В детстве мы с Манон больше всего любили разыгрывать народ, обычно едой. Печенье с солью вместо сахара. В карамели вместо яблок – лук. Мятная паста вместо глазури.
Я не улыбнулась ей в ответ.
Манон вздохнула и коснулась моего лба. Я снова напряглась, чтобы отпрянуть, но тщетно, и голова тут же закружилась. Я вновь сосредоточилась на листе и на своем дыхании – вдох носом, выдох ртом. Рид делал так, чтобы взять себя в руки.
Рид.
Я с горечью закрыла глаза. Без кольца Анжелики я никого не смогу защитить. Лионы погибнут. Церковь падет. Ведьмы разрушат королевство. Я могла лишь надеяться, что Риду и Анселю удастся спастись. Может быть, Коко им поможет – они могут уплыть подальше от Бельтерры, пересечь море и сбежать в Амарис или Люстер…
Но я все равно умру. Вчера, пока все в замке спали, я странным образом с этим смирилась. Даже если бы Моргана меня не отравила, даже если бы не поставила стражу у моих дверей, я не сомневалась: она сдержит обещание, если я убегу. При мысли о том, что мне придется испить крови Рида, придется давиться его сердцем, к горлу подкатила тошнота. Я закрыла глаза и вспомнила то чувство спокойствия, к которому пришла прошлой ночью.
Я устала убегать. Устала скрываться. Я просто… устала.
Будто ощутив мою горечь, Манон подняла руки.
– Возможно, я сумею помочь тебе избавиться от боли.
У меня в животе екнуло, и я лишь на секунду смерила Манон злым взглядом, а потом уступила. Она принялась осматривать мои многочисленные увечья, касаясь их мягкими пальцами, и я закрыла глаза. Вскоре Манон спросила:
– Куда ты отправилась? Когда сбежала из Шато?
Я неохотно открыла глаза.
– В Цезарин.
Она взмахнула пальцами, и боль у меня в голове и животе чуть поутихла.
– Но как тебе удавалось скрываться? От шассеров… И от нас?
– Я продала свою душу.
Манон ахнула и в ужасе прижала ладонь ко рту.
– Что?
Я закатила глаза и объяснила:
– Я стала воровкой, Манон. Без спросу жила в грязных театрах, воровала еду у невинных пекарей. Поступала плохо с хорошими людьми. Убивала. Лгала, изменяла, курила, пила и даже как-то раз переспала с проституткой. Считай, продала душу. Так что в конечном счете я все равно буду гореть в аду.
При виде ее ошеломленного лица у меня в груди вскипел гнев. Черт бы побрал Манон и ее осуждение. И ее вопросы.
Я не хотела об этом говорить. Не хотела этого помнить. Та жизнь… всё, что я сделала, чтобы выжить, все, кого я любила и потеряла, – всё это было в прошлом. Как и моя жизнь в Шато. Все сгорело дотла.
– Еще что-нибудь хочешь узнать? – спросила я горько. – Давай, конечно, продолжим выяснять, как у кого дела. Мы ведь с тобой такие подружки. Ты все еще спишь с Мадлен? А сестра твоя как поживает? Полагаю, она все еще красивее тебя?
Едва я это сказала, как сразу поняла, что не стоило. Манон помрачнела, руки ее обвисли, и она резко вдохнула, как если бы я ударила ее ножом. Несмотря на гнев, мне тут же стало стыдно. Черт. Чтоб меня.
– Не пойми превратно, – добавила я неохотно. – Она красивее и меня тоже…
– Она мертва.
Мой гнев застыл, обратившись в нечто иное, темное и тревожно-недоброе. В нечто холодное.
– Шассеры нашли ее в прошлом году. – Манон стерла пятнышко с моего покрывала, и в глазах ее отчетливо сверкнула боль. – Архиепископ приезжал в Амандин. Флер знала, что нужно соблюдать осторожность… но один ее друг в деревне сломал руку. Она его исцелила. Шассеры быстро почуяли запах. Флер испугалась и бросилась бежать.
Я не могла даже вдохнуть.
– Они ее сожгли. Одиннадцатилетнюю девочку. – Манон покачала головой и закрыла глаза, словно пытаясь не видеть образы, приходящие на ум. – Я не успела вовремя до нее добраться, и мама тоже. Мы плакали, когда ветер уносил ее прах.
Сгорела заживо. В одиннадцать лет.
Манон вдруг резко схватила меня за руку, и в глазах ее заблестели яростные, так и не пролившиеся слезы.
– У тебя есть возможность исправить ошибки этого мира, Лу. Как ты можешь отказываться от нее?
– То есть ты все равно готова принять мою смерть. – Эти мои слова прозвучали не гневно. Они были бесстрастны и пусты, как бездна у меня в груди.
– Я сама умерла бы тысячу раз, лишь бы вернуть сестру, – резко сказала Манон. Отпустив мою руку, она прерывисто выдохнула, а когда заговорила снова, голос ее стал куда мягче: – Я бы заняла твое место, ma sœur[24], если б могла… любая из нас согласилась бы на это. Но мы не можем. Сделать это должна ты.
Слезы уже текли по ее щекам.
– Я знаю, что прошу слишком многого. Знаю, что у меня нет на это права… но прошу тебя, Лу, прошу, не сбегай снова. Лишь ты одна можешь прекратить все это. Лишь ты одна можешь нас спасти. Обещай мне, что не станешь пытаться убежать.
