[163] сменой тренда, потерей инициативы, хоть как; суть не изменится.
Форма, кстати сказать, тоже. Там, где торжествует революционный беспредел, к власти всегда приходят вожди. Процесс неизбежный и в общем-то позитивный. Кто-то же должен вылупить из пролетариев всякие галлюцинации и занять их прямым своим делом — чисткой сараев. Проблема тут ровно одна: каждый спаситель отечества наводит иерархию и порядок по своим уникальным рецептам.
Можно усложнять. Подрихтовать идеологию под реальность. Раз и навсегда прекратить поиск врагов, беречь, а не загонять на лесоповал вернувшихся из-за границы сограждан. Допустить многоукладность в экономике, удерживать баланс между государственным и частным сектором. Железобетонно защитить права антагонистов-капиталистов, своих и чужих, льготами и дешевыми ресурсами заманить к себе иностранный бизнес. Тащить и приспосабливать к себе все лучшее, что создано на земном шаре. Манипулировать валютным курсом и пошлинами, подстраиваться, льстить, лоббировать, угрожать или обещать, но все же устроить из своей страны мирового промышленного лидера.
Можно упрощать. Закуклиться в автаркию. Низвести национальную валюту до статуса пресловутых фабричных купонов. Задавить хилые ростки товарно-денежных отношений в пользу примитивного централизованного управления ресурсами, по сути скатиться обратно в феодализм, точнее — его индустриальную разновидность. Винить в тотальной нищете и лишениях вредителей, диссидентов, контрреволюционеров и прочих еретиков, а их беспощадное уничтожение — сделать смыслом жизни инфицированного коммунизмом поколения. Непременно разыскать внешнего врага, ведь упрощенные системы управления исключительно эффективны именно во время войны. Или, на крайний случай, вечной подготовки к войне.
Китай успел прогуляться по обоим веткам развития. Результат известен любому школьнику 21-го века.
Допив для храбрости бокал недурного совиньона, я попытался встрять в дискуссию:
— Товарищи, не лучше ль, вместо разговоров о будущем, уже сейчас поднять советских, озлобленных коллективизацией крестьян на борьбу против сталинистов-термидорианцев?
— Тут у нас расхождений никаких нет, — лидер гостей дрогнул тонким безноздрым носом. — Вместе с тем…
— Стравить между собой врагов революции, что может быть лучше! — подхватил самый младший из французов, чернявый красавчик лет двадцати с обиженными губами.
— Как это врагов? — удивился я.
— Не спорю, в нашем деле хороши любые средства… — попробовал продолжить лидер.
Однако красавчик его опять прервал:
— Если бы знать как!
— Мы уже довели тираж «Бюллетеня оппозиции» до трех тысяч экземпляров,[164] — заметил Троцкий. — Разосланы сотни писем, в Европе поддержка нашей позиции ширится день ото дня.
— Плебисцитарное окружение Сталина не дает возможности для более глубокого вмешательства, — наконец-то закончил мысль старший из французских гостей.
О чем они вообще говорят? Пытаясь нащупать реальность, я недовольно пробормотал:
— Разве нет иных вариантов?
— Вне всякого сомнения! — меня пронзил взгляд синих, безнадежно уверенных в своей силе глаз вождя. — Comme on le sait, политика есть искусство возможного. Поэтому мы неустанно призываем советское руководство отступить с позиций авантюризма по крестьянскому вопросу. Как можно раньше и в как можно большем порядке. Но, нужно особо отметить, сейчас и только сейчас!
— Право, вы меня совсем запутали!
— Ты же прекрасно все сам понимаешь, — бывший наркомвоенмор позволил себе снисходительную улыбку. — Крестьяне наши самые страшные классовые враги, не повредит, если какие-нибудь десять миллионов из них будут уничтожены. Пока мужик, наш смертельный враг, нас не проглотил, мы должны его навсегда как следует взнуздать. Коллективизация — прекрасное средство укротить мужика, он должен либо войти в колхоз, либо быть навсегда обезврежен.[165]
Это что же выходит? Монархисты, с их коронным призывом пороть быдло на конюшне, на поверку чисто гуманисты? Нет, с теорией я не спорю, на скудных почвах нечерноземья частник суть самоед, в смысле — ничего не производящий и ничего не потребляющий экономический балласт. И угрозой естественной парцелляции из трудов Василия Шульгина я проникся в достаточной мере. Даже не спорю, что без крупных агропромышленных хозяйств России никак не обойтись. Но черт побери, они же люди! Живые люди, а не поленья для паровоза прогресса!
Злость подняла меня на ноги.
— Знаешь как сделать лучше? — осклабился лидер французов.
— Да пошел ты нах…й! — крикнул я ему в лицо. Надеюсь, этот фанфарон не знает русского. Ведь в сущности, обидные слова сказаны совсем другому человеку. — Обойдусь. Без. Диванных. Вояк.
Вышел в тишине.
— Леша, Постой! Куда же ты? — расстроенный Троцкий догнал меня в холле.
— В Россию, куда же еще?
Стоит ли вообще говорить с человеком, только что оправдавшим убийство десятка миллионов? Пусть он единственный стратегический союзник?
