— Это тоже тебе решать. Если бы не ты, то строительство я еще долго не начал бы. Но я так думаю, — Константин лукаво улыбнулся, — что честнее всего будет его посвятить твоему небесному покровителю, то есть Николаю-угоднику, который и на Руси весьма популярен. Как тебе?
— Святой сей и впрямь почитаем, — задумчиво отозвался отец Николай. — Однако если уж величие помыслов своих выказывать… Ты как о святой Софии мыслишь?
— Так есть же такие храмы, — искренне удивился Константин. — Ты не забыл, что уже в наше время их аж три штуки на Руси имеется: один в Киеве, другой — в Новгороде, а третий в Полоцке. У нас не первый, а четвертый по счету выйдет.
— Это все так, — кивнул священник. — И правда четвертый. А ты его так выстрой, чтоб народ глянул, ахнул и сказал: «По времени он четвертый, но по красоте и величию — первее первых будет».
— Эва куда ты замахнулся, — крякнул Константин и весело засмеялся, шутливо грозя собеседнику пальцем. — Думаешь, не вижу, куда ты гнешь, отче? Если я святой Софии храм посвящу, то мне уж волей-неволей, а сэкономить никак не удастся. Придется во всю ширь размахиваться, чтоб и размеры были — о-го-го, и все остальное им под стать. А уж коль держать в памяти ту Софию, которая в Константинополе, то…
— Да уж, — согласился отец Николай. — Тогда ни сотней гривен, ни тысячей не откупишься. Да и одним десятком тысяч, пожалуй, тоже. Оно и хорошо. Тогда он у тебя на часовенку убогую, кою ты хотел по первости поставить, точно походить не станет. Стало быть, можешь мне спасибо сказать.
— А спасибо за что? — удивился Константин.
— От позора уберег, — пояснил священник. — Часовенки-то ныне на Руси бояре строят да купцы побогаче. А я указал, какое строительство князю к лицу — храм величавый. Это если простой правитель и без помыслов величественных. Такому же, как ты, надлежит неслыханную красоту воздвигать, иначе и затеваться смысла нет.
— Ну и хитер ты, отче, — восхитился Константин.
— Прост я, — возразил священник. — Сам видишь, за пазухой ничего не таю. И не столь я тебя убедил, сколь ты сам уразумел мою правоту.
— А факты подобрать с доводами, слова нужные отыскать? Это же уметь надо, — не согласился князь.
— И тут вся хитрость лишь в том, что слова эти от сердца должны идти. Ежели изрекающий сам в них верит, то и слушающий рано или поздно ими проникнется, — спокойно пояснил отец Николай. — Опять же и того не забывай, что у меня за плечами опыт проповедей. Если их все сосчитать — непременно за тысячу перевалит, а то и не за одну. А что такое проповедь? Речь, предназначенная для того, чтобы убедить слушателей в истинности чего-либо, да не одного человека, а десятки, если не сотни. Труд не из легких, ты уж поверь. Ныне же гораздо проще — и убеждать всего одного понадобилось, и сам он умом не обделен. — И священник вопрошающе уставился на князя.
— Знаю, чего ждешь, — хмыкнул Константин. — Слово тебе даю: скупиться не стану. Вплоть до того, что, если казна пустая будет, в долги к купчишкам влезу, но отгрохаю все в лучшем виде и именно так, как ты скажешь. Жалко, конечно, гривенок, что уж тут говорить, да и к церкви я равнодушен. По-моему, человеку для общения с богом посредники не нужны. Но тут дело скорее не церковное, а политическое, значит, и впрямь глупо над серебром трястись. Ну, доволен? — спросил он с улыбкой.
— Вполне, — сдержанно склонил голову отец Николай, стараясь не выказывать откровенной радости, что сумел он наконец-то дожать, додавить неуступчивого упрямца. — Разве что про посредников ты не совсем верно сказал. Когда человек умен или вовсе мудр — одно. Тут, может, наша помощь ему и не нужна. Да ведь мы же и не навязываемся. А крестьянину простому, ремесленнику, купцу, да и многим князьям сподручнее все-таки в церкви молитву вознести.
— Насчет того, что не навязываемся, — вопрос спорный, — начал было Константин, но передумал. — Ладно. Это дискуссия долгая, а у меня самого к тебе дельце имеется. Долг-то платежом красен, отец Николай. Я тебе слово свое дал, что храм начну строить и мелочиться не стану, теперь пришла пора и меня выслушать. Знаешь ли ты, что не только на поставление в сан в путь-дорожку собрался, но одновременно еще и посольство мое возглавишь?
— То есть как? — опешил священник и энергично запротестовал: — Э нет. Так мы не договаривались. Или ты киевского митрополита имеешь в виду?
— Да нет, бери выше. Ты, отче, мой чрезвычайный и полномочный посол к патриарху Константинопольскому, а также к императору Феодору Ласкарису. К нему даже в первую очередь. Пусть он сам своего патриарха убалтывает, так-то оно понадежнее будет.
— Да ты в своем уме, Костя?!
— Не помешал? — осторожно спросил появившийся в дверях Вячеслав.
— Заходи, Слава. Ты как раз вовремя. А то тут отец Николай вздумал отказываться от посольства.
