— Вы позволите мне увидеться с мисс Диллар и ее дядей?
— Разумеется, — ответил Вэнс, заметив, что Маркхэм колеблется. — Они в библиотеке, мистер Парди.
— Странный тип, — заметил Арнессон, когда гость удалился. — Ведет праздный образ жизни и интересуется исключительно шахматными партиями.
— Правда? — оживился Вэнс. — Не ему ли принадлежит авторство так называемого гамбита Парди?
— Точно, — поморщился Арнессон. — На это он потратил двадцать лет своей жизни, даже книгу написал. Путешествовал по миру, посещая всевозможные чемпионаты и турниры, чтобы проверить свой гамбит. Это произвело настоящий фурор в мире шахматистов. Потом он сам стал организовывать какие-то соревнования, которые сам же и оплачивал. Это стоило ему немалых денег, между прочим. И, конечно, при этом настаивал на том, чтобы в игре непременно использовался его знаменитый гамбит. Закончилось все весьма печально. Такие мастера, как доктор Ласкер, Капабланка, Рубинштейн и Финн, взялись за него и разнесли теорию Парди в пух и прах. Почти все игроки, применявшие его гамбит, проиграли. Какой удар для Парди! Он даже весь поседел и как-то обмяк.
— Мне известна эта история, — пробормотал Вэнс. — Меня обучал гамбиту Эдвард Ласкин…
В дверях снова появился полицейский и жестом подозвал к себе Хита. Сержант, уставший слушать болтовню о шахматах, поднялся с места и быстро удалился в коридор. Через некоторое время он вернулся с листком бумаги в руке.
— Весьма забавно, сэр, — произнес он, передавая листок Маркхэму. — Один из моих людей обнаружил эту бумажку. Она торчала из почтового ящика, и он решил посмотреть, что это такое. Что вы думаете по этому поводу?
Быстро пробежав глазами записку, прокурор тут же передал ее Вэнсу. Мне тоже удалось прочитать ее, когда я заглянул ему через плечо. Это был обычный лист почтовой бумаги, сложенный таким образом, что легко просовывался в щель почтового ящика. Текст был напечатан на машинке с бледно-синей лентой. Первая строчка гласила: «Джозеф Робин мертв». За ней следовала вторая: «Кто убил Птенца малиновки?» И еще ниже я прочел: «Сперлинг означает „воробей“».
А в конце послания, в правом углу, там, где обычно ставится подпись, заглавными буквами было напечатано: «ЕПИСКОП».
Глава VЖенский крик
Взглянув на это странное послание с еще более странной подписью, Вэнс три часа вытаскивал свой монокль, а потом еще долго и нудно протирал стеклышко. Я тут же понял: данная бумажка серьезно заинтересовала его.
— Вот вам и весьма ценный множитель для будущего уравнения, — шутливо заметил он, обращаясь к Арнессону.
Презрительно осмотрев записку и сухо усмехнувшись, тот небрежно бросил ее на стол, а затем заметил:
— Я искренне хочу верить в то, что священники здесь не участвуют. Они-то уж точно никакого отношения к науке не имеют. К ним с точки зрения математики даже и не приблизишься. «Епископ»… — хмыкнул он. — Лично у меня таких знакомых нет. Думаю, что данную абракадабру я сразу сброшу со счетов, когда приступлю к своим исследованиям.
— Если вы так поступите, — серьезно заметил Вэнс, — боюсь, ваше уравнение не будет иметь решения. Мне это таинственное послание почему-то кажется чрезвычайно важным. Простите меня, но именно эта записка, как мне думается, больше всего из того, что нам известно на этот час, располагает к математическим расчетам. По крайней мере она полностью исключает вероятность несчастного случая или какого-то чудовищного совпадения. Если позволите, ее можно назвать гравитационной константой, которая будет управлять всеми нашими дальнейшими уравнениями.
Хит посмотрел на записку почти с ненавистью.
— Это написал какой-то псих, — подытожил он.
— Безусловно, сержант, — согласился Вэнс. — Но не забывайте о том, что этот псих неплохо осведомлен о многих подробностях случившегося. Он не только знает, что прозвище мистера Робина — Птенец, но и в курсе того, что в момент трагедии мистер Сперлинг, скорее всего, был где-то неподалеку. Более того, наш ненормальный автор, вероятно, знал кое-что об этом убийстве еще до того, как оно произошло. Ему же понадобилось некоторое время, чтобы отпечатать данное послание, а потом еще и незаметно подсунуть его в почтовый ящик, причем до того, как сюда приехали ваши люди.
— Вполне возможно, что это дело рук какого-нибудь ротозея, что торчит под окнами на улице, — упорствовал Хит. — Этот деятель быстро выяснил, что случилось, и, выждав момент, когда полицейский отвернулся, подкинул бумажку в ящик.
— Да, но перед этим ему еще пришлось бежать к себе домой, аккуратно печатать на машинке таинственное послание, а потом возвращаться сюда. Так, по-вашему? — Вэнс покачал головой и печально улыбнулся. — Нет, сержант, ваша теория здесь не проходит.
— Ну, тогда как же это вышло? — требовал ответа Хит.
— Не имею ни малейшего понятия, — честно признался Вэнс, протяжно зевнул и поднялся со своего места. — Пойдемте, Маркхэм, перекинемся парой фраз с мистером Драккером, к которому испытывает отвращение наша Бидл.
— Вы идете к Драккеру? — удивился Арнессон. — А он тут при чем?
— Мистер Драккер, — пояснил Маркхэм, — заходил сегодня утром сюда, чтобы встретиться с вами. Вполне возможно, что он столкнулся с Робином и Сперлингом по пути домой. — Вы готовы составить нам компанию? — немного помолчав, добавил он.
— Нет, благодарю вас. — Арнессон вытряхнул трубку и тоже встал с кресла. — У меня много работы. А вам бы я посоветовал пригласить с собой Белль. Видите ли, леди Мэй немного странновата…
— Кто такая леди Мэй?
— Простите, я совершенно забыл, что вы ее пока не знаете. Мы называем ее «леди» из уважения. Это так нравится бедняжке! Она — мать Драккера. Леди со странностями. — Тут он многозначительно покрутил пальцем у виска. — Тронулась в свое время. Нет-нет, она совершенно безобидная и при этом пребывает в ясном уме, но зациклена на одной идее. Ее любимый сыночек для нее пуп земли, вокруг него, собственно, и вертится вселенная. Она оберегает его, как младенца. Грустная история… Да, будет, пожалуй, лучше, если Белль отправится туда вместе с вами. К тому же леди Мэй ее просто обожает.
— Спасибо за совет, мистер Арнессон, — поблагодарил его Вэнс. — Может быть, вы сами попросите мисс Диллар сопровождать нас?
— Разумеется, — ответил Арнессон, покровительственно улыбнувшись, и отправился наверх.
Через минуту мисс Диллар уже присоединилась к нашей компании.
— Сигурд передал мне, что вы намереваетесь навестить Адольфа. Он, конечно, ничего не будет иметь против вашего визита, а вот что касается леди Мэй… Ее может расстроить любая мелочь.
— Мы вовсе не хотим ее расстраивать. Во всяком случае мы постараемся этого не делать, — убедительно произнес Вэнс. — Но, видите ли, мистер Драккер заходил сюда сегодня утром, а кухарка говорит, будто слышала его голос в подвале. Он мог встретиться с молодыми людьми, когда уходил к себе. Может быть, он сумеет помочь нам в расследовании.
— Конечно, он не откажется, — тут же подхватила девушка, — только я попрошу вас быть поаккуратнее с леди Мэй. — В ее голосе звучала даже не просьба, а мольба, и Вэнс окинул ее удивленным взглядом.
— Расскажите немного о миссис Драккер, то есть о леди Мэй, прежде чем мы навестим ее. Почему нужно проявлять такую осторожность при общении с ней? — попросил Фило.
— В ее жизни произошла настоящая трагедия, — пояснила девушка. — В прошлом она была великой певицей. Нет, не второстепенной артисткой, а настоящей примадонной, способной сделать блестящую карьеру. Она вышла замуж в Австрии за известного музыкального критика — Отто Драккера, а через четыре года у них родился Адольф. Но очень скоро, когда мальчику исполнилось два года, произошло нечто ужасное. Мать не усмотрела за малышом, и тот упал, серьезно повредив позвоночник. С тех пор жизнь леди Мэй изменилась. Сын ее стал инвалидом, и она потеряла вкус к жизни. Женщина во всем винила себя, а потому отказалась от карьеры и посвятила себя Адольфу. Через год скончался ее супруг, и она перевезла сына в Америку, где она жила до замужества. Леди Мэй купила здесь дом, в котором они обитают и по сей день. Вся ее жизнь сосредоточена на Адольфе, а он вырос и стал самым настоящим горбуном. Она отдала ему все что могла и до сих пор ведет себя так, как будто он все еще маленький мальчик…
Мисс Диллар замолчала и помрачнела, но потом нашла в себе силы продолжать:
— Может, она искренне считает его маленьким мальчиком, но ее любовь к нему стала какой-то ненормальной. Это что-то вроде сумасшествия на почве нежности, как выразился мой дядюшка. А в последнее время она стала совсем странной. Я часто заставала ее за следующим занятием — она напевала какие-то немецкие колыбельные песенки, при этом складывала руки так, будто держала невидимого младенца и пыталась его убаюкать… И еще леди стала ревновать Адольфа. Она буквально ненавидит всех мужчин. На прошлой неделе я зашла навестить ее вместе с мистером Сперлингом — мы иногда заходили к ней, поскольку она всегда казалась нам такой одинокой и несчастной… Так она бросила на него злобный взгляд и прошипела: «Почему ты тоже не стал уродом?»
Девушка замолчала и, посмотрев на нас, спросила:
— Теперь, наверное, вам стало понятно, почему я прошу вас быть с ней поосторожнее? Леди Мэй может подумать, что мы пришли с единственной целью — обидеть ее Адольфа.
— Мы не станем излишне надоедать ей и вызывать у нее сомнения относительно нашего визита, — увещевал Вэнс. — Кстати, в какой части дома располагается комната миссис Драккер?
— В западной. Там еще есть эркер, из которого видно наше стрельбище.
— Вот как! Скажите, много ли времени она проводит у этого окна?
— Да, немало. Леди Мэй часто наблюдает за нами, когда мы проводим свои соревнования. Я не понимаю, зачем ей это, ведь она только страдает от того, что Адольф не может присоединиться к нам. Он как-то пробовал стрелять, но быстро устал и отказался от дальнейших упражнений.