ьным теплом в зависимости от того, какое время года расположилось в оконной раме.
Вычурность – парадокс формы, парадокс – маленькое глазастое существо, вожделенно закусившее нижнюю губу.
Самое замечательное Слово на свете – «прогулка», самое скучное слово на свете – «хорошее», самое веселое слово на свете – «дятел», самое неудобное слово на свете – «сковорода», потому что человеку с явными признаками вырождения на лице никогда не поставить его во множественное число.
И неважно, приятное у тебя лицо или нет, какой у тебя характер, труслив ты или отважен. Все это совершенно неважно! Бог водит рукой твоей, и выбор его случаен.
Город окунается в сумерки, в окнах зажигается свет, и поэтому, особенно весной и летом, а также ранней осенью, создается на улицах некоторое подобие уюта. В переулках гуляют манящие ароматы, доносятся из открытых окон обрывки темпераментного диалога из идущего в это время очередного телесериала, по пустым улицам не спеша продвигаются в поисках друг друга бродячие коты и поэты – в общем самая что ни на есть благодушная, немного баюкающая картина угасания жизни. Еще два-три часа, и почти все займут горизонтальное положение и пробудут так до утра.
Ты будешь носить свою рожу до самой смерти, да к тому же со временем она будет только меняться к худшему. Хорошо, если рожа – ничего, а если нет?!
В общем, наплюй, потому что все равно, а если все равно – то какая разница, а если нет разницы, то и мыльный пузырь – полезная в хозяйстве вещь, потому что надолго не занимает места!
Они мне сказали: «Пойдем, мол, кофейку выпьем, посидим». Они почему-то оба ушли на кухню, хотя с кофе мог бы справиться и кто-нибудь один. Что-то там не заладилось – это ясно.
Я сижу в кресле и жду. Я понимаю, что надо бы потихоньку смыться, но неудобно как-то. Мне, наконец, удалось нащупать в кармане использованный троллейбусный билет, который через несколько минут превратится в моих пальцах в продолговатую твердую трубочку.
Когда-то было время – были дела. Зеленая трава, нежно-голубое небо, желтое солнце. В воздухе копошились насекомые, порхали бабочки, жужжали жуки, повсюду на ветвях сидели птицы и переговаривались.
Я сижу и жду. Листаю старый журнал, в котором от каждой фотографии веет чистотой, аккуратностью, хорошим вкусом, европейским чувством меры, призывающим к тому, что лишнего тратить не надо.
Реклама духов. Девица с жемчужными зубами, умело улыбаясь, держит в руках огромный флакон с надписью. Тарелка, наполненная дымящейся снедью, рядом с которой лежат сырые неочищенные овощи, из которых приготовлена эта вкуснятина. Реклама белья. Женского. Мужского. Детских вещей. На фоне лазурного моря целующаяся парочка, рядом с которой возвышается гигантский запотевший стакан, наполненный каким-то золотистым зельем. В кружочке надпись.
Все! Больше я ждать не могу!
Привет, камарады.
Повелевать талантами, дарить и отнимать у них надежду, когда нужно – тянуть время, вызывая ярость и бешенство, упиваться своей властью над ними, каждый раз ходя по лезвию бритвы, потому что каждый талант в душе – безумец. Что может доставить большее удовольствие человеку азартному, развращенному сознанием собственной немощи, лысеющему, стареющему, болеющему и никем не любимому, дотлевающему в старой, полуразвалившейся крепости своих дней?
Что может быть завлекательнее тараканьих бегов высоколобых маньяков? Что может опьянять больше, чем сознание, что ты устроитель бегов и каждый из соревнующихся привязан за лапку ниточкой, и твои пальцы держат сотни таких ниточек, и тебе ничего не стоит малейшим, ничтожнейшим движением загнать всех рысаков назад в спичечную коробку?!
Разводя руками, киваешь на судьбу. Ты киваешь на нее, она кивает на тебя, словно девушка и роза, кивающие друг на друга. Нет спора, «никто не хочет быть самим собой».
На свету хочется щуриться, моргать почаще. На свету, на солнце приходит в движение каждый сантиметр твоего тела, и можно безошибочно ткнуть в себя пальцем, с восторгом повторяя: «А вот это – Я!»
Другое дело, когда находишься в своем доме. Там ничто не выделяет тебя из среды, в которой ты полностью растворяешься. Там, чтобы ответить на вопрос: «Да где же ты?» – приходится бесконечно шарить по углам, забираться черт знает куда и все равно потом отвечать наугад.
Поэтому мне лень, я не люблю, я не понимаю, зачем, кому это нужно, и вообще я ничего не смыслю, и не хочу, и не буду, и пусть все остается как есть.
В каждом роду или, иначе говоря, в истории каждой семьи обязательно должны быть и король-ленивец, и философ-алкоголик, и недалекий ворчун-портняжка, и буйнопомешанный, безалаберный герой-любовник, и покорная, исполненная терпения и добродетелей тетушка, и застрелившийся подросток, и несостоявшийся гений, и отпетый мерзавец, и праведник, питавшийся желудями, и старая дева, пережившая всех своих близких, – нужно всего по капле, чтобы получилась эта гремучая смесь, этот филиал сумасшедшего дома, который катастрофы по счастливой случайности посещают не так уж часто.
