ЗНАК ВОПРОСА № 32002
Редактор КАЛАБУХОВА О. В.
Издается с 1989 года
СОДЕРЖАНИЕ
Гуляев В. И.
В СТРАНЕ
ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ?
(часть 2-я)
Гуляев В. И.
РАСКРЫТА ЛИ ТАЙНА СВЯЩЕННОГО
КОЛОДЦА МАЙЯ?
Баландин Р. К.
УХОДЯЩИЕ ЗА ГОРИЗОНТ?
(часть 3-я)
Яблоков М. Н.
СТРАННЫЕ ЛЮДИ
СТРАННОГО ВРЕМЕНИ?
ЧИТАТЕЛЬСКИЙ КЛУБ
По следам сенсаций
Спрашивали? Отвечаем
Версии
Досье эрудита
Был такой случай
В. И. Гуляев[1]
В СТРАНЕ ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ?
К читателям
В первой части моей книги, опубликованной во втором номере за этот год «Знака вопроса», я рассказал о нелегкой работе археологов в Иране — Древней Месопотамии и главным образом об исследовании российской археологической экспедиции на северо-западе страны в Синджарской долине. Мне довелось быть ее сотрудником в течение почти 12 лет (1970–1980, 1985).
Конечно, основное время уходило у нас в те годы на раскопки раннеземледельческих поселений VI–IV тыс. до н. э. Но они лишь небольшая часть историко-археологического наследия Ирана.
И потому нет ничего удивительного в том, что я использовал каждую удобную возможность для поездок по стране и знакомства с ее всемирно известными памятниками старины.
Ур и Вавилон, Ниневия и Хатр, следы города халифов в современном Багдаде — вот далеко не полный перечень содержания второй части моей книги. Мне представляется, что эти сугубо личные впечатления археолога о вошедших во все энциклопедии мира месопотамских ценностях будут интересны и читателям журнала.
Часть IIПО ГОРОДАМДРЕВНЕЙ МЕСОПОТАМИИ
Глава 5ЭКОЛОГИЯПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Ищу я в этом мире сочетанья
Прекрасного и вечного. Вдали
Я вижу ночь: пески среди молчанья
И звездный свет над сумраком земли.
Итак, к концу убейдского периода Месопотамия стояла уже на самом пороге цивилизации. И она вскоре появилась — древнейшая шумерская цивилизация, с ее городами, каналами, возделанными пашнями, государственностью, письменностью и календарем. Но почему первые города и первые цивилизации нашей планеты возникли именно в этом регионе, который отнюдь не блещет своими природно-климатическими достоинствами? Весь парадокс ситуации в том и состоит, что большинство современных исследователей утверждают, будто наряду с другими факторами особо важную роль в ускоренном развитии культуры этого региона сыграли именно природно-географические особенности Месопотамии, которое в своей совокупности наложили неизгладимый отпечаток на всю жизнь древнейших обитателей страны. «Как географическое целое, пока достаточно четко не определенное, — отмечает известный английский археолог Сетон Ллойд, — она (Месопотамия. — В. Г.) образуется широкой, незначительный по глубине впадиной, которая протянулась на северо-запад от Персидского залива и в геологическом отношении является его продолжением. Определить границы ее с обеих сторон не представляет особой трудности: на северо-востоке она ограничена понижающимися склонами хребтов Ирана, на юго-западе — гигантской пустыней, которую геологи называют Аравийским плато».
Территорию Месопотамии традиционно разделяют на две области, заметно отличающиеся друг от друга по природно-климатическим условиям: Северную (или Верхнюю), называемую обычно Ассирией, и Южную (или Нижнюю), называемую Вавилонией. Граница между ними проходит примерно через города Хит на Евфрате и Самарру на Тигре. К северу от этой линии Междуречье занято известняковым голым плато Эль Джезира (по-арабски — остров), которое запирает Евфрат в довольно узкой долине. Тигр же, напротив, течет по широкому нагорью, на склонах холмов которого раскинулись пашни и пастбища. Этот плодородный край и назывался когда-то Ассирией. К югу от черты Хит — Самарра, там, где реки образуют общую дельту, ландшафт совершенно иной: весь этот район — порождение Тигра и Евфрата. Именно благодаря их наносам здесь образовалась огромная, совершенно плоская лёссовая равнина, которой по плодородию нет равных на всем Ближнем Востоке.
Наиболее характерная топографическая черта Ирака — наличие двух больших рек — Тигра и Евфрата. Широко известное изречение отца истории Геродота о том, что Египет — это дар Нила, может быть с успехом приложено и к Ираку, различие состоит лишь в количестве рек-дароносиц. С незапамятных времен Тигр и Евфрат откладывают свои наносы на каменистое ложе между Аравийской платформой и Иранским нагорьем, создавая среди безжизненных пустынь обширную и плодородную равнину. Обе реки берут начало в горах Турции, где их питает множество местных речек. Проложив путь через отроги горных хребтов, они устремляются на юг. По характеру эти реки абсолютно не похожи друг на друга. Так, стремительный и многоводный Тигр течет на юго-восток, вдоль горной цепи Загрос. В нижнем течении он (уже в исторические времена) не раз менял свое русло, вот почему постоянных поселений на его берегах долго не возникало. Было время, когда Тигр впадал прямо в Персидский залив, сейчас же он сливается с Евфратом. Лишь образовавшийся из двух рек Шатт-эль-Араб впадает в море. Все притоки Тигра берут начало в восточных горных областях Хазир, Большой и Малый Заб, Дияла и др.
Путь у Евфрата был совершенно иным. Покинув Армянское нагорье, он несет свои воды на юго-запад и в одном месте оказывается на расстоянии всего лишь 140 километров от Средиземного моря. Затем он круто поворачивает на юг и образует широкую излучину. Ниже Каркемиша в него впадают два больших левых притока — Балх и Хабур. В районе Хита — Самарры Евфрат сближается с Тигром и течет с ним почти параллельно дальше, на юго-восток, к Персидскому заливу. Широкая петля, образуемая этими реками, превращает Верхнюю Месопотамию в остров. Евфрат не столь многоводен, как Тигр, да и течение у него намного спокойнее.
Разлив рек начинается в Месопотамии весной, в марте — апреле, когда в горах тает снег и обильно идут дожди. Первым разливается Тигр, на две недели позже — Евфрат. В отличие от Нила наибольший паводок на месопотамских реках приходится на период созревания большей части зерновых культур, и поэтому нормальный земледельческий цикл работ возможен здесь лишь в том случае, если речная вода будет своевременно отведена в каналы и бассейны, где ее сохранят для полива хлебов после осеннего сева. «Однако Тигр, — подчеркивает И. М. Дьяконов, — на значительном своем протяжении течет в высоких берегах, что требует для отвода водоподъемных устройств, которых у жителей Месопотамии не было еще ни в IV, ни в III, ни даже во II тысячелетии до н. э. Вследствие этого, а также ввиду большой скорости течения воды Тигра долгое время для орошения полей не использовались, и первые селения, а затем и города возникли в Нижней Месопотамии только вдоль Евфрата, его рукавов и искусственных каналов и, кроме того, за Тигром, в бассейне реки Диялы».
«Тигр, — пишет О. Г. Герасимов, — считается самой беспокойной рекой Ирака. Выходя из берегов, он затопляет большие площади плодородных земель, прилегающих к его берегам, размывает глинобитные лачуги, уничтожает скот. Сообщения об уровне воды в период весеннего паводка напоминают сводки с полей сражений, так они лаконичны и строги, но за каждым их словом или цифрой скрывается многое: будут ли крестьяне снимать урожай или, перебравшись на высокое место, им придется наблюдать, как бешеная река уносит выращенные с большим трудом посевы, смогут ли они сегодня спокойно лечь спать или, застигнутые стихией, будут сидеть на грозящей рухнуть крыше дома и искать воспаленными от напряжения глазами лодку своих спасителей».
Мне приходилось видеть весенний разлив Тигра в районе Мосула, и я могу подтвердить, что автор приведенной выше цитаты не допустил ни грана преувеличений. Последнее разрушительное наводнение Тигра было зафиксировано в 1954 году, когда сильно пострадали столица страны — Багдад и многие другие города. С тех пор человеку удалось заметно усмирить разгул водной стихий: большие защитные плотины построены близ Самарры и в Куте. Самое поразительное, что еще за четыре тысячелетия до наших дней почти в тех же самых словах описали грозные наводнения Тигра и Евфрата древние вавилоняне:
Никому не остановить пожирающего
все потока,
Когда небо гремит и дрожит земля,
Когда матерей и детей окутывают
страшные покровы тьмы,
Когда зеленый тростник склоняет
под ударами свои пышные стебли
И гибнет готовый к жатве урожай.
Поздний разлив усиливал засоление почв из-за большого испарения при все повышающейся температуре. Засоленность полей снижала урожай, и по прошествии какого-то отрезка времени (длительность его могла колебаться) приходилось начинать освоение новых земель, что в свою очередь вело к перераспределению населения. Существовала еще одна особенность в характере этих рек, связанная со стремительностью и поздним временем их разливов: ил, который они несли, был значительно менее плодороден, чем нильский, поэтому его нельзя было тут же отправлять на поля. Кроме того, ил засорял каналы, которые несли воду во внутренние части страны, он также снижал мощность потока воды. Каналы приходилось очищать или заменять новыми.
«Для развития первых цивилизаций Ближнего Востока, — пишет Сетон Ллойд, — наибольшее значение вначале имела полоса земли, окаймлявшая горные области Палестины, Сирии, Армении и Ирака, — так называемый Плодородный полумесяц. Вдоль полукольца гор, на западе — с обеих сторон, а на востоке — только с внутренней стороны, расположены холмистые районы, покрытые травами, кустарниками и рощами. пригодные для развития земледелия и оседлого скотоводства…
От долины верхнего Тигра, образующей границу между Армянским нагорьем и Месопотамией, восточный рог Плодородного полумесяца раздваивается: удобные для земледелия земли тянутся к югу, с одной стороны — по Тигру, по нижним отрезкам долин левых притоков Тигра — Большого и Малого Заба, Адхема (Эль Узайма) и Диялы — и по гумусовым степям предгорий; с другой — по притоку Евфрата, Хабуру, и далее тонкой ниточкой вдоль Евфрата. Вся эта страна в древнейшее время была покрыта низкорослыми травами, а в предгорьях — кустарниками… Продолжением Плодородного полумесяца на юго-востоке считаются области нижнего течения Тигра и Евфрата (Нижняя Месопотамия)…
Все пространство между реками Тигр и Евфрат, то есть Месопотамия в широком смысле этого слова, делится с севера на юг на несколько природных районов. В пределах сухой субтропической зоны расположена Верхняя или собственно Месопотамия; она охватывает два природных района: на севере ее простирается холмистая страна, куда влажные ветры со Средиземного моря приносят достаточно обильные дожди для ранних посевов и где в древности местами росли кустарники. Несколько далее к югу лежит второй район — сухие степи, но и здесь, вдоль речных долин, у источников, с подветренной стороны холмов, можно сеять хлеб, почти или совсем не пользуясь искусственным орошением, а в степи достаточно растительности для прокорма стад. Самая крайняя к югу и сравнительно увлажненная полоса этого района расположена по южным склонам поперечной гряды холмов Джебель — Синджар; тут проходит граница сухой субтропической и сухой тропической зон, а далее к югу начинается третий район Месопотамии — гипсовая пустыня с ничтожным количеством годовых осадков. Она тянется по обе стороны Евфрата на протяжении около двухсот километров. За полосой гипсовой пустыни, примерно южнее широты нынешнего Багдада, начинается четвертый район — нанесенная реками (аллювиальная) низменность Нижней Месопотамии. Здесь Тигр и Евфрат резко сближаются и в древности текли почти параллельно друг другу, на близком расстоянии, поэтому Нижнюю Месопотамию часто называют также Двуречьем (или Южным Двуречьем) в отличие от Междуречья, то есть Верхней, или собственно Месопотамии».
По свидетельству геологов, климат в Месопотамии, начиная с самых древних времен, почти не претерпел сколько-нибудь заметных перемен. Летом температура колеблется от 30 до 50 градусов в тени, дождя не бывает на протяжении восьми месяцев в году. К концу сухого сезона реки превращаются в узкие ленты. Потом приходит зима: днем неярко светит солнце, ночью холодно, время от времени налетают ураганные ливни. Реки, однако, не наполняются до самой весны, когда их притоки начинают питаться за счет таяния снегов в горах Загроса и Тавра. Наступает пора весеннего разлива. Менее ста лет назад его считали еще неконтролируемым, и на протяжении всей истории страны он терроризировал обитателей южной равнины. Как это ни парадоксально, разлив происходит с апреля до конца мая — слишком поздно с точки зрения нужд сельского хозяйства, так как он уже не может быть использован для орошения основного посева зерновых, урожай которых снимают обычно в апреле — мае.
Особенно трудными в глубокой древности были условия жизни в Нижней Месопотамии. До укрощения рек занятие земледелием было невозможно: в болотистые лагуны и озера приливы Персидского залива и муссонные ветры заносили горько-соленую воду, а тростниковые заросли кишели дикими зверями и мириадами комаров. «Однако, — пишет И. М. Дьяконов, — когда в результате развития скотоводства и земледелия население Плодородного полумесяца начало расти, а земледельческие поселения стали все более выдвигаться в степь, некие, неизвестные нам, племенные группы, может быть, теснимые своими соседями-врагами, шли из таких селений в Нижнюю Месопотамию, где им сразу же пришлось применить какой-то ранее накопленный опыт создания каналов, потому что без искусственного орошения полей в этом жестоком климате человек неминуемо бы погиб. Вероятнее всего, первые люди прибыли сюда через долину Диялы, а также из соседнего Элама».
«И действительно, — отмечает известный русский историк-востоковед М. В. Никольский, — трудно найти более неприветливую страну. Если мы приедем туда осенью или зимою, то увидим голые песчаные пустыни, чередующиеся с обширными болотами… Ни в пустыне, ни на болоте жить нельзя, и бедные деревушки местных арабов расположились в немногих удобных местах жалкими крошечными островками. В песчаных местах нет жизни; там воюет юго-западный ветер, несущий тучи песка из соседней Аравии, насыпает холмы и дюны, в которых вязнет нога; на такой почве может расти только низкий колючий бурьян, по ночам оглашаемый воем голодных шакалов и гиен. Над болотами поднимаются испарения, но около них все-таки больше жизни. Вьются стаи птиц, зеленеет тростник, а в прилегающих к болотам более или менее увлажненных местах растут небольшие рощицы финиковых пальм. Но песка больше, чем болот… Только шесть недель, в ноябре и декабре, идут дожди, местами отвоевывая поле в пустыни. Не менее печален вид Синнаара (Шумера, Нижней Месопотамии. — В. Г.) весной и летом, когда начинается пора изнурительной жары. Как осенью и зимой страна представляет собой песчаную пустыню, так весной и летом она является водяной пустыней. В начале марта быстро разливается Тигр; в середине марта начинает медленно разливаться Евфрат… В апреле воды разлившихся рек сливаются, и страна превращается в одно сплошное озеро…»
Это постоянное противоборство природных сил на юге Месопотамии не могло не волновать человека уже с глубокой древности, что нашло свое отражение прежде всего в религиозной сфере — в различных мифах и преданиях, например, в легенде о сотворении мира в Шумере и Вавилонии. Легенда эта навеяна двумя местными природными явлениями: изменением береговой линии Персидского залива, все дальше выдвигавшейся в море, и ежегодными разливами Тигра и Евфрата. «И то и другое явление, — пишет М. В. Никольский, — казалось шумерам жестокой борьбой воды и суши, причем суша, несмотря на всю ярость моря, неизменно постоянно побеждала. Яростно бьются морские волны о берег, на далекое пространство заливают его и, кажется, совсем поглощают. Но стихает буря, успокаиваются волны, утихает их рокот, и отходят они от берега, и что же? Суша не только не побеждена морем, но отвоевала себе новые владения у морской стихии: бушующие волны принесли с собой огромные массы песка и ила, поднявшиеся со дна взбаламученного моря, и отложили их на низменном берегу; потом вода схлынула, а наносы остались, и таким образом суша выдвинулась в море.
Такая же борьба и с таким же результатом ежегодно повторяется в долине двух великих рек. Шесть недель идут зимние дожди, болота превращаются в озера, каналы и реки переполняются, бурлят и выходят из берегов. Дожди кончаются, выглядывает весеннее солнце, но торжество водной стихии как будто еще только начинается. Разливаются Тигр и Евфрат, еще не успевшие войти в берега после зимних дождей, и почти на полгода страна превращается в сплошное море. Кажется, что навеки земля погребена под водою; но лучи солнца делают свое дело, и медленно, но неуклонно вода должна уступить место суше. Обсохшие поля зеленеют, на них кипит жизнь, и к концу лета водная стихия побеждена. Эти явления природы шумеры издревле объясняли действиями богов и борьбой между ними. Кто, как не Энлиль, бог, живущий в горах, бог земной тверди, создает сушу, борется за ее торжество над водной стихией? Водная стихия казалась двойственным началом: с одной стороны, она несет с собой разрушение, грозит человеку и другим живым существам смертью, подкатывается под храмы богов, размывая холмы, на которых они построены, как будто нет злее врага для богов и людей. С другой стороны, водная стихия содержит в себе и нечто творческое: она орошает поля и оплодотворяет их; когда разливаются Тигр и Евфрат, то над ними и среди вод их разлива пышно расцветает и растительная и животная жизнь; густо разрастаются тростник и осока, вода кишит земноводными и рыбой, а над поверхностью вод кружатся мириады насекомых и летают стаи птиц. Эта грозная и в то же время живительная стихия казалась шумерам также божественной силой; они представляли ее по сути своей грозной и губительной, но вследствие вмешательства Энлиля ее злоба и разрушительность уничтожались, а оставались только благодетельные свойства.
Такие размышления и дали повод к созданию мифа о борьбе Энлиля с морским чудовищем Тиамат перед сотворением мира. Давным-давно, говорилось в этом мифе, когда все было тьмою и водою, а в воде жили необыкновенные чудовища: люди с головами животных, животные с головами людей, звери с телами лошадей и хвостами рыб, змеи и ужасные рыбы. Над всеми этими чудовищами царила Тиамат. Тогда пришел Энлиль, разделил ее пополам, из одной половины сделал небо, а из другой — землю, а затем из своей крови сотворил людей и зверей, а также созвездия, солнце, луну и планеты. Так был создан мир, но страшные чудовища, жившие первоначально в морской бездне, не были уничтожены окончательно. Каждый год они стараются вновь разрушить созданный Энлилем мир, каждый год волны затопляют сушу, но великий бог не победим и каждый год вновь торжествует победу над злыми силами».
Совсем иную картину наблюдали мы в Верхней (Северной) Месопотамии, лежащей в субтропической сухой зоне. На севере ее простирается холмистая земля, куда влажные ветры со Средиземного моря приносят достаточно обильные зимние дожди для ранних посевов и где в древности местами росли кустарники. Несколько далее к югу лежит второй район — сухие степи, но и здесь, как мы уже говорили, можно сеять хлеб и разводить скот. Водой из рек и колодцев поливают только сады и плантации. Большую часть года ландшафт гол и уныл, но весной степь покрывается цветами и травами.
Наконец, с севера и востока прилегает к этой холмистой равнине горная страна, которую называют сейчас Иракским Курдистаном. Он напоминает по форме полумесяц, один рог которого упирается в современный город Ханакин, а другой — в переправу через Тигр, вблизи современного Файш-Хабура, где сходятся границы Сирии и Восточной Турции. Деревни здесь — скопления сложенных из камня домиков, прилепившихся к горе; пирамидальные тополя, а на горных террасах — плантации винограда и табака. Склоны гор часто покрыты лесами из низкорослого дуба или, реже, из хвойных деревьев.
Таким образом, несмотря на очевидное природно-географическое единообразие, Ирак — это страна контрастов. Если степь на севере и болотистые низины на юге можно рассматривать как локальные варианты Великой Месопотамской равнины, то между равнинной и предгорной областями (не говоря уже о горных хребтах Загроса в Иракском Курдистане), между севером и югом существуют поразительные различия в рельефе, климате и растительности. И на протяжении многих тысячелетий можно отчетливо проследить противоборство и соперничество между севером и югом Месопотамии, или, если пользоваться историческими терминами, — между Шумером (Вавилонией), с одной стороны, и Аккадом (Ассирией) — с другой.
Однако здесь уместно вспомнить о таком важном обстоятельстве, как соотношение современных природно-климатических условий с древними (хотя бы с условиями периода IV–II тысячелетий до н. э.). Большинство ученых считают, что природа и климат современного Ирака близки древнемесопотамским. Но в этом в целом верном выводе есть два существенных исключения. Во-первых, сейчас твердо установлено, что на протяжении тысячелетий русла Тигра и Евфрата, их притоки и магистральные каналы неоднократно меняли свое местоположение, а это, естественно, влекло за собой резкие сдвиги в расселении древних общин. Во-вторых, до сих пор не решен вопрос о северной границе Персидского залива в древности. Остановимся подробнее на этих двух проблемах.
До IV тысячелетия до н. э. Тигр и Евфрат сливались вместе в северной части аллювиальной равнины, образуя ряд параллельных русел и протоков. Лишь позднее Тигр «ушел» восточнее, примерно туда, где он течет и сейчас, и принял однорусловую, близкую к современной форму, а земли между Тигром и Евфратом по большей части превратились в мертвую пустыню.
«По пути через Ирак, — пишет Сетон Ллойд, — прежде чем дойти до линии Хит — Самарра, реки текут по руслам, которые они сами приобрели в твердом известняке и сланце, так что их течение вряд ли изменилось с доисторических времен. Поэтому такие города, как Каркемиш, Ниневия, Нимруд и Ашшур, и сейчас стоят на речных берегах. К югу от той же линии мы наблюдаем совершенно иную картину. Здесь реки блуждают по аллювиальной равнине, часто меняя русло и разветвляясь на рукава. Кроме того, как все реки со значительным количеством ила и с небольшим уклоном, они. откладывая ил, постепенно поднимают собственное ложе. В пору разлива, выходя из берегов, они могут образовывать огромные озера и болота. Иногда и сама река меняет свое русло. Вот почему некоторые великие города Месопотамии, некогда стоявшие на берегах Тигра и Евфрата, сейчас представляют собой гигантские развалины на высохших полях, затерянных в глубине безводной пустыни».
Значительную работу по изучению древних поселений на юге Месопотамии и по реконструкции экологической среды, в которой эти общины существовали, провел в 60–70-х годах известный американский археолог и историк Роберт Мак-Адамс. В книгах «Земли за Багдадом», «Урук и его округа», «Сущность городов», получивших широкое признание, он дал глубокую и всестороннюю характеристику природно-географических условий Ирака, оказывавших непосредственное влияние на развитие древних городов-государств. Проанализировал он и различные виды хозяйственной деятельности, в том числе ирригационное земледелие. С помощью топографических карт, аэрофотосъемки и данных своих разведок (по размещению древних поселений на местности) он с большим искусством воссоздал тот природный фон, на котором возникла и развилась месопотамская цивилизация. Р. Мак-Адамс убедительно доказал, что в древности природные условия на юге Ирака заметно отличались от современных. Русла рек и протоков проходили тогда в иных местах, чем сейчас, а многие удаленные от Тигра и Евфрата районы были связаны с ними ныне исчезнувшими магистральными каналами. Правда, большинство природных процессов остались здесь неизменными: засоление почв, динамика изменения объема воды в реках, формирование берегов, регулярность наводнений и паводков, заиление и т. д. Это и позволило ученому с помощью аэрофотосъемок и детальных топографических карт выявить общие закономерности природно-климатических изменений в районе от Багдада до Персидского залива и реконструировать события отдельных эпох.
Мы не только узнали о преобладающей роли Евфрата в жизни населения Древней Месопотамии, но и получили развернутое и убедительное объяснение, почему было именно так: меньший объем воды в этой реке, малая скорость течения, пологие берега, наличие вместо единого русла нескольких параллельных и взаимосвязанных рукавов. Более могучий и полноводный Тигр стал широко использоваться человеком для искусственного орошения лишь в сравнительно поздний период — в парфянское (I век до н. э. — II век н. э.) и особенно в сасанидское (III–VII века н. э.) время.
Евфрат — отнюдь не самая крупная река в мире. По объему воды он в два раза уступает показателям его брата-близнеца — Тигра; в три раза меньше Рейна и Нила; в десять раз меньше Дуная и Волги. «Но это, — подчеркивает Р. Мак-Адамс, — не может заслонить тот факт, что в мире нет других таких рек, которые сыграли бы столь же важную и длительную роль в истории человечества, как Евфрат». Евфрат — это причудливо изогнутая, коричневая пульсирующая артерия, которая несла и несет дар жизни в безводную южно-месопотамскую пустыню. И без учета этого фактора невозможно понять загадку происхождения и последующего прогрессивного развития первой на Земле городской цивилизации — шумерских городов-государств.
