Они спрятали еду, расселись по каноэ и поплыли к «Цитадели справедливости». К своему крайнему удивлению, они оказались возле этого крохотного суденышка буквально через минуту.
Абисмилла принялся ощупывать собственное тело – ребра, нос и колени, – решив, что неожиданно превратился в великана. Его спутники вели себя спокойнее, однако искусно сработанная модель вызывала крайнее удивление и у них. Ее рангоуты и палубы были темнее промасленного ореха, сталь корпуса своим цветом походила на китовый бок, бронзовые детали потускнели так, словно корабль этот уже не один год плавал по морю, а не стоял под стеклом витрины.
– Смотри-ка, – протянул Хампстоун Джон, указывая на маленькие белые буквы, – здесь какая-то надпись.
– Что такое? – спросил Возничий Волопас, озадаченно глядя на дымовую трубу.
– Вот это, – буркнул в ответ Хампстоун Джон, ткнув пальцем в нос корабля.
Возничий Волопас стал ощупывать пальцами крохотный якорь.
– Эта штучка?
– Нет, вот эти беленькие крючочки.
– Понятно… А для чего они здесь сделаны?
– Это как слово, только без звука.
– Слово без звука? – изумленно переспросил Возничий и вместе с Абисмиллой залился звонким смехом. Известный своей мудростью Хампстоун Джон порой говорил несусветные глупости.
Миниатюрный кораблик не обладал для них особой ценностью, однако они решили прихватить его с собой и взяли на буксир, привязав нос кораблика к корме одного из каноэ. Сни благополучно добрались до середины озера и вдруг явственно услышали громкий детский плач. Рыбаки разом перестали грести и изумленно обернулись, пытаясь найти источник этого звука. Хампстоун Джон принялся ворошить груду тряпья, лежавшую в его лодке, решив, что кто-то забыл в ней своего ребенка или оставил его намеренно, решив подшутить столь странным образом. Ребенка в лодке не оказалось, однако детский плач стал еще громче. Хампстоун Джон принялся выбирать веревку, к которой была привязана «Цитадель справедливости», и тут же понял, что плач доносится именно из этого странного маленького кораблика. Он снял с пояса палаш и вскрыл палубу кораблика таким ударом, каким обычно разбивают яйцо. Подобно всем болотным жителям, он прекрасно владел мечом и потому, нанося этот удар, учитывал толщину и плотность дерева, благодаря чему содержимое кораблика осталось совершенно невредимым. В следующее мгновение, когда Хампстоун Джон уже возвращал меч в ножны, рыбаки увидели, что внутри распадавшегося надвое кораблика лежит маленький ребенок. Возничий Волопас подхватил ребенка, не дав ему упасть в воду, и бросил его на лежавшие в лодке мешки, после чего рыбаки как ни в чем не бывало вновь заработали веслами. Говорить тут было решительно не о чем. Абисмиллу подобные вещи совершенно не интересовали, что же касается его товарищей, то они понимали, что в их семье просто-напросто появился еще один голодный рот, – только и всего.
Он жил у них до той поры, пока ему не исполнилось двенадцать. Они назвали его Питером и, памятуя о том, где его нашли, дали ему фамилию Лейк[1], с тем чтобы отличать его от прочих мальчиков, носивших то же имя. Он очень быстро освоил все то, чему его учили взрослые. Формального обучения здесь не существовало – дети просто-напросто постепенно перенимали навыки взрослых. К примеру, обитатели болота были непревзойденными фехтовальщиками, что требовало от них недюжинной силы и превосходной координации. И все-таки главным залогом овладения этим искусством являлось участие в настоящих поединках. Питер Лейк получил свой первый урок фехтования в возрасте одиннадцати лет.
Он сидел на корме каноэ Хампстоуна Джона с веслом в руке, в то время как старик расставлял тяжелые сети. Они заметили какую-то фигуру, направлявшуюся к ним по отмели от облачной стены, которая в этот день казалась необычайно беспокойной и сумрачной. В такие дни нередко случались самые странные вещи. Судя по всему, этот человек, пребывавший в полубессознательном и явно агрессивном состоянии, вышел из самого облака. Он походил то ли на средневекового японского воина, то ли на сумасшедшего, сбежавшего из лечебницы на Кейп-Мей. Он шел прямо к ним, сжимая в руке меч и выкрикивая слова на непонятном языке. Решив, что незнакомец явился из другой эпохи или из другой страны, Хампстоун Джон обратился к нему с такими словами:
– Это болото. Вам, скорее всего, нужен Манхэттен. Если вы прекратите кричать, мы отведем вас туда, и вы, скорее всего, найдете там таких же людей, как вы сами. В любом случае на вас там никто не обратит внимания. Только, пожалуйста, говорите по-английски – мы не понимаем вашего языка.
В ответ на эти слова воин, стоявший по колено в воде, ринулся вперед и принял угрожающую стойку. Хампстоун Джон устало вздохнул, решив, что на сей раз талант миротворца ему не поможет, и внутренне приготовился к бою. Противник, напоминавший своим видом самурая, выхватил из ножен длинный сверкающий меч и бросился к лодке, заорав так, словно кто-то сбросил его с утеса. Хампстоун Джон отшвырнул в сторону круглую сеть и, достав палаш, вручил его Питеру Лейку.
– Попробуй-ка ты. Надо же когда-нибудь и тебе этому научиться.
Самурай с дикими воплями стремительно несся к лодке.
– А за что его держать? – спросил Питер Лейк.
– Кого его?
– Меч.
– Разумеется, за рукоятку. Давай-давай, шевелись…
Противник уже находился всего в двух футах от каноэ. Скорчив жуткую рожу, он медленно завел свой огромный меч за спину, изготовившись для страшного удара. Меч начал движение.
– Хорошо бы тебе отразить этот удар, – спокойно заметил Хампстоун Джон.
Меч самурая с леденящим кровь звоном отскочил от палаша Питера Лейка.
– А теперь что, Джон? – дрожащим от волнения голосом спросил Питер Лейк, следя за тем, как изменивший свою траекторию вражеский клинок опускается на планшир их каноэ.
– Попробуй ударом вверх поразить его под руку, в которой он держит меч. Только не медли.
– Джон, он держит меч двумя руками, – ответил Питер Лейк, едва успев поднырнуть под меч противника, намеревавшегося снести ему голову.
– Ах да, – согласился Хампстоун Джон. – Стало быть, ты можешь атаковать его и с той и с другой стороны.
Издав пронзительный крик, противник сделал стремительный выпад, метя Питеру Лейку в сердце. Питер Лейк с трудом отразил удар, после чего клинок противника описал широкую дугу, срезав при этом добрую половину бороды Хампстоуна Джона.
– Но-но, полегче! – недовольно проворчал Хампстоун Джон. – Борода-то моя здесь при чем? Кончай его, Питер!
– Хорошо, – кивнул юный Питер Лейк и в тот же миг атаковал противника с совершенно немыслимой для подростка искусностью и проворством.
Самурай, явно не ожидавший такого поворота событий, выронил меч и понесся к облачной стене, которая уже в следующее мгновение беззвучно сомкнулась за ним.
– Вытащить его меч, Джон? – спросил бесконечно довольный своей первой победой Питер Лейк.
– Чей меч? – удивился Хампстоун Джон, вновь занявшийся рыбной ловлей.
– Человека, с которым я только что сражался!
– Ах да! Ты говоришь, меч? Да это же обычная жестянка. На что она нам? Пусть там и остается.
Он научился уходить от облачной завесы, колышущейся над песчаными отмелями. Питер Лейк знал, что не останется без еды и крова до той поры, пока на свете существуют тростниковые заросли, в которых живут рыбы и моллюски. Помимо прочего, он научился вполне сносно изъясняться на языке болотных жителей. Надо заметить, что те не видели ничего дурного в смешанных браках (жертвой одного из которых был Абисмилла) и потому не обращали ни малейшего внимания на увлечение Питера Лейка красавицей Анариндой, которая доводилась ему сестрой (хотя на деле они не были связаны кровным родством). Короче говоря, жизнь казалась ему радостной и прекрасной. Однажды он поинтересовался у Абисмиллы и Возничего Волопаса, как долго будет длиться эта радость. Абисмилла не понял его вопроса, а Возничий Волопас отослал его к Хампстоуну Джону, сказавшему в ответ:
– Четыреста или пятьсот лет. Все определяется твоими силами и тем, что ты называешь годом.
Питер Лейк возликовал, ведь и год казался ему вечностью, он же будет наслаждаться жизнью пять столетий… Его радовало все: болото, моллюски, облако, красавица Анаринда, о которой он даже сложил стихи.
О Анаринда, кто с тобой сравнится?
Мидия на песке?
Камбала в глубине?
Твои волосы на ветру
Желтые, как тростник.
Я кричу поутру:
«Ты лучше всех!»
Слышишь мой крик?
Впрочем, счастье его было недолгим. Хампстоун Джон неожиданно объявил Питеру Лейку, что ему придется покинуть болото, поскольку на самом деле он не был его уроженцем. Болотные жители и так заботились о нем целых двенадцать лет, теперь же он мог позаботиться о себе сам.
Через год или два он, как и все его сверстники, отдал бы все на свете за то, чтобы оказаться по ту сторону залива. Пока же он был слишком юн и потому считал болото лучшим местом на всем белом свете. Они знали, что для того, чтобы выжить на Манхэттене, ему придется изведать всю горечь земной жизни, и каждый раз, когда он вспоминал о том, как они отталкивали его лодку от берега, сердце его исполнялось той неизбывной горечью, которая знакома всем взрослым людям. Они дали ему корону из ракушек и ожерелье из перьев (символы его совершеннолетия), палаш, новую сеть, связку сушеной рыбы и кувшин с брагой из моллюсков, сказав, что с этим багажом он сможет чувствовать себя спокойно и в городе. Никогда прежде он не думал о Манхэттене, казавшемся ему скопищем высоких серых скал, которые светились по ночам. Да, ему было грустно и горько покидать родное болото, но он уже мечтал о кишащих рыбой неведомых заливах, теплых хижинах и других анариндах. Он переправился на тот берег поздней весной, в час, когда солнце уже скрылось за горизонтом.
Манхэттен, узкое и высокое островное королевство, столь же многообещающее, как и любое другое королевство на свете, поднялся перед ним во весь свой рост огромной дворцовой громадой с сотнями палат, с многоярусными садами, прудами и высящимися над реками бастионами. Выстроенный на острове, связанном мостами с другими островами и с материком, дворец, уходящий к небу тысячами высоких башен, был совершенно незащищенным. В него в силу его огромности могли попасть почти все желающие. Приезжих да и самих жителей острова настолько потрясали его многообразие, изменчивость, спесь, масштаб, жестокость и изящество, что они не могли толком понять, где же они все-таки находятся. Вне всяких сомнений, Манхэттен являл собой структуру, поделенную на множество взаимосвязанных частей, немыслимый улей, самое большое из построенных когда-либо жилищ. Питер Лейк понял это в тот же миг, как он ступил на его землю. Произошло же это в мае, в пять часов вечера в пятницу. Он стоял посреди Бауэри, надев на себя ожерелье из перьев и корону из ракушек.