Открываю ноутбук и перебираю странички друзей. И что я вижу? Последние обращения ко мне – месячной давности. Девчонки спрашивают: «Как ты, Света, почему молчишь?» И всё. После этого никому не интересно, что со мной происходит, здорова ли, жива ли и почему не отвечаю на их вопросы. Всё. Они отметились ради приличия и забыли, вычеркнули меня из своего ежедневного окружения, как будто я не существую. Нет меня.
Первый порыв был – быстро-быстро напомнить о себе. Даже набросала несколько смешных текстов. Но что-то помешало. Может, гордыня, которая, по словам мамы, входит в число семи смертных грехов. Или обида. Скорее, второе. Я чувствую, как эта самая обида разбухает во мне, будто дрожжевое тесто. Причина не только в друзьях, забывших обо мне, тут и мамины загулы, и моя травма, и развал той прекрасной жизни, которая была у нас. Лучше бы ее не было. А так я все время сравниваю – как было тогда и как сейчас. Из-за этого обида разбухает до неприличных размеров.
Коллекторы наведывались еще два раза. Увещевали, угрожали. А что толку? Денег у нас нет и не предвидится. Моя попытка заработать честным трудом провалилась с треском, вернее, с электрическим фейерверком. Я убедилась, что заработать большие деньги физическим трудом невозможно. И вот сейчас я лежу на кровати, а моя обида задает ритм моим мыслям. Ну, это как в музыке – ударные задают ритм: там-да, там-да, там-да, а на него уже накладывается мелодия хита. Только в музыке любую мелодию стараются придумать покрасивей, а под ритмы моей обиды выходит одна только гадость. Я сочиняю истории, как раздобыть деньги преступным путем. Обмануть, украсть, ограбить. А что? В школе меня считают воровкой. Мой папа преступник, получивший восемь лет тюрьмы. Значит, и мне в самый раз заделаться воришкой или бандиткой.
Но изо всех обид, которые сложились в дружную команду, чтобы мучить меня, одну надо выделить особенно – это обида на маму. Остальные на вторых ролях. Дело в том, что мама каждый день подкидывает свежие дровишки, не дает этой обиде угаснуть, а наоборот, распаляет ее сильней и сильней.
Я подмечаю, что лицо у мамы совсем поблекло, от прежней красоты остались только веселые глаза, но в последние дни и глаза потускнели. Ее халат и волосы насквозь пропитались вонючими сигаретами, которые одну за другой курит Денис. Мамино дыхание и ее кожа пахнут перегаром. Когда она начинает говорить, язык у нее заплетается, а слова произносятся невпопад. Наверное, в голове все перемешалось.
Если мама прикасается ко мне, я испытываю брезгливость и стараюсь быстрей отдернуть руку или отодвинуться.
Вот и сейчас мама заходит в мою комнату и заносит скомканную груду белья; швыряет груду на мой письменный стол.
– Погладишь, – бормочет она.
Забыла, наверное, что у меня рука больная.
– Мама, – прошу я, – переведи меня в другую школу.
– Что?
– В этой противно. Все тупые, пацаны разговаривают матом, девчонки курят.
Мама смотрит на меня закисшими глазами, запускает руку под халат и чешет грудь. Потом бормочет:
– Не принцесса, доучишься здесь.
Тут я начинаю заводиться. Сначала рисую ее словесный портрет самыми мрачными красками, тычу в нос предательство по отношению к папе, затем перечисляю мамины грехи.
– Ты мне всю жизнь испортила! – кричу я на всю квартиру. – Мы жили прекрасно, были счастливы, а ты все сломала, пьяница несчастная!
– Светка, – бормочет мама, – ты чего это? Ты давай обороты убавь.
– Ты дрянь, дрянь! – кричу я и дергаюсь на своей кровати, как припадочная.
– Света, ты что?.. Ты уже не любишь меня?
– Я тебя ненавижу!!!
Иногда я срываюсь, как собака с цепи, и лечу без оглядки. А куда, зачем – непонятно. Мне бы сейчас заткнуться или выйти из комнаты. Но я не делаю этого, я должна мчаться вперед, пока не врежусь мордой в стену.
– Света…
– Я презираю тебя! Не желаю тебя видеть!
– Доченька… – обескураженно произносит мама и опускается на единственный стул в моей комнате. – Может, мне того… На тот свет пора?
– А это меня не касается. Делай что хочешь! – ору я, продолжая дергаться на своей кровати. – Ты не нужна мне! Ты только мешаешь! Это из-за тебя все неприятности в школе! Кто станет дружить с девочкой, у которой мать пьяница и шлюха?
– Совсем берега потеряла… – тихо произносит мама.
Она опускает голову и роняет руки между коленями, они висят у нее как чужие. Вид у мамы отрешенный. Это слегка остужает мой пыл. Какое-то время я еще поношу маму, но уже не так гадко, сбавляю обороты. А потом и вовсе умолкаю.
И тут происходит неожиданное: мама снимает табличку с надписью «Табу» с той темы, которая всегда оставалась закрытой. Она называет имя виновника наших бед и несчастий – Кореец. Да, так его называет.
– Он что, правда кореец?
– Ну прям! – усмехается мама. – Он сколотил первичный капитал на импорте бытовой техники из Южной Кореи. Оттуда и пошло – Кореец.
Он был их партнером по бизнесу и считался папиным другом. Это он, Кореец, сфабриковал ложное обвинение, посадил папу на восемь лет и отобрал бизнес. А маме вручил «волчий билет», чтобы все боялись взять ее на работу, и знакомые, и близкие друзья. Никто не хотел попасть под раздачу или оказаться в тюрьме.
– Почему ты раньше не рассказала? – спрашиваю я.
– Боялась, что ты наделаешь глупостей, – вздыхает мама. – Ты у меня девушка горячая.
– А где он сейчас, этот Кореец?
– Черт его знает. Дом у него, кажется, на Корабелке, – с сомнением произносит мама, но тут же спохватывается, закрывает рот ладонью, пугается, что сболтнула лишнее. – Светка, – грозит она пальцем, – не вздумай туда сунуться!
– Да нужен он мне, твой Кореец! – небрежно отвечаю я, а у самой уже шевелится в животе радостное предчувствие, как я этому Корейцу устрою корсиканскую вендетту.
Мама выходит из комнаты, а у меня с этой минуты начинается новая жизнь. Не расхлябанная, а сосредоточенная на одной задаче – отомстить Корейцу. Как будто военный трубач играет сбор. Боевая тревога! Всем надеть каски, разобрать винтовки! Я командир, я приказываю разгромить врага! Все мои прежние страдания, все обиды, переживания – все это стягивается в единый кулак. Жажда мести – вот как называется этот кулак.
Ноутбук лежит у меня на коленях. Он скоро закипит. Я просматриваю увеличенные карты Корабельной стороны, проезжаю по ее улицам, изучаю обстановку через глазок веб-камер. Мне уже известно, где расположен дом Корейца.
Я поднимаюсь с кровати и начинаю ходить по комнате. Три шага туда, три обратно. Туда-сюда. Черные мысли не дают мне покоя. Я хочу освободить голову от них, убеждаю себя, что должна успокоиться, иначе у меня поедет крыша. Нахожу себе какое-нибудь ничтожное занятие – например, начинаю перебирать старые фотографии, где я и папа, и наша беседка в саду, и мама такая красивая и счастливая. Но только завожусь еще больше. Швыряю альбом, хватаюсь за утюг и одной левой рукой начинаю гладить простыни, выхватывая их из огромной кучи белья, сваленного на столе. С остервенением гоняю утюг по белому полю, а в это время моя голова занята все тем же – перебирает и взвешивает разные варианты мести.
Я воображаю, как вечером подкрадываюсь к большущему «джипу» Корейца (у него обязательно должен быть «джип») и подкладываю взрывчатку под водительское кресло. А вдруг за рулем окажется не Кореец, а его водитель? У него наверняка есть персональный водитель. Жалко водителя, человек же не виноват. Но ничего, дело святое, можно взорвать Корейца на пару с водителем. Надо только взрывчатки подложить побольше.
Ночью я долго не могу уснуть. Я так накручиваю себя, что забываю про больную руку. Ворочаюсь с боку на бок и прислушиваюсь к тому, что происходит у меня внутри. Ага, так и есть, злость грызет меня постоянно, без перерыва. Нет, она даже не грызет, она ест меня поедом. С большим удовольствием. Просто жрет со всеми потрохами.
К двум часам ночи я понимаю, что у меня не осталось ни единого кусочка целой плоти – все изъедено злостью.
Теперь можно заснуть. Завтра я найду этот дом и подожгу его. И все богатства Корейца превратятся в кучу пепла. А самого Корейца прихлопну, как муху.
5
Половина восьмого утра. Я заворачиваю в полотенце молоток средней величины, такой, чтобы он поместился в рюкзак и чтоб его тяжести хватило для смертельного удара по голове.
Пока спускаюсь по щербатым ступенькам на первый этаж, мысленно прощаюсь с нашим домом, скорее всего, я теперь не скоро увижу его. Миную дубовую рощу, мою школу № 18 и выхожу на остановку 25-го маршрута. На улицах полно народу. Курортники торопятся на пляж, пока солнце не растопило асфальт, а наши местные граждане бегут в свои офисы и за прилавки продовольственных рынков.
Смотрю вот сейчас на людей и удивляюсь, насколько малюсенькие у них желания и планы, у одних – сплавать до буйка и обратно брассом, у других – содрать лишнюю сотню с тех же курортников. То ли дело у меня – кровавая вендетта. Да, сегодня свершится месть.
Пока еду в автобусе, достаю айфон и начинаю записывать текст. Это будет мое признание и одновременно обращение. Обращение к маме, к полиции, к моим одноклассникам и к тем людям, которые потом станут разбираться с моим поступком, искать побудительные мотивы, анализировать причину и следствие, короче, выносить окончательный вердикт и определять меру наказания. Хочу, чтобы все знали: я сделала это сознательно, будучи в здравом уме. У меня одна цель – отомстить злодею.
И вот я на Корабелке. Так у нас называют спальный район, расположенный у черта на куличках. Когда-то он был самым оживленным местом, рабочий люд съезжался сюда со всех концов города. Мама вспоминает, что к двум проходным судоремонтного завода двигались огромные толпы людей, не меньше чем бывает на Приморском бульваре в День военно-морского флота. А потом, когда завод встал, улицы Корабелки опустели, остались только названия. Вот, например, улица, на которой я сейчас стою, называется Рабочая. Хотя последний рабочий по ней прошел давным-давно, когда я еще не родилась. А сейчас на всю улицу я вижу трех женщин, которые бренчат ключами, открывая двери магазинов, – наверное, сотрудницы.