Весьма интересны приводимые Р. Мак-Адамсом конкретные данные (на основании современных наблюдений) о количестве земель, орошаемых Евфратом в зимние месяцы, то есть во время созревания урожая. Они колеблются от 6–7 до 36 тысяч квадратных километров в зависимости от объема воды в реке (максимум — в апреле). Средняя цифра искусственно орошаемых земель в Месопотамии составляла, по Р. Мак-Адамсу, около 8 тысяч квадратных километров. Столько же земли находилось под паром.
Интересно сравнить эти данные со сведениями письменных источников по Лагашу — одному из крупнейших городов-государств Шумера. Это автономное государственное образование занимало, по вычислениям И. М. Дьяконова, около трех тысяч квадратных километров, из них не менее трети приходилось на искусственно орошаемые земли.
Если учесть, что в первых веках III тысячелетия до н. э. в Шумере существовало около полутора десятков не зависимых друг от друга номов, или городов-государств, и каждый из них, подобно Лагашу, имел не менее тысячи квадратных километров орошаемых земель, то вычисления Р. Мак-Адамса выглядят вполне убедительными.
Вместе с тем он подчеркивает большие издержки месопотамской ирригации, и прежде всего быструю засоляемость почвы. Причинами ее считает небольшую скорость водотока в мелких речных руслах и каналах, значительную испаряемость воды в условиях сухого и жаркого климата, наличие солей в речной воде и т. д.
Р. Мак-Адамс вопреки традиционным и широко распространенным взглядам не считает Месопотамскую аллювиальную равнину сугубо однородной природно-географической областью. Он выделяет в ее пределах две природно-хозяйственные зоны. К первой относит сравнительно узкую полосу зеленой зоны вокруг Евфрата, занятую интенсивным ирригационным земледелием. Там сосредоточивалась основная масса оседлого населения. Вторая зона занимала обширные районы по обе стороны реки с первичными, девственными условиями, почти не измененными воздействием человека (регулярно заливаемые во время паводков и посезонно наполненные водой углубления, болота, засушливые участки, степи, тростниковые заросли). Эти условия благоприятствовали развитию охоты, рыбной ловли, скотоводства и т. д. Здесь жили кочевые и полукочевые племена, часто находившиеся в тесной связи с жителями городов и селений зеленой зоны.
Одна из наиболее сложных проблем, связанных с древней экологией Месопотамии, — это проблема геологического образования дельты Тигра и Евфрата на юге области. Долгое время ученые были твердо убеждены в том, что значительную часть современной Месопотамской равнины создали аллювиальные наносы рек, постепенно отодвигавшие северную границу Персидского залива все дальше и дальше к югу. Казалось несомненным и то, что этот процесс происходил в очень отдаленную эпоху, поскольку большая часть равнины усеяна целыми россыпями древних теллей, появившихся в данном регионе не позднее конца VI тысячелетия до н. э. Однако на самой южной окраине Месопотамской аллювиальной равнины, на широте древнего города Ура (близ современной Насирии), находится какая-то невидимая черта, южнее которой теллей больше нет. Между этой чертой и современным побережьем Персидского залива лежит обширный и почти незаселенный район болот и озер. Тогда и возникла версия о том, что некогда залив простирался вплоть до Ура. Это хорошо согласовывалось и с археологическими данными, и со свидетельствами древних клинописных текстов. Шумерский город Эре-ду, считавшийся его жителями еще в III тысячелетии до н. э. древнейшим в мире, описан в местных документах как «стоящий на берегу моря». Древний Ур, находившийся всего в нескольких километрах от Эреду, судя по описаниям шумерских авторов, имел причалы, на которых разгружались морские корабли из дальних заморских стран — Дильмун, Маган и Мелухха.
Неподалеку от этого города, в Дикдиккахе, археологи нашли четыре глиняных конуса с надписями правителя Ур-Намму (конец III тысячелетия до н. э.). В надписях упоминается о каком-то месте регистрации. где правитель задерживал для досмотра корабли, идущие из страны Маган, и которое находилось на берегу моря, то есть Персидского залива.
Но в 1952 году эта общепринятая точка зрения была опровергнута двумя английскими геологами — Лизом и Фэлконом, которые после длительных изысканий смогли доказать, что береговая линия залива (в том числе и в северной его части) существенно не менялась начиная с III тысячелетия до н. э.
Однако это утверждение подвергается в последнее время все более острой критике как со стороны представителей естественных наук, так и со стороны археологов. При этом приводятся весомые доводы и экологического, и исторического порядка. Персидский залив — это большой, но сравнительно мелководный бассейн. Поэтому его северная береговая линия особенно чувствительна ко всем колебаниям уровня Мирового океана, вызванным климатическими изменениями. В заливе нет глубин свыше 100 метров. А еще 15 тысяч лет назад предшественники современных рек Тигра и Евфрата впадали прямо в Оманский залив, то есть на 800 километров юго-восточнее современного Шатт-эль-Араба (совместная дельта Тигра и Евфрата). Персидского же залива не было тогда вообще. Действительно, границы залива в разные эпохи, особенно в эпохи, значительно удаленные от нас, установить сейчас нелегко. Поэтому категоричность выводов Лиза и Фэлкона о неизменности этих границ с глубокой древности нельзя признать обоснованной. В настоящее время накапливается все больше данных о том, что в конце плейстоцена имело место заметное расширение пределов залива в северном направлении. С другой стороны, если судить по работам геологов Ларсена и Эванса, то можно предположить, что северная граница Персидского залива в течение последних пяти тысяч лет отступала к югу до тех пор, пока она не достигла своих современных пределов.
Сейчас в научной литературе о Месопотамии преобладает компромиссная точка зрения, предложенная историком Т. Якобсеном. Он основывался на одной невзрачной на первый взгляд археологической находке: в шумерском городе Эреду при раскопках храма бога Энки было обнаружено древнее ритуальное приношение в виде груды костей морского окуня, вернее, той его разновидности, которая может жить только в слегка солоноватой воде речной дельты, подверженной регулярному воздействию морских приливов. Не исключено, что обширная и неглубокая выемка, в которой стоит Эреду, была в древности частью целой системы озер, соединенных, в свою очередь, глубокими протоками с устьем Евфрата и Персидским заливом. Точно так же Ур находился на древнем русле Евфрата и болот. Он был, как и Эреду, речным, а не морским портом, хотя и связанным непосредственно с водами залива.
«В настоящее время, — подчеркивает С. Ллойд, — Двуречье… выглядит совсем иначе. Берег моря отступил далеко на юг. Евфрат и Тигр не текут, как в древности, параллельно, а от широты Багдада к югу расходятся в стороны и затем снова сближаются так, что Верхняя и Нижняя Месопотамия образуют как бы «восьмерку», и далее сливаются в одну реку Шатт-эль-Араб, которая и впадает в Персидский залив… Земли между Тигром и Евфратом превратились в мертвую пустыню — отчасти из-за постепенного разрушения оросительной системы за время длительного чужеземного владычества, отчасти из-за засоления почвы вследствие нерационального орошения начиная уже с древних времен».
Таков был тот общий экологический фон, на котором разыгралась историческая драма, связанная с рождением первой городской цивилизации нашей планеты.
Глава 6УР — ПОТЕРЯННЫЙ ГОРОД ШУМЕРОВ
И все ушло…
Там, где вчера вздымалась к небу
Столица гордых королей,
Сегодня первозданный хаос
Из мертвой глины и камней
Застыл в бездонной тишине.
В мае 1980 года, после окончания последнего полевого сезона в Ярым-тепе, когда мы перед отъездом на родину отдыхали на гостеприимной базе ниневийской археологической экспедиции в Мосуле, к нам неожиданно явились гости: Тарих Мадлун — глава постоянно действующей иракской экспедиции в Ашшуре и несколько его молодых коллег. Небольшого роста, смуглый и энергичный Тарих был знаком со многими из нас давно, еще с первых лет нашего пребывания в солнечной Месопотамии. Он постоянно возглавлял крупные археологические проекты Директората древностей Иракской Республики и по праву считался одним из наиболее опытных и квалифицированных археологов страны. Тарих приехал в Мосул за 140 километров только для того, чтобы лично пригласить нас осмотреть древний Ашшур и ведущиеся там раскопки. Предложение было соблазнительным. И, несмотря на усталость и чемоданное настроение перед отъездом в Багдад, мы решили совместить приятное с полезным и со всем своим имуществом и машинами двинуться в Ашшур, провести там день и уже оттуда выехать в иракскую столицу. Древнейший центр Ассирийской державы (город упоминается в клинописных текстах с XIV века до н. э.) — Ашшур живописно раскинулся на крутом правом берегу Тигра. В этом месте широкая и многоводная река делает крутой поворот и, обогнув низкий намывной остров посередине, с грозным ревом устремляется дальше на юг, к Персидскому заливу. Гостеприимные хозяева показали нам прежде всего свою капитальную, похожую на крепость экспедиционную базу — массивный каменный двухэтажный дом на самом берегу с великолепной открытой террасой. Оказалось, что этот дом построил еще в конце XIX века Вальтер Андре, возглавлявший здесь многолетние исследования немецких археологов. В годы Первой мировой войны здание было разрушено, и лишь в 70-х годах его восстановили и успешно использовали для своих нужд наши иракские коллеги. Достопримечательностей в древнем Ашшуре хватало с избытком. Наши глаза лихорадочно перебегали от одного заслуживающего внимания объекта к другому. Вот раскопанный и прекрасно отреставрированный дворец конца I тысячелетия до н. э. (парфянский период). Вот дом жреца ассирийского времени со школой для будущих священнослужителей, молельней и местом для жертвоприношений, где сохранился даже сток для крови принесенных в жертву животных. Но самое сильное впечатление от встречи с прошлым ждало нас впереди.
На одном из центральных участков городища, близ самого берега Тигра, весенние потоки на протяжении многих лет образовали в культурном слое глубокую промоину, нисходящую прямо к речной воде. Высота берега достигает здесь не менее 12–15 метров. И почти вся его земляная толща состоит из следов человеческого обитания самых разных эпох — от энеолита (Халаф или ранний Убейд — V тысячелетие до н. э.) до мусульманского средневековья. Естественно, археологи не преминули использовать эту игру природных сил для своих собственных нужд. Промоину углубили до самого дна, до речного песка, тщательно зачистили обе ее длинные стенки, отстоящие друг от друга по прямой на 25–30 метров, и получился идеальный гигантских размеров археологический разрез. Говорят, что эту нелегкую работу начал еще Вальтер Андре, а продолжили ее, уже в наши дни, сотрудники иракской экспедиции.
Мы осторожно подошли к самому краю искусственного каньона. Далеко внизу, в тени берегового откоса, глухо шумели коричневые воды Тигра, я посмотрел на стену каньона внимательнее и ахнул: передо мной лежала живая летопись страны. Начиная почти от самой поверхности, по вертикальным срезам земли шли и шли вниз бесконечные слои с осязаемыми следами эпох и культур, прошумевших здесь на протяжении тысячелетий. Из желтовато-серого лёсса повсюду торчали куски громадных глиняных хумов — сосудов для хранения масла, зерна и пива, печи для обжига керамики, остатки стен каменных и глинобитных зданий, человеческие кости и даже целые захоронения в глиняных гробах. Более впечатляющего зрелища я никогда больше не видел: вся бесконечно долгая история Месопотамии предстала вдруг перед нами. Парфяне, персы, вавилоняне, ассирийцы, шумеры и их безымянные предшественники раннеземледельческой поры — все они побывали в Ашшуре и оставили после себя вполне реальные следы. Жили и умирали целые народы, расцветали и гибли города, одна цивилизация сменяла другую, и каждый раз на месте города мертвых вырастал город живых. Стоя на краю этого мрачного провала, как никогда ясно осознаешь и быстротечность времени, и чудовищную тяжесть веков, формировавших традиции нашей современной культуры.
На последнем выступе земли, перед речной водой, смутно белели кости человеческого скелета и несколько черепков грубой керамики. «Это — начало Ашшура, — сказал Тарих Мадлун, — останки человека времен неолита, V или начало VI тысячелетия до н. э.».
Вдали, на плоском острове посреди Тигра, группа местных крестьян в длинных белых рубахах кончила собирать вязанки хвороста и снопы травы и двинулась к поджидавшей их лодке. Глядя на длинную вереницу согбенных фигур, было легко представить себе нескончаемую цепочку людей предыдущих поколений, пронесших бремя человеческого труда сквозь туман прошлого. Семь тысяч раз сеяли хлеб и семь тысяч раз собирали урожай с тех пор, как первый предок современных иракских феллахов поселился на крутых прибрежных откосах Ашшура.
А первые достижения эпохи цивилизации? Известно, что самую раннюю цивилизацию нашей планеты в конце IV тысячелетия до н. э. создали шумеры. Но они обитали не дальше широты Багдада. На север с караванами торговцев попадали лишь изделия их искусных мастеров. Значит, даже на этой самой полной исторической схеме, которую мы сейчас рассматриваем, нет и не может быть отдельного шумерского слоя?
И в этот момент вдоволь насладившись произведенным эффектом, Тарих Мадлун ткнул пальцем куда-то в нижнюю треть разреза и сказал: «Там вы видите остатки культуры, соответствующие урукскому периоду на юге, в Шумере». Это и был ответ на мой невысказанный вопрос: урукский период в истории Месопотамии (середина — конец IV тысячелетия до н. э.) соответствовал как раз появлению первых шумерских городов-государств. В долгом развитии общества совершился тогда поистине революционный скачок: из пещер, шалашей и глинобитных лачуг жители Южного Ирака переселились в обнесенные стенами благоустроенные города, с их дворцами и храмами, процветающими ремеслами и торговлей, письменностью и развитым искусством. В данном регионе этот переход совпал с рождением первых раннеклассовых государств, правда, они были еще крайне немногочисленны и напоминали собой островки, затерявшиеся в бескрайнем море окружавшего их первобытного варварства.
«О Шумер, великая земля среди всех земель Вселенной, залитая немеркнущим светом, определяющая божественные законы для всех народов от восхода до заката!» — воскликнул когда-то шумерский поэт, отражая в поэтической форме факт бесспорного культурного и военного превосходства обитателей Южного Двуречья над их ближайшими соседями.
В действительности Шумер — небольшая страна. Ее площадь — чуть меньше современной Бельгии. Вся жизнь концентрировалась здесь вокруг рек и каналов. Поэтому «колыбель цивилизации» представляла собой практически длинную и узкую полосу земли, протянувшуюся от широты Багдада до гнилых болот по берегам Персидского залива. Эту территорию поделили между собой несколько городов-государств.
«Вскоре после 2000 года до н. э., — отмечает выдающийся английский ученый Г. Чайлд, — древнейшие письменные документы дают нам картину социальной и экономической организации Шумера и Аккада. Страна была разделена между 15 городами-государствами, каждый из которых был политически автономен, но все они имели общую материальную культуру, религию, язык и все в значительной мере были связаны друг с другом экономически».
Клинописные тексты сообщают, что в начале III тысячелетия до н. э. на территории Шумера, в междуречье Тигра и Евфрата — от Багдада до Басры, существовало около полутора десятков небольших автономных городов-государств, каждый из которых имел династию правителей.
В раннединастический пероиод (с 2750 года до н. э.) источники упоминают о 13 таких городах-государствах, более или менее точно привязанных к современной географической карте: Сиппар, Киш, Акшак, Ларак, Ниппур, Адаб, Умма, Лагаш, Бад-Тибира, Урук, Ларса, Ур и Эреду.
Если исходить из шумерских мифов и преданий, то строительство первых городов было делом рук небесных богов. Неудивительно, что первая пятерка таких городских центров, появившихся столь необычным способом («божьих рук работа»), названа в древних текстах святилищами, где отправлялся культ важнейших богов шумерского пантеона.
Когда… царская власть спустилась с небес,
Когда возвышенная тиара и царский
трон спустились с небес,
Он (Бог. — В. Г.) создал обряды
и высшие божественные законы…
Он основал пять городов в… священных
местах,
Он дал им имена и сделал их главными
святилищами…
Имена этих городов: Эреду, Бад-Тиби-ра, Ларак, Сиппар, Шуруппак.
Самое поразительное то, что эти пять первых и наиболее почитаемых городов никогда не были в истории Месопотамии сколько-нибудь крупными и политически влиятельными центрами.
Несмотря на отсутствие государственного и полного культурного единства (наличие местных культов богов, местных мифологических циклов, локальных черт в скульптуре, глиптике, прикладном искусстве, диалектов языка), все города-государства Шумера в целом были культурно близки. Во-первых, у них было одинаковое самоназвание — черноголовые (по-шумерски — сангнигига). Во-вторых, общим для всей Месопотамии был культ верховного божества — бога воздуха Энлиля в Ниппуре. В-третьих, общими были архитектурные традиции и религиозная символика (цилиндрические печати). В-четвертых, на всей шумерской территории существовала единая система письменности.
Город в Шумере находился в самом центре этой экономической, социальной и культурной жизни.
«Шумерская цивилизация, — пишет известный американский историк и лингвист Сэмюэль Н. Крамер, — была в целом городской по характеру, хотя и основывалась скорее на сельскохозяйственной, нежели на промышленной базе. В III тысячелетии до н. э. Шумер состоял из дюжины (или около того) городов-государств, а последние в свою очередь имели обычно один большой, обнесенный стенами город, который окружали окрестные селения и деревушки. Выдающейся чертой каждого города был главный храм, расположенный на высокой террасе, превращающейся постепенно в массивную ступенчатую башню — зиккурат…»
Вместе с тем, следует еще раз подчеркнуть специфический характер этих ранних городов, так не похожих на современные. «Следует учитывать, — подчеркивает И. М. Дьяконов, — что «город» в древности всегда был центром не только и даже не сколько ремесла и торговли, сколько сельскохозяйственного производства».
На фоне других шумерских городов звездой первой величины был, безусловно, Ур. Неслучайно его имя так часто упоминается в эпических поэмах и гимнах того времени:
О город, всем обеспеченный,
Омываемый водами неиссякаемыми,
Незыблемый бык,
Помост изобилия страны, зеленая гора,
Город, чьи судьбы определил Энки,
Святилище Ур, да вознесешься
ты до небес!
Начать с того, что он существовал необычайно долго — от первых шумерских царей (начало III тысячелетия до н. э.) до эпохи Дария и Александра Македонского. Ни бесчисленные вражеские нашествия, ни стихийные бедствия не могли заставить его жителей покинуть веками насиженное место. Но то, чего не сумели сделать полчища завоевателей, сделала природа. Евфрат внезапно изменил свое русло и ушел почти на 16 километров к востоку от стен города. Без воды на этой раскаленной равнине нельзя было прожить и дня. И вскоре блистательный Ур превратился в скопление безликих холмов, окрашенных в серо-желтые цвета пустыни.
Со временем были забыты не только многие страницы истории города, но и его местонахождение. Еще совсем недавно наши сведения об Уре ограничивались лишь несколькими туманными цитатами из Библии да ассиро-вавилонскими клинописными текстами, созданными много веков спустя после исчезновения государства шумеров. Мы знаем, например, из позднейших надписей, что в XVII веке до н. э. вавилонский царь Хаммурапи подверг восставший город ужасающему разгрому. «Скорбная песня Ура» сообщает нам об этом печальном событии, сравнивая его с бурей, насланной на горожан разгневанным Энлилем:
Буря, вызванная разгневанным Энлилем,
Буря, уничтожившая страну,
Накрыла Ур словно платком,
Окутала его словно саваном…
О, отец Нанна, этот город превратился
в развалины!
Видимо, именно в эти годы и покинули поверженный Ур Авраам и его семья. «И умер Арран при Фарре, отце своем, в земле рождения своего, в Уре Халдейском, — сообщает Ветхий завет, — тогда взял Фарра Авраама, сына своего и Лота, сына Арранова, внука своего, и вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую…» После этого Библия уже не упоминает об Уре.
Город пришлось отыскивать заново уже в XIX столетии. В 1854 году Д. Е. Тейлор — английский консул в Басре — впервые установил, что скопление руин, известное среди местных бедуинов под названием Телль-аль-Муккайир (Смоляной Холм), — это и есть древний Ур, что подтверждали найденные здесь клинописные глиняные таблички. Однако к широким раскопкам археологи смогли приступить лишь спустя много лет. В 1922 году англичанин Леонард Вулли начал свои двенадцатилетние работы в центральной зоне огромного городища. Пышные дворцовые ансамбли, массивные стены храмов, ступенчатые башни-зиккураты и, наконец, фантастические по богатству царские захоронения появлялись из глубин земли. Драгоценные находки исчислялись тысячами. Большая их часть хранится ныне в Иракском музее в Багдаде, в специальном шумерском зале. Мне неоднократно приходилось бывать там. И каждый раз, глядя на сверкающую груду золотых и серебряных изделий, укрытых за стеклами музейных витрин, я не мог отделаться от мысли, что все это археологическое богатство, вырванное из своего естественного окружения, выглядит как-то уж очень обыденно и статично. Теперь оставалось лишь гадать, как смотрелась та или иная вещь в сумраке только что вскрытой гробницы, на фоне многоцветной палитры красок, сопутствующих седой древности: яркой зелени окислившейся меди, охристых пятен полусгнившего дерева, матово-желтых овалов человеческих костей и черепов.
«Лучше один раз увидеть»… — гласит известная поговорка. Нам известны имена шумерских полководцев, царей и жрецов. Но разве звучание диковинных имен может дать представление об их эпохе? Необходимо со всей отчетливостью представить себе то естественное окружение, тот конкретный исторический фон, на котором жили и творили эти полулегендарные герои седой древности. А для этого есть лишь одно средство — посетить древние города, увидеть те внушительные укрепления, пышные храмы и дворцы, о которых так красочно рассказали клинописные тексты Двуречья.
И вот ранним мартовским утром наш видавший виды экспедиционный газик, деловито пыхтя, вскарабкался на крутой глинистый откос за голубой лентой Евфрата, и мы увидели перед собой то, что осталось от древнего Ура.
На голой желтовато-серой равнине смутными тенями маячили несколько групп больших и малых холмов, виднелись какие-то непонятные впадины и ямы. Здесь не было и намека не некогда грозные городские укрепления — зубчатые глинобитные стены и башни, храмы и дворцы. Бесследно исчезли и массивные купола царских гробниц, раскопанных свыше 50 лет назад Леонардом Вулли.
И все же сохранился в Уре памятник, способный удовлетворить запросы самого взыскательного ценителя древностей. Над всем окружающим пейзажем, над бесплодной выжженной землей, полуразмытыми холмами, провалами старых археологических раскопов и ям, вырытых грабителями, гигантским утесом высится, как бы паря в звенящем от зноя воздухе, желтая ступенчатая башня. Это и есть знаменитый зиккурат Ур-Намму — массивный постамент для главного храма города, построенного в честь бога Луны Нанна. Раскопанный и тщательно отреставрированный англичанами в 20-е годы, он разительно отличается от других малоприметных руин Ура совершенством пропорций и степенью сохранности.
Зиккурат выстроен из сырцового кирпича и покрыт сверху почти трехметровым «панцирем» из обожженного кирпича, скрепленного раствором битума. Его основание — 60 на 45 метров. Прежде он состоял по меньшей мере из трех ярусов или этажей, но в настоящее время уцелел лишь первый этаж и часть второго. Эта внушительная глиняная масса создает впечатление легкости и изящества благодаря своим совершенным пропорциям и слегка закругленным линиям. Долгое время считалось, что подобный прием изобрели греки при строительстве знаменитого Парфенона. В действительности же, как мы видим, это случилось почти на две тысячи лет раньше.
На свободной площади ступеней-террас зиккурата когда-то были посажены деревья. Для этого наверх принесли слой плодородной земли и сделали специальные водоотводные сооружения для полива растительности дождевой водой. Зеленая гора зиккурата, высоко вздымавшаяся над зубцами городских стен, была видна издалека, четко выделяясь на желто-сером фоне унылой Месопотамской равнины. Зиккурат Ур-Намму — один из немногих уцелевших до наших дней прямых свидетелей далекого прошлого. Все яростные вихри истории оставили на нем свой приметный след. Все правители Ура внесли посильную лепту в его сооружение и отделку. Чтобы документально увековечить свой строительный пыл, каждый царь спешил замуровать в толще стен ступенчатой башни клинописную табличку или цилиндр с перечнем своих заслуг перед потомками:
«Во славу владыки своего Нанна, славнейшего из сыновей Энлиля, могучий муж Ур-Намму, правитель Урука, царь Ура, царь Шумера и Аккада, воздвиг Этемени-гуру возлюбленный им храм».
«Белый Храм» в Уруке. Реконструкция
Зиккурат стоял в самом центре древнего города — в теменосе, или священном квартале, который предназначался только для храмов и царских дворцов. Его фундамент уходил в сумрачные глубины земли, а вершина упиралась в небо, отражаясь в плавных водах Евфрата. Он был мудр, как сфинкс, и неподвластен времени, как пирамиды фараонов. Вся история Ура, от ее смутных истоков и до драматического финала, прошла на глазах седого исполина. Он мог бы рассказать о красоте и богатстве царицы Пуаби, воинских подвигах Мескаламдуга — «Героя Благодатной страны», увенчанного за храбрость золотым шлемом, о лихорадочном строительстве новых каналов, храмов и дворцов во времена правителей Третьей династии ура — Ур-Намму и Шульги (конец III тысячелетия до н. э.), о росте могущества и богатствах Урского государства. Но постепенно слава города стала меркнуть и клониться к упадку. Ур захватили враги. Может быть, именно у подножия зиккурата пал, обливаясь кровью, последний защитник города, сраженный эламитской стрелой:
Когда они (эламиты. — В. Г.)
