ть, чтобы заставить дать слово никогда больше не видеться с этой женщиной. В итоге д’Артаньян написал возлюбленной письмо; в нем он корил себя за то, что вынуждал ее губить ее репутацию, и выражал пожелания, «чтобы она никогда не разделяла своих милостей с кем-то другим, кроме ее мужа». К письму д’Артагньян приложил «половину своих денег»; насколько велика была эта сумма, он не сообщает.
Получить такое благопристойное письмо от семнадцатилетнего любовника было для трактирщицы жестоким ударом. Она просила, умоляла, настаивала, но все было напрасно. Муж, с которым она помирилась, умер спустя несколько месяцев после выхода из тюрьмы. Молодая вдова вновь попыталась наладить отношения с д’Артаньяном, но наш герой, дав слово командиру, был тверд и неколебим. Тогда трактирщица, отнюдь не отличавшаяся кротостью мадам Бонасье, решила отомстить. За ней давно уже ухаживал некий капитан швейцарских гвардейцев, которого д’Артаньян в свое время отвадил с помощью своих друзей. Теперь она выказала швейцарцу расположение и обещала выйти за него замуж, если он избавит ее от человека, в связи с которым ее несправедливо обвиняли. Капитан согласился устранить препятствие, но сам рисковать не стал, а послал на ответственное задание двоих людей из своей роты. Те подстерегли д’Артаньяна в темном переулке и инсценировали пьяную ссору, перешедшую в сражение на шпагах. К счастью для д’Артаньяна, на помощь ему подоспели горожане, которые длинными палками прогнали нападавших. Несмотря на то, что попытка оказалась неудачной, капитан потребовал от дамы вознаграждения, обещая, что его солдаты вскоре закончат дело. «Так как она видела его столь настойчивым, то подумала, что он заслужил быть вознагражденным, — вспоминал д’Артаньян — она вышла за него замуж в соответствии с его желанием; но когда он получил ее в качестве собственной жены, он рассудил, что было бы весьма некстати обременять себя убийством ради любви к ней… Вот как закончились мои первые любовные приключения в Париже — я был счастлив тем, что удержался здесь, а все произошедшее со мной сделало меня более мудрым».
Возможно, именно в это время Ришелье удалось избавиться от Тревиля. По словам Таллемана де Рео, шпионы донесли кардиналу, что якобы однажды Людовик XIII, указывая на Тревиля, сказал: «Вот человек, который избавит меня от Кардинала, как только я этого захочу». «Кардинал подкупил его кухарку; говорят, будто ей платили четыреста ливров пенсии. Кардинал ни за что не хотел оставлять подле Короля человека, которому Король так доверяет; господин де Шавиньи был избран Кардиналом, чтобы уговорить Короля прогнать Тревиля. Король весьма смиренно сказал ему: «Но, г-н де Шавиньи, поймите же, что это может пагубно отразиться на моей репутации: Тревиль хорошо мне служил, он носит на теле рубцы — следы этой службы, он мне предан». — «Но, Государь, — ответил г-н де Шавиньи, — поймите также и вы, что Кардинал тоже хорошо вам служил, что он предан, что он необходим вашему государству, что не подобает класть на одни весы Тревиля и его». — «Как, г-н де Шавиньи, — воскликнул Кардинал, которому тот докладывал о своей беседе. — и это все. чего вы добились от Короля? И вы ему не сказали, что это необходимо? У вас закружилась голова, господин де Шавиньи, голова у вас закружилась». Шавиньи тут же поклялся Кардиналу, будто он сказал Королю: «Государь, это необходимо сделать». Кардиналу было отлично известно, с кем он имеет дело. Король опасался бремени ответственности и. кроме того, боялся, как бы Кардинал, занимавший почти все посты, не сыграл с ним скверную шутку. Словом, Тревиля пришлось прогнать».
СМЕРТЬ РИШЕЛЬЕИ ЛЮДОВИКА XIIIРЕГЕНТСТВОАННЫ АВСТРИЙСКОЙ
28 ноября 1642 г. у Ришелье наступило резкое ухудшение; врачи признали гнойный плеврит. Он неоднократно терял сознание. но пытался работать; его дважды навещал король. Скончался кардинал 4 декабря 1642 г., «через два месяца и двадцать два дня после того, как послал на смерть Сен-Мара» (Д’Артаньян).
Характеризуя Ришелье, писали: «Он творил добро по склонности, а может быть, по велению здравого смысла во всех случаях, когда выгода не толкала его ко злу, творя которое он его ясно сознавал. О благе государственном он помышлял лишь в пределах отпущенного ему земного срока, по никогда ни один министр не прилагал больших стараний, чтобы внушить окружающим, будто он печется о будущем». Сам Ришелье говорил, что сочинение стихов доставляет ему больше удовольствия, чем занятия государственными делами.
Любовные связи Ришелье не соответствовали его положению, «потому что одним предметом любви его была Марион Делорм, едва ли не продажная девка, предпочитавшая ему Де Барро, а другим г-жа де Фрюж, которую ныне называют старухой и не пускают далее задних комнат. Первая приходила к нему по ночам, он сам также по ночам навещал вторую, которая уже в ту пору за ненадобностью брошена была Беки и гемом».
