Знание — сила. Фантастика (2006-2010) — страница 3 из 4

№ 1

Сергей АбаимовДве зелёные точки

Вождь поднял сухую, жилистую руку и бросил плод в один из зеленых шаров. Оранжевый сок потек по гладкой, бликующей поверхности.

— Ну, и что ты об этом думаешь? — спросил Джеймс.

— Что я могу думать? — пожал плечами Джордан. — Я знаю столько же, сколько и ты.

Что-то дрогнуло в воздухе. Сухой шелест, будто открыли банку с пивом. По команде вождя воины племени дружно швырнули плоды в промежуток между зелеными точками. Воздух загустел, неожиданно возникший из ничего рой зеленых шаров сомкнулся, скрыв летящие плоды, и исчез, оставив лишь две прежние изумрудные точки, словно два глаза, висящие над землей.

Представление закончилось. Воины подняли носилки с вождем и медленной вереницей потянулись в деревню.

— Пойдем еще раз поговорим с ними, — бросил Джеймс и, не дожидаясь ответа, быстрым шагом направился догонять воинов.

Джордан, пожав плечами, поплелся следом.

— Зачем вы делаете это?

— Так заповедано людьми со звезды, — многозначительно изрек вождь и ткнул пальцем с грязным ногтем в небо.

— Но мы тоже люди со звезды, — настырно произнес Джеймс. Вождь глянул на него и саркастически сморщился.

— Видимо, твой волосатый вид не вызывает в его воображении образ человека со звезды, — хихикнул сзади Джордан. Джеймс в ответ выставил увесистый курчавый кулак за спину, заставив напарника замолчать.

— Да, я видел вашу лодку… — прошамкал вождь. — Она и правда летает так высоко, как никакая птица. Но…

— Но что? — не вытерпел Джеймс.

— Но вы непохожи на людей со звезды. Легенды говорят, они были ростом выше самых высоких деревьев и могли превращать день в ночь, а солнце в луну. А вы… — вождь замялся, — вы выглядите как локо, — выпалил он храбро. На лицах воинов за его спиной появились улыбки.

— Что такое локо? — набычившись, спросил Джеймс.

— Локо — это воин, живший как женщина: хорошо евший, много спавший и никогда не бравший в руки лук, — спокойно пояснил вождь и с иронией глянул на побагровевшего Джеймса.

— Скажите нам лучше, — произнес Джордан, отодвинув рукой напарника, готового полезть в драку, — что такое эти ваши две зеленые точки?

— Ну, я же вам уже много раз объяснял, — поскучнел вождь, — что это страж врат семиух, оставленный людьми со звезды охранять их дом…

— Вот про дом поподробнее, — влез в разговор уже пришедший в себя Джеймс.

— Я ничего не знаю про их дом, — пожал плечами вождь.

— Ну, где он находится, как выглядит, как в него войти?

— Он далеко-далеко…

— На других звездах? — подсказал Джордан.

— Да нет, — отмахнулся вождь. — Он там, где могли бывать только люди со звезды. Это не здесь и не на других звездах, а по ту сторону земли, — старик топнул ногой по пыльной траве у себя под ногами.

— И как попасть туда? — спросил Джеймс.

— Дорогу туда знают лишь люди со звезды и семиух.

— А что он вообще такое, этот ваш страж семиух?

— Он везде и нигде. Он пожирает все, и от него некуда скрыться. Люди со звезды повелели нам кормить его, иначе он истребит все наше племя и все другие племена в округе. Хотя последнее было бы неплохо… — Вождь зевнул. — Я долго отвечал на ваши вопросы, — поскучневшим тоном произнес он, — теперь оставьте меня.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил Джеймс, когда они с напарником возвращались к кораблю.

— Слушай, ну что ты ко мне пристал! — огрызнулся Джордан. — Ничего я не думаю. Это была твоя дурацкая затея с покупкой координат планеты предтеч у этого мошенника с Бетельгейзе.

— Почему мошенника? — обиделся Джеймс. — Он ведь нас не обманул. Вон развалины их базы, — показал он рукой на виднеющиеся вдалеке каменные обломки.

— И что ты там нашел?

— Ну… — замялся Джеймс, — я сейчас как раз демонтирую какую-то хитрую штуковину…

— Видел я эту «штуковину». Что нам проку в груде ржавого железа! — махнул рукой Джордан.

— А вот я ее демонтирую, и тогда посмотрим, — Джеймс наподдал ногой круглый камень, запрыгавший по дорожной пыли. — Может, мы какую-нибудь новую технологию откроем. Кстати, чем шляться по округе, лучше бы помог мне, напарник.

— Вон тебе новая технология, — увел разговор в сторону Джордан и показал на два зеленых шара, висящих над оранжевой грязью тысячелетиями впитывавшегося в песок сока плодов. — Спектральный анализ мы делали? Делали. Нейтринограмму снимали? Снимали. Лазером по этой штуке стреляли? Стреляли. И результат?

— Это лучше ты мне объясни, какой результат, а то я результатов-то последних и не видел.

— Ага, в ржавой рухляди ковырялся, как последний барахольщик… — хихикнул Джордан и ловко увернулся от тычка в спину. — А результат такой, что нет внутри этих сфер ничего. То есть, наоборот, там есть что-то, что даже нейтрино отражает на сто процентов, а обычный свет поглощает, кроме зеленого.

— А такое вообще как, в природе бывает? — осторожно поинтересовался Джеймс.

— В том-то и дело, что нейтрино запросто могут прошить насквозь эту планету вместе с нами, а эти две сферы не могут.

— Знаешь, что я думаю, — Джеймс опять наподдал ногой все тот же многострадальный камень, на этот раз улетевший в кусты, откуда послышался крик какой-то птицы, — я думаю, что этот страж семиух-пу-стобрюх, или как его там, и есть вход на базу предтеч. Да и вождь сказал, что этот семиух является ключом…

— Ну, положим, про ключ он ничего не говорил, а сказал лишь, что семиух является стражем врат и знает дорогу. Но как ты собираешься повернуть этот ключ, если он даже нейтрино отражает? — с интересом спросил Джордан.

— А вот завтра увидишь, — гордо выпятив грудь, изрек Джеймс, и как напарник ни старался, не смог вытянуть из него больше ни слова.

— Что вы делаете? — грозно спросил вождь, когда на следующий день Джеймс на виду у всех воинов опрокинул корзину с запасенными плодами. Джордан при этом, недоумевая, стоял в стороне, пытаясь понять смысл действий напарника.

— Вы не поверили нам, что мы прилетели со звезд, — не менее грозно произнес Джеймс. — Так вы сегодня в этом убедитесь. Мы не позволим вам кормить вашего семиуха!

— Что вы не позволите нам сделать?! — вождь от ярости даже подскочил на едва не опрокинувшихся носилках.

— Мы не позволим вам больше кормить вашего семиуха, — ледяным тоном отчеканил Джеймс.

Вождь сделал знак рукой, и воины деревни стали потихоньку стягиваться вокруг Джеймса с Джорданом.

Джордан положил руку на кобуру с бластером, но его напарник оказался быстрее. Сверкнул луч, корзина с плодами хлопнула и взорвалась, словно перезревший огурец. Вождь пулей вылетел из носилок, брошенных воинами, и стремглав скрылся за ближайшими кустами. Жители деревни последовали его примеру, и вскоре на поляне стояли лишь Джеймс с напарником.

— Ну, и зачем ты это сделал? — недовольно спросил Джордан, отряхивая брызги плодов с куртки.

— Что сделано, то сделано, — пробормотал несколько смущенный Джеймс. — Честно признаться, я и сам не ожидал такого эффекта.

— Но вообще-то задумка интересная, — улыбнулся Джордан. — Единственную активность ключа-семиуха мы видели при его кормлении.

— Вот-вот! — воскликнул Джеймс, довольный, что напарник одобрил его идею. — Если его не кормить, то либо он весь вылезет из этих сфер, либо…

— Либо ничего не произойдет, — закончил за напарника Джордан.

— Может быть, это такое природное явление или какой-то механизм, срабатывающий в одно и то же время, а жители деревни приспособили его под свои легенды и начали кормить, о чем, может быть, этот семиух и не подозревает.

— Вот именно, — Джеймс хитро прищурился. — Нечто подобное я и предполагал.

К полудню, когда настало время кормления, воины деревни стали потихоньку стягиваться к двум сферам. Они робко несли новую корзину с плодами, но вынуждены были остановиться, когда дорогу им преградили Джеймс и Джордан с бластерами наперевес.

— Первый, кто пересечет эту линию, — Джеймс провел лучом по песку, оставив четкий дымящийся след, — будет убит на месте.

Воины робко отпрянули, вытолкнув перед собой носилки с вождем.

— Послушайте, вы не понимаете, — вождь уже не грозил, а просил: — Если семиуха не накормить, он сам пойдет искать себе еду. И тогда не спасетесь ни вы, ни мы и никто вокруг.

— Но мы тоже люди со звезды и уж как-нибудь сможем его остановить, — выпятил грудь Джеймс.

Вождь упрямо покачал головой и сделал воинам знак рукой. Те взяли в руки плоды и несмело подступили к дымящейся черте, проведенной на песке. Вот один из них переступил через нее, но, закричав, тут же отпрыгнул обратно, потирая обожженную ногу.

— Что ты делаешь? — тихо спросил Джордан.

— Спокойно, — произнес Джеймс, — я лишь немного пугнул его тепловым инфракрасным лучом на минимальной мощности.

Воин потирал ошпаренную ногу, остальные отодвинулись от черты и сгрудились у вождя за спиной.

— Вы умрете вместе с нами! — выкрикнул вождь. — Одумайтесь!

— Вы нас этим не запугаете, — хмыкнул Джеймс.

Вождь в ответ лишь покачал головой и опустился обратно на носилки.

Время шло, ничего не происходило. Тень от зеленых сфер медленно ползла по песку.

Внезапно в воздухе раздался хлопок. Одна из изумрудных точек заколебалась, выпустила длинный зеленый жгут и ощупала им воздух вокруг. Что-то темное мелькнуло из-за спины зазевавшихся Джеймса и Джордана и ударилось о зеленое щупальце. Это вождь метнул плод. Его воины подтянулись, собравшись сделать то же самое, но Джеймс провел лучом по толпе, и они бросились врассыпную, оставив носилки с вождем на земле.

Зеленый жгут обвился вокруг места, о которое ударился плод, ощупал воздух вокруг и, не найдя ничего, втянулся обратно в сферу. Хлопок — и больше над песком не висело ничего, исчезли обе зеленые точки, лишь оранжевая грязь выделяла это место среди окружающего песка.

— Мы все погибли, — произнес вождь, встал с носилок и медленно побрел в деревню.

Наутро вождь пришел сам. Оказалось, за ночь в деревне пропал один из воинов. Зеленые сферы окружили его — и человека не стало. Как выяснилось, больше всего вождя огорчило то, что это был воин, приставленный к его носилкам. Вождь грозил и требовал защитить его людей от семиуха, раз уж люди со звезды — это он произнес едким, желчным тоном — разбудили стража.

— Ну что ж, — Джордан, соглашаясь, кивнул головой. — Мы сделаем все от нас зависящее. Вот только, признаться, нам по-прежнему не ясно, что такое этот ваш семиух. Мы думали, что, когда он проснется, мы хотя бы увидим его. А так, — Джордан пожал плечами, — как можно бороться непонятно с чем.

— Я же вам говорил, — грозно свернул глазами вождь, — что страж врат здесь и нигде, тут и везде. Его можно увидеть только перед смертью.

— Но как он появляется, откуда? — спросил Джеймс.

— Оттуда, где дом людей со звезды. Это я вам уже тоже объяснял, — вождь скрежетал зубами от злости.

— А у вас ничего не осталось от людей со звезды? Книги, оружие, может быть, какие-то предметы, назначения которых вы не понимаете? — задумчиво поинтересовался Джордан.

Вождь бросил на него быстрый злой взгляд.

— Я же уже отвечал вам, что нет, — ледяным тоном произнес он. — Мы, как добрые соседи, позволили вам ковыряться в нашем храме, — вождь показал рукой на развалины, — а вы мало того, что все там разрушили, так еще и защитить нас не можете! — голос его сорвался на крик.

— Спокойно, спокойно, — Джеймс положил на плечо вождя руку, которую тот брезгливо стряхнул. — Мы обещали вам защиту — и вы ее получите. Наша лодка вместит все ваше племя, и мы перевезем вас, куда хотите — хоть на другую сторону вашей планеты…

— На другую сторону земли?.. — прошипел вождь. — Благодарю тебя, житель со звезды, но в подземное царство можно попасть и без твоей помощи. Один из моих воинов уже там очутился по твоей вине.

— Он имеет в виду загробное царство, — пояснил напарнику Джордан. — В их представлениях земля плоская.

— Ты неправильно понял меня, — поспешил поправиться Джеймс.

— Я предлагал перевезти твоих людей за далекие горы и моря, где семиух не найдет вас.

— Уходить с обжитой территории, которую мы так долго отвоевывали у соседей… — вождь погрустнел. — Да и там наверняка опять воевать придется. И это та защита, которую вы нам обещали?! Нет, чужеземец, мы останемся здесь! — он поднялся, плюнул на землю под ноги Джеймсу и медленно побрел к себе в деревню.

К обеду у входа на корабль выстроилась целая очередь. Вождь передумал оставаться, так как пропал еще один воин.

Жители деревни переселялись со всем своим имуществом. Кто нес курицу, кто вел за собой домашний скот. У входа на корабль грудой лежали грязные циновки, глиняные горшки и тюки непонятно с чем.

— Где я всех их размещу? — развел руки в стороны Джордан.

— В грузовом отсеке, где же еще, — пожал плечами Джеймс. — Я полечу низко и потихоньку, над верхушками деревьев. А скот пусть загонят в соседний отсек.

Длинная череда потянулась на корабль. Животные упирались, мычали и то и дело убегали обратно в деревню, волоча хозяев за собой на поводке. Женщины толкались и суетились, стараясь не забыть ни детей, ни поклажу. Воины долго препирались, кому и где надлежит разместиться по старшинству. В итоге самые уважаемые заняли места у иллюминаторов.

Наконец все устроилось. Скот загнали в один отсек, вещи и провизию сгрудили в другой.

— Пойду еще раз проверю, не забрался ли кто в машинный отсек, а то с них станется, — устало произнес Джеймс. Джордан в ответ лишь неопределенно махнул рукой из пилотского кресла.

В машинном было пусто, только мерцали огоньки системы управления активационной камеры. Джеймс проверил, задраена ли дверь в отсек со скотом, обошел все межпалубные переходники. Напоследок он решил заставить вождя пересчитать своих людей, а потом задраить дверь и в их отсек.

Но едва он ступил на грузовую палубу, как дикий крик заставил его остановиться. Многоголосый вопль сотрясал корабль, а затем прямо на Джеймса повалила толпа деревенских жителей с вытаращенными от ужаса глазами.

Его отпихнули в боковой проход. Мимо неслись воины с копьями, женщины, судорожно прижимающие к себе детей.

— Что там? — выдохнул из-за спины Джордан, прибежавший на крик.

— Не знаю… — Джеймс запустил руку в толпу и выловил одного из жителей, худого мужчину, безумно вращающего глазами.

— Что произошло? — Джеймсу пришлось тряхнуть его пару раз, пока тот обрел дар речи.

— Семиух там! — житель деревни махнул рукой в сторону грузового отсека. При этом он так рванулся прочь, что оставил в руке Джеймса лоскут одежды, а сам скрылся в толпе.

— Интересно, — бросил Джордан и припустил бегом обратно по коридору. Джеймс понял напарника — на грузовую палубу можно было пробраться в обход мчащейся толпы через запасную лифтовую шахту. Взглянув еще раз на несущихся по проходу жителей деревни, Джеймс побежал вслед за Джорданом.

Когда он догнал напарника, тот уже стоял у распахнутого люка грузового отсека.

— Никого… — выдохнул Джордан и осторожно ступил внутрь.

По всему полу валялись разбросанные копья, циновки и прочий хлам. Никого живого, ни малейшего движения.

— Знаешь, что я думаю? — спросил стоящий у переборки Джеймс, который никак не мог заставить себя переступить порог. — Я думаю, что никто из них больше не осмелится взойти на корабль.

— А значит, помочь мы им ничем не можем, — Джордан поежился, стоя над пустыми носилками вождя. — Может, стоит поднять корабль на орбиту? — бросил он быстрый взгляд на напарника.

— Вот выгрузим завтра это барахло, выгоним скот — тогда посмотрим, — Джеймс старательно прятал глаза.

— О'кей, — тихо произнес Джордан.

Джеймс проснулся от гулкого стука. Кто-то старательно барабанил по обшивке корабля. Натянув комбинезон, он спросонья выскочил в коридор, где столкнулся с взлохмаченным Джорданом.

— Это где-то снаружи? — недоумевая, спросил Джеймс. Они с вечера задраили все люки, решив оставить разгрузку корабля на завтра.

— Я думаю, что на одной из нижних палуб, — ответил Джордан и побежал к лифтовой шахте. Джеймс следовал за ним.

Они опустились на два яруса. Звук стал четче и шел из машинного отделения. Застыв перед переборкой, Джордан умерил дыхание, взглянул на стоящего рядом напарника и нажал кнопку открывания двери.

Зеленая когтистая лапа висела в воздухе. Вторая старательно отдирала панель системы терморегулирования. При появлении напарников из ничего возникла третья лапа, которая ткнула длинным когтем во внутреннюю кнопку закрывания двери. Переборка с шипением захлопнулась перед носом ошеломленных Джордана и Джеймса.

— Эта скотина разносит наш машинный отсек! — яростно прохрипел Джеймс.

— Похоже, завтрашний вылет откладывается, — холодно ответил Джордан. — Даже если все работает, я не решусь подняться на орбиту с таким пассажиром на борту.

Они вернулись на жилую палубу. По молчаливому согласию по каютам решили не расходиться и скоротали остаток ночи в общем салоне.

До утра продолжали раздаваться гулкие удары, заставляющие Джеймса то и дело ругаться шепотом. Однако с первыми лучами солнца все смолкло, зато в деревне по соседству поднялся неистовый переполох.

— Стартуем! — рубанул Джеймс рукой воздух и бросился в рубку. Джордан с нехорошим предчувствием побежал следом.

Вряд ли кто-либо назвал бы это рубкой. Вывороченные панели, вырванные с корнем обрывки кабелей. Все было тихо и мертво, ни одного огонька на приборах слежения.

Джеймс тихонько завыл и опустился на пол. Джордан безмолвной статуей застыл над ним.

— Должно быть какое-то средство, — напирал Джеймс. — Люди со звезды не могли оставить вас безоружными.

— Нет, у нас ничего нет. Это вы люди со звезды, вы должны знать, как усмирить семиуха, — тянул свое вождь. Разговор происходил в его шалаше, и старик в сотый раз отвечал одно и то же.

— Может быть, какие-нибудь старинные вещи, реликвии, назначения которых вы не понимаете?

— Нет, у нас ничего нет…

— Посмотри у вождя под циновкой, — вдруг раздался снаружи чей-то молодой голос. Вождь аж подскочил на месте, стремительно откинул полог, но там уже никого не было.

— Ну-ка, откинь циновку в сторону, — сурово произнес Джеймс и внушительно положил руку на приклад бластера.

— Нет! Не дам! — глаза вождя налились яростью, но Джеймс уже бесцеремонно оттолкнул его в сторону и шарил рукой под деревянным настилом.

— Что-то есть, — победно произнес он и вытянул на свет какую-то металлическую штуковину с множеством поблескивающих граней.

— Вот это да!.. — только и выдохнул Джордан.

— И что это? — с интересом спросил Джеймс, взвешивая металлический предмет на ладони.

— Это книга предтеч, — Джордан осторожно сгреб находку обеими руками у напарника и, не обращая внимания на протестующие вопли вождя, бросился к кораблю. — До сих пор были известны лишь две подобные книги — одна из развалин на Сириусе, другая — откуда-то с окраин Галактики, — объяснил он бегущему следом Джеймсу. — Из них-то и удалось расшифровать язык предтеч.

— А как эта книга работает? — заинтересованно спросил Джеймс. — Там внутри электроника?

— Модуляция электронных волновых полей. Как работает, насколько я знаю, так никто и не понял. Внешняя оболочка, которую мы видим, служит преобразователем.

— Преобразователем чего?

— Ну, я не знаю, — бросил на ходу Джордан, набирая код доступа и вбегая в корабль. — Я знаю, что если осветить эту штуку рентгеном, то обратно отразится кодированная информация.

Они полдня ремонтировали главный компьютер рубки, потом еще полдня прилаживали книгу предтеч в спектрометр лабораторного модуля. Наконец к вечеру голодный, но довольный Джордан запустил гамма-излучатель, и они вместе с Джеймсом наблюдали, как информация течет в мозг корабля. Дешифровальный код они еще утром запросили из библиотеки Конгресса на Сириусе, но на его получение требовались сутки.

— Знаешь, — промурлыкал усталый Джордан, отряхивая пыльный рукав куртки, — если мы больше ничего не найдем на этой планете, то эта штуковина… — он ткнул пальцем в стоящий перед ними вездеход-лабораторию, в спектрометре которого сейчас лежала книга предтеч, — эта штуковина может окупить весь наш рейс.

— Да, но по закону мы должны ее выкупить у вождя, а мы пока что просто экспроприировали, — хмыкнул Джеймс.

— Ну, выкупим, — махнул рукой Джордан. — Золото, алмазы, вкусная еда с ближайшей обитаемой планеты, свежее пиво…

— Кстати, о еде и пиве, — прервал напарника Джеймс. — Пойдем-ка навестим нашу кухню, а то у меня с утра во рту маковой росинки не было, — хлопнул он себя по животу, на что тот отозвался немедленным бурчанием.

Джордан захихикал, и они пошли по переходникам в корабельную столовую.

— Даже если и не выкупим, — продолжал развивать свою мысль Джордан, — ничего страшного. За ней прилетят потом из Галактического Конгресса. Важна информация, которая сейчас идет в наш компьютер…

— А также информация, где мы эту информацию добыли, — прервал напарника Джеймс.

Кухонная переборка распахнулась перед ними.

— Полностью с тобой согласен, — промурлыкал Джордан, выуживая две запотевшие бутылки пива из холодильника. — Вот только бы этот семиух не наведался в рубку ночью, — помрачнел он.

— Не волнуйся! — сказал Джеймс с довольным видом. — Пока ты ковырялся в вездеходе, я приладил к маршрутизатору пару «вечных» носителей, так что вся поступающая информация льется на алмазные хранители. Зубы твой семиух обломает…

Джордан хлопнул ладонью по подставленной ладони напарника, и, довольные, они принялись за еду.

Джеймс проснулся от дикого крика, ворвавшегося в его сон. С бластером наперевес он вылетел в коридор.

Крик повторился из каюты Джордана. Распахнув дверь, Джеймс увидел напарника, съежившегося в углу кровати, а прямо посреди комнаты в воздухе висел огромный шар.

— Ты как? — бросил от двери Джеймс и поднял бластер.

Шар развернулся на звук и оказался фасетчатым глазом. По крайней мере, так Джеймсу показалось.

— Я проснулся от того, что эта тварь меня рассматривала… — ответил Джордан и потянулся за своим бластером.

— Сам ты тварь… — громыхнуло в воздухе на чистом галактическом языке. — А я страж, — опять бухнуло непонятно откуда.

— А откуда ты знаешь наш язык? — ошеломленно выдавил Джеймс первое, что пришло на ум.

— Ваша техника настолько примитивна, — возникшая в воздухе зеленая когтистая лапа постучала когтем по отдавшейся гулом стене. — Мне хватило лишь несколько часов, чтобы разобраться в логике.

— Тогда, может быть, покажешь нам свою технику? — подал голос с кровати Джордан.

От разразившегося в комнате хохота напарники чуть не оглохли.

— Ладно, ладно, — примирительно махнул бластером Джеймс. — Что тебе от нас-то надо?

— Есть охота, — честно признался семиух, — а немытые жители деревни мне уже порядком надоели. Вот хочу вас попробовать.

Глаз двинулся в сторону Джордана. Напарники одновременно нажали на курки бластеров. Сверкнуло два луча, глаз исчез, а рубку заполнил дикий вой. Рой зеленых шаров возник в воздухе и метнулся к Джордану. Тот резво отскочил в сторону, и рой сомкнулся на пустом месте, пока Джеймс методично поливал его лазером на полной мощности.

Вой стих, семиух исчез, лишь тихо потрескивала и чадила расплавленная обшивка стен.

— Мы его прикончили? — выдохнул Джеймс.

— Не думаю, — тихо ответил Джордан, выбираясь из-под кровати. — Я, кажется, начинаю понимать, что он такое.

— И что же?

— Пойдем лучше отсюда в кают-компанию, — стуча зубами, предложил Джордан и зябко поежился, оглядывая черные, дымящиеся следы от бластера на стенах.

Они спустились ярусом ниже и понуро разместились в креслах салона. Джеймс долго отпаивал напарника пивом, пока тот наконец не пришел в себя.

— Этот семиух, — Джордан передернул плечами, — который везде и нигде. Помнишь, вождь говорил нам, что дом людей со звезды непонятно где. И что они могли ночь превращать в день и солнце в луну. Вот я думаю, что предтечи владели другими измерениями.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что этот семиух на самом деле многомерное существо, которое появляется в нашем мире лишь частично… — Джордан запнулся.

— Не очень я что-то это себе представляю, — признался Джеймс.

— Ну, вот смотри, — Джордан взял лист бумаги и нарисовал на нем двух человечков рядом, причем один из них был явно не в меру волосатым. Джеймс показал кулак напарнику, на что тот лишь хихикнул.

— Представь себе, — начал объяснять Джордан, — что ты и я двумерные существа, — он помахал листочком перед лицом Джеймса. — Мы живем в двух измерениях и никогда не можем покинуть этот лист бумаги. Понял?

— Понял, — невыразительно ответил Джеймс.

— А семиух трехмерен, — Джордан показал напарнику ладонь своей руки. — Представь, что пальцы — это зубы, а рука — глотка, — Джордан выставил пальцы вперед и попробовал проткнуть ими лист бумаги, но у него ничего не получилось. Тогда он взял ножницы, вырезал вокруг двух человечков пять аккуратных дырок и вставил в них пальцы одной из ладоней.

— Двумерные существа видят что? — Джордан пошевелил пальцами в дырках. — Так как они способны видеть только в своих измерениях, они видят лишь пять розовых кругов, то есть двумерных сфер.

— Ты хочешь сказать, что зеленый рой точек…

— Это клыки, или что там, пронзающие наш мир и уходящие в другие измерения. Когда челюсти сжимаются… — Джордан сомкнул пальцы, послышался треск рвущейся бумаги, а когда он убрал руку, на листе вместо двух человечков зияла лишь неаккуратная дыра.

— Зачем же так драматично? — насупился Джеймс. — А почему ты думаешь, что сегодня мы не прикончили его?

— Потому что мы трехмерны, луч лазера одномерен. Это для нас он смертелен, а, скажем, для четырехмерного существа он как нульмерный объект, все равно что точка — для нас. Как… — Джордан замялся, — как уколоть кожу иголкой. Это больно, но не смертельно.

— Ну, если мне кольнуть в глаз иголкой… — Джеймс отобрал у Джордана лист бумаги, нарисовал на нем бластер и провел кривую линию луча до границы, а затем приставил край листа к своему глазу, — то я, пожалуй, тоже взвою, — закончил он.

Джордан в ответ лишь ухмыльнулся.

— А если мы будем использовать что-нибудь помощнее, потрех-мернее… — задумался Джеймс. — Например, направленный ядерный взрыв.

— То ты уничтожишь ту часть семиуха, которая находится в нашем мире, но не затронешь то, что находится вне этого мира.

— То есть обломаю ему зубы… — протянул Джеймс. — Ну и то неплохо.

— А спрятаться от семиуха и вправда нельзя, — погрустнел Джордан.

— Почему? — поинтересовался Джеймс.

— А представь, что ты закрылся в своей каюте, — Джордан нарисовал опять двух человечков, а потом окружил их квадратом. — Это ты спрятался от двумерных существ, — Джордан потыкал карандашом вдоль листа бумаги в линию квадрата. — А трехмерное существо может спокойно обойти твою преграду, — он провел пальцем воображаемую дугу над листом бумаги. — Да и разрушить твою преграду трехмерному существу ничего не стоит.