пришли, вокруг все истребляя,
Уничтожая все, как яростный поток,
За что, за что, Шумер, тебе кара такая?
Из храма изгнаны священные владыки,
Разрушен город, алтари разбиты,
И всей страной владеют эламиты.
После эламитского погрома в начале II тысячелетия до н. э. город прозябал, чуть согреваемый слабыми отблесками былой славы. Его медленная агония затянулась почти на 15 веков. Только после IV века до н. э. Ур окончательно исчезает из поля зрения древних летописцев и превращается в груду развалин. Но зиккурат, восстановленный и обновленный незадолго до этого вавилонскими царями Навуходоносором и Набонидом (VI век до н. э.), успешно выдержал разрушительное воздействие времени и донес до наших дней спокойную простоту и величие монументального шумерского зодчества.
Мы медленно поднимаемся по широкой лестнице из ста ступеней на плоскую вершину зиккурата. Жарко и душно. Ветра почти нет. Нестерпимо печет полуденное солнце. Но зато отсюда, почти с двадцати метровой высоты, открывается великолепный вид на всю территорию города и его окрестности. Справа, у подножия зиккурата, хорошо видны фундаменты и стены дворцового комплекса правителя Шульги, жившего в конце III тысячелетия до н. э., неподалеку — глубокий котлован старого раскопа Леонарда Вулли и район исследованных им же царских гробниц. А дальше, уже за пределами ритуально-административного центра Ура — теменоса, чуть заметной желтой массой выделяются лабиринты жилых кварталов. Все видимые нами сейчас постройки относятся к разным эпохам: здесь и III и II тысячелетия до н. э. Но большинство датируется концом III тысячелетия до н. э., эпохой наивысшего расцвета, или периодом правления Третьей династии Ура.
В течение столетия, с 2112 по 2015 год до н. э., Ур стал столицей обширного и могучего государства. Сюда стекались захваченные в войнах богатства, а искусные мастера без устали возводили все новые храмы, дворцы и монументы. Правда, честь такого строительства всегда приписывали себе цари, и особенно самый известный из них — Ур-Намму. «Во славу владычицы своей Нингаль, Ур-Намму, могучий муж, царь Ура, царь Шумера и Аккада, воздвиг сей великолепный Гипар», — читаем мы на глиняном конусе клинописное посвящение в честь закладки нового храма. Его дело продолжали и другие представители Третьей династии. Поэтому не приходится удивляться, что к концу III тысячелетия до н. э. Ур был буквально заполнен великолепными архитектурными ансамблями. Надписи сообщают, что Ур-Намму воздвиг стены Ура, «подобные желтой горе». В то время город представлял собой в плане неправильный овал длиной около километра и шириной до 700 метров. Его окружала стена с крутым внешним откосом из кирпича-сырца. Воды Евфрата омывали стены с запада и севера, а восточную часть защищал глубокий и широкий канал. Таким образом, Ур с трех сторон окружала вода, и подойти к нему по суше можно было лишь с юга.
Центр города занимал огромный священный участок с храмами и святилищами бога Луны Нанна — покровителя Ура, с жилищами жрецов, складами, мастерскими и дворцами правителей. Вокруг теменоса теснились жилые кварталы. На севере и западе города, близ Евфрата, находились главные торговые пункты Ура — Северная и Западная гавани.
Между тем, пока я, рассматривая с высоты руины Ура, предавался размышлениям, погода резко изменилась. Юго-западный ветер — хамсин — с Аравийского полуострова принес тучи мельчайшей пыли и песка. Солнце пропало в мутной дымке, но жара и духота от этого лишь усилились. Видимость резко сократилась. Ни о фотографировании, ни о нормальном осмотре древнего города больше не могло быть и речи. Вот уж действительно «буря… накрыла Ур словно платком, окутала его словно саваном…», — как и писал об этом тысячелетия назад безымянный шумерский поэт.
Внизу, у подножия лестницы зиккурата, слышны призывные крики нашего добровольного экскурсовода — местного сторожа Ахмеда. Он торопился: пока буря не набрала силу, нужно успеть показать нам хотя бы самые главные объекты. Мы, спотыкаясь о куски сухой глины и обломки кирпичей, спешим к местным достопримечательностям. Ветер больно сечет Лицо мелким песком, забивает пылью глаза, уши, рот.
На участке дворцов и храмов близ зиккурата видны лишь куцые обрубки низа глинобитных стен, да недавно залитые укрепляющим раствором прямоугольные и квадратные полы бесчисленных комнат и помещений. Самые внушительные постройки также относятся ко времени Третьей династии. Здесь были обнаружены апартаменты царей и жрецов. Отсюда осуществлялось руководство всей жизнью страны, награждались отличившиеся, наказывались виновные, принимались решения о войне и мире. И все это во имя великого Нанна и его супруги Нингаль.
Под завывания набирающей силу бури выходим на восточную часть теменоса, в район царского могильника. Здесь Леонард Вулли раскопал 16 гробниц властителей города, правивших во времена Первой (первая половина III тысячелетия до н. э.) и Третьей династий Ура. Эти находки не только прославили имя исследователя, но и навечно внесли сокровища урских царей в анналы мировой археологии. Правда, все найденные в могилах вещи находятся сейчас в музеях Багдада, Лондона и Филадельфии. А на месте, в Уре, уцелело лишь несколько поздних гробниц Третьей династии со сводчатым перекрытием, сложенных из обожженного кирпича. От более древних погребений остались лишь глубокие ямы. Осторожно спускаемся по крутым кирпичным ступенькам внутрь одной из гробниц на глубину до 10 метров. В погребальной камере пусто и сыро. Никаких следов былой роскоши и богатства. Но в памяти тут же возникают яркие описаний раскопок царского кладбища в Уре из прочитанных прежде научных отчетов и книг.
Наиболее знамениты две гробницы Первой династии: гробница Мескаламдуга и гробница жрицы или царицы, имя которой мы не можем еще с уверенностью прочитать; если читать его по-семитски, оно, вероятно, звучало бы Пу-аби[2]… Пу-аби была погребена в подземном сводчатом склепе, где она лежала… на деревянном ложе, в плаще из синих лазуритовых бус, в пышном головном уборе из золотых листьев, венков и заколок в виде цветов. Вокруг склепа было выкопано довольно обширное помещение, в котором с серебряными лентами в волосах и в цветных плащах сидели трупы десятков женщин из свиты, музыкантов, видимо, усыпленных или добровольно отравившихся. Тут же найдены поразительной работы арфы; к их резонаторам были приделаны золотые или серебряные головы быков с лазуритовой бородой (образ быка бога Луны Нанна) или священной коровы богини Нингаль. Найдены также золотые туалетные приборы, доски для игры в кости (вроде нардов) и разная драгоценная утварь. В засыпанном землей пологом спуске-коридоре, ведшем с поверхности земли в склеп, были обнаружены повозки, скелеты волов и их погонщиков, а также воинов в шлемах-шишаках и с копьями, как бы охранявших вход. Все эти люди, сопровождавшие Пу-аби в загробный мир, вряд ли могли быть рабами и рабынями… Поскольку шумеры были убеждены в продолжении жизни и в загробном мире, перспектива остаться там в свите властителя или властительницы едва ли особенно удручала тех/кто обречен был следовать за ними и в смерти». Так описывает это захоронение И. М. Дьяконов.
Еще более поразительные находки ждали археологов в могиле Мескаламдуга. «Тело, — вспоминает Л. Вулли, — лежало в обычной позе спящего на правом боку. Широкий серебряный пояс распался; к нему был подвешен золотой кинжал и оселок из лазурита на золотом кольце. На уровне живота лежала целая куча золотых и лазуритовых бусин — их было несколько сот. Между руками покойного мы нашли золотую чашу, а рядом — еще одну, овальную, тоже золотую, но крупнее. К правому плечу был прислонен двусторонний топор из сплава золота и серебра… Кости настолько разрушились, что от скелета осталась лишь коричневая пыль, по которой можно было определить положение тела. На этом фоне еще ярче сверкало золото, такое чистое, словно его сюда только что положили. Но ярче всего горел золотой шлем, который все еще покрывал истлевший череп. Шлем был выкован из золота в форме парика, который глубоко надвигался на голову и хорошо прикрывал лицо щечными пластинами. Завитки волос на нем вычеканены рельефом, а отдельные волоски изображены тонкими линиями… Локоны на щечных пластинах изображают бакенбарды… Если бы даже от шумерского искусства ничего больше не осталось, достаточно одного этого шлема, чтобы отвести искусству древнего Шумера почетное место среди цивилизованных народов». На двух золотых сосудах и на светильниках из могилы повторяется надпись: «Мескаламдуг. Герой Благодатной страны». Исключительное богатство погребения и почетное звание «Героя Благодатной страны» наводят на мысль, что Мескаламдуг был принцем из царского рода, но никогда не занимал трона.
Одной из самых выдающихся находок при раскопках царского некрополя по праву считается так называемый «штандарт» — две деревянные прямоугольные пластины длиной 55 и шириной 22,5 сантиметра, инкрустированные фигурами из перламутра по синему фону из ляпис-лазури. Фигуры образуют сложные композиции со сценами мирной жизни (пиршество знати) и военных действий (царь на боевой колеснице, запряженной двумя ослами, шествие пленных, бегство неприятеля и т. д.).
Л. Вулли, открывший царские могилы Ура, пишет Э. Церен, попытался восстановить похоронную процессию III тысячелетия до н. э. Вот как, по его мнению, это происходило. Когда умирал царь или царица, прежде всего выкапывали прямоугольную яму глубиной девять-десять метров. У одной ее стороны сооружали наклонный спуск, вход в могилу. На дне, в углу ямы, строили затем усыпальницу — каменный склеп с крепким кирпичным сводом. В одной из более длинных стен оставляли открытым вход.
Потом к могиле подходила траурная процессия с мертвым владыкой и несколькими приближенными, которые занимали места рядом с трупом в каменном склепе. Этих людей, очевидно, отравляли каким-то ядом. После церемонии вход в гробницу замуровывали. Начинался второй акт ритуала. Погребальная процессия — придворные, слуги, конюхи, возницы, воины и женщины — подходила к яме и опускалась в нее по наклонному настилу, усыпанному цветами. Женщины были одеты в яркие красные одеяния, на которых сверкали драгоценности. Военачальники шли со всеми знаками отличия, музыканты — с арфами и лирами. За ними въезжали повозки, запряженные быками, или сани. На повозках сидели пажи или возницы, ездовые вели упряжки под уздцы. В конце концов все занимали заранее отведенные им места; дежурные воины, замыкая процессию, становились на страже у выхода.
У всех мужчин и женщин в руках было по небольшой чаше — единственному предмету, необходимому для завершения обряда. Некоторые жертвы в последние минуты своей земной жизни должны были еще выполнять определенные задания. По крайней мере точно известно, что музыканты до самого конца играли на своих инструментах. И когда через тысячелетия гробница была вскрыта, их руки все еще судорожно сжимали струны арф или лир. В одной из гробниц археологи нашли посередине ямы большой медный горшок, в который, очевидно, был налит яд. По команде люди выпивали смертоносное зелье. После этого каждый садился на свое место в ожидании смерти и перехода в иную жизнь вместе с царем или царицей. Затем могильщики убивали жертвенных животных, клали лиры и арфы на тела умерших музыкантов и обрушивали сверху на еще борющихся со смертью людей груды земли, пока вся яма не оказывалась засыпанной.
И вновь повелительный голос Ахмеда торопит нас, так как буря усиливается, и сквозь плотную завесу песка и пыли уже трудно что-либо разглядеть. Еше несколько торопливых шагов, и мы оказываемся на улочках древнего Ура, в его жилых кварталах. Во многих местах стены глинобитных домов сохранились на высоту до полутора метров. Улицы довольно прямые, но необычайно узкие. Я раскидываю руки в стороны и упираюсь ладонями в стены разделенных этой улочкой домов. Ощущение почти фантастическое: словно ты, промчавшись сквозь толщу времени, действительно стоишь в живом древнем городе. Вот высокий, тщательно побеленный порог; за ним — дверной проем с подпяточным камнем в углу, а дальше — укромный внутренний дворик. В этих вылизанных ветрами и дождями руинах еще явственно чувствуется дыхание былой жизни.
Но жилые кварталы Ура, лежащие к востоку от теменоса, представляют для нас особый интерес еще и потому, что это чуть ли не единственный достоверный источник, по которому можно судить о домовой архитектуре древнего месопотамского города.
Во время полевого сезона 1930/31 года Л. Вулли решил вдруг переключиться с храмов и гробниц царей Третьей династии Ура на один из жилых кварталов города. На выбранном им участке раскопки вскрыли на диво хорошо сохранившиеся дома периода Ларсы и Исина, предшествовавшего разорению Ура вавилонским царем Хаммурапи в 1780 году до н. э. Работы производились на площади около 8,5 тысячи квадратных метров силами полутора сотен рабочих, так что удалось получить довольно полное представление о характере жилых построек города.
«…Ур застраивался без всякого плана, — пишет Вулли. — Узкие немощеные улицы извиваются между домами, неправильное расположение которых определялось прихотью частного владельца. Застроенные кварталы настолько обширны и здания стоят столь тесно, что добраться до домов, расположенных в центре квартала, возможно только тупиковыми переулками. Жилые здания в основном однотипны… Внутренний двор, соединенный с улицей коридором, окружен жилыми помещениями с лестницей, ведущей на второй этаж, — таков преобладающий характер построек самой различной величины и достаточно разнообразных форм. Среди жилых домов разбросаны строения меньшего размера, несомненно, лавки. Простейшая из них состоит всего из двух помещений; к улице обращено некое подобие торговой палатки, этакий демонстрационный зал, подчас с открытым фасадом, а за ним — длинное складское помещение… Стены всех построек сложены из кирпича; в нижних рядах кладки кирпич обожженный, выше — сырец. Снаружи стены оштукатурены и побелены… Улицы не были мощеными, их покрывала утрамбованная глина. В дождливую погоду она превращалась в непролазную грязь. Да и ширина улиц была такой, что по ним не смог бы проехать колесный экипаж…. В городе грузы переносили люди или вьючные ослы… По сути дела, Ур был типичным городом Востока. Правда, нечистоты не выливались здесь прямо на улицы, а вытекали в открытые каналы вдоль дорог, однако сухой мусор из домов выметали и выбрасывали под ноги прохожим…»
Всего Л. Вулли раскопал здесь около полусотни домов и лавок по обе стороны шести улиц. Принадлежали они, как выяснилось, средним горожанам — писцам, мелким торговцам и т. д. Установить это помогли глиняные таблички с клинописью, обнаруженные почти в каждом доме. В некоторых случаях благодаря табличкам удалось определить имя и род занятий хозяина дома, его судьбу. Тут были и долговые книги ростовщика, и школьные тетради. Но была и деловая переписка торговых партнеров, например, в доме Эа-Насира. Этот дом, как и многие другие, стоял в тупике, и его боковые стены служили одновременно стенами соседних домов. Он был средних размеров, как по современным, так и по древним представлениям. Площадь первого этажа — около 140, а верхнего — около 90 квадратных метров. Внутренний двор окружало всего пять помещений. Археологи установили, что прежде дом был больше, но затем два помещения в одном конце отгородили и включили в соседний дом. Видимо, Эа-Насир не слишком преуспевал в делах и вынужден был продать часть своих апартаментов соседям. Имя Эа-Насира упоминается в 18 табличках, большинство из которых найдено в его же доме. Из текстов следует, что хозяин посредничал в торговле медью. Преобладали деловые письма с предложением доставить поименованные количества меди со складов такого-то владельца такому-то. Одни письма выдержаны в сугубо деловом тоне, другие звучат довольно желчно — нашего торговца обвиняют в проволочках или в поставке слитков скверного качества. Особенно недоволен некий Нанни: «Ты сказал, придя: «Тимил-Син получит от меня добрые слитки». Это твои слова, но ты поступил иначе, предложил моему посланцу скверные слитки, сказав: «Хочешь бери, не хочешь — не бери». Кто я такой, чтобы обращаться со мной так высокомерно? Разве мы оба не благородные люди?..»
И хотя все эти данные относятся к несколько более позднему (начало II тысячелетия до н. э.) периоду, они вполне применимы и к жизни Ура времен господства Третьей династии
Но пришла пора возвращаться. Используем ступенчатую башню зиккурата Ур-Намми в качестве ориентира, хотя и ее едва видно сквозь желтую кисею пыли. По дороге натыкаемся вдруг на какой-то провал в земле, настоящее ущелье глубиной не менее 20 метров. «Это — не естественное углубление, а раскоп Леонарда Вулли, в котором он нашел следы библейского потопа», — говорит уже бывавший здесь прежде Николай Яковлевич Мерперт, и мы застываем от неподдельного изумления. Как? Перед нами не игра природы, а творение рук человеческих? Раскоп, похожий на каньон! Теперь понятно, почему за свои двенадцатилетние работы в Уре Вулли получил из рук британской королевы почетный титул сэра.
В 1927 году как раз на том самом месте он наткнулся на двадцатиметровой глубине на слой осадочной глины в два с половиной метра толщиной. Под слоем и над ним находки встречались в изобилии. Зато его содержимое было абсолютно чистым: в нем отсутствовали какие-либо следы деятельности человека. Объяснение столь странному на первый взгляд факту могло быть только одно — наводнение, и притом, судя по толщине наносного слоя, катастрофическое по масштабам. И здесь Вулли вспомнил известную библейскую притчу о всемирном потопе: «…разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились, и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей… вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней».
Обложные ливневые дожди в условиях плоской лёссовой равнины Южной Месопотамии всегда несут с собой угрозу внезапного разлива Тигра и Евфрата и затопление обширных территорий. Но здесь, как считают некоторые ученые, было и нечто новое: полуторамесячные непрерывные дожди, видимо, совпали с особенно сильным южным ветром, частично повернувшим вспять речные воды от кромки Персидского залива. Результаты такого совпадения были ужасающими. Значительная часть Южно-Месопотамской равнины со всеми городами и селениями на время оказалась под водой. Не свидетельствует ли все это о том, что следы потопа, обнаруженного в Уре, были именно тем, что описан в Библии?
Да, совпадений много. Но потоп в Уре происходил; как выяснилось, в начале IV тысячелетия до н. э., во времена убедской культуры. Не приходится сомневаться, что это стихийное бедствие нанесло убейдским племенам на юге страны тяжелый, хотя и не смертельный удар.
Однако о каком-то страшном наводнении говорит и шумерский эпос о Гильгамеше (конец IV — начало III тысячелетия до н. э.), причем совпадений в деталях с библейской версией потопа в нем еще больше. Суть рассказа такова. Шумерские боги решили наслать на людей страшную кару — всемирный потоп и погубить весь род человеческий. Лишь один достопочтенный муж, по имени Утнапиштим (Зиусудра), был предупрежден накануне. Он построил большую ладью и спасся в ней со своим добром и домочадцами. Очень достоверно описан в эпосе и сам потоп:
Едва занялось сияние утра,
С основанья небес встала черная туча.
Алду гремит в ее середине,
Шуллат и Ханиш идут перед нею,
Идут гонцы горой и равниной.
Эрагаль вырывает мачты,
Идет Нинурта, гать прорывает,
Подняли факелы Ануннаки,
Чтоб их сиянием зажечь всю землю.
Из-за Адду цепенеет небо.
Что было светлым, во тьму обратилось,
Вся земля раскололась, как чаша.
Первый день бушует южный ветер,
Быстро налетел, затопляя горы,
Словно войною, людей настигая…
Ходит ветер шесть дней, семь ночей,
Потопом буря покрывает землю…
Как и библейский Ной, уцелевший в своем ковчеге, шумерский праведник Утнапиштим поочередно запускает птиц для поисков суши. Наконец, ворон приносит добрую весть: видна земля и происходит быстрый спад воды. Принеся жертву всемогущим богам, Утнапиштим становится прародителем рода человеческого.
Таким образом, ход событий вырисовывается уже сейчас достаточно отчетливо. В начале IV тысячелетия до н. э. на убейдские племена Южной Месопотамии обрушивается невиданное по силе наводнение, принесшее с собой неисчислимые жертвы и разрушения. Память о нем передавалась в виде устных рассказов местного населения до тех пор, пока в конце IV — начале III тысячелетия до н. э. их не записали шумерские жрецы. Через Вавилон и Ассирию это предание дошло в разных вариантах до I тысячелетия до н. э. и было целиком заимствовано при создании известного библейского мифа о всемирном потопе. Да, история не пощадила подавляющее большинство архитектурных шедевров древнего Ура. Они погибли под воздействием природных стихий или же были разрушены вражескими армиями. Но и того немногого, что осталось там до наших дней, вполне достаточно, чтобы познать красоту и богатство давно погибшей шумерской цивилизации.
Глава 7ВАВИЛОН — «ВОРОТА БОГОВ»
Их было много, нежных и любивших,
И девушек, и юношей, и жен,
Ночей и звезд, прозрачно серебривших
Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон!
Древний Вавилон. Реконструкция
За долгие годы работы в Ираке мне не раз доводилось бывать в самом знаменитом городе Древней Месопотамии — Вавилоне. Но подробности первой своей поездки в
1971 году я помню так четко и ясно^словно это было вчера. Этот огромный, сказочно богатый город — одно из семи чудес древнего мира, город, неоднократно упоминаемый и в Библии, и в трудах крупнейших писателей античности, — на протяжении многих веков настолько поражал воображение современников, что они не уставали говорить о нем снова и снова. Одни — с восхищением и признательностью, другие — с ненавистью и презрением. И, надо сказать, что для столь противоположных суждений имелись самые веские основания.
Геродот, посетивший город в V веке до н. э., когда тот находился уже на закате своей славы, утверждает, что «Вавилон был не только большим городом, но и самым красивым из всех городов».
Греческий поэт Антипатр Сидонский (II–I века до н. э.), перечисляя семь чудес света, заявил в одном из своих стихотворений:
Видел я стены твои, Вавилон, на которых
просторно
И колесницам; видел Зевса в Олимпии я,
Чудо висячих садов Вавилона, колосс
Гелиоса
И пирамиды — дела многих и тяжких
трудов…
А библейские мифы и предания, связанные с этим удивительным городом? Знакомые со школьных и студенческих лет легенды о строительстве Вавилонской башни и смешении языков, о роскоши и богатстве местных правителей, погрязших в грехе и разврате. Нетрудно заметить при этом, что создатели Библии в общем не слишком симпатизируют Вавилону. Больше того, припоминая опустошительные и кровавые нашествия халдейских царей в Палестину, библейские пророки обрушиваются на ненавистный город с обвинениями во всех мыслимых и немыслимых грехах и проклинают его. Таково, например, мрачное предсказание пророка Исайи, содержащееся в Ветхом завете.
«И Вавилон, — восклицает Исайя, — краса царства, гордость халдеев, будет ниспровергнут богом, как Содом и Гоморра. Не заселится никто, и в роды родов не будет жителей в нем. Не раскинет аравитянин шатра своего, и пастухи со стадами не будут отдыхать там. Не будут обитать в нем звери пустыни и домы наполнятся филинами; и страусы поселятся, и косматые будут скакать там. Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены — в увеселительных домах. Близко время его, и не замедлят дни его».
Случилось так, что в отличие от Ниневии — столицы ассирийской державы, также проклятой в Библии, — Вавилон хотя и испытал на своем веку всевозможные беды и напасти, но жил долго, до первых веков нашей эры. И его медленное угасание никак не вяжется с быстрым и драматическим концом, предрекаемым библейскими пророками. Этот дряхлеющий мудрый гигант, прежде чем окончательно сойти со сцены месопотамской истории, оставил вокруг столько россыпей своей богатейшей культуры, что ее воздействие ощутили все последующие поколения людей, обосновавшихся на раскаленных равнинах Южного Двуречья.
О Вавилоне вспоминаешь буквально на каждом шагу, находясь еще в Багдаде. В иракской столице на одной из центральных улиц — проспекте Саадун стоит, например, большой кинотеатр «Вавилон». Росписи на фреске изображают сцены из древневавилонской жизни. Есть здесь и фешенебельный отель с таким же названием. В медном ряду знаменитого багдадского базара искусные ремесленники прямо у вас на глазах отчеканят по меди ставшие для них уже привычными сюжеты на историческую тему: вот в смиренной позе стоит перед богом Солнца — Шамашем царь-законодатель Хаммурапи — это копия рельефного изображения стелы из Суз; вот изящный двуглавый силуэт ворот Иштар, открывающих парадный въезд в древний Вавилон, а там на блюде из красной меди — могучий, грубо вырубленный торс знаменитого вавилонского льва…
В любом книжном магазине Багдада можно купить путеводитель по Вавилону, где детально описаны его раскопанные и отреставрированные архитектурные памятники, перечислены важнейшие события из многовековой истории города, даны фотографии и планы его построек.
