Мальчики играли во дворе; у младшего на груди сияла та самая золотая звезда, которая украшала ёлку в счастливейший вечер её жизни. Теперь он прошёл, канул в вечность, ёлке тоже пришёл конец, а с нею и нашей истории.
Всё на свете имеет свой конец!
Ганс Христиан АндерсенСнеговик
– Так и хрустит во мне! Славный морозец! – сказал снеговик. – А ты что таращишься на меня, пучеглазое? – Это он про солнце говорил, которое как раз заходило. – Впрочем, валяй! Я и не моргну!
Вместо глаз у него торчали два осколка кровельной черепицы, вместо рта красовался обломок старых граблей.
На свет он появился под радостные «ура» мальчишек, под звон бубенчиков, скрип полозьев и щёлканье извозчичьих кнутов.
Солнце зашло, и на голубое небо выплыла луна, полная, ясная!
– Ишь, с другой стороны ползёт! – сказал снеговик. Он думал, что это опять солнце показалось. – Ах, как бы мне ухитриться как-нибудь сдвинуться! Так бы и побежал туда на лёд покататься, как мальчишки! Беда – не могу сдвинуться с места!
– Вон! Вон! – залаял старый пёс. – Солнце живо выучит тебя двигаться! Я видел, что было в прошлом году с таким, как ты, и в позапрошлом тоже! Вон!
– О чём ты толкуешь, старый дружище? – спросил снеговик. – Вон та пучеглазая выучит меня двигаться? – Снеговик говорил про луну.
– Много ты мыслишь! – ответил цепной пёс. – Ну да, ведь тебя только что вылепили! Та, что глядит теперь, – луна, а то, что ушло, – солнце; оно опять вернётся завтра. Уж оно подвинет тебя – прямо в канаву!
– Вот не пойму я тебя что-то! – сказал снеговик. – А сдаётся, ты сулишь мне недоброе! То красноглазое, что зовут солнцем, тоже мне не друг, я уж чую!
– Вон! Вон! – пролаяла собака, три раза повернувшись вокруг самой себя, и улеглась в своей конуре спать.
Погода и в самом деле переменилась. К утру вся окрестность была окутана густым, тягучим туманом; потом подул резкий леденящий ветер и затрещал мороз. А что за красота, когда взошло солнышко!
Деревья и кусты в саду стояли все покрытые инеем, точно лес из белых кораллов! Плакучая берёза, колеблемая ветром, казалось, ожила; длинные ветви её с пушистою бахромой тихо шевелились – точь-в-точь как летом! Вот было великолепие! Встало солнышко… Ах, как всё вдруг засверкало и загорелось крошечными, ослепительно-белыми огоньками! Всё было точно осыпано алмазною пылью, а на снегу переливались крупные бриллианты!
– Что за прелесть! – воскликнула молодая девушка, вышедшая в сад с молодым человеком. Они остановились как раз возле снеговика и смотрели на сверкающие деревья. – Летом такого великолепия не увидишь! – добавила она, вся сияя от удовольствия.
– И такого молодца тоже! – сказал молодой человек, указывая на снеговика. – Он бесподобен!
Девушка засмеялась и пустилась с молодым человеком по снегу вприпрыжку.
– Кто такие эти двое? – спросил снеговик цепную собаку. – Ты ведь живёшь тут подольше меня; знаешь ты их?
– Знаю! – пролаяла собака. – Она гладила меня, а он бросал косточки; таких я не кусаю.
– А что они из себя изображают? – поинтересовался снеговик.
– Ну так ведь они господа! – ответил пёс. – Куда как мало смыслит тот, кто только вчера вылез на свет божий! Я всех, всех знаю здесь! Да, я знавал времена получше!.. Не мёрз тут в холоде на цепи! Вон! Вон!
– Славный морозец! – сказал снеговик. – Ну, ну, рассказывай! Только не греми цепью, а то меня просто коробит!
– Вон! Вон! – залаял цепной пёс. – Я был щенком, хорошеньким щенком, и лежал на бархатных креслах там, в доме, лежал на коленях у знатных господ! Меня целовали в мордочку и вытирали лапки вышитыми платками! Звали меня Милкой, Крошкой!.. Потом я подрос, и меня подарили ключнице, я попал в подвальный этаж. Так вот, в той каморке я и зажил как барин! Ел я тоже не хуже, если не лучше! У меня была своя подушка, и ещё там была печка, самая чудеснейшая вещь на свете в такие холода! Я даже уползал под неё!.. О, я и теперь ещё мечтаю об этой печке! Вон! Вон!
– Разве так уж хороша печка-то? – спросил снеговик. – Похожа она на меня?
– Ничуть! Вот сказал тоже! Печка черна как уголь, у неё длинная шея и медное пузо! Она так и пожирает дрова, огонь пышет у неё изо рта! Рядом с нею, под нею – настоящее блаженство!
Снеговик посмотрел в окно и в самом деле увидал чёрную блестящую штуку с медным животом; в животе светился огонь. Его вдруг охватило такое страшное желание, – в нём как будто зашевелилось что-то… Что такое нашло на него, он и сам не знал и не понимал, хотя это близко всякому человеку, если, разумеется, он не снеговик.
– Зачем же ты ушёл от неё? – спросил снеговик пса, он чувствовал, что печка – существо женского пола.
– Пришлось поневоле! – ответил цепной пёс. – Они вышвырнули меня и посадили на цепь. Я укусил за ногу младшего барчука – он хотел отнять у меня кость! «Кость за кость!» – думаю себе… А они осердились, и я оказался на цепи! Потерял голос… Слышишь, как я хриплю? Вон! Вон! Вот тебе и вся история!
Снеговик уже не слушал; он не сводил глаз с подвального этажа, с каморки ключницы, где стояла на четырёх ножках железная печка величиной с самого снеговика.
– Во мне что-то странно шевелится! – сказал он. – Неужели я никогда не попаду туда? Это ведь такое невинное желание, отчего бы ему не сбыться! Это моё самое заветное, моё единственное желание! Где же справедливость, если оно не сбудется? Мне надо туда, к ней… Прижаться к ней во что бы то ни стало, хоть бы разбить окно!
– Туда тебе не попасть! – возразил цепной пёс. – А если бы ты и добрался до печки, то тебе конец! Вон! Вон!
– Мне уж и так конец подходит, того и гляди свалюсь!
Целый день снеговик стоял и смотрел в окно; печка светила так мягко, как не светить ни солнцу, ни луне! Куда им! Так светит только печка, если брюшко у неё набито. Когда дверцу открыли, из печки метнулось пламя и заиграло ярким отблеском на белом лице снеговика. В груди у него тоже горело пламя.
– Не выдержу! – сказал он. – Как мило она высовывает язык! Как это идёт ей!
Ночь была длинная, длинная, только не для снеговика; он весь погрузился в чудесные мечты – они так и трещали в нём от мороза.
К утру все окна подвального этажа покрылись прекрасным ледяным узором, цветами; лучших снеговик и желать не мог бы, но они скрыли печку! Мороз так и трещал, снег хрустел, снеговику радоваться да радоваться бы, так нет! Он тосковал о печке! Он был положительно болен.
– Ну, это опасная болезнь для снеговика! – сказал пёс. – Я тоже страдал этим, но поправился. Вон! Вон! Будет перемена погоды!
И погода переменилась, началась оттепель.
Звонко зазвенела капель, а снеговик таял на глазах, но не говорил ничего, не жаловался никому, а это плохой признак. В одно прекрасное утро он рухнул. Осталось торчать только что-то вроде железной согнутой палки, на которой мальчишки и укрепили его.
– Ну, теперь я понимаю его тоску! – сказал цепной пёс. – У него внутри была кочерга! Вот что шевелилось в нём! Теперь всё прошло! Вон! Вон!
Скоро прошла и зима.
– Вон! Вон! – лаял цепной пёс, а девочки на улице радостной песней встречали весну.
Ганс Христиан АндерсенДевочка со спичками
Морозило, шёл снег, на улице становилось всё темнее и темнее. Это было как раз в вечер под Новый год. В этот-то холод и тьму по улицам пробиралась бедная девочка с непокрытой головой и босая. Она, правда, вышла из дома в туфлях, но куда они годились! Огромные-преогромные! Их до этого носила мать девочки, и они слетели у малютки с ног, когда она перебегала через улицу, испугавшись двух мчавшихся мимо карет. Одной туфли она так и не нашла, другую же подхватил какой-то мальчишка и убежал с ней, говоря, что из неё выйдет отличная колыбель для его детей, когда они у него будут.
И вот девочка побрела дальше босая; ножонки её совсем покраснели и посинели от холода. В стареньком передничке у неё лежало несколько пачек серных спичек; одну пачку она держала в руке. За целый день никто не купил у неё даже спички – она не выручила ни гроша. Голодная, иззябшая, шла она всё дальше, дальше… Жалко было и взглянуть на бедняжку! Снежные хлопья падали на её прекрасные, вьющиеся белокурые волосы, но она и не думала об этой красоте. Во всех окнах светились огоньки, по улицам пахло жареными гусями: был канун Нового года, – вот об этом она и думала.
Наконец крошка уселась в уголке, за выступом одного дома, съёжилась и поджала под себя ножки, чтобы хоть немножко согреться. Но нет, стало ещё холоднее, а домой она вернуться не смела, ведь она не продала ни одной спички, не выручила ни гроша – отец прибьёт её! Да и не теплее у них дома! Только что крыша над головой, а ветер так и гуляет по всему жилью, несмотря на то что все щели и дыры тщательно заткнуты соломой и тряпками. Ручонки её совсем окоченели. Ах! Одна крошечная спичка могла бы согреть её! Если бы только она смела взять из пачки хоть одну, чиркнуть ею о стену и погреть пальчики!
Наконец малышка решилась и вытащила одну. Чирк! Как она зашипела и загорелась! Пламя было тёплое, ясное, и, когда девочка прикрыла его от ветра, ей показалось, что перед нею горит свечка. Странная это была свечка: девочке чудилось, будто она сидит перед большой железной печкой с блестящими медными ножками и дверцами. Как славно пылал в ней огонь, как тепло стало малютке! Она вытянула было и ножки, но… огонь погас. Печка исчезла, в руках у бедняжки остался лишь обгорелый конец спички.
Вот она чиркнула другою; спичка загорелась, пламя её упало прямо на стену, и стена стала вдруг прозрачной, как кисейная. Девочка увидела комнату, накрытый белоснежной скатертью и уставленный дорогим фарфором стол, а на нём жареного гуся, начинённого черносливом и яблоками. Что за запах шёл от него! Лучше же всего было то, что гусь вдруг спрыгнул со стола и, как был с вилкой и ножом в спине, так и побежал вперевалку прямо к девочке. Тут спичка погасла, и перед девочкой опять стояла одна толстая холодная стена.