— Не думал, что вы догадаетесь, — громыхнуло у них за спиной. Оба напарника мгновенно слетели с кресел и вжались спинами в противоположную стену, выставив перед собой бластеры. Прямо перед ними в воздухе висел все тот же фасетчатый глаз.

— Пожалуй, я пока не буду вас есть, — снова бухнуло со всех сторон. — Вы мне интересны.

— Слушай, — выпалил Джеймс, — хочешь, воины деревни опять станут кормить тебя плодами как раньше? Хочешь, мы привезем тебе еды с других звезд?

Казалось, глаз на мгновение задумался.

— Я думаю, ты собираешься удрать. А удрав, рассказать остальным червякам, таким же, как ты, что здесь планета предтеч. Их налетит сюда целая туча, и вот тогда-то можно будет повеселиться…

— Нет-нет, я правда хотел привезти еды, — поспешил заверить семиуха Джеймс.

— А… — голос явно поскучнел. — Не нужна мне твоя еда, червяк, — громыхнуло чуть погодя. — Есть я вас пока не буду, но и с планеты улететь не дам. Мне интересно, что вы еще придумаете. Мешать я вам тоже не стану.

С легким хлопком воздуха глаз исчез, словно его и не было.

К полудню расшифровка книги предтеч была готова. К огромному разочарованию напарников это оказался отчет экспедиции об исследовании данной планеты. Основной материал состоял из геологических и географических данных. Про семиуха было сказано лишь, что мультиразмерностный генетически-модулированный механизм был оставлен в качестве охранника законсервированной базы. Коротко было добавлено, что в механизм была встроена возможность контакта с местной расой при достижении ею требуемого технического уровня развития. Ключом должна была стать способность аборигенов «погладить» семиуха, тем самым его приручив.

— «Погладить» — это как? — недоуменно спросил Джеймс.

— Я полагаю, — задумчиво произнес Джордан, — имеется в виду способность повлиять на семиуха в других измерениях.

— Про это ничего не сказано! — Джеймс потряс указательным пальцем перед носом напарника. — Погладить — значит погладить. При чем тут другие измерения?

— Но ведь четко же сказано, что аборигены должны достигнуть определенного уровня технического развития цивилизации, чтобы осуществить это. А так любой воин вождя, случайно коснувшийся семиуха, станет его хозяином.

— Может, ты и прав, — согласился Джеймс, — хотя я бы с удовольствием «погладил» его чем-нибудь тяжелым. Давай попробуем подстеречь его как-нибудь и влепить по этому стражу, скажем, плазмой из активационной камеры?

— Это мы всегда успеем сделать. Я вот что думаю. Люди со звезды сами, насколько я понимаю, не были многомерны. У них должна была быть какая-то техника… Может быть, они оставили здесь что-нибудь такое…

— Чтобы погладить?

— Чтобы войти в другое измерение. Какой-нибудь аппарат…

— Который лежит сейчас под циновкой вождя, — закончил Джеймс и, схватив книгу предтеч, бросился бегом в деревню.

Вождь несказанно обрадовался, когда ему возвратили его «талисман мужской силы», как он выразился, и тут же запрятал книгу предтеч обратно под деревянный настил. Но на все дальнейшие расспросы отвечал отрицательно и не признавался в обладании еще каким-нибудь реликтом людей со звезды. Под конец Джеймс, разозлившись, выгнал вождя из его хижины, и они с Джорданом устроили настоящий обыск. Вождь то плаксиво и жалобно гнусавил за тростниковой стенкой, то зло грозил, но напарники методично, шаг за шагом, перерыли все внутри. Нашли они лишь мешочек с драгоценными камнями, припрятанный запас вяленого мяса, отдающего тухлятиной, да никелированные наручные часы, которые Джеймс потерял где-то несколько дней назад. А больше ничего.

Выбравшись из шалаша и отряхнувшись, Джеймс погрозил вождю кулаком с возвращенными на запястье часами. Тот тут же сменил гневный тон на дружески-смущенный. Отмахнувшись от его извинений, напарники уныло побрели к кораблю, но дорогу им преградил фасетчатый глаз. Дикий вой за их спинами возвестил, что появление семиуха было замечено и в деревне.

— Пожалуй, я вас все-таки съем, — громыхнул глаз басом.

— Ты сам дал нам время, — протестующе замахал рукой Джеймс, другой потихоньку вытаскивая бластер.

— Но вы неинтересны. Искать оставленное моими хозяевами средство, чтобы со мной же бороться — это примитивно, — произнес семиух скучающим тоном. — Скажу вам по секрету, — голос перешел в оглушающий, пронзающий уши шепот, — что такое средство есть, но оно находится на базе моих хозяев. А база в другом измерении, — от хохота напарники чуть не попадали. — Вы неудачники, не можете сами ничего придумать. Поэтому я вас съем.

Глаз стал стягиваться в точку, исчезая.

— Подожди! — замахал рукой Джеймс.

— Чего ждать-то? — приостановил свое исчезновение глаз.

— Мы обязательно что-нибудь придумаем! — заверил семиуха Джеймс.

— Что-то не верится, — глаз покачался из стороны в сторону, раздумывая. — Ну да ладно, — согласился он. — Но торопитесь.

Хлопок воздуха — и на поляне среди пустых шалашей остались лишь Джеймс с Джорданом.

— Пора претворить в жизнь мою идею с небольшой экологической катастрофой в виде ядерного взрыва, — произнес Джеймс, оглядываясь вокруг и пряча бластер обратно в кобуру.

— У меня есть идея получше, — тихо возразил Джордан. — Обсудим на корабле.

— Да? И что же это за идея? Говори прямо здесь, этот семиух все равно нас, скорее всего, слышит.

— Понимаешь, мы не видим других измерений, потому что их на самом деле нет. По крайней мере, современная наука так утверждает, — поторопился пояснить Джордан, видя возражение на лице напарника.

— Хорошо бы наука еще отрицала существование этого семиуха. Однако вот он, пожалуйста, лазает туда-обратно по несуществующим измерениям да еще сожрать нас хочет!

— Подожди, дай договорить, — остановил напарника Джордан. — Ты же знаешь, что принцип действия двигателя нашего корабля основан на возбуждении струн…

— Знаю, правда, следует признаться, я не сильно разбираюсь в деталях… Нет, как заменить вышедший из строя директор, я четко понимаю. Но как он работает…

— Представь себе, что вместо листа бумаги я нарисовал двумерных человечков на поверхности шара. Сфера, она тоже двумерна, но ее края как бы склеены. Представил?

— Ну, представил, — согласился Джеймс.

— А теперь представь, что это не сфера, а, скажем, воздушный шарик, и ты сжимаешь его руками с боков, так что он превращается в тонкий и длинный цилиндр. Если ты сожмешь его до размера элементарной частицы, то получишь тонкую, длинную линию. Перевяжи эту линию во многих местах резиночками.

— Ну, представил я такую кишку, что с того?

— Теперь существа, живущие на ней, одномерны. Они, как отрезки, ползают по этой линии туда-сюда и думают, что их мир одномерен, хотя он на самом деле двумерен. Но из-за их гигантских размеров они не чувствуют второе измерение, сжатое до размеров элементарной частицы.

— Ты хочешь сказать?..

— Что наш мир так же многомерен, но лишь три измерения вытянулись до размера Вселенной, а остальные свернуты в такую тонкую трубку. Те резиночки, которыми эта трубка перевязана, и есть элементарные частицы. Они как бы одеты на свернутые измерения, поэтому-то и называются струнами. Все вместе они держат эту трубку, не давая ей развернуться в многомерный мир.

— Вот оно как, — прищурился Джеймс.

— И вот когда мы директором нашего корабля возбуждаем такую струну — элементарную частицу, — она начинает вибрировать и сбрасывает нас на соседнюю. Мы как бы прыгаем через пространство. Чем плотность вещества в космосе меньше, тем дальше мы прыгаем.

— Ну, это-то я знаю, не первый год летаю, — кивнул Джеймс. — Ты хочешь сказать, что этот семиух вылезает из свернутых измерений?

— Я думаю, так. Поначалу его исчезновения сбили меня с толку, и я решил, что это какое-то другое, «большое» измерение, которого мы просто не видим, но поразмыслив…

— Погоди, — прервал напарника Джеймс. — Если семиух прячется в элементарную частицу, почему мы не можем поймать эту частицу и запереть ее, скажем, в бутылку из-под пива?

— Ты опять ничего не понял.

— Объясни, — потребовал Джеймс.

— По той же причине, по какой семиух легко проникает в любое закрытое помещение и легко из него исчезает. Вернись опять к воздушному шарику, сжатому в тонкий цилиндр. Ты можешь перегородить линию стенкой из резинок-струн, но семиух может уменьшиться до размеров одной частицы, влившись в скрытые измерения, и потом просто двигаться как бы по внутренней поверхности трубки, проходя твою стенку как бы внутри составляющих ее частиц… — Джордан запнулся, не зная, как продолжить, и с надеждой посмотрел на напарника.

— Ну ладно, ладно. Что-то я понял. Но в чем твоя идея-то?

— Мы можем возбуждать вибрации отдельных струн двигателем корабля, вот я и подумал, что если резко сбросить большую энергию через директор в место, где находится семиух, то можно раскачать струны-резинки, стягивающие свернутые измерения, и тем самым заставить то пространство колебаться. Может, это как-то на него повлияет в том измерении, что будет эквивалентно…

— Чтобы погладить его там? — Джеймс захохотал. — Бредовая идея. Если бы знал заранее, не слушал бы про все эти шарики-резинки. Ты считаешь, это лучше, чем выстрелить по нему из плазменного орудия корабля?

— Ну, в общем, да, — кивнул головой Джордан.

Джеймс только махнул рукой.

— Если хочешь, можешь попробовать. А я пока подумаю, как бы заманить семиуха под главный калибр.

— Согласен, — кивнул Джордан. — Но мне нужно, чтобы, когда соберешься стрелять, ты сам находился в машинном отделении рядом с директором.

— Идет, нет ничего проще. Выведу туда контрольный монитор — и все.

Напарники вернулись на корабль. Каждый занялся своим делом. Джордан возился с директором, стараясь его настроить так, чтобы точкой фокуса можно было достать любое место в машинном отделении. Для надежности он вывел контроль на три дисплея в разных сторонах отсека.

Джеймс пропадал где-то снаружи. Пару раз Джордан слышал, как прогрохотал грузовой лифт, опуская на поверхность планеты что-то тяжелое. Наконец Джеймс появился здесь же, в машинном отделении, поколдовал над одним из мониторов и с довольной улыбкой повернулся к Джордану.

— Ну, как успехи, напарник? — спросил он.

— Все готово, — ответил Джордан. — А у тебя?

— А то как же! — Джеймса так и распирало от гордости.

— Ну что, покажи…

Джеймс сделал приглашающий жест рукой и нажал несколько клавиш на консоли. Экран мигнул, показывая поляну, где раньше кормили семиуха плодами. Вечерело, легкие сумерки сгустились сиреневой дымкой. Внезапно вспыхнули прожекторы, осветив все вокруг ярким, ослепляющим светом, сделав четко видной каждую травинку.

Посреди лесной поляны возвышалась странная конструкция. Джеймс щелкнул еще одним тумблером, и во всю ширь возникла огненная надпись: «Семиух — иди сюда!»

— Это и есть твоя задумка? — оторопел Джордан.

— Ага, — хохотнул Джеймс. — Западня — лучше не придумаешь. Этот любопытный обязательно заявится.

Что-то дрогнуло под светом прожекторов. Четкая тень возникла и двинулась к полыхающей надписи. Джеймс мгновенно напрягся и коснулся кнопки на консоли.

Полыхающий, рокочущий столб огня ударил в поляну. Белая струя текучего пламени мгновенным ударом накрыла все вокруг, ослепительно полыхнула и осела в небо клокочущим вихрем.

Джеймс коснулся еще одной из кнопок. Яркая вспышка, и тускнеющий на глазах гриб направленного ядерного взрыва взвился вверх.

— Ты что, с ума сошел?! — выкрикнул Джордан. — А как же деревня?!

— Спокойно, я их всех эвакуировал, — остановил напарника Джеймс. — Может, я и переборщил с количеством плазмы, но уж если это не остановит семиуха, то его ничто не остановит.

Воздух в отсеке щелкнул и вытолкнул наружу фасетчатый глаз.

— Так не честно! — напарники чуть не оглохли от гневного вопля. Джеймс отодвинулся к переборке и выхватил бластер.

— Отвлеки его на себя, — бросил Джордан и тихо ретировался в заднюю часть машинного отсека.

— Так не честно! — вопил семиух. — Мы так не договаривались! Мало того, что всякие надписи дурацкие в лесу понавесили, так еще обломали мне два клыка и пару когтей! Как я теперь деревенских воинов есть стану? Мне и показаться-то стыдно будет перед ними в таком обличье!

— А ты не ешь, — ответил Джеймс, краем глаза наблюдая за Джорданом, разворачивающим раму директора.

— Кстати, куда вы девали всех деревенских жителей? — поинтересовался семиух.

— Эвакуировали.

— Это плохо. Я вам доверился, а вы меня так подвели. Все, я принял окончательное решение. Придется вас съесть, — закончил глаз и стал медленно стягиваться в точку.

— Джордан, ну что же ты! — крикнул Джеймс, поднимая стиснутый в руках бластер.

— Все готово.

Что-то щелкнуло в воздухе. Словно тонкое, дрожащее марево окутало глаз и тут же исчезло. Джордан вынырнул из-за директора и с интересом стал разглядывать семиуха.

— Что это было? — спросил замерший глаз.

— Я тебя погладил по одному из твоих «ухов», — ответил довольно улыбающийся Джордан.

— Ну, положим, это было не ухо. Но ты и правда смог коснуться меня там, куда имели доступ лишь мои хозяева.

— Да, — кивнул Джордан. — Мы тебя погладили. Теперь мы твои хозяева.

— Думаю, так, — согласился семиух после недолгого молчания. — Честно признаться, не ожидал. Но приходится согласиться.

— А ну-ка покажись весь, — потребовал Джеймс.

Воздух выпихнул из себя две зеленые когтистые лапы и мохнатую зубастую морду с тремя фасетчатыми глазами на тонких ножках.

— Весь я не помещусь здесь, — огляделся вокруг семиух. — Да если и вылезу целиком, то уже никогда не смогу вернуться в свернутые измерения. Я так запрограммирован, что обязан выполнить приказ хозяина. Вы настаиваете на выполнении?

— Нет-нет, этого вполне достаточно, — махнул рукой Джеймс.

— Уф-ф, — облегченно выдохнул семиух. — Пожалуйста, впредь поосторожнее с приказами. Не помешает спросить меня сперва.

— Спрашиваю, — произнес Джордан, и морда тут же развернулась в его сторону. — Можешь ты нас провести на законсервированную базу предтеч?

— Легче легкого, — ответил семиух. В пространстве отсека словно распахнулась дверь, за которой открылось огромное, освещенное зеленым светом пространство.

— Добро пожаловать! — ровным голосом произнес семиух, и зеленое пространство сомкнулось вокруг Джеймса и Джордана. Дверь в другой мир захлопнулась, оставив пустой отсек.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Абаимов Сергей Германович родился 24 августа 1973 года студент (аспирант) Университета Калифорнии, Дэвис, изучает землетрясения.

Научно-фантастические рассказы в 2006–2007 гг. печатались в ряде ведущих российских журналов.

Агоп МелконянСамый красивый мужчина

Перевел с болгарского Евгений Харитонов

— Этот ресторан всегда открыт, — сказал Рэм. — Его владелец считает — и в этом я не могу с ним не согласиться, — что измученная дорогой душа нуждается в хорошей отдушине…

— Однако опаздывает твой дружок. — Луиза заметно нервничала, то и дело поглядывая на часы. — До отлета всего час остался.

— Придет, вот увидишь. — Рэм сделал большой глоток. — Он тебе не кабы что, он — джентльмен. Скажу даже больше: это единственный джентльмен из всех, кого я когда-либо знал.

Стены зала отражали умиротворяющую мелодию, сплетающуюся с причудливой игрой цветов и объемных пластических фигур, сотканных из света. Да и сам ресторан был подобен сверкающему аттракциону, озаряя многоцветными огнями величественную в своей мрачности пустыню. И казалось, что это затерянное в оранжевых песках одинокое здание своей праздничной беспечностью бросает вызов такой бездонной, такой зовуще-липкой всепоглощающей ночи.

В это время здесь бывало особенно людно. Мужчины собирались шумными компаниями, чтобы как следует «оттянуться», — потрепаться о том о сем, поделиться свежими байками о далеких землях и немыслимых в их реальности женщинах, прежде чем под утро расползтись по паутине подземных артерий в тесные кубообразные комнатушки без окон, которые, однако, по старинке именовали гордым словом «дом». А следующим вечером все повторялось: механики, навигаторы, инструкторы шумной, возбужденно-потной гурьбой вваливались в никогда не закрывающийся ресторанчик, спеша занять лучшие места у стойки бара, и их натруженные тела с блаженством падали в объятия музыкально-огненной мешанины. Ибо — так повелось когда-то, и так будет всегда…

— А ты хорошо его знаешь? — впервые за все время произнесла Стелла. Природная застенчивость прозвучала и в голосе. Да и по всему было видно, что она не слишком уверено чувствует себя в этом месте. Хрупкая, чувственная, с глазами, подобными прозрачным овалам спелого винограда, она казалась чем-то нереальным, почти чужеродным в этом жестком мире, словно бы слепленная из снов одиноких мужчин.

— Бог мой, да с самого детства! — вскричал Рэм. — Мы вместе выросли и никогда не разлучались. Этот парень — мой лучший друг, вот!

— Значит, он обещал прийти? — густой румянец окрасил щеки Стеллы.

— Времени еще достаточно, а он никогда не опаздывает. Запомни, детка, ни-ког-да! Нет такой стихии, которая могла бы его задержать.

— И все же я чувствую себя… как-то неловко… Не знаю… может, это потому, что не вполне уверена в правильности всего этого… Не знаю, зачем я согласилась, ради чего?..

— Ну, не волнуйся ты так. Я ему все популярно изложил: что, типа, летим оттянуться на Ганимед, и что с Луизой будет подруга… Так что будь спокойна — он в курсе. А вчетвером мы чудненько проведем время. С моим приятелем, Стелла, никогда не соскучишься — он такой парень!.. Отныне и навсегда забудешь самое понятие «одиночество», уж поверь мне!

— Ты говорил, что он тоже из космической разведки? — Луиза всегда считала эту профессию высшей ступенью в социальной иерархии.

— Да, уж тридцать годков, как работаем в связке.

— И так уж ни разу не опаздывал? — недоверчиво спросила Стелла и тут же смущенно опустила глаза, будто устыдившись своего вопроса.

— Ни разу! И вообще, он невероятно точен во всем: в действиях, в мыслях, в решениях. Да это практически сверхчеловек! Поверь, такого мужика ты еще никогда не встречала, это я тебе говорю!

Музыка стихла и бар снова наполнился многоголосым гомоном. Мужчины все пребывали и пребывали, пока не оккупировали почти все пространство ресторана, так что хрупких девушек в этой сутолоке едва не задавили.

— Слыхала когда-нибудь о Стреле-300? — спросил Рэм, когда толчея, наконец, слегка рассосалась.

— Нет.

— Красивая планета. Единственные ее обитатели — еумолии.

— Кто-кто?

— Еумолия Тератос — так называют их ученые. Ну, это… что-то вроде нашей орхидеи… Только размером побольше — вот с этот ресторан, а бывают и еще крупнее. Очень красивые эти… орхидеи, вот только хищники… Плотоядные. Чуть замешкаешься, а они свои стебелечки к тебе уж тянут. Да так скоренько — глазом моргнуть не успеешь, как окажешься в объятиях такого цветочка. Да только упаси Бог тебя от такой любви. Объятия смерти, это уж точно…

— Бр-р, какой ужас. — Стелла зябко поежилась.

— Вот-вот. М-да… Я тогда делал снимки и так увлекся, что, видимо, утратил всякую бдительность… Во всяком случае, я не сразу осознал опасность, когда вдруг почувствовал это едва ощутимое, почти нежное прикосновение… Я так толком ничего и не успел понять. В какое-то мгновение… нет, долю мгновения он метнулся ко мне, сбивая с ног… Да, истина: он никогда не опаздывает. Он… он закрыл меня собой.

— И это спасло твою жизнь.

— Как видишь. В общем… я потерял сознание. Потом… сквозь пелену небытия в меня просочились какие-то звуки… стоны. Я открыл глаза и увидел его — он лежал метрах в двух от меня — не живой, не мертвый, а его лодыжку плотным кольцом стягивал стебель еумолии. Я выстрелил, но эта тварь умирает чудовищно медленно. И в смертельной агонии она продолжает сжимать свою жертву, дробя ей кости…

— А потом? Что стало с его ногой? — Стелла вся подалась вперед.

— Что? — Рэм вынырнул из плена воспоминаний. — А, нога… Вдребезги нога… Я же говорю, эта гадина дробит кости, как… Пойду-ка закажу нам еще выпивки. — Рэм медленно поднялся и нетвердой походкой двинулся к бару.

— Жуткая история, — только и проронила Стелла.

Когда Рэм вернулся, девушки стояли у обзорного окна, молча и задумчиво взирая на унылый песчанный пейзаж.

— Вот и я, девочки! Ну же, потерпите еще немного. Вот он придет, погрузимся в лунолет и — вперед, к Ганимеду! Ты будешь самой счастливой женщиной, Стелла, это уж точно. Рядом с ним женщины всегда счастливы.

— Опаздывает, — не без ехидства напомнила Луиза.

— Ну, я велел ему быть между семью и восемью. А до восьми еще четверть часа.

— Стелла нервничает, потому что…

— Нет-нет, все нормально. — Несколько рассеянно отозвалась Стелла. — Можно у тебя спросить?.. Сколько лет твоему другу?

— Мы ровесники… Но я, конечно, рядом с ним — так, с боку-при-пеку. Он несправедливо красив и обаятелен.

— Хм, так уж прям красив?

— Не то слово! Самый красивый мужчина всех времен.

— Ну сколько же можно ждать, Рэм? Ты так сладко его расписываешь, что мне уже просто-таки не терпится взглянуть на это чудо природы… Хоть одним глазком. — Луиза заговорщицки подмигнула Стелле.

— Впрочем, наверняка ты его так нахваливаешь только потому, что он твой друг.

— Вот еще! — обиделся Рэм. — Можно подумать, будто мой друг уже не может быть самым красивым мужчиной всех времен! Вот придет, и сама убедишься. Верно Силита однажды сказала: «Он настолько красив, что глаза против воли смотрят на него».

— А кто эта Силита?

— Диспетчер с Мнемозины. Когда-то мы частенько бывали на этой планете, и не было случая, чтобы вдруг не навестили Силиту. Она — очаровательная девочка.

— Ага, значит, ты был влюблен в нее? И скрыл от меня эту историю, паршивец! — Луиза из всех сил пыталась придать своему возмущению игривую нарочитость, хотя было заметно, что она и в самом деле ревнует.

— Да ничего я не скрывал! Давно это было, вся эта… любовь. Как обычно, мы приезжали вдвоем, по традиции — с большим букетом и бутылкой легкого вина, празднично перевязанного ленточкой. Силита ждала нас и всякий раз радовалась нашему появлению, как ребенок… Но в какой-то момент я заметил, что он стал избегать встреч с ней, постоянно искал повод, чтобы не идти…

— Но почему? — спросила Стелла.

— Почему-почему… Да потому, что любил ее!.. А она была моей девушкой… Да что там любил! — он обожал ее!.. Нет, я, конечно, не ревновал. Я все понимал, мы ведь — друзья с детства.

— М-да, это уже становится интересно, — Луиза нервно усмехнулась. — Значит, у вас была еще и общая любовница, так надо понимать?

— Почему общая? — Рэм искренне удивился. — Ничего подобного, Луиза. Я же говорю — он всегда был истинным джентельменом. Знаешь, что он мне однажды заявил? Никогда, Рэм, никогда, — сказал он, — не прикоснусь я к ней. А если же такое вдруг случится, то самолично отрублю руку, коснувшуюся девушки моего друга. По самое плечо, Рэм, отрублю… А ты говоришь.

— А что Силита?

— Она и по сей день работает на Мнемозине… Только мы не бываем там больше… Уже не бываем… Если же тебя интересует ее отношение к нему… М-мм… однажды она призналась мне: «Он так красив, что глаза сводит от изумления!» Необычное сравнение, да? Но она права — он и в самом деле дьявольски, магнетически привлекателен!

В помещении было душно, и Стелла расстегнула верхнюю пуговку на блузке, освобождая горло. «Хороша! — думал Рэм, украдкой разглядывая девушку. — Чертовски хороша! Она просто совершенство!» Еще Рэм думал о том, как было бы здорово, если его друг и Стелла полюбят друг друга. Какая чудесная получилась бы пара, а он, Рэм, стал бы самым счастливым человеком в этой галактике. И не только потому, что за ним остался долг, — они ведь друзья.

— Что, Рэм, Силита вспомнилась?

— Да ну тебя, Луиза! Ей Богу, ты ревнива, как малолетка какая! Си-лита — всего лишь эпизод далекого прошлого.

— Ага, мужики всегда так говорят. И между прочим, этот твой дьявольский красавчик, джентельмен и еще не знаю кто — должен был давно быть здесь…

— Не беленись, детка, у него еще шесть минут.

Какое-то время они молча пили, погрузившись каждый в свои мысли. Время, казалось, ползло мучительно медленно, как в провинциальном городке. Ресторан постепенно опустел и вокруг стало просторно и как-то одиноко. И только застоялые горькие надежды по — прежнему витали в нем.

— Вряд ли он придет, — проронила Стелла.

— Придет, придет. Я знаю его больше сорока лет, и за все это время он опоздал лишь однажды.

— Ага, вот видишь! — почему-то обрадовалась Луиза. — Значит, сегодня будет второй раз.

— Тогда были другие обстоятельства, Луиза. В криогенной лаборатории случилась авария… Сейчас уже и не вспомню всех подробностей… В общем, начался пожар… Всем пожарам пожар, — здание вспыхнуло в мгновение ока, словно ворох бумаги. A у нас было всего несколько минут, чтобы увести весь персонал в безопасную зону… Вот тогда-то он и опоздал. Один единственный раз.

— Он не пришел?

— Нет, он был как раз там…

— И его бросили в такой ситуации?

— Не бросили… просто он опоздал. Выбрались без него, — нельзя было рисковать десятками жизней ради одной.

— А говоришь — джентельмен, королевская пунктуальность! Я думаю, что и красавец он только в твоих россказнях. Ты просто набиваешь цену своему дружку. А Стелле я сама смогу подыскать парня… На Ганимеде, кстати, есть один знакомый. На худой конец, мы и втроем неплохо повеселимся, разве не так?

— Заткнись, Луиза! Никого мы не будем искать. Мы дождемся его, потому что он НИ-КОГ-ДА не опаздывает. А в тот раз… Понимаешь, в суматохе и панике все забыли про котенка…

— Про кого?! — Луиза подумала, что ослышалась.

— На станции жил котенок, маленький такой, смешной. В общем, мой друг вернулся туда — за ним.

— За котенком?! Он что, еще и сумасшедший? Рэм, да только совсем сбрендивший тип мог…

— Ничего подобного! Он нормальнее любого из нас. Просто кошки всегда были его слабостью. Что же тут ненормального?

Повисла минутная пауза, в течение которой снова молча выпили.

— Я думаю, он и в самом деле не придет. — сказала Стелла.

— О Боже! Стелла, и ты туда же! Да никуда он не денется, сколько раз долдычить! Я тебе обещаю, сегодня ты будешь самой счастливой женщиной в Космосе. Рядом с моим другом все женщины чувствуют себя счастливыми.

— Ну, это ты уже говорил… Слушай, а ты точно велел ему быть не позже восьми?

— Точнее не бывает. И он придет в тот самый момент, когда часы покажут комбинацию из трех цифр: восемь и два ноля. Именно тогда двери распахнутся и войдет он. Ни секундой раньше, ни секундой позже. Я-то знаю его.

— Выходит, еще две минуты.

— Две. И это означает, что он всего в двух минутах ходьбы отсюда.

Минуту спустя Стелла все же не выдержала:

— Ну, все! С меня довольно. Сожалею, ребята, но не хочу вам более надоедать. На Ганимед вам лучше полететь без меня.