Да и добраться до Вавилона не составляет в наши дни никакого труда. Всего полтора-два часа езды на машине по прекрасному асфальтовому шоссе строго на юг от иракской столицы. И вот наш экспедиционный газик бойко мчится в потоке других автомашин по безлесной и плоской, как стол, месопотамской равнине. Похоже, что жизнь в этих местах пустила прочные корни еще со времен шумеров. По обеим сторонам шоссе видны тщательно обработанные поля, оросительные каналы, глиняные соты многочисленных селений. Вдоль обочин тянутся вереницы осликов с тяжелой поклажей, спешат куда-то женщины, закутанные с головы до ног в широкие черные покрывала — абайи, заходятся в лае собаки. В селениях много лавок и магазинов с прохладительными напитками и разным товаром для проезжающих. Возле домов часто видны гибкие стволы финиковых пальм.
Мы не успели еще устать от дороги, как впереди, справа, появился большой шит с надписью «Вавилон», а за ним — целое море густой, темной зелени и светлые корпуса нескольких новых зданий. Ставим свою машину на стоянку и дальше идем пешком. Иракские власти создали на территории Вавилона музей-заповедник, а при въезде в него разбит тенистый парк — излюбленное место отдыха окрестных жителей и багдадцев. Если не считать парка, то ничто вокруг не выдает, что мы находимся на территории великого города древности: те же рощи финиковых пальм, глинобитные домишки, какие-то мелкие озерца или пруды среди сильно засоленных участков глинистой почвы.
Пройдя еще немного вперед, мы увидели за купами деревьев изящные двухбашенные ворота, ослепительно сверкающие на солнце ярко-синей майоликовой плиткой. Это верхние ворота богини Иштар, облицованные голубыми изразцами с цветными фигурами зверей — реальных и фантастических: быков, львов, драконов. Именно здесь начинался в древности торжественный въезд во внутреннюю часть города. Кстати, и само название города — Ба-били означает в переводе с аккадского Ворота Богов или Божьи Врата. Считается, что это — простая калька с более раннего шумерского названия Кадингир, имеющего тот же смысл.
Время приближается к полудню. Жарко. Солнце льет расплавленное золото своих лучей на головы беспечных туристов, которых тут на удивление много — и местных, иракских, и иностранных. К нам подходит гид и делает приглашающий жест рукой. Я стою у ослепительно синих ворот богини Иштар и рассматриваю процессии диковинных зверей, шествующих по глазурованным стенам. Особенно внушительно выглядит фантастический дракон с когтистыми лапами орла и хвостом змеи. Его туловище заковано в панцирь из крупной чешуи, небольшая плоская голова увенчана рогом, а из пасти торчит раздвоенный на конце длинный и тонкий язык. Ворота, конечно, замечательные. Но к сожалению, это всего лишь уменьшенная на треть копия подлинных ворот, раскопанных и увезенных в начале века немецкой экспедицией в Берлин.
К внутренней части ворот богини Иш^ар пристроен небольшой музей, где преобладают копии, макеты, схемы и фотографии, рассказывающие о тысячелетней истории Месопотамии и о месте Вавилона в ней. Имеются и подлинные предметы, найденные при исследовании древнего города, — керамика, статуэтки, несколько клинописных таблиц.
Выйдя наружу и миновав небольшой подъем, мы увидели сразу две местные достопримечательности. Впереди, внизу, на глубине нескольких метров, начинается знаменитая Дорога Процессий — главная парадная улица древнего города. Она вымощена громадными каменными плитами, положенными на основу из обожженного кирпича и скрепленными на стыках битумом. Ширина улицы достигает 26 метров. Ее окружают с обеих сторон высокие кирпичные стены и башни, когда-то тоже облицованные снаружи голубыми майоликовыми плитками с изображениями зверей. Сейчас на облупленных кирпичных стенах ровного желтого цвета лишь кое-где сиротливо выступают отдельные уцелевшие рельефные фигуры быков, лошадей и единорогов. Горячий ветер гоняет в этом раскаленном кирпичном мешке тучи песка и пыли, и мы спешим вновь подняться наверх к смотровой площадке у ворот Иштар.
Слева от Дороги Процессий, на территории около 540 тысяч квадратных метров, расположены руины Южного дворца — в прошлом величественного ансамбля кирпичных построек, сгруппированных вокруг пяти открытых внутренних дворов. Перед нами лежат жалкие остатки нижней части полуразмытых кирпичных стен, кое-как подправленных и закрепленных усилиями реставраторов. Тишина и полное запустение. Ни единого намека на былое великолепие. «А вот и висячие сады Семирамиды», — вдруг спокойно сказал гид и ткнул рукой куда-то в северо-восточный угол дворца, где виднелось несколько голых холмиков с остатками кирпичной облицовки. Это уже походило на чистое издевательство. Даже мы, профессиональные археологи, всю свою жизнь имеющие дело с полуразрушенными памятниками прошлого, были разочарованы. Что же говорить о впечатлениях рядового туриста!
Руины «Южного дворца»
Увы, жестокая реальность вновь подрезала крылья нашей мечте увидеть хотя бы малую часть того прежнего блестящего Вавилона, о котором писали древние авторы.
Спускаемся и идем дальше по той же Дороге Процессий.
Справа показался небольшой, полностью реставрированный храм богини Нин-Маш. Его площадь всего 52 на 25 метров. Вокруг внутреннего дворика с колодцем посередине расположены святилище, кладовые и жилища жрецов. Храм новенький, как только что отчеканенный медный пятак. Все аккуратно подчищено и подмазано, да так, что и глазу негде отдохнуть. При взгляде на него сразу становится ясно, что это всего лишь подделка, современная имитация древности.
Тем временем центральная магистраль древнего города выводит нас к руинам Главного дворца Навуходоносора II, частично раскопанного в начале этого столетия экспедицией Роберта Колдевея. Именно здесь грозный владыка Вавилона держал свою знаменитую коллекцию древностей и раритетов, собранную со всех концов подвластных ему земель. Большая часть этих сокровищ, как и остатки дворцовой утвари и клинописные глиняные таблички, также попала после раскопок в музеи Берлина. Среди развалин дворца, в какой-то старой яме, была найдена и ныне широко известная скульптура вавилонского льва, высеченная из глыбы черного базальта. Но увы, и она представлена здесь только копией: подлинник находится в Лондоне.
Общее негативное впечатление скрашивает лишь Античный театр времен Александра Македонского — почти точное воспроизведение греческого театра в Палестре. Строгие ряды чаши амфитеатра и изящная платформа сцены поразительно контрастируют по общему стилю с угловатой и плоской архитектурой зодчих Древнего Востока.
Раскопанная часть Вавилона на этом кончается. А дальше, на многие километры вокруг, простирается унылая лёссовая равнина с редкими деревушками и неизменными рощами вечнозеленых финиковых пальм. Напрасно пытливый взор будет искать здесь какие-нибудь осязаемые следы тех чудес и того великолепия, о которых с восторгом писали античные историки или которые неохотно признавали создатели Библии. Единственное, что видишь вокруг в изобилии, — так это большие и малые холмы, усеянные обломками кирпича и черепками глиняной посуды. По меткому выражению русского ученого-востоковеда М. В. Никольского, «эти курганы — могильные холмы вавилонской цивилизации». Под каждым из них спрятаны руины некогда роскошных дворцов, пышных храмов, жилищ, лавок и мастерских древних вавилонян. Да, время, пожары, войны и разливы Евфрата уничтожили почти все замечательные творения вавилонских зодчих. И тем не менее у нас есть немало возможностей для того, чтобы воссоздать всю богатую событиями историю Вавилона — от ее смутных истоков и до арабского завоевания. Для этого стоит лишь обратиться к находкам археологов, копающих город уже свыше ста лет, и к многочисленным письменным источникам прошедших эпох — от клинописных табличек Древней Месопотамии до свидетельств греко-римских авторов.
В конце 1897 года сразу несколько берлинских музеев предложили Роберту Колдевею возглавить экспедицию для раскопок в древнем Вавилоне. Сам Колдевей, согласившись, поставил лишь два условия: работы должны продолжаться не менее пяти лет, а для их ведения необходимо выделить огромную по тем временам сумму — полмиллиона золотых марок. Оба условия были приняты, и вскоре большая группа немецких ученых во главе с Колдевеем отправилась в дальний путь.
Раскопки начались весной 1899 года. На территории знаменитого городища успели побывать к тому моменту многие европейские исследователи, ведь само местонахождение Вавилона было хорошо известно еще с древности, а интерес к нему в ученых кругах благодаря Библии никогда не затухал. В XVII веке здесь провел несколько дней итальянский путешественник Пьетро делла Валле, описавший высокий холм Бабиль, который, по его словам, еще сохранял очертания прямоугольной башни.
Несколько позже, в XVIII столетии, на городище побывал французский аббат Башан, который привез в Европу несколько поливных вавилонских кирпичей и глиняных табличек.
Первую серьезную попытку изучения и описания руин Вавилона предпринял в начале XIX века англичанин Рич. В 1852–1854 годах на городище вела исследования французская археологическая экспедиция во главе с Френелем и Оппертом. Но все эти работы носили весьма фрагментарный характер. Лишь немецкая экспедиция располагала необходимыми средствами и кадрами для решения самых смелых задач по изучению Вавилона.
Первое, что бросилось в глаза Роберту Колдевею, — это четыре огромных холма, скорее даже горы, из щебня, битого кирпича и земли, возвышавшихся в центральной части городища. Они были названы местными арабами особыми именами: Джум-джума (здесь еще раньше нашли три тысячи клинописных глиняных табличек, попавших в конечном счете в Британский музей), Каср, Бабиль и Амран ибн-Али. После недолгих колебаний Колдевей выбрал в качестве главного объекта холм Каср, ведь в переводе с арабского «каср» означает крепость. замок. И ожидания не обманули ученого. 5 апреля 1899 года он писал своему другу Пухштейну в Берлин:
«Я копаю уже четырнадцать дней, и это предприятие полностью удалось. Ты знаешь. что я предложил раскопать Каср из-за его кирпичных рельефов, и теперь они найдены. Каср состоит из двух круглых башен, северная из них украшена рельефами. Я начал с нее. Она окружена стеной огромных размеров. Внешняя обшивка стены сложена из обожженного кирпича, скрепленного асфальтом, внутри она заполнена речным песком… Наружная кирпичная обшивка приблизительно семи метров толщиной, песчаное же заполнение и сейчас примерно десяти метров! Стена была, следовательно, толщиной свыше шестнадцати метров — ничего подобного до сих пор не случалось раскапывать!»
Немецким археологам явно повезло. Чуть ли не с первой попытки они наткнулись на центральную улицу древнего города, вымощенную каменными плитами. На некоторых из них сохранились клинописные надписи царя Навуходоносора II, правившего в VI веке до н. э. Все найденные тексты недвусмысленно указывали на то, что на свет божий вновь появилась знаменитая Дорога Процессий — улица для торжественных шествий в честь бога Мардука — «божественного господина Вавилона». Повсюду валялись кирпичи, покрытые голубой поливой и украшенные фигурами зверей и чудовищ.
Много неприятностей и страданий причинял археологам местный климат. В наиболее жаркие дни лета температура воздуха в тени достигала 50 градусов. Часто налетали пылевые бури с юга, с Аравийского полуострова. Но работы продолжались с неослабевающим упорством.
В своем отчете в Берлин от 18 июля 1900 года Колдевей писал:
«О нашем здоровье прошу не беспокоиться. Режим нашей жизни приспособлен наилучшим образом к здешней жаре и особенностям климата, во всяком случае основательно продуман, и до сих пор не было причин для приостановления раскопок… Рабочие хорошо переносят жару, сменяясь время от времени, они работают ежедневно по одиннадцать часов, и нисколько не хуже, чем зимой. Всего труднее на холме Амран, где приходится работать в глубокой траншее. в сплошной пыли. Когда работы ведутся на большой глубине и людям постоянно приходится то спускаться, то подниматься, дело продвигается очень медленно».
Под холмами Каср, Бабиль и Амран ибн-Али археологи обнаружили также ворота Богини Аштар, остатки двух дворцов Навуходоносора II и некоторых храмов, важнейшие из которых Э-сагила (храм бога Мардука) и Этеменанки (большая ступенчатая башня — зиккурат).
Успех был полным. И хотя изнурительные раскопки продолжались в городе целых 18 лет, игра стоила свеч. Из глубин земли один за другим появлялась целая вереница замечательных памятников древности, многие из которых упоминались в Библии или в трудах античных авторов. Но чем больший размах приобретали исследования ученых, тем очевиднее для них становился один непреложный факт: они копали только остатки города эпохи Навуходоносора II (Нововавилонское царство). Конечно, входе раскопок время от времени встречались и более ранние слои, в том числе и II тысячелетия до н. э. (эпоха Хаммурапи). Однако доступ к ним сразу же перекрывали неизвестно откуда появившиеся грунтовые воды. И археологам пришлось отступить.
Если прибегать к общим сравнениям, то эпоха Нововавилонского царства (VII–VI века до н. э) — это лишь вершина гигантского айсберга, короткая, но блестящая страница в длительной истории города. По самым скромным подсчетам, в ряде мест толщина напластований, содержащих следы человеческой деятельности, достигает в Вавилоне двух десятков метров. И хотя изучение большей части этих слоев пока невозможно, мы знаем и по отдельным археологическим находкам, и по клинописным текстам, что история Вавилона насчитывает свыше двух тысяч лет непрерывного развития. «Благодаря усилиям нескольких поколений археологов и ассириологов (историков и филологов, работающих с клинописью. — В. Г.), — подчеркивает ассириолог Эвелин Кленгель-Брандт, — мы можем сегодня совершить наше путешествие в древний Вавилон. Их неустанному труду обязаны мы нашими знаниями о жизни и представлениях людей в те давние времена». Так давайте отправимся в это увлекательное путешествие по глубинам тысячелетий, начав его с самых ранних страниц вавилонской истории.
Когда и кем был основан знаменитый город, неизвестно. Но мы знаем из древних текстов, что во времена Саргона Аккадского (XXIV век до н. э.) неподалеку от известной шумерской столицы Киша находился небольшой городок Кадингир (Ворота Богов — шумерск.). Как и в других городах той эпохи, в Кадингире имелся свой правитель, признававший себя вассалом сначала царей Аккадской династии, а затем вассалом царей Третьей династии Ура. Ничто, казалось, не предвещало этому городку той блестящей карьеры, которую готовила ему капризная судьба. Шумеров вскоре вытеснили аккадцы. И старое название Кадингир уступило место другому — Бабили или Бабилу, что также означает Ворота Богов; отсюда происходит и всем известное название Вавилон.
Около 2150 года до н. э. город захватили военные отряды племен аморитов, и их вождь Сумуабу становится основателем Первой династии вавилонских царей. Впрочем, это было более чем скромное начало, ведь Вавилон никак не мог еще соперничать со своими родовитыми соседями — Сиппаром, Кишем и Ниппуром. Политическая ситуация в стране резко изменилась после эламского нашествия на Шумер. Могущество старых и крупных городов-государств было подорвано войной, а невзрачный городишко Вавилон она обошла стороной. Вавилоняне только выиграли от разорения своих собратьев. Пользуясь удобным случаем, местные аморитские царьки стали постепенно прибирать к рукам земли ослабевших соседей: Киша, Казаллу, Барзи. Готовясь к новым завоеваниям, они одновременно усиленно отстраивали и укрепляли свою столицу.
Уже в XVIII веке до н. э., при шестом правителе Первой вавилонской династии — знаменитом царе-законодателе Хаммурапи, начинается стремительный расцвет Вавилона. Один за другим сдаются на милость победителя крупнейшие города Южной Месопотамии: гордый Ур, священный Урук, древний Эриду. Вскоре вся страна от Аккада до Персидского залива оказалась во власти этого энергичного и ловкого властителя. В одной из его клинописных надписей говорится:
«Я, Хаммурапи, царь несравненный. Черноголовыми, которых даровал мне Энлиль и власть над которыми поручил мне Мардук, я не пренебрегал, о них я радел, я искал их блага. С могучим оружием… с премудростью… я истребил врагов на севере и на юге, прекратил раздоры, устроил стране благосостояние, дал людям жить в безопасных местах. Великие боги признали меня, я благодетельный пастырь, жезл мой — жезл правды, моя благая сень простерта над моим городом. На груди своей лелею я жителей Шумера и Аккада».
Но был у Вавилона один могущественный враг и за пределами страны — грозный царь Элама (государство на территории современного Ирана) — Римсин. С растущим беспокойством следил он за ошеломляющими успехами вавилонского владыки и исподволь собирал силы для решающего столкновения. Ожесточенная борьба двух гигантов — двух сильнейших государств Древнего Востока того времени — закончилась полной победой Хаммурапи, что и нашло отражение в его триумфальных надписях:
Хаммурапи, царь, могучий воитель,
Сокрушитель своих врагов.
Он, как ураган во время битвы,
Он унизил страну своего врага…
Он сокрушил вражеские силы,
Точно глиняные статуи.
Он преодолел препятствия
Непроходимых гор.
Наряду с воинскими доблестями, Хаммурапи вошел в историю и как первый великий законодатель древности. Он лично подготовил и обнародовал писаный свод законов, регулирующих основные вопросы жизни вавилонского общества. Для того, чтобы убедить своих подданных в божественном характере его законодательства, царь приказал поставить обелиск из черного камня. На нем он изображен сидящим в молитвенной позе перед богом Шамашем, восседающим на троне. Шамаш был у вавилонян богом Солнца, но одновременно и божеством правды, истины и правого суда. Бог вручает царю свиток с законами, с тем чтобы Хаммурапи объявил их своим подданным. Ниже упомянутой сцены высечена соответствующая надпись в честь этого незаурядного события:
«… Царь я, вознесшийся среди патеси[3]. Слова мои горделивы, мудрость моя несравненна. По приказу Шамаша, великого судьи неба и земли, должна настать на земле правда, по завету Мардука, моего господина, мой памятник не испытает разрушения… Ныне, всегда и вечно: всякий, кто будет в стране, должен соблюдать слова правды, которые я написал, не должен менять закона земли, который я дал, и решений, которые я произнес; моему памятнику не должен вредить».
По иронии судьбы, уже ближайшие потомки Хаммурапи потерпели жесточайшее поражение от оправившихся эламитов. Вавилон был взят и разграблен. И торжествующие победители, дабы подчеркнуть особую значимость своего успеха, увезли тяжелый черный обелиск в столицу Элама — город Сузы, где его и нашли уже в наши дни французские археологи.
С XIII века до н. э. начинается длительное противоборство Вавилона с быстро набирающей силу Ассирией. Бесконечные войны и столкновения этих двух государств — излюбленная тема клинописных глиняных табличек, хранившихся в дворцовых архивах ассирийских и вавилонских владык той эпохи. Пытаясь одолеть своего могущественного противника то силой, то хитростью, вавилоняне вступают в союзы и временные коалиции почти со всеми потенциально враждебными ассирийцам племенами и народами Ближнего Востока. Но все тщетно. Армии союзников терпят на полях сражений от сынов Ашшура новые и новые поражения. Однако вплоть до VIII века до н. э. Вавилон фактически не был подчинен Ассирии, хотя и понес от нее немалые потери. Положение изменилось спустя несколько десятилетий. Усилившийся натиск полуварварских племен халдеев, шедших с западного побережья Персидского залива на владения вавилонян, заставил последних просить временной помощи у своих вчерашних врагов — ассирийцев. Союз был заключен. Обе стороны получили свои выгоды. Ассирийские цари стали успешно громить халдеев, а в Вавилоне посадили своего сановника. Обычно, чтобы не унижать гордых вавилонян, им назначался старший сын царя, то есть фигура весьма значительная и влиятельная.
Но все пошло прахом в годы правления царя Синаххериба, который не любил Вавилон и который вместо своего сына-царе-вича послал туда в качестве наместника некоего Белибни — «последнего пса в моем дворце», как он сам его называл. На жителей города обрушились гонения и кары, и те, недолго думая, взялись за оружие, призвав на этот раз себе на помощь войска халдеев и эламитов. Борьба была, как никогда, упорной. Наконец, в 689 году до н. э. разъяренный Синаххериб захватил мятежный Вавилон и подверг его ужасающему разгрому. В одной из победных надписей он похваляется перед потомками своей патологической жестокостью.
«Их телами заполнил я широкие площади города. Шузубу, царя Вавилона, вместе с его семьей и приближенными, я живыми доставил в мою страну. Богатство этого города, серебро, золото, драгоценные камни, все имущество я разделил между моими людьми… Богов, которые жили в городе, забрали руки моих воинов и разбили их… Город и его дома от фундамента до стен я разрушил, я опустошил его и предал огню. Стены города и его дома, храмы богов, храмовую башню из кирпича и глины, все, что здесь было, я уничтожил и сбросил в канал Арахту. Посреди города я вырыл каналы и дно их наполнил водой. Мои разрушения были страшнее, чем от потопа. Чтобы в будущем никто не вспомнил больше места, где стоял этот город и его храмы и боги, я уничтожил его полностью потоками воды, превратив его в луг».
Для того чтобы стереть в памяти последующих поколений само воспоминание о том, где некогда стоял великий Вавилон, ассирийский монарх приказал затопить обугленные руины города водами Евфрата. Жестокий приказ был незамедлительно выполнен. И целых десять лет на месте некогда цветущего и многолюдного города плескались воды коричневой от ила реки, надежно спрятавшей под своими наносами все следы былой жизни.
Статуи главных богов Вавилона, в том числе Мардука, были увезены победителями в Ашшур.
Но недолго торжествовал и сам Синах-хериб. Через несколько лет он стал жертвой дворцового заговора и пал под ударами наемных убийц. Его сын Асархаддон (680–669 годы до н. э.), словно устыдившись злодеяний отца на вавилонской земле, решил полностью восстановить великий город во всем его блеске. На осушенных глинистых берегах Евфрата рабы и солдаты ассирийского царя отстроили по старым планам и чертежам прежние храмы и дворцы, возвели заново высокие крепостные стены, проложили и вымостили кирпичом и камнем улицы. И буквально за несколько лет Вавилон воскрес из небытия. В него вернулись многие уцелевшие после «синаххерибовского» погрома жители, пришли поселенцы из других областей, подданные ассирийской державы, и поверженный гигант вскоре вновь активно включился в сложный круговорот политической борьбы и торгово-экономических связей крупнейших держав древневосточного мира.
Однако не прошло и несколько десятилетий, как быстро богатеющий Вавилон стал тяготиться своей зависимостью от владык Ниневии (ассирийской столицы в тот период). В годы правления Ашшурбанапала вавилоняне опять решили испытать судьбу и дружно восстали против ассирийского ига. Возглавил восстание некий Шамаш-Шум-Укин, сын Асархаддона и вавилонской аристократки, бывший в тот момент… наместником ассирийского царя в городе. Восставшие действовали продуманно и энергично, не надеясь собственными силами одолеть грозные полки ассирийцев, они призвали на помощь войска Элама. Но и это не помогло. Ашшурбанапал поочередно разбил на полях сражений и эламитов, и вавилонян. Последние поспешно отступили за крепкие стены своего города, надеясь отсидеться там от мести ассирийского властителя. Осада действительно длилась долго. Но в конце концов иссякли съестные припасы. В многотысячном Вавилоне начался голод. Отмечались даже случаи людоедства. Осаждавшие с утроенной энергией взялись за дело, и город пал. Суд над восставшими был скорым и жестоким. Шамаш-Шум-Укина заживо сожгли на костре. Казни обрушились и на представителей высшей вавилонской знати, и на прочих горожан. Уцелевших обложили тяжкими налогами и отобрали у них все прежние права и вольности.
Но недолго оставалось торжествовать и ассирийцам. Дни Ниневии были сочтены. Халдейский царь Набопаласар, захвативший, наконец, почти без борьбы вавилонский трон и основавший Нововавилонскую династию, нашел себе могучего союзника для борьбы с Ассирией — полчища мидян. В 612 году до н. э. объединенные союзные войска штурмом захватили Ниневию и положили конец ассирийскому господству на Ближнем Востоке. Вместе с гибелью ассирийской столицы навсегда исчезает с горизонта мировой истории и сама Ассирия.
И Ассирии вдов слышен плач на весь мир,
И во храме Ваала низвержен кумир,
И народ, не сраженный мечом до конца,
Весь растаял, как снег, перед блеском
творца!
Так в поэтической форме описал драматический финал одной из крупнейших держав Древнего Востока великий английский поэт Джордж Гордон Байрон.
