ор на ком-либо из пас? Мне лично представляется, что это невозможно. Я считаю, друзья, что надо нам всем вместе усердно искать самого лучшего наставника для себя самих…, а уж потом для мальчиков…». Да! Сократ даже убеждает своих друзей-содомитов пожертвовать своими привычками ради мужества, истины и диалектики, требуя: «Первым делом, первым делом должны быть вопросы, ну, а мальчики? А мальчики потом!».
Но если все точки зрения равноценны и допустимы, кроме одной и неизвестной — истинной), то зачем затевать обсуждения чего-либо? Уж лучше сразу открыть ворота троянскому коню методологического анархизма П. Фейерабенда; этот конь когда-то проржал великий принцип пролиферации: «Допустимо все» и «Делай все, что хочешь»[1].
Поэтому один из собеседников Сократа возмутился его поведением: «Я уж и всем заранее говорил, что ты не пожелаешь отвечать, прикинешься простачком и станешь делать все, что угодно, только бы увернуться от ответа, если кто тебя спросит». Действительно, затевать философскую дискуссию и самому уходить от высказывания собственной точки зрения — все это свидетельствует не только о научной несостоятельности субъекта, но и о какой-то скрытой его хитрости относительно целей самой дискуссии. Зачем и для чего затевать дискуссии, если заранее известно, что мудрость лишь у бога, что человек — ничто, что истина человеку недоступна, и что все точки зрения равноценны. Ответы мы дадим попозже.
Правда, Сократ чувствовал, что с основаниями диалектики не все в порядке. Отсюда его постоянные стремления отграничить диалектику как высшую науку от эристики как искусства спора. Сократ боялся стать «ненавистником всякого слова и рассуждения, как иной становится человеконенавистником, ибо нет большей беды, чем ненависть к слову».
Но и в данном случае Сократ больше думал об алиби своей будущей акушерской диалектики. Люди, ошибаясь друг в друге, становятся человеконенавистниками; слушая ошибочные рассуждения, люди становятся ненавистниками диалектики; а отсюда уже рукой подать до словоненавистничества. Предостережение не излишнее, ибо сама диалектика не объясняет того, откуда в ней бьет ручей, изливающий одновременно и сладкую и горькую воду противоположностей.
2. Вторую разновидность диалектики уже трудно назвать диалектикой, и разрабатывалась она главным образом учеником Сократа — Платоном. Речь идет об определениях понятий, о логике их движения в рамках родовидовых общностей. В этой диалектике демон Сократа почти не участвует, но терминологический контроль над нею все же установил.
Сократ был убежден, что именно логические умения различать вещи по родам и видам превращают человека из животного в нравственное, счастливое и разумное существо, способное даже к диалектике. «Да и слово «диалектика», — говорит Сократ у Ксенофонта, — произошло оттого, что люди, совещаясь в собраниях, разделяют предметы по родам. Поэтому надо стараться как можно лучше готовиться к этому и усердно заниматься этим: таким путем люди становятся в высшей степени нравственными, способными к власти и искусны-ми в диалектике». В логическом «искусстве диалектики… прежде всего надо познать истину относительно любой вещи, о которой говоришь или пишешь; суметь определить все соответственно с этой истиной, а, дав определение, знать, как дальше подразделить это на виды, вплоть до того, что не поддается делению».
Логическая диалектика выступает в качестве двух видов действия разума, совпадающих примерно с методами синтеза и анализа.
«Первый — это способность, охватывая все общим взглядом, возводить к единой идее то, что повсюду разрозненно, чтобы, давая определение каждому, сделать ясным предмет изучения». Это необходимо, чтобы «наше рассуждение вышло ясным и не противоречило само себе». Все ясно здесь, и диалектике делать тут нечего. Есть, например, множество прекрасных разнокачественных вещей, начиная от богов и кончая горшками: нужно найти единую идею, пронизывающую их содержание и объединяющую их всех в один род красоты. Идея «дерева» охватывает одним родом все деревья, отличая их от сидящих на них ворон, ожидающих сыра от Буша.
«Второй вид — это, наоборот, способность разделять все на виды, на естественные составные части, стараясь при этом не раздробить ни одной из них…». Идею дерево, например, нужно разделить на виды (липы, сосны, дубы и др.), выделить в ней отдельные предметные экземпляры, но не доходить в разделении идеи дерева до бревен, дров и палок.
Людей, умеющих согласовывать свой разум с родовидовыми законами мысли, Сократ продолжает называть диалектиками, хотя здесь требуется иной термин. Ведь фактически мысль здесь движется не по диалектике единства и борьбы противоположностей, а по триалектике: «род — вид — индивид». Диалектика здесь не отбрасывается, а подчиняется более высокому и сложному принципу тройственности, куда доступ для демонов и гениев всех мастей закрыт, ибо триада закрыта для воздействий ничто и небытия. Анализ и синтез сами по себе — это противоположности, но в составе триады они суть действия третьего начала — разума.
