Нет, не зря Ярослав скляницу его с чудо-зельем обронил. Вроде как ненароком получилось, хотя чего уж тут — понял Константин, вмиг догадался, что не случайно брат столь неловко рукой махнул. Вспомнив тот день, князь Переяславля-Залесского нахмурился и до боли в пальцах стиснул рукоять меча. Второй раз в жизни тогда ему стыдно стало, потому и уехал он на следующий день к себе, хотя Константин уговаривал остаться, сказав, что теперь уж Ярославу все одно — вскорости назад придется возвертаться, на похороны. От таких слов еще поганее на душе стало — укатил в тот же день.
Одно непонятно — как Ростислава догадалась, что ее муж ускорил смерть своего брата. Вроде бы ничего ей не рассказывал, ан все едино, почуяла. И опять глупость сморозила, вслух про это говорить принялась. И без того на сердце кошки скребут, а тут еще она со своими намеками. Допытываться принялась, какую смерть Ярослав последнему из братьев уготовил. Вот дурища-то! А того ей не понять, что Константин все одно — не жилец был. Да и не жил он вовсе — мучился, потому, если уж разбираться, он, Ярослав, истинную доброту проявил, человека от лишних мук избавил. Ему б самому кто так подсобил в случае чего — спасибо бы сказал.
Нет, доказывать он Ростиславе ничего не стал — еще чего! Хотя было что сказать и кого в пример привести. Вон у рыцарей-франков, как он от купцов слыхал, для такого даже особый нож заведен. У него и название соответствующее — мизекорд, что означает «кинжал милосердия». С его помощью они своим безнадежно раненным соратникам из жизни помогают уйти. А тут — понимать надо — брат родной. Так как ему не помочь?!
И не случайно, ох не случайно он, Ярослав, про тот кинжал всего за неделю до того дня услыхал. Не иначе как устами купца сам господь ему подсказку дал. Самоубийство-то грех великий, а в такой помощи греха нет — благо.
Опять же и в церкви попы о том же говорят, разве что иными словами. Мол, мы здесь на земле временно, а на небесах нас вечная жизнь ожидает, о ней думать надобно. Вот Ярослав и помог засидевшемуся в гостях, и совесть его чиста. Не с пира веселого братца выпроводил — от мух тяжких избавил.
Что же до Юрия, то ему не мизекорд нужен — жбан пивной с утра, ибо здоров братец и, кроме похмелья, иных болезней покамест не ведает. Жаль только, что он в ратном деле не силен, да и твердости в нем тоже не видать. Еле-еле уговорил его Ярослав выступить, не дожидаясь сороковин.
И мало того что не все ладно с их дружинами, что Творимир языком своим поганым мелет, так еще и Ростислава назойливой мухой жужжит. Сомнения у нее, видишь ли, в том, что Константин Рязанский братьев своих поубивал. Да разве в этом сейчас дело? А того ей не понять, что он на всю Владимирскую Русь замахнулся, что три кровных брата Ярослава под Коломной полегли, да и четвертый слег именно от этой страшной вести. И если по уму разбираться, то не Ярослав — главный виновник смерти старшего брата. Он лишь мизекорд в божьих руках, а вот рязанец — подлинный убийца.
А теперь пусть сочтет, сколько племянников Ярославовых без отцов оставил. И такое прощать?! Вот бы ей о чем подумать, а лучше и вовсе в дела мужа не соваться. Пускай о хозяйстве мыслит, пряжу с девками прядет, рубахи вышивает. Ан нет, лезет повсюду. Вон и Ингваря Рязанского решила ума-разума лишить. Не зря он две последние седмицы как в воду опущенный ходит. Тоже ее работа.
Намедни вишь чего удумал — промямлил, что, мол, зря они все это затеяли. Негоже ему на свою землю приходить с чужой ратью, пожар да разорение с собой нести. А того в ум не возьмет, что поздно уже, что слы[9] давным-давно воротились от верных союзников с обнадеживающими ответами.
Хан Котян, у которого чуть ли не самая сильная орда под рукой, твердо подсобить обещался, а вместе с ним и бывший тесть Ярославов, Юрий Кончакович, тоже посулился на рязанские грады набег учинить. Да и Давид Муромский, хоть и мялся в нерешительности, черт набожный, а как бояре Ярослава и Юрия поднажали — вмиг согласился. Вовремя ему про Кадом да про Ижеславец намекнули.
Рассказывали вернувшиеся из Мурома бояре, как загорелись глаза у Давида. Вмиг и про зятя Святослава, погибшего под Коломной, вспомнил, и про прежние обиды, кои ему рязанские князья чинили, рассказывать принялся. А чего — пусть забирает грады. Сторона лесная, рубежная, беспокойная. Такую под свою руку принимать — хуже горькой редьки с ней намучаешься. Словом, не жалко.
Зато теперь рязанцу точно несдобровать. Разом с трех сторон примутся его бить. Сам Ярослав с Юрием сызнова под Коломну подойдут, а взяв ее да через Оку перейдя, начнут один за другим города зорить да селища жечь. Тесть бывший, Юрий Кончакович, вместе с ханом Котяном с юга со своими полчищами налетят. Ну а с третьей стороны Давид Муромский с мордвой нагрянет.