На годы правления сына Набопаласара II (605–563 годы до н. э.) приходится пора наивысшего расцвета Вавилона. В состав Нововавилонского царства входили тогда, помимо Месопотамии, вся Сирия, Финикия и Палестина. С подвластных территорий текли в столицу широким потоком награбленные в походах богатства, различные налоги и дани. Город заметно разросся и похорошел. В нем бурно развивались ремесла и торговля. Набопаласар и Навуходоносор II затратили немало сил и средств для того, чтобы привести в порядок и украсить свою столицу после разрушении эпохи Синаххериба и Ашшурбанапала. Были восстановлены стены, очищены и углублены каналы, заново отстроены храмовые и дворцовые ансамбли. Сам Навуходоносор II с гордостью писал о возведенных им вокруг Вавилона неприступных укреплениях:
«Чтобы наступающие не могли подойти к Имгур-Бел, стене Вавилона, я сделал то, чего не сделал ранее ни один царь. На расстоянии 4000 локтей на восток от Вавилона, вдали, чтобы враги не могли приблизиться, я воздвигнул мощную стену, я выкопал ров, я скрепил его с помощью асфальта и кирпича. На краю рва я построил мощную стену высотой подобную горе, я соорудил в ней широкие ворота… Дабы враг, замысливший злое, не мог достигнуть стен Вавилона, я окружил его водами, могучими, как морские валы».
Город имел в окружности около 18 километров. Его окружали высокие и толстые глинобитные стены с 250 крепостными башнями и восемью воротами, обитыми медными листами. Ворота были названы именами основных вавилонских богов — Адата, Бела (Мардука), Гиша, Ниниба, Шамаша, Замамы. Особой роскошью отделки отличались уже упоминавшиеся ворота богини Иштар.
Река Евфрат разрезает Вавилон на две неравные части: левобережную, более древнюю и густонаселенную, с главными архитектурными ансамблями, и правобережную — с пустырями и огородами, с бедными домами и грязными улицами. Оба речных берега соединялись воедино надежным и широким мостом, построенным из дерева и камня. Его середина, сделанная из бревен, на ночь разбиралась, так что по реке можно было пройти кораблям даже с очень высокими мачтами.
Описания Вавилона в воспоминаниях современников Навуходоносора II настолько полны и красочны, что можно без особых усилий представить себе этот древний город в эпоху его расцвета во всем блеске и великолепии и совершить по нему краткое путешествие. И поможет нам в этом уже упоминавшаяся книга Эвелин Кленгель- Брандт.
«Сразу же за внешней стеной, — пишет она, — прибывший в город видел возвышавшееся на равнине здание, стоявшее на кирпичном восемнадцатиметровом основании. Это — летняя резиденция царя. Правитель Вавилона выбрал себе отличное место для пребывания в жаркое летнее время: близость реки давала прохладу, а находившиеся на берегу пальмовые рощи — тень и свежесть. Сюда не доносился городской шум; большая территория перед стенами, окружавшими собственно город, была почти не заселена; здесь пролегали, пересекая ее, лишь каналы и дороги, ведущие в город. Тот, кто следовал вдоль реки, невольно замедлял шаг, любуясь возникавшей на возвышении Дорогой Процессий, видя перед собой отливающие синевой изразцовые рельефы и высокие зубцы стен, которые тянулись к воротам города. Робко приближался он к этому месту, предназначенному для проведения новогодних праздников, для шествия богов и сопровождавших их толп народа. Аншуршабу — «Врагу не добиться победы» — назвал Навуходоносор эту дорогу, которую он украшал с особой заботой. И это понятно. Ведь здесь в начале каждого года устраивалось пышное празднество, имевшее большое значение для жителей Вавилона. В указанный день статуи всех богов и богинь города в торжественной процессии проносились по этой улице в специальное здание — Палату Судеб. Там боги ожидали прибытия главы вавилонского пантеона — бога Мардука и его супруги, богини Сарпанитум. Их доставляли из главного городского храма, Э-сагила, на восьмой день. Перед отправлением приносили символическую жертву: в чаше с горящими углями сжигали овцу, представлявшую зимнее чудовище Кингу; при этом хор жрецов пел гимны, в которых описывалась и прославлялась победа Мардука над Кингу. Затем статую Мардука и его супруги ставили на роскошные золотые носилки и несли по Дороге Процессий в Палату Судеб. Шествие сопровождалось пением гимна:
Восстань, изойди, о Бэл, царь ждет тебя!
Восстань, изойди, наша Бэлита
(Сарпанитум. — В. Г.), царь ждет тебя!
Исходит Бэл Вавилона, склоняются
перед ним страны;
Исходит Сарпанитум, возжигают
благовонные травы;
Вокруг Иштар Вавилона звучат флейты,
громко звучат.
На пороге Палаты Судеб изваяние Мардука встречал сам царь. В его присутствии Мардук, как распорядитель человеческих судеб, делал прогнозы стране и народу на наступающий год. Деталей этого самого драматического момента всей церемонии мы, к сожалению, не знаем. По-видимому, жрецы-прорицатели от имени Мардука объявляли заранее составленные ими пророчества. На одиннадцатый день статуи Мардука и Сарпанитум торжественно относили обратно в храм Э-сагила.
Слева от Дороги Процессий находился так называемый Южный дворец — главная резиденция царя Навуходоносора II. Это был гигантский, состоявший из множества зданий архитектурный комплекс, разбитый вокруг пяти больших внутренних дворов. Парадный вход во дворец располагался с восточной стороны от Дороги Процессий. Нужно было сначала пройти охраняемые ворота, чтобы попасть в первый большой двор, ограниченный с севера и юга многими строениями. Тут, как можно думать, находились служебные помещения многочисленных чиновников. Несколько помещений в южной части двора занимала, по-видимому, мастерская камнереза, изготовлявшего из мелкозернистого алебастра стройные кувшины, которые в большом количестве использовались во дворце. Чтобы пройти во второй, средний, двор, надо было также миновать особые ворота, по обе стороны которых располагались различные канцелярии. Сюда к высшим чиновникам приходили сообщения из всех частей страны, отсюда осуществлялось руководство хозяйством, здесь контролировалось поступление налогов. Особенно большое помещение в южной части среднего двора служило, видимо, резиденцией главного чиновника; здесь он жил… В большом главном дворе, куда попадали через третьи монументальные ворота, стояли величественные здания, в которых жил сам царь. В южной части находился большой тронный зал, имевший 52 метра в длину и 17 метров в ширину, с тремя входами со стороны двора. Против средней двери, в задней стене зала, имелась ниша, к которой вели ступени и где, надо предполагать, стоял трон Навуходоносора. Здесь царь сидел во время торжественных церемоний, религиозных праздников, во время приемов послов и приношения дани».
О пышности и богатстве отделки главных дворцовых зданий с гордостью сообщает нам сам Навуходоносор II:
«В Вавилоне, моем избранном городе, который я люблю, я построил дворец, дом, изумляющий людей, узы объединения страны, сияющую постройку, обиталище моей царственности… Я приказал срубить для его крыши могучие кедры, сделать двери из кедрового дерева, обитого мелью, пороги и дверные петли из бронзы прислал я к воротам. Серебро, золото, драгоценные камни, все, что великолепно и прекрасно, все добро и имущество, украшение величия собрал я в нем, я сделал его гигантским вместилищем царских сокровищ».
Но главной достопримечательностью дворца все же были не его богатства, а зеленое чудо — знаменитые Висячие Сады. Когда в северо-восточном углу дворцового ансамбля археологи наткнулись на странную постройку из 14 сводчатых комнат, окруженных необычной толщины стеной, они не знали, что и думать. Ясно было лишь одно: и эти прочные своды, и эта мощная опорная стена предназначались для того, чтобы нести на себе какой-то чудовищной тяжести груз. Затем нашли необычный колодец, устройство которого предполагало наличие здесь в древности сложного гидравлического сооружения для непрерывного подъема и подачи наверх воды. Именно эти два факта наряду с восторженными, но слишком общими описаниями античных авторов и позволили уже в наши дни определить то место, где зеленели когда-то кущи знаменитых Висячих Садов. Согласно преданию, Навуходоносор II приказал создать их для своей любимой жены Амайитис — мидийской царевны, грустившей в жаркой и безлесной Месопотамии о своей северной родине, где высокие горы и густые леса дарят путнику желанную прохладу.
Висячие Сады Семирамиды.
Вавилон. Реконструкция
«… Сады, причисленные к семи чудесам света, размещались на широкой четырехъярусной башне. Внутри каждого яруса были сделаны крепкие кирпичные своды, опиравшиеся на мощные высокие колонны. Платформы террас были сложены из массивных каменных глыб. Сверху они были покрыты слоем камыша и залиты асфальтом. Потом шла прокладка из двойного ряда кирпичей, сцементированных гипсом. Сверху кирпичи были прикрыты свинцовыми пластинами, чтобы вода не проникала через почву в нижние этажи сада. На все это сложное сооружение сверху был настлан толстый слой плодородной земли, достаточный для того, чтобы здесь могли расти самые крупные деревья. Ярусы садов поднимались уступами, соединяясь между собой широкими лестницами, выложенными гладко отшлифованными плитами белого и розового цвета… Сюда, по приказу царя, были привезены любимые растения царицы, напоминавшие ей далекую родину. Великолепные пальмы поднимались высоко над крепостными стенами ограды дворца. Редкие растения и прекрасные цветы украшали сады… Для поливки этих садов, расположенных на искусственной горе, сотни рабов целый день вращали громадное водоподъемное колесо, которое черпало воду кожаными ведрами. Сады были обращены в сторону прохладного ветра, дувшего обычно с северо-запада. Их аромат, тень и прохлада в безлесной плоской Вавилонии казались людям необыкновенным чудом». Так воссоздают на основе описаний античных историков общую картину Висячих Садов советские авторы А. А. Нейхардт и И. А. Шишова в своей книге «Семь чудес древнего мира». Остается лишь добавить, что к реальной Семирамиде — ассирийской царице, жившей задолго до Навуходоносора II, эти сады не имеют никакого отношения.
Главный, или старый, дворец царей Вавилона, расположенный в конце Дороги Процессий, характеризовался двумя особенностями: мощными укреплениями и наличием в нем музея с коллекцией раритетов более ранних эпох. Вероятно. это была самая первая археологическая коллекция в мире. Таким образом, вавилонский царь Навуходоносор II стал первым археологом планеты. «Коллекция, — пишет Э. Кленгель-Брандт, — возникла, конечно, не столько вследствие интереса царей к произведениям искусства, сколько из престижных соображений. Цари гордились тем, что ценные памятники из различных стран Передней Азии стали трофеями Вавилона… Самый древний из найденных здесь памятников относится ко времени почти за две тысячи лет до Навуходоносора; он принадлежит шумерскому правителю Шульге. В коллекции были две большие диоритовые статуи, изображавшие правителей города Мари, разрушенного еще Хаммурапи».
Заслуживает особого внимания и один из главных храмов города — Э-сагила, посвященный богу Мардуку. Подробное описание его можно найти в «Истории» Геродота, побывавшего в Вавилоне в V веке до н. э. «Есть в священном храмовом участке в Вавилоне, — вспоминает он, — еще и другое святилище, где находится огромная золотая статуя сидящего Зевса (то есть Мардука. — В. Г.). Рядом же стоит большой золотой стол, скамейка для ног и трон — тоже золотые. По словам халдеев, на изготовление этих вещей пошло 800 талантов золота».
Рядом с этим пышным храмом рукотворной глиняной горой возвышался угловатый массив ступенчатой башни — зиккурата Э-теменаки. Эта семиярусная пирамида получила благодаря Библии всеобщую известность под названием Вавилонской башни. Вот как выглядело это пресловутое библейское чудо в описании человека, жившего в I веке до н. э.: «В середине этого храмового священного участка воздвигнута громадная башня длиной и шириной в одну стадию. На этой башне стоит вторая, а на ней — еще… а в общем восемь[4] башен — одна на другой. Наружная лестница ведет наверх вокруг всех этих башен… На последней башне воздвигнут большой храм. В этом храме стоит роскошно убранное ложе и рядом с ним золотой стол. Никакого изображения божества там, однако, нет. Да и не один человек не проводит здесь ночь, за исключением женщины, которую, по словам халдеев, жрецов этого бога (Мардука. — В. Г.), он выбирает себе из всех местных красавиц».
Вокруг храмов и дворцов стояли жилые дома, бурлила пестрая жизнь гигантского города. В Вавилоне в отличие от многих других городов Древнего Востока путник мог сравнительно легко ориентироваться. Длинные прямые улицы шли через всю городскую территорию и делили ее на прямоугольные кварталы. Беднейшая часть населения ютилась в хижинах, богатые торговцы и ремесленники обитали в прочных двух-, трех- и даже четырехэтажных домах из обожженного кирпича. С раннего утра и до позднего вечера кипела жизнь в городских кварталах Вавилона. Приходили и уходили многочисленные караваны, приставали к причалам лодки и корабли, стучали в мастерских молоточки ремесленников, зазывали из своих лавок покупателей звонкоголосые торговцы. Только ночь приносила с собой умиротворение и тишину. Закрывались наглухо медные городские ворота. Скрывались в своих домах люди. Легкий ветерок приносил с Евфрата долгожданную прохладу. На черном бархатном небе зажигались мириады ярких южных звезд. И лишь строгие оклики бодрствующей стражи да лай неугомонных собак нарушали время от времени чуткий сон великого города.
Но все это видимое спокойствие, богатство и процветание на деле оказались очень зыбкими и недолговечными. Почти сразу же после смерти престарелого Навуходоносора II наступила драматическая развязка. Персидский царь Кир давно уже с вожделением поглядывал на богатую Вавилонию, где начались внутренние усобицы между борющимися за власть группировками знати. Дело дошло до того, что царь Набонид вместе с частью армии поспешно бежал из собственной столицы, передав бразды правления своему приемному сыну Валтасару. В 539 году до н. э. Кир с огромным войском вступил в пределы Вавилонии и в решающем сражении при Описе без особого труда наголову разбил разношерстные отряды наемников, которые наспех сумел собрать Набонид. Но город Вавилон имел мощные укрепления и многочисленный гарнизон. И Валтасар решил отсидеться от нашествия персов за высокими стенами столицы. Однако этим надеждам не суждено было сбыться. Однажды ночью Кир отвел воды Евфрата в сторону с помощью специально вырытого канала и по сухому руслу реки внезапно атаковал спящий город. Во дворце же в это время шел пир горой. Ничего не подозревавший Валтасар беспечно развлекался вместе с многочисленными гостями. Персы ворвались внутрь крепостных стен. Сопротивление гарнизона было быстро сломлено. Валтасар убит. Драматические события, связанные с падением Вавилона, хорошо представлены в поэтически обработанном Джорджем Гордоном Байроном библейском предании:
Упоен, восхищен,
Царь на троне сидит —
И торжественный трон
И блестит и горит…
Вдруг — неведомый страх
У царя на челе
И унынье в очах,
Обращенных к стене.
Умолкает звук лир
И веселых речей,
И расстроенный пир
Видит (ужас очей!):
Огневая рука
Исполинским перстом
На стене пред царем
Начертала слова…
Мане, фекел, фарес!
Вот слова на стене,
Волю бога с небес
Возвещают оне.
Мане значит: монарх,
Кончил царствовать ты!
Град у персов в руках —
Смысл середней черты;
Фарес — третье — гласит:
Ныне будешь убит!
Рек — исчез… Изумлен,
Царь не верит мечте.
Но чертог окружен
И… он мертв на щите!
С падением Вавилона в истории Месопотамии закончилась важнейшая эпоха. Страна впервые полностью утратила свою самостоятельность и оказалась во власти чужеземцев. Персов сменили греки, греков — парфяне. И на некоторое время река Евфрат в районе Вавилона стала своеобразным рубежом между Востоком и Западом, где парфянская панцирная конница с переменным успехом вела упорные бои с вымуштрованными римскими легионерами. В 115 году Вавилон захватил на короткий срок император Траян. В 199 году его успех повторил Септимий Север. Надо отметить, что и тогда еще город производил на пришельцев сильное впечатление. Но дни его были уже сочтены. Вавилон постепенно угасал, теряя всякое экономическое и политическое значение. Эта медленная агония продолжалась несколько веков и завершилась лишь в VII веке — в эпоху арабского завоевания страны.
Фундамент Вавилонской башни
Наше воображаемое путешествие по древнему Вавилону закончилось. Я вновь стою на выщербленных каменных плитах Дороги Процессий. В сознании как-то не сразу укладывается, что этой улице около двух с половиной тысяч лет от роду. Мы с трудом можем представить себе события, отстоящие от нас на сто или двести лет. Что же говорить о тысячелетиях?
И тем не менее, именно тысячи лет назад по этим камням шествовали пышные ритуальные процессии, двигались золотые колесницы победоносных вавилонских царей, сверкали на солнце металлические шлемы и доспехи вавилонских воинов. Но здесь же проходили и завоеватели — кас-ситские, эламитские, хеттские, ассирийские и персидские войска, уводившие с собой пленных горожан и уносившие огромную добычу. Вероятно, по той же самой Дороге Процессий провезли в наполненном медом гробу тело скончавшегося в Вавилоне в 323 году до н. э. великого полководца древности — Александра Македонского.
«Полный радости, взирай на мои деяния, дабы сотворенное моими руками осталось зримым на все времена!» — гласит строительная надпись вавилонского царя Набопаласара. И я, подчиняясь этому призыву, еще раз окидываю взглядом все то немногое, что осталось зримым на все времена на вавилонской земле, и спешу догнать своих товарищей.
Глава 8«АССИРИИСКИИ ТРЕУГОЛЬНИК»:АШШУР, НИМРУД, НИНЕВИЯ
Я исчерпал до дна тебя, земная слава!
И вот стою один, величьем упоен,
Я вождь земных царей и царь —
Ассаргадон.
В солидных научных трудах, да и в популярных работах, посвященных истории Ирака, район вокруг второго по величине и значению города страны — Мосула часто называют «ассирийским треугольником». И это вполне оправданно. Здесь на протяжении многих веков находился центр могучей Ассирийской державы. Здесь последовательно возникали и сменяли друг друга в блеске и могуществе три столицы ассирийцев — Ашшур, Нимруд, Ниневия. Если взять за отправную точку современный город Мосул, то прямо на его окраине, за широким и мутным Тигром, видны высокие глинобитные валы древней Ниневии; в 30 километрах к югу от него, по дороге на Эрбиль, находятся руины Нимруда-Калаха; и, наконец, примерно в 100 километрах на юго-восток, близ современного городка Калата-Шерката (Шургат), до сих пор возвышаются на скалистом утесе остатки некогда грозных укреплений Ашшура — первой и самой почитаемой столицы Ассирии.
Путешествие в названные три города — это одновременно и знакомство с тремя важнейшими этапами в истории Северной Месопотамии, то есть Ассирии.
Около 3000 года до н. э. в Северную Месопотамию, в междуречье Тигра и Евфрата, вторглись семитские кочевые племена из западной пустыни. Они называли себя сынами Ашшура по имени своего бога-покровителя. Отсюда и происходит название всего народа — ассирийцы (от Ассур, Ашшур). Перейдя вскоре к оседлому образу жизни, они основали небольшое государство с центром в Ашшуре, где находились резиденция царя и храм главного племенного бога. Последний долго не был прямо связан ни с одной из природных стихий или явлений. Первоначально он считался покровителем охоты — любимого занятия ассирийцев и изображался чаще всего с луком и стрелами. Позже, с усилением роли войн и завоеваний, Ашшур превратился в бога войны. Иногда, в более позднее время, его называют в гимнах божеством Солнца, но это лишь внешнее подражание культу вавилонского бога Мардука. Тем не менее, как это было принято в древности, все свои победы ассирийские властители приписывали главе местного пантеона — воинственному Ашшуру.
Положение вчерашних кочевников, осевших на холмистых берегах Тигра, вплоть до середины II тысячелетия до н. э. осталось весьма шатким. Они попеременно вынуждены были подчиняться более могущественным соперникам на юге — Саргону Аккадскому, Нарамсину, Хаммурапи и вторгавшимся с запада хеттам. Но эти бесконечные удары судьбы, не прекращавшиеся веками нашествия и войны только закалили характер суровых и неприхотливых пастухов, охотников и земледельцев Ассирии, сделав из них в конце концов лучших солдат Древнего Востока. Немалую роль сыграло в этом и своеобразие местной природы.
«Выше города Тикрита, — отмечает С. Ллойд, — в долинах Тигра и его восточных притоков, Большого и Малого Заба, за зиму выпадает достаточно дождей, чтобы получить хороший урожай пшеницы без искусственного орошения. Весной трава и цветы… поднимаются выше колен. Виноградная лоза и многие виды фруктовых деревьев растут без полива. Дуб, тополь и даже сосна дают строевой лес. В то же время всегда доступен и легко добывается в карьерах хороший строительный камень. В этой части страны хозяйство в большей степени натуральное, чем на юге, потому что земледелию нужна лишь небольшая помощь в технике, а стада овец и коз, бродящие по поросшим травой холмам, очень редко испытывают нужду на хороших пастбищах».
В древности холмы и предгорья Ассирии были необычайно богаты дичью. Дикие кабаны, олени и серны водились здесь в изобилии, которого не могли серьезно нарушить даже опустошительные набеги львов — истинных хозяев животного мира этой части Месопотамии. Иногда львы нападали и на домашний скот. Поэтому ассирийский пастух, проводивший большую часть времени вдали от родного крова со стадами овец и коз, должен был быть и хорошим охотником, крепким и закаленным человеком, презирающим опасность. Вступить, защищая свое добро, в смертельную схватку со львом, убить дикого кабана, дикого быка, сбить меткой стрелой зазевавшегося орла, наловить в реке крупной рыбы было привычным, обыденным делом почти для каждого взрослого ассирийца. Не отсюда ли и столь необходимые воину качества, отмечаемые в этом народе, — неприхотливость, умение преодолевать трудности, ловкость, смелость, сила и хорошее владение оружием?
Библейский пророк Исайя нисколько не преувеличивал, когда он с ужасом и одновременно с тайным восхищением глядел на грозные ряды неутомимого ассирийского войска: «Яхве призвал народ с края земли; поспешно и быстро он двигается, нет среди него ни усталых, ни спотыкающихся, никто среди него не спит, не развязывается пояс на бедрах его и не рвется ремень на сандалиях его; стрелы его наточены, и все луки его натянуты, копыта коней его как кремень, колеса колесниц его, как вихрь, рев его, как рев львицы…Как молодые львы, хватают они добычу и уносят, и никто не спасет от них».
Первое возвышение Ассирии произошло в XIV веке до н. э. в годы правления царей Ададнерари I и Тукулти Нинурты. Главным центром и исходным пунктом ассирийской экспансии в это время был город Ашшур, стоявший на правом западном берегу Тигра, неподалеку от северных границ месопотамской равнины.
В ста километрах (ниже по реке) от Мосула лежит на широкой излучине Тигра пустыня Калат-Шеркат. Здесь и находится один из самых заманчивых для исследователя памятников древности — руины Аш-шура, древнейшей столицы Ассирийского государства. Но это место знаменито не только своей важной ролью в истории Двуречья, но и тем, что здесь практически родилась и прошла свои первые университеты современная месопотамская археология. На крутых откосах Тигра одиннадцать лет, с 1903 по 1914 год, звенели лопаты и кирки местных рабочих-арабов, а усеянную щебнем глинистую землю рассекали строгие линии траншей и шурфов.
Немецкий археолог Вальтер Андре учился здесь копать научно. Это был определенно новый этап в развитии науки, сменивший в Месопотамии прежние, по сути своей кладоискательские, раскопки, проводившиеся Боттой, Лэйярдом, Рассамом и Сарзеком в позапрошлом веке. Сам Андре считал, что раскопать среди древних развалин можно больше экспонатов, которыми потом в прохладных залах музеев будут любоваться посетители, — это еще не самое важное. Гораздо важнее пронаблюдать за ходом развития культуры прямо в земле. Он осознавал, что каждое неосторожное движение лопатой может навсегда разрушить что-либо ценное, поэтому раскопки должны производиться с максимальной осторожностью. Андре учился читать следы на земле, которые неспециалист никогда не смог бы заметить. Результаты этого напряженного труда оказались настолько плодотворными, что их воздействие мы ощущаем и сегодня в практике всех археологических экспедиций, работающих на территории Ирака.
Правда, успех пришел не сразу и достался недешево. Прежде всего, ужасающими для европейца были местные природные условия. «Скопища мух днем и комаров ночью, — жаловался Вальтер Андре, — сразу же отравляют жизнь в этом безлесном краю. Кто хочет здесь жить и работать, тот должен запастись терпением и быть всецело увлеченным своей работой». Он писал: «Боли, жажда, потливость, укусы, лихорадка (чаще всего малярия), воспаление глаз — все это приносит с собой пустыня. Археологи не могут сбежать от нее, ибо как раз в пустыне, в мертвом уединении этого лунного края, выполняют они свою основную задачу… Только привыкнув к однообразию пустыни, где нет ни кустика, ни деревца, по-настоящему начинаешь понимать, что такое рай на земле. В пустыне знают цену зелени. И знают, что такое настоящий ветер. В раскаленном мерцающем воздухе по твердой глинистой земле несет он облака пыли из мелкого красного песка пустыни. Этот горячий и сухой ветер, насыщенный пылью, проникает под одежду, в волосы, в глаза, нос и рот. Он приносит с собой не только болезни, но и жажду, вечную жажду».
