– Короче. – Настя предупреждающе выставила вилку.
– В общем, все не так, как я думал, – вздохнул Сенкевич. – Я встретил одного человека, который объяснил: путешествия во времени невозможны.
– То есть? – насторожился Дан. – А где же?..
– В другом мире, дорогой Холмс, то есть капитан. Мы путешествуем не по эпохам, а по параллельным мирам. Все они похожи на наш, но есть отличия. Почему бы не существовать реальности, в которой живут персонажи Конан Дойла? Есть ведь теория о том, что писатели способны силой воображения создавать настоящие миры. А есть еще такая: писатель вовсе не придумывает героев и их историю, он только получает сигнал из некоего информационного пространства, служит как бы передатчиком информации о другой реальности.
– И если так, то существуют миры книг любого писателя? – Пораженная этой мыслью, Настя застыла с поднятой вилкой.
– Например, мир Толкиена, – усмехнулся Дан. – Орки, эльфы, хоббиты…
– Или Кинга, – поежилась Настя. – Вампиры, инопланетные монстры, томминокеры, буки под кроватями.
– Это еще что… – вмешался Сенкевич. – Представьте себе мир Лорел Гамильтон. Вот уж где веселуха!
– Что же получается? Каждый раз, когда какой-нибудь убогий графоман пишет очередную сказку, рождается новый мир? – ужаснулась Настя.
– Не дай бог! – Дан, хорошо знакомый с русским фэнтези, даже на время позабыл о ломке. – Эльфодраконы, черные властелины с нежной душой, выращивающие розы на заднем дворе зловещего замка, и валящиеся на них с неба тупые, хамоватые рыжие попаданки.
– Погодите. – Настя перешла к сути вопроса. – И сколько всего этих миров?
Сенкевич пожал плечами:
– Откуда мне знать? Думаю, бесконечное количество. Один человек сказал мне, что во Вселенной все время образуются новые миры.
– И выходит, шансов попасть домой у нас нет? – подытожила Настя. – То есть ты не знаешь, как это сделать?
Сенкевич сокрушенно покачал головой.
– Ну отлично! – возмутилась девушка. – Получается, мы навсегда зависли в междумирье! Так и будем мотаться по разным реальностям.
– Я еще не все сказал, – вздохнул Сенкевич. – В процессе перемещения наши личности постепенно стираются и слабеют. Становится все труднее контролировать «объект», он вытесняет чуждое сознание. Еще пара путешествий – и мы просто растворимся. Видите, я уже не могу справиться с этим у… у… Уотсоном. Так что предлагаю остаться здесь и больше никуда не перемещаться. Вполне цивилизованная эпоха, у нас хорошее материальное положение…
– О, спасибо! – подскочив с места, взвилась Настя. – Этой бабе тридцать семь, между прочим!
– Ты выглядишь моложе, – поспешно заверил Сенкевич.
– А мне двадцать девять! Ни о чем не говорит? Благодаря тебе я теряю восемь лет!
– Но, судя по книгам Конан Дойла, миссис Хадсон прожила долгую жизнь…
– Долгую старость она прожила! – ярилась Настя. – Восемь лет молодости кто мне вернет? А Данилка? Посмотри на него! Наркоман в ломке! Мне на фига такой мужик, не скажешь? Да он, наверное, в постели ни на что не способен!
– Я могу чем-то помочь? – растерялся Сенкевич.
Настя побагровела, вытаращила глаза и некоторое время разевала рот, пытаясь найти достойные слова в ответ на такое хамство. Потом сделала глубокий вдох, выдохнула, справилась с собой и, поджав губы, спокойно ответила:
– Безусловно можешь. Найди способ вернуть нас домой. Это все, чего я требую.
Она посмотрела в тарелку. Еда выглядела и пахла неаппетитно. Картошка была пересушена, рыба, кажется, наоборот – недожарена.
– Как же паскудно я готовлю! – еще больше разозлилась Настя. – Сэр Генри, ко мне!
Сенкевич поежился, Дан удивленно воззрился на подругу: он был уверен, что в доме нет никакого сэра Генри. Но даже если бы был, с чего девушка звала его так фамильярно?
– Сэр Генри Баскервиль! – повысила голос Настя. – Извольте подойти!
В глубине квартиры раздался тяжелый вздох, следом – шаги, сопровождаемые странным поцокиванием. Вскоре в столовую вплыла огромная собака черно-тигрового окраса, величиной с теленка. Мощные лапы уверенно попирали паркет. У пса было широкое тело и большая тяжелая голова с брыластой мордой, которой складки шкуры придавали недовольно-брюзгливое выражение. Животное окружала слабая, едва заметная дымка – скорее всего, подумалось Дану, это из-за ломки в глазах все расплывается.
– Ну и чудище, – пробормотал он. – На слонов с таким охотиться, что ли?
– Это все, что вы замечаете? – удивился Сенкевич. – Где ваша гениальная наблюдательность?
Дан присмотрелся. То, что сначала показалось ему дефектом собственного, одурманенного наркотиками, зрения, было нежным свечением. Казалось, каждая шерстинка собаки испускала тоненький, едва заметный лучик. Пес моргнул и уставился прямо на Дана: в глазах его зажглись два зеленых огня, как будто кто-то установил в глазницах электрические лампочки.
– Это еще что за хрень? – потрясенно выговорил Дан.
– Очень эффектно смотрится в темноте.
Сенкевич подошел к шторам, задернул – комната погрузилась в полумрак. Собака будто парила в нем мерцающим пятном, из которого били два зеленых луча.
