У дверей он обернулся. При виде восторженной толпы неприятное чувство исчезло. С нескрываемым презрением Наполеон оглядел разнаряженных людей. «И никого рядом, никого…»
Он кивнул начальнику штаба:
– Бертье, идем работать.
Потирая больной бок, Наполеон направился в рабочий кабинет. «Скорее в армию, только там можно все спасти, все исправить…»
V
Вечер того же дня в доме префекта парижской полиции.
– Люсьен, отстань, у меня ещё куча дел!
– Знаем ваши дела! Брось, Софи, ты все равно не успеешь примерить все свои побрякушки до прихода гостей. Надевай любые – тебе идёт все. Да, да, оставь вот это – будет очень хорошо…
– Много ты понимаешь!.. Разве эти серьги идут к голубому?
– И к зеленому, и к красному. Настоящие камни идут к чему угодно.
– Истинно мужская философия! И потом, они ненастоящие.
– Значит, я не узнал подарок нашего отца. О Софи, какую злую роль отводит тебе судьба – блистать в подделках!
– Не злословь, Люсьен. В том возрасте, когда отец дарил мне их, я не могла рассчитывать на большее. Теперь, слава Богу, он стал внимательнее к моим туалетам.
– Я не злословлю, сестренка. Я полон почтения к нашему родителю до такой степени, что лет через двадцать пять, когда у меня самого будут дети, даже охотно возьму на вооружение его золотое правило семейного благополучия: «Отец, который не будет скуп, будет нищ». Беда, однако, в том, что для детей одно равнозначно другому. Макиавелли был прав: француз больше скуп на свои деньги, чем на свою кровь.
– Может быть, отчасти это и так, но все равно не злословь.
– «Отчасти»!.. Ты не хуже моего знаешь, как часто наш отец бывает похож на Сганареля, который, когда бывал сыт, думал, что и вся его семья пообедала.
– Кто этот господин Сганарель?
– Прости, я забыл, что ты читаешь только романы госпожи Жанлис и госпожи Коттэн[37]. Кстати, напомни мне, которая из них возымела «Дерзкие желания»?
– Госпожа Жанлис. Так, значит, этот господин – какой-нибудь персонаж твоего несносного Вольтера?
– Почти угадала – Мольера.
– Мольера? Не помню… Нет, помню – это он у нас в таком синем переплете на верхней полке?
– Браво, завидная начитанность!
– Я никогда не беру оттуда книги… Но ради Бога, Люсьен, оставь в покое нашего отца и меня заодно. Как будто тебе не о чем больше поговорить. Скажи лучше, чего ты ждешь от жизни, ведь летом ты закончишь лицей и нужно будет что-то решать.
– Чего я хочу? Я хочу независимости. Ах, Софи, как я хочу независимости! В этом доме никто не хочет замечать, что я уже взрослый, что я умен, смел, что у меня есть характер. Чтобы зажить самостоятельно, мне не хватает лишь безделицы – денег. Знаешь, Софи, на свете есть такие счастливчики, которые при рождении получают наряду с естественными правами человека ещё и кругленькую сумму ренты. Таким образом, к прочим врождённым способностям благосклонная судьба сразу добавляет им ещё одну – покупательную. О, Руссо ошибался, отрицая врождённые способности! Нужно ли доказывать, насколько такая врождённая способность выделяет счастливого младенца из круга более отсталых сверстников!.. Но оставим в покое деньги, они приобрели для меня все свойства вещей метафизических, а я не люблю беседовать на туманные темы. Пока что я вижу, что отец распоряжается мной по своему усмотрению, и это бесит меня. Мне следовало родиться первым, Софи, – тогда мне было бы уже девятнадцать и я целых два года жил бы самостоятельно.
– Но чем бы ты занялся?
– Откуда я знаю?.. Писал бы стихи, путешествовал, стал бы адъютантом императора – какая разница! Я способен ко всему, кроме безвестности. Я добьюсь славы любой ценой, нужно только вырваться отсюда.
– Я тоже мечтаю об этом. Но мне труднее, чем тебе: выйти замуж не так просто, как достичь совершеннолетия.
– Как сказать! Ты не можешь выйти замуж последние три года, а я не могу достичь совершеннолетия уже целых семнадцать лет!.. К тому же ты все равно опередишь меня, Софи. Я почти уверен, что твой полковник Фавье сегодня попросит твоей руки.
– Ах! Глупости!.. А почему ты так думаешь?
– Ну, во-первых, сегодня он сопровождает императора в армию – а военные всегда признаются в любви перед отъездом в армию…
– Откуда ты знаешь?
– Читал военный устав… Не перебивай. Во-вторых, он ухаживает за тобой целых – сколько, два? – целых два месяца, и если он сегодня не сделает решительный шаг, то рискует уйти в отставку холостым.
– Ну вот ещё, он совсем не такой старый…
– Каким кажется? Ох, молчу, молчу, прекрати драться! Я ещё не сказал третью причину…
– Ну?!
– Если полковник забудет это сделать, то наш отец напомнит ему – он тоже знает, что вы целуетесь под лестницей, и не позволит после этого полковнику спокойно пасть на поле боя холостым.
– Я окружена шпионами!
– Для вашего же блага, мадемуазель, для вашего же блага. Злодею не удастся избежать венца. Так что подумай, в каких выражениях ты дашь своё согласие, или лучше прочти перед выходом соответствующую страничку у госпожи Жанлис.
– Ты разволновал меня, Люсьен… Так ты думаешь, что сегодня? Ах, пустое… Но знаешь, о чем я тебя хотела попросить?
– Сочинить вам мадригал? Или свадебную оду?
– Нет, ты должен купить мне карту Франции.
– Ого! Полковник ставит непременным условием знание географии?
– Дай мне сказать. Вчера у Мари Рокур, – она затащила меня к себе после маскарада, – я видела на стене большую карту Франции. Рокуры втыкают в неё булавки с разноцветными головками, которые обозначают войска. Очень интересно – сразу видно, где находятся враги. Эти Рокуры такие патриоты! Я тоже хочу знать, что происходит на границах.
– Конечно, я достану тебе карту, Софи. Только зачем тебе много булавок? Достаточно одной большой булавки, которая будет показывать тебе местонахождение полковника Фавье.
– Насмешник! «Разлука? Я не боюсь её, ведь ты не сможешь покинуть мое сердце», – говорит Матильда своему другу у госпожи Коттэн. Смейся, смейся, но только после того, как найдешь у своего Мольера что-нибудь столь же возвышенное… Лучше расскажи, что нового в городе и как ты встретил Новый год.
– Что нового? В Париже скоро нечего будет есть. Пока ещё можно достать самое необходимое и кое-какие сласти, но это все. Говорят, что в провинциях гавани забиты товарами, однако никто не хочет везти их в Париж… Я зашел в «Погреб»[38] – там дурно кормят, зато хорошо поят, – поэты не переносят плохого вина, оно убивает поэзию. Было, как всегда, весело… Дезожье[39] в своём председательском колпаке был уморителен и, Разумеется, пьян, как всегда… В этот раз он подражал одному строгому судье, который заснул во время слушания дела, а проснувшись, закричал: «Повесить его! Повесить!» – «Кого, ваша честь? Речь идёт о луге». – «Тогда скосить его! Скосить!» Умора!.. Я читал свои новые куплеты, послушай, кстати, и ты:
«Все, что в меру, – то и благо», —
Мудрецов завет простой,
И рубиновую влагу
Ты слегка разбавь водой.
Кубков стук с учёной речью
Чаще ты перемежай;
Не на всех рабынь под вечер
Взоры томные бросай,
И оставь вакханок юных,
Если в час ночных бесед
Пальцы тонкие на струны
Возлагает кифаред.
Всем понравилось, а тебе, Софи? Их даже успели переложить на музыку – получилось весьма недурно… Что ещё? Был Беранже, забавный тип. Я, кажется, рассказывал тебе о нем? Нет? Ну как же – он входит в моду. Старик в свои тридцать четыре – плешивый, бледный, длинные волосы по плечам… Он сам рассказывал, как в двадцать лет не записался в конскрипты, и это сошло ему с рук: никому не пришло в голову тащить его к военному комиссару – так он был стар на вид. Да я говорил тебе про него, вспомнила?.. Он опять читал свои куплеты – «Короля Ивето» и ещё кое-что, не для дамских ушей…
– Люсьен, прочти!
– Ты с ума сошла, я в ответе за твою нравственность перед полковником Фавье!
– Кто это говорит? Недоучившийся школяр!
– Нет, правда не могу, сестренка, – язык не поворачивается. Я попрошу у него в следующий раз переписать. Уповаю на то, что к тому времени ты будешь замужней дамой и я не растлю невинность… Кстати, Беранже говорит, что сочинял эти куплеты, чтобы развлечь своего больного друга, какого-то художника. Думаю, что его друг выздоровел – тут и мёртвый расхохочется!.. А знаешь, чем он объясняет откровенность своих сюжетов?
– Своей распущенностью?
– Это с его-то внешностью? Нет – своей гражданственностью.
– Как это?
– Говорит, что мысль, стесненная в выражениях деспотизмом цензуры, стремится перейти границы дозволенного. Представляешь – скабрезность как оппозиция! Каков?.. Он мне нравится – забавный малый.
– Ты так и просидел там всю ночь?
– Нет. Ты уже слышала, что на Тюильри завесили чёрным крепом знамя? Так вот, это сделали мы.
– Мы? Ты?
– Нет, Беранже. Но с нашей помощью.
– Ты не шутишь? Как это было?
– Ночью мы вышли подышать свежим воздухом – многим это было необходимо. На цоколе колонны Великой армии[40] мы увидели листовку роялистов, обращенную к союзникам: «Просят приходить скорее: колонна готова упасть». Беранже с каким-то бешенством сорвал её и стал вопить на всю улицу, что Наполеон предал свободу и что теперь, по его вине, страна вновь ляжет под Бурбонов. Дезожье и все мы успокаивали его, но он все кричал, что свобода в трауре и он, как поэт, должен объявить об этом всем. Дезожье возразил ему, что поэзия существует не для всех, а для избранных. «Тогда к черту поэзию! – заорал Беранже. – Отвлеките караул перед Тюильри, и я сделаю так, что утром все будут знать о том, что свобода в трауре». Мы подошли к гренадёрам, и я стал читать им «Балладу о толстухе Марго» Вийона: