— Смотрите, что я принёс, — коротко ответил редактор и, положив на стол дипломат, открыл его.
— Что?!
Генерал то ли не знал возмущаться ему и вызывать немедленно охрану то ли не смог сдержать порыв любопытства и потому вскочил со своего кресла, передёрнув погонами на плечах, но Никольский не заставил себя ждать с пояснениями:
— Здесь сто тысяч долларов.
— Молча-а-ть! — заорал вдруг Казёнкин, перекрывая голос редактора и как-то странно повёл головой, многозначительно обводя глазами кабинет, но испугавшись своей же несдержанности, тихо добавил:
— Не надо подробностей. Я всё вижу сам.
Редактор и его партийный шеф переглянулись, и поскольку, видимо, так и не поняли мысли генерала, вновь вопросительно воззрились на него, а тот в свою очередь, заметив бестолковость собеседников, снова обвёл глазами кабинет и приложил палец к губам, что должно было недвусмысленно сказать лишь одно: «Нас слышат и всё записывают».
Опытные политики, прошедшие не один коридор власти, партийный лидер и его главный журналист, вдруг всё поняли и захохотали в один голос. Генерал хмуро насупил косматые брови. Смех ему ещё больше не понравился, когда Горюшкин сказал, едва сдерживая улыбку:
— Вы что же думаете, Алексей Фомич, мы вам взятку принесли что ли? Да за кого вы нас принимаете? Эти деньги сегодня ночью подбросили в редакцию газеты «Московская невралька». Мы возмущены провокацией и принесли эти деньги вам для проведения экспертизы ну и дальнейших следственных действий.
— Вот и акт о приёмке денег, — добавил Никольский, доставая из бокового кармана дипломата лист бумаги. — Здесь всё подробно изложено и подписано свидетелями.
Генерала охватила тоска разочарования и досады на самого себя, но потому он и занял свой высокий пост, что умел быстро перестраиваться в зависимости от менявшейся ситуации. Поняв, что, как сказали бы друзья, лопухнулся с первоначальной мыслью о возможности использования взятки, он тут же мысленно поздравил себя с тем, что дело может представить неплохой оборот для раскрытия тайны происшедшего ночью, потому молча взял акт и начал читать.
Чтение постоянно прерывалось телефонными звонками. Секретарша, молодая красивая девушка в элегантной офицерской форме с шалью волос, падающих на плечи, чуть не полностью пряча погоны, поминутно соединяла генерала то с теми, кто сообщал о поступившей информации, связанной с поисками ночного грабителя, то с теми, кто этой информацией интересовался.
Наконец генерал отложил акт в сторону со словами:
— А где само письмо?
Никольский достал листок и положил перед генералом, который продолжал спрашивать:
— Я вызывал и того, кто обнаружил письмо. Он с вами?
— Да, в приёмной.
Генерал нажал кнопку на пульте.
— Таня, пригласите журналиста из газеты. И лейтенанта Петелькина ко мне с диктофоном.
Пригоров, привыкший входить в любые кабинеты спокойно, сегодня волновался. Он догадывался, что теперь его могут подозревать в связях с Зивелеосом, которого он и в глаза не видел. Неприятен в таких случаях сам процесс разбирательства, когда нужно доказывать, что ты не верблюд. Это когда ты на суде, то прокурор обязан подтвердить доказательствами твою вину, а до того всё бывает как раз наоборот.
Генерал хмуро посмотрел на вошедшего и вежливо поздоровавшегося со всеми одним словом «здравствуйте» журналиста.
— Присаживайтесь, — сказал он и указал на стул возле двери. Голос стал сухим и резким, сугубо официальным, как в разговоре с будущим подследственным. — Значить так. Я вызвал сюда вас не на допрос. Дело о грабеже уже возбуждено прокурором, а нам важно сейчас как можно скорее поймать грабителя. Так что мне нужны ваши показания о том, как у вас в руках оказался конверт с письмом и деньгами.
Олег посмотрел на своего шефа. Тот уставился глазами в стол, словно ничего не слышал или был занят своими мыслями.
В кабинет вошёл молодцеватый лейтенант с небольшим диктофоном в руке и, щёлкнув каблуками, чуть ли не гаркнул, так громко прозвучало:
— Вызывали, товарищ генерал?
Казёнкин поморщился:
— Тише ты, громило! Пиши, о чём мы говорим. — И, снова обращаясь к Пригорову, пояснил: — Мы будем писать всё на диктофон не потому, что это допрос, а для экономии времени. Подписывать вы ничего пока не будете. Это чисто оперативная работа, а не следственная. Так что не переживайте и расскажите, как и что. Кстати, где он?
Олег сразу обратил внимание на то, как генерал сказал «значить» с мягким знаком в конце слова и «возбуждено» с ударением на второй слог. Его раньше удивляло обыкновение больших начальников неправильно говорить, а теперь, когда даже дикторы телевидения и радио стали плясать с ударениями в словах, чуть не каждый день изобретая новые способы произношения знакомых слов, это перестало поражать, но всегда вызывало неприятные ощущения. Теперь он видел, как пыжится генерал, стараясь говорить казённым языком, и хотелось рассмеяться, но обстановка того не позволяла. Он стал размышлять об этом и невнимательно слушал, о чём говорил генерал, так что вопрос «где он?»
застал его врасплох, поэтому пришлось переспросить:
— Кто?
— Что кто? — спросил теперь генерал.
— Я не знаю. Вы спрашиваете, где он, а я спрашиваю, кто.
— Тьфу ты, чёрт, начал раздражаться генерал. — Я не спрашиваю, где кто, а спрашиваю, где конверт.
— Какой?
— Я вас сейчас прикажу арестовать! — взорвался Казёнкин. — Вы что мне тут комедию разыгрываете? Я спрашиваю о конверте, который вы принесли в редакцию. Где вы его взяли? И где он сейчас?
— Прошу прощения, — ровным голосом, не терпящим возражений, — начал говорить Пригоров, — но я не знал, о чём у вас тут шла речь, и о конверте слышу впервые от вас, так что подумал будто вы спрашиваете о Зивелеосе. Но его я сегодня не видел.
— А раньше? — обрадовано подхватился Казёнкин. — Раньше вы его встречали?
— Да вы что, товарищ генерал! Я узнал о нём, как и вы в казино, сегодня ночью. Только вы приехали в казино раньше меня.
— Это мне известно всё. И кто вам звонил, доложили. А вот где вы конверт получили?
— Я его не получал, а взял при входе в наш издательский комбинат и отдал Семёну Ивановичу.
— Кто это видел?
— Так вся редакция там была, когда мы вошли.
— Я спрашиваю, кто видел, как вы взяли конверт, а не как вы его отдали, — снова раздражаясь, спросил генерал.
— На вахте был, как всегда, дежурный. Можно его спросить. Кроме того, мы были вдвоём с Самолётовым.
— Вы вместе увидели конверт?
— Нет, наверное, он не видел. Он вошёл в холл раньше и ожидал, пока я закрою машину.
— Почему же он не видел конверта?
— Не знаю. Он прошёл сразу вперёд. Мы торопились.
— А вы таки заметили конверт?
— Заметил. Привычка такая: забирать сразу почту.
— Ну, и где же теперь этот конверт?
— А разве Семён Иванович не принёс?
В воздухе повисла тягучая пауза. Все смотрели на главного редактора. Он удивлённо пожал плечами и задумчиво сказал:
— Да, вот о конверте мы как-то не подумали. Наверное, он там в редакции. Дело в том, — заметил он, как бы оправдываясь, что в большом конверте был чёрный пакет, в котором лежали деньги, вот его я принёс, так как мы сосчитали доллары и положили их обратно в пакет. Про конверт как-то и не подумали. А зачем он, собственно нужен?
— Вы что, — прошипел Казёнкин, — придуриваетесь или на самом деле такие бестолковые?
— Ну, ну, Алексей Фомич, поаккуратнее с выражениями, — вступил, наконец, в разговор Горюшкин, сидевший всё это время молча.
— Что значить, поаккуратнее? — начал кипятиться генерал. — Конверт — это улика. Кому адресован, чьей рукой написан адрес, отпечатки пальцев — всё имеет значение. А они не знают, где теперь этот конверт. Я сейчас всю вашу редакцию перетряхивать буду, если сами не найдёте конверта.
Никольский и Пригоров посмотрели друг на друга. Только теперь им стало ясно, в какую неприятную историю они попали. Никольский в который раз вспомнил это ночное совещание. Сразу по окончании его, когда в типографию передали текст информации о ночном скандале, предложенный Самолётовым, доллары были сосчитаны и спрятаны в сейф. Никольский не знал, что будет дальше делать с деньгами. Он подумал, что если этот неизвестный Зивелеос действительно станет помогать газете, то можно будет увеличить её объём и тираж, купить новое оборудование, сделать многокрасочную печать. Словом, в голове рисовались радужные картины прекрасного будущего. И только под самое утро он решился позвонить своему партийному лидеру, чтобы поставить в известность о случившемся.
Реакция Горюшкина оказалась совсем не такой, какой ожидал Никольский. Хоть и со сна, но партийный босс сразу сообразил, чем может кончиться история, если власти узнают о полученных деньгах от кого-то со стороны, а избежать этого было невозможно. Поэтому он тут же предложил встретиться в редакции и всё обсудить детально. Так было принято решение о том, чтобы самим принести деньги, как подброшенные в провокационных целях. Но в газету эта информация попасть уже не успела.
О конверте, на котором чьим-то размашистым почерком был написан адрес редакции и фамилия Никольского, как-то совершенно не подумали, а он вполне возможно лежит себе спокойно на столе, если уборщица не сочла возможным выбросить его с мусором.
На столе генерала опять зазвонил телефон, на пульте замигала лампочка.
Звонил кто-то из своих сотрудников. Казёнкин снял трубку, и через несколько секунд лицо его сначала вытянулось, а затем губы расплылись в саркастическую улыбку.
— Немедленно привезти его, только аккуратно! — скомандовал докладывавшему информацию по телефону и отключил связь.
— Вот такие дела, значить — заговорил Казёнкин, улыбаясь и глядя по очереди на каждого из присутствующих. — Сейчас привезут ещё одного газетчика из всё той же «Московской невральки». Посмотрим, что он нам будет врать. Думаю, что дело приближается к завершению, и мы будем с вами свидетелями того, как оно