– Вот так. – Отец Орвилль извлек шприц из руки Берни. – Сейчас он должен заснуть. Пожалуй, оставим его?
– Да, отче, – сказала Коко и поклонилась, а затем выразительно посмотрела на меня. – Пойдем, Лу. Почитаем Притчи.
La Vie Ephemere
Вдоль улицы возле театра Солей-и-Лун выстроилась очередь. Аристократы беседовали у кассы, а их жены с масляными улыбочками приветствовали друг друга. Щегольские кареты подъезжали и отъезжали. Швейцары пытались разогнать гостей по местам, но на самом деле именно это, а вовсе не спектакль, было для главным развлечением вечера. Вот зачем богатые и власть имущие приходили в театр – покрасоваться и побеседовать о политике, кружась в своем сложном светском танце.
Я всегда видела в этом нечто похожее на брачные пляски павлинов.
Мы с мужем определенно смотрелись здесь к месту. Долой окровавленное платье и штаны – когда мой супруг незадолго до того вернулся к нам в комнату с новым вечерним платьем, раздуваясь от гордости и предвкушения, я просто не смогла ему отказать. Платье было гладко-золотое, с облегающим лифом и зауженными рукавами, вышитыми крошечными металлическими цветами. Они блестели в свете заходящего солнца, плавно переходя в шлейф из кремового шелка. Я даже колдовством свела парочку синяков в лазарете. А оставшиеся покрыла пудрой.
Мой муж нарядился в свой лучший мундир. Он тоже был шассерского синего цвета, но на воротнике и манжетах украшен золотой вышивкой. Я сдержала улыбку, представив, как мы выглядели, шествуя вниз по театральной лестнице. Муж подобрал нам сочетающиеся наряды. В иное время я бы возмутилась, но сейчас, идя под руку с ним, ощущать могла только радостное волнение.
Однако на том, чтобы надеть капюшон, я настояла. И еще нацепила красивую кружевную ленту, чтобы скрыть шрам. Если муж это и заметил, то комментировать благоразумно не стал.
Может, не так уж он и плох.
Когда мы вошли в фойе, толпа расступилась. Я сомневалась, что нас кто-нибудь вспомнит, но людям частенько бывало неуютно – хотя кто-то назвал бы это «благоговейным трепетом» – при шассерах. Веселую пирушку никто лучше шассера не испортит. Особенно такого занудного, как мой муж.
Он подвел меня к нашим местам. В кои-то веки его прикосновение не вызвало у меня отвращения. Было даже… приятно. Его рука оказалась теплой. Сильной. Все было хорошо, пока он не попытался снять с меня плащ. Я выдернула плащ обратно, не желая с ним расставаться, Муж нахмурился, кашлянул после короткого неловкого молчания и наконец проговорил:
– Я так и не спросил… тебе понравилась книга?
Ответить я не успела – господин, что сидел рядом, поймал меня за руку.
– Enchanté, mademoiselle[17], – мурлыкнул он, целуя мои пальцы.
Я не удержалась и хихикнула. Он был по-своему красив – или вернее смазлив, с темными гладкими волосами и тонкими усиками.
Мой муж побагровел.
– Будьте добры не трогать мою жену, мсье.
Мужчина вытаращил глаза и посмотрел на мой безымянный палец без кольца. Я хохотнула еще громче – перстень Анжелики я предпочла носить на правой руке, просто чтобы побесить мужа.
– Вашу жену? – Он бросил мою руку так поспешно и испуганно, будто это был ядовитый паук. – Я не знал, что шассеры… вступают в брак.
– Я – вступил. – Муж встал и кивнул мне. – Поменяйся со мной местами.
– Я, конечно же, не хотел вас обидеть, мсье. – Смазливый господин с сожалением посмотрел на меня, когда я от него отодвинулась. – Однако должен сказать, что вы, безусловно, счастливчик.
Мой супруг смерил мужчину свирепым взглядом и тем самым заткнул ему рот до конца вечера.
Свет померк, и я наконец сняла капюшон.
– Да ты у нас собственник, оказывается? – шепнула я, снова улыбаясь. Какой же он все-таки дурачок. Умильный, надменно-ослиный дурачок.
Он не стал на меня смотреть.
– Представление начинается.
Заиграла симфония, и на сцену вышли актеры и актрисы. Я тут же узнала крючконосую девушку и хихикнула, вспомнив, как она унизила Архиепископа на глазах его обожателей. Гениально. И потом, провернуть такие чары прямо под носом моего мужа и Архиепископа…
Крючконосая была Белой дамой, и притом совершенно бесстрашной.
И хотя она играла лишь второстепенную роль в хоре, я внимательно смотрела, как она танцует вместе с актерами, которые играли Эмилию и Александра.
Однако мое веселье быстро поугасло. Что-то смутно знакомое было в манерах этой девушки – когда мы только встретились, я этого не заметила. Я смотрела, как она кружится, танцует, затем исчезает за занавесом, и чувствовала, как внутри у меня нарастает тревога.
Когда началась вторая песня, мой муж наклонился ближе. Его дыхание щекотало мне шею.
– Жан-Люк сказал, сегодня утром ты меня искала.
– Во время спектакля разговаривать некрасиво.
Он сощурился, ничуть не смутившись.
– Чего ты хотела?
Я снова обратила внимание на сцену. Крючконосая вышла на подмостки, разметав по плечам кукурузные волосы. Я как будто что-то вспомнила при виде этого, но полностью уловить воспоминание не смогла – оно ускользнуло, как вода меж пальцев.
– Лу? – Муж осторожно коснулся моей руки. Его ладонь была теплой, большой и мозолистой, и отстраниться я не смогла.
– Нож, – призналась я, не сводя взгляда со сцены.
Он резко втянул воздух.
– Что?
– Мне нужен был нож.
– Ты ведь это не всерьез.
Я посмотрела на него.
– Как никогда всерьез. Ты же видел вчера мадам Лабелль. Мне нужна защита.
Он крепче сжал мою руку.
– Она тебя не тронет. – Смазливый мсье рядом с нами многозначительно кашлянул, но нам не было до него дела. – В Башню ее больше не пустят. Архиепископ дал слово.
Я нахмурилась.
– И мне что, должно стать легче от этого?
Он посуровел и стиснул зубы.
– Да. Архиепископ – могущественный человек, и он поклялся защитить тебя.
– Его слово для меня не значит ровным счетом ничего.
– А мое? Я ведь тоже дал клятву тебя оберегать.
Было даже смешно, как он рвется защищать ведьму. То-то он бы посмеялся, если б узнал правду.
Я лукаво вскинула бровь.
– Так же, как я обещала тебе повиноваться?
Он смерил меня хмурым взглядом, но теперь уже не только мсье сердито смотрел на нас. Устроившись поудобнее на своем месте, я самодовольно тряхнула волосами. Мой муженек был слишком чопорным занудой, чтобы ругаться при посторонних.
– Разговор не окончен, – проворчал он, но тоже откинулся на спинку кресла, угрюмо глядя на актеров.
К моему удивлению – и невольному удовольствию, – его рука так и осталась лежать поверх моей. Спустя несколько долгих мгновений он как будто бы мимоходом погладил своим пальцем мои. Я поерзала на месте. Он не смотрел на меня, а в упор глядел на сцену, но его палец продолжал выписывать узоры на моей кисти – от костяшек и до самых кончиков ногтей.
Я изо всех сил пыталась сосредоточиться на спектакле. Восхитительные мурашки бежали по моей коже от каждого прикосновения руки моего мужа… А затем он медленно поднялся выше, касаясь моего запястья и внутренней стороны локтя. Он погладил шрам, скрывающийся там, и я, вздрогнув, откинулась на кресло и снова попыталась обратить все внимание на сцену. Плащ соскользнул с моих плеч.
Первый акт закончился слишком быстро, и начался антракт. Мы оба остались на местах, безмолвно соприкасаясь – и тяжело дыша, – пока вокруг толпились люди. Когда свечи снова погасли, я обернулась к нему, чувствуя, как к щекам приливает кровь.
– Рид, – выдохнула я.
Он посмотрел на меня, щеки его порозовели. Казалось, он испуган так же, как я. Наклоняясь ближе, я опустила взгляд на его приоткрытые губы. Он провел по ним языком, и мое сердце пропустило удар.
– Да?
– Я…
Краем глаза я увидела, как Крючконосая делает пируэт, и волосы ее развеваются на лету. И снова в моей памяти что-то при виде этого отозвалось.
Празднование солнцестояния. Волосы, похожие на кукурузный шелк, заплетенные цветами. Майское дерево.
Твою мать.
Эстель. Эту девушку звали Эстель, и когда-то я ее знала – в детстве, проведенном в Шато ле Блан. В прошлый раз она меня явно не узнала, ведь мое лицо было разбито, но если она увидит меня снова, если она вдруг меня вспомнит…
Жар внутри меня обратился в лед.
Нужно бежать отсюда прочь.
– Лу? – донесся до меня голос Рида эхом, будто издалека, с другого конца длинного туннеля, а не с соседнего кресла. – Все хорошо?
Я глубоко вдохнула, пытаясь успокоить сердце. Наверняка Рид слышал, как оно колотится. Нет, грохочет, грозя меня выдать каждым ударом. Ладонь Рида застыла на моем запястье. Черт. Я вырвала руку и вцепилась себе в колени.
– Все в порядке.
Рид откинулся на спинку кресла, и на лице его вспыхнула растерянность и обида. Я снова чертыхнулась про себя.
Когда завершилась последняя песня, я вскочила и, желая прикрыть лицо и волосы, накинула плащ и капюшон.
– Идем?
Рид в недоумении огляделся. Занавес опустился, но остальные зрители еще сидели на местах – кто-то затаил дыхание, кто-то рыдал, оплакивая трагическую смерть Эмилии и Александра. Еще даже не начались аплодисменты.
– Что-то не так?
– Нет! – выпалила я – слишком быстро, чтобы получилось убедительно. Я кашлянула, выдавила улыбку и попыталась снова: – Я просто устала.
Дожидаться ответа Рида я не стала, а вместо этого потащила его за рукав мимо проходов, мимо посетителей, которые соизволили наконец встать и захлопать в ладоши, и в фойе. Там я и застыла как вкопанная. Актеры и актрисы уже выстроились в ряд у дверей. Я не успела повернуть в сторону – Эстель увидела Рида. Она нахмурилась, а потом заметила и меня рядом с ним, заглянула под капюшон и сощурилась. В глазах ее мелькнуло узнавание. Я поволокла Рида прочь, надеясь поскорее убежать, но он не двигался с места – Эстель направилась к нам.