«Месье Кардинал де Ришелье, — пишет в своих мемуарах д’Артаньян, — был наверняка одним из самых великих людей, когда-либо существовавших не только во Франции, но и во всей Европе. Однако, какими бы прекрасными качествами он не обладал, у него имелись и кое-какие дурные; например, он слишком любил мстить и чересчур господствовать над знатью, с могуществом столь же абсолютным, как если бы он был самим Королем. Вот так, под предлогом возвышения королевской власти на самую высокую ступень, он настолько возвысил свою собственную, пользуясь его именем, что опостылел всем на свете…
Власть, так сказать, абсолютная, какую Кардинал де Ришелье приобрел при дворе, во всякое время порождала большое число завистников, особенно среди высшей Знати, потому что, возвышаясь над ними, он умело втягивал Короля и Государство в свои дрязги. Этот Принц, кто был так добр, как мало прозорлив, с удовольствием видел, как под предлогом установления Верховного могущества в его Королевстве мало-помалу губили всех способных воспротивиться ему их влиянием и их благоразумием».
Д’Артаньян признает, что политика Ришелье способствовала росту французского могущества. «Если уж говорить всю правду, то давно уже дела Франции не находились в таком добром состоянии, в каком они были тогда. Ее армии со стороны Германии действовали великолепно вплоть до самого Рейна; они взяли Бризак и захватили весь Эльзас, в Италии — Пиньероль, и во Фландрии — Аррас».
В том же 1642 году, когда умер Ришелье, в Кельне в возрасте 69 лет скончалась мать Людовика XIII Мария Медичи, а в заокеанской колонии Новая Франция (современная Канада) был заложен город Монреаль.
Людовик XIII воспринял смерть главного министра со смешанным чувством облегчения и тревоги. Он решил никем не замещать умершего кардинала, и многие были этим очень удивлены. «Но он подумал, что посредством учрежденного им Совета справится со всеми вещами; главное, если Государственные Секретари пожелают исполнять их долг. Среди них было двое достаточно способных, а именно Месье де Нуайе и Месье де Шавиньи, но что касается двух других, то они немногого стоили, и не следовало особенно рассчитывать на них» (Д’Артаньян).
Итак, Людовик XIII попытался делать то, чего практически никогда не делал раньше — править самостоятельно. «Богу было угодно, — говорилось в королевской декларации, — призвать к себе кардинала де Ришелье. Я принял решение сохранить и поддерживать все установления, принятые в течение его министерства, продолжать все проекты, выработанные при его участии как во внешних, так и во внутренних делах, не внося в них никаких изменений. Я сохранил в моем Совете тех же людей, которые там уже служили, и призвал к себе на службу кардинала Мазарини, в способностях и верности которого я имел возможность убедиться». Впрочем, проявление собственной воли король ограничил тем, что выпустил из тюрем нескольких вельмож и сам занимался корреспонденцией. «После смерти кардинала де Ришелье Король очень радовался, получая сам письма и депеши. Он говорил, что у него никогда не будет фаворитов среди гвардейцев. К г-ну Нуайе он проявлял как будто большую привязанность, чем к кому-либо другому; когда королю нужно было что-либо делать, а г-на де Нуайе при этом не было, он заявлял: «Нет, нет, подождем голубчика» (Таллеман де Рео).
Шавиньи, которого Анна Австрийская не выносила как приспешника Ришелье, столкнулся с конкуренцией со стороны Мазарини, которому Анна, по выражению д’Артаньяна, «широко распахнула душу». «Этот человек был хитер и ловок, втерся туда огромной услужливостью и бесконечно повторяемыми заверениями в своей полной преданности ее службе, вопреки и против всех, не исключая даже самого Короля…
Кардинал рисковал немногим, безоглядно обещая ей столько вещей разом. Он видел, что Король умирает, и нет ни малейшей надежды вылечить его от медленной лихорадки, подтачивавшей его долгие годы. Его тело не было больше ничем иным, как настоящим скелетом, и хотя ему шел еще лишь сорок второй год, он был доведен до такого беспомощного состояния, что истинный Король, каким он и был, желал бы смерти во всякий день, если бы это не было запрещено ему, как христианину».
Мазарини
Поскольку смерти короля ожидали в ближайшее время, борьба развернулась вокруг регентства. Анна Австрийская хотела остаться единственной регентшей при малолетнем сыне, а Гастон Орлеанский и некоторые другие стремились к созданию регентского совета. Итак, Анна искала поддержки у своего брата, испанского короля Филиппа III. Мазарини ухаживал за Анной и даже стал волочиться за ее любимой камеристкой, чтобы та влияла на королеву в нужном направлении, а Шавиньи сошелся с Гастоном Орлеанским, с которым прежде не ладил.
В декларации, составленной перед смертью Людовиком XIII (точнее, Шавиньи), король поручал регентство Анне, но при ней создавался Совет, куда должны были войти канцлер Пьер Сегье, кардинал Мазарини, Шавиньи и Бутийе. Такой совет очень сильно ограничил бы власть будущей вдовы. Король повелел зарегистрировать декларацию в Парижском парламенте, чему королева всячески препятствовала.