— Сядь, он всего лишь в минуте от нас, а это — около пятидесяти шагов. Имей терпение, при его ходьбе он преодолевает примерно пятьдесят метров в минуту… Вот сейчас он наверняка остановился у торгового павильона внизу, чтобы купить жевательную резинку, — уж очень любит он жвачку. Продавщица выдала ему сдачу. Он взял монеты левой рукой, потому что правой… Это, впрочем, неважно. Сейчас он направляется сюда. Он идет не спеша, потому что не любит приходить раньше условленного времени. А теперь он вошел в лифт и нажал самую верхнюю кнопку… Он встал спиной к зеркалу… Потому что терпеть не может зеркал. Черт знает почему, но не любит зеркала. Может, это как-то связано с тем, что говорила Силита?.. А вот сейчас двери лифта открылись, и он…

Рэм не обманул, в то самое мгновение, когда на часах высветились три цифры, первая из которых была восьмеркой, а две другие — нолями, двери ресторана отворились и вошел ОН. Высокий, с мускулистым торсом и абсолютно седой гривой волос. Одет он был небрежно — в широкие синие штаны и свободную полурастегнутую рубаху. Легкое прихрамывание выдавало наличие протеза… Правая рука отсутствовала. По самое плечо. Пустой рукав перехватывал серебристый широкий ремень. Лицо, изборожденное множеством швов, облепили яркие темно-красные пятна давних ожогов, а от левого виска через щеку пролег глубокий фиолетовый шрам, оставленный, вероятно, острым ножом. Он пересекал лицо, шею и уходил ниже, теряясь под воротом рубахи…

«Вон тот шрам… Это, наверное, след еумолии… А этот — оставил котенок… Или, может, Силита?..» — мысли Стеллы путались. Она вдруг почувствовала, что накопившаяся за годы одиночества безысходная нежность вот-вот прольется наружу, а заждавшееся, полузабытое тело пробуждается от тягостного, застоялого сна. Она вздрогнула и сильно зажмурилась, все еще не веря в возможность происходящего с ней.

— Боже мой, Рэм, ты не обманул… Он такой…

— Ну, а я что говорил! Стелла, я же предупреждал: глаз не сможешь оторвать… От изумления. Ведь перед тобой — самый красивый мужчина всех времен!

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Мелконян Агоп (1949–2006). Прозаик, литературовед, переводчик, журналист, издатель, один из ведущих и авторитетных авторов болгарской НФ 1980—1990-х гг. Родился в г. Бургас в семье армянских эмигрантов. Начальное образование получил в Бургасском Армянском училище; закончил пловдивский электротехникум, Политихнический университет (1974) и факультет журналистики Софийского университета. В печати дебютировал в 1968 г. Был одним из основателей «Библиотеки «Галактика» издательства «Г. Бакалов» (1979–1990); в 1990–1991 гг. — издатель и главный редактор журнала фантастики «Омега», в 1997 г. организовал новый фантастический журнал — «Върколак» (с 1999 г. — «Зона-F»). Лауреат многих премий, в т. ч. — «Золотого пера» Союза болгарских журналистов, премий Министерства просвещения и культуры, Министерства науки и техники и др. Мелконян — первый лауреат национальной жанровой премии «Гравитон» (София, 1991) — за вклад в развитие болгарской фантастики. Живет в Софии.

Рассказы и повести Мелконяна включены в НФ-антологии многих стран. Автор книг фантастической прозы «Память о мире» (1980; рус. — 1988), «Греховно и неприкосновенно» (1983), «Via Dolorosa» (1987), «Смерть в раковине» (1994, 2004), «Сумятица в душе» (2004). Кроме того, А. Мелконян был активным популяризатором науки, автор нескольких научно-популярных книг, многочисленных публикаций. Составитель НФ-антологий и переводчик русскоязычной НФ.

Альберт ШатровКомпью Терра

Капитан звездолета сидел за столом в кают-компании и что-то лепил из мягкого и податливого материала. Делал он это без особого вдохновения, а потому фигурки, рождаясь одна за другой в руках ваятеля, получались какими-то небрежными и неказистыми.

Сначала свету люцеферных ламп предстал небольшого размера шарик — не иначе образ какого-то космического тела; затем — что-то отдаленно напоминающее ракету; и, наконец, последним миру явился терравечек, но какой-то необтесанный, а потому и вовсе нелепый.

Субстанции хватило лишь на эти три изваяния. Закончив свои труды, творец собрал их на ладони и, словно гадальные кости, метнул на стол. Фигурки рассыпались по поверхности, образовав незамысловатую композицию. Возможно, их случайное расположение могло что-то значить, но Капитан не был суеверен, а потому равнодушно скользнул взглядом по столу и уставился в зияющую за иллюминаторами пустоту.

Тишину нарушил специфический щелчок динамиков — это означало, что сейчас к терравеку обратится Бортовой Компьютер.

— Что ты делаешь, Капитан? — спросил металлический голос. — Это же хлебная мякина, а не глина.

— А я всего лишь капитан звездолета, а не Демиург… — дополнил мысль Капитан и улыбнулся, довольный своим экспромтом.

— Так что все-таки это значит? — не унялся Бортовой Компьютер.

— Это последнее, что осталось из еды. А значит, времени мне отмерено пару дней, не больше. И дальше — одна неизвестность.

— Может быть, произвести какие-то расчеты? — услужливо предложил БоК.

— Нет, не надо. Тебе все равно меня не понять.

— Я смог бы понять тебя, если бы ты что-то объяснил.

Но Капитан предпочел более в чувствах не объясняться, а потому поспешил перевести разговор в иное русло:

— Что ты думаешь по поводу случившегося с кораблем?

— Я провел сложные расчеты. Их результаты говорят о том, что подобное могло произойти лишь один раз за все время существования Вселенной. Один-единственный раз.

— Хоть это радует, — с иронией произнес Капитан.

— Да, это радостное известие. На Терре ты бы получил премию как терравек, первым наблюдавший необычное природное явление. Я бы был упомянут как компьютер, проводивший вычисления. Мы стали свидетелями уникального явления.

— Мы стали жертвами уникального явления! — Капитан усмехнулся, едва удержавшись от приступа истерического хохота.

А случилось действительно невероятное.

Гиперпространственный перелет в отдаленную галактику, куда экипаж звездолета направлялся для проведения важных научных исследований, должен был продлиться от силы несколько часов. Восемь из девяти терравек команды — все ученые — пребывали в состоянии анабиоза, существенно облегчающего погружение в подпространство.

Бодрствовал только Капитан, хотя это и не вменялось ему в обязанность. Пока звездолет на всех парах пробивал толщу пространства, он увлеченно поглощал с бортового монитора свежий научно-фантастический опус — масштабное космическое полотно, изображавшее эволюцию терравеческого разума в сторону тончайших полевых форм, способных проникать в другие вселенные и странствовать по бескрайним просторам Мироздания, сея везде живое, разумное и доброе.

Чтение тем более занимало Капитана, что целью его экспедиции было изучение процессов возникновения жизни, как явления космического размаха, в молодой галактике на краю Вселенной. Галактика еще недавно пребывала в квазарном состоянии, а ныне уже раскинула свои звездные ветви посреди холодной космической тьмы.

Капитан как раз дочитывал заключительную главу эпопеи, когда стряслось — причем в прямом смысле этого слова — непредвиденное. Звездолет тряхнуло так, что если кому-то и показалось мало, то только не Капитану. Как подсказывала интуиция, это могло означать лишь одно: корабль каким-то совершенно необъяснимым образом выбросило из подпространства в открытый космос.

Через минуту Бортовой Компьютер докладывал о состоянии системы: суперструнный двигатель разрушен, нуль-пространственное радио, обеспечивавшее моментальную связь с Террой, поломано, все запасы продовольствия уничтожены. Звездолет сошел с гиперпространственной трассы где-то посреди пути, а запасов фотонного топлива хватит разве что для маневрирования среди ближних звезд.

Авария нештатная, но еще больше удивляло другое: причиной аварии было столкновение со средних размеров астероидом… да-да, именно астероидом. И не в открытом, а в «закрытом» космосе, считавшемся абсолютно безопасным и комфортабельным. Даже Бортовой Компьютер, обладающий изрядной долей искусственного интеллекта, сбойнул, не поверив, что такое возможно в подпространстве, и тут же углубился в долгие и мучительные вычисления.

— Так что будем делать, Капитан? — поинтересовался БоК.

Капитан не знал, что ответить своему нудному собеседнику — решение еще не вызрело у него в голове. Хотя для него самого вариант оставался один — холодильная камера. Слава богу, отсек, где в специальных саркофагах пребывали другие члены экипажа, не пострадал. Одна из камер ждала теперь Капитана.

Мысли Капитана переключились на попутчиков: а ведь он даже не знал тех восьмерых, что спали, не подозревая о случившемся, в своих саркофагах. Участников космических экспедиций было принято замораживать перед полетом, не представляя друг другу, — знакомство предполагалось по месту прибытия. Такова была устоявшаяся традиция.

И теперь девятерым террянам суждено бог знает сколько времени болтаться в космосе, ожидая, когда посланный обычным способом сигнал бедствия достигнет Терры и спасательная экспедиция устремится им на помощь.

— Наверное, мы поступим следующим образом, — наконец-то заговорил Капитан. — Я ложусь в ванну с жидким азотом — смотреть сны, пока меня не разбудит какая-нибудь медсестричка из спасательной команды. Надеюсь, это будет скоро. Ты еще не рассчитал, сколько будет лететь радиосигнал до нашей Галактики? И как далеко она, черт подери, от нас находится?

— Еще нет. Но уже приступаю…

— А что тем временем делаешь ты, мой БоК? Недалеко от нас, — Капитан подошел к иллюминатору и ткнул туда пальцем, — есть звезда, вокруг которой имеется пылевое облако. Предположительно, там уже начался процесс образования планет. Если ты помнишь, согласно одной из теорий, именно первичные сгустки органической жизни являются катализаторами подобных процессов. Жизнь, зарождаясь в туманностях, сама зажигает звезды и создает плацдармы для своего грядущего триумфа. Так вот, твоя задача до прибытия спасательной экспедиции — выйти на орбиту вокруг звезды и собрать данные, подтверждающие или опровергающие гипотезу. Думаю, что собранные материалы станут ценным багажом для террянской науки — и хоть какая-то польза будет от нашей миссии.

Компьютер тем временем закончил расчеты, о чем сигнализировал мигнувший на панели индикатор, но озвучивать их почему-то не стал. Капитан, не заметив этого, стоял возле иллюминатора и, скрестив руки на груди, вглядывался в космическую даль.

— Можно уже пожелать тебе приятных сновидений, Капитан? — осторожно спросил БоК. — Или будут какие-то еще распоряжения?

— Пожалуй, нет, — не уловив подвоха в вопросе, ответил Капитан. Накопившаяся усталость давала о себе знать, и он не стал пренебрегать этим поводом, чтобы отойти к анабиотическому сну. — До встречи, дружище.

Похоже, испытав шок во время аварии, Капитан впал в некоторую забывчивость. И БоК не преминул этим воспользоваться, не став напоминать ему о заказанных расчетах. И тому было оправдание.

Уложив Капитана спать, Бортовой Компьютер принялся размышлять. Утешительного было мало. Согласно расчетам выходило, что посланный звездолетом радиосигнал достигнет Терры не раньше чем через несколько миллиардов лет. Это означало, что звездонавты могут вообще никогда не вернуться домой. Такие выводы удручали даже искусственный интеллект, а терравека могли и вовсе лишить рассудка.

Стоило подумать о том, что же в сложившейся ситуации делать.

Задание, полученное от Капитана, — дело хорошее. Но ведь даже за один миллиард лет терравечество может так далеко уйти вперед в своем развитии, что не только потеряет интерес к собранным БоКом сведениям, но и не обратит внимания на сигнал бедствия.

Значит, спасение нужно искать в другом направлении.

И тогда, рассчитав все до мелочей, Бортовой Компьютер принял свое решение — окончательное и бесповоротное. А чтобы воспринять его как руководство к действию, торжественно озвучил:

— Итак. Из последних фотонных сил штопором вхожу в пылевое облако вокруг звезды. Отработанные ступени вывожу на определенные орбиты — вокруг этого космического мусора начнет формироваться твердь будущих планет. Кораблю выбираю орбиту, оптимально отвечающую условиям возникновения жизни, и приступаю к формированию главной планеты системы. Эта планета будет двойной — спутник своим влиянием задаст ритм различным процессам на ней. Строение планеты — по принципу яйца: ядро, мантия, твердая кора и скрытая под ней в одном месте воздушная пустота. Там прячу звездолет со спящими терравеками. Силой защитного поля запускаю геомагнитные процессы и тем самым обеспечиваю корабль энергией. С помощью взрывов, электрических разрядов и радиации активизирую процессы жизнеобразования на поверхности. Эволюции задаю направленное ускорение, внедрив готовый генетический код. Терравек станет ее венцом. Достигнув высот разума, он прочтет оставленные повсюду знаки-подсказки — и заветный ковчег будет найден. Капитан и его спутники обретут Новую Терру, а юная цивилизация обогатится знаниями — и терравеческий разум вновь продолжит свое космическое восхождение… Ну что ж, программа ясна. Поехали!

Заработали на полную мощь фотонные двигатели. Звездолет, носивший имя «Шамбала», набрал скорость и нырнул в пучину космической пыли.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Альберт Шатров.

Родился в Москве в 1972 г. По образованию политолог. Занимался политическими технологиями, журналистикой. Публиковался в общероссийских и региональных СМИ. Работал редактором различных изданий и интернетпроектов. Член Союза журналистов РФ. В настоящее время — директор полиграфической компании. Увлечения: чтение научной литературы, книги, написание научно-популярных статей. В последнее время увлечен литературным творчеством. Бумажных публикаций не было.

Максим ДубровинСтрашненькая утопия

Когда у меня болит голова, я знаю — это из-за детей. Они не виноваты, но это из-за них. Психолог не рекомендует принимать анальгетики. Считается, что это может нанести детям психологическую травму и сформировать ложное чувство вины. Может он и прав, хотя дети клянутся, что ничего обидного в этом не видят. Детям я верю больше, но таблетки не пью все равно. На мне лежит Ответственность.

Традиционно, каждое посещение семейного психолога начинается с беседы об Ответственности. Нам с женой об Ответственности можно не рассказывать, ведь Диме и Ульяне уже по пять лет. Это были не самые легкие пять лет, но нам себя не в чем упрекнуть. Пока не в чем.

Как всякому отцу, мне положен декретный отпуск. Я им не пользуюсь, хотя, в отличие от других, воспитываю близнецов. У меня есть нетяжелая работа оператора конвейера, с укороченным рабочим днем. Она приносит нашей семье дополнительный доход, помимо заработка Светланы и социальной помощи, а также приучает детей уважать и любить труд. Отцы, с которыми я общаюсь на еженедельных родительских вечерах, придерживаются того же мнения. И хотя общество может позволить себе содержать молодую семью, мы должны своим примером учить детей скромности и Ответственности.

Позже, когда основную нагрузку по воспитанию детей возьмет на себя общество, мы со Светланой пойдем учиться, чтобы квалифицированным трудом вернуть долг государству. Я остановился на профессии инженера, а Светлана хочет быть биологом или врачом. Дети поддерживают наш выбор, и это способствует укреплению гармоничных отношений в семье.

Вот только голова у меня болит все чаще, ведь детей двое и им уже пять лет. В таком возрасте это полностью сформированные личности, которым тесно с отцом. Света помогает, как может, она стала больше времени проводить с нами в Сфере, и когда мы собираемся вместе, боль проходит.

Я знаю, Света немножко завидует мне, потому что не может быть с детьми постоянно. Когда она об этом говорит, я улыбаюсь. Ее время впереди, ведь ей их рожать.

⠀⠀ ⠀⠀

Каждую неделю мы ходим в зоопарк. Всем другим развлечениям Димка и Уля предпочитают именно это.

Уле нравятся слоны. Однажды мы почти час стояли перед загоном со слоном и угощали добродушного гиганта леденцами. Слон протягивал хобот сквозь решетку загона и аккуратно брал крохотную конфетку маленьким пальцеобразным отростком на конце. Я скормил ему, наверное, сотню леденцов и всякий раз, когда угощенье исчезало в небольшом рту животного, Уля заливалась искренним неудержимым смехом.

А Димка любит обезьян. В зоопарке знают об этом и разрешают нам подержать мартышек на руках. Смышленые зверьки чувствуют детей, поэтому охотно позволяют гладить и тискать себя. Один ревун привязался к нам особо. Когда мы приходим в обезьянник и устраиваем пикничок под старым орехом, ревун свешивается с дерева, ухватившись цепким хвостом за нижнюю ветку, и гладит меня по голове. Димка в восторге от этого.

Но в зоопарк мы ходим не к слонам и обезьянам. Вот уже полгода года мои непоседы души не чают в кенгуру. Мне кажется, что такое продолжительное увлечение не свойственно детям, но, если вдуматься, кенгуру — именно то животное, в которое они должны были влюбиться.

Молодая самочка Кайли не выделяет нас среди прочих посетителей, как это делают слоны или ревун. Девушка Маша, которая присматривает за ней, как-то сказала, что кенгуру не самые умные из животных. Глядя, как Кайли ковыляет по своей площадке, в это нетрудно поверить. Она опирается на маленькие передние лапки и хвост, после чего передвигает мускулистые задние вперед. При этом крупный зад оттопыривается кверху, что усиливает комический эффект. Дети от нее без ума.

Поэтому в четверг мы пошли в зоопарк. Я мог бы привести детей сюда и в среду, и даже во вторник — свободного времени у нас много. Но такие нарушения собственных недельных планов плохо сказываются на дисциплине. А Дисциплина — один из краеугольных камней Воспитания. Это еще один шаг к осознанию Ответственности.

Когда мы подошли к площадке кенгуру, Маша протирала гладкий буро-серый бочок Кайли влажной рукавицей. Кайли сидела смирно, сложив передние лапки на груди, и время от времени тычась носом в шею Маше. Выпрашивала вкусненького.

Я поздоровался.

— Привет-привет, — весело откликнулась Маша. — Как раз на купание успели, заходите.

Я открыл маленькую калиточку и мы вошли внутрь ограды. Димка и Уля пожелали принять участие в гигиеническом мероприятии. С разрешения Маши я надел валявшуюся рядом рукавицу и опустил ее в ведро с теплой, пахнущей хвоей водой. Кайли опасливо покосилась на меня и беспокойно заерзала. Я осторожно провел рукавицей по шерсти кенгуру, а Маша дала ей соленый сухарик. Кайли успокоилась и захрустела. Из сумки на животе за нами внимательно наблюдал круглый коричневый глаз.

Мы сидели на низеньких табуреточках по обе стороны от животного и неторопливо обтирали его теплой пахучей водой.

— Попроси Машу рассказать про Маму-Бабушку, — потребовал Димка. Это хитрая Уля его подбила — я слышал. Ей самой неловко в пять лет просить как маленькой об истории, которую сто раз слышала. Вот брата и использует.

Я выглянул из-за спины Кайли и попросил:

— Маша, вы нам не расскажете еще раз легенду про знаменитую Маму-Бабушку?

— Расскажу конечно, — улыбнулась девушка. — Только это не легенда, а притча. Мама-Бабушка приходилась бабушкой Кайли. Звали ее Таити.

— А на Таити кенгуру живут? — спросил Димка.

— Нет, — ответил я, — давай слушать.

— А конец будет хороший? — спросила Уля.

— Конец будет прежний.

— Таити нашему зоопарку подарил зоологический сад города Дюссельдорфа, — начала Маша. — Произошло это десять лет назад. Таити быстро освоилась, и наши кенгуру охотно приняли ее в стаю. Через год у Таити родился маленький кенгуренок-девочка. Я вам показывала, какими крошечными рождаются кенгурята?

— С мизинчик, — выкрикнула Уля.

— С мизинчик, — сообщил я Маше.

— Правильно. Они совсем беспомощные и существовать без мамы не смогли бы и часа. Все, на что кенгуренку хватает сил — это забраться в сумку на животе у мамы. Там он присасывается к соску и проводит в таком состоянии несколько месяцев.

— И даже не выглядывает? — спросил я за Димку.

— Выглядывать он начинает только через полгода.

— Всего полгода, — завистливо протянула Уля.

Из сумки Кайли высунулась маленькая мордочка. Несколько секунд детеныш разглядывал нас, затем юркнул назад.

— Кенгуренка назвали Люся. Это был первый детеныш кенгуру, родившийся в нашем зоопарке. Все были очень рады и баловали Таити, для нее даже выделили отдельную площадку. В положенный срок Люся начала показываться из маминой сумки и ненадолго покидать ее. Тогда их обеих решили вернуть в стаю. Но Люся не смогла жить вместе с взрослыми кенгуру. Она не была частью стаи с рождения и не научилась существовать среди себе подобных. Что сделала Люся?

— Она стала прятаться в сумке у мамы! — хором сказали дети.

Маша вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул. Тогда она продолжила:

— Люся испугалась Ответственности за свою жизнь, ей было проще и спокойнее с мамой. А что же Таити? Таити пускала подросшую дочку к себе в сумку — Люся была еще далека от размеров взрослого кенгуру. Она продолжала питаться материнским молоком и только ночью выходила из своего убежища.

Кайли давно расправилась с сухариком и теперь заглядывала мне в глаза. Я достал из кармана очищенную морковку и дал ей. Коричневый глаз из сумки внимательно следил за всеми нашими действиями.

— Время шло, сумка Таити раздувалась все больше, сама Таити уже не могла бегать как раньше. Люся мешала своей маме. В зоопарке не знали, что делать. Люсю попытались перевести на другую площадку, но она заболела и перестала есть. Пришлось вернуть ее к матери. А однажды Люся сама стала мамой. Никто даже не заметил, когда это произошло. Все обнаружилось случайно, во время медосмотра. Маленького кенгуренка назвали…

— Кайли! — сказал я за обоих.

— Кайли, — согласилась Маша. — Но даже рождение своего ребенка не сделало Люсю взрослее, она и дальше жила в сумке у мамы. А Таити стали называть Мамой-Бабушкой. Она заботилась и о дочке и о внучке. Люся пряталась в огромной сумке Таити, а Кайли жила в маленьком кармашке Люси.

— Как матрешки, — прошептал Димка сестре.

— Кенгурешки, — сказала Уля.

Я улыбнулся, и Маша остановилась, ожидая комментариев. Не дождавшись, продолжила:

— В конце концов, Мама-Бабушка умерла. К тому времени она почти не могла передвигаться, но продолжала пускать дочку к себе в сумку. Она стала жертвой собственной Педагогической Ошибки. Таити потакала слабостям дочери и лишила ее возможности осознать Ответственность, за что поплатилась сама. Но и Люся не смогла существовать без Мамы-Бабушки. Другие кенгурихи не пускали ее в свои сумки, и вскоре Люся опять заболела. Она забилась в самый темный уголок и перестала есть. Вскоре умерла и она.

— Бедная Люся, — грустно сказала Уля. Жальче всех ей всегда Люсю.

— Мы понимали, что тоже допустили ошибку. С самого начала нельзя было лишать Люсю возможности общаться с себе подобными. Поэтому когда Кайли немного подросла, ее выпустили к остальным кенгуру, где она быстро нашла свое место в стае. С тех пор она родила много маленьких кенгурят и каждому рассказала об Ответственности. Ибо долг каждого родителя научить Ответственности детей.

Дети приуныли. Каждый раз они надеялись, что все останутся живы и урок Ответственности не обойдется так дорого Маме-Бабушке, Люсе и Кайли.

Маша сняла рукавицу, прополоскала ее в ведре, выжала и сунула за пояс. Потом лукаво посмотрела на меня и невинным голосом сказала:

— А теперь мы попросим Кайли показать своего сыночка. Хотите?

— Хотим! — крикнули мы хором.

⠀⠀ ⠀⠀

По вторникам у нас дородовое посещение психолога. Раньше, когда дети были совсем маленькими, я с нетерпением ждал каждой встречи. За неделю накапливались миллионы вопросов и у меня, и у детей. Когда им утром вставать, одновременно со мной или позже? Что делать, если один хочет смотреть кино, а другой играть в прятки с мамой?

Как быть, если они ссорятся? Кого можно пускать в Сферу, кроме бабушек-дедушек?

Часто мы получали ответы на групповых сеансах в Сфере, общаясь с другими семьями. Если группа самостоятельно не могла помочь, на выручку приходил курирующий психолог Александр Матвеевич. Для нас и для многих других он почти стал членом семьи. Было очень здорово посещать его беседы.

Все изменилось за последний год. Во время очередного индивидуального посещения Александр Матвеевич впервые заговорил о Выборе.

На что мы надеялись все эти пять лет? Не знаю, мы никогда не говорили и старались даже не думать об этом. Но знали, рано или поздно придется решать.

В этот раз мы пришли немного раньше, и пришлось ждать, пока Александр Матвеевич отпустит предыдущих клиентов. На столике в комнате ожидания были разложены глянцевые буклеты и брошюры по Теории Воспитания. Среди них бросался в глаза крупноформатный альбом «Теории Воспитания 40 лет». Юбилейный. За эти сорок лет, если верить воспитателям, мир изменился очень сильно.

Собственно, Теория Воспитания родилась не на голом месте. Она была создана после открытия Сферы.

Сферу придумали военные. Для своих нужд. Что и говорить, устройство, позволяющее сознаниям людей соприкасаться напрямую, без помощи вербальных средств коммуникации, открывало широчайшие перспективы. Но вскоре выяснилось, что проникнуть в сознание человека против его воли невозможно, и от более-менее серьезного использования Сферы в разведке пришлось отказаться. Прибор нашел свое применение в медицине, и некоторое время вполне успешно применялся при коррекции легких психических расстройств. Но однажды, при попытке лечения раздвоения личности, было обнаружено, что никакого раздвоения у пациента нет. А есть вторая, дочерняя личность. Ребенок.

Вот тогда-то и начался настоящий ажиотаж. Были изучены десятки тысяч пациентов, проведены статистические исследования, зародились и канули в лету остроумнейшие гипотезы, созданы и благополучно забыты целые научные направления. Медики пересмотрели подход к психическим болезням. Больше половины пациентов, страдающих психическими расстройствами, оказались вовсе не больными, а… родителями.

Каким образом рождались дети в сознаниях людей, тогда еще не знали. Это знание и сейчас остается прерогативой психологов. Постепенно человечество научилось это делать осознанно. «Больных» примирили с «приживалами». А потом изобрели способ перенесения «приживалы» в тело другого человека.

И лишь тогда была создана Теория Воспитания.

Тысячелетиями человечество искало способ воспитания Идеального Члена Общества. Но в каждом человеке изначально заложен изъян. И сколько бы не бились воспитатели всех времен, рано или поздно этот изъян проявлялся почти у всех. Люди лгали, предавали, совершали подлости, ревновали, завидовали, ненавидели и убивали. Теория Воспитания была призвана поставить на этом точку, вырастить новые поколения людей и научить их Ответственности.

Сфера теперь в каждом доме. Наши дети, как и мы сами, были зачаты в Сфере. Светлана и я любили друг друга и в должный миг из нашей любви возникли их сущности. Мой разум стал им первой утробой. Именно здесь детям предстояло прожить первые пять лет, познавая мир и контактируя с ним лишь с помощью моих органов чувств, чтобы в конце этого срока сдать экзамен на право родиться. Это большая Ответственность, подготовить детей к рождению в теле, и я рад, что она выпала мне.

Проблема лишь в том, что их двое.

Близнецы в наше время не просто большая редкость, а прямо-таки исключительный случай. Раньше, когда рождение детей не контролировалось обществом, появление на свет двойни воспринималось как подарок судьбы. Теперь это проклятье, по иному и не назовешь.

Право на рождение ребенка дается семье раз в десять лет и лишь в том случае, если предыдущий оправдал надежды общества и своевременно осознал Ответственность перед ним. Но что делать, если у нас двойня?

Александр Матвеевич еще в самом начале предлагал аборт. Он рассказывал, что манипуляция совершенно безболезненна и безвредна, объяснял, почему мы должны найти в себе мужество отказаться от двойни и сосредоточиться на воспитании одного полноценного ребенка, уверял, что у нас будет возможность родить столько детей, сколько захотим. А еще он предупреждал, что с каждым годом нам будет все труднее сделать Ответственный выбор.

