– Я слышал, – кивнул Робер. – Раньше этого человека звали виконт Валме.
И «этот человек» увязался за Вороном в Фельп, а вернулся урготским графом. Скотина!
– Не напоминайте ему об этом! – всплеснул ручками барон. – Эта рана еще свежа…
– Не беспокойтесь, – заверил хозяина Эпинэ, – но если госпоже баронессе угодно…
– Никоим образом! – Лицо маленького барона стало решительным. – Марианна ценит прошлое, но не в ущерб настоящему. Я надеюсь… Нет! Я настаиваю, чтобы вы чувствовали себя у нас, как дома, кто бы ни играл в карты в гостиной, а Марсель Ченизу – чудесный человек. Чудеснейший! Представьте себе, он завел себе собаку львиной породы. Это так необычно, но идемте же!
– Как вам угодно, – пробормотал Робер. Встреча с бывшим Валме не радовала, но повидать его не мешает. Конечно, если гость заявит права на хозяйку, будет не до разговоров, но тут уж решать Марианне, и только Марианне, а она вряд ли выберет того, кто предал Алву.
– Дорогая, – возвестил барон, пропуская гостя вперед, – смотри, кого я привел!
– Эпинэ! – проворковала баронесса, протягивая вперед обе руки. – Вы несносны! Я не видела вас целых два дня…
Восседавшая на юбках хозяйки левретка, разделяя возмущение Марианны, залилась визгливым тявканьем, но была немедленно подхвачена бароном и выдворена за пределы комнаты. Щелкнул замок, защебетала морискилла.
– Сударыня, – Робер поднес к губам нежные пальчики, на среднем горел присланный им рубин, – прошу меня простить, я пришел, как только смог.
– Драгоценная, – подал голос развалившийся в кресле высокий щеголь, – будьте милосердны! Увы, первые маршалы, в отличие от послов, почти всегда заняты.
– Дорогой Робер, – пропел Капуль-Гизайль, – разрешите вам представить графа Ченизу. Он наш старый друг.
– Рад вас видеть в добром здравии, герцог. – Щеголь поднялся из кресла и отвесил изящный поклон. – А вы изменились… Эта белая прядь надо лбом, она просто великолепна!
Может, и великолепна, Иноходец об этом как-то не думал, но выглядящий как причуда куафера бездельник и невыспавшийся маршал смотрят на жизнь разными глазами.
– Вы раньше встречались? – удивилась баронесса. – Я не знала.
– Очень давно. – Марсель не замедлил чмокнуть ручку красавицы. – Не уверен, что господин маршал меня помнит. В юности я пару раз заезжал в Эпинэ по приглашению брата вашего друга. Мы вместе были в Лаик, потом судьба нас развела.
Да уж, развела… Один лежит в Ренквахе, другой бродит по дамским будуарам и носит камзолы цвета персика.
– Я помню вас, – буркнул Робер, не зная, о чем говорить. За дверью раздалось царапанье и обиженное тявканье, оборвавшееся звенящим грохотом.
– Не обращайте внимания, – посоветовала Марианна, – это ни в коем случае не разбойники.
– Как сказать! – разволновался барон. – Там моя лучшая ваза. Среднегальтарский период… «Волк Агмарена на террасе Мечей»… Прошу меня простить.
Барон исчез за полускрытой обивочным шелком дверью. В этом доме не поймешь, где настоящая дверь, где – ложная. Баронесса засмеялась:
– Господа, я вас ненадолго покину. Боюсь, Коко потребуется моя помощь или утешение. Будьте благоразумны.
– Разумеется, – пообещал однокорытник Мишеля. Несмотря на полноту, он двигался ловко и изящно. Надо полагать, сказались балы и мистерии.
– Герцог, полагаю, вам следует знать, что Марианна не имеет обыкновения спускаться. Став урготским графом, я мог потеснить талигойских виконтов и баронов, но спорить с герцогом и маршалом не намерен.
– Вы откровенны, – протянул Робер, разглядывая холеное, обрамленное русыми локонами лицо.
– Разумеется, – улыбнулся Ченизу, или как его там теперь, – ведь я же дипломат, а дипломаты, когда нет другого выхода, всегда откровенны.
– Когда вы переедете в свой особняк? – Зачем он спрашивает, не все ли равно, когда сынок Валмона займет отцовский дом.
– Мой особняк? – Щеголь знакомо, слишком знакомо поднял бровь. – Вы шутите? В посольстве намного удобней, и потом, став ласточкой, нельзя остаться борзой. Тот, кто этого не поймет, уподобится не собаке, но нелетающей птице. Я имею в виду курицу.
– У вас странная логика, граф, – произнес подхваченную у кого-то фразу Робер, – но она не лишена смысла.
– Еще бы. – Валме усмехнулся и щелчком расправил кружева цвета топленого молока. – Признайтесь, я вам неприятен?
– Неприятен? – переспросил Эпинэ, борясь с искушением согласиться. – Вы были гостем моего брата, сейчас вы посол дружественной державы. Почему вы должны быть мне неприятны?
– Ну, потому же, почему я неприятен Мевену. – Посол Фомы ослепительно улыбнулся. – Военные плохо понимают людей, ценящих собственную жизнь, и совсем не понимают тех, кто ценит комфорт. А я ценю, чего и вам советую.