А у Константина вдобавок ко всему еще и Рязань не отстроена. Никуда он свои дружины от града стольного, который ныне без стен, двинуть не посмеет. Но если и отважится, то снова на хитрость Ярославову напорется. Он же куда пойдет? Непременно вниз по Проне-реке рати двинет, чтобы половецкий набег отбить. А почему? Да потому, что именно в том и сокрыта хитрость, что согласно уговору с Юрием Кончаковичем и Котяном напасть половецкие ханы должны не позднее Рождества богородицы, что приходится на восьмое сентября. Пока к Константину прискачут гонцы с южных рубежей, пока тот рать свою спешно соберет — на все про все Ярослав отводил пять, от силы шесть дней. Да еще три дня он добавлял на то, чтобы все рязанские войска оказались у южных границ.
Вот тогда-то они с братом Юрием и ударят. Аккурат в день страстей Веры, Любви, Надежды и матери их Софии[10].
Более того, если вдруг половцы замешкаются, либо сам Константин почему-либо запоздает с выступлением, то тут рязанцу вторая ловушка подсовывалась. Спустя пять дней после предполагаемого нашествия половцев в пределы рязанских земель с запада должен вторгнуться Давид Муромский вместе с мордовским князем Пурешем.
Вот и получалось, что даже если Константин окажется еще поблизости от Рязани и решит махнуть рукой на свои южные пределы, то повернет не на закат, торопясь к Коломне, а на восход, к муромскому князю, решив, что и Ярослав с Юрием идут на Рязань вместе с Давидом.
То есть удар владимиро-суздальских князей по своей очередности окажется лишь третьим, хотя по силе и будет самым главным. А Константин пусть и получит о нем весточку, но все одно — поделать ничего не сможет. Не разорваться же ему натрое. Да пускай он даже и развернется от половцев или от Давида, метнется к ним — что проку? К тому времени и без того немногочисленная рязанская рать в схватках со степняками, муромцами и мордвой изрядно обескровится, и ее можно брать голыми руками.
И даже хорошо, если Константин сумеет одолеть всех их союзников: делиться не придется. И другое замечательно: разбив их, рязанец успеет заслонить столицу, то есть грядет бой, которого Ярослав жаждал. Взять реванш за совершенно случайное поражение, кое вдобавок добыто нечестным путем, — что может быть слаще перед приятным дележом добычи с братом Юрием. А в том, что верх будет за ними, Ярослав не сомневался. Когда рязанская рать вернется с восточных рубежей, измотанная стремительными переходами и обескровленная яростными сечами, одолеть их окажется легче легкого.
Нет, не зря он летом доверился Гремиславу. Да и тот вовремя угодил в опалу. Все как нельзя лучше вышло. И девку Константина в Березовке достал, и стольный град сумел запалить. А рязанцу на будущее наука — пусть знает, супротив кого посмел меч поднять.
Словом, расчет у Ярослава — как ни крути, как ни верти, сколько ни придирайся — верный. Не миновать ныне Константину не просто поражения, но полного разгрома, а стало быть, у него, Ярослава, земель поприбавится. Он и без того изрядно округлил свои владения. Старший брат, когда скляница с лекарством оказалась «нечаянно» разбитой, тем же вечером впал в беспамятство и не успел выделить своим сынам уделы, как собирался. Юрия же Ярослав уговорил не спешить, указав на то, что братаничей при отсутствии у них собственных земель, даже после того, как они вырастут, куда легче держать в руках.
Напомнил он и о том, что жена Юрия, Агафья Всеволодовна, на сносях, и, если родит ему второго сына, его тоже надо будет наделять землями, и не скупясь. А кто ведает, сколь их ему еще черниговка нарожает. Вовремя и дядя Андрей Боголюбский в памяти всплыл. Он-то даже вдову отца Ольгу не пожалел, вместе со своими единокровными братьями, среди коих и их батюшка Всеволод был, аж в Константинополь выгнал. А почему? Да чтоб всю землю самовластно в руках держать. Да и сам батюшка впоследствии с детьми своего старшего брата Ростислава — Мстиславом да Ярополком — тоже не церемонился, даже ослепить их повелел.
Юрий все это слушал, крестился, вздыхал и… соглашался. Решили с выделением пока что обождать, а когда старший из Константиновичей Василько войдет в пору, достигнув хотя бы пятнадцати лет, тогда и думать, как и что. Жаль, братец по своему благодушеству не до конца поддался уговорам Ярослава и выделил кой-что немедля. И хоть Переяславль Русский далеко, отдавать его Константиновичам все равно было чуточку жалко. Уж очень удобно лежал град — близехонько к Киеву. Если что — до Святой Софии один прыжок. В ночь скрытно вышел, а поутру перед тобой ее золотые купола.
Ну да господь с этим Киевом — поважнее дела имеются, да и куски пожирнее. Ведь прочие земли бесхозными оставлять нельзя — стало быть, надо поделить поровну. Юрию, как старшему, достались наследные города — Ростов Великий, Стародуб и Юрьев-Польский, а Ярославу поплоше — Углич, Кострома и все Заволжье.
Вроде бы несправедливый дележ, но Ярослав предложил его сам, прекрасно сознавая, что делает. Тем самым он и покорство брату выказал — мол, на лучшее не только не зарюсь, а сам отдаю. Но взамен получил ширь необъятных земель, а вместе с ними почти весь волжский путь и доступ к богатейшим лесам. Опять же и новгородские владения рядом — рукой подать. Сызнова заупрямятся — всегда их отсечь можно. Хлебом-то их и немецкие купцы выручат, да и тесть Мстислав снова может из Галича прибежать на выручку, а вот где они меха для торжищ возьмут?