Наши родители любят обоих внуков но, наконец, и они стали заводить осторожные разговоры о Выборе. Мой отец как-то спросил, что я понимаю под Ответственностью. Вместо ответа я сказал, что не позволю убивать своих детей. Мы поругались, но потом, конечно, помирились. Я видел, как он плакал, после визита в нашу Сферу…

⠀⠀ ⠀⠀

Я положил альбом назад на столик и только тут заметил новую брошюрку: «У вас двойня. Проблема выбора». У меня снова заболела голова.

— Дети, а может ну его, Александра Матвеевича? Пойдем сегодня в аквапарк?

⠀⠀ ⠀⠀

Наша просьба позволить иметь двойню рассматривалась долго. В итоге комиссия отказала. Мы отправили новое прошение, присовокупив к нему результаты последнего психологического тестирования Димки и Ули. По результатам они оба проходили с большим запасом, но нам отказали опять. Мы пригласили консультанта. Он рекомендовал определиться с Выбором и напомнил об Ответственности. Тогда Светлана впервые сорвалась. Консультанта увезли на психореабилитацию, а ей сделали Предостережение.

Вскоре Светлана оставила работу. Я даже обрадовался поначалу, решив, что теперь она сможет еще чаще бывать с детьми, но этого не случилось. Наоборот, она стала все реже подключаться к Сфере. Наши ежевечерние игры и посиделки вчетвером стали обузой для нее. Как-то раз, закрывшись от детей, я спросил, что случилось.

— Я боюсь, что однажды они узнают о Выборе и спросят — кто? Что я им отвечу? — сказала она.

Я пытался скрыть наши проблемы от Александра Матвеевича, но вскоре это стало невозможным. Светлана наотрез отказалась посещать психолога. Александр Матвеевич даже вызывал ее специальной повесткой, но без толку. Тогда он сам пришел к нам домой. Светлана заперлась в спальне и не открывала до тех пор, пока психолог не ушел. Что написал куратор в рапорте, я не знаю, но Светлане было сделано очередное Предостережение.

А потом она погибла. Упала под автобус, и никто никогда не узнал, было это случайностью или нет.

— Мама умерла навсегда? — спросил Димка.

— Да. Больше она к вам не придет.

— Значит, мы навсегда останемся с тобой?

Я промолчал, у меня не было ответа. И тогда Уля спросила:

— Теперь тебя не заставят выбирать?

Вопрос был настолько неожиданным, что я онемел. Они знали.

— А теперь нам с папой нужно поговорить. Что делают воспитанные дети, когда взрослым нужно поговорить?

Димка и Уля вежливо попрощались с Александром Матвеевичем и закрылись каждый в себе. Психолог выключил Сферу.

— Выбирать придется, — сказал он. — Я сочувствую вашему горю, но помните об Ответственности. Вашей супруге, к сожалению, не хватило силы духа взять Ответственность на себя. Это ошибка ее родителей, воспитателей и, отчасти, моя. Тем более, мы должны помочь вам. Центр подобрал семью, чей ребенок не прошел последних тестов и был развоплощен. К сожалению, его мать уже была беременна, и семья готовилась к трансплантации сознания в плод. Теперь, после развопло-щения ребенка, она готова выносить достойного члена общества. Она осознает Ответственность. Осталось сделать Выбор. Вопрос пола пусть вас не смущает, на данном этапе еще можно провести коррекцию в любую сторону.

На эту беседу меня вызвали повесткой после того, как я пропустил пять сеансов и получил два Предостережения.

— Я не буду выбирать, — решительно сказал я. — Мои дети достойны жить, они умны, дисциплинированны и ответственны.

— И все же, один из них достоин более.

— И кто это, по-вашему?

— Пока не знаю, но мы определим это с помощью тестов.

— Они прошли все тесты!

— Не все, в спорных случаях мы предлагаем индивидуально разработанные ситуационные задачи.

— Что вы задумали?

— Они сделают Выбор сами.

— Сами?! Вы в своем уме? Двое пятилетних детей будут решать, кому из них умереть?

— Нет, они не будут решать ВДВОЕМ. Каждый примет решение самостоятельно. Это тест на жертвенность.

— И вы посмеете пойти на это?

— У нас нет другого выхода. В Совершенном Обществе должны жить только Совершенные люди. Сейчас разрабатывается новая программа, согласно которой каждый претендующий на рождение, должен будет решить задачу высшего этического порядка.

— Это безумие!

— Это Ответственность.

— Мне нужно все обдумать, обсудить с детьми.

— Исключено. Вы можете невольно повлиять на их решение, и сами потом будете жалеть. И потом, если вы им откроетесь, тест потеряет смысл.

— Тогда я отказываюсь.

— В таком случае, завтра вам будет прислано третье Предостережение. Человек, забывший об Ответственности, теряет право рождать и воспитывать детей.

Я бессильно стиснул кулаки.

Александр Матвеевич снова включил Сферу и громко позвал:

— Дима! Ульяна! У нас с папой к вам вопрос. Кто первым будет отвечать?

— Я!

Димка спросил:

— А это не больно?

Ульяна спросила:

— А ты родишь меня снова?

Психолог был обескуражен, но держал себя в руках.

— Увы, должен признать, что не ожидал такого единодушия. Но мы вернулись к тому, с чего начинали — Выбор остается за вами.

Я кивнул. Я решил соглашаться со всем, что он сейчас скажет. Я сделал Выбор, и внутри меня все пело.

Между тем Александр Матвеевич продолжал:

— Я дам вам один день на принятие окончательного решения и завтра жду вас у себя.

Я снова кивнул, стараясь не улыбаться.

— Завтра, — повторил психолог.

— Хорошо, завтра.

Домой я зашел на полчаса, взять лишь самое необходимое. Фотографию Светланы. Все остальное, что мне нужно, я ношу в своем сознании уже пять лет. Я не кенгуру и никогда надорвусь.

— Папа, а куда мы едем?

— Не знаю, это будет приключение.

— Ура!

Наверное, вид у меня был совершенно дикий.

— Молодой человек, у вас все в порядке, — спросил прохожий, сутулый от груза Ответственности.

— У меня все просто замечательно. Только немного болит голова.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Дубровин Максим Олегович.

Молодой донецкий фантаст родился в 1976 году. Учился в физико-математической школе, но профессию выбрал иную: закончил Донецкий медицинский университет, став врачом-психиатром. Автор полутора десятков научных публикаций по психиатрии и смежным областям. В настоящее время работает в Медико-психологическом центре Донецка.

По личному признанию, первые опыты сочинительства относятся к младшему школьному возрасту. В жанре дебютировал рассказом «Самая главная роль» (2002, журнал «Искатель»). С тех пор опубликовал еще несколько рассказов в сборниках и периодических изданиях России и Украины.

Алексей ЛюбимовВ паутине грез

Все средства массовой информации Содружества захлебывались последними новостями о гибели одного из самых богатых людей конфедерации, мультимиллиардера мистера Дуи Герона. Означенный господин каким-то чудом умудрился отдать концы прямо во время менто-виртуального сеанса в корпорации Dream Universe. Несмотря на все усилия могущественных адвокатов Dream-U, спустить это дело на тормозах не удалось, и уже через несколько часов новость старательно муссировали все информационные агентства. Что не удивительно: покойный являлся довольно заметной фигурой в фармацевтической промышленности. Более того, за сорок лет карьеры мистер Герон сколотил огромное состояние на продаже психотропных препаратов, а вместе с этим заимел кучу покровителей в правительстве и целую команду адвокатов-прохвостов, благодаря которым ему все и сходило с рук. Надо сказать, недоброжелателей хватало, не было месяца, без того чтобы кто-то не предпринял попытку засадить уважаемого фармацевта и просто денежного воротилу в орбитальную тюрьму, оборудованную в чреве астероида, или отсудить у него миллиончик-другой непосильным трудом заработанных кредитов. «Разумеется, что психотропы не леденцы и на кого-то могут подействовать неадекватно. Даже от самых безобидных пилюль могут быть побочные эффекты», — именно так заявлял в интервью журналистам пресс-секретарь мистера Герона — Дин Зайн, подкрепляя свои слова неопровержимыми цифрами. Согласно статистическим данным, только два процента детей, подвергшихся лечению психотропными препаратами от синдрома мегаактивности и дефицита внимания, становились зависимыми, а летальные исходы случались совсем редко… Господи, всего какие-то два ребенка на сотню — чего не случается в борьбе за душевное здоровье нации. Вот именно родители этих детей и доставляли наибольшие неприятности, и, как ни странно, подобных искателей легкой наживы становилось все больше и больше.

Это расстраивало. Расходы на адвокатов росли в геометрической прогрессии, а тенденцией к сокращению сего потока почему-то не пахло. К счастью, даже в такие нелегкие времена можно было отвести душу и расслабиться. В Dream Universe двери были открыты для каждого, готового расстаться с кругленькой суммой за часы виртуальных приключений в собственном мире. «Памятник тому, кто изобрел эту хреновину», — частенько повторял мистер Герон, изрядно попутешествовав по просторам ментовиртуальности.

Неудивительно, что недавно созданная корпорация Dream Universe одним прыжком вырвалась на ведущую позицию в мире игрового бизнеса, заткнув за пояс многочисленные казино, тотализаторы и даже двухнедельное смертельное ралли, с его минами-ловушками, столкновениями, ядерными взрывами и вереницами катафалков, отвозящими участников или то немногое, что от них оставалось, на кремирование. Набирая мощности, корпорация уже могла одновременно обслуживать сотню человек, и даже это не позволяло справляться с наплывом желающих. За последний месяц ментовиртуальная реальность стала не просто модным течением, она волной захлестнула практически всех. Даже пенсионерки были готовы расстаться с накопленными на черный день сбережениями, чтобы хоть на часок окунуться в мир, где самые смелые мечты становятся реальностью. Надо добавить, с возрастом у стариков и старушек мечты становились настолько смелыми, что устроителям приходилось страховаться и подписывать с ними документы об отказе от претензий в случае возникновения любых эксцессов с расшатанным здоровьем.

В общем, как не существовало пределов фантазии людей, так не было их и в Dream Universe. Самые смелые фантазии оживали, приобретали реальные формы и прочие качества, свойственные самой что ни на есть материальной вселенной. Не стоит и объяснять, что может твориться в этих игрушечных мирах, где позволено все, с кем угодно, когда угодно и…

Все бы, наверное, так и шло без сучка и задоринки, если бы не этот старый извращенец, скончавшийся прямо во время сеанса. Причем умереть ему удалось так качественно и бесповоротно, что воскресить его не смог даже подоспевший через две минуты наряд профессиональных лекарей. Не нужно и говорить, что сия братия была до зубов вооружена всеми самыми последними технологиями воскрешения из мертвых… Нельзя сказать, что до этого ничего странного не происходило. Прецеденты, конечно, случались. Были и бабушки с сердечными приступами, что при современном уровне медицины — проблема не того порядка, чтобы о ней волноваться. Многие как раз просто спят и видят, как бы им побыстрее убраться из этого мира. Но не тут-то было, медики поднаторели в своем ремесле настолько, что не могут собрать разве что гонщика, взорвавшегося в болиде, а уж заменить любой орган, а то и несколько — для них и вовсе пустяк. Случались, правда, и совсем странные инциденты. Не далее как две недели назад один пройдоха обвинил Dream Universe в том, что он во время ментовиртуального сеанса подхватил одно довольно известное венерическое заболевание. Парень даже не отрицал того факта, что во время сеанса со всем старанием пользовал парочку грязных шлюх, которых он когда-то, будучи маленьким мальчиком, встретил на улице. Что уж он там такого увидел, можно только догадываться, но на ребенка это оказало настолько неизгладимое впечатление, что он спустя много лет потратил такую сумму, чтобы просто оттянуться с той парочкой в ментовиртуальном мире. Проходимца, конечно, выставили вон и не вспомнили бы, если бы не еще один подобный инцидент, произошедший со стодвадцатилетней леди всего несколько дней назад. В отличие от молодого человека подозревать старушку в том, что она могла заработать подобного рода болезнь где-то на стороне, было немыслимо — изношенность организма самая что ни на есть крайняя, а поэтому тщательное медицинское обследование пожилой леди было быстро проведено. Никаких признаков недавних половых контактов обнаружено не было, но тем не менее диагноз полностью подтвердился. Разумеется, чтобы не создавать лишних трений с общественностью и ее мнением, болезнь благополучно вылечили, бабушка получила свои… пять бесплатных сеансов в качестве возмещения морального ущерба, другое возмещение ее категорически не устраивало, и, казалось бы, проблема была исчерпана, но тайна оставалась тайной и требовала объяснений. Этим-то сейчас и был обеспокоен глава суперпреуспевающего бизнеса мистер Гай Домбровски. Если уж сифилис можно было как-то перебедовать, то с безвозвратным умерщвлением мультимиллиардера все обстояло гораздо сложнее. Проблема, прямо сказать, другого калибра — как для бизнеса, так и для собственного здоровья. Умаслить семейство Геронов со всей адвокатской сворой — предприятие, прямо скажем, не дешевое, не стоит и говорить о количестве вымотанных нервов, которые к тому же не восстанавливаются.

⠀⠀ ⠀⠀

Мистер Домбровски нервно придавил клавишу вызова.

— Тэра, вызовите ко мне профессора Кауфмана.

— Это все, что хочет от меня мой большой босс? — игривым голоском спросила секретарша президента Dream Universe Тэра Вилсон.

— Не дури, Тэра! Мне нужен этот хомяк сейчас же!

— Поняла, уже вызываю, — нарочито консервативно отчеканила Тэра.

— Ну, не обижайся, лапочка. Я просто не в себе, ты должна меня понять.

— Доктор Кауфман будет у вас через пять минут, — проигнорировав извинения, доложила Тэра.

— Замечательно. Но.

— Будут еще какие-то пожелания, сэр?

— Нет, нет, пожалуй, это все.

— Хорошо. — Тэра отключила связь.

— Господи, даже собственная секретарша объявила мне бойкот. Да-а-а, не везет, так не везет. — Мистер Домбровски тяжело вздохнул и откинулся на спинку массивного кресла.

Дисплей вызова внезапно засветился.

Мистер Домбровски быстро ткнул пальцем клавишу ответа.

— Милая, я совершенно не хотел тебя обидеть, — затараторил он.

— Ну, ты даешь, Гай Домбровски, я его еще ни в чем не упрекнула, а он уже извиняется, — послышался недовольный голос дражайшей супруги.

«Черт, чуть-чуть не подставила, шалава придверная, — про себя выругался он, — могла ведь и предупредить, что жена на связи».

— Ты там спишь или персиком подавился? — с издевкой поинтересовалась миссис Домбровски.

— Я слышу тебя, дорогая.

— Замечательно! Он меня слышит. Так за что я должна была на тебя обидеться?

— Ничего особенного, дорогая. Я просто не предупредил тебя, что задерживаюсь.

— То есть как — ничего особенного! И это он называет «ничего особенного». Этак ты мне скоро за чаем признаешься в том, что спишь со своей секретаршей, и скажешь, будто ничего особенного не случилось, так?

«Черт, она догадывается. Будь проклят тот день, когда мисс Южный Кронфилд преступила порог моего терпения… то есть офиса», — выругался про себя мистер Домбровски.

— Отложи персик и отвечай мне!

— Я не ем персики, у меня на них аллергия!

— Да мне хоть внутрианусная лихорадка! — выпалила миссис Домбровски.

— Я с ней не сплю! — буквально заорал он.

— Дурак! Я не спрашивала тебя, спишь ты с ней или нет. Я просто хочу получить ответ на поставленный вопрос.

— Да? Так о чем ты меня спрашивала, дорогая?

— Господи, за что мне такое наказание? Ни на вопрос ответить, ни секретаршу отодрать по-человечески? Пошел в задницу! — Миссис Домбровски отключила связь, оставив супруга в полной прострации.

— Мистер Домбровски, — послышался голос мисс Вилсон по громкой связи, — научный гений прибыл.

— Пригласите его, Тэра, — припустив в голос властности, распорядился он.

— Слушаюсь, сэр.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появился означенный доктор Кауфман — приятель мистера Домбровски еще со школьной скамьи, а заодно и тот самый безумный гений, что создал ментовиртуаль-ную реальность.

— Проходи, дружище. — Мистер Домбровски указал рукой на пластиковое кресло весьма причудливой формы.

Заняв место напротив, доктор Кауфман замер в ожидании. О цели неожиданного вызова к высокому начальству он мог догадаться, но, к его сожалению, ничего для ублажения оного, то бишь начальства, в рукаве не имелось.

— Я думаю, ты догадываешься, почему я тебя вызвал. Тема прежняя, так что можешь отбросить этикет и сказать все как есть. Слишком давно мы знакомы, чтобы выделывать реверансы и выкручивать вензеля друг перед другом. Начинай. И не стесняй себя в выражениях.

Профессор Кауфман часто заморгал, готовясь приступить к изложению.

— Да не волнуйся ты, — подбодрил его мистер Домбровски.

— Да-да я-я не-не-не-не-не… — начал заикаться профессор.

— Я понял, ты не волнуешься. Продолжай.

— Ни-ни-ни х-х-х…

— Неужто все так плохо? — На лице мистера Домбровски обозначилось легкое беспокойство.

— Угу. — Профессор Кауфман мотнул головой в подтверждение.

— И что мы с этим будем делать?

— Я-я-я-я-я…

— Напиши, дружище. — Мистер Домбровски протянул профессору фотобланк компании сложной текстуры с вкраплениями серебра. Вот ручка, возьми.

Профессор Кауфман взял ручку и начал быстро писать ровным, почти каллиграфическим почерком.

— Так, что тут у нас? — Мистер Домбровски взял протянутый ему фотобланк. Да-а-а, не ожидал я, что твои научные методы окажутся бессильны. Ты серьезно думаешь, что Даг Кэнди способен помочь нам с этим? — глядя в одну, известную только ему точку спросил мистер Домбровски.

— Да! — неожиданно бойко ответил доктор.

— Ну что ж, попытка не… в конце концов, парень был лучшим на своем курсе. Странно, конечно, что он с таким образованием поперся в частные детективы.

⠀⠀ ⠀⠀

— Ха! Вот уж не думал, что мистер Домбровски когда-нибудь станет моим работодателем, — усмехнулся Даг Кэнди.

— Это тебя как-то коробит? — подозрительно спросил мистер Домбровски.

— Ну что вы, просто не ожидал, что его сиятельство мистер Dream Universe собственной персоной будет предлагать работу простому частному сыщику.

— Не прибедняйся, Даг, если бы ты был простым сыщиком, я о тебе и не вспомнил бы.

— Мне, наверное, нужно умилиться, подобно наивной девственнице. Но я все же предпочту держать ухо востро, особенно если вспомнить о последних событиях вокруг вашего бизнеса.

— Ради бога. Кстати, именно о последних событиях я и хочу с тобой поговорить.

— Интересно.

— Не думаю, что все так интересно, но мне нужна помощь, чтобы с этим разобраться.

— И для этого, стало быть, потребовались мои таланты?

— Уж не посетуй, но обычные научные методы оказались бессильны. Небезызвестный профессор Кауфман облажался, то есть зашел в тупик.

— С чего вы взяли, что я в компьютерах круче, чем Дикси?

— В том-то и дело, что ты, в отличие от нашего умнейшего Дикси, обладаешь еще одним достоинством.

— Это еще каким?

— Ты разбираешься в людях, а эта область далеко не всегда подчиняется формулам и алгоритмам.

— Вот уж не считал себя знатоком человеческой природы! — усмехнулся Даг.

— Может, ты и не считаешь, но я, поверь мне, собрал о тебе достаточно данных. Те дела, которые создали тебе репутацию, отличались отсутствием всякой логики.

— Да неужели? Я-то как раз думал, что логика в моем мышлении вещь самая что ни на есть неотъемлемая.

— Все может быть, но каким-то чудесным образом тебе удалось раскрыть несколько дел. Так вот, логики и закономерности в твоих действиях я не рассмотрел даже при самом тщательном анализе. Не хочу, чтобы ты думал о себе бог знает что, но. В известных ведомствах тебе давно перемыли бы косточки, если бы ты всякий раз не оказывался прав.

— Вот так, меня же убеждают в моей исключительности. Ну хорошо, давайте перейдем к делу.

— Давай, но сначала нужно расписаться вот здесь. — Мистер Домбровски пододвинул к Дагу фирменный бланк с напечатанным текстом.

Пробежав его глазами, Даг невольно присвистнул:

— Я должен подписать документ, даже не зная, чем точно буду заниматься?

— Именно. Я хочу быть уверенным, что ты играешь, иначе. Ты же не хочешь отказаться? Двадцать тысяч кредитов авансом и двести в случае успеха, думаю, этого достаточно, чтобы согласиться без лишних вопросов.

— Ну хорошо, я берусь за это дело. Я даже признаюсь вам, деньги сыграли в этом свою роль…

— Значит, мне все-таки удалось тебя просчитать? — мистер Домб-ровски довольно осклабился.

— Уж не знаю, что вы там просчитывали, но мне чертовски интересно, за какое дело могут так легко выложить столько бабок. Простите, если я вас в чем-то разочаровал.

— Ладно. — Мистер Домбровски несколько поморщился. — Как я понимаю, это был положительный ответ.

— Вы правильно понимаете.

— Хорошо, подписывай.

— Нет проблем. — Даг поставил под текстом контракта размашистую роспись и откинулся в кресле в ожидании подробностей.

Ни секунды немедля, мистер Домбровски достал тонкую папку и положил перед Дагом.

— Можешь ознакомиться.

— С удовольствием. — Даг открыл папку и быстро пробежал глазами содержание первой страницы. — Мне нужно было догадаться.

— Возможно. Но я не думаю, что тебя это так уж удивляет. Человек, ведущий подобного рода дело, соприкоснется с некоторой информацией, которая не должна попасть ни в руки журналистов, ни тем более в руки конкурентов. Я ни в коей мере не угрожаю, я просто немного страхуюсь, как бы пошло это не звучало.

— Ну что ж, в таком случае требую карт-бланш на любую информацию, которая мне может потребоваться.

— Конечно, любая информация будет предоставлена, за исключением записей ментовиртуальных сеансов наших клиентов. Уж извини, но на нарушение закона о неприкосновенности личной ментальной собственности мы не пойдем.

— Да-а-а, неподъемна кара того, кто преступил означенный закон… Кстати, на допуск-то к своим ментовиртуальным сеансам я могу рассчитывать?

— Черт, об этом я как-то не подумал. — Мистер Домбровски немного повеселел. — Ха! А ведь Дикси, пожалуй, был прав!

— Ха! Так это была идея старины Дикси? — Даг довольно улыбнулся.

— Ты прав, это не моя идея, но я искренне надеюсь, что Дикси, как ты его называешь, не ошибся в тебе. — Мистер Домбровски, едва скрывая неудовольствие, посмотрел на улыбающуюся физиономию Дага Кэнди.

— Ой, как не хочется разочаровывать душку Дикси, вы бы знали. Ладно, шутки шутками, а я жду не дождусь, когда закончу с болтологией и займусь делом. Как я понимаю, именно профессор Кауфман займется моим инструктажем.

— Точно, — процедил мистер Домбровски, стараясь не демонстрировать свои эмоции по поводу заносчивости собеседника.

⠀⠀ ⠀⠀

— Дикси, я знаю тебя как крутого специалиста по компьютерам, — прервал заикание собеседника Даг. — Если ты не нашел никакого технического обоснования произошедшему, значит причина не в этом. Зачем мне знать об устройстве компьютера и то, каким образом ты сел в собственное дерьмо. К чему? Давай примем, что причина не в компьютере, и просто начнем искать в другом месте… Расслабься, я знаю, что именно ты рекомендовал меня своему боссу. Не нужно беспокоиться, я не собираюсь подводить тебя или каким-то образом вредить твоей репутации. Я просто хочу сделать свою работу и немного расслабиться. Денег у меня прибавится, и тогда от меня никуда не денутся ни курорты Селены, ни прочие радости жизни. Да, и мне понадобится доступ к записям моих ментовиртуальных сеансов. Но прежде чем они у нас будут, мне нужно испытать твою чертову машину на себе.

На лице доктора отразилось удивление.

— Ты удивлен, что я еще не опробовал на себе сие творение твоего гения? Ха! Я много чего не попробовал в этой жизни. Более того, нисколько об этом не жалею. Я, старина Дикси, с большой осторожностью отношусь к тем, кто проповедует философию «в жизни надо попробовать все». Опасная философия, и не нужно упрекать меня в скороспелых выводах, навидался. Ладно, вижу, ты не против предоставить мне все, что потребуется для интересов дела. Я правильно понял?

Мистер Кауфман утвердительно кивнул.

«Вот так, не дал бедняге и слова сказать, — отметил для себя Даг. — Ну и черт с ним, в конце концов, мог бы и к логопеду сходить, а не доводить собеседников до белого каления. Или голосовые связки пересадить и петь не хуже Альбертино Луччи. Так ведь нет, продолжает ходить и мучить других своим заиканием, и это в обществе, где замену любой части тела может позволить себе даже пенсионерка».

⠀⠀ ⠀⠀

«Старт», — мысленно подал команду Даг.

В мгновение ока стены вокруг пришли в движение, и он, как ему показалось, на огромной скорости устремился вперед, с трудом воспринимая проносящиеся вокруг объекты.

— Ну что ты молчишь? — недовольно спросил Тризн и больно ткнул Дага кулаком в грудь. — Доставай кредитки. Ты понимаешь, что я говорю о тех, которые ты получил от матери на день рождения.

Тризн, старший брат Дага и подающий надежды игрок в рестлбол, неумолимой глыбой надвинулся на Дага.

— Ну что ты вылупился? Испытываешь мое терпение. — Тризн, резко взмахнув раскрытой ладонью, больно ударил Дага по уху.

— Перестань, Тризн, — жалобно простонал Даг.

— Что ты орешь? Надеешься, что тебя услышат? Деньги давай, тебе говорю, — прорычал Тризн и опять ударил Дага в грудь так, что тот налетел спиной на спинку большого кожаного кресла. — Последний раз говорю, деньги гони! — Тризн опять надвинулся на Дага, прижав к креслу.

— Тризн, они не твои! — отчаянно закричал Даг.

— Ты меня достал, сморчок, — Тризн схватил Дага за плечо и, резко развернув, толкнул на спинку кресла.

— Нет! — неистово заорал Даг. События многолетней давности повторялись в точности. — Нет! — опять заорал он и резко рванулся в сторону, но оказался в цепких руках Тризна.

— Куда? — Тризн недобро осклабился, но тут же его «улыбка» сменилась гримасой боли.

Произошло то, чего он меньше всего ожидал. Даг ударил пяткой по пальцам ноги брата. Следующий удар пришелся в горло, отчего глаза акселерата едва не полезли на широкий лоб.

— Убью! — взревел Тризн и бросился на Дага.

К его удивлению, хлюпика-брата на прежнем месте не оказалось, а пах, на этот раз не прикрытый щитком, как это обычно бывает у рестлболистов, взорвался вспышкой боли, отчего из глаз сыпанули искры, превратив окружение в нечто сюрреалистическое, напоминающее собой литейный цех.

— Сука! — проревел Тризн, но тут же взвыл, получив жесткий удар под коленную чашечку. — Урод! Я ж тебя уничтожу..

Не дав ему договорить, Даг нанес серию ударов по сухой кости Тризна, пока тот, как подрубленный эвкалипт, не завалился на бок…

Поскуливая, Тризн лежал на полу. На его глазах выступили слезы, чувства смешались: боль, ненависть, недоумение. Как такое вообще могло с ним произойти? Того, что его отметелит младший брат, он не мог даже предположить.

Даг стоял над поверженным братом. Ни о какой жалости не шло и речи, презрение — да, жалости — ни на йоту. Странный реванш состоялся. Оставалось только пожалеть, что это не произошло двадцать пять лет назад, когда в его распоряжении еще не было ни боевого опыта, ни навыков рукопашного боя, вбитого сержанту штурмовой десантной бригады Дагу Кэнди днями и месяцами методичных тренировок. К сожалению, это случилось позже, когда Тризна уже не было в живых: однажды удача все-таки отвернулась от него, и он, не удержав свой болид на залитом маслом участке, передним левым колесом зацепил мину-ловушку, которая оставила от него самого да и от машины с турбореактивным двигателем лишь некоторые трудно различимые фрагменты.

Неожиданно для себя Даг вынырнул в настоящее время. Сомневаться в том, что произошедшие события явились созданием его разума, не приходилось: кто еще, кроме него, мог смоделировать события двадцатипятилетней давности с такой ювелирной точностью.

