Андропов спрятал документ в сейф, лег на диван, прислушиваясь к боли, которая, словно живая, зашевелилась в нем.
Михеев приехал на Лубянку, вызвал полковника Баринова.
— Виктор Антонович, что у нас по Ельцову?
— Пока ничего, сидит, — усмехнулся Баринов.
— Что значит — ничего?
— Источник, сориентированный оперчастью учреждения, имел с ним несколько контактов. Источник сообщил, что Ельцов, вернувшись, собирается вплотную заняться людьми, посадившими его, и что у него для этого есть определенные возможности.
— Он сказал какие?
— Нет.
— Разработайте план опермероприятий, связанных с Ельцовым. Нужно, чтобы мы направляли его ненависть. И не только направляли, но и активно помогали ему. Мы должны по-умному использовать его втемную.
— А вещи твои где, Ельцов? — осклабился прапорщик на вахте. — Ходка первая?
— Первая, прапорщик. — Юрий сказал это без привычного слова «гражданин» и разрешенного уже шесть часов назад обращения «товарищ».
— Значит, в приметы веришь. Ничего с кичи на волю не берешь. Ну, давай, счастливо тебе.
Зажужжал электропривод, и дверь открылась.
«Выходи с левой ноги», — прозвучал в памяти совет соседа по шконке. Ельцов немного замешкался на пороге и сделал первый шаг на волю с левой ноги. За спиной лязгнула запертая дверь. Какого она цвета? Новая или старая? Свежеокрашенная или облезшая?
Он никогда этого не узнает. Пахан на зоне, Петро, прощаясь, сказал ему:
— Ты, Юрок, как на волю ступишь, иди не оглядываясь до первого угла.
— А если угла не будет?
— Все равно не оглядывайся. По первой ходке это самая надежная примета. Оглянешься — считай, снова попал на кичу.
И он пошел.
Первый шаг!
Второй!
Третий!
Ельцов быстро шагал по утрамбованной ногами зэков и колесами автозаков дороге. Вдали зеленел лес, правее отсюда было видно озеро, а на его берегу поселок. Там его должны ждать.
Господи! Какое солнце теплое. И яркое. И синь над головой, и кучки облаков. Он же видел это вчера, и позавчера, и год назад. Но почему-то из зоны небо казалось маленьким, как лоскут, а солнце было похоже на желтое пятно на нем.
Даже воздух за колючей проволокой совсем другой, пряный и пьянящий.
Два года. От звонка до звонка.
Урки на зоне смеялись: «Такой срок на параше просидеть можно».
И удивлялись, как с двести шестой и таким малым сроком его отправили на усиленный режим, хотя с такой статьей люди обычно попадали на «химию».
Два года честно отработал на пилораме, вкалывал по три смены, как все «мужики», и, получив расчет в финчасти, вышел за зону, имея в кармане сорок четыре рубля.
Вещи его, конечно, пропали, и шел он по дороге в синей арестантской робе и тяжелых казенных ботинках. Волосы немного отросли, и он был похож на солдата-новобранца. Ельцов шел быстро, но усталости не чувствовал. Ему хотелось как можно скорее уйти подальше от ИТК. По случаю воскресного дня дорога была пустынной. Колония выполнила план первого квартала, поэтому в мае были разрешены выходные дни.
Поселок показался внезапно. Дорога, поля и сразу же вросшие в землю деревянные дома со ставнями и наличниками на окнах. Улица была продолжением дороги, но все-таки это была улица, с деревянными, пружинящими под ногами тротуарами.
Недовольно залаяла собака за забором. Звонко закричал пацан:
— Зэк идет! Зэк идет!
Распахнулась калитка, появился здоровенный мужик лет сорока в рваной тельняшке и потерявших цвет брюках, заправленных в рыбацкие сапоги.
Он достал из кармана пачку «Памира», прикурил и спросил:
— Откинулся, что ли?
— Откинулся.
— На станцию?
— Вроде того.
— Закуришь? — Мужик протянул ему мятую пачку.
— Спасибо! — Юрий прикурил, глубоко затянулся.
— Вот что, парень, — рыбак, прищурившись, посмотрел на Ельцова, — вот что я тебе скажу по душе. Ты, как на станцию придешь, буфет обходи. Там всегда кто-то из ваших, откинувшихся, кантуется. Не пей, если обратно попасть не хочешь.
— Спасибо. Я обратно очень не хочу.
— Ну и ладно. Счастливо.
Мужик повернулся и исчез в калитке.
А Ельцов пошел дальше по дощатому пружинящему тротуару, мимо крепких бревенчатых домов, мимо старух, сидящих на покосившихся лавочках, мимо белобрысых пацанов, гоняющих мяч. Он, в своей лагерной робе, шел по этой мирной улице. И люди смотрели на него с жадным любопытством, потому что он пришел к ним из другого — неведомого и опасного — мира.
Вот первый угол. Здесь он должен свернуть с улицы под названием 2-я Озерная. Он свернул. Прочитал на заборе название — Индустриальная и увидел серые «жигули». Рядом с машиной стоял Миша Селиванов, начальник УГРО Петрозаводска.
— Юрий Петрович, — он пошел ему навстречу, — я Селиванов. Узнаете?
— Конечно, узнаю. Здравствуйте, Миша.
Его встречал ученик и друг его дядьки Игоря Дмитриевича.