– Марсель! – Золотистая дверца распахнулась, и в комнату ворвался истошный визг, перемежаемый дружелюбным урчаньем. – Марсель! Скорее… Коко не в состоянии спасти Эвро из пасти вашего чудовища…
Глава 6 Старая Придда
Крыши, стены, карнизы, шпили ослепительно и весело искрились. Соль в Гальбрэ тоже сверкает, но ее блеск и снежное северное мерцание рознились, как звериный оскал и девичья улыбка. Зимний день в Старой Придде дарил радость, яркую, неожиданную и звонкую, словно в детстве или во сне.
– Я обещал вчера солнце? – осведомился подкравшийся Вальдес. – Обещал или нет?
– Обещал, – честно признал Луиджи, – и тебе поверили.
– Они меня знают, – Кэналлиец удовлетворенно кивнул, – а драться полезней с утра и на свежем воздухе.
– Таким утром уместней стихи писать. – Луиджи запрокинул голову, глядя на облитые светом флюгера. – Одна беда, холодно, долго не простоять.
– Моя бергерская половина с тобой не согласна, а марикьярская уповает на бергерские же одежки. Бери с нее пример и не бойся.
– Я не боюсь, – засмеялся фельпец, – но у тебя одна половина мерзнет, а у меня – обе.
– Я пошлю гонца госпоже Гогенлоэ, и она завалит тебя шерстяными подштанниками. Ради дочерей. – Вальдес подхватил Луиджи под руку и поволок на верхний двор. Там солнца было еще больше, солнца и синевы.
– Мы первые. – Луиджи оглядел утоптанный снег и бороду сосулек на карнизах галереи. – Пока все соберутся, я успею…
– Жениться, – услужливо подсказал Вальдес.
– Я тебе четыреста раз говорил, – огрызнулся фельпец, – я никогда не женюсь. После Поликсены я не смогу привязать себя на всю жизнь к какой-нибудь женщине!
– А к мужчине? – шелковым голосом уточнил Ротгер. – Ты меня предупреди, если что, я к дядюшке сбегу.
– Тварь закатная! – с чувством произнес Джильди. Злиться на Ротгера было еще глупей, чем с ним спорить. Адмирал жил, сражаясь и танцуя, любовь для него была такой же нелепицей, как и смерть. Он в них просто не верил.
– Ты полагаешь? – Кэналлиец непринужденно поклонился. – Что ж, всегда к твоим услугам… Когда ты наконец поймешь, что верность – это зола любви? Пока горит огонь, ее нет и быть не может. Остается верность – любовь погасла…
– Ты не любил, – отмахнулся Луиджи, – ты не поймешь.
– Где уж мне, – сверкнул зубами Вальдес. – Любовь – это по части дядюшки Везелли, да продлятся его дни до скончания… тетушки. О, а вот и наши жизнерадостные друзья, как молодые, так и не слишком. А Кальдмеер помолодел… Надо полагать, ему снятся веселые сны…
Смотреть против солнца всегда непросто, но Луиджи помнил вчерашних спорщиков наперечет, потому и узнал. Генерал Ариго и молодой Савиньяк доказывали, что на дриксенской классике теперь не выехать, а белокурый барон с жутким именем заступился за старую школу. Разумеется, Руппи фок Фельсенбург этого не вынес, а Савиньяк с восторгом вцепился в предложение доказать свою правоту клинком. Теньент с лейтенантом были готовы начать немедленно, но барон объявил, что поздний час и выпитое вино не способствуют выяснению истины.
– Надеюсь, Ледяной поставит на свое отечество в лице своего же адъютанта, – предположил Вальдес. – Иначе зачем бы ему было выползать?
– А ты ставишь на Арно? – предположил Луиджи.
– Нет, я за моряка. – Вальдес по-кошачьи сощурился. – Нас тут слишком мало, а дядюшка Везелли чем дальше от моря, тем несносней. Проиграть тебе золотой?
– Я тоже за Руппи, – признался Луиджи. – Думаешь, Савиньяк сильнее?
– Ну, должен же он поднабраться от братцев, а те – от Алвы. Добрый день, господа. Господин адмирал цурзее, я намерен поставить десять таллов на Руперта фок Фельсенбурга. Вас это не шокирует?
– Никоим образом. – Ледяной Олаф тронул шрам и неожиданно улыбнулся. – Более того, господин вице-адмирал, когда у меня появятся десять таллов, я их поставлю на вас.
– Вас неправильно поймут в Эйнрехте, – поджал губы Вальдес. – Хотя на Бермессера я бы не поставил и сосульки.
– Господа Савиньяк и фок Фельсенбург готовы. – Командор явно был человеком дела. – Нужно оговорить условия и, при желании, заключить пари.
– А что тут думать? – удивился генерал Ариго. – Обычный бой до четырех уколов. Затем можно повторить. После перерыва.
– Только шпага? – Арно Савиньяк улыбался совсем как Эмиль.
– Разумеется, – кивнул Ариго, – классика кинжала не предусматривает, что, между нами, свидетельствует не в ее пользу. Я уже говорил, что дриксенская школа – это линарец для парадов.
– Да, Герман, – подтвердил барон, – ты это вчера говорил, но я с тобой не согласен. Я высоко ценю северную школу, которую по недоразумению называют дриксенской. Пять таллов.
– Десять на юг, – сверкнул глазами Ариго. – Ойген, принимаешь?
– Вне всякого сомнения. – Нудного барона звали Ойгеном, но фамилию его Луиджи все равно не помнил. – Кто-нибудь готов к нам присоединиться?
– Десять на господина фок Фельсенбурга. – Вальдес подмигнул Кальдмееру. – Школы, названия… Кому все это надо? Решают люди, а выбирает море.
– Господин Кальдмеер, господин Джильди, – педантично уточнил Ойген, – вы принимаете участие?