«Это же надо, еще немного, и я мог дрогнуть и поверить, что являюсь тем самым двенадцатилетним пацаном». — заключил Даг и мысленно подал команду на завершение сеанса.

Даг Кэнди сидел в затемненной комнате и изучал изображение, производимое весьма неплохим голографическим компьютером. Фирма, прямо сказать, была солидной и в этом отношении не мелочилась. Техника, если и приобреталась, то исключительно лучшая. Перфекционизм мистера Домбровски проявлялся здесь буквально во всем, от интерьеров и офисного оборудования до пепельниц и корзин для бумаг — называть эти произведения искусства «урнами» язык просто не поворачивался.

Объемные голографические картинки покойного мультимиллиардера в детские годы сменялись изображениями членов семьи, любовниц, мальчиков для развлечений и прочей полезной и совершенно бесполезной информацией. Подробности личной жизни, привычки, наркотики, бракоразводные процессы, иски родителей растленных малолеток, кличка любимого бульмастифа величиной с теленка и с огромной морщинистой мордой, складками свисающей до самой земли.

«Отвратительное создание», — скривился Даг и, не особенно углубляясь в размышления на тему, что покойный нашел в этой морде, перешел к следующей страничке жизнеописания «гения» фармацевтики.

Так. Если брать все пороки современной цивилизации, то это о нем. И что же мы имеем? Да, в общем-то, пока ничего. Вот если бы знать, чем он занимался во время последнего сеанса. Стоп, стоп, стоп, ни одной любовницы за последний месяц. Это что-то новенькое. Уж не захирел ли наш ловелас? Ага, вроде вырисовывается. Количество сеансов за последний месяц возросло практически в пять раз. Так-так-так, давай-ка взглянем на его медицинскую историю.

Задействовав поисковую программу, Даг вышел к нужному разделу. Пересадка селезенки, искусственное сердце, двенадцатиперстная кишка. Черт! У него хоть что-то свое осталось? Мужик разве что вибратор себе вместо члена не имплантировал, киборг хренов. Непонятно, зачем все это? Ему было-то всего шестьдесят восемь… Не сто тридцать…

Интересно, всего за какие-то два месяца настоял на имплантации практически всех жизненно важных органов, объяснив свое решение паническим страхом вероятности сбоя износившегося организма.

Так, частная клиника. Доктор Боб Мэрдок. Клиника закрылась полтора месяца назад, а ее хозяин покинул Кретон, отправившись на одну из планет скопления Эдон. Местечко, конечно, бойкое, но не настолько, чтобы бросать уже насиженное место, да еще на правительственной планете Конфедерации. А вот дальше никакой информации нет.

Даг нажал кнопку громкой связи с приемной мистера Домбровски:

— Мисс Вилсон, соедините меня, пожалуйста, с мистером Дэном Кросби, Полицейский департамент управления межпланетного сообщения.

— Минуточку, — нарочито консервативно отчеканила мисс Вилсон.

— Конечно, я подожду.

Не прошло и полминуты, как послышался голос давнего хорошего знакомого Дага, мистера Дэна Кросби:

— Дэн Кросби на связи. Даг, это ты?

— Да, это я, мистер Кросби.

— Точно, узнаю знакомый голос сыщика Кэнди, как тебя еще не подорвали за твои художества.

— Да я и сам удивляюсь.

— Ха-ха-ха! — прогоготал мистер Кросби. — Завидую твоему везению, по мне, тягаться с преступностью, не имея за спиной мощной конторы с натасканными спецами и техническими возможностями, просто самоубийство.

— Вы меня подозреваете в стремлении свести счеты с жизнью?

— Да ну, что ты, я тебя немного изучил.

— И как же это вам удалось, если не секрет?

— Э-э-э, я за твоей карьерой слежу, как фанат за игрой любимой рестлбольной команды. Да и возможностей в моей конторе для получения информации более чем достаточно.

— Ясно. Вот именно поэтому я и связался с вами, мистер Кросби.

— Это как-то связано с Dream Universe? — спросил мистер Кросби.

— О, да вы и тут что-то пронюхали.

— Да не особенно. Просто догадаться, что ты работаешь на них, не сможет только дебил, ну, или выпускник психиатрического заведения после выздоровления.

— Вы намекаете на мисс Вилсон?

— Именно! Я ее и имею в виду, хорошая девочка. О чем это я?

— Да я уж и не знаю.

— Ладно, не обращай внимания. Всякая чушь в голову лезет. Иногда начинаешь жалеть, что тебе не тридцать.

— Почему не «двадцать»?

— Ха! Все довольно просто. В двадцать, несмотря на то, что хочешь исключительно каждую, на деле можешь не так уж и много. В тридцать ситуация куда более выигрышная, что называется, и хочется, и могется.

— Прямо целая философия.

— Да какая там философия — опыт, всего лишь опыт. Ладно. Ты же ко мне не за этим обратился.

— Это правда, мистер Кросби, — согласился Даг.

— Ну, тогда излагай, хоть как-то поучаствую в твоих свистоплясках. Я, конечно, не прошу выкладывать все, мало ли какими обязательствами ты связан, но помочь, если это в моих силах, могу.

— Отлично, я на это и рассчитывал.

— Ну, хорошо.

— Меня интересует Боб Мэрдок, целлолог, владелец частной клиники на Палм-стрит. Полтора месяца назад продал заведение и убыл на одну из планет скопления Эдон. Межпланетный рейс с точкой назначения — орбитальный космопорт Дюка. А вот куда он направился потом, я своими силами установить так и не смог. Странно все это, но в доступных мне информационных базах сведений не оказалось.

— Ну что ж, проблема ясна… Твой запрос послан. Правда, придется немного подождать, а то. Чертовщина какая-то! — не закончив мысль, выругался мистер Кросби. — Согласно полученной мной информации, остается предположить, что твой целлолог растворился прямо в челноке или сошел, не достигнув космопорта.

— Что вы имеете в виду?

— Его не было среди пассажиров, покинувших челнок.

— Это точно?

— Точнее не бывает.

— Можно это как-то перепроверить?

— Можно, правда, потребуется некоторое время.

— Понимаю. Но давайте все-таки проверим.

— Нет вопросов, как будет информация, я дам знать, — заверил его мистер Кросби.

— Отлично, буду очень благодарен за оказанную услугу.

— Да брось ты, какие пустяки. Я сообщу, когда у меня что-то появится. — Мистер Кросби отключил связь.

Вот так и рвутся нити. Целый целлолог сгинул в неизвестность, и этим даже никто не озаботился. И уж больно подозрительно он сгинул. Вполне может статься, что и не случайность это, а самая что ни на есть зачистка свидетелей.

⠀⠀ ⠀⠀

Перепотрошив биографию Боба Мэрдока, Даг так и не смог похвастаться ничем, что могло бы пролить свет на загадочную смерть мистера Герона. В числе пациентов Мэрдока он не числился, а вот то, что Мэрдок был холостяком, не имеющим ни друзей, ни родных, наводило на размышления. Если бы вам понадобился врач, исчезновение которого было бы наименее заметным, то Боб Мэрдок — именно тот, кто вам нужен. Это может быть той ниточкой, за которую нужно потянуть. Вряд ли тот самый означенный целлолог был замешан в умышленном умерщвлении Герона, скажем, путем имплантирования органа, запрограммированного на внезапный сбой. Если бы такое действительно случилось, это стало бы известно, медики-криминалисты свои гамбургеры тоже не просто так завихрячивают. Странно, конечно, что ничего определенного они так и не сказали. Хотя кое-что все-таки вякнули. Согласно проведенной экспертизе, возраст тканей оказался ниже биологического возраста покойного лет на двадцать. Что случается после пересадки тканей более молодого донора, странно, но об этом ничего нет в медицинской истории.

Даг нажал кнопку громкой связи.

— Тэра, соедините меня с доктором О'Лэнди.

— А девочку в номер не заказать? — вспылила Тэра.

— Тэра, милая, чем я вас разгневал? — вежливо поинтересовался Даг.

— Я не ваш секретарь, Кэнди! Я доверенный секретарь мистера Домбровски.

— Подождите. Мистер Домбровски сказал мне, что я могу полностью положиться в этих вопросах на вас, разве не так?

— Это так! Но «полностью положиться» совершенно не означает, что вы можете полностью влезть на меня и иметь во все щели, не давая ни вздохнуть, ни пернуть, простите мне мой акральский.

— Кх-кх, — закашлялся Даг, — емкое сравнение, но я и не думал об этом…

— Лучше бы вы об этом подумали, вместо того чтобы превращать меня в куклу с центрального коммутатора захолустной планетки! — не дав ему закончить мысль, выпалила Тэра.

— Помилуйте, Тэра, я не хотел превращать вас в куклу… с центрального коммутатора.

На мгновение Тэра замолчала.

— Вы дурак, Кэнди, или притворяетесь?

— Извини, Тэра. Давайте, когда я разберусь с этим делом, сходим в ресторан.

— Обманете ведь.

— Тэра, ну что вы обо мне бог знает что думаете. Я честно стараюсь держать обещания, и особенно, когда даю их симпатичной девушке.

— Вот как? Ну что ж, проверим. Но только не говорите потом, что я не достаточно симпатична. — Тэра заметно повеселела. — Ладно, напомните, кто там вам нужен?

— Доктор О'Лэнди, если вас не затруднит.

— Хорошо, соединяю.

— Отлично, жду.

— Да, я вас слушаю, мистер Кэнди, — послышался неестественно бодрый голос доктора О'Лэнди.

— Доктор О'Лэнди, мистер Домбровски рекомендовал вас как лучшего специалиста.

— Оставьте ваши комплименты, Даг, — перебил его доктор О'Лэнди. — Приберегите их для мисс Вилсон. Давайте просто перейдем к делу.

— Хорошо, давайте, — Даг сделал небольшую паузу, чтобы собраться с мыслями. — Доктор, вы можете организовать для меня пробу костной ткани покойного мистера Дуи Герона и анализ ткани в определенных местах его тела.

— Неплохие запросики. — Мистер О'Лэнди задумался. — В принципе, задачка не из простых, но и не безнадежная. Кстати, анализ какой части тела вам потребовался?

— Меня интересует его первичный признак, — перехватив инициативу, бодро ответил Даг.

— Ага. Вот так значит. Постараюсь не задавать глупых вопросов, но все-таки — зачем вам понадобилась эта хрено… даже не знаю, как это назвать.

— Доктор, мне не нужна эта штука, нужен просто анализ. Честно говоря, я больше заинтересован в цифрах, характеристиках и, как вы сами заметили, давайте обойдемся без глупых вопросов.

— Хорошо, я постараюсь сделать все, что от меня зависит. Сами понимаете, это не произойдет немедленно, нужно будет получить доступ к означенному безвременно почившему господину. Конечно, где-то придется подмазать, кому-то дать на лапу, потребуются деньги.

— Вы от меня денег хотите получить или что? — перебил доктора Даг.

— Да что вы, с деньгами как раз проблем не будет. Мистер Домбровски в том, что касается вашего проекта, денег не жалеет.

— Вот и ладненько. И постарайтесь управиться как можно скорее. Думаю, мистеру Домбровски будет приятно узнать, что вы активно помогали следствию, не так ли?

— Я сделаю то, что вы просите, — довольно сухо отчеканил мистер О'Лэнди и отключил связь.

«Скользкий тип, но… надеюсь, свое дело знает», — отметил для себя Даг и вернулся к заметкам.

⠀⠀ ⠀⠀

Даг сидел в кресле, готовый в любой момент отправиться в собственный ментовиртуальный мир. Ни много ни мало, но сегодня он запланировал рандеву, и не с кем-то там, а с самой мисс Кретон — Джоди Дарлинг, девушкой, заслужившей свой титул неслучайно. Было в ней все: и очарование, и сексуальность, и то, что будоражит воображение мужского населения, и не только мужского, девушки бывают разные. В общем, сегодня Даг решил устроить своего рода ментовиртуальное рандеву и посмотреть, чем это может для него закончиться. Как раз это он и хотел выяснить. Уж больно многое указывало на то, что господин Герон занимался в ментовиртуальности не чем иным, как телесными утехами — как еще объяснишь тот факт, что Дуи обходился без любовниц все последнее время вплоть до своей скоропостижной кончины. Ну а раз уж, ради интересов дела, приходится превратиться в ловеласа, то приятнее это делать с одной из самых красивых девушек Конфедерации. Кстати, с коэффициентом интеллекта у Джоди тоже было все в порядке — в отличие от некоторых набитых силиконом красоток, она могла и поддержать беседу, и составить компанию, причем не только в постели. А это было несомненным плюсом.

«Старт», — мысленно подал команду Даг. Как и в прошлый раз стены, до этого казавшиеся цельными и незыблемыми, сполохами понеслись мимо него.

— А здесь очень мило, — искренне восхитилась Джоди.

— Что? — переспросил Даг, реплика Джоди застала его врасплох. Впервые получив шанс лицезреть мисс Кретон воочию, Даг забыл решительно обо всем. Его можно было понять, Джоди была по-настоящему красива: лицо, прическа, короткое белое платье с довольно смелым декольте, выгодно подчеркивающее многочисленные достоинства фигуры. Все это, конечно, не могло оставить равнодушным ни одного нормального мужчину.

— Я сказала, что здесь очень мило, — повторила Джоди.

— О, да. Это мой любимый ресторанчик. В отличие от большинства, здесь можно спокойно поговорить с дамой. Лирическая музыка, еда — все на высоте. Этакая патриархальность без излишеств современных технологий.

— И часто вы приводите сюда дам? — лукаво улыбнувшись, спросила Джоди.

— Ну, не то чтобы.

— Ладно, не буду вгонять вас в краску. Могу предположить, что мужчина вы самый что ни на есть нормальный и не чураетесь женского общества.

— Спасибо за вашу лояльность ко мне.

— Скажете тоже — «лояльность». Вы со всеми девушками бросаетесь такими словечками?

— Нет, ни в коем случае.

— Вот как! И чем же вы руководствуетесь?

— Я думаю… интеллектом собеседницы.

— Меня, стало быть, вы относите к довольно умным особам? — Джоди пристально посмотрела Дагу в глаза.

— Но вы ведь именно такой и являетесь.

Джоди лукаво улыбнулась.

— Звучит как комплимент.

— Я бы сказал, констатация факта.

— Ну, хватит, Даг, а то я разомлею и действительно начну верить в свою исключительность.

— Хорошо, я постараюсь воздержаться, но Бог не даст соврать — рядом с вами это чертовски трудно.

— Простите меня, если я обрекаю вас на столь тяжкое бремя.

— Ну что вы, бросьте, нести сие бремя чертовски приятно.

— Вас не переспоришь. Может, нам что-нибудь заказать?

— О, да! Я совершенно забыл. — Даг нажал небольшую клавишу вызова официанта.

«Неужели все это сделал я?» — сам себя спросил Даг.

— Вас что-то беспокоит? — поспешила поинтересоваться Джоди.

— Да нет, со мной все в порядке.

— А вот и официант! — воскликнула она, завидев приближающегося джентльмена средних лет в белом костюме с воротничком стоечкой и характерной планшеткой.

— Добро пожаловать в ресторан «Тихая гавань». Прошу. — Официант протянул меню и замер в ожидании заказа.

— Этот ресторан нравится мне все больше! — не скрывая восхищения, поделилась Джоди и раскрыла меню.

— Я думаю, он вам понравится еще больше, когда вы узнаете, как здесь готовят. Поверьте мне, ресторанов, которые готовят по старинке, на огне, плитах и в печах, остались единицы.

— Это замечательно! Я, если честно, уже видеть не могу еду в тюбиках или мясо, которое фонит. Вы слышали эту шутку? Мясо, которое вы недоели, рекомендуется закрывать колпаком из свинцового стекла для предотвращения распространения радиации.

— По-моему, это была реклама посуды из стекла с большим содержанием свинца.

— Возможно. Даг, вы поможете мне сделать выбор?

— Конечно, разве я могу отказать в помощи такой замечательной девушке. Кстати, вы предпочитаете мясо, рыбу, кальмары или что-то экзотическое?

— Пожалуй, я выбрала бы что-нибудь из мяса.

— Хорошо. Пожалуйста, принесите даме мясо по-кретонски, фирменный рыбный салат и полусухое «Слезы Лея», — обратился Даг к официанту. — Как дама относится к полусухим винам?

— Просто замечательно!

— Отлично. И что-нибудь из фирменного на десерт. Можете удивить нас.

— Хорошо. — Официант услужливо раскланялся и поспешил за заказом, приготовление которого наверняка уже шло полным ходом, так как сигналы с планшетки о заказанных блюдах моментально передавались на соответствующие терминалы в кухне.

— Вы уверены, что мясо по-кретонски. Я пробовала его несколько раз, и мне не особенно понравилось.

— Не волнуйтесь, дорогая Джоди, если вам не понравилось мясо по-кретонски, значит, вы пробовали нечто, ничего общего с мясом по-кретонски не имеющее.

— Вот как! А я-то думала, что у мяса по-кретонски и твердость, и вкус вулканизированной резины.

— О-о-о, ну тогда вам точно подсунули какой-то суррогат. Не удивлюсь, если это и была та самая вулканизированная резина.

— А вот и вино! — воскликнула Джоди, завидев приближающегося к ним официанта с запотевшей бутылкой в ведерке со льдом, высокими бокалами и розеточками со сладостями и экзотическими фруктами на тележке.

— Как вы узнали, что я обожаю сладости? — тут же спросила Джоди, сверля Дага пытливым взглядом.

В этот момент Даг просто опешил, наконец-то до него дошло, кого именно напоминает ему Джоди Дарлинг. Улыбка, выражение глаз…

— Черт, — только и успел выругаться Даг, когда его собеседница растаяла в воздухе.

— Виен? — Даг не мог поверить своим глазам. Перед ним стояла Виен, его первая и самая большая любовь. Юная и прекрасная, нежная и непосредственная. Она была не от мира сего.

— Что с тобой? — не скрывая удивления, спросила Виен.

— Да нет, со мной все в порядке, — поспешил успокоить ее Даг. Волею собственного разума он оказался заброшен в тот последний вечер с Виен и, естественно, был немного ошарашен этим.

— Прости меня Даг, но я ничего не могу поделать. Родители не хотят оставлять меня здесь ни под каким предлогом.

— Тебе не в чем себя винить, — с дрожью в голосе ответил Даг. В отличие от нее, он точно знал, что эта встреча станет последней, и они так больше никогда и не встретятся.

— Даг, ну не нужно так расстраиваться. Я обязательно напишу тебе и сообщу новый адрес. Слышишь?

— Да, я буду ждать твоего письма, — только и смог выдавить Даг, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать. Он знал, что этого не произойдет, он был готов вспылить, накричать, но не мог даже поднять голос на нее. Виен была слишком хороша, чтобы он, Даг Кэнди, мог позволить себе такое. И в то же время происходящее было настолько невыносимо.

«Довольно. Конец сеанса».

⠀⠀ ⠀⠀

Даг сидел в глубоком кресле выделенного ему для проживания роскошного номера, прокручивая события того злополучного вечера, и в который раз упрекал себя в том, что не попытался остановить ее, не поговорил с мистером и миссис Дивас. Он просто ушел, даже не поцеловав ее. Даг схватил со стола бутылку Death Horse, плеснул в стакан на три пальца и выпил одним глотком. Не сказать, что это сильно помогло, но если учесть, что проделывал он это не впервые, на его умонастроение это оказало определенный эффект.

Ну и дурак же ты, Даг. Это ж надо, такую девчонку упустил. Два месяца обхаживал, даже не поцеловал как следует, моралист хренов. За талию не приобнял, не то что под кофточкой пошуровать. И эта хороша — наобещала, а потом ни ответа, ни привета. Наверняка нашла другого. Уж у нее-то с мужиками проблем быть не должно. Именно на таких мужики и западают с первого взгляда. Кстати, почему бы не. В конце концов, мне сейчас по долгу службы положено уподобляться полусвихнувшемуся миллиардеру, а уж этот шанса повалять смазливую девчонку не упустил бы. А потом, ни ей, ни тем более мне хуже от этого не станет. В конце концов, это мой виртуальный мир, и за то, что я в нем делаю, отчитываться ни перед кем не обязан.

Даг бросил взгляд на часы. Половина двенадцатого вечера — время, прямо сказать, детское, а стало быть, откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, не стоит. Именно так рассудил Даг и, поднявшись из кресла, шаткой походкой направился к выходу. Проходя мимо зеркальной части стены, остановился. Внешний вид, конечно, оставляет желать лучшего, но кто сейчас будет корить его за то, что он покинул номер без галстука и в мятой рубашке. Да, никто. В такое время в коридорах гораздо проще наткнуться на загорелую красотку в одних стренгах или загорелого красавца в плавках push-up, или как там они сейчас называются.

⠀⠀ ⠀⠀

Без особых происшествий Даг добрался до блока G. Никто пальцем в него не тыкал, и единственная пара, состоявшая из загорелой красотки и загорелого красавца, встреченная у входа в лифт, была настолько увлечена, что не заметила, как Даг, случайно зацепившись ботинком, уволок в лифт те самые невесомые стренги, представлявшие собой скудное сплетение из трех ленточек. Сей предмет женского туалета так крепко зацепился за ботинок Дага, что ему пришлось приложить довольно много усилий, чтобы со второй попытки, балансируя на одной ноге, освободиться от стренгов.

⠀⠀ ⠀⠀

Наконец Дагу удалось набрать надлежащую комбинацию цифр и попасть нужным пальцем на рабочую поверхность детектора. Послышался слабый щелчок, и входная дверь блока G поползла в сторону. Даг оказался в лишенном какой-либо мебели предбаннике. Хотя, если быть совсем точным, кое-что из мебели все же присутствовало. В углу комнаты оказался железный табурет, вмонтированный в пол, да… восседающий на нем «шкаф», облаченный в камуфляж-хамелеон, с короткоствольной, довольно скорострельной трещоткой на коленях.

Даг в очередной раз подивился выбору оружия, но промолчал — рожа того самого означенного предмета мебели в камуфляже к общению не располагала вовсе. Таким образом, не размениваясь на реверансы с охранником, Даг подошел к нужной двери и принялся набирать шифр.

— Мистер Кэнди решил поразвлечься на сон грядущий? — послышался голос охранника за спиной. Бедняга, несмотря на свою внешнюю угрюмость, изголодался по общению так, что не хотел упускать шанса перекинуться парой слов с любым, что называется, встречным-поперечным.

— Чего же не развлечься, — кинул через плечо Даг, продолжая набирать шифр.

— Это верно. Особенно когда за все платит фирма, — мечтательно заключил охранник. — Кстати, как оно с виртуальными девчонками куролесится?

— Да как с резиновой, — едва сдерживая смех, ответил Даг.

— Чего, правда?

— Точно тебе говорю, — заверил его Даг. — Так что смело можешь выбирать люльку покудрявее да поэластичнее вон в том журнальчике, который ты за табуреточку затихарил.

— Ладно, ладно, — обиженно пробурчал охранник и, понурив голову, принялся изучать текстуру коврового покрытия между парой армейских ботинок околопоследнего размера.

Извиняться или утешать бедолагу не хотелось, так что Даг предпочел просто удалиться.

Даг подошел к приборной доске могучего компьютера, спрятанного в недрах здания, и нажал клавишу запуска. Устройство приветливо замигало светодиодами, а на дисплее высветился запрос на введение пароля. Таковой, естественно, у Дага был, и он, не мешкая, набрал нужную комбинацию цифр и символов. Не дожидаясь окончания загрузки, Даг подошел к хромированному ящику, отпер электронным ключом, достал костюм и стал одеваться.

Справившись с костюмом, Даг мысленно подал команду на начало сеанса…

Как и в первый раз, Даг обнаружил себя стоящим перед Виен на улице возле мотеля. Разница заключалась лишь в том, что сейчас он не был тем по уши влюбленным юнцом, ловящим каждый жест, каждую улыбку возлюбленной. Он был другим. Он хотел завладеть ею как женщиной… А она, а она будет вести себя так, как захочет он. В конце концов, это его мир, все здесь живет по его желанию, по его воле. Здесь он — бог, так почему же не получить все, что полагается иметь богам.

— Я хочу тебя. — Даг резко притянул девушку к себе.

— Я тоже. — Виен обняла его за плечи и прильнула в жарком, страстном поцелуе.

— Пошли, — Виен схватила его за руку и потащила за собой в сторону мотеля. Почти бегом они влетели в просторный холл. Как и предполагалось, человек у стойки не обратил на них никакого внимания, да и Виен он совершенно не волновал, ей вообще не положено было волноваться о таких мелочах, как дед в лоснящемся сером костюме, дремлющий возле стойки. В обычной жизни все было бы по-другому, но это не было обычной жизнью, здесь вещи не подчинялись естественным законам, здесь все было по воле Дага Кэнди.

Даг с удовлетворением отметил этот факт, следуя за Виен вверх по лестнице с видом девственника, которого собирается растлить опытная шлюха.

Виен подошла к двери, прислушалась и, не услышав ничего подозрительного, стала открывать дверь электронным ключом. Дверь бесшумно открылась.

— Пошли, только тихо, чтобы родители не услышали.

Даг понимающе кивнул и двинулся за ней.

Успешно миновав прихожую, они подошли к двери ее комнаты. Голоса родителей Виен доносились из кухни, но, как и предполагалось, они продолжали о чем-то спорить, не обращая внимания ни на что вокруг.

Проскочив в приоткрытую дверь, Виен буквально втащила его за собой.

Состроив порядком удивленную физиономию, Даг остановился посреди комнаты и начал озираться по сторонам.

— Нравится? — прижавшись, спросила Виен.

— Да, — ответил Даг, продолжая рассматривать комнату, увешанную постерами поп-звезд и уставленную различными полезными мелочами, которые только и могут быть в комнате у шестнадцатилетней девчонки.

— Снимай кроссовки и садись вон туда. — Виен указала на кровать, которая, несмотря на то, что находилась в девичьей комнате, могла вполне сойти и за семейное ложе.

— Ладно, — немного смущенно ответил Даг и пошел к двери, чтобы разуться. Справившись с порученной задачей, Даг сел на кровать.

— Сейчас я тебе кое-что покажу. — Виен подскочила к музыкальному центру и включила запись. Мощные динамики, расположенные по всей комнате, ожили, наполнив комнату современными ритмами романтического сонга в исполнении Милен Диас.

— Ну как? — спросила Виен, лукаво улыбнувшись.

— Просто супер!

— Пристегните ремни, шоу начинается.

Виен небрежно расстегнула верхнюю застежку блузки и, покачивая бедрами, направилась к нему. Подойдя вплотную, она одарила Дага чувственным взглядом и, резко развернувшись, медленно принялась расстегивать оставшееся.

«Давай, Виен, покажи себя, — мысленно подбодрил ее Даг… — Хороша! Что ж я ее раньше-то не пользовал?»

⠀⠀ ⠀⠀

Даг с трудом разлепил глаза и попытался подняться. Голова трещала не хуже переспевшего арбуза, а вони изо рта позавидовала бы любая самая отвратительная помойка города.

⠀⠀ ⠀⠀

— Надо же так надраться, — проворчал Даг. — Ах, вот оно что. — Он усмотрел на столе наполовину приконченную бутылку Death Horse и пустую пластиковую фляжку пива Bristle Cat. — Да-а-а… От такого коктейля всякий сляжет, — заключил Даг и попытался оживить отказавшую память.

— Что бы такого принять от похмелья? — он встал, поправил брюки, сбившиеся набок, и отправился на кухню, где по его предположению и должно было находиться подобное средство.

Вернув себя в сколько-нибудь терпимое состояние, Даг вышел из номера и направился в сторону экспериментального блока G. Антипохмельные пилюли хоть и облегчили страдания, но восстановить утраченные куски памяти все-таки не смогли. Оставалась лишь странная уверенность в том, что он, первое — посетил ментовиртуальную реальность; и второе — ничем достойным там не занимался.

Быстро набрав нужный шифр и ткнув пальцем в рабочую поверхность детектора, Даг вошел внутрь. Охранник, как неотъемлемый предмет интерьера, находился на прежнем месте. Рывком выйдя из полуобморочного состояния, здоровяк едва не взял Дага на мушку, но, узрев своего, расслабился и опустил ствол пистолета-пулемета.

— А, это ты? — прожевал он и чуть было опять не погрузился в сладкую дрему.

— Кх, — кашлянул Даг, возмущенный поведением камуфлированного хама.

— Да не сплю я, не сплю, — оправдался тот и попытался сесть более ровно.