— Ну ты, Юра, — засмеялся Селиванов, — даешь. Не боялся в этой робе идти?
— Да нет, привык к ней.
— Значит, так. Едем к местному начальнику розыска. Там поедим, помоешься, переоденешься, и рванем в Петрозаводск. Игорь Дмитриевич прислал вещи и деньги. Я взял билет на восемнадцать тридцать.
— А как же с проездным требованием?
— Отдашь мне, мы по нему какого-нибудь бедолагу отправим. Как на воле?
— Не понял, Миша. Не понял.
И голос он услышал. Словно крикнул кто-то совсем рядом:
— Не верь!
— Не бойся!
— Не проси!
Ельцов проснулся, не понимая, где он.
Темнота была зловещей и пугающей. Стучали колеса. Неужели опять этап?
Нет. Он сидел на мягко пружинящей койке вагона «СВ». Тонко-тонко, как шар на новогодней елке, звенела ложка в стакане. Темнота пахла хорошим табаком. Все. Не будет этапов, шконок, построений и шмонов. Два года осталось позади. Вагон стучал на стыках, уносил его от вахт, колючки, предзонников, штрафных изоляторов, покачивался на скорости, поскрипывал, звенела ложка в стакане. А колеса напоминали ему грохотом своим:
— Не верь!
— Не бойся!
— Не проси!
Он вытер ладонью мокрый лоб, дотянулся до столика и включил лампу. Маленькую, под медь, с зеленым матерчатым абажуром. Купе залилось мягким светом. Вагон был старый. Мало таких осталось. Раньше они назывались международными. Одна койка-кровать, столик, кресло рядом с ним. Хорошо вычищенные медные ручки, дверь в туалет с матовыми витражами.
Раньше люди больше ценили комфорт. Когда-то Ельцов в международном вагоне ехал во Владивосток. Такая задумка была у главного редактора. Проехать через всю страну и написать репортаж в праздничный номер.
Поезд был сюжетной нитью, объединяющей встречи с разными людьми. Хороший тогда получился материал. Лирический, спокойный, без излишнего пафоса.
Юрий взял со столика пачку сигарет. Закурил. Господи, какое удовольствие курить хороший табак! «Союз-Аполлон», сигареты, сделанные вместе с легендарной фирмой «Филип Моррис», неповторимый вкус соусированного табака. Два года он не чувствовал его. Вместе с деньгами и вещами дядька прислал четыре пачки.
Ельцов докурил, погасил лампу. Он не любил курить в темноте, почему-то не получал от этого удовольствия. Раздвинул шторки на окне. За стеклом клубилась ночь, густая и синяя до черноты.
Ночь — доброе время. Темнота ее укрывает человека, приносит покой.
На улице затихают шаги. Молчит телефон.
Ночь принадлежит тебе.
И его история началась ночью.
…Зазвонил телефон. Ворвался в сон, разрезал его, заставил одурело подскочить на кровати.
— Ну что такое, — зло сказала жена, — трубку возьми, какая гадина звонит в такое время?
Он босиком прошлепал по ковру, снял трубку:
— Слушаю.
— Ты, Юрок?
— Ну, я.
— Это Мишка.
— Какой Мишка?
— Николаев.
Господи! Откуда он взялся среди ночи, бывший сосед по дому, бывший одноклассник, бывший соперник на ринге?
Он исчез из жизни Ельцова, но тот знал, что стал Мишка авторитетным вором.
— Тебе чего, Мишка?
— Дело есть. Разговор важный. С тобой как с журналистом.
— Не мог до утра дотерпеть?
— Не мог. Утром меня, может, и в живых не будет.
— Ты где?
— Буду тебя ждать на том месте, где мы с ребятами Кабана дрались.
— Понял, еду.
Юрий начал одеваться. Жена зажгла свет, села на постели:
— Очередная шлюха?
— Ты что, с ума съехала?
— Да нет. — Жена встала.
Она спала голая и демонстрировала ему свою прекрасную фигуру, с тонкой талией, плоским животом, чуть тяжелыми бедрами и твердой, словно мраморной, грудью.
«Красивая баба», — подумал Ельцов.
— И когда тебя ждать? — усмехнулась жена.
— Я скоро. Мне должны передать важный материал.
— Прямо как в американском кино. Журналист встречается ночью с таинственным источником информации.
— Перестань, Лена.
— А мне, собственно, наплевать на все это. Хочешь — можешь вообще переехать к любой своей поблядушке.
Они были женаты уже два года, но за последнее время их отношения стали катастрофически разрушаться. И не потому, что они были очень разными людьми. Наоборот, у них оказалось слишком много общего.
Видимо, таким, как они, надо было остаться любовниками, страстными и веселыми. Совместная жизнь тяготила их. И более того, именно за эти два года Ельцов начал замечать за собой поступки, ранее ему не свойственные.
Они прекрасно чувствовали себя на людях. В ресторанах, на премьерах, в многочисленных московских «салонах». Очень часто принимали у себя дома.
Ельцов зарабатывал хорошо. Кроме того, за год в Мозамбике он получил весьма приличную сумму в чеках. Все это делало их жизнь праздной и веселой. Ленин папа, замминистра Внешторга, не забывал ни дочери, ни зятя. Лена постоянно моталась за границу с правительственными делегациями, а Юре удалось с помощью тестя дважды побывать в Париже и один раз на кинофестивале в Каннах.