— Правильно делает, что отказывается, — неожиданно для Константина поддержал священника воевода, подходя к столу и с тоской оглядывая его скудное убранство. — Кто же под квас с хлебом человека уговаривает? Между прочим, посол — это новая должность, и ее непременно надо обмыть. Ты, отче, держись до конца и не соглашайся, пока наш князь не проставится.
Константин хмыкнул и неспешно направился к высокому шкафу.
— И при чем тут твоя документация? — осведомился Вячеслав.
— У меня тут помимо ящичков с бумагами еще и полочки имеются, — пояснил князь, так же неторопливо выбирая что-то.
К столу он вернулся со здоровой бутылью, наполненной под горлышко.
— Совсем другое дело, — оживленно потер руки Вячеслав, усаживаясь и по-хозяйски пододвигая к себе блюдо с румяными яблоками. — Сейчас остограммимся, и ты, отец Николай, дашь свое добро. Но не продешеви. Если медовуха придется не по душе, требуй налить из другой бутыли. Хотя, честно говоря, я бы на твоем месте согласился без раздумий. Это же загранкомандировка сроком на год, не меньше, да еще с прекрасными суточными и обслуживающим персоналом.
— Вот сам и езжай, — огрызнулся священник. — Лик у тебя благообразен, нахальства хоть отбавляй. Тебя-то точно и император примет, и патриарх. А не примут, так ты сам к ним пролезешь. Да и чин у тебя подходящий — верховный воевода всего княжеского войска. А я-то кто такой, чтобы сам император беседовать со мной согласился? Какой-то русский священнослужитель, приехавший на поставление в сан простого епископа. Да меня до него и не допустят. Знаешь, княже, какой у императоров сложный церемониал?
— Знаю. Но он был, когда они в самом Константинополе сидели и свысока на всех поглядывали. А едва они в Никею переехали, спеси у них поубавилось, и слушать он тебя обязательно станет, а едва ты заикнешься, что разговор касается возврата ему Константинополя…
— Возврата?! Константинополя?!
— Или Царьграда, как его сейчас на Руси называют, — невозмутимо уточнил Константин. — А ты чего так удивился-то, отче? Не в следующем году, разумеется, а через два-три, не раньше. Нашему Славе тоже надо время, чтобы как следует к его взятию подготовиться.
— Да-а, Константинополь — дело не шуточное, — протянул воевода. — Его без пары стаканов… — И, не договорив, сноровисто разлил содержимое бутыли. Подняв кубок, он торжественно произнес: — Ну, за взятие.
Священник мрачно посмотрел на воеводу, прикоснулся губами к самому краешку своего кубка и с тяжким вздохом отодвинул его в сторону. Ну как им объяснить, что политика — такое тонкое, а главное, грязное дело, что он всегда, сколько себя помнит, шарахался от нее, как… Нет, «как черт от ладана» вроде неправильно — священнослужитель все-таки. Словом, чурался и избегал всячески. Ну не его это дело. Если бы только что, буквально пару-тройку минут назад, князь не согласился начать строительство храма, пообещав отдать на него все свои деньги и даже занять, коли не хватит имеющихся, ему было бы легче. Тогда бы он попросту решительно отказался, и все. Да и сам Константин о чем думает? Неужто не понимает, что по причине своей неопытности и простоты отец Николай загубит все дело на корню?
— А почему я? — как-то по-детски наивно спросил он.
— А кто, отче, если не ты? — невнятно промычал Вячеслав.
Говорить нормально он не мог, мешала закуска во рту. Константин спокойно разъяснил:
— Говорю же, что тебе придется обращаться не только к императору, но и к патриарху, который сидит в Никее. А кому сподручнее это сделать, как не тебе, православному священнослужителю? Да ты не тушуйся, — ободрил он приунывшего священника. — Хитрить, ловчить и жульничать тебя никто не заставляет. Действуй по-простому, в лоб. Мы им Царьград, а они нам греческий огонь и… митру патриарха.
— Зачем? — опешил отец Николай.
— Э-э, дорогой! Скоро к нам из степей горячие гости приедут, горячий прием им нужно организовать, чтоб надолго запомнили, — зачастил Вячеслав. — Мед пить будем, шашлык кушать будем. А как шашлык без огня пожарить? Никак.
— И свой тут не годится — импортный нужен, — подхватил Константин. — А что касается митры патриарха, так тут вообще все ясно. Хочу, чтобы церковь на Руси была полностью независима от ромеев[5]. И наденут они эту шапку на того, кого мы им сами укажем, ибо нам грек без надобности. Своего, русского поставим.
— И никакой дипломатии, — усмехнулся Вячеслав. — А если начнут юлить и выкручиваться, скажешь, что торг здесь неуместен. Либо да, либо нет — все остальное от лукавого. Я правильно процитировал? — осведомился он.
— Правильно, — уныло вздохнул отец Николай, пытаясь заставить себя примириться с мыслью о том, что вести посольство придется и никуда ему от него не деться.
— Вот и славно, что ты все понял, — обрадовался Константин. — А для надежности, чтоб ваше с Феодором свидание железно состоялось и чтобы он к тебе прислушался, действуй через его зятя.
— А не через сына? — уточнил священник.
— Нет, через зятя. Сыновей у него нет — одни дочки. Муж старшей из них — Иоанн Дука Ватацис. Кстати, именно он через пару лет