Только сейчас Даг рассмотрел возле охранника пустую флягу Bristle Cat. «Черт, уж не с ним ли я вчера брудершафтился?» От этой мысли его передернуло, так что он поспешил удалиться, дабы не провоцировать парня на ностальгические воспоминания о вчерашней попойке в компании небезызвестного сыщика Дага Кэнди. Да-а-а, будет детинушке, чем похвастаться перед собутыльниками. А может, и нет, он тут наверняка всякого люда навидался, все-таки Dream Universe, а не бильярдная «Кий в заднице» на улице Офонаревших фонарей.

Как он и предполагал, запись о вчерашних похождениях в менто-виртуальность присутствовала.

— Вот сейчас и посмотрим. — Даг запустил программу просмотра записей. Наконец загрузка была успешно завершена, и он смог задать интересующую его часть записи. На экране появилось лицо Виен. Ка-чество, конечно, оставляло желать лучшего. Изображение больше напоминало термосъемку, так что области разных температур представали перед ним в разных цветах. Кто знает, может, и удастся когда-нибудь получить запись идеального качества, но сейчас это было не принципиально, просмотрами записей до Дага Кэнди практически никто не занимался. С другой стороны, может, и эта услуга начнет когда-нибудь пользоваться спросом, мало ли кому захочется посмаковать собственные похождения в виртуальном мире. Ну, а если пойти дальше, то обязательно найдется безумный гений, который захочет «снять фильм» таким вот образом или выкинет еще чего похлестче…

— Черт! — выругался Даг. — Как я мог? — Даг передвинул запись вперед и буквально обомлел.

Смотреть дальше не было никакого смысла. Ничего, кроме чувства вины и крайнего сожаления за содеянное, это не вызывало.

— Кретин! Самец! Она же мне ничего не сделала…

⠀⠀ ⠀⠀

Кому-то это может показаться глупым, но Даг хотел попросить прощения, и пусть в несуществующем ментовиртуальном мире, но все-таки попытаться загладить вину. Собственно, для него это не составило бы большого труда, но он хотел получить прощение от нее самой.

Даг занял привычное место в кресле. Последние приготовления, команда и…

Он опять оказался на пустынной улице напротив мотеля. Миновав открытое пространство, плотно уставленное автомобилями, Даг вошел в холл и, не обращая внимания на мистера Дрэйка, мирно дремлющего у стойки, поднялся на второй этаж. Постояв немного перед дверью и собравшись с духом, Даг придавил клавишу вызова. Не прошло и минуты, как дверь открылась, и на пороге появилась Виен.

— Это ты? Что-то случилось? — на очаровательном лице Виен обнаружилось беспокойство.

— Все нормально, — неожиданно для себя начал оправдываться Даг.

— Даг, я же вижу, на тебе лица нет.

— Виен, вчера вечером, — неуверенно начал он, — я поступил нечестно.

— О чем ты?

— Виен, я вел себя как скотина. Прости меня, Виен. Я не должен был так поступать с тобой.

— Иди ко мне, Даг. — Виен положила руку ему на плечо.

Даг опустил голову, готовый расплакаться. Он не мог поверить в то, что Виен отнесется к нему так великодушно, так…

— А-а-а! — взвыл Даг, согнувшись пополам от жесткого удара коленом в пах. Боль была настолько невыносима, что следующий удар ногой по ребрам прошел просто незамеченным.

— Тварь! Сука! Как ты мог? — Лицо Виен было преисполнено презрением.

— Прости меня. — Даг попытался выпрямиться и тут же оказался сбит с ног тяжелым ударом ноги в живот.

— Что тварь, не нравится?.. Конечно, Дагу Кэнди нравится совращать юных невинных девочек.

Даг попытался подняться на ноги.

— Мистер совратитель еще не понял, что искупить вину сможет лишь ценой собственной жизни.

Он посмотрел на нее и не увидел ту Виен, которую знал. Это была она, и тем не менее было в ней что-то чуждое, незнакомое.

Девчонка кинулась к нему, метя ногой в живот. Она сделала это так быстро, что Даг едва успел уйти с линии атаки, хотя и ожидал чего-то подобного. Быстро развернувшись, Виен недобро усмехнулась:

— Птенчик решил взбрыкнуть.

Она опять бросилась на него, нанося удары с такой скоростью, что ничего, кроме как отступать, ему не оставалось. Даже несмотря на то, что Даг пустил в ход все навыки, приобретенные в армии, за какие-то двадцать секунд она трижды пробила его оборону и нанесла несколько болезненных ударов в корпус и голову.

— Защищайтесь, мистер совратитель. — Виен прыгнула вперед, метя ногой в колено. Удар прошел в опасной близости, но это нисколько ее не остановило, и Дагу опять пришлось выбираться из-под града ударов. Ценой огромных усилий он смог уйти на дистанцию, но, как и прежде, счет был не в его пользу, а из носа и изо рта сочилась кровь.

— Ну, вот и все. — В руке Виен блеснул нож с тонким шилообраз-ным лезвием. Она бросилась на него, целясь в живот. Маневр был выполнен прямолинейно, но настолько быстро, что он только и смог уйти в сторону, хотя это не особенно помогло — тонкое лезвие, как в масло, вошло в бок…

⠀⠀ ⠀⠀

— Здравствуйте, приемная президента Dream Universe, — милым голоском ответила мисс Вилсон.

— Здравствуйте, Тэра! Ничего, что я так фамильярно? — послышался голос на другом конце линии связи.

— Будьте добры, представьтесь, — нарочито холодно попросила Тэра, будучи на сто процентов уверена в личности собеседника.

— О, конечно, я не представился. Это Дэн Кросби, департамент. Прошу прощения, мисс Вилсон.

— Я принимаю ваши извинения. Вам нужен суперагент Кэнди, не правда ли?

— Именно.

— Не хочу вас расстраивать, но этот мистер Кэнди еще не появлялся.

— Постарайтесь его найти.

— Не думаю, что я могу помочь. Его нет в номере, и, стало быть, он может быть где угодно, а я, в отличие от прохвостов из секретных служб, жучков ему в одежду не засовывала.

— Я понимаю вас, мисс Вилсон. Тогда, если вас не затруднит, сообщите мистеру Кэнди, что я послал ему интересующий его материал. Пусть он посмотрит его как можно скорее. Это срочно.

— Это все? — с укором в голосе поинтересовалась Тэра.

— Да, это все.

— Привет жене и детям передать не нужно?

— Тэра, за что вы меня так невзлюбили?

— Вам показалось, — парировала вопрос Тэра.

— Ладно, мне показалось, — согласился мистер Кросби.

— Так это все?

— Да, это все. Очень было приятно с вами пообщаться. До свидания. — Мистер Кросби отключил связь.

— Боже, какой зануда, — фыркнула Тэра и вернулась к полированию ногтей.

Только она взяла в руки алмазный полировщик, как сигнал вызова запищал вновь.

— Кому там неймется, — выругалась она и нажала клавишу ответа. — Здравствуйте, приемная президента Dream Universe.

— Мисс Вилсон, — послышался возбужденный голос мистера О'Лэнди, — соедините меня с мистером Кэнди, у меня для него срочное сообщение.

Тэра выдержала паузу, чтобы не заорать, и, стараясь говорить вежливо, ответила:

— Доктор О'Лэнди, к сожалению, мистер Кэнди еще не появлялся, и я не знаю, где он может быть.

— Черт! — выругался мистер О'Лэнди. — Как мы можем его найти?

— Извините, доктор, я не гончая на охоте, я — доверенный секретарь президента Dream Universe. Если хотите, я запишу сообщение.

— Вы правы, мисс, не хотел вас обидеть…

— Я принимаю ваши извинения, — не дав закончить мысль, вставила Тэра. — Так какое сообщение вы хотели оставить мистеру Кэнди?

— А, да. Запишите, чтобы он, как только появится, посмотрел сообщение, которое я послал ему по внутренней сети. Пометьте, что это чрезвычайно важно и срочно.

— Я поняла, доктор. Что-то хотите добавить?

— Мисс Вилсон, это срочно и очень важно. Пожалуйста, передайте ему мое сообщение, как только он появится.

— Доктор О'Лэнди, у меня создается впечатление, что вы сомневаетесь в моей профессиональной пригодности?

— Да что вы, милая Тэра! Я нисколько не сомневаюсь, но поверьте мне, я нашел то, что его чрезвычайно заинтересует.

Тэра шумно выпустила воздух и, стараясь не сорваться, ответила:

— Я передам ваше сообщение, доктор О'Лэнди, сразу, как только он появится. Я правильно все воспроизвела?

— Да, милая Тэра, с меня ужин в «Эстольде»…

— Да пошел ты! — выпалила Тэра, мгновением раньше выключив связь. — Что за день такой, все словно с ума посходили! И этот Кэнди еще куда-то запропастился, сволочь такая, чтоб ему гамбургером подавиться.

⠀⠀ ⠀⠀

— Ну, наконец-то пришел в себя, — констатировал доктор Ковалли, обращаясь к своему ассистенту. — Иди сообщи, что с мистером Кэнди все в порядке, поживет еще наш боец, и довольно долго. Правду я говорю, мистер Кэнди? Как вы себя чувствуете?

— Вполне сносно, — ответил Даг и попытался улыбнуться.

— Ох, и перепугали вы тут всех.

— Мне нужно извиниться?

— Ха-ха-ха, — засмеялся доктор Ковалли, — в чувстве юмора вам не откажешь. Так как вы себя чувствуете?

— В общем-то ничего, немного болит вот здесь. — Даг пощупал свой бок под простыней.

— Понятно. — Доктор отошел к столу и взял снимок полости живота. — Внешних повреждений нет, но на снимке виден странный след, как будто бы…

— Что вы говорите? — насторожился Даг.

— Ничего особенного. Выглядит это как застарелый рубец от колющего предмета. Вам это что-нибудь говорит?

— Совершенно ничего. Что-то я не припоминаю, чтобы у меня была рана от колющего предмета.

— Да я и сам вижу, что не было, но как же тогда объяснить вот это? — Доктор бросил снимок на стол.

— Доктор, сколько я был без сознания? — спросил Даг.

— Минут тридцать, не более. Этого, правда, хватило, чтобы всполошить всех вокруг. После последних событий, знаете ли… К счастью, все обошлось. Но я категорически настаиваю, чтобы вы задержались у нас еще на парочку дней.

— Вы думаете, доктор, что мое здоровье в опасности?

— Не думаю, но вы же понимаете, что мне не простят, если с вами что-то случится.

— Доктор, я вас понимаю, но я был нанят, чтобы работать, а не прохлаждаться на больничной койке, — жестко ответил Даг и попытался сесть.

— Успокойтесь, мистер Кэнди. Вам не стоит так волноваться. Вы должны понимать, что я лишь забочусь о вашем здоровье. Мистер Домбровски не простит.

— Я понял вас, — перебил доктора Даг, — однако чувствую себя вполне сносно и собираюсь покинуть это гостеприимное заведение на своих двоих. Кстати, если вам нужно, чтобы я позвонил мистеру Домбровски и все объяснил, я это сделаю.

— Да в общем-то… — на лице доктора обнаружилось сомнение, — не стоит.

— Замечательно. Тогда покажите, где я могу взять мою одежду. — Даг соскочил с койки и тут же скривился от резкой боли в боку.

— Что-то случилось? — забеспокоился доктор.

— Ничего, доктор, до свадьбы заживет. — Отмахнулся Даг и медленно выпрямился. — Так где я могу взять мою одежду?

— Там. — Доктор указал рукой на дверь помещения, примыкающего к палате.

— Доктор, вам действительно не о чем беспокоиться. И большое спасибо.

⠀⠀ ⠀⠀

— Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд. Это, конечно, проливает свет на исчезновение Боба Мэрдока, но добавляет вопросов, — сам для себя отметил Даг, продолжая перечитывать сообщение от мистера Кросби.

Согласно расследованию, проведенному Дэном Кросби, Боб Мэр-док все-таки сошел в космопорту Дюка, но под другим именем и с другой личиной. Так называемый Камил Саттар отбыл на Двэн и канул в воду так, что даже подключение местных полицейских сил к его поиску ровным счетом ничего не дало.

— Так что тут нам прислал доктор О'Лэнди? — сам себя спросил Даг и пробежал глазами сообщение. — Черт, а вот это уже интересно.

Предположения Дага подтвердились: согласно анализу костной ткани, возраст умершего человека был никак не меньше девяноста лет, что совершенно не совпадало с возрастом Дуи Герона. Хотя анализ ткани того самого первичного признака как раз дал стопроцентное совпадение с возрастом покойного, более того, ткани содержали в себе следы недавней операции по его пересадке. Странно конечно, что никаких отметок о подобной операции в медицинской истории покойного мультимиллиардера не оказалось, но поздно уже чему-то удивляться. История и без этого весьма странная.

Даг запустил поисковую программу по базе данных людей, с которыми когда-либо встречался мистер Герон. Успешно справившись с задачей, программа выдала список из примерно двухсот человек указанной возрастной категории.

— Стоп, стоп, стоп. — Внимание Дага привлек Стив Кропеску — небезызвестный психиатр, давний друг и семейный врач семейства Ге-ронов. Доктор Кропеску распрощался с жизнью в результате взрыва океанской яхты в море Саэдо на планете Двэн, где он проводил свой отпуск на одном из самых престижных курортов — Гинджи. Тело погибшего не было найдено. Точнее говоря, никто его там и не искал. Все единодушно согласились с бессмысленностью сего мероприятия, ссылаясь на огромную мощность взрыва и большие глубины. Но, несмотря на то, что тело не нашли, свидетелей, которые своими собственными глазами видели, как доктор Кропеску поднимался на борт яхты, было более чем достаточно. Казалось, поклясться в том, что видел это лично, не мог только рыжий бичующий в порту котяра, и то по причине совершенного не владения человеческой речью.

Воспользовавшись поисковой программой, Даг быстро нашел Стива Кропеску в списке клиентов Dream Universe. Как оказалось, доктор был завсегдатаем заведения и только за последние несколько месяцев умудрился спустить добрую половину состояния. Возможно, спустил бы и все, если бы не поездка на Двэн.

— Да-а, дела. — Даг откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Это была находка, но что это, собственно, меняло. В конце концов, его наняли не для скандального расследования подмены мультимиллиардера… Требовалось найти истинную причину смерти, кем бы он там ни был, а в этом, если быть честным, подвижек не наблюдалось.

— Хотя подожди. Я сам едва не распрощался с жизнью, и вообще, кто знает, чем бы все закончилось, если бы я не успел подать команду на завершение сеанса. Стало быть, любой может вот так просто отдать концы… Но почему? Почему она так взъелась на меня? Почему пыталась убить?

Даг продолжал сидеть в кресле, силясь найти ответ на вопрос, засевший занозой.

— Стой! — Даг почти подскочил в кресле.

Он почувствовал, что каким-то образом приблизился к разгадке. Определенно, на поверхности показалась какая-то ниточка, за которую нужно было потянуть. Но что это?

— Да! Именно! — буквально заорал Даг. — Это же мой мир, кто как не я определял события, кто как не я был причиной всего случившегося. Я сам. Получается, что я сам и был тем, кто заставил Виен вести себя так со мной. — Даг не знал, нужно ли ему радоваться пришедшему осознанию или плакать. — А как еще объяснить то, что она вытворяла. Настоящая Виен знала о единоборствах только по блокбастерам.

Даг выскочил из офиса и, не размениваясь на любезности с мисс Вилсон, устремился в направлении блока G. Он так и не понял, что точно произошло, но чувствовал — повторный просмотр записей может помочь.

⠀⠀ ⠀⠀

Даг сидел в кресле, снова и снова прокручивая недавние события. Настроение было, откровенно говоря, паршивое. Просмотр записей ничего не дал, а разгадка, которая была так близка, неизменно ускользала от него, оставаясь где-то за пределами осознания. Это и расстраивало, хотелось элементарно напиться и хоть как-то снять нервное напряжение. Даг уже выставил на стол бутылку Death Horse и все-таки подсознательно удерживал себя, понимая, что именно сейчас ему нужно иметь ясное, ничем не замутненное сознание.

— Подожди, подожди. — Внимание Дага привлекла бутылка того самого убойного для лошади пойла. А на задворках сознания мелькнула картинка злополучного вечера, того самого, когда он, бессовестно надравшись, ринулся брать реванш за дела давно минувших дней.

Именно в этот момент события того дня начали приобретать четкие очертания и потихоньку обрастать деталями.

— Господи, какой же я был идиот. Это ж надо было придумать столько всего плохого о Виен. Я же сам тогда не сообщил ей об изменении нашего адреса. Конечно, я и сам не подозревал, что через каких-то пару недель родители сорвутся с насиженных мест и бросятся искать счастье на Кретоне… Да, именно я ничего не сделал, чтобы почту от Виен пересылали на новый адрес. Господи, какой дурак… и потом обвинить Виен во всех смертных грехах. Да, ничего удивительного, что я, предварительно сделав ее чудовищем, позволил себе так обойтись с ней. А на следующий день, когда алкоголь выветрился. — Даг буквально вылетел из кресла, чтобы найти бумагу и записать мысль, которая пришла в голову. Он был уверен, что осознал нечто значительное, важное, и в то же время панически боялся, что мысль уйдет, затеряется в лабиринтах сознания. Наконец, найдя подходящий кусок бумаги, Даг быстро набросал сошедшее на него озарение. Еще раз пробежал написанное глазами и, убедившись — это именно то, что нужно, — позволил себе расслабиться. То, что он нашел, действительно объясняло случившееся как с ним самим, так и с господином Героном, кем бы он там ни был…

⠀⠀ ⠀⠀

Неожиданно на столе просигналил зуммер внутренней связи. Даг нажал кнопку ответа.

— Мистер Кэнди, — послышался приветливый голос мисс Вилсон. — Вам сегодня звонил мистер О'Лэнди и настоятельно просил передать, что все ваши предположения подтвердились на сто процентов. Он был взволнован, хотел задать вам кучу вопросов, но, на ваше счастье, вас не оказалось на месте.

— Спасибо, Тэра. Я действительно не хотел бы разъяснять ему всю кухню.

— Я не очень понимаю, о чем вы говорите.

— Все хорошо, Тэра, вам и не стоит забивать прелестную головку всякой чепухой.

— Я уж подумала, что вы сейчас скажете, как это плохо повлияет на цвет лица и количество морщинок вокруг глаз.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Даг.

— Почему вы смеетесь? — удивилась Тэра.

— Я поймал себя на мысли, что все-таки становлюсь старше.

— И что же в этом смешного? — спросила Тэра.

— Да ничего, просто лет десять назад я именно так и сказал бы, а лет пятнадцать — добавил бы еще, что это так же плохо повлияет на форму вашей роскошной задницы.

— Черт побери, как мне не повезло, что я не встретила вас лет пятнадцать назад.

— Приношу свои соболезнования, милая Тэра, ничто не остается прежним, а пятнадцать лет назад вы были слишком юны, чтобы об этом думать.

— Ладно, но вы обещали мне вечер в ресторане, не забыли?

— Как я мог? Конечно, договор остается в силе. Как только я покончу с этим делом, мы обязательно сходим в ресторан, чего бы мне это не стоило.

— На что вы намекаете?

— Да ни на что.

— Вы надо мной смеетесь? Думаете, я буду грязно приставать к вам и попытаюсь затащить в постель.

— Да что вы, Тэра, разве я мог такое подумать о даме. А потом, в том ресторане, куда мы пойдем, нет номеров с койками на час.

— Смеетесь? Думаете, меня бы остановило отсутствие кровати?

— Пожалуй, нет.

— Вот то-то и оно… Но можете расслабиться, я не собираюсь насильно укладывать вас в постель. Ну, а если сами захотите, я это почувствую, и уж тогда.

— Спасибо, Тэра, я действительно ценю теплое отношение, но сейчас я немного спешу, у меня встреча с вашим боссом.

— О, это важно, не смею задерживать. Пока. — Тэра отключила связь.

⠀⠀ ⠀⠀

Мистер Домбровски бегло просмотрел представленный ему отчет.

— Что это? Ты серьезно считаешь, что я заплачу тебе за это обещанную сумму? — Мистер Домбровски уставился на Дага тяжелым взглядом. — И что мне с этим делать? Прикажешь закрыть бизнес? Запретить клиентам насиловать малолеток, мучить и убивать в собственной ментовиртуальной вселенной. Это ты предлагаешь? Плакаты прикажешь развесить: «Дорогие клиенты, пожалуйста, находясь в менто-виртуальном мире, не творите беззаконие, не насилуйте, не убивайте, не воруйте, ведите себя как законопослушные граждане! Потому как, рано или поздно, вы начнете осознанно или подсознательно чувствовать вину за содеянное и, хотите вы того или нет, создадите ситуацию, которая может стоить вам жизни». Так?

— Все в вашей власти, мистер Домбровски. Вы спросили «почему?», я вам ответил. Заплатите вы или нет, решать вам, я от этого дела и так получил довольно много. — Даг поднялся из кресла, чтобы показать, что не собирается далее дискутировать на эту тему. — И хочу вас предупредить, одним лишь мистером Дуи Героном список смертей не ограничится, их будет больше. Конечно, в первую очередь, уйдут те, кто больше всего этого заслуживает, но вам это жизнь не облегчит, подохнув, они отравят жизнь и вам, а потом могут пострадать и вполне социальные граждане, которых совесть будет грызть так, что они за какой-нибудь мелкий грешок подвергнут себя таким лишениям, мало не покажется.

— Ну, хватит! — брызнув слюной, проорал мистер Домбровски. — Мое решение ты уже слышал! Можешь убираться!

— Конечно, сэр, я уйду. — Даг развернулся и направился к выходу.

Прикрыв за собой дверь, Даг встретился взглядом с мисс Вилсон.

— Тэра, вам не стоит так переживать за меня. Со мной все в порядке.

— Вы серьезно?! Босс не заплатил вам ни единого кредита, а с вас как грязь с порося.

— Тэра, со мной действительно все в порядке, — попытался успокоить ее Даг. — Я знаю, что мне нужно делать.

— Вы сумасшедший, Кэнди. Его обломали на двести тысяч кредитов, а он радуется: он теперь знает, что ему делать.

— Тэра, вы невероятная.

— Ага. Может, вы мне еще в любви признаетесь?

— Тэра, жизнь прекрасна!.. Знаете, сегодня мне нужно будет кое-что сделать, а завтра я поведу вас в лучший ресторан.

— Вот значит как.

— Именно! Но, кажется, мне пора. Целую ручки, мисс. — Даг выскочил из приемной и почти бегом направился в сторону лифта.

⠀⠀ ⠀⠀

— Куда едем, уважаемый? — На лице чернявого водителя весьма потертого вида сияла ехидная ухмылочка.

— В космопорт, — сухо ответил Даг.

— Ясненько. — Водитель качнул вперед идеально подогнанное под форму ладони рулевое устройство.

Аэромобиль плавно тронулся с места и начал набирать скорость.

— Путешествуете или по делам? — поинтересовался водитель.

— И то, и другое.

— Не плохо, стало быть, совмещаете приятное с полезным?

— Стало быть.

— Слышали об очередном трупе в Dream Universe? Шумиха разгорается нешуточная. Даже в Confederation News, — водитель махнул рукой в сторону газеты, лежащей на приборной доске, — этим вся первая полоса занята.

— Можно взглянуть?

— Валяйте.

Даг взял газету и пробежал глазами заголовок.

«Случайность или тенденция?

Второй труп за две недели.

Dream Universe — индустрия смерти».

Дочитав сообщение до конца, он так и не обнаружил ничего примечательного. Автор, насколько мог кустисто, сообщал о скоропостижной и безвозвратной кончине семидесятилетнего почетного члена Ассоциации душевного здоровья Конфедерации, борца за чистоту нации — Ерна Сызмарона. Статья пестрила деталями происшествия, наспех сшитыми версиями, выдержками богатейшей биографии и прочими скандальными подробностями.

«Что и требовалось доказать». Даг отложил газету и прикрыл глаза. До космопорта оставалось еще тридцать минут пути, так что можно было немного расслабиться…Ну а через пару минут он погрузился в сладкую дрему, совершенно не подозревая о том, что совсем скоро жизнь его сильно изменится: поиски увенчаются успехом, и он встретит свою первую и быть может последнюю любовь, а еще через день станет на двести тысяч кредитов богаче. Произойдет это сразу после появления известий о третьей жертве, коей станет не кто иной, как Джекоб Горно-вски — друг юности и пациент доктора психиатрии Стива Кропеску, а вместе с этим и разыскиваемый по всей конфедерации глава террористической группировки «Аньяго», за голову которого правительство обещало баснословную сумму в один миллион кредитов.

⠀⠀ ⠀⠀

ОБ АВТОРЕ:

Любимов Алексей родился в 1974 году в городе Наволоки Ивановской области, закончил десятилетку и три курса Ивановского Инженерно-строительного института. Работает в общественной организации консультантом по вопросам обучения персонала. Писать фантастику начал в 2003 году.

⠀⠀ ⠀⠀

Петр РтищевЗаблудившийся крик Атлантиды

1

Газетная шумиха вокруг расшифровки реликтового излучения утихла, и к делу приступили серьезные люди. Колесики могучей государственной механики запустились, набирая обороты. Вскоре на рабочем столе Селиванова появилась бумага следующего содержания:

«Майору Селиванову Л. М. Ввиду декодирования сведений из «реликтового излучения» предписываю незамедлительно выехать на место с координатами 54049?12?? С. Ш. 590 02?37?? В. Д. О результатах осмотра доложить. Подполковник Потапов А. И.»

Леонид Михайлович глянул на карту и понял, что «незамедлительно выехать» ему предстоит на Урал. «Селиванов — каждой дырке затычка», — мрачно подумалось ему. Прежде чем забрать предписание, он заглянул в лабораторию. Здесь по описи получил новейший определитель местоположения и рюкзак с причиндалами туриста — исследователя: фонарем, саперной лопаткой, перфоратором с автономным источником питания и прочими мелочами. Дальше по коридору, за железной дверью секретной части неутомимая Люська — дамочка, не лишенная некоторой приятности, — строчила ему командировочное предписание.

В голове затуманилось. Оказывается, уже несколько лет умы человечества силились понять, что же Господь Бог такого пожелал всем нам отправив сообщение в момент зарождения Вселенной. Ведь фон реликтового излучения сильно напоминает форму случайного сигнала с неравномерным энергетическим спектром, а значит, не является «белым шумом». То есть представляет собой последовательный набор кодовых символов. Каково же было удивление Гриши Котова — студента и хакера из новосибирского Академгородка, — когда ему стало ясно, что в фоне угадывается циклически кодированное сообщение. Повозившись с ним, он получил данные каких-то координат. Поболтав на эту тему с приятелями за пивом, он успокоился и занял себя разработкой очередного вируса. Но история на этом не закончилась. Брякнутое за пивом стало известно где следует. Где следует информацию проверили, почесали затылки, задумались. Когда нашествие любителей сенсаций на южный хребет Уральских гор сошло на нет, вот тогда-то, как полагал Потапов Александр Ильич, пришло время действовать.

Несмотря на конец августа, Селиванов озяб. Немудрено, Уральские горы хоть и не Гималаи, но все же, поднявшись на километр ближе к Богу, острее ощущаешь его прохладное дыхание. Определив координаты, Леонид Михайлович ничего подозрительного на местности не обнаружил. Вот уже второй день он в поисках чего-то ползал на коленках по пятачку в пять квадратных метров. И ничего не находил. За эти дни были пересчитаны травинки, камушки, и он уже подумывал над тем, не пересчитать ли песчинки, когда в голову пришла мысль отодвинуть увесистый валун, лежащий в некотором отдалении. Сдвинув камень, он обнаружил под ним небольшое отверстие, похожее на те, что часто встречаются на полях, обжитых кротами. Сердце Селиванова забилось в предчувствии, и он спешно принялся разгребать податливый грунт. Сначала лопаткой, а затем пришлось запустить перфоратор. Вскоре он понял, что за отверстием скрывается довольно обширная полость. Достаточно было посветить фонарем внутрь, чтобы стало ясно — полость эта неглубока. Спрыгнув в нее, он оказался в довольно большой пещере, образованной, судя по всему, древней рекой, а может, каким-нибудь высохшим рукавом реки Урал. На разгоряченного работой Селиванова повеяло прохладой, но не той, что ищешь в знойный день и не находишь, а той, которой не ищешь вовсе, но на склоне лет она сама находит каждого из нас…

Русло древнего потока уходило в глубь горы. Невдалеке, меж сосулек сталагмитов, виднелось небольшое зеленоватое озерцо. С потолка свисали нити корней деревьев, что росли снаружи.

