А чтоб засадный рязанский полк не порушил все планы и в спину не ударил, было решено смердов на весь остаток дня занять привычной для них работенкой — вырыть огромный ров перед коломенскими воротами, дабы ни одна лошадь его не одолела. Разве что с крыльями будет. Но такие, как Ярославу в детстве сказывали, имелись лишь у эллинов в стародавние времена. Ныне же все они и там, поди, повывелись.
И здесь князь тоже все с умом сделал. Еще перед началом работ лучникам своим повелел изготовиться. Впрочем, эта предосторожность оказалась напрасной — за все время ни одной стрелы со стен города не прилетело. Вот тебе и еще закавыка — враг пакостит у самых ворот, а в ответ ни гугу. Отчего?
Да и самая главная загадка тоже оставалась неразрешенной — почему Константин вообще тут оказался? Почему не кинулся на юг, чтобы Пронск с Ряжском от половцев защитить? Неужто Юрий Кончакович промедлил или вовсе передумал? Известно, от этих степняков чего угодно ожидать можно. Одна видимость, что имена христианские принимают, крест на груди таскают да креститься научились. На деле же все едино — язычники поганые.
Опять же что там с Давидом Муромским приключилось? По какой причине он-то задержался? А если все они вовремя на рязанские земли вступили, согласно уговору, тогда почему Константин не на них, а наперерез Ярославу с Юрием кинулся, о прочих не думая?
Словом, вопросов много, а вот ответов на них…
Пока Ярослав думал да гадал, ближе к вечеру объявилось посольство князя Константина. Главным среди них вновь оказался боярин Хвощ, старый знакомец. На сей раз князь встретил посланца с великодушной улыбкой на лице, предвкушая скорую победу.
— Почто сызнова в края наши забрел, княже? — быстро перешел Хвощ к сути дела после традиционного приветствия.
— Али сам не ведаешь, боярин? — почти ласково ответил Ярослав. — Должок получить надобно.
— Сдается мне, что князь Константин аккурат в Крещение Христово тебе уже немало заплатил, — строго ответил Хвощ.
— Кровь братьев наших, князем твоим побитых, вопиет, — вмешался Юрий.
— Изволь, мы готовы за каждого виру внести, — покладисто согласился Хвощ.
— И сколь же твой князь за них уплатить готов? — насмешливо поинтересовался Ярослав.
— По десятку рязанских гривенок за каждого найдется.
— А не скудновато ли будет? — возмутился Юрий. — Я за тиуна убиенного вдвое больше беру.
— А ты как берешь, княже, по «Русской правде»? — вкрадчиво осведомился рязанский боярин.
— А как же еще?!
— А ты ведаешь ли, что там про татей начертано? — спросил Хвощ и, не дожидаясь ответа, сам же и процитировал: — «Аже убиють кого у клети или у которое татьбы, то убиють во пса место»[12]. Как видишь, князь мог бы и вовсе виру не платить, но он, так и быть, — готов.
— Это ты про моих братьев такое изрек?! — не выдержал Ярослав, и маска благодушия мгновенно слетела с его лица. — С собаками их сравнил?! Да как у тебя, пса старого, язык повернулся такое сказать?!
— То не мои слова — то князь Константин передать велел, — предостерегающе поднял руку Хвощ. — А еще он спросить повелел, почто ты так часто в наши земли ходить повадился? И года не прошло, как ты опять рать под Коломну привел. И тебе тоже, князь Юрий, соромно должно быть. Князь Константин на твое добро не покушался, хотя мог бы. Ты же в ту зиму воев своих брату дал, кои здесь, под Коломной, погинули, а ныне и сам сюда с мечом пришел. Почто? Или, может, земли ваши вам же не по душе стали — мену решили учинить?
Юрий успокаивающе положил руку на плечо красного от гнева Ярослава и вышел вперед.
— Довольно шутки шутить, боярин, а то я не погляжу, что ты на свое копьецо белую тряпицу примотал. Ступай отсель да князю своему передай, что спасти его одно может — ежели он к нам сейчас со всей покорностью выйдет, а дружина его мечи сложит. Тогда мы с братом можем и милость явить — жизнь ему подарим и городишко какой-нибудь дадим в вотчину.
— И какой же град вы ему подарите? — не унимался Хвощ.
— Пронск дадим. Да еще тот, который он, по слухам, в Рясском поле в это лето отстроил, — хмыкнул Ярослав. — Но опять же смотря как он просить будет.
— Остальное, стало быть, под свою длань приберете? — уточнил Хвощ.
— Отчего же, — не согласился Юрий. — И Переяславль Рязанский, и Ростиславль, и Зарайск, и прочие вотчины покойного Ингваря мы его первенцу отдадим. Нам чужого не надобно.
— Вон вы как? — загадочно протянул рязанский боярин и обратился к Ингварю, безмолвно стоящему позади братьев-князей: — А ведь ежели мне память не изменяет, княжич, их тебе князь Константин и так соглашался передать.
— Из своих рук и токмо как наместнику, дабы он впредь и навсегда его волю исполнял, — ответил за растерявшегося Ингваря Юрий.
— Не думаю, что когда он свои земли из ваших рук получит, то воли у него поприбавится. Сдается мне, что совсем наоборот окажется, — строго качнул головой Хвощ.
