Синоа… не надо… ко мне…
Голоса настойчивы. Калла с трудом сглатывает и прижимает к боку меч, чтобы он не бился о ее ногу, пока она бежит. Улицы здесь гораздо шире, чем в Сань-Эре. Она стремительно несется мимо зданий, застывших, как часовые, по обеим сторонам от нее. Одни окна разбиты, другие запачканы так, что сквозь них ничего не видно. Нигде поблизости нет ни единой электрической вывески. Проезжая часть вымощена каменными плитами, достаточно широкими для колес деревянной тачки. Одна из них как раз поставлена у белой двери.
– Отта! – решается позвать Калла. – Я здесь. Выходи.
Молчание. Она замедляет шаг. Чем глубже в город она заходит, тем более ветхими выглядят строения вокруг. Витрина под вывеской «Аптека» наполовину обрушилась. Дверь по другую сторону улицы, кажется, вела в жилое здание, бумажное объявление на фасаде предлагает потенциальным жильцам звонить по короткому номеру. Калла склоняет голову набок. Значит, не так давно повесили это объявление, если оно еще не успело сгнить. И вместе с тем достаточно давно, поскольку с тех пор вышки сотовой связи в провинциях успели исчезнуть. Этот город опустел до войны, а не после.
В ночи разносится вой. Нечто среднее между криком зверя и свистом ледяного ветра. Калле приходится сдерживать дрожь, сбегающую по шее. Провинции слишком обширны, чересчур велики. В Сань-Эре любая угроза гарантированно находится поблизости, но здесь, вдали от столичных стен, на арене королевства в целом, кто угодно может ждать неизмеримо долгое время, прежде чем раскроет карты.
Синоа… я не позволю тебе…
Дыхание Каллы становится частым и сбивчивым. Ни за одну мысль не удается зацепиться надолго, боль стала всепоглощающей. Наверное, Отта пытается убить ее. Может, так ей и будет становиться все хуже и хуже, пока она не сойдет с ума окончательно и не пронзит себя мечом.
– Чего ты хочешь?
Калла выхватывает меч и взмахивает им. Она лишь рассекает воздух, и свист клинка дополняет ночной хор.
Твою мать. Твою ж мать.
Вперед – вот куда она направляется. Зрение туманится. Она спотыкается в переулках, поднимаясь вверх по склонам. Едва удерживает равновесие, спускаясь по каменным ступеням, и наконец налетает на какую-то колонну и хватается за нее, чтобы не упасть. Так продолжаться не может, но Калле нельзя возвращаться в лагерь в таком виде, как нельзя и признаться кому бы то ни было, что с ней неладно. Начнется расследование. Выяснится, что она сдвоена. Что занимала чужое тело с тех пор, как себя помнит, и что никоим образом не заслуживает власти, которой располагает.
Отняв руку от колонны, она видит, что пальцы испачканы пеплом. Посмотрев вперед и сосредоточившись, Калла понимает, что здание перед ней – храм. Его белые колонны словно светятся под луной. Нависающие над ними изогнутые карнизы крыши поблескивают золотом.
– Пожалуйста… – выговаривает она вслух. Если в этом мире есть боги, она молит их о том, чтобы ей стало легче.
Пошатываясь, она идет в храм, переступает границу между грязной улицей и мраморными полами. Чувствует, как в воздухе вокруг нее пульсирует ци. Гул в ушах режет их ощутимо, физически, как лезвие ножа.
«Долгих лет ее величеству», – слышится крик у нее в голове, отчетливый и ясный, как день. Это целый хор голосов, звучащих в унисон, и не из храма, а повсюду в городе, повторяясь вновь и вновь. «Да живет ее величество десять тысяч лет. Пусть наша жертва дарует ей новую жизнь. Пусть она переродится и победит в войне, а наши враги покорятся».
Калла падает на колени. Ее меч скребет по мрамору, сметая тонкий слой пепла. Под ним виднеется что-то цветное, инкрустация у подножия лестницы. Калла едва способна сознательно принять решение и все же вдруг понимает, что разметает руками пепел, счищает его, смахивает в стороны, пока изображение не оказывается на виду.
И ничего не понимает.
Это ее лицо смотрит на нее с инкрустации на храмовом полу. Такого просто не может быть. Пусть нынешняя Калла и захватчица, но принцесса Калла Толэйми родилась как любой другой ребенок, за восемь лет до того, как в нее перескочила девчонка из Жиньцуня.
Калла смахивает пепел с подписи под ее лицом.
СИНОА ТОЛЭЙМИ
КОРОЛЕВА ДВОРЦА НЕБА
Должно быть, это галлюцинация. Больше она не в состоянии справиться с болью. Что-то пытается разорвать ее изнутри. И если она не остановит эту силу, то умрет.
– Калла, ни с места.
Желтое сияние вытесняет ночную темноту. У Каллы содрогается грудь. Новая печать у нее на руке вся пылает, словно в ее кости проникло неистовое солнце.
– Галипэй?
Он появляется в поле зрения. Его меч обнажен.
– Подними руки.
Долгих лет ее величеству. Да живет ее величество десять тысяч лет. Да живет ее величество десять тысяч лет. Да живет ее величество десять тысяч лет. Да живет ее величество десять тысяч лет…
– Замолчи! – выдыхает Калла, зажимая уши. – Умоляю.