– Соседи были весьма смущены, когда вы поселили Сэра Генри в квартире. Особенно чувствовалось их напряжение, если вас встречали во время вечерних прогулок.
Сенкевич открыл шторы.
– А зачем я его поселил?
– Ему, как и Бэрримору, некуда было деваться. Пес непонятным образом появился на Бейкер-стрит после пожара в Баскервиль-холле. Сидел у двери. Вы сначала хотели пристрелить его, потом передумали и приютили, назвали в честь погибшего сэра Генри. Сказали, будете изучать феномен свечения. Но потом мы все привыкли, привязались, стали считать домашним любимцем.
– Какой-то… инфернальный любимец, – усмехнулся Дан.
– Он добрый, – вступилась Настя. – Даром что народ до инфаркта доводил. Но он же не виноват… Иди сюда, Генричка.
Девушка подсунула собаке тарелку с ужином. Сэр Генри меланхолично понюхал еду, раскрыл невероятных размеров пасть, мельком показав длинные белоснежные клыки, и в один глоток уничтожил и рыбу, и картошку.
– Сколько ж он жрет и чем мы его кормим? – охнул Дан.
– Счета от мясника заметно увеличились, – кивнула Настя. – Хотя для сэра Генри закупаются всего лишь обрезки.
– А еще мы две недели отгоняли от дома газетчиков, – пожаловался Сенкевич. – Но несмотря на все наши старания, в «Таймс» несколько дней появлялись статьи о собаке-призраке. И соседи пожаловались в полицию. На пса приходил посмотреть инспектор Джонс. Его тоже очень смущало свечение. Но мы пояснили: в этом нет ничего сверхъестественного, собаку кормили мясом с высоким содержанием фосфора, поэтому она и сияет в темноте.
– И в это кто-то поверил?! – ужаснулся Дан. – Да пес бы издох через пару дней. А мясо такое где взять?
Сенкевич развел руками:
– Полицейские… Неужели вы так ничего и не вспомнили?
– О Баскервиль-холле почти ничего, кроме того, что отправил туда Уотсона. Но сознание Холмса проснулось, когда…
– Ты принял морфий, обдолбыш?! – С Сенкевича слетел весь джентльменский лоск.
– Наконец-то вышел из образа, – буркнула Настя. – Но он прав, Данилка, это не дело.
– А что мне оставалось? Ломка, встать не могу, Холмс не отвечает. Как бы я тебя вытащил без этого?
– Ну ладно, – смилостивился Сенкевич. – Но в последний раз, дорогой друг. Как доктор…
– Ты не доктор. – Настя презрительно скривилась.
– Я обладаю памятью и знаниями врача, – не согласился Сенкевич. – А значит, имею полное право так себя называть. Как доктор я диагностировал у вас классический случай частичной амнезии. Наше расследование в Баскервиль-холле закончилось грандиозным пожаром. Я обнаружил вас, дорогой друг, с разбитой головой, неподалеку от пепелища. Вы были без сознания, а когда пришли в себя – выяснилось, что ничего не помните о последних событиях.
– Только о последних?
– Именно. Вы помнили, кто вы, и сохранили свои замечательные дедуктивные способности. Но увы, все, что было связано с Баскервиль-холлом, стерлось из вашей памяти. Это ужасно угнетало вас, потому вы и ударились во все тяжкие. Пытались вернуть утраченную память с помощью наркотиков, но приобрели только проблемы со здоровьем.
– А что там было, кстати? Как я понимаю, события в этой реальности отличаются от версии Конан Дойла.
Сенкевич запнулся, лицо его приняло озадаченное выражение, отчего сделалось глуповатым. Он немного помолчал, потом произнес:
– Нихе… нихре… никакого овоща семейства крестоцветных не понимаю. В памяти Уотсона тоже не находится нужных сведений. Я вижу пожар, вашу травму, а вот что к ней привело… Нет. – Он обернулся к Насте. – А вы, милая леди?
Девушка издевательски фыркнула:
– Плохо забывать, когда ничего не знаешь. Откуда у меня информация? Я всего-навсего домохозяйка, мое дело – простыни и квартплата. Вы не посвящали меня в свои дела.
– М-да… Творится какая-то ху… ху… хулиганская выходка памяти доктора Уотсона! – выкрутился Сенкевич. – Такое чувство, что у него тоже частичная амнезия. Ничего, надеюсь, справлюсь со временем. И кстати, мне нужно немного поработать в лаборатории. А в девять меня ждут у пациента.
Он вышел. Сэр Генри гавкнул ему вслед. Звук был гулкий, словно из бочки.
Сенкевич
Лаборатория доктора Уотсона располагалась в подвале дома. Вход в нее перегораживала надежная дубовая дверь с множеством сложных замков. Сенкевич отпер ее, вошел, нажал на выключатель. Комнату залил тусклый мертвенный свет.
Обстановка скорее подходила обиталищу средневекового алхимика или берлоге ведьмы. Чего здесь только не было! В центре лаборатории стоял большой хирургический стол, на котором лежало что-то, покрытое тканью. Под белым полотном угадывались очертания человеческого тела. В изножье стола находилась динамо-машина. По стенам висели многочисленные полки с пробирками, колбами, книгами и большими банками, в которых застыли заспиртованные уродцы: двухголовые новорожденные щенки, котята с шестью лапами, кисти четырехпалых рук, венцом коллекции были несколько скрюченных эмбрионов. Последние выглядели особенно отталкивающе: один в чешуе, другой покрыт шерстью, остальные носили печать та