– Я ни за что не дам никому инструменты, чтобы создавать новых. Все эти пути ведут к погибели.
– Не надо драматизировать.
– С этим покончено. Я ставлю точку.
Эли стиснул пальцы на лямке рюкзака. Лайн сощурился.
– А я нет, – заявил он, кладя руку Эли на плечо и сжимая пальцы на лямке. – У нас есть обязанности перед наукой, мистер Кардейл. Исследования должны продолжаться. А открытиями такого масштаба следует делиться. Не надо быть таким эгоистичным.
Лайн резко дернул рюкзак, но Эли не поддался – и не успел он опомниться, как они начали драться за рюкзак. Эли оттолкнул Лайна от себя и притиснул к перилам, но в процессе драки тот попал локтем Эли по губе и рассадил ее. Эли стер кровь и вырвал рюкзак у Лайна, отшвырнув в сторону… и в следующий миг заметил, что Лайн прекратил за него сражаться. Профессор застыл на месте, выпучив глаза, а Эли почувствовал то, что тут же прочел во взгляде Лайна. Кожа у него на губе моментально зажила.
– Вы… – Эли увидел, как на лице Лайна потрясение сменяется ликованием, – вы это сделали. Вы – один из них. – В его взгляде Эли уже видел эксперименты, статьи, прессу, одержимость. – Вы…
Лайн не успел договорить: в это мгновение Эли резко отшвырнул его назад, столкнув вниз по лестнице. Фраза закончилась коротким вскриком, который оборвался при первом же ударе, и Лайн покатился вниз по ступенькам. Он упал на площадку с резким треском.
Эли смотрел на тело, изо всех сил приказывая себе ужаснуться. Никаких эмоций. Вот он опять – разрыв между тем, что ему полагается чувствовать, и тем, что он чувствует. Этот разрыв дразнит его, пока он смотрит вниз на Лайна. Эли и сам не знал, намеревался ли он столкнуть профессора с лестницы или просто оттолкнуть. Сделанного уже не исправить.
– Это ведь Виктор придумал проверить теорию! – Он поймал себя на том, что говорит это вслух, спускаясь по лестнице. – Над методом пришлось немного потрудиться, но он заработал. Вот почему я уверен, что это надо прекратить. – Лайн дернулся. Рот у него открылся, издавая звук, похожий одновременно на стон и на вздох. – Потому что он работает. И потому что это неправильно. – Эли остановился на площадке рядом со своим преподавателем. – Я умер, моля о силах, чтобы выжить, и они были мне дарованы. Но это – сделка, профессор, с Богом или дьяволом, и я заплатил за нее жизнями моих друзей. Каждый ЭО платит частичкой себя, которую уже нельзя вернуть. Понимаете? – Он опустился на колени рядом с Лайном. У того дернулись пальцы. – Я не могу допустить, чтобы кто-то так злостно грешил против природы. – Эли знал, что должен сделать, испытывал странную утешительную уверенность. Он почти нежно подсунул ладонь Лайну под щеку, а второй рукой ухватился за его подбородок. – Это исследование умрет с нами.
С этими словами он резко дернул руки.
– Вернее, – тихо договорил Эли, – с вами.
Глаза Лайна потухли, и Эли бережно положил его голову на площадку, освобождая руки, а потом выпрямился. Наступило мгновение идеального спокойствия – такого, которое приходило к нему в церкви: частичка умиротворения, которая ощущалась такой… правильной. Впервые после возвращения к жизни он почувствовал себя собой и даже чем-то большим.
Эли перекрестился.
А потом он поднялся обратно по лестнице, на секунду приостановившись, чтобы взглянуть на труп – согнутый, со сломанной шеей, выглядящий вполне убедительно с учетом падения. Кофе упал вместе с профессором, оставив след на ступеньках, а разбитая чашка валялась рядом с разбитым телом. Эли проследил за тем, чтобы не ступить в жидкость. Он обтер ладони о джинсы, взял рюкзак с площадки, но не смог заставить себя уйти. Он стоял там и ждал – дожидался, чтобы к нему пришли ощущения ужаса, тошноты, вины. Но они так и не появились. Было только спокойствие.
А потом в здании зазвенел звонок, унеся с собой это спокойствие, и с Эли остались только труп и внезапная потребность бежать.
Идя по парковке, Эли лихорадочно соображал, что делать дальше. Испытанное им на лестнице умиротворение сменилось приливом электризующей энергии, а голос у него в голове шептал: «Уходи». Это не была ни вина, ни даже паника, скорее – чувство самосохранения. Он подошел к машине, вставил ключ в замок на ручке и тут услышал за спиной шаги.
– Мистер Кардейл.
«Уходи!» – прорычал голос у него в голове, такой ясный и такой соблазнительный, но что-то удержало Эли на месте. Он повернул ключ в дверце, запирая ее с тихим щелчком.
– Чем могу быть полезен?
Окликнувший его человек оказался широкоплечим высоким мужчиной с черными волосами.
– Следователь Стелл. Вы приехали или уезжали?
Эли вытащил ключ из дверцы.
– Приехал. Я решил, что мне следовало бы рассказать профессору Лайну. Про Виктора, я имел в виду. Они были близки.
– Я пойду с вами.
Эли кивнул, сделал шаг от машины и нахмурился.
– Оставлю рюкзак здесь, – объявил он, отпирая дверь и бросая рюкзак с папками и жестким диском на заднее сиденье. – Мне сегодня не до занятий.