Ингварь собрался было с духом, но сказать боярину резкое обидное словцо не успел, осекшись и вдруг с ужасом поняв, что тот прав. Ведь и впрямь ни Юрий, ни Ярослав больше, чем имел его отец Ингварь Игоревич, ему, Ингварю-младшему, ни за что не дадут. Да какое там! Хорошо, если полностью вернут, ибо если князя Константина хоть как-то сдерживало кровное родство, то у владимирских князей и этих уз почитай что нет. И будут они повелевать им, как их душа захочет.
Но тогда зачем оно все и почему он здесь?
Так и не сказав ни слова, Ингварь круто развернулся и зашагал к своему небольшому шатру, стоящему подле двух огромных, поставленных для Ярослава и Юрия. Шел быстро, с трудом сдерживая себя, чтобы не перейти на бег. Было мучительно стыдно за свою непростительную глупость.
Хвощ с продолжением разговора не торопился. Словно ожидая, что Ингварь передумает и вернется, он внимательно проследил, в какой именно шатер зашел молодой князь, и лишь после этого заметил:
— Вы вон и шатер ему уделили не чета своим. Больно уж мелок. Или то не его вовсе?
— Его. Какое княжество, такой и шатер, — позволил себе откровенное слово Ярослав. — Да и то покамест. Когда мы с братом твоего Константина побьем, оно и вовсе маленьким станет. А тебе-то что за печаль?
— Сыновец он Константину, хошь и двухродный, — пожал плечами Хвощ.
— Лучше о своем князе помысли. Он-то совсем ничего не получит, — посоветовал Юрий.
— Вон как сурово, — протянул рязанский посол и поинтересовался с ехидной усмешкой: — Да вы никак с Юрием Всеволодовичем сызнова все поделить успели, как тогда близ Липицы? А не рано ли?
Ярослав от таких слов даже отшатнулся, как от пощечины. Не сказал — хлестнул ими боярин братьев, да как звонко-то. Им обоим до сей поры стыдно было вспоминать свои бахвальные речи перед битвой с Мстиславом Удатным и братом Константином.
Оно, конечно, хорошо, когда человек верит в свою победу. Без того трудненько одержать верх в любом бою. Плохо, когда он в ней непоколебимо уверен, не допуская и мысли о том, что возможен иной исход. А все мед виноват, больно уж хмельной был. Кто именно первым завел разговор о дележке земель побежденных князей и после какой уж там по счету опустевшей ендовы[13] — сказать трудно. Впрочем, выбор невелик — лишь двое его могли начать: Ярослав или брат Юрий, ибо Святослав с Владимиром на правах младших все больше помалкивали. Опять-таки оба хорошо помнили княжеское правило: четвертый сын старшему из братаничей в версту[14]. Так что не могли они рассуждать, но только слушать и поддакивать.
Кажется, чуть погодя и они разошлись, но это потом, а вначале основным затейником был Ярослав. Хорошо, что Юрий, упившись, ничего не помнил, а сам Ярослав держал язык за зубами — не сознаваться же в содеянной глупости. И без того стыдобища, но так она хоть поделена пополам с Юрием. Это ведь додуматься надо, чтобы приняться делить шкуру неубитых медведей. Ярослав, помнится, Новгород себе запросил, Ростов Великий Юрий затребовал, а осмелевший и позже подключившийся к ним Святослав Смоленск возжелал. На Киев вроде бы рукой махнули, не стали мелочиться, а кому же Галич отдали? Владимиру, что ли? Вроде нет, не ему. Да и какая сейчас разница, кому именно.
Но бахвальство изустное куда ни шло, кто бы о нем узнал. Беда в том, что они и харатью составили, надиктовав дьяку все подробности, чтоб позже между победителями обиды не приключилось. Да не просто надиктовали — каждый к тому свитку руку свою приложил. То-то небось смеялись Мстислав Удатный с Константином и смоленским князем Владимиром Рюриковичем, когда вошли в захваченный шатер и прочли ее.
Да и ныне Хвощ как в воду глядел. Они ж с Юрием действительно успели раскроить на части все Рязанское княжество. По-честному поделили, включив муромского Давида и Ингваря, на три доли, и при воспоминании об этом стало еще неприятнее. Хорошо хоть, что на бумагу ничего заносить не стали.
— Не твое собачье дело! — зло выдохнул Ярослав.
Если бы не великий стыд, охвативший князя, валяться бы Хвощу, на две части рассеченному, у ног братьев-князей. Но стыд душил, давил, лишал сил. От него у Ярослава все лицо краской пошло, а у Юрия оно вдобавок еще и мелким бисером пота покрылось, и не только на лбу, но и на носу пот проступил.
— Ну точно — поделили уже, — сделал вывод рязанский боярин, внимательно вглядевшись в багровые лица братьев, и невозмутимо констатировал: — Стало быть, каков товар — такая и плата.
— Это ты о чем? — нахмурился Юрий, с тревогой поглядывая на брата — сдержал бы себя, не уронил княжеской чести, подняв на Хвоща меч. Если б посол молод был, куда ни шло, а то старик совсем. Такого срубить — долгонько отмываться придется.
— Коль вы в случае победы надумали вовсе изгнать Константина из отчих земель, то и ему незазорно будет, ежели он одолеет, все ваши земли под себя приять, — хладнокровно ответил боярин.