Но зато извлекаемые каждый день из глубины раскопов находки радовали исследователей. Андре обнаружил стены дворцов, облицованные алебастровыми плитами и окрашенные в пурпурно-красный цвет с чередующимися черно-белыми полосами по углам. На рельефах дворцовых покоев были изображены крылатые существа с орлиными и человеческими головами.
Потом нашли целую группу подземных помещений с куполообразными потолками — гробницы ассирийских царей. Но все камеры оказались пустыми. Лишь в одной удалось собрать остатки разбитого на куски каменного гроба, сделанного из целой глыбы, длиной около четырех и шириной до двух метров. Вес этой махины достигал 18 тонн. И тем не менее кто-то ухитрился расколоть и такой крепчайший каменный ящик! По предположению ученых, гроб облили нефтью, подожгли, раскалили его докрасна, а потом поливали холодной водой. Результат этой хитроумной операции, как говорится, налицо. После того как в Берлине обломки гроба бережно расчистили и восстановили, среди них обнаружилась клинописная надпись: «Дворец Ашшурнасирапала, царя Вселенной, царя Ашшура, сына Ададнерари…» Вероятно, гробница была ограблена в период крушения Ассирийской державы в 614–612 годах до н. э. полчищами мидян. Грабители взорвали каменный гроб, сожгли или выбросили в Тигр останки царя, а сокровища унесли с собой.
В Ашшуре, как и в Вавилоне, была своя ступенчатая храмовая башня — зиккурат и своя Дорога Процессий, по которой в день новогоднего празднества статуи богов несли из храмов города на пристань, грузили их там на священные ладьи и увозили, чтобы через несколько дней вернуть на место. Самыми почитаемыми городскими храмами считались святилища бога Ашшура и богини Иштар. Ашшур стоял на высоком скалистом берегу Тигра и был укреплен, таким образом, самой природой. Но уже с давних пор его обнесли стенами из сырцового кирпича 15 метров высотой и около 6 метров толщиной. В основе стены лежал прочный фундамент из каменных глыб. По внешней линии стены, через каждые 20 метров, шли квадратные фланкирующие башни. Выяснилось также, что первая столица ассирийских царей всегда была довольно благоустроенным городом. Здесь имелся водопровод, существовала система канализации, во многих жилых домах строили ванны.
По мере военных успехов местных владык в город стекались награбленные в соседних странах богатства, развивались ремесла, росла торговля. Каждый царь стремился увековечить свое имя строительством новых пышных храмов и дворцов, возведением неприступных укреплений, благоустройством улиц. Так продолжалось вплоть до IX века до н. э.
Узкое асфальтовое шоссе выходит наконец из тесноты жилых кварталов на окраине Мосула и, минуя рыжие кручи древних ниневийских валов, устремляется строго на юг, вдоль левого берега Тигра. Вокруг лежит холмистая плодородная равнина с многочисленными глинобитными селениями, стадами овец и тучными нивами, отливающими золотым блеском созревающих хлебов. Огненный шар беспощадного иракского солнца лениво ползет вверх по небосклону, заливая все вокруг слепящим белесым светом. Повсюду царят тишина и сонный покой. Трудно поверить, что три тысячи лет назад эта страна составляла сердцевину могущественной и воинственной державы, владения которой простирались от берегов Средиземного моря до гор Элама и от Армении до Персидского залива. Ее жители — земледельцы и пастухи, закаленные в борьбе с природой, служили костяком небольшой, но хорошо обученной и вооруженной армии местных правителей, пронесшейся опустошительным ураганом по всему Ближнему Востоку. Наш путь лежит на юг, туда, где на высоких кручах левобережья Тигра, примерно в 30 километрах от Мосула, находятся остатки Нимруда — одной из трех столиц Ассирийской державы.
В IX веке до н. э. энергичный правитель Ашшурнасирапал II решил перенести свою столицу из древнего Ашшура в деревушку Калах, расположенную у слияния Тигра и Большого Заба. За считанные месяцы на месте старого, давно заброшенного селения тысячи подневольных рабочих возвели огромный город, окруженный высокими глинобитными стенами (периметр их составлял восемь километров) с многочисленными Зубчатыми башнями. Словно из-под земли выросли здесь пышные дворцы и храмы, ступенчатые пирамиды, лавки, казармы, склады, ремесленные мастерские.
Великолепный царский дворец вместе с зиккуратом и главными храмами занимал акрополь — частично естественное, частично искусственное возвышение в северо-западном углу городских стен, образуя как бы крепость в крепости. Отделанный внутри драгоценными породами дерева, медью, золотом и резной слоновой костью, дворец Ашшурнасирапала II был поистине прекрасен. Его кирпичные оштукатуренные стены украшали красочные росписи и вертикально стоящие каменные плиты с рельефными изображениями и надписями. Благодаря одной из них, от 879 года до н. э… мы узнаем, что в многодневном пиршестве по случаю открытия нового дворца принимали участие 69 574 человека. «Счастливый люд всех стран вместе с жителями Калаха, — горделиво восклицает владыка Ассирии, — в течение 10 дней я кормил, поил, ублажал и воздал ему честь, а потом отослал всех назад, в их земли в мире и радости».
Тогда же был проложен специальный канал — Патти-хе-галли (Поток изобилия) — из реки Большой Заб прямо в город, чтобы еще больше укрепить его и напоить водой окружающую равнину. Покровителем Калаха-Нимруда стал бог-воитель Нинурта, в честь которого строители поспешили построить самый пышный храм.
В Месопотамии стены дворцов и храмов возводились из сырцового (реже — обожженного) кирпича. Камень употреблялся только для фундаментов, для внутренней облицовки стен и для изготовления статуй богов и царей. Точно таким же образом поступил Ашшурнасирапал II и в Нимруде. С гор на плотах по реке привезли вроде бы немало камня, но весь он ушел на скульптурные фигуры и барельефы, украшавшие дворец и подходы к нему.
Вокруг этого дворцово-храмового центра, обнесенного высокой глинобитной стеной с башнями и обитыми медью воротами, теснились дома горожан. Превращение Калахи из захудалого поселка в пышную столицу привлекло сюда самый разнообразный люд. Город славился своими базарами. Приезжие и местные купцы торговали здесь разнообразными товарами и скупали ассирийскую военную добычу.
Сын Ашшурнасирапала II — Салманасар III продолжал укреплять и украшать столицу. Неподалеку от старого он выстроил собственный дворец, использовав для этого часть материалов и украшений из обветшавшего отцовского жилища. В VIII–VII веках до н. э. Нимруд постепенно теряет свое главенствующее значение. Столица государства переносится в Ниневию. Но окончательный удар городу наносится вражескими армиями Мидии и Вавилона, разгромившими в 612 году до н. э. все основные центры Ассирии. Не избежал этой участи и Нимруд. Он был ограблен, сожжен дотла и вскоре превратился в беспорядочное нагромождение мусора, земли и кирпича. Жизнь сюда так и не вернулась.
Безликие оплывшие холмы со скудной растительностью на поверхности скрывали остатки некогда великолепной древней столицы вплоть до XIX века. Лишь в 1845–1851 годах английский путешественник и дипломат Генри Лэйярд сумел разглядеть за безымянными теллями Нимруда их славное прошлое и, смело углубившись в один из них, обнаружил часть роскошного дворца Ашшурнасирапала II. Именно Лэйярд впервые познакомил изумленную Европу с сокровищами погибшей ассирийской цивилизации. При этом свои поразительные открытия он сумел описать и донести до широкого читателя в увлекательной литературной форме. Вот лишь один из описанных им эпизодов раскопок.
Однажды утром с раскапываемого холма прибежали взволнованные рабочие-арабы. «Поскорее, о бей, поскорее, — кричали они Лэйярду, — нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его! Мы нашли Нимрода, самого Нимрода, мы видели его собственными глазами!..» Англичанин быстрее ветра ринулся к раскопу. И через несколько мгновений увидел исполинских размеров алебастровую человеческую голову на туловище крылатого льва. «Она, — вспоминает Лэйярд, — удивительно хорошо сохранилась. Выражение лица было спокойным и в то же время величественным; черты переданы так свободно и в то же время с таким пониманием законов искусства, какое с трудом можно было предположить для столь далекой от нас эпохи». Лишь гораздо позднее ученым удалось установить, что эта была статуя одного из четырех астральных ассирийских богов: Мардук — в виде крылатого быка, Набу — в виде крылатого человека, Нергал — крылатый лев и Нинурта — человеко-орел.
Лэйярд был потрясен и озадачен. Много часов провел он, рассматривая и изучая все новые и новые диковинные статуи, извлекаемые из земли.
«Целыми часами я рассматривал эти таинственные символические изображения и размышлял об их назначении и истории. Что более благородное мог бы внести тот или иной народ в храмы своих богов? Какие более возвышенные изображения могли быть заимствованы у природы людьми, которые… пытались найти воплощение своим представлениям о мудрости, силе и вездесущности высшего существа? Что могло лучше олицетворять ум и знания, чем голова человека, силу — чем туловище льва, вездесущность — чем крылья птицы! Эти крылатые человеко-львы не были просто случайным плодом, порожденным человеческой фантазией. Их внешний вид внушал то, что они должны были символизировать, — благоговение. Они были созданы в назидание поколениям людей, живших за три тысячелетия до нас. Сквозь охраняемые ими порталы несли свои жертвоприношения правители, жрецы и воины задолго до того, как мудрость Востока распространилась на Грецию, обогатив ее мифологию издавна известными ассирийцам символическими изображениями. Они были погребены под землей еще до основания Вечного города, и об их существовании никто не подозревал. Двадцать пять столетий были они скрыты от взоров людей и вот появились вновь во всем своем величии. Но как все изменилось кругом… Великолепные храмы и богатые города превратились в руины, едва угадываемые под бесформенными кучами земли. Над теми обширными залами, где некогда стояли эти статуи, плуг провел свою борозду и волнами колыхалась тучная нива. Монументы, сохранившиеся в Египте, немые свидетели былой мощи и славы его правителей, не менее поразительны, но они на протяжении столетий стояли, открытые всем взорам. Те же, с которыми довелось столкнуться мне, только что появились из небытия, словно специально для того, чтобы подтвердить слова пророка: «Некогда Ашшур был как кедр ливанский, весь покрыт листвой, раскидистый, высокий, и вершина его высоко возвышалась…»
Но романтика романтикой, а методы действий Лэйярда отнюдь нельзя назвать абсолютно научными. Откопав кое-как в руинах дворца несколько десятков каменных скульптур, он поспешил погрузить их на плоты и сплавить вниз по Тигру до Басры, а затем отправил на корабле в Англию. Раскопки в Нимруде были заброшены, и на древний город вновь легла печать забвения.
Археологи появились здесь снова спустя почти столетие. В 1949 году английская экспедиция во главе с профессором М. Мэллоуном приступила к исследованиям центральной части городища. Был целиком раскопан весь комплекс дворца Ашшурнасирапала II и составлен его точный план. Выяснилось, что дворец занимал площадь 2,4 гектара и делился на три части: административные помещения (ряд комнат вокруг большого внутреннего двора); церемониальный участок с великолепным приемным залом и тронной комнатой; наконец жилое крыло, включавшее личные апартаменты царя, гарем, кладовые и туалетные комнаты.
К числу наиболее сенсационных находок Мэллоуна относится коллекция тонких резных пластин из слоновой кости с позолотой и инкрустациями, которыми некогда покрывали мебель и украшали колонны и стены царского дворца. Англичане раскопали и часть дворца Салманасара III, где обнаружили остатки кладовых и арсенал.
На территории древнего города ведут сейчас интенсивные исследовательские и реставрационные работы иракские археологи. Частично отреставрирован дворец Ашшурнасирапала II. Обнаружено много новых рельефов, надписей и скульптур крылатых быков и крылатых львов, ванные комнаты со сложной системой водостоков.
Однако случайный человек, вздумавший вдруг посетить сейчас древний Нимруд, при всем своем желании увидел бы здесь не слишком много: высокий конус зиккурата при въезде на городище, небольшой кусок глинобитной стены, беспорядочные кучи земли и обломков, до желтизны выжженные палящим солнцем.
Приятное исключение составляют лишь недавно отреставрированные центральные покои дворца Ашшурнасирапала II. Крылатые гении — ламассу — гигантские каменные статуи человеко-быков и человеко-львов, как и прежде, стерегут главные ворота и внутренние проходы царской резиденции. Их размеры поражают и подавляют. Стоя рядом с ними, человек среднего роста едва дотягивается рукой до туловища этих чудовищ. Удивляет и то, что у них не четыре, а пять ног. Это делалось древним мастером для того, чтобы зритель, с какой бы стороны он ни смотрел, видел непременно четыре ноги. «Если смотреть сбоку, — поясняет М. В. Никольский, — то крылатое чудовище идет; если смотреть спереди, то оно стоит».
В прохладном сумраке заново отделанных дворцовых покоев, выстроенных, как и в древности, из сырцового кирпича, полуденный зной не страшен. Правда, двускатная шиферная крыша на каркасе из железных, похожих на рельсы, балок явно диссонирует с тенями великого прошлого. Но внутри самого дворца есть что посмотреть. Под ярким лучом солнца, случайно пробившимся вниз сквозь неплотно уложенные плиты шифера, вдруг оживают на мгновение суровые лики древних правителей и богов, вспыхивают переливами радуги полустертые росписи. Многие изображения на каменных плитах раскрашены: черным цветом показаны изящно завитые в мелкие колечки бороды и кудри, розовым — лица и руки. Тихо и пусто вокруг. И только робкий шелест шагов случайного посетителя, да пронзительный свист цикад, укрывшихся в высокой сухой траве среди древних развалин, нарушают иногда вековой покой мертвого города.
Раннее солнечное утро. Свежий и прохладный ветерок веет откуда-то с севера, со стороны далеких гор, едва проступающих темной полосой на линии горизонта. Я стою на вершине высокого холма Куюнджик и любуюсь открывшейся великолепной картиной. Воздух в этот утренний час кристально чист, и видимость поэтому отличная. Впрочем, нахожусь я сейчас не на каком-то естественном возвышении, а на верхней площадке цитадели бывшей ассирийской столицы — Ниневии. Если обернуться назад, то за зеленью садов и полей виден серебристый Тигр, а за ним — беспорядочное нагромождение городских построек Мосула, старая турецкая крепость, острые пики минаретов. Внизу, под крутым откосом желтого крепостного вала, петляет узкой лентой русло крохотной речонки Хоер. Над ее глинистым ложем, едва заполненным мутной водой, неожиданно высоко вознесся крепкий железобетонный мост.
С востока и юго-востока к реке вплотную подходят жилые кварталы быстро растущего современного города. А впереди и слева четкой линией крепостных стен и башен обозначена граница древней Ниневии. Внутри укреплений пусто, видны лишь засеянные и вспаханные поля, да темная шапка зелени вокруг постоянной базы Ниневийской археологической экспедиции Директората древностей Ирака. Многие башни уже заботливо восстановлены, и их зубчатые вершины хорошо заметны на фоне более низких глинистых валов. Иракские реставраторы восстанавливают с южной стороны и внешнюю каменную стену, окружавшую когда-то ассирийскую столицу непрерывным кольцом. Самосвалы с грохотом сваливают тяжелые глыбы белого камня, и два дюжих усатых молодца ручной пилой аккуратно вырезают из них ровные прямоугольные квадраты. Другие рабочие кладут эти квадраты на фундамент древней стены, вскрытой недавно археологами. Стены в соответствии с ассирийскими изображениями возводят на высоту трех-четырех метров, регулярно чередуя ровную их линию с выступами каких-то игрушечных на вид квадратных башенок.
Построено уже немало — километр каменных укреплений. Но на фоне куда более внушительной внутренней ниневийской стены из сырцового кирпича, от которой и остались до наших дней высокие крутые валы, стена-новодел выглядит как-то уж очень декоративно и несерьезно. Общая протяженность стен древней ассирийской столицы составляла 12 километров. В стенах имелось 15 башен-ворот, названных в честь важнейших ассирийских богов: ворота Машки, Нергала и Адада.
Вход во дворец, охраняемый статуями
«крылатых гениев». VIII в. до н. э.
Прямо передо мной — частично вскрытые старыми и новыми раскопками руины дворцов нескольких ниневийских правителей: Юго-Западный дворец Синаххериба, Восточный дворец Синаххериба, Дворец Ашшурнасирапала и др. Примерно в полутора километрах к юго-востоку от цитадели виден еще один высокий холм, явно искусственного происхождения, сплошь застроенный современными домами. Это — На-би-Юнис, священное место христиан и мусульман. Здесь, по преданию, находилась когда-то могила библейского пророка Ионы и небольшой христианский храм при ней. Позднее мусульмане построили на том же холме мечеть в честь пророка Ионы (по-арабски — Наби-Юнис) с ребристым куполом и невысоким стройным минаретом. Археологам туда путь закрыт. А между тем, даже по отрывочным сведениям, с трудом добытым еще в XIX веке, в глубинах холма ждут своего часа сокровища, погребенные в руины дворцов Асархаддона, Синаххериба и других ассирийских царей.
Даже без недавних широкомасштабных реконструкций Ниневия производит сильное впечатление на любого зрителя. Это подлинный и хорошо различимый древний город с укреплениями и четким внутренним делением (цитадель холма Куюнджик, цитадель холма Наби-Юнис). Повсюду, на откосах валов, в ямах и впадинах видны обломки древней глиняной посуды, статуэток. И не нужно большого воображения, чтобы представить себе Ниневию в эпоху ее наивысшего расцвета, когда победоносные ассирийские цари спешили истратить полученную в далеких походах громадную военную добычу на украшение и развитие новой столицы.
Название Ниневия встречается в клинописных текстах еще в конце III тысячелетия до н. э. в форме знака «Нина-А» или «Нину-А», означающего селение, окружающее рыбу, так как считалось, что его божество-покровитель — Нина — была богиней рыболовства. Есть предположение, что и ассирийское слово «нун», что значит рыба, также имеет отношение к происхождению имени города. Многие ученые утверждают даже, что библейская история Ионы во чреве кита есть отражение религиозных концепций, связанных с поклонением богине Нина.
Каково бы ни было истинное название города, ясно одно: он существовал уже на самом раннем этапе развития месопотамской цивилизации. Громадный стратиграфический шурф, пробитый в 1929 г. М. Мэллоуном на территории ниневийского городища сквозь всю толщу отложений, вскрыл здесь остатки древних культур от 6000 года до н. э. (Хассуна) и до конца I тысячелетия до н. э. Что касается письменных источников, то уже царь-законодатель Хаммурапи из Вавилона в XVIII веке до н. э. упоминает о храме богини Иштар, вокруг которого раскинулись жилые кварталы города. Но когда Ашшур и Нимруд превратились уже в блестящие столицы Ассирийской державы, Ниневия продолжала все еще оставаться захудалым провинциальным городком.
Подлинный расцвет Ниневии связан с годами правления царя Синаххериба (705–681 годы до н. э.), который сделал город своей постоянной резиденцией. Прежде всего он заново перепланировал и отстроил весь город, украсив его великолепными зданиями дворцов и храмов, садами и цветниками. «Ниневия, — провозглашал он в одном из клинописных документов, — благородная крепость, любимый город богини Иштар, откуда издавна мои отцы, цари, правившие до меня, осуществляли власть над Ассирией и управляли подданными Энлиля, из года в год постоянно получая доходы в виде дани от князей со всех четырех стран света. Но ни один из них не подумал о том, что дворец, эта царская обитель, стал слишком тесен… Они не думали о том, чтобы улучшить облик города, прокладывая новые улицы и расширяя площади, прорывая каналы и сажая сады…»
Размах строительной деятельности Синаххериба в Ниневии был под стать его необузданному и сильному характеру. Человек, который без малейших колебаний отдал приказ стереть с лица земли великий Вавилон, теперь терпеливо и заботливо пестовал новую столицу, стараясь придать ей величие и блеск, достойные могущества Ассирийской империи.
Город был окружен двойным кольцом стен — внешней, каменной, и внутренней, из сырцового кирпича. Последняя имела до 10 метров в ширину и 24 метра в высоту. Про нее говорили с почтением: «Та, которая своим ужасным сиянием отбрасывает врагов». Вокруг стены вырыли ров шириной 42 метра, наполнявшийся водой из реки Хоер.
Старые узкие улицы, где ранее не могли разойтись и два нагруженных вьюками осла, были расширены и спрямлены. Их вымостили камнем. Главный проспект города, залитый асфальтом и украшенный статуями богов, — Царская улица — имел 26 метров в ширину (шире, чем Невский проспект в Петербурге).
Берега норовистого Тигра укрепили дамбами, призванными уберечь растущую столицу от разрушительных весенних паводков.
По обе стороны городской стены Синаххериб заложил тенистые сады и парки. Недовольный грязной водой из Тигра и Хоера, он отыскал у подножия горных хребтов несколько источников кристальной чистоты. Чтобы доставить эту воду в Ниневию, царь приказал построить мощенный камнем канал длиной свыше 80 километров, а через глубокие провалы и ущелья перебросить белокаменные акведуки. Но конечно, самое пристальное внимание уделил Синаххериб строительству царского дворца. Как и его предки в Нимруде, царь распорядился снести до основания прежние дворцовые здания и возвести на их руинах новый просторный ансамбль, достойный его величия и славы. «В один счастливый месяц и в один прекрасный день, — сообщает он, — построил я, по желанию своего сердца, дворец из алебастра и сирийского кедра… Я возобновил и закончил этот дворец от самого основания до верхушки».
Дворец занимал территорию около трех гектаров и имел, помимо комнат для челяди, еще 80 покоев и парадный зал. Входы в царскую резиденцию охраняли 27 пар крылатых «гениев» и чудовищ. Стены дворцовых помещений были украшены бесчисленными каменными плитами, рельефными картинами, надписями. Древние мастера запечатлели на сером мосульском мраморе самые значительные сцены из жизни ассирийских царей: победоносные походы в соседние страны, охоту на львов, пиры, общение с богами, перевозку статуи гигантского крылатого быка из горных каменоломен в Ниневию и т. д. «Самая поразительная и характерная черта орнаментации эпохи Синаххериба, — отмечает Г. Роулинсон, — это яркий реализм… Везде изображены горы, скалы, деревья, дороги, реки, озера, притом с явным старанием придать отличительные черты каждой данной местности настолько правдиво, насколько позволяли искусство художника и материал, над которым он работал… Указан род деревьев… Сады, нивы, пруды, тростник тщательно изображены; попадаются дикие животные: олени, антилопы, кабаны; птицы летают с дерева на дерево или стоят над гнездами и кормят птенцов, которые к ним тянутся; рыбы резвятся в воде: рыбаки занимаются своим промыслом, поселяне — полевыми работами; каждая сцена, так сказать, снята фотографически, во всех подробностях».
Золото, серебро, медь, алебастр, слоновая кость, самшит, кедр, кипарис, сосна, дуб — все нашло свое место при отделке внутренних покоев дворца. Сверкали голубой эмалью изящные изразцы, матово белели оштукатуренные потолки, причудливыми складками спускались вниз тонкие занавеси, подвешенные на серебряных крючках.
Вокруг блиставшего великолепием царского дворца, вознесенного на высокую площадку цитадели (современный холм Куюнджик), был разбит большой тенистый сад, куда были доставлены диковинные кустарники, деревья и цветы из всех подвластных Ассирии стран.
Дома горожан строились из глины и кирпича и имели обычно не более двух этажей. Особой заботы хозяев требовал купальный бассейн с дном, покрытым асфальтом. Вместо выгребных ям с каждого двора шли сточные канавы, которые вели в большой, проложенный под мостовой канал. Верх зданий обыкновенно представлял собой террасу с плотно утрамбованной землей. От жары спасались в подвальных помещениях, стены которых поливали водой. Ниневия оставалась столицей Ассирии и при последующих царях. Особого расцвета достигла она в годы правления внука Синаххериба — Ашшурбанапала (668–626 годы до н. э.). Он обновил и укрепил городские стены и возвел в цитадели, рядом с дворцом своего деда, несколько новых пышных дворцовых ансамблей. Ашшурбанапал вошел в историю Месопотамии как личность крайне противоречивая. Прежде всего, он прославился на полях многочисленных сражений, раздвинул границы своей империи до Средиземноморья, Армении и Персидского залива. Вместе с тем владыка Ассирии отличался крайне крутым нравом. Когда очередной раз восстал непокорный Вавилон, Ашшурбанапал взял его после долгой осады и жестоко расправился с горожанами.
«Ни один не ускользнул, — мстительно торжествует победитель, — ни один не был пощажен, все пали в мои руки… Мужам, составлявшим вероломные заговоры против меня и Ашшура, моего господина, я вырвал языки — и затем казнил их…»
Возможно, таковы были общие нравы той далекой эпохи, и, попадись Ашшурбанапал в руки восставших вавилонян, с ним поступили бы не лучшим образом. И все же от упомянутой выше сентенции веет каким-то садистским духом. С другой стороны. по всеобщему признанию современников, правитель Ниневии был одним из самых образованнейших и культурных людей того времени. Он владел тремя языками, в том числе и древним — шумерским, был знаком с астрологией, изучал геометрию и историю.
«Я, Ашшурбанапал, постиг мудрость Набу, все искусство писцов, усвоил знания всех мастеров, сколько их есть, научился стрелять из лука, ездить на лошади и колеснице. держать вожжи… Я изучил ремесло мудрого Адата, постиг скрытые тайны искусства письма, я читал о небесных и земных постройках и размышлял над ними. Я присутствовал на собраниях царских переписчиков. Я наблюдал за предзнаменованиями, я толковал явления небес с учеными жрецами, я решил сложные задачи с умножением и делением, которые не сразу понятны…
В то же время я изучал и то, что полагается знать господину; и пошел по своему царскому пути…»
Обладал он, по-видимому, и значительными поэтическими способностями. Во всяком случае именно ему приписывается исследователями замечательная элегия, в которой умудренный жизнью человек сетует на свою несчастную судьбу и на неотвратимость грядущей смерти:
Богу и людям, живым и мертвым, я делал
добро.
Почему же болезнь, сердечная скорбь,
бедствия, погибель привязались ко мне.
Не прекращается в стране война,
а в доме раздор.
Смута, злословие постоянно ополчаются
на меня.
Дурное настроение и болезнь тела
сгибают мою фигуру.
Среди вздохов и стонов я
провожу дни.
В день моего городского бога (Ашшура),
в день праздника, я расстроен.
Должна прикончить меня смерть.
Но самой громкой славой он обязан основанием большой библиотеки из клинописных глиняных табличек, которая оказалась ключом ко всей ассиро-вавилонской культуре. Пользуясь неограниченной властью в пределах своей огромной империи, Ашшурбанапал приказал скопировать и доставить в дворцовый архив Ниневии все известные в Месопотамии древние тексты, начиная с первых шумерских династий (III тысячелетие до н. э.). Как это делалось практически? Приведу лишь один пример. Отправляя в Вавилон своего чиновника Шадану, царь вручал ему подробные и строгие указания: «В тот день, когда ты получишь это письмо, возьми с собой Шуму, брата его Бельэтира, Алла и художников из Борсиппы, которые тебе известны, и собери все таблички, хранящиеся в их домах и в храме Эзида… Драгоценные таблички, копий которых нет в Ассирии, найдите и доставьте мне».
Стоит ли удивляться, что некоторое время спустя на полках дворцовых хранилищ скопилось уже несколько десятков тысяч «глиняных книг» — клинописных табличек, обожженных до крепости камня. В итоге Ашшурбанапалу удалось создать уникальнейшую библиотеку древности, в которой были представлены вся наука, все знания того времени, религиозные проповеди и гимны, медицинские, философские, астрономические тексты, разработки по математике. Есть там и царские указы, летописи, списки налогов и дани. Есть даже чисто литературные произведения — лирические элегии, мифологические поэмы, песни и гимны, и в их числе — знаменитый шумерский эпос о легендарном Гильгамеше. Все это бесценное наследие культур Востока попало в руки ученых, после того как Лэйярд раскопал дворцы ассирийских царей на холме Куюнджик.
Могучие желтые стены Ниневии и ее зубчатые башни величаво отражались в водах широкого Тигра. Незыблемо, как скала, возвышалась царская цитадель, откуда повелитель Четырех Стран Света направлял грозные указы во все концы своей необъятной империи. Как и прежде, склонялись перед мощью Ассирии далекие и близкие соседи. И в назидание непокорным у восточных ворот, за дворцом Синаххериба, сидели в железных клетках плененные Ашшурбанапалом цари и толкли в каменных ступках вырытые из могил кости своих предков. Бесконечные вереницы пленников, подгоняемых стражей, тянулись с утра на городские базары, чтобы быть там распроданными к вечеру; мужей навсегда разлучали с женами, отцов и матерей — с их детьми. И казалось, что так будет продолжаться вечно.
Башня городских ворот
(вид после современной реконструкции).
VII в. до н. э.
Но дни Ниневии были сочтены. В 612 году до н. э. к ее стенам подошла объединенная армия мидийцев и вавилонян. Мидийский царь Киаксар, командовавший союзниками, быстро сумел свести на нет все преимущества грозных укреплений ассирийской столицы. Осаждающие на плотах подтянули под самые ниневийские стены огромные стенобитные машины и поочередно проломили как внешнюю, так и внутреннюю линию обороны. Отряды обезумевших от предвкушения богатой добычи воинов ворвались в город. Начались повальная резня и грабежи. Последний правитель Ассирии — Синшаришкун, не желая попасть в руки победителей, поджег свой роскошный дворец и бросился в пламя. Очевидец гибели Ниневии (видимо, один из пленников, приведенных туда ранее ассирийскими солдатами) так описал последние мгновения жизни великого города:
«Горе тебе, город кровавый, исполненный обмана, преступлений и грабежей! Всадники мчатся, меч сверкает, секира блестит! Убитых множество, груды трупов!.. Ниневия разрушена! Кто станет жалеть о ней? Все, кто слышат о тебе, радуются судьбе твоей: ибо кто же не испытывал непрестанно на себе злобы твоей?»
Ненависть победителей к павшей столице была столь велика, что они разрушили ее почти до основания. Ниневия так и не возродилась вновь. И когда спустя много лет уцелевшие жители вернулись на пепелище, они не стали там селиться, а основали новый город за рекой, напротив старого, назвав его Меспилой или Мосулом.
Так сбылось мрачное предсказание одного иудейского пророка того времени, предрекавшего гибель ненавистного города от гнева божьего:
«Он протянет руку свою на север и уничтожит Ассирию; и сделает Ниневию заброшенной и сухой, словно пустыня. И стада будут лежать в центре ее, и все звери, и пеликан и дикобраз, будут жить под колоннами; их голоса будут слышны в окнах, одиночество будет за порогами… Этот веселый город, который жил беззаботно и твердил себе, что я есть, а кроме меня, нет ничего, станет пустыней, стойлом для животных! Все, кто будут проходить мимо, будут свистеть и махать руками».
Ассирия пала. Ассирийцы смешались с другими племенами и народами, а их язык исчез. В настоящее время их потомками называют лишь одну небольшую народность — айсоров, говорящих на сильно искаженном арамейском языке. Их численность не превышает 200 тысяч человек, и 22 тысячи из них живут на территории бывшего СССР.
Глава 9ХАТРА — СФИНКС ПУСТЫНИ
Миражи бледные встают —
Галлюцинации Пустыни.
И в них мерещатся зубцы
Старинных башен. Из тумана
Горят цветные изразцы
Дворцов и храмов Тамерлана.
Темные силуэты полуразрушенных башен возникли перед нами так внезапно, что мы сначала приняли их за мираж. Чего-чего, а миражей здесь хватало: озера, реки, целые моря сверкающей прозрачной воды то и дело появлялись и исчезали в раскаленном от зноя белесом воздухе Джезиры. Унылое однообразие нелегкой дороги через пустыню притупило все чувства, кроме усталости и жажды. Нам было отнюдь не до местных красот. Но вот башни приблизились, выросли, заслонив собой добрую половину горизонта, и тогда стало ясно, что это не обманчивая игра природы, а долгожданная Хатра — удивительный город, то ли по капризу восточного деспота, то ли из каких-то стратегических соображений построенный в самом сердце холмистой, выжженной солнцем равнины. Отчетливо видны мощные фундаменты некогда грозных стен, опоясывавших город. В центре, где по традиции расположен теменос — священный квартал, высится полуразрушенная громада дворца с величественными арками ворот. Рядом теснятся святилища наиболее почитаемых богов Хатры. Желтоватые, под цвет окружающей местности, удивительно легкие и изящные колоннады античных храмов словно застыли в вековом сне под палящим солнцем. Время не властно над ними. Благородный мосульский мрамор и твердый хатранский известняк за 17 прошедших веков сохранили на своей поверхности каждую черточку, каждый завиток, оставленные резцом древнего мастера. Чинно расселись по карнизам дворцового зала могучие степные орлы. Сидящий орел со сложенными крыльями — официальный герб города, воплощение его величия и силы. Бесстрастно глядят в туманную даль Джезиры скульптурные головы каких-то полумифических персонажей: не то людей, наделенных чертами богов, не то очеловеченных обитателей Олимпа. Причудливо вьются по округлому изгибу римской арки гроздья диковинных растений и плодов, фигуры лошадей, овец, быков.
Дворец в Хатре
Но жизнь давно ушла отсюда. Перед нами — лишь призрак мертвого безлюдного города, застывшие в последнем крике руины. Змеи, ящерицы и скорпионы — их единственные обитатели. Нет, здесь не было медленного угасания, как в Уре. И природа не проявляла к Хатре своего капризного нрава. Эти высокие и гордые кровли рухнули не от свирепого натиска ветра хамсина. Эти мраморные колонны раскололись на куски не от удара случайной молнии. Повсюду видны красноречивые следы продуманного и варварского разрушения. Город, взятый с боя и распятый врагами на каменистых холмах окружающей пустыни, захлебнулся в крови своих жителей и был задушен смрадным пламенем пожаров. Победители не удовлетворились грабежом вместительных кладовых царского дворца, храмов и домов богатых торговцев. Были разрыты и опустошены все древние могилы. Тщательно обшарены все улицы и закоулки. Неудивительно, что, несмотря на самые упорные поиски археологов, в Хатре до сих пор не удалось найти ни одной золотой монеты, ни единой серебряной безделушки, а ведь когда-то город славился своим богатством.
Основанный во II–I веках до н. э. предками арабов, город занимал выгодное географическое положение, выступая чуть ли не единственным посредником в торговле между Восточным Средиземноморьем (Сирия, Ливан) и Месопотамией. Сюда попадали экзотические товары даже с рынков далекой Индии.
Под защитой каменных стен Хатры бок о бок жили и трудились люди самых разных народностей и религий: оборотистые греки — потомки воинов Александра Македонского, иранцы-парфяне, арабы, халдеи. На улицах и площадях города слышалась разноязычная речь. В многочисленных храмах возносились молитвы богам: шумеро-аккадскому Нергалу, греческим Гермесу и Афине, арамейской богине Атарат. Над всем этим пестрым божественным сонмом возвышался верховный бог Хатры — бог Солнца Шамаш.
Здесь, в непроторенной азиатской глуши, среди холмистой бесплодной пустыни, провидению угодно было создать прекрасную жемчужину — город-космополит, принявший и творчески соединивший на своей почве влияния греко-римской культуры Запада и богатое наследие тысячелетних цивилизаций Востока. Вопреки известному утверждению Р. Киплинга Запад и Восток сошлись в Хатре прочно, на века. И плоды этого необычного культурного симбиоза видны здесь на каждом шагу.
Типично парфянский по архитектуре дворец правителей города с двумя продолговатыми залами — айванами, открытыми во двор, одновременно имеет вход в виде римских арок. Рядом с глухими стенами восточного святилища вздымаются ввысь стройные колонны эллинистических храмов коринфского или аттического ордера. В Иракском музее в Багдаде хранится скульптура Геракла из Хатры, изваянная из белоснежного мрамора. Но странное дело, усы и борода Геракла завиты и подстрижены по парфянской моде. На шее — витая иранская гривна. Глаза героя подведены черной краской в соответствии с канонами шумерского или ассирийского искусства. Приземистая и коротконогая фигура хатранского Геракла, увы, неизмеримо далека от воплощенного в холодном мраморе живого совершенства скульптур Праксителя. С другой стороны, по странной прихоти древнего мастера, сугубо халдейское божество, Ашшур-Бел, облачается вдруг в костюм римского полководца со всеми доспехами и знаками отличия.
Имя Хатра — арамейского происхождения. Оно встречается среди надписей, найденных в самом городе, а также в трудах римских и арабских летописцев. На местных монетах выбита надпись: «Хатра, город бога Шамаша». Видимо, город был основан предками арабов, пришедшими из Хаджаза где-то во II веке до н. э. Надпись, обнаруженная в 1961 году, называет правителя Хатры — Санатрука царем арабов, а его отца — именем Наср, великий жрец. Подобно многим другим пограничным городам Восточного Средиземноморья, Хатра всегда служила разменной монетой в крупной игре наиболее могущественных держав того времени — Парфии и Рима. Почему же Ха-тру построили в такой глуши, вдали от рек и населенных пунктов? Конечно, основатели города преследовали военные и торгово-экономические цели, но главное, что предопределило выбор места древними строителями, — наличие воды. В четырех километрах от города находится вади Тартар. На территории самой Хатры имелось множество естественных колодцев и пресноводное озеро. Кроме того, дождевую воду горожане заботливо собирали в специальные искусственные бассейны и цистерны.
Парфяне, под эгидой и при содействии которых возникла Хатра, не пожалели усилий превратить ее в неприступную твердыню, закованную в каменный панцирь высоких стен и башен. Круглый в плане город обнесен двойной стеной. Внешняя стена имела в диаметре восемь километров, внутренняя — шесть. Стены разделяло пространство в полкилометра. Кроме того, снаружи город был окружен глубоким рвом. Во внутренней стене было прорезано четверо ворот, расположенных строго по сторонам света. В вековом соперничестве парфянских царей с Римом Хатра играла важную роль, будучи опорной базой парфянской панцирной конницы в набегах на Сирию и надежным укрытием от неприятельских атак. В течение I века н. э. легионы римских императоров Траяна и Септимия Севера дважды пытались захватить Хатру, но каждый раз неудачно.
Эллинистический рельеф
на стене храма в Хатре
Причем это объясняется не только прочностью каменных стен города и храбростью его защитников, но и применением хатранцами в борьбе с врагами новейших видов оружия. Летописи упоминают, например. хатранский огонь — горючую жидкость в глиняных сосудах и хитроумный аппарат для одновременной стрельбы большим числом стрел. Сыграла, конечно, здесь свою роль и постоянная поддержка со стороны могущественной Парфии, владевшей в то время большей частью Ближнего Востока. «Они (парфяне. — В. Г.), — пишет известный античный историк Страбон, — овладели таким количеством земли, столькими народами, что могут соперничать с римлянами по размерам своих владений…»
К рубежу нашей эры весь известный тогда историкам древности мир был поделен между двумя государствами-гигантам и — Парфией и Римом. Главной ареной боевых действий парфянской конницы и римской пехоты стала северо-западная Месопотамия, и прежде всего — Эль-Джезира. Борьба велась с переменным успехом. А в 53 году до н. э. парфянами была наголову разбита римская армия во главе с Марком Крассом — победителем Спартака. В этом бою бесславно погиб и сам консул. Впоследствии римляне не раз довольно глубоко вторгались в парфянские владения на территории Месопотамии, но закрепиться там на сколько-нибудь длительный срок так и не смогли. Одной из наиболее решительных попыток подобного рода явился поход римского императора Траяна в Двуречье. Поначалу дела у римлян шли совсем неплохо, и они продвинулись в глубь парфянских владений. Но вновь камнем преткновения на пути к окончательной победе стала Хатра. Без ее взятия нечего было и думать об успешном завершении кампании. Однако, несмотря на отчаянные усилия вымуштрованных римских солдат и личное участие в сражении старого императора, Хатра оказалась неприступной. Неудачная попытка штурма крепости означала и крах всего похода. Траяну не оставалось ничего другого, как дать приказ об общем отступлении своих войск из Двуречья.
Положение изменилось в III веке. На туманном небосклоне Древнего Востока появилась новая восходящая звезда — Сасаниды. В 226 году Ардашир Сасанидский разгромил войска последнего парфянского царя Артабана V и торжественно вступил в Ктесифон. И в этот драматический момент цари Хатры, изменяя своей традиционной политике, перешли вдруг на сторону римлян. В Хатру вошли римские легионы. В битве у Шахразора новоявленные союзники наголову разбили древних иранцев, причем на поле боя погиб и дядя сасанидского царя Шабура I. Узнав о случившемся, Шабур решил наказать непокорный город. Вскоре у ворот Хатры появилась огромная персидская армия. Правда, у ее жителей была еще надежда отсидеться за крепкими каменными стенами. Но эта надежда оказалась тщетной. Согласно легенде, дочь хатранского царя, принцесса Надира (Нусейра), выдала неприятелю все секреты обороны, и персы сумели сравнительно быстро захватить город. Дальнейшие события хорошо известны. После ухода сасанидских полчищ жизнь так и не вернулась в эти опаленные огнем руины. В 363 году римский историк Аммиан Марцеллин, проходя мимо Хатры, не увидел здесь ничего, кроме каменных обломков и щебня. Весьма поучительна и история принцессы-предательницы.
Арабский историк аль-Казвини, живший уже много веков спустя после гибели Хатры, приводит назидательный рассказ с описанием этих драматических событий: «Дочь царя Дайзана — Нусейра поднялась на крышу, увидела Сапора (Шабура. — В. Г.) и влюбилась в него. Она послала к нему гонца с просьбой узнать, что она получит, если укажет царю, как взять город. «Возьму тебя для самого себя и возвышу над всеми женщинами», — ответил Сапор. Тогда Нусейра открыла тайну заколдованных стен Хатры… Сапор сделал так, как его научила Нусейра. Стена рухнула, и он вошел в город, где убил десять тысяч человек, в том числе и Дайзана». Финал этой истории весьма красноречив. Шабур сыграл с предательницей пышную свадьбу. Но наутро после первой же брачной ночи приказал вывести супругу на крышу самого высокого здания. «Не обещал ли я, что возвышу тебя над всеми женщинами? — спросил он Нусейру. — Как видишь, я выполнил свое обещание». И, хлопнув в ладоши, он вызвал стражу и повелел казнить Нусейру.
Поразительно, что изучение Хатры археологами началось лишь в 1951 году, когда Директорат древностей Ирака приступил здесь к многолетней программе раскопок и реставрации. Правда, накануне Первой мировой войны на древнем городище несколько раз побывали немецкие ученые во главе с Вальтером Андре. Они сфотографировали и описали видимые поверхности руин и составили общий план памятника. Со своей стороны иракские специалисты в 1951–1955 годах обнаружили и исследовали около 12 небольших храмов и святилищ, содержавших огромное количество каменных статуй, культовых предметов и надписей. В Хатре в основном использовалась арамейская письменность, но есть надписи и на латыни. Например, в храме I одна статуя была посвящена богу Солнца неким Квантом Петронием Квинтианом — военным трибуном первого парфянского легиона. Этот легион был создан императором Септимием Севером только в 197 году н. э.
Среди наиболее значительных находок — скульптуры местных и чужих божеств — Ашшур-Бела, Атар’ат, Нергала, Алдат, Аполлона, Посейдона, Эроса и Гермеса. Ашшур-Бел изображен в виде бородатого мужчины в римском военном костюме. В храме V были обнаружены изваяния босого жреца по имени Бадда; известняковый рельеф с фигурами трех женщин, сидящих на спине льва (посередине изображена, видимо, арабская богиня Аллат, которой придан ряд черт греческой Афины); статуи Сумай — дочери принцессы Дошфари и самой принцессы, которая была дочерью хатранского царя Санатрука II; статуя жрицы по имени Маратиб и многое другое. Найдены также фигурные бронзовые предметы, например голова пожилого римлянина, голова греческого бога вина и веселья Диониса в венке из виноградных листьев.
Прекрасным примером парфянской классической скульптуры II века н. э. может служить голова местного правителя Санатрука II, сделанная из сероватого мосульского мрамора. Аккуратно стриженная борода и завитые волосы обрамляют красивое, с тонкими чертами лицо царя.
«Для статуй, изображающих царей и знатных людей Хатры, в островерхих шапках. в расшитых камзолах, отороченных мехом, и в ниспадающих свободными складками широких шароварах, — пишет О. Г. Герасимов, — характерна одна деталь: правая рука поднята к плечу в знак благословения и мира, а левая — либо лежит на рукоятке меча, либо держит жезл — символ царской власти».
В самом центре города находится теменос, вмещающий все святилища важнейших богов (Шамаша — бога Солнца, Аллат, Шахиро) и царский дворец. Архитектура этих храмов демонстрирует некоторое западное влияние, но для хатранских архитекторов характерна необычайная свобода в сочетании декоративных элементов греческого, римского и парфянского происхождения с традициями планировки и строительства, идущими от Ассирии и Вавилона, что привело к созданию нового стиля — исключительно хатранского по облику.
Однако основная часть города была застроена жилыми домами из сырцового кирпича. Дома стояли вдоль прямых улиц, расходившихся в виде радиальных лучей от теменоса к окраинам. Почти каждый дом имел собственный колодец или искусственный резервуар для сбора воды. Кроме жилых и ритуально-административных построек, археологи обнаружили в Хатре ипподром и амфитеатр, а также погребальные башни — каменные мавзолеи для захоронений представителей знатных фамилий города. У каждой такой семьи имелась своя башня. Поразительная коллекция античной скульптуры открылась взору археологов при раскопках эллинистического храма бога Марана — древнейшего святилища города. Это были преимущественно римские копии II века, сделанные с греческих оригиналов, принадлежавших знаменитой школе Лисиппа, придворного скульптора Александра Македонского.
Мне приходилось не один раз бывать в Хатре. Это были и короткие, на час-два экскурсии проездом, и обстоятельные хождения по руинам, занимавшие добрых полдня. Но особенно глубоко засело в памяти воспоминание о моем последнем посещении руин древнего города в 1979 году.
Стоял май. Окружающая Хатру равнина была еще зеленой. Кое-где среди редких кустиков травы, как огоньки, горели алые маки, мягко желтела сурепка. Черные шатры бедуинов, запах дыма костров, лай собак и шелест копыт овечьих отар придавали всей этой картине что-то незыблемое, библейское, вековое и одновременно призрачно-нереальное, преходящее. Мысленно, еще за несколько километров до подъезда к городу, начинаешь готовиться к встрече с ним. И все же каждый раз эта встреча происходит как-то неожиданно и до боли пронзает сердце необычностью и новизной. Впрочем, так кажется не только мне одному. «Застывшие одинокие руины этого города, — пишет известный английский археолог Сетон Ллойд, — возвышаются и сегодня среди величавого одиночества пустыни, являясь одним из немногих сохранившихся каменных памятников в Ираке…»
Арка входа в царский дворец в Хатре.
I в. до н. э. — III в. до н. э.
Возможно, именно этим и объясняется эффект необычайно сильного воздействия Хатры на любого зрителя. Вместо обычных для древностей Месопотамии близких теллей, ям, западин и куч всевозможного мусора здесь вдруг предстают на фоне почти безлюдной пустыни стройные колонны античных храмов, арки дворцов, очертания крепостных стен и башен. Фата-Моргана — город-призрак, город-мечта, город-сказка. Когда бродишь по его каменным лабиринтам, всегда оказываешься во власти какого-то наваждения. Кажется, что ты абсолютно один в заброшенном, мертвом городе, заснувшем летаргическим сном семнадцать веков назад. Так было со мной и на этот раз. Белесая знойная дымка затянула все небо до горизонта. Солнце клонилось к закату, но жара не спадала. И тем не менее, когда обе наши экспедиционные машины были пристроены в саду возле уютного домика местных археологов и все мои товарищи потянулись в спасительную тень, я решил отправиться на экскурсию по Хатре. Ведь она последняя! Скоро вечер, ночлег под южным звездным небом, а завтра — в путь, домой, в Москву!
Борясь с усталостью и зноем, вхожу под массивные своды дворца. Тишина. Застывшие в вековом сне каменные руины мертвого города. Все повседневное, суетное исчезает. Ты — наедине с самой историей. Наступает момент истины: в душе звучит таинственный зов веков, ты ощущаешь прямую причастность к вечности.
И вдруг в самый кульминационный момент моего разговора с древней Хатрой я слышу, как за углом, буквально в двух шагах от меня, два восторженных женских голоса повторяют без устали одно и то же: «О, чарминг!», «О, бьютифул!». Невольно выглядываю из своего дворцового «укрытия» и вижу двух пожилых, но крепких англосаксонских дам. Они тщательно причесаны, на лицах косметика и ни капельки пота. Им, видимо, даже иракская жара нипочем. Дамы без устали щелкают затворами миниатюрных фотоаппаратов и обмениваются восторженными восклицаниями. Да, это и есть истинные туристы! Здесь нет ни особых удобств, ни природных красот, ни обычных туристских развлечений. Но, несмотря на это, в Ирак едут туристы со всех концов света. А оказавшись здесь, не могут отказать себе в удовольствии посмотреть чудесный каменный город, единственный памятник месопотамской древности, который сохранил до наших дней не только свое лицо, но и свое таинственное очарование.
Сколько стен крепостных уничтожил
безжалостный рок,
Сколько воинов он на бесславную
гибель обрек!
Где строители замков, где витязи,
где полководцы?
Улыбаясь, молчат черепа
у обочин дорог.
Закончить рассказ об Ираке — стране первых цивилизаций и не упомянуть при этом о Багдаде — совершенно невозможно. Но с другой стороны, работа посвящена главным образом древним памятникам Междуречья, а в иракской столице их вроде бы и нет (или почти нет). Не цитировать же восторженные отзывы средневековых арабских историков о пышности и красоте сказочного города халифов, повторяя в виде рефрена, что в наши дни от этого великолепия ничего не сохранилось?