– Соболезную вашей потере, – механически проговорил следователь Стелл.
Эли считал шаги до корпуса. Он дошел до тридцати четырех, когда услышал сирены и резко вскинул голову. Рядом с ним Стелл выругался и ускорил шаг.
Значит, труп Лайна нашли.
«Беги, беги, беги», – шипело нечто у Эли в голове: скорость и тональность совпадали с сиренами.
И он побежал, но не прочь. Ноги понесли его ко входу в здание и дальше, следом за бригадой «Скорой помощи», спешащей к лестнице. Увидев труп, Эли издал сдавленный стон. Стелл оттащил его прочь, и Эли позволил ногам подогнуться, со стуком ударившись коленями о холодный пол. Он передернулся, ощущая, как под брюками расцветают и блекнут синяки.
– Идем, сынок, – говорил Стелл, пытаясь оттащить его обратно, но взгляд Эли был прикован к происходившему.
Все разыгрывалось как должно, как необходимо было: лишние ниточки обрывались. И тут его взгляд упал на уборщика, привалившегося к стене и хмурящего брови – как хмурятся люди, пытающиеся решить задачу.
«Вот дерьмо!» – подумал Эли, но, похоже, произнес это вслух: Стелл вздернул его на ноги со словами:
– Да уж, дерьмо. Пошли.
Слишком много смертей подряд. Он понимал, что будет под подозрением. Обязательно. «Беги!» – сказала эта штука у него в голове, настоятельно, а потом умоляюще, дергая его мышцы и нервы. Но он не мог бежать. Если он сейчас побежит, его будут преследовать.
И потому он сдержался. И, по правде говоря, неплохо сыграл роль жертвы. Сокрушенной, разгневанной, травмированной… и, что главное, – готовой сотрудничать.
Когда следователь Стелл сказал, что все вокруг него либо мертвы, либо близки к этому, Эли постарался выглядеть убитым горем. Он объяснил, что Виктор ревновал к нему – из-за девушки, из-за успехов в учебе. Виктор всегда отставал на шаг. Наверное, он сломался. Такое бывает.
Когда следователь Стелл спросил Эли о его курсовой, он объяснил, что тема была его собственной, пока Виктор ее не присвоил, тайком от него, и не начал сотрудничать с Лайном. А потом он подался ближе и рассказал Стеллу, что последние дни Виктор был сам на себя не похож: что-то в нем изменилось, стало неправильным, так что, если он выживет (а он все еще находился в реанимации), всем вокруг надо быть очень осторожными.
Эли разрешили не писать курсовую, ввиду травмы. Травма. Это слово преследовало его во всех разговорах с полицией и встречах с университетским руководством – и переехало с ним в выделенную университетом одноместную квартиру, куда его переселили. Травма. Слово, которое помогло ему расшифровать загадку, помогло найти источник ЭО. Слово «травма» превратилось в пропуск. Если бы они только знали, какую травму он перенес! Никто о ней не знал.
Он вошел в новую квартиру, не включая свет, и бросил рюкзак на пол (его никто так и не обыскал, как и машину). Он впервые остался один – по-настоящему один – с той минуты, когда ушел с вечеринки искать Виктора. И на секунду разрыв между тем, что он должен был чувствовать, и тем, что чувствовал, закрылся. Заливаясь слезами, Эли упал на колени на дощатый пол.
– Почему это происходит? – шепотом спросил он у пустой комнаты.
Он не знал, что имеет в виду: внезапную зверскую тоску, убийство Лайна, смерть Анджи, перемену в Викторе или то, что остался посреди всего этого невредимым.
Невредимый. В этом-то и было дело. Он желал силы, молил о ней в тот момент, когда ледяная вода высасывала из него тепло и жизнь, – а получил вот это. Стойкость. Непобедимость. Но почему?
«ЭО – это зло, а я ЭО, значит, я – зло». Это было простейшее уравнение, но оно было неправильным. Почему-то оно было неправильным. В душе он знал со странной и простой уверенностью, что ЭО – зло. Их не должно существовать. Но с неменьшей уверенностью он знал и то, что он – не зло, что в нем нет неправильного, такого же неправильного. Он иной – да, неоспоримо иной, но не неправильный. Он вспомнил то, что сказал на лестнице. Слова вырвались у него непроизвольно.
«Но это сделка, профессор, с Богом или с дьяволом…»
Возможно, разница именно в этом? Эли видел демона в шкуре лучшего друга, но в себе самом зла не ощущал. Скорее, он ощутил руки, сильные и твердые, которые вели его в тот момент, когда он стрелял, когда ломал Лайну шею, когда не бросился убегать от Стелла. Эти мгновения спокойствия, уверенности – они ощущались как вера.
Однако он нуждался в знамении. В последние дни Бог казался слабым огоньком зажигалки рядом с солнцем сделанного Эли открытия, но сейчас он снова почувствовал себя мальчишкой, которому нужны дозволение, одобрение. Он извлек из кармана брюк перочинный нож и раскрыл его.
– Ты ведь это забрал бы? – спросил он у темной квартиры. – Если бы я больше не был Твоим творением, Ты ведь забрал бы эту способность, правда? – У него на глазах блестели слезы. – Ведь забрал бы?
Он сделал глубокий порез, вспоров руку от локтя до запястья, содрогнувшись. Кровь моментально выступила и полилась на пол.