Я смотрела на слезы Манон и чувствовала себя так, будто оказалась в чужом теле. На меня накатила тяжесть, и на этот раз не от снадобья. Она сдавила мне грудь, нос, рот, душила меня, затягивала в пучину, манила в небытие. Уговаривала уступить. Наконец отдохнуть.
Господи, как же я устала.
Слова по собственной воле сорвались с моих губ:
– Обещаю.
– Правда?.. Ты обещаешь?
– Да. – Я все еще чувствовала тяжесть и тьму, которая звала меня к себе, но все же усилием воли посмотрела Манон в глаза. Надежда сверкала в них, такая ясная, такая острая, что могла бы ножом полоснуть мне по сердцу.
– Мне очень жаль, Манон. Я не хотела, чтобы кто-то погиб. Когда… после того как это произойдет, я… обещаю, я поищу Флер в загробном мире… где бы он ни был. И если я ее найду, то расскажу, как тебе ее не хватает. Как сильно ты ее любишь.
Манон плакала все пуще и крепко сжимала мои руки.
– Спасибо тебе, Лу. Спасибо. Я никогда не забуду, что ты для меня сделала. Для нас. Скоро вся боль пройдет.
Скоро вся боль пройдет.
Мне очень хотелось заснуть.
Следующие два дня мне больше ничего не оставалось делать, кроме как безвольно плыть по течению во тьму.
Меня полностью исцелили, и все следы последних двух лет исчезли с моего тела. Идеальный труп. Мои няньки каждое утро приходили на заре, чтобы помочь Манон искупать и одеть меня, но с каждым рассветом говорили они все меньше.
– Она умирает прямо у нас на глазах, – пробормотала одна из них наконец, не в силах больше не замечать, как пустеют мои глаза и как болезненно бледнеет кожа. Манон шикнула на нее и прогнала из комнаты.
Видимо, нянька была права. Казалось, я теперь гораздо ближе к покойным Эстель и Флер, чем к Манон и нянькам. Я уже ступила одной ногой в могилу. Даже боль в голове и животе притупилась – она все еще была там, но вместе с тем… ее не было. Словно мы с ней существовали по отдельности.
– Пора наряжаться, Лу. – Манон погладила меня по волосам, и в глазах ее я увидела искреннее беспокойство. На этот раз я не попыталась отстраниться от ее прикосновения. Даже не моргнула. Лишь продолжила смотреть пустым взглядом в потолок. – Сегодня вечером твой час придет.
Она через голову стянула с меня ночную рубашку и быстро искупала, но избегала смотреть на меня. После двух недель почти что голодания у меня стали выступать кости. Я была измождена. Как живой скелет.
Молчание затянулось. Манон через руки натянула на меня белое церемониальное платье, которое выбрала Моргана. В точности такое же я надевала на шестнадцатый день рождения.
– Мне всегда было интересно… – Манон тяжело сглотнула, бросив взгляд на шрам у меня на горле, – как тебе удалось спастись в прошлый раз.
– Я отдала свою жизнь.
Она замолчала на миг.
– Но ведь… ты не отдала ее. Ты выжила.
– Я отдала свою жизнь, – повторила я медленно и вяло. – Я больше никогда не собиралась возвращаться сюда. – Я ровно посмотрела на нее, а затем снова перевела взгляд на лунную пыль на подоконнике. – И не ждала, что увижу тебя, свою мать или кого бы то ни было здесь снова.
– Ты нашла лазейку. – Манон тихо выдохнула, хихикнув. – Гениально. Отказаться от своей жизни в символическом смысле, чтобы спасти себе жизнь в смысле буквальном.
– Не волнуйся. – Я выдавила эти слова с большим усилием. Они скатились с языка, тяжелые и ядовитые, лишив меня всех сил. Манон уложила меня на подушку, и я прикрыла глаза. – На этот раз так не получится.
– Почему?
Я приоткрыла один глаз.
– От него я отказаться не смогу.
Манон вопросительно посмотрела на перламутровое кольцо у меня на пальце, но я ничего больше не сказала и снова закрыла глаза. Я смутно слышала, как кто-то стучит, но этот звук был так далек.
Шаги. Дверь открылась. Затем закрылась.
– Луиза? – осторожно спросила Манон. Мои глаза открылись… то ли спустя несколько секунд, то ли часов. – Наша госпожа требует твоего присутствия в ее покоях.
Я не ответила, и тогда Манон перебросила мою руку себе через плечо и подняла меня с постели.
– Я могу проводить тебя лишь до ее передней, – прошептала она.
Мои сестры удивленно расступались, пока мы шли по коридорам. Те, что помладше, вытягивали шеи, чтобы получше меня разглядеть.
– Похоже, к тебе пришел посетитель.
Посетитель? На ум мгновенно явился смутный образ Рида, в путах и с завязанным ртом. Но даже ужас в груди притупился и уже не причинял такой боли, как мог бы прежде. Я слишком сильно отдалилась от этого мира.
Или же я только так думала.
Потому что когда Манон оставила меня на полу в передней Морганы, когда открылась дверь в комнату, мое сердце забилось вновь при виде того, что я там увидела.
При виде того, кого я там увидела.
На кушетке моей матери, связанный и с кляпом во рту, лежал не Рид.
Это был Архиепископ.
Дверь захлопнулась у меня за спиной.
– Здравствуй, дорогая. – Моргана села рядом с Архиепископом и провела пальцем по его щеке. – Как ты чувствуешь себя сегодня?
Я уставилась на него, не слыша ничего, кроме безумного биения моего собственного сердца. Глаза Архиепископа – такие же синие, как мои, только темнее – были широко раскрыты. Кровь из пореза на его щеке стекала прямо на кляп.