– Откройте рот.
Свет, металлический инструмент с тончайшим заостренным кончиком. Омерзительные кровавые плевки. Вызывающие рвотный рефлекс ватные тампоны. Стакан слабого марганцевого раствора на подставочке. Страшно.
Считай, что половина уже позади. Сейчас засунут в зуб какое-то остропахнущее лекарство, от которого немного защиплет язык.
– Сплюньте.
Надежда. Аккуратные пальцы лопаточкой размешивают на стеклянной матовой пластинке белый порошок. Больше больно не будет.
– Закройте рот. Идите.
В свободное время я коллекционирую идеи. Для этого я читаю книги, смотрю телевизор, слушаю радио. Органы чувств помогают мне в моем деле. Каждый раз, когда я нахожу идею, я выписываю ее на карточку, а затем расставляю карточки в алфавитном порядке. Раньше мне помогала моя жена. В данный момент моя коллекция насчитывает приблизительно четыре коробки.
Я наконец-то понял: меня не любит моя жена. Ну и черт с ней, если она такая гадина. Сегодня же скажу ей, что я догадался. И пусть потом доказывает – я ей все равно не поверю.
Стоит только углубиться, пустить корни в какую-нибудь плодородную почву, как сразу же немеет язык, холодеют руки и вообще возникает какой-то дискомфорт, нежелание двигаться, сонливость.
Немыслимое счастье, когда вдруг кровь опять начинает кипеть – от этого как-то согреваешься и включаешь пропеллер. Тут-то самое время присоединиться.
В комнате, над головами почтенного собрания, висит сизое облако из перемолотых фраз, кивков, почесываний, посапываний, шумных медленных выдохов. Страшно, что весь этот духовой оркестр рухнет на голову собравшимся и придется потом выносить повизгивающих от боли и потирающих травмированные места граждан. Опасна также страшная, превышающая санитарные нормы концентрация крылатых выражений, дубовых клише и застиранных истин, хотя каждый в душе конечно же был в состоянии…
Извергнув из себя потоки дурной энергии почтеннейшие расходятся по домам. Опустошенные, измочаленные, по-хорошему вспотевшие, возбужденные и потухшие одновременно.
Я хочу признаться в своей нежности к благородному собранию, напоминающему своим способом существования, что жизнь – это процесс, а не результат, великая суета и шум, а не тишина и молчание. И ничего, что этот водоворот затягивает в глубину, лишенную кислорода.
Каждый может считать себя очаровательным Карлсоном с трансплантированным пропеллером. Ведь теперь даже можно срезать кожу с задницы, пришить ее на лицо – и результат будет восхитительный.
Да здравствуют губошлепы, которые, вместо того чтобы травиться колбаской, отдаются другой пламенной, вулканической страсти. Жаль только, что у них с прическами дело дрянь.
Вонючая, с желтым отливом, весенняя кровь наполняет все тело каким-то синим ознобом, а голову безумными, кишащими, расползающимися во все стороны мыслями.
Эта кровь почти что негодна, от нее болят руки и ноги, слепнут глаза, но в душе рождается Страсть.
Стоишь голый, синий, дрожащий на каменном полу, стыдливо прикрываясь руками, и испытываешь кромешный ужас перед семиголовой, огнедышащей страстью, рожденной гнилой кровью, отсутствием витаминов, воспаленным сознанием.
В душе или пустота, темнота и отчаяние, или свет, легкость и маниакальная веселость.
Лезут волосы, обламываются ногти, бросает то в жар, то в холод – это шалит гнилая кровь, пьяное, перебродившее зелье, настой из продремавших всю зиму корней и едва показавшихся из почвы молодых трав.
Мимо сонно проползают троллейбусы, автобусы, мелькают светофоры, и ты, раскачивая языком уже начавший шататься зуб, стоишь и ждешь, когда раскрасневшиеся витрины плюнут тебе в рожу все запасы морских камешков и облезлых пластмассовых надписей.
Все это восхитительный праздник гнилой крови, и куда тоскливее, просыпаясь утром, осознавать, что сегодня тебе исполняется семьдесят пять, и гнилая кровь уже никогда больше не подарит тебе безудержной разговорчивости, а только прокисшее дыхание, полиэтиленовые глаза и полное отсутствие аппетита.
Включи мотор и катись. Нажми на кнопку и заиграет. Дерни за веревочку и откроется.
Мы начали работу во вторник, продолжили в среду и окончательно покончили к середине дня в субботу.
Мне больше уже ничего не хотелось, ни есть, ни спать, ни гулять, вообще ничего. Перед глазами были сплошные огромные пульсирующие буквы О или нули, – зависит от системы координат.
Меня стал мучить вопрос: а была ли жизнь на Марсе? Точнее, была ли до нас жизнь на Марсе? Где-то щелкнул выключатель, послышался звук пощечины, и потом кто-то очень быстро заговорил.
Мне стало совершенно ясно, что я очень спешу. Я бегу, поглядывая на часы. Я опаздываю. А ты смотришь на меня и ничем не хочешь мне помочь.
Да и можно ли помочь человеку, который спешит?