— Один?! — опешил бывший наркомвоенмор.
— А есть варианты? — зло фыркнул я в ответ. Махнул рукой в сторону столовой: — От этих болтунов для России не будет никакой пользы, один только вред.
— Поднять народные массы всего мира на дыбы под нашим знаменем…
Где-то глубоко внутри, я все давно решил, но никак не мог решиться. И вот теперь мысль вошла и утвердилась. Надо убить Сталина, убить и не думать, что будет потом. Хотя по совести, и этого большевика-ленинца не мешало бы отправить следом…
— Просто убью его, — я коротко оборвал вождя.
— Кого его?! Погоди, неужели… Сталина?! Невозможно! Тебя непременно схватят и расстреляют!
— Что с того? — деланно ухмыльнулся я. — Нельзя выиграть, ничего не поставив на кон.
— Les jeux sont faits; rien ne va plus.[166] — голос Троцкого сломался. — Будь я лет на тридцать моложе!
— Иногда и жизнь не такая великая цена.
Никогда не думал, что дойду до эдакого мелодраматического пафоса.
Зато «второй после Ленина» явно знавал драмы помасштабнее. Посему к деталям он перешел с неожиданной стороны и без малейших сантиментов:
— Артефакт из будущего оставишь?
— Возьму с собой.
— А если…
— Будет маленький шанс выжить, — не стал лукавить я.
— Леша, как можно? Невообразимый риск! Разбить или потерять это устройство, невосполнимая утрата!
— Сделаны фотокопии, — беспечно отмахнулся я. На фоне решения убивать подобные мелочи казались мне сущей безделицей. — Если что-то со мной случится, они уйдут в мир через надежного человека.
— Однако! Однако… дьявольски предусмотрительно!
Тут Троцкий основательно задумался. Я даже успел, плюнув на вежливость, натянуть пальто, уже взялся за шляпу, когда он продолжил:
— Нельзя одному отправляться в такой вояж, вернейшее самоубийство. Но я точно знаю, кто тебе поможет. Блюмкин! Помнишь такого?
— Еще бы! — В учебниках будущего убийце Мирбаха отведены полторы строчки. Другое дело в газетах и книгах двадцатых, тут он популярен как Гагарин. — Но погодите, погодите Лев Давидович! Я точно читал, его должны были расстрелять в ноябре…
— Живехонек! Мы же с ним виделись в апреле, договорились о связи; так я ему и написал сразу, прямо с утра, после нашей с тобой встречи.
Ого! Не «шерсти клок», а полноценная овца, то есть баран! Похоже, мое предприятие не так уж безнадежно. В компании с отчаянным и опытным террористом, да мы половину политбюро перестреляем!
— Он точно согласится?
— Не сомневайся, — Троцкий вдруг шагнул вперед и приобнял меня за плечи. — Не сомневайся, мой друг! У нас все получится!
Как мне хотелось сбросить со своего плеча руку бывшего наркомвоенмора! Но Блюмкин! Ради шанса получить эдакого профессионала стоит потерпеть дольше, чем пару минут.
8. Звонок
1 июля 1930, Москва (день рождения нового мира)
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля…
Песню еще не написали, но Солнце уже вкалывает как коммунист на субботнике. И Кремль красит, и окружающие улицы. Вот только в узкую щель малого Черкасского никак не проникнет. Хотя если задрать голову круто вверх, можно увидеть блестящие стекла верхних этажей дома напротив…
— Простите!
Я едва удержался на ногах. Глазеть по сторонам в Москве опасно для жизни — плотная безвозрастная тетка выкатилась из дверей Наркомздрава прямо в мой бок, заехала локтем в живот, отдавила ногу, однако темпа не сбавила. Наоборот, неплохо спуртанула вперед по тротуару. Да только оторваться далеко не успела, перед идущим навстречу опортфеленным господином споткнулась, замерла, будто налетела на стену, затем с фальшивой радостью заорала:
— Доброе утро, товарищ Семашко!
«В руководителя вляпалась», — догадался я. Шагнул чуть в сторону: — «А ну как сейчас назад кинется». С последним, впрочем, не угадал. Тетка нашла вполне достойный повод:
— Седня в досаафовском коопе лук дают, можно пойду? Там очередь небольшая совсем, человек полтораста.
— Только и мне пару луковиц дадите, — ответил начальник без тени улыбки на лице.
— Пренепременно, Николай Александрович! — обрадовалась тетка, и шустро, как в светлое будущее, потрусила через дорогу в сторону Никитской.
О, простые советские нравы!
Безработица в столице чудовищная, люди готовы трудиться ради сущих копеек, буквально за паек, подчас худший, чем мне давали в Кемперпункте. Но только те, что «вчера от сохи». Для обладателей самой завалящей городской специальности ситуация резко меняется. Обученные пролетарии, тем паче инженеры, требуются на каждом углу, буквально и без преувеличений. Если не просить жилье, любой директор закроет глаза на сомнительную анкету, низкую дисциплину и прочие грешки. Последнее обязательно; непьющий специалист, согласный работать за оклад без каждодневных взбрыков — всенепреме