эмоциям.
Этим утром один из посетителей обратил внимание администратора на запертую туалетную кабинку в южном крыле здания. Музейные кабинки запираются только изнутри. Вначале думали, что кто-то вошёл и уснул или, возможно, потерял сознание, или кое-что похуже: музейные тётеньки полчаса стучали и звали, но так и не дождались ответа, и тогда, наконец, администратор вызвал плотника. А заодно - полицейских. Во избежание. Дверь взломали, и что же они там обнаружили?
- Ччччто? - изо всех сил пытаясь сдержаться, выдавливает Ран.
Картонную табличку 15х10 см. с узеньким чёрным кантом, аккуратно приклеенную к унитазной крышке. На табличке - одно-единственное слово, кегль «Таймз нью роман», 12 пунктов - и какое?
- Какое? - корчится Ран.
- Какаю.
- Что?
- «Какаю». Такое слово. Крышка закрыта. К ней приклеена табличка. И на табличке написано, вернее - напечатано: «какаю».
- Ты что, дурак?
- Я не дурак, - с лёгким возмущением отвечает Коленька, - я - художник. Это вы, сволочи, меня в сторожа записали. А я - не сторож, понятно тебе? Я - художник-концептуалист.
- Ты покойник. Ты - убийца. Ты, мать твою, нацист. Ты хоть понимаешь, что я пережил пару минут назад?