Вопрос о существовании реальных следов прошлого в современном Багдаде до сих пор вызывает горячие споры и среди журналистов, и среди ученых. Одни видят контуры легендарной столицы халифов чуть ли не в каждой улице современного города, другие столь же решительно отметают всякую материальную связь нынешнего Багдада с эпохой Харуна ар-Рашида. Как ни странно, видимо, правы по-своему и те и другие. Послушаем сначала доводы оптимистов. «На багдадских улицах, воплотившись в бронзу и камень, — пишет журналист Ю. Глухов, — живут герои знаменитых арабских сказок. Звонкие струи фонтана Кувшинов напоминают об истории Али-Бабы и сорока разбойников. На берегу Тигра под опахалами пальм можно увидеть красавицу Шахерезаду и царя Шахрияра, созданных талантливым иракским скульптором. Вместе со старыми уголками Багдада, его мечетями и базарами эти сиены напоминают о том, что вы попали в город «Тысячи и одной ночи»…»
Ему вторит американский журналист Уильям Эллис: «Однако и сейчас можно отыскать следы того Багдада, который был когда-то богатейшим городом мира. В лабиринте узких улочек по-прежнему бурлит старый базар — сук. Грохочет уголок базара, где медники выбивают узоры на металле. Здесь продаются и ладан, и краски для век, и шафран… Сук пережил модернизацию Багдада, как пережила ее и школа Мустансирийя, построенная еще в XIII веке и широко известная во времена правления халифов династии Аббасидов. Есть и другие свидетельства того, что это все-таки Багдад, а не, скажем, Милуоки».
Столь же решительны в своих выводах и сторонники противоположного взгляда на иракскую столицу. И самым первым нигилистом был наш соотечественник — русский офицер, путешественник и дипломат Е. И. Чириков, посетивший Ирак в 1849 году. «Багдад, — пишет он, — обнесен высокою стеною, которая с восточной стороны вся обрушилась со времени наводнения 1831 года. Ни одной замечательной в строительном отношении мечети, ни одного красивого минарета; все они невысокие, тяжелые, безвкусной постройки и покрыты весьма обыкновенными изразцами. Бани плохие, грязные… Базар старый, хорошей постройки, все проходы под сводами; но лавки снабжены бедно и на всем пыль и грязь, в делах какая-то мертвенность…»
Таким образом, даже в середине XIX века придирчивый взор русского путешественника не смог разглядеть в лабиринтах старого Багдада ни одной архитектурной жемчужины, ни одной достойной упоминания постройки. Что же говорить о современном городе, по которому прошелся уже каток модернизации и реконструкции?! Стоит ли удивляться в этой связи довольно пессимистическим высказываниям некоторых журналистов, посетивших иракскую столицу в 70-х и 80-х годах, когда там начался строительный бум?
«В сегодняшнем Багдаде, — отмечали в 1976 году К. Гайвандов и О. Скалкин, — мало что уцелело от времени Харуна ар-Рашида. Зато иракская столица поражает размахом своего роста и обновления. В этом древнем городе необыкновенно высок процент новых сооружений — жилых домов, мостов, гостиниц, административных зданий. Многие из них выглядят довольно привлекательно, сочетая современную архитектуру и требования комфорта с национальными мотивами в оформлении. Около трех миллионов иракцев — почти четверть населения страны — живет в столице. Растет Багдад, тесня пустыню. В его меняющемся облике находят отражение происходящие в стране перемены».
Точно так же считает и Владимир Иорданский, побывавший в Ираке в 1986 году, уже в разгар ирано-иракской войны. «Халиф-Абу Джафар ал-Мансур, — пишет он, — основал Багдад в 762 году. Сто тысяч рабочих строили город, обносили его крепостной стеной. От той далекой эпохи немногое сохранилось до наших дней. Когда 15 лет назад я впервые побывал в иракской столице, в пыльном, широко раскинувшемся городе, мало что напоминало о былом величии религиозного и политического центра всего мусульманского мира».
Так кто же в конце концов прав — пессимисты или оптимисты? И есть ли в современном Багдаде архитектурные памятники, адекватно отражающие самую блестящую страницу средневековой эпохи в истории Ирака — эпоху правления халифов Аббасидов (VIII–XIII века).
Должен честно признаться, что не считаю себя ни специалистом по Арабскому Востоку, ни знатоком средневековой мусульманской архитектуры. Да и времени для познавательных экскурсий по иракской столице у меня было не так уж и много: считанные дни в каждый наш приезд в страну. И тем не менее окончательному моему превращению из пессимиста в оптимиста помог один случай.
В 1985 году, уже по возвращении нашей экспедиции в Багдад, мы познакомились там с очень милыми людьми, соотечественниками, работниками торгпредства. И вот как-то у нас с ними зашел разговор о достопримечательностях Багдада. Естественно, сразу же обозначились и обе описанные выше позиции по поводу наследия халифов в современной иракской столице. Тогда в качестве арбитра в общий спор вмешался наш главный восточный эксперт — Олег Большаков. Времени до отъезда домой у нас еще оставалось достаточно, и он предложил в ближайший выходной день провести всех желающих по всем средневековым памятникам Багдада. Предложение было принято с энтузиазмом. Торгпредская сторона охотно предоставляла в распоряжение будущих экскурсантов необходимые средства передвижения — два комфортабельных лимузина, а наша — обширные научные познания доктора Большакова. Это мини-путешествие, занявшее в общей сложности чуть более половины дня, казалось для всех подлинным откровением. И если раньше, случайно встречая на своем пути в багдадской сутолоке средневековые постройки, я тут же о них забывал, то теперь все эти яркие осколки былых эпох сложились вдруг в общую стройную картину. Нет, Багдад «Тысячи и одной ночи» не умер, и тени властолюбивых халифов еще бродят по его улицам и площадям. История Багдада неразрывно связана с историей арабского завоевания Месопотамии, с превращением ее в важную составную часть мусульманского мира. Но еще задолго до покорения Ирака арабами, в I тысячелетии до н. э., в его южные и юго-западные области постоянно проникали с соседнего Аравийского полуострова довольно значительные группы арабского населения. В III–VI веках н. э. на нижнем Евфрате появилось даже небольшое арабское государство Лахмидов. Общая арабизация страны неизмеримо возросла после Исламского завоевания, когда в Месопотамию переселилось большое число арабов-кочевников. Наступила эпоха Арабского халифата, центр которого находился первоначально в Дамаске. Однако в 750 году ситуация неожиданно изменилась. На смену сирийской династии халифов Омейядов пришла династия Аббасидов, главной опорной территорией которых стал Ирак. Начались поиски места для строительства новой столицы халифата. И вскоре такое место было найдено в районе среднего Тигра, там, где он ближе всего подходит к Евфрату.
В 762 году второй аббасидский халиф — Абу Джафар ал-Мансур основал новую столицу халифата, назвав ее Мединат ас-Салям, что означает город мира. Но простой люд предпочитал называть город Багдадом, по близлежащей старинной деревушке. Происхождение этого слова остается до сих пор неясным. Одни ученые полагают, что Багдад означает Богом данный. По мнению других, Багдад следует переводить как Сад Дада, где Дад — имя собственное. Как бы то ни было, в народе со временем прижилось и прочно утвердилось именно второе имя, сохраняющееся за иракской столицей и по сей день.
Надо сказать, что место для возведения столицы было выбрано на редкость удачно — в центре плодороднейшей области и на пересечении важнейших торговых путей средневековой Евразии. Впрочем, это хорошо понимал и сам ал-Мансур. По словам арабского историка ат-Табари, халиф обосновывал свое решение следующим образом: «Оно (это место. — В. Г.) прекрасно как военный лагерь. Кроме того, здесь Тигр, который свяжет нас с дальними странами вплоть до Китая. Он доставит нам все. что дают моря, а также продовольствие из Двуречья, Армении и соседних районов. Затем здесь же и Евфрат, который принесет нам все, что могут предложить Сирия… и прилегающие к ней земли». Большую роль Багдада в транзитной торговле стран Востока подчеркивал и известный арабский географ XI века Ибн Хордадбех в своем трактате «Книга путей и государств»: «Купцы с побережья западного (Средиземного. — В. Г.) моря отправляются от устья Оронта до Антиохии. В течение трех дней они достигают берегов Евфрата и прибывают в Багдад. Там они грузятся и по Тигру спускаются к Оболла, а оттуда в Оман, на Зондские острова, в Индию и Китай». Этот же автор сообщает нам, что «русские из племени славян вывозят меха бобров и черно-бурых лисиц из самых отдаленных краев славянской земли… Иногда случается, что они везут свои товары из Джур-Джана (Каспийское море. — В. Г.) через Итиль (Волгу. — В. Г.) в Багдад».
Новый город, заложенный на правом берегу Тигра, имел форму правильного круга диаметром 2638 метров. Снаружи его защищали стена из сырцового кирпича высотой 18 метров и глубокий ров. На удалении 30 метров от первой стены возвышалась вторая, меньшей величины, из того же материала, с четырьмя воротами. В центре столицы на широкой площади стояли дворец самого халифа, дома его сыновей, главная мечеть и здания важнейших правительственных учреждений.
По словам очевидцев, приближавшиеся к городу караваны уже издали видели зеленый купол халифской резиденции, поднимающийся на высоту около 43 метров, и фигуру-флюгер в виде всадника с копьем, который всегда поворачивался, по преданию, в ту стороны, откуда стране угрожало вторжение неприятеля. Ну как же тут не вспомнить пушкинскую сказку о золотом петушке и царе Додоне! Во дворец вели Золотые ворота — позолоченные резные двери, вывезенные из города Васита. Багдаду прислали в дар свои ворота и другие известные города халифата — Дамаск и Куфа. Строительство длилось четыре года и обошлось ал-Мансуру в девять миллионов динаров (или около 39 тонн чистого золота). Но зато новая столица быстро превратилась в богатый и красивый город. Наивысшего расцвета достиг Багдад в годы правления халифа Харуна ар-Рашида, внука ал-Мансура и главного героя знаменитых сказок «Тысяча и одна ночь».
Льстивые придворные летописцы с упоением описывали блеск, роскошь и богатство багдадского халифа. Они подсчитали, что в его дворце имелось 22 тысячи ковров и 38 тысяч занавесей. Особое впечатление производил на гостей халифа Зал Дерева, в котором посреди круглого бассейна с водой стояло диковинное дерево, сделанное из золота и серебра. В его ветвях и листьях были спрятаны механические птицы, способные благодаря специальному устройству не только двигаться, но и петь.
«О роскоши, в которой жили Аббасиды, — отмечают российские востоковеды О. Ковтунович и С. Ходжаш, — говорит, например, то, что Зубайда (жена Харуна ар-Рашида. — В. Г.) первая ввела в моду ношение туфель, расшитых драгоценными камнями. Кушанья при ней подавались только на золотых и серебряных блюдах. Свадьба халифа ал-Мамуна (сына Харуна ар-Рашида. — В. Г.) оставалась незабываемым событием в памяти многих поколений. На новобрачных, сидевших на золотом ковре, украшенных жемчугом и сапфирами, были высыпаны с подноса тысячи огромных жемчужин. Среди сановных гостей разбрасывались шарики из мускуса, в каждом из которых была закатана записка с наименованием подарка: раба, земельного надела или чего-либо подобного».
Надо сказать, что Харун ар-Рашид, изображенный в сказках «Тысячи и одной ночи» как мудрый, добрый и щедрый правитель, отнюдь не заслужил своей славы. В действительности это был жестокий и вероломный восточный деспот, который по малейшему подозрению без колебаний отдавал под топор палача любого из своих подданных, в том числе и самых высоких вельмож. Достаточно напомнить о казни визиря Бурана, верно служившего халифу 17 лет, да к тому же бывшего его прямым родственником: на дочери визиря был женат сын Харуна ар-Рашида — ал-Мамун.
В годы правления ал-Мамуна (он умер в 833 году), всемерно покровительствовавшего развитию науки и искусства, в столице халифата собираются крупнейшие ученые, поэты, врачи, музыканты и певцы мусульманского мира. «Через три четверти века после основания Багдада, — отмечают О. Ковтунович и С. Ходжаш, — читающий по-арабски мир обладал основными философскими работами Аристотеля… большинством медицинских работ Галена, а также трудами ученых Персии и Индии. За короткий срок народы стран халифата усвоили знания, накопленные греками в течение многих веков, и обогатили их, выработав свою богатейшую культуру, роль которой в подготовке и созревании европейского Возрождения трудно переоценить. Многие трактаты древнегреческих ученых и мыслителей дошли до нас только в их арабских переводах…»
В VIII–IX веках, когда Европа пребывала еще в полуварварском и дремотном состоянии, в Багдаде открылись уже первые настоящие аптеки, было налажено широкое производство бумаги для книг и открыт (при ал-Мамуне) Бейт ал-Хикма — Дом Мудрости — своеобразная академия средневекового Востока.
После смерти ал-Мамуна между его преемниками начались бесконечные раздоры. Сменявшие друг друга на троне халифы часто становились жертвами дворцовых интриг, погибали от яда или кинжала. Замученный непосильными налогами и поборами, народ не раз брался за оружие, поднимаясь против произвола верховных властей. Усиливались и сепаратистские настроения. Уже к концу X столетия от гигантского государства Аббасидов отделились Египет, Марокко, Алжир, Тунис и Иран. В 1055 году Багдад захватили и разрушили турки-сельджуки. Спустя два столетия, в 1258 году, полчища татаро-монголов во главе с ханом Хулагу подвергли столицу халифата страшному опустошению: все, что могло гореть, было сожжено, а река Тигр на многие километры стала белой от рукописей из разграбленных библиотек. По приказу Хулагу был казнен и последний аббасидский халиф — ал-Муста-сим. В конце XIV века город захватил и в очередной раз сровнял с землей жестокий Тамерлан, а впоследствии, в XV–XVI веках, Багдад стал объектом бесчисленных нападений со стороны набирающих силу турок-османов и соседней персидской державы.
Город халифа ал-Мансура находился, по сведениям летописцев, на западном берегу Тигра. На восточном же берегу несколько позднее возник многолюдный торгово-ремесленный район — Рустафа. Однако время, периодические разливы Тигра и опустошительные вторжения чужеземных завоевателей привели к тому, что первоначальный Багдад — Мединат ас-Салям — ныне полностью исчез с лица земли. И мы даже не знаем точно, где проходили его границы. Но зато на восточном берегу Тигра, в старом районе Рустафа, уцелело немало архитектурных памятников, относящихся к более позднему периоду эпохи Аббасидов — к XI–XIII векам.
Самым ранним из сохранившихся сооружений этого рода по праву считаются крепостные ворота Баб-ал-Вастани, построенные халифом ад-Мустаршидом в 1119 году. Ворота находятся в восточной части города, за районом Шейх-Омар. Когда-то они были важной частью мощных оборонительных укреплений, в настоящее время полностью исчезнувших. До наших дней уцелел лишь массивный мост, сложенный из обожженного кирпича. «Этот мост, — указывают О. Ковтунович и С. Ходжаш, — шел от крепостной башни через широкий ров и заканчивался сохранившейся до нашего времени круглой башней на другом берегу рва. В эту башню-ворота под косым углом вела широкая, постепенно поднимавшаяся примерно на три метра… дорога, выложенная плоским четырехугольным кирпичом… По обеим сторонам входа в башню — стилизованные рельефные изображения львов. Стены выступающей полукругом башни имеют две линии узких бойниц. Под кромкой башни вьется вязь арабской, плохо сохранившейся надписи… Предельная простота и лаконичность форм, строгость конструктивного решения, почти полное отсутствие орнаментики придают этому памятнику средневековой арабской архитектуры суровый и строгий вид».
В северо-восточной части Багдада, довольно далеко от центра города, находится мечеть Абу Ханифа (ал-Аазамия). Сама мечеть — многократно перестраивавшаяся и дошедшая до нас в довольно поздней форме — интереса не представляет. Но в ней расположена гробница имама Абу Ханифа — современника ал-Мансура и активного участника первоначального строительства Багдада.
Сохранилась в Багдаде и могила современника халифа Харуна ар-Рашида — шейха Маруфа ал-Кархи. Гробница шейха находится на старинном кладбище, расположенном на западном берегу Тигра, внутри мечети, возведенной в 1215 году, но с тех пор много раз менявшей свой облик. Сейчас мы видим неказистое, приземистое сооружение с двумя куполами — большим и малым. Но ощущение того, что стоишь перед прахом современника знаменитого халифа из «Тысячи и одной ночи», и общее очарование окружающего пейзажа (каменные темные надгробия бесчисленных могил с вязью арабских надписей, зелень пальм и многоцветье майоликовых облицовок мечети) производят сильное впечатление.
В центре города, на восточном берегу Тигра, на фоне маловыразительных современных зданий резко выделяется обширный ансамбль так называемого Аббасидского дворца, построенного в начале XIII века. Впрочем, дворцом это здание можно назвать лишь условно,’ поскольку точное его назначение неизвестно. Есть даже мнение, что здесь находилось какое-то средневековое учебное заведение. Во всяком случае дворец сохранил все черты, типичные для позднеаббасидской архитектуры.
«Все помещения… — пишут О. Ковтунович и С. Ходжаш, — выходят в большой прямоугольный внутренний двор… Центральный и боковой фасады… членятся на два этажа. Нижний составляют галереи, на столбы которых опирается внешняя стена второго этажа с резко выделяюшимися на ее фоне глубокими нишами, образованными стрельчатыми арками. Посреди восточного фасада расположен большой айван… Арки нижнего этажа обрамляют входы во внутренние помещения… Каждая арка оформлена выложенной из кирпича прямоугольной рамой. Треугольники, образованные стрельчатой аркой и прямоугольной рамой, заполнены резным орнаментом в виде шестиугольников или треугольников. Орнамент выполнен из светло-коричневой глины и напоминает цветом и тонкостью исполнения резьбу по дереву».
В самой сутолоке современного багдадского базара находится еще один архитектурный шедевр эпохи Аббасидов — школа (медресе) ал-Мустансирия, построенная в первой половине ХIII века тридцать шестым халифом — ал-Мустансиром. Этот правитель, всемерно покровительствовавший развитию науки и искусства в стране, по свидетельству современников, не пожалел для строительства школы огромной по тем временам суммы — 700 тысяч золотых динаров. Арабские исследователи наших дней с полным правом рассматривают ал-Мустансирию как первый в мире университет, так как там, кроме различных направлений ислама, изучали и светские дисциплины — филологию, философию, грамматику, арифметику, алгебру, механику и медицину. Количество учеников школы в период ее расцвета доходило до 150 человек. А в хранилищах ее библиотеки насчитывалось свыше восьми тысяч рукописных книг. Даже монголы, захватившие и разграбившие Багдад в 1258 году, пощадили это знаменитое учебное заведение. Упадок ал-Мустансирии начался с разгрома ее Тамерланом в конце XIV века и вскоре завершился полным ее закрытием и разрушением.
То, что мы видим сейчас на пыльном берегу Тигра, — результат нескольких реставраций. Первая из них была произведена при османском султане Абдель-Азизе в 1825 году. Однако окончательно привели здание школы в порядок лишь в 1962 году, к 1200-летнему юбилею со дня основания Багдада.
Вход в ал-Мустансирию находится на узкой и тесной улочке ал-Харадж — составной части сука — и представляет собой глубокую нишу на глухом кирпичном фасаде. Ниша украшена тонким резным орнаментом и узорной арабской надписью, под которой едва видны небольшие ворота. Само здание школы прекрасно описано О. Г. Герасимовым: «Внутри, за высокой оградой, находится небольшой дворик с бассейном. На каждой стороне прямоугольного здания встроена высокая стрельчатая ниша (айван) с роскошным сталактитовым сводом и фасадом в форме ломаной в центре арки, украшенной геометрическим орнаментом. Этот архитектурный тип четырехайванной мечети, классическим образцом которого считается школа ал-Мустансирия, сложился на основе традиций ирано-сасанидского зодчества. По обе стороны от каждого ай-вана на уровне первого и второго этажей расположены кельи студентов. На верхнем этаже они выходят в коридор, протянувшийся вокруг всего здания, а внизу — прямо во дворик или в узкие проходы с высокими стрельчатыми потолками… Все орнаменты выполнены на алебастровой штукатурке и производят впечатление замысловатого узора».
Можно добавить, что ранее посередине внутреннего двора школы находился фонтан, вода в который подавалась из Тигра с помощью огромного водоподъемного колеса, а на внешнем фасаде здания, над входом, были установлены часы, сделанные багдадским мастером Нур ад-Дином. И хотя далеко не все части ал-Мустансирии полностью сохранились до наших дней, она и поныне имеет около ста комнат и залов разной величины. В целом архитектура и оформление школы поразительно близки расположенному неподалеку Аббасидскому дворцу.
К XIII веку относится и гробница Зумурруд Хатун — жены халифа ан-Насира. Гробница расположена на западном берегу Тигра, на старинном кладбище, вблизи полотна железной дороги Берлин — Багдад — Басра. Самое поразительное, что народная молва до сих пор называет этот мавзолей гробницей госпожи Зубайды, то есть жены Харуна ар-Рашида, умершей за четыре столетия до Зумурруд Хатун. «Среди множества скромных, похожих друг на друга как две капли воды кирпичных могил мавзолей Зумурруд Хатун выделяется своими размерами и формой. Он представляет собой восьмигранное здание из обожженного кирпича, расчлененное на два яруса. Нижний украшен неглубокими нишами. Мастера-каменщики, используя кирпичи разных размеров и помещая их под разными углами, украсили стены мавзолея, особенно в верхнем ярусе, искусным геометрическим орнаментом. Фигурная кладка стен сочетается во многих местах с лепными украшениями из терракоты. Над этим зданием возвышается высокий продолговатый купол, напоминающий по своей форме гроздь сот. Каждая такая сота имеет в верхней части отверстие, через которое внутрь гробницы проникает свет, освещающий… мраморное надгробие».
Этими словами, взятыми из книги О. Ковтуновича и С. Ходжаш, мне и хотелось бы закончить описание архитектурных памятников аббасидского времени, уцелевших в Багдаде до наших дней.
Однако мой рассказ о путешествии в далекое прошлое иракской столицы будет неполным, если не упомянуть о знаменитой Золотой мечети ал-Казимейн, расположенной в северо-западном пригороде Багдада. Она окружена со всех сторон лабиринтом плотно застроенных узких и грязных улиц, базарных рядов и пыльных площадей. И на этом унылом и сером фоне мечеть действительно кажется каким-то фантастическим, неземным видением, сказочным райским дворцом. Ее здание увенчано двумя близко расположенными тяжелыми золотыми куполами, а по краям мечети вздымаются ввысь тонкие стройные силуэты четырех минаретов со сверкающими на солнце золотыми башенками. Стены выложены голубыми изразцами, соперничающими по глубине красок с синим южным небом. Мечеть ал-Казимейн — один из наиболее почитаемых религиозных памятников мусульман-шиитов. Здесь погребены два духовных вождя шиитов — имам Муса и его внук, имам Казим ал-Джавад. Мечеть над этими священными гробницами была возведена лишь в XVI веке и с тех пор многократно перестраивалась, пока не приняла настоящий вид. Особенно большие изменения были произведены в 1813 году, когда позолотили оба купола и часть минаретов, а потолок гробницы покрыли золотом, эмалью, цветным стеклом и кусочками зеркал, деревянные двери заменили серебряными. В 1906 году над могилами имамов был воздвигнут массивный серебряный саркофаг. Пройти внутрь и посмотреть на все это великолепие не мусульманину практически невозможно. Поэтому мы довольствовались лишь внешним осмотром здания мечети, обойдя ее кругом.
Весной 1985 года в столице Ирака часто бушевали сильные ветры и песчаные бури. В такие дни, бродя по улицам города, окутанного облаками слепящей желтой пыли, можно легко представить себе и общий облик Багдада эпохи халифов, и наиболее величественные из его архитектурных сооружений — дворцы, мечети, бани, базары, школы и мосты. Но когда ветер внезапно стихает, а воздух вновь становится прозрачен и свеж, миражи прошлого быстро исчезают, и перед вами вместо призраков Али-Бабы и Синдбада-морехода возникает панорама современного города-гиганта, широко раскинувшегося по обеим берегам полноводного Тигра.
Багдад сверкает огнями новых роскошных гостиниц, фешенебельных ресторанов и жилых домов. Великолепные автодороги, эстакады, туннели и развязки опоясали весь город. Построен новый, ультрасовременный аэропорт. Возведены многочисленные здания, банки, учреждения. Вместо прежних шести уже двенадцать мостов соединяют теперь речные берега. Но следы прошлого еще хорошо видны здесь буквально на каждом шагу. Налицо живая связь времени, преемственность поколений. Так было раньше, так будет и впредь. Вечный город всеми своими помыслами устремлен теперь в будущее. Но когда глубокой ночью гаснут на улицах огни фонарей и реклам и Багдад засыпает, утомленный заботами прошедшего дня, он видит чудесные сны о блестящих халифах и мудрых визирях, томных красавицах и пронырливых купцах, храбрых воинах и отважных путешественниках, воспетых в бессмертных сказках «Тысячи и одной ночи».