Этот перевод диалектики в форму троичности свершил Аристотель, погубив тем самым сократовского демона. Для Аристотеля диалектика не является последним словом мудрости в жизни и познании. Помимо двух противоположностей в бытии всегда действует еще и третье начало — материя, которая служит их субстратом. «Ведь у противоположностей материя одна и та же», — говорит Аристотель. В познании же «противоположности объемлются одним началом — разумом», который и кладет конец демону диалектики.
Вообще Аристотель диалектику, как и софистику, всерьез не воспринимал; для него это имитация, симуляция философии. «Диалектики и софисты подделываются под философов… Диалектика делает попытки исследовать то, что познает философия». Аристотель, правда, не исследовал источников диалектики; кто заинтересован в том, чтобы сделать ее образом и подобием философии, кто и как утверждает ее мнимую философичность в общественном и личном сознании. Он отказался даже от термина «диалектика» в логических исследованиях, хотя наличие противоречий, урегулированных и успокоенных в мысли, он не отрицал. Характерно, что роль вопросов в логической диалектике ничтожно мала; демоны-гении боятся логики.
3. В своем третьем облике диалектика, по Сократу, должна заниматься уже правильным установлением имен людей, вещей, богов. Поэтому «законодатель… должен делать имя под присмотром диалектики, если он намерен как следует установить имя». Сократ полагает, что в именах каким-то образом должна правильно отражаться сущность вещей, их божественные прообразы; путем к этой правильности, гарантом ее должна служить диалектика, вернее, демон диалектики. В Золотом веке он был не просто демоном, а «видемоном», т. е. существом, знающим все о ничто, но не знающим ничего о бытии и не сознающим ни своего знания, ни своего незнания.
Известно, что Бог даровал Адаму знание, получаемое через именование всего существующего. «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Быт. 2, 19). Под надзором и руководством Бога Адам дал названия всему существующему, даже ангелам. Эти имена соответствовали сути и логосам вещей и существ. Зная имена, можно было непосредственно знать вещи и посредством имен управлять ими в целях общего блага. Этот род познания человечество утратило и его не заменит никакая сверхточная терминология науки, которая лишена связи с внутренним смыслом познаваемых объектов.
Но и этот логосный вид познания, недоступный демонам и акушерской диалектике Сократа, они попытались присвоить себе. Только ничего здесь у них не получилось. Сократ не смог привести ни одного имени, которое бы точно соответствовало сущности поименованной вещи или же противоречило бы ей. И этот вид диалектики Сократа ведет ее адептов к всеобщей путанице и неведению относительно того, о чем идет речь вообще. Никакими вопросами и щипцами акушерская диалектика демона и Сократа не сможет доказать правильность имен вещей; неправильность тоже не сможет. А ведь какой шанс упущен! Ведь Сократ мог бы раскрыть для нас поначалу хотя бы тайну своего имени, тайну термина «диалектика».
Исторически эта разновидность диалектики тоже отказалась от своего двусмысленного имени и стала в православии имяславием, которое использует символические методы, оперирующие не двоичными («имя — вещь»), а троичными структурами мира и мысли («человек — имя — вещь»).
Итак, чему определенному учил Сократ? Ответить и трудно, и легко. Трудно, ибо пытался он исследовать все существующее, не приходя к определенным результатам и запутываясь в неразрешимых вопросах. Легко, ибо изучал он именно природу вопроса как специфически человеческого атрибута мысли. Как изучал? Посредством диалектики, которую он понимал то как вопросно-ответную форму рассуждения, то как метод правильного именования вещей, то как метод родовидового определения понятий. Но во всех этих своих вариантах акушерская диалектика Сократа оказалась абсолютно бесплодной, не принеся ни одного плода мысли, ни здорового, ни больного, растянув сам процесс рождения мысли на века, а, точнее, подменив мысль ее родами. Нельзя найти у Сократа ответа ни на один вопрос; нельзя найти у него родового признака диалектики, и даже, занимаясь правильным именованием вещей, его диалектика не смогла раскрыть того, в чем именно заключена правильность самого термина «диалектика». Все диалектические исследования Сократа завершались всеобщей путаницей, с чем он собственно сам соглашался без всякого стеснения, а даже с гордостью. Мысль, разум, сущность вещей, знания акушерская диалектика Сократа подменяла вопросами о том, что есть мысль? Что есть разум? и т. д. Неосознанно Сократ все существующее превращал в символ одного безответного вселенского вопроса, обращенного неизвестно к кому. Демон с помощью Сократа все-таки достиг своей цели, сведя все цели человека к бесцельности ничто.