Тебе никогда не выиграть эту войну. Кровь останется на твоих руках. Земли будут потеряны…
– Калла Толэйми! – ревет Галипэй. – У тебя есть три секунды, чтобы сдаться, прежде чем я возьму тебя под стражу силой.
Юг потерян. Ии сгорел. У тебя нет ничего, кроме…
– Одна.
Синоа, я больше никогда не увижу тебя.
– Две.
Долгих лет ее величеству.
– Тр…
Впервые за пятнадцать лет Калла совершает перескок.
Глава 23
Венера Хайлижа добирается до Жиньцуня в сопровождении четырех стражников верхом на лошадях. Карету они не берут. Вещей у них с собой почти нет.
– Я объявляю период добровольной изоляции, – говорит она в ямыне Восточной столицы. Местный мэр спешит сообщить известие мэру Западной столицы. Генералы получили приказ, но им велено никуда не выпускать своих подчиненных, поэтому все в полном замешательстве, гадая, каким же образом следить за тем, чтобы приказ об изоляции выполнялся. Однако Венера настаивает на своем. Солдаты тоже должны оставаться в казармах. Венера желает, чтобы Жиньцунь полностью опустел и превратился в земли призраков.
– Знаете, – говорит мэр Восточной столицы, склоняясь над плечом что-то пишущей Венеры, – можно было бы на время переселить людей в Юуля. Нельзя мешать им зарабатывать себе на жизнь.
Лампа на столе мерцает. Венера откладывает один лист в сторону. Это расчеты на неделю. Далее она переходит к расчетам на месяц. Потом на шесть. По ее предположениям, цифры покажут, что по прошествии примерно года она больше не сможет никого содержать.
– Я ни к чему их не принуждаю, – просто отвечает она. – Если они останутся, то будут вознаграждены.
– Но что, если это побудит людей отказаться от работы и после того, как закончится изоляция?
Венера окидывает его взглядом.
– А вы намерены бросить работу?
Мэр кривится. Несколько секунд он тянет и мямлит, так ничего и не добавив.
Возможно, массовое переселение в Юуля было бы наилучшим решением. Юуля не соприкасается с приграничными землями. Даже от восточной оконечности этой провинции, ближней к приграничью, путь к горам лежит через долгие мили территории Жиньцуня. Похожая на ручку сковородки провинция, которой управляет клан Хайлижа, – последний рубеж на границе Талиня, его не обогнуть, какую бы дорогу ни выбрал путник.
Венера возвращается к расчетам. Мэр уходит по своим делам. Ямынь погружается в молчание, которое каждые несколько секунд нарушает только шуршание пера Венеры по разлинованной бумаге. И когда в открытое окно влетает возглас снаружи, он звучит на весь кабинет, так что Венера сразу хмурится и встает, чтобы выяснить, в чем дело.
– Мне казалось, я велела всем, кто есть в ямыне, находиться в помещении, – заявляет она, выглядывая в окно.
Двое сотрудников ямыня сидят на лавочке у здания с сигаретами в руках. Уйти домой им нельзя: это нарушит работу ямыня. Но это не значит, что им разрешено сидеть вот так на виду, напрашиваясь на неприятности.
– Член Совета, посмотрите, – говорит та сотрудница, что слева. Ее голубые глаза вытаращены. Она указывает куда-то вдаль.
Венера не понимает, на что они смотрят. Небо черное, низко нависшее над головами, с пригоршней звезд. Несколько секунд она вглядывается в облака, прежде чем переводит взгляд ниже, на горы.
Светящаяся точка появляется там и гаснет. Венера так и не поняла бы, что высматривает именно ее, если бы двое взбудораженных сотрудников ямыня не встрепенулись.
– Вот! – восклицают они. – Вот опять!
Венера понимает: это была вспышка чьего-то перескока. В приграничье кто-то есть.
Свесившись из окна, она шипит сквозь зубы:
– Может, все-таки зайдете обратно?
Глава 24
Мир умолкает.
Калла делает выдох. Вдох. Голоса исчезли. Боль рассеивается. То, что находится вокруг, медленно обретает очертания: храм, припорошенный серой пылью, луна, освещающая путь, мраморные ступени…
Ее тело.
Не смея дышать, Калла приближается к нему. Ее голова запрокинута, волосы разметались. Лица не видно. Нет никаких признаков, указывающих, выпустила ли она только что в мир сущность столетней давности, возродилась ли Синоа Толэйми как Калла Толэйми и уверенно шла по пути мести, пока ее планы не нарушила деревенская сирота.
Запястье, к которому она прикасается, еще теплое. Ткань рубашки шуршит, когда она берет тело за плечо и поворачивает к себе.
Калла остывает. Ее глаза широко открыты.
Открыты и желты, а не белы, как у опустевших сосудов.
С детской растерянностью Калла замирает на месте, думая, что на нее не нападут, если она не станет шевелиться. Но тело перед ней ни на что не реагирует. И не мигает, даже когда порыв ветра с завыванием проносится в ночи, расшвыривая пепел. Калла протягивает руку и закрывает телу глаза, будто это труп. Пустому сосуду не повредит, даже если глаза останутся открытыми, так что это не имеет значения. Однако глазам этого сосуда полагается быть бесцветными, потому что цвет глаз указывает на присутствии ци, и, если только настоящая принцесса не скрыв