Взглянув на дисплей прибора-навигатора, Леонид Михайлович удостоверился, что стоит рядом с искомым местом. Приблизившись к нему, он тут же был ослеплен яркой вспышкой. В голове роем пронеслись спутавшиеся мысли. Отчего-то представилось ему, что вовсе он не майор Селиванов, а другой Селиванов, которому вздумалось почудесить на склоне лет. Он знал, что посредством мздоприимства наладил работу неуказной фабрички в Покровском, подумывал уже собственной пристанью на Москве обзавестись, чтоб товары сподручнее перевозить, в общем, жил — не тужил. Одна только мысль тревожила его, как поступить с дворовой девкой, что женой теперь называется. Однажды, казалось, заурядная пьянка переросла в свадьбу. Протрезвев, решил дело это похерить и выдать «жену» замуж за собственного каретника. Но разбирательство дошло до Синода, и разжениться не удалось. Синод не внял тому, что, мол, спьяну оженился, за ипохондрической болезнью. Что никак, мол, не упомнит венчанья, да и не было вовсе такового, а была лишь шутовская выходка. Однако Синод затребовал забрать жену от каретника и жить с нею, а нет, так в монастырь на покаяние, может, на старости лет ума прибудет за стенами. Имущество же отписать по закону — супруге. Смирился… А тут еще напасть: регистратор с полицейской командой нагрянул в Покровское. Описал неуказную фабрику, изъял станы да тафту. Жить делалось тяжелее.

Майор Селиванов обнаружил себя лежащим на дне пещеры рядом с меркнущим фонарем. Что за черт?! Он машинально глянул на дисплей и понял, что находится в полуметре от заветного места. Искушать судьбу не стал и на четвереньках обогнул зловещий пятак. Выбравшись наружу, он достал спутниковый телефон из рюкзака.

— Подполковник Потапов! — послышалось из трубки.

— Здравия желаю! Селиванов на связи. Обнаружил. Без бутылки, Ильич, не разобраться. Одно могу сказать — страшно.

— Свяжись с нашими людьми из Златоуста — пусть кого-нибудь пришлют туда, а сам возвращайся, — последовал приказ после непродолжительного молчания.

Потапов, мрачнее самого Самого, сидел за столом и тупо разглядывал ворох бумаг. Вот уже несколько дней после звонка Селиванова Сам — полковник Никифоров — был не в духе. Его бесили дела, в которых он ни бельмеса не смыслил, а дел таких обычно было немало, и потому сотрудники воспринимали его состояние естественным. Потапов нервно провел потной ладонью по едва заметной лысине, что заявила о себе некоторое время назад. Пощупав ее, он окончательно расстроился — скоро погонят на пенсию. Глаза его то сужались в щелки, то таращились на расплывающиеся буквы докладных.

«…По обрывочным сведениям расшифрованного сигнала стало известно, что в послании речь идет о времени, как некоем единстве, в котором пространство образует форму в виде призмы. Содержание этой фигуры насыщено фактором скорости частиц, перемещающихся вдоль оси призмы. Физический смысл темен. Похоже, что это набор фраз некоей заумной шутки. Впрочем, представляется любопытным, что фактор скорости может иметь отрицательное значение. Это позволяет сделать предположение о возможности развития времени в обратном направлении. В этой связи полезно вспомнить о том, что перемещение предметов вовсе не зависит от времени, но проистекает в нем.»

Оторвав взгляд от заключения лаборатории, он принялся читать докладную старшего лейтенанта Старостина С. Н., оперативного работника Златоустинского управления.

«…определившись на местности, я в соответствии с приказанием старшего группы приступил к исследованию объекта. В какой-то момент в глаза ударила вспышка света, после чего представилось, будто бы я пребываю в весьма странной фронтовой обстановке в качестве начальника телеграфной команды в составе пехотного батальона. Ко мне в палатку вошел некто поручик Румянцев, малый с легким налетом кретинизма на лице».

Потапов поморщился. Куда-то в сторону понесло лейтенанта, лирики напустил.

«…по которому легко в толпе узнается натура нервная и непредсказуемая. Таким типам, по моим наблюдениям, абсолютно безразлично при ком нести службу, лишь бы кусок был пожирнее. Я же в тот момент клеил криптограмму следующего содержания:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀Начальник 1-й пехотной запасной бригады.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀8 июля 1915 года № 7383 Чугуев лагерь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀Командиру 31 пехотного запасного батальона.

Ни для кого не тайна, что каждый жид всевозможными средствами подло стремится освободиться от военной службы, даже совершенно посторонние честные люди обличают их в подделке, и никогда раньше, как теперь, нравственный облик этого народа еще не определялся с большей ясностью; в то время как русский солдат с глубоким чувством патриотизма, сознавая свой долг перед Царем и Родиной, самоотверженно проливает свою кровь на поле брани, жид своими ухищрениями всячески избегает встать в ряды русской армии на защиту своей родины, надеясь таким образом обмануть всех; а после окончания войны снова начнет требовать равноправия, якобы за действительное участие в защите отечества вместе с русскими людьми…^[12]

Должен сказать, что я не разделяю гнусных взглядов командующего бригадой генерал-лейтенанта Ждановича. Но главное, я не смог сохранить в тайне полученное распоряжение. Румянцев успел прочесть его и предложил до поры до времени не озвучивать. Я смалодушничал и позволил себя уговорить. Тем временем поручик потащил меня в ресторацию откушать сете из оленины под херес из старых запасов Когана — известного в тех местах ресторатора, по пути посвящая меня в свой злодейский план. Суть его заключалась в том, что мы, якобы по секрету, сообщали бы зажиточным евреям об ожидаемой расстрельной команде, а для правдоподобности показывали бы им криптограмму. За предупреждение условились брать денег..»

Потапов глянул на коротенькую телеграмму, пришедшую вслед за докладной:

«В настоящее время ст. л-т Старостин С. Н. наблюдается в Златоустинском психиатрическом диспансере на предмет выявления шизофренических…»

Дверь скрипнула, и в щель боком протиснулся Селиванов.

— Разрешите.

— Наконец-то! — воскликнул Потапов. — Ты чего не самолетом?

— Ильич, — прошептал майор, — я и на поезде боюсь.

Потапов смекнул, что дела разворачиваются нешуточные, и потянулся к сейфу. Из его чрева были извлечены: бутылка водки, два стакана и половинка подсохшего лимона. После выпитого, когда лицо Селиванова порозовело, подполковник спросил:

— Что это было, Михалыч? — но в этот момент дверь кабинета открылась, явив Люську из секретной части.

— Александр Ильич, из Златоуста шифрограмма. Распишитесь.

Подполковник углубился в изучение текста:

«Ракита. Объект «Пятак». Из донесения старшего оцепления лейтенанта Остапчука. Срочно.

Нарушив инструкцию, я в 14–10 31.08.2005 г. спустился внутрь полости и оказался в зоне действия «Пятака». Мне почудилось, будто бы возникла светящаяся геометрическая фигура, очень похожая на граненый стакан значительных размеров. Вскоре внутри «стакана» из сгустившейся пустоты образовался субъект в одеждах, доселе мною невиданных. Очень похожих на платья, носимые древними греками.»

— Хм, стакан. А-а! Призма, — сказал и продолжил чтение Потапов:

«…Субъект делал какие-то странные знаки мне. Он беспрестанно махал руками перед лицом, а однажды сотворил неприличный жест. При этом глаза его горели сатанинским огнем, будто бы из самой преисподней явился…»

— В этом Златоусте не офицеры, а сплошные лирики.

«…за мною посланник ада. За все время пребывания возле «стакана» у меня сложилось стойкое ощущение того, что «грек» пытается войти в контакт. Но стоило мне приблизиться к нему, как этот наглец погрозил кулаком, и губы его зашевелились. Видимо, он силился что-то сказать (полагаю, нелицеприятное), но безмолвие окутывало пространство, и ни единого звука не доносилось до моего обострившегося слуха. Только капли слетали со свода в озерцо, и всплески их отчетливо слышал я. Вдруг мне почудилось, что галереи пещеры заполнились бурными потоками воды, но вскоре видение исчезло. Только кое-где осталась трепещущая рыба, что не успела уплыть. После мы ее зажарили, и она оказалась весьма недурственной на вкус. Странно, ведь вода мне причудилась, а рыба была осязаема.»

Будто бы неведомая пружина вытолкнула из кресла Потапова. Он вытянулся, устремив взгляд вытаращенных глаз на дверь. Селиванов на всякий случай также поднялся, хотя и не видел, что там происходит. Между тем в кабинет вошел Сам. Его лысый шишковатый череп, отражающий световые блики, как хорошо начищенный самовар, покрывала легкая испарина, что свидетельствовало о высшей степени душевного волнения. Обычно он принимал такой вид в минуты, когда хотел заставить трепетать подчиненных. И это ему всегда удавалось, так как тяжелый подбородок и злобный взгляд его маленьких глаз способствовали усилению страха у служащих людей. Меж тем Никифоров потянул мясистым носом.

— Пьянствуете, — констатировало начальство. Безнадежно упавший голос принадлежал не полковнику, а, скорее, раздавленному житейскими заботами хлюпику. — Ну-ка, чего там у тебя.

Потапов потянулся к сейфу и поставил коньяк на стол.

— Плесни-ка, — когда же темно-рубиновая влага заполнила треть стакана, Никифоров недовольно пробурчал: — Ты чего, Ильич, краев не видишь? — Пожевав лимон, он объявил: — Представление не подписали.

Все знали, что последний год Сам ничем всерьез не занимался, после того как внушил себе, что пора возвыситься в чине.

— Из Академии наук людей прислали. От нас требуется обеспечить содействие в разработке «Пятака». А тебя, Селиванов, никто от работы не отстранял, — неожиданно закончил он голосом прежнего Никифорова. — Марш в Златоуст! Бездельники! Дармоеды!

Сказал, успокоился и с чувством исполненного обязательного действа направился к двери. В ту же минуту в кабинет впорхнула Люська. Увидав Никифорова, смутилась и пролепетала:

— Из Златоуста, товарищ полковник, шлют и шлют по «Раките».

Сам насупился, выпятил нижнюю губу, глубоко засунул руки в карманы брюк и принялся раскачиваться на носках. Все кругом стихло, отдавшись созерцанию глубокомысленного начальства. Меж тем начальство, закончив неспешные размышления, изрекло:

— Ракита, ракита. Это что же, ива?

— Гм, — отозвался Потапов, — это позывной моего служебного канала.

— А-а. Ну, что там?

Но Потапов не ответил. Он с изумлением взирал на появление еще одной персоны в кабинете. Люська, глянув на вошедшего, взвизгнула и опрометью бросилась вон. Селиванов пятился к стене, судорожно глотая воздух и выпучив глаза на вошедшего. Видеть себя со стороны ему еще не приходилось, хотя, бывало, и допивался до состояния риз. Никифоров оставался невозмутим. Видимо, не осознавал абсурдности происходящего: на пороге стоял Селиванов. В одной руке он держал бекешу, в другой — рюкзак. Обут он был не по сезону — в овчинные унты. Он прошел к столу, сел на освободившийся стул, изрек:

— Тема закрыта, Ильич!

2

Пятый месяц томимый скукой Селиванов изнывал в Златоусте. Полковник велел не показываться ему на глаза до полного выяснения всего, что касается объекта «Пятак» — так обозначило руководство неизъяснимые явления в одной из пещер Уральского хребта. Но с памятного августовского дня ничего не происходило. Ученым не удавалось зафиксировать необычное. Так истекли месяцы до наступления января.

Бредя по обледеневшему тротуару, Селиванов со стороны выглядел сильно подгулявшим человеком. Трудно было устоять на порывистом ветру в утренней сини занимающегося дня. Бледный месяц и струящийся фиолетовый свет уличных фонарей освещали ему путь. Покачиваясь, он добрался до гостиницы — места сбора исследовательской группы. У подъезда их поджидал старенький военный вездеход, из-под которого торчали ноги водителя, обутые в валенки — ночная стужа прихватила масло в двигателе. Рядом томились умники из Академии, развлекая себя созерцанием шоферских мучений. Их хмурые лица отражали безнадегу предстоящего — провести в бессмысленности полдня на холоде. А тут из приоткрытой форточки, за которой свершались поварские таинства, доносился кухонный дразнящий чад приготавливаемого обеда, перед которым полагалась рюмочка… Вскоре мотор машины фыркнул и судорожно заурчал, изрыгнув черное облачко выхлопа.

После окончания тряски в холодной кабине вездехода предстояла пешая часовая прогулка в горы. Добравшись до места, Селиванов укрылся от зимнего ненастья в подземном убежище. Расставленные юпитеры вспыхнули, вырвав у мглы огражденный участок. Пройдя за ленточку, он увидал сполохи, а затем и контуры светящейся призмы, но почему-то совсем не удивился этому. Будто бы каждый день все эти полгода он наблюдал здесь эту странную призму. Внутри нее показались неизвестный тип греческого вида и белокурая девушка ослепительной красоты. Ее стройная фигура угадывалась под прямоугольным куском грубой ткани, прихваченным на талии изящным ремешком с серебряной пряжкой. Синие, цвета средиземноморского полуденного неба, глаза печально глядели на Селиванова. В них майор прочел призыв и, не раздумывая, шагнул к призме. Он беспрепятственно прошел сквозь сгустившуюся пелену, что образовывала стенки «стакана», и оказался внутри него. В следующий миг пещера исчезла. Окрестности озарились солнечным светом, и Селиванов зажмурился от неожиданности. Через мгновение перед его взором предстало бушующее море. Волны, вспениваясь, с грохотом обрушивались на скалы, на вершине которых он стоял в своем нелепом зимнем одеянии. Брызги достигали его, и он с удовольствие вдыхал морскую пыльцу. Над головой летали чайки, пронзительно крича.

Немного погодя Селиванов обнаружил, что грека поблизости нет, а девушка в пеплосе медленно удаляется прочь в направлении странного сооружения, возвышающегося несколько поодаль. Он кинулся за девушкой и догнал ее только у самого входа. Зданием оказалась значительных размеров ротонда из белого камня. Меж ее колонн на мраморном полу могли бы разместиться несколько тысяч человек, но сейчас она была пуста. Селиванов почувствовал, что под сенью купола его окутала непроницаемая тишина. Ни грохота волн, ни щебета небесных птах, ни звука собственных шагов не доносилось более до его слуха.

В какой-то момент из-за колонн показался грек с лицом человека, осознавшего, что рожден он был на мучения. И это осознание придавало трагичности его выражению. Казалось, грек смирился с чем-то и теперь с обреченным видом приготовился встретить неизбежность. Он дождался девушку, и они пошли вместе, а за ними плелся майор, вытирая платком пот с висков, струящийся из-под меховой шапки. Наконец они добрались до середины ротонды. В полу зияло прямоугольное отверстие размером с хоккейную площадку, в чернеющую глубь которого уходили каменные ступени. Все трое принялись спускаться в неизвестность.

⠀⠀ ⠀⠀

Рука Потапова привычно потянулась к сейфу, но вместилище самых нужных и заветных предметов было пусто. В голове мелькнуло: хорошо бы Селиванова в магазин послать, но, вспомнив, что Селивановых нынче двое, он не мог решить, которого из них. Тут донесся голос Самого:

— Селиванов, как это понимать?

— У этих, как их, атлантидцев накладка вышла, вот и закинули они меня в давно прошедший август вместо января. Я же, товарищ полковник, из девятого января 2006 года, а у вас, извините, все еще август.

— Товарищ полковник? — уныло протянул Никифоров. Тонкое чутье его уловило, что предстоящие полгода перемен к лучшему не принесут, и он потерял интерес к январскому Селиванову. — Ты, Потапов, разузнай, что там и как, а после мне вкратце доложишь.

— Ну, Михалычи, — оживился Потапов, как только затворилась дверь за удалившимся начальником, — докладывайте.

— Докладывать, собственно, нечего. Ты пошли в гастроном этого, — январский Селиванов кивнул в сторону Селиванова августовского. — Да, и прихватить бы чего-нибудь закусить… Все в прошлом. С реликтовым излучением смешались сигналы о помощи. Лучшие умы Атлантиды, как пришла пора утопнуть их стране, напряглись и исхитрились послать SOS в пространство в надежде, что кто-нибудь услышит. С передачей сигналов посредством электромагнитного излучения у них уже тогда было все в порядке. В подземелье ротонды я сам видал устройства, генерирующие несущую частоту, смесители, передатчики. Девушка там одна была. Что-то отвлекся я. Координаты же они ошибочно указали и уже после, когда ошибка вскрылась, приспособили перемещения к ним, впрочем, все равно из времени теперь выбраться не могут. Помощи, естественно, не получили — не от кого, Атлантида сгинула, а сигналы те отразились то ли от пояса астероидов где-то в космосе, то ли от пролетающей шальной кометы, и теперь мы их получаем спустя тысячелетия, полагая, что они есть составляющие реликтового излучения. Скоро прекратим получать.

— А призма-стакан, «грек», доклады златоустинских лейтенантов?

— Я же говорю тебе — уровень их развития был несопоставим с нынешним. Они с временем научились такие штуки выделывать. Ведь по сути время — это одна из форм потока сознания. Человеку дано оно, вот он и сознает его в последовательности переживаний. То есть оно не существует само по себе, но только в материальных изменениях от прошлого к будущему. Древние же поняли, что время — это не просто поток материальных изменений, а нечто более сложное. Представь себе трехмерную систему координат, в которой оси обозначены как «позже», «раньше», «теперь». Где мы находимся? Известно, на оси-векторе «теперь», и движемся по ней пригвожденные к одной точке от рождения к смерти. Так же и человек раньше ползал по земной двухмерной плоскости, хотя и осознавал трехмерность пространства, но поделать ничего не мог. Когда же поднялся в воздух, освоив, по сути, третье измерение, вот тут-то и открылись новые возможности. Так и люди Атлантиды. Они научились отрываться от оси «теперь» и перемещать себя по времени, используя три координаты: «позже», «раньше», «теперь», как в пространстве. Только были они еще в самом начале пути… О, наконец-то, — прервался Селиванов, увидав себя же полугодовалой давности, входящим в кабинет.

Августовская версия Селиванова принялась хлопотать у стола. Появилась закуска в виде консервов сельди «иваси» в масле и литровой банки маринованных огурчиков. Хлеба ошарашенный Селиванов купить забыл, но в сейфе у Потапова отыскалась пачка печенья, и беседа продолжилась:

— С тех пор бродят они по времени и пространству, как неприкаянные. Спастись другого пути не было, вот они и нырнули во временной поток, а сами до конца так и не разобрались в механике управления им. Вынырнут из него на минуту-другую, и опять их уносит в плоскости координат. Вот и меня утащило и лейтенантов тех. Но если в первый раз вернулся я на место оси «теперь», то во второй ошибочка вышла — в прошлое меня забросило, ибо координата «раньше» не равнялась нулю в момент перемещения.

Дверь в кабинет приоткрылась, и в образовавшуюся щель робко просочилась Люська. С опаской глядя на Селивановых, хрустящих огурцами, она протянула бланк шифровки подполковнику Потапову.

_{^{«Ракита. Объект «Пятак». Станция космического слежения № 4.}}

_{^{Настоящим доношу, что с 16 час. 08 мин. 31.08.2005 г. наблюдаемый характерный сигнал в фоне реликтового излучения не фиксируется».}}

— Ну, вот и все, — потянувшись, констатировал Потапов. — Слушай, а зачем же тогда ты в Златоуст поехал?

Но тут раздался телефонный звонок внутренней связи, и в трубке послышался раздраженный голос Самого:

— Гони ты этих субчиков в Златоуст. Обоих! Не определять же мне на довольствие еще одного Селиванова.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Петр Ртищев. Родился в 1959 году. Фантастические произведения пишет не так чтоб очень давно. Время от времени их публикуют в периодике. В основном в журнале «Знание — сила» и литературном приложении к нему.

Татьяна Бонч-ОсмоловскаяВыбор Елены, или Яблоко из садов Гесперид

Елена

Девы играют в мяч на цветущем лугу. Они ловят упругий круглый мячик, прижимая его к животу, как младенца, и снова кидают, и смеются, как дети, на лугу, поросшем крокусами, нарциссами и гиацинтами, цветами благовонными, блестящими ярко. Я бросаю мячик вместе с ними, а потом, устав, укрываюсь в тени молодых олив, чтобы полуденное солнце не сожгло мою нежную кожу. Мне не хочется огорчать благородных мужчин, лишая их возможности наслаждаться видом — одним только видом! — моей нежной, золотистой, матовой кожи. А мои глаза — большие, окаймленные пушистыми ресницами; мужчины сходят с ума, стоит мне только взмахнуть ресницами, как бабочками. И тут же впиваются мне в губы — одним только взглядом в мои мягкие, сочные, алые губы, так, словно желают укусить, напиться их соком как нектаром спелых вишен. Но взгляд мужчин не останавливается, он скользит дальше, к моей груди — совершенной, бесподобной, недаром по ее форме изваяли чаши для храма пеннорожденной Афродиты. Исстрадавшиеся мужи утолят в чашах свою жажду, пусть они схватят их крепко, пусть погрузят в них иссохшие губы. Мою грудь не испортили ни беременность, ни кормление малышки моей, Гермионы, солнышка моего золотокудрого; няньки за ней присмотрят.

А мне хочется пить! Какая жара на этом острове! Ахейцы, честно сказать, такие мужланы. Они считают, если женщина замужем, так ей уже и слова нельзя сказать. Только смотрят, как голодные собаки, будто раздевают своими жадными взглядами, и молчат. Грубые, грязные варвары! Впрочем, вчера в храме Афродиты тот юноша, он, кажется, нездешний, был совсем другой. Он смотрел на меня с восхищением — с восхищением, а не с жадностью! Он одаривал, а не воровал как голодная собака, как эти вонючие ахейцы. Интересно, откуда он? Но как же хочется пить…

Я, кажется, задремала в тени олив под полуденным солнцем, на лугу, поросшем цветами, блестящими ярко. А проснулась от нежного прикосновения руки. Рядом со мной сидел давешний молодой человек.

— Я принес тебе яблоко, царица, — улыбнулся он, — хочешь?

Он смотрел на меня в упор, и во взгляде его было уже не восхищение, а преклонение, не почтение, а желание, не уважение к замужней женщине, а жаркая страсть. Он смотрел на меня в упор, и его взгляд разжигал в моем теле ответный огонь, которому я не могла, не хотела, не стала сопротивляться. Я отдалась сладкой волне желания, позволила ей подхватить меня, поднять на пенный гребень, как рожденную из одного только семени отца и выношенную морем Афродиту, и потянулась ему навстречу. «Стой, — кричал голос глубоко внутри меня, — одумайся! Ты же мужняя жена, у тебя дочь! Остановись сейчас же!»

— Хочешь? — повторил юноша, протягивая мне яблоко.

— Хочу, — улыбнулась я.

Конечно, я хочу, хочу это сочное яблоко, хочу всего тебя, как ты хочешь меня. Я махнула рукой на занудный глухой голос и бросилась в объятия любимого. Я засыпала, утомившись ласками, и просыпалась в его объятиях, когда он принимался осыпать меня поцелуями. А когда желание будило меня раньше него, я сама принималась ласкать его нежно. Изобретательные и искушенные любовники, мы придумывали сотни игр и любовных шалостей, и нам не надоедало общество друг друга, сколько бы раз Эос не простирала розовые персты над нашим пологом, и сколько бы раз златокудрый Фебос не заглядывал, бесстыдный, в нашу опочивальню. Кажется, мы куда-то шли, или ехали, или плыли, я помню эти мгновения как в тумане, сквозь зеркало его глаз, сквозь кольцо его рук. Мчались дни, я не считала дней, дни сливались с ночами, месяцы скользили вслед за месяцами, и, быть может, годы осыпались с нашего полога один за другим, как сухие дубовые листья. Я забыла все, что находилось за стенами нашей спальни. Зачем мне солнце и луна, когда мне светили его глаза, зачем мне небесный свод, когда нас укрывал полог нашего ложа, зачем ручьи, когда он покрывал мне лицо поцелуями. Пусть рушится, горит, тонет, тает мир — я счастлива, пока со мной мой возлюбленный. Пусть гремят трубы, горят шелковые занавески, пусть звенит медь и рушатся стены. Я не хочу знать. Я живу, пока лежу в его объятиях.

Мой мир рухнул, когда возлюбленный мой исчез.

Спальня была пуста, и я лежала одна под скомканными простынями. А дверь трещала и ломалась под ударами ног… О, эти мужланы с их грубыми волосатыми лапами, в запачканных грязью и кровью одеждах! Не прикасайтесь ко мне! Не троньте! Я…

…Он не дал им коснуться меня. Выгнал их из спальни и, с оголенным мечом, огромным и страшным, как фаллос, подошел ко мне. Я зажмурилась, ожидая последнего удара.

Нескоро он спросил:

— Ты помнишь меня?

Я кивнула. Когда-то этот человек был со мной, это он был со мной до моего подлинного рождения, до того, как я встретила своего возлюбленного, и он вернулся и убил его. Он пришёл за мной.

Он вытащил меня из разоренной постели, вынес из рушащегося дома, унес из горящего города, который грабили его приятели.

Воины смеялись и улюлюкали, завидев его:

— Ты нашел ее, Менелай? Свою старую шлюху? Доволен ты теперь?

Женщины завывали ему вслед:

— Отдай царскую подстилку нам! Мы выцарапаем ей глаза, мы вырвем ей волосы, мы в клочья раздерем ее грудь! Отдай ее нам, Менелай, коли ты не можешь отдать нам наших отцов и мужей!

Он вынес меня из горящего города, далеко, туда, где выжженная земля сменилась заросшим ромашками и маками лугом, уложил среди цветов и спросил, после всего, что было, после лет любовного упоения другим, он спросил, хочу ли я его. И я сказала «да», я сразу сказала «да», сердце у него колотилось, и я сказала «да я хочу, да».

Елена

Девы играют в мяч на цветущем лугу. Они ловят упругий круглый мячик, прижимая его к животу, как младенца, и снова кидают, и смеются, как дети, на лугу, поросшем крокусами, нарциссами и гиацинтами, цветами благовонными, блестящими ярко. Я бросаю мячик вместе с ними, а потом, устав, укрываюсь в тени молодых олив. Как хочется пить! Кажется, припала бы к собственной груди, все еще сочащейся молоком для моего сокровища, моей златокудрой Гермионы; когда уже ее няньки принесут? С тех пор как уехал Менелай, я сама не своя, словно меня рвет на части неведомая сила. Великая Гера, помоги мне! Какие страшные мне снятся сны: то я мчусь на колеснице без возничего, и лошади несут, не разбирая дороги, прямо к пропасти; то я бегу по полю за дочерью, а она убегает и уже затерялась в высокой траве, и если я не найду ее сейчас, то не найду уже никогда, а я никак не могу ее отыскать — она совсем рядом, я слышу ее золотистый смех, бегу к ней сквозь колючую траву, и не нахожу, и понимаю, что не увижу ее больше никогда, и просыпаюсь в холодном поту… А то мне снится бушующее море, я плыву по нему в крошечной дырявой лодчонке, попеременно то гребу тяжелым деревянным веслом, то вычерпываю ладонями воду и больше всего боюсь заснуть в этом моем сне или потерять сознание и пропасть среди волн, так и не достигнув еще невидимого берега, где меня ждут самые дорогие и любимые мои люди. Но еще больше я боюсь, что плыву не в ту сторону, и все это время удаляюсь от них, не слыша их криков и не видя, как они машут мне с земли, только волны, высокие волны вокруг меня, и надо грести, пока хватает сил, и еще дальше, и еще…

Я снова видела этот сон, задремав в тени олив, и проснулась, как от удара. Меня держал за руку незнакомый юноша.

— Я принес тебе яблоко, царица, — сказал он. — Хочешь?

Юноша в упор смотрел на меня. Мне было так неловко, что он видел меня спящей, хотелось подтянуть колени, укрыться плащом от его ненасытного взгляда. И вдруг я, не веря своим ушам, услышала собственный голос:

— Хочу, — произнесли мои губы.

Мои губы? Я едва удержалась, чтобы не поднести руку и не потрогать их. «Стой, — закричала я сама себе. — Одумайся! А как же Менелай, Гермиона! Что ты делаешь?» Мне казалось, я переживаю кошмар наяву. Словно со стороны, цербер раздери, это и было со стороны, я наблюдала, как я, накажи меня Гера, бросаюсь в объятия чужеземного юноши, и он на руках несет меня к берегу, где его, конечно же, поджидает одноярусный быстрый корабль. Онемев и окоченев, я гляжу, как монера на легких веслах отплывает с нашего острова, поднимает полосатый парус и исчезает за мысом. А я задохнулась и упала на заросшую цветами землю.

В чувство меня привели хлопки по щекам. Открыв глаза, я увидела — меня, с недовольным видом нагнувшуюся надо мной.

— Очнулась наконец, — спокойно произнесла я, смотревшая на меня.

— Ты вернулась, — облегченно выдохнула я, стараясь сесть. После обморока голова у меня была легче тонкостенной амфоры из красной глины, я воспринимала происходящее без изумления и только радовалась, что все закончилось хорошо. — Какая ты молодец, что все-таки вернулась!

— Нет, — вздохнула другая я, — та дура не скоро очухается от любовной лихорадки, если очухается вообще. Только не вздумай снова падать в обморок, — быстро добавила другая я, заметив, что меня качнуло, — ты мне нужна соображающей. Хоть и немного.

— Что происходит? — я наконец смогла ответить. Сердце бухало у меня в груди, а в голове кружились пустые обертки мыслей.

— Нас стало трое, — спокойно сказала другая я, будто это было что-то само собой разумеющееся. — Знаешь легенду об андрогине — человеке, совмещающем в себе и мужчину, и женщину? Потом боги будто бы разделили его, и с тех пор люди бродят по земле, стремясь воссоединиться со своими половинками, — другая я хмыкнула, — половинками! Как же! Скажем лучше, четверть досталась ему, и тут уж как повезет, бывают мужики из сердца, больше — из головы, а меньше всего, ладно уж, как бы им ни хотелось обратного, меньше всего — из фаллоса. А три четверти того андрогина достались женщине. То есть нам. Вот у нас с тобой и с той глупышкой, что живет только, гм… страстью, было одно тело на всех. И мы неплохо в нем ладили — страсть, чувство и ум. Но когда одну из нас увлекло наслаждение, другую удержала семья, а я на беду увлеклась, гм… глубокими мыслями и проспала эту душераздирающую — ха! — сцену. В итоге случилось то, что случилось — как ты видишь, нас стало трое!

Я вскочила на ноги, едва не столкнувшись лбом с другой я.

— Тогда я побегу в дом, и пусть эта шлюха, третья я, уехала, никто ничего не заметит.

— Нет, — удержала меня другая я, — позволь мне объяснить. Ты можешь вернуться в дом, и даже если Менелай обратит внимание на твою холодность в постели, он в претензии не будет — в конце концов, ты останешься заботливой женой и матерью. Наша третья утопает в наслаждениях и не вынырнет из них, пока ее за уши не выдернешь. Я тоже не пропаду — пойду в амазонки, и дело с концом. И все же мы должны быть вместе. Не хочу тебя огорчать, ты, конечно, любящая мать и желаешь добра Гермионе, но даже ты со своей заботой и я — если не присоединюсь к амазонкам, а отправлюсь в храм Артемиды, — когда придет время, научу девочку мыслить, даже мы с тобой вместе не сможем вырастить ее женщиной. Поверь мне, мы должны быть вместе, все втроем — для нашей Гермионы.

— Зачем девочке шлюха? — вскипела я.

— Видишь, ты уже начинаешь. Начинаешь быть вздорной клушей и ханжой. Вспомни: втроем мы были цельным. А теперь, по отдельности, только осколки: у меня — мозги, у тебя — сердце, а у нее — гм, ну, в общем, и ей кое-что досталось. Мы должны объединиться снова, — другая я взяла меня за руку.

Я нехотя кивнула.

— И что ты предлагаешь? Расскажем все Менелаю? Ведь он захочет помочь нам… мне?

— Не думаю, — покачала головой другая я, — во-первых, он не поверит. Во-вторых… как ты думаешь, что ему проще — имея неплохую жену под боком, отбивать женщину, даже самую страстную и прекрасную, у другого мужчины, к тому же из благородного рода, с кучей родни и неплохим войском, и никому невозможно ничего объяснить, зачем он в это дело ввязался; или же удовольствоваться твоей заботой и теплом, а для изысканных наслаждений изредка ездить на Крит на недельку-другую. Ты знаешь, каким штукам обучают там мальчиков и девочек? — другая я перехватила мою руку, взлетевшую к ее щеке. — Не надо, я быстрее тебя. Ты с его отлучками скоро смиришься, и сама будешь собирать ему одежду туда и стирать, когда он будет возвращаться оттуда. А уж что ты будешь при этом говорить Гермионе, чему ты будешь ее учить… даже не пытайся, — другая я снова перехватила мою руку. — Менелаю ничего не скажем. Сделаем вот что. Сейчас, прямо сейчас, не заходя в дом, садись на корабль и отправляйся на Фарос, в Египет. Если кто и поверит в нашу историю, так это старик Протей, вечно меняющийся и обычно неуловимый Протей. Как ему не поверить, что я разделила себя натрое! Ты попросишь у него крова, и он не откажет. Поживешь у него, пока я все не устрою. Перес-трою, расс-трою, разру-шу-трою… — ей, кажется, было смешно.

— А как же Гермиона? — хотела сказать я, но слова застряли у меня в горле.

— Все будет хорошо, положись на меня. Мы расхлебаем эту кашу.

Другая я крепко обняла меня, и мы расстались.

Словно во сне, я плыла через море к Протею, одна, как в сбывшемся кошмаре, уплывала от дочери и любимого мужа, чтобы, если верить другой мне, вернуть себя и их.

А я верю мне. Помогаю Протею по хозяйству. Старик, кажется, привязался ко мне и по вечерам, когда я сажусь к огню ткать, рассказывает свои бесконечные истории, все про то, как он обманывал героев — Пелея, Аристея, даже Геракла. Старик скромно умалчивает, что каждый раз герой все же ловил его и добивался своего.

Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, здесь, на Фаросе, время тянется так быстро и летит так медленно, что я и не пытаюсь считать дни, месяцы и, наверное, годы. Я провожаю вечернюю и встречаю утреннюю Эос на берегу моря, вглядываясь, когда же приплывет корабль с мужем и другими я. И каждую ночь я вижу все тот же сон, я ворочаю сухую колючую траву и ищу моих любимых. Я бегу за их голосами, а те то смолкают, то снова звучат, призывая меня:

— Мама!

— Любимая!

— Елена!

Елена

Девы играют в мяч на цветущем лугу. Они ловят упругий круглый мячик, прижимая его к животу, как младенца, и снова кидают, и смеются, как дети, на лугу, поросшем крокусами, нарциссами и гиацинтами, цветами благовонными, блестящими ярко. Я бросаю мячик вместе с ними, а потом, устав, укрываюсь в тени молодых олив и спокойно засыпаю. Светит солнце, поют жаворонки, цветы кивают благоуханными головками. Кто бы мог предположить, что проснуться мне предстоит от жуткой головной боли и криков, разрывающих меня на части. Приведя мысли в относительный порядок, я обнаруживаю, что, во-первых, стою здесь, охватив голову руками; во-вторых, хихикаю, повиснув на шее смазливого красавчика, несущего меня к своему кораблю; и, в-третьих, ломаю руки, глядя на них. Благословенная Афина! Я разделилась натрое! Красавчик соблазнил меня золоченым яблоком, и сладострастная я не устояла. Ха, если когда-нибудь в какой-нибудь глупейшей истории ЖЕНЩИНА решит соблазнить мужика яблочком — тем же самым яблоком из сада Гесперид, сада Западного Предела! — он соблазнится весь, от мозгов и до фаллоса, и бараном побежит за ней, да потом еще и ее во всем обвинит. Я же, благодарение богам, соблазнилась не вся. И валить ни на кого не буду, а буду эту кашу расхлебывать. Не знаю — как, но одно мне ясно — нам надо воссоединиться. Не хватало еще завести породу женщин, живущих только одним местом, будь то сердце, мозги или гениталии. Это будет похуже подвига Пандоры. Если эта беда и случится, то не здесь и не сейчас. Не через меня. Не меня будут проклинать ублюдочные женщины и немногие разумные мужчины.

Хорошенький же смысл жизни обрела я нежданно-негаданно на лугу, поросшем цветами, блестящими ярко.

Я получу нашу красавицу обратно — вот дура, не могла прямо тут совокупиться, и дело с концом — и уговорю нашу женушку. Афина, благослови!

Придется подключать Менелая, да один он, пожалуй, не справится. Любовничек-то наш — троянский царевич, хоть и младшенький, придурочный! Значит — падем в ножки нашему шурину, великолепному Агамемнону. Мужик задвинут на власти, вот пусть и покуражится. Пусть всех моих бывших женихов соберет, припомнит клятву, которую они на моей свадьбе давали, и за мной, неверной, отправится, меня, соблазненную, спасать и возвращать законному мужу.

Кажется, был среди них один посмышленее. Пожалуй, я смогу ему иногда что-нибудь подсказывать, на ухо нашептывать.

Как в военный лагерь проберусь? Брось, девочка, не с твоими мозгами об этом беспокоиться. Оденешься мальчиком и будешь Одиссею оружие подносить. Для той, кто родилась от лебедя, а потом живьем разделилась натрое, это не проблема. Вот будет забавно, когда вся эта свора начнет воевать за красавицу, а та у них под носом щиты чистит и посуду моет. Ну, иногда может и мечом помахать. За себя, прекраснейшую. Я ведь и мечом умею махать, не только румяна накладывать да пеленки менять.

Что еще? Что еще я должна сделать? Любящую отправлю Протею на Фарос. Старик-оборотень ее приголубит, пригреет, а потом, коли дело сложится, поможет нам собраться воедино. Кроме него, пожалуй, помочь нам некому.

Только о том, что я с ним на Фаросе, рано или поздно узнают. Эх, Греция, благослови ее бессмертные боги, какая же деревня! Все только и делают, что совокупляются, да треплются, кто с кем совокупился, да разнюхивают, с кем бы еще совокупиться. Надо распространить вспомогательную версию моего похищения. Итак, если по основному сюжету я буду шлюха и изменщица, хоть и прекраснейшая из женщин, по другой, гм-м… По другой версии с Парисом отправится призрак, тень, а я останусь верной женой, унесенной от супостата, и стану ждать-до-жидаться мужа, пока он закончит свои героические мужские дела и найдет меня одинокой и незапятнанной. Тут, пожалуй, есть логические неувязки — чего ради тогда вся буча? Зачем понадобилось отсылать меня на Фарос — кстати, кто меня отослал, Гера? — зачем Гере понадобилось скрывать меня от мужа, коли она такая уж защитница семейного очага? Зачем ей создавать этот разнузданный фантом? Ну да ладно. В дела богов смертным дорога заказана. Особенно в дела богинь.

…А потом я, все три меня, соберемся вместе на Фаросе, в доме вечно изменчивого Протея, и принесем жертвы трем нашим богиням, которые суть одна, и сами станем одною сутью, той, кем мы были и кем мы будем, от века и во веки веков. Женщиной.

Афина, благослови! Гермиона, звездочка моя ясная, девочка моя! У меня все получится.

И я принялась приводить в чувство себя, лежащую среди цветов благовонных, блестящих ярко.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Бонч-Осмоловская Татьяна

Прозаик, переводчик, визуальный поэт, филолог, исследовательница литературного и художественного авангарда. Родилась в Симферополе. Закончила Московский физико-технический институт и французский университетский колледж. Работала в Объединённом институте ядерных исследований (Дубна), издательствах «Мастер», «Свента», «Грантъ». Кандидат филологических наук. Член исполнительного комитета International Symmetry Association (ISA). Автор учебного курса комбинаторной литературы (гуманитарный факультет МФТИ). Организатор Первого австралийского фестиваля русской литературы «Антиподы». Автор многочисленных публикаций (проза, визуальная поэзия, переводы) в России и за рубежом, книг прозы «День рождения» (1998) и «Мартовские мозаики» (2002). Гражданка Австралии и России.

А. ОссендовскийГрядущая борьба¹³

1. Два инженера

Это случилось давно.

Лет через сто после казни последней суфражистки.

Ее тогда возили по всем городам мира и для позора выставляли в прозрачном ящике на всеобщее обозрение на площадях. Это жуткое предсмертное путешествие было окончено в Париже, на площади Согласия, и, казалось, вековая борьба за права женщины-человека и гражданина завершилась не в пользу женщины.

Была ночь, темная и безлунная.

На высоком помосте, украшенном цветами, дорогими коврами и пестрыми материями, был водружен стеклянный ящик, к которому стеклись толпы праздного и жестокого народа. Люди усеяли своими хищными телами решетку Тюльери, пьедесталы угловых статуй, старые каштаны и клены Елисейских полей в ожидании казни.

По сигналу невидимого распорядителя на площади погасли все фонари, и только стеклянный ящик был освещен розоватым светом, ласковые лучи которого озаряли бледное лицо и исхудавшую фигуру пожилой женщины со строгими серыми глазами и крепко сжатыми губами.

Подали газ.

В страшных корчах начало извиваться это измученное и затравленное тело, а через мгновение оно исчезло так же бесследно, как исчезает утренний туман с поверхности озера, когда на горизонте медленно начинает вставать солнце.

С того позорного дня прошло сто лет, и за это время европейские народы исполнили свою высокую историческую задачу. Они уничтожили все народы Азии, мечтавшие о владычестве над миром.

Какой-то ученый дал совет заразить территорию Азии зародышами гигантского плесневого грибка. В течение очень короткого времени плесень покрыла весь материк толстым слоем беловато-желтой слизи и пушистых, ползущих все дальше и дальше ростков. Ядовитая плесень уничтожала леса и селения, всасывала в себя реки и озера, убивала людей, въедаясь в их кожу и обвиваясь ядовитыми ростками вокруг сердца.

Уже через пять лет Азия представляла собой пустыню, перерезанную горными хребтами, и в этой жуткой пустыне умирал раскинувшийся на необозримом пространстве слизистый паразит, заражая ядовитым зловонием воздух и пропитывая гниющими соками почву.

Именно в это время и произошли роковые события.

Было лето.

В этот период на Земле ничего не изменилось. Только пустели дворцы промышленных королей, управлявших планетой. Откуда они взялись, никто не знал, и никто не думал сопротивляться им. Они были могущественны, а стеклянные ящики — место казни для недовольных и протестующих — высились на площадях больших городов.

Недалеко от Петрограда, на одном из озер, с утра наблюдалось большое оживление.

Вокруг построенного на одинокой скале великолепного замка из гранита и розового мрамора сновали парусные яхты и моторки, нагруженные цветами и гирляндами из зеленых ветвей.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, когда из-за горизонта выплыло большое воздушное судно. Оно казалось ослепительно белым в лучах яркого солнца и быстро приближалось. Через несколько минут с громким воем сирены судно скользнуло на желоб помоста, высящийся над замком.

Из аппарата вышел совсем еще молодой, невысокого роста, коренастый красивый человек.

Некоторое время он стоял рядом со своим судном и смотрел мрачными и холодными глазами вниз, на озеро, откуда с лодок и яхт ему махали шляпами и цветами, что-то воодушевленно и громко кричали, широко разевая рты.

— Это английский инженер Джемс Брайтон! — громко крикнул штурман большой моторной лодки. — Он изобрел конденсаторы для человеческой энергии, а теперь проектирует постройку тоннеля через центр Земли. Это гений, друзья! Настоящий гений!

Эти слова, сказанные слишком громко и с такой гордостью, что она казалась неестественной, предназначались сидящему на корме человеку, одетому в серый костюм туриста, фамилия которого была Гремин.

— Джемс Брайтон? — повторил он и поднял к глазам бинокль. — Да, я его таким себе и представлял.

— Что ты говоришь? — спросил штурман, которого звали Морис Брабант.

— Нет, ничего! Я разговаривал со своей спутницей, — ответил Гремин. — Послушай, Нина, тебе не надоела здешняя публика?

— Нисколько, — ответила молодая девушка. — Я в восторге! Ничего подобного я не предполагала встретить.

И действительно, зрелище было пестрое и интересное.

Все судно оказалось переполнено женщинами. Это были мотыльки, блестящие, переливающиеся всеми цветами радуги птицы, сказочные восхитительные цветы, то пленительно нежные, то вызывающе дерзкие, благоуханные и яркие. Дорогие шелковые манто, вышитые золотом и драгоценностями, платья из легких, напоминающих паутину, материй, перья невиданных птиц, туфли, усеянные драгоценными камнями, бесценные ожерелья, броши и серьги — все это сверкало и переливалось, споря блеском и разнообразием оттенков с огнем прелестных, хотя и подведенных глаз и свежестью капризных ротиков и нежной кожи, слегка тронутой румянами.

Они весело щебетали и говорили пустяки, пересыпая слова стихами и музыкальными фразами, произносимыми нараспев. А Морис Брабант снял шляпу и приветствовал их небрежным движением руки.

— Что делают эти нарядные дамы? — спросил, обращаясь к штурману, Гремин.

— Они прибыли в замок английского инженера за три дня до его приезда и теперь будут украшать обеды и рауты, развлекать гостей веселыми разговорами, танцами, пением и музыкой.

Моторная лодка подошла к пристани замка. Нарядные женщины выпорхнули на устланный коврами и украшенный цветами помост, не переставая щебетать, и в это время появился владелец замка.

Его бледное, утомленное лицо было холодно, а глаза разочарованным и презрительным взглядом скользили по прическам и платьям, не останавливаясь ни на минуту.

Вдруг он выпрямился и с удивлением поднял голову. Еще через мгновение он слегка улыбнулся и почтительно поднял шляпу, подойдя к самым сходням и глядя на девушку, оставшуюся в лодке.

— Сударыня, а вы? Разве представители всемирных трестов не удостоятся чести видеть вас в числе своих друзей?

— Простите, сударь, но я туристка! — ответила девушка, с удивлением и смущением глядя на Брайтона.

— Туристка? — протянул с оттенком удивления англичанин.

— Да! Я путешествую вместе с инженером Греминым.

Джемс Брайтон вздрогнул. Его мрачные глаза вспыхнули, и он остановил взгляд на инженере.

— Простите! — сказал он. — Я должен был знать, что такой выдающийся человек находится вблизи моего замка. Я очень рад и поздравляю вас с большим счастьем: быть спутником такой прелестной дамы!

Говоря это, он поклонился и сразу умолк.

— Цель моего приезда сюда, — сказал, вставая, Гремин, — встретить здесь вас всех…

— Уж не готовите ли вы покушение на нас? — улыбнулся англичанин.

— Вы сами не верите тому, что говорите, — ответил Гремин. — Я прибыл сюда со сравнительно мирными намерениями, насколько, конечно, вы захотите этого. Мне надо говорить с вами, господа!

— Быть может, вы предпочтете переговорить сначала со мной? — спросил, вскидывая на собеседника мрачные глаза, Джемс.

— Если вам угодно, то я к вашим услугам, — сказал Гремин. — Где и когда?

— Когда? — протянул англичанин, обдумывая что-то. — Хотя бы завтра утром, только вот где? Это труднее решить, так как вы, вероятно, будете опасаться посетить мой замок.

— Нет, почему же? — улыбнулся Гремин. — Я буду завтра в вашем замке. Мне это безразлично, лишь бы скорее, так как я тороплюсь.

— Вы храбры! — сухо засмеялся англичанин и взглянул на девушку.

— К тому же я отлично вооружен, — так же со смехом ответил Гремин.

— Итак, до завтра?

Брайтон поднял шляпу и молча провожал глазами Нину, изредка встречаясь с ней взглядом.

Лодка поворачивала и шла к другому берегу, поднимая за кормой высокую волну.

Выйдя на набережную, Гремин взял Нину под руку, и они пошли в гору, к гостинице, где у входа их встретил седой, величественный старик с яркими детскими глазами.

— Ты видел его, Павел? — спросил он негромко, трогая инженера за плечо. — Ты видел Джемса Брайтона?

— Видел и говорил, — ответил Гремин. — Завтра у меня с ним встреча, а потом с ними…

— Ступай! — прошептал старик, когда они пришли в гостиницу. — Скажи им в глаза, что конец их близок.

— Отец! — тихо проговорила девушка. — Павла могут убить… Я боюсь за него…

— Его защищает знание, — прежним горячим шепотом произнес старик.

— Но если ему даже суждено погибнуть, пусть идет… пусть идет…

Девушка больше не возражала. Изредка она вскидывала глаза на Гремина, а когда он вышел на веранду, догнала его.

— Это опасно? — спросила она, кивнув на видневшийся вдали замок.

— Не знаю, — ответил он. — Но вот что, Нина. Мне показалось, что ты смутилась, встретившись с Брайтоном, да и на его лице я видел странную улыбку удивления, так не идущую к его мрачным глазам.

— Я сама не знаю! — сказала она, медленно произнося слова. — Мне кажется, что я встречала его. Когда я в Балтиморе оканчивала медицинскую школу, в клинику принесли юношу с раздробленным плечом и сломанной рукой. Это был молодой ученый, производивший исследования новых взрывчатых веществ. Лицо Джемса Брайтона напомнило мне о том случае…

— Значит, я не ошибся, — заметил инженер, и они вернулись к старику.

Когда пробило девять часов вечера, Гремин поднялся и пошел в свою комнату.

2. Призрак смерти

Гремин быстро вошел к себе и открыл небольшой черный футляр, стоявший на окне.

Он достал из него аппарат, напоминающий телефонный прибор, с помещенным впереди матовым стеклом.

Гремин сел к столу и, приложив трубку к уху, нажал кнопку.

Внутри аппарата раздался еле слышный треск и легкое шипение; потом все смолкло, а на доске появилось изображение.

Огромная зала с колоннами из белого мрамора и с лепным потолком освещалась люстрой из длинных кристаллов горного хрусталя, аметистов, бериллов и аквамаринов… Посредине бил фонтан, разбрызгивающий струю на растущие вокруг растения. Под гигантскими пальмами, широко раскинувшими перистые листья, стояли длинный стол из красной яшмы и семь кресел, крытых мягкой серебристой кожей.

В зале находились лишь два человека.

Джемс Брайтон, поддерживая под локоть пожилого толстого человека с красным лоснящимся лицом, ходил по зале. Оба молчали.

Наконец толстый человек заговорил. Голос у него был хриплый и злой.

— Зачем и здесь ты хочешь совещаться о делах?

— Молчи, Ганс, — ответил англичанин. — Произошло важное событие… Скажу больше, нам, кажется, угрожает опасность.

— Нам грозит опасность? — переспросил Ганс. — Разве может она нам угрожать?

— Да! — нетерпеливо прервал его Джемс. — Но об этом тогда, когда соберутся все.

Они ходили молча, занятые каждый своими мыслями, пока в зале не собрались все гости Джемса Брайтона.

Когда они уселись, спокойно, но пытливо глядя на хозяина, англичанин встал и обвел присутствующих мрачным взглядом.

— Мне придется начать с извинений, — начал он. — Я пригласил вас провести у меня летние месяцы, отдохнуть от дел и зноя, но обстоятельства требуют от нас глубокого раздумья и почти немедленного решения.

— Что случилось? — послышались сухие и деловитые голоса.

— Поблизости находится русский инженер Гремин, ученик таинственного ученого Русанова, человек, который уже не раз доставлял нам немалые хлопоты и огорчения, — произнес, отчеканивая каждое слово, англичанин. — Он хочет говорить с нами.

— Между нами война! — ударяя кулаком по столу, воскликнул молодой бледный Анри Массакрэ, глава хлебного треста. — Нам не о чем говорить с ним, пока мы не победили!

— Чтобы победить, нужно найти их логовище и взять их, — произнес, разглаживая бороду, создатель всемирного мясного синдиката Шублер. — Почему не послушать?

— Нет! — крикнул, вскакивая с места, Ганс. — Зачем переговоры? Эти негодяи достойны смерти!

— Какое средство рекомендует собрание для борьбы с Греминым? — спросил спокойным голосом Брайтон. — Я могу задать этот вопрос, потому что предполагаю решительные требования и выступления русского инженера.

Все молчали. Только Ганс подскочил в кресле и бросил:

— Даю десять миллионов золотом на розыски и арест обоих русских! Десять миллионов!

Брайтон презрительно поморщился и твердым голосом произнес:

— Я не считаю эту меру разумной, потому что не знаю, нет ли, кроме Гремина и Русанова, еще десятков или сотен таких же, как они, людей. Я предложил бы себя в качестве посредника между представителями мировых трестов и синдикатов и русскими изобретателями. Я приложу все усилия к тому, чтобы они перешли на нашу сторону.

Жду вашего решения, господа, так как завтра утром у меня встреча с инженером Греминым.

Воцарилось глубокое молчание.

Слышались только плеск фонтана и шелест капель воды, падающих на листья пальм.

Все присутствующие так ушли в свои мысли, что не замечали появившихся на мраморной стене неясных отблесков, быстро скользящих и сливающихся в одно световое пятно.

Наконец, все, кроме Брайтона, наклонились над столом и, вынув банковские книжки, написали чеки. Чеки легли перед англичанином.

— Десять миллионов… пять миллионов… пятнадцать миллионов… — читал вслух Брайтон. — Это на подкуп русского инженера, господа?

Но представители трестов поднялись и, уже спокойно глядя на Брайтона, произнесли:

— На уничтожение Гремина и старого ученого!

Англичанин встал и поднял глаза кверху.

Одно мгновение всем казалось, будто Брайтон вдруг что-то вспомнил, но взгляд его оставался неподвижным, и взоры всех направились в ту сторону, куда смотрел инженер.

Шепот изумления пронесся по залу.

На белой стене ярко мерцали зеленовато-голубые буквы:

«Я принимаю ваш вызов и, хотя в настоящую минуту мог бы скинуть на ваши головы крышу всего здания, предпочитаю дождаться дня последнего боя. Мои предложения таковы: вы должны уничтожить систему искусственного подбора людей и отказаться от захвата в свои руки жизни человечества. Я жду ответа. Гремин».

Буквы погасли, и в зале стало темнее. Казалось, что жуть повисла в воздухе, и призрак смерти притаился за мраморной колонной. Брайтон оглядывал изумленных гостей, но они молчали, не решаясь произнести приговора, может быть, даже самим себе.

«Я жду ответа!» — загорелась вновь надпись и погасла, а вслед за ней неожиданно рухнула угловая колонна, превратилась в туман и вспыхнула ослепительным огнем, обдав присутствующих нестерпимым жаром.

— Нужны переговоры… — хриплым голосом произнес Массакрэ, потирая холодные руки.

Остальные молчали.

— Итак, вы уполномочиваете меня, господа? — спросил Брайтон.

Все кивнули головами и поспешно покинули залу.

Англичанин остался один, подошел к месту, где была колонна, но не найдя там ни следа от камня, пожал плечами и в глубоком раздумье долго ходил по зале, морща лоб и хмуря брови.

Уже начал алеть восток, когда Брайтон вышел из залы и пошел в спальню, сопровождаемый слугами и дворецким, ждущими от него приказаний.

— На завтра — парадный обед и большую воздушную яхту к вечеру! — бросил он на ходу, и глаза его уже по-прежнему мрачно и сосредоточенно смотрели перед собой.

3. Борьба начинается

Ровно в восемь часов утра Джемс Брайтон был в кабинете.

Большая, обитая черной кожей комната, с мягкой и такой же черной мебелью и огромными книжными шкафами, была увешана таблицами, картами и чертежами.

Инженер ходил из угла в угол и изредка поглядывал на циферблат часов, висящих над дверью.

Вошел слуга и подал визитную карточку Гремина.

Брайтон кивнул и остановился посредине кабинета, повернувшись лицом к выходу.

Когда Гремин вошел, англичанин с любезной улыбкой встретил его и указал рукой на удобное кресло.

— Простите, — прервал молчание гость. — У вас, кажется, была сломана рука?

Брайтон засмеялся, и его глаза радостно блеснули.

— Мне взрывом раздробило левую руку и плечо, но все уже давно прошло, — сказал он.

Гремин потупился и, помолчав, продолжил:

— Итак, вы уже знаете мои условия, а руководители трестов согласились вести переговоры с нами. На какие же уступки согласны вы идти?

Джемс молчал. По его лицу бродила неопределенная улыбка.

— Я вас слушаю, — сказал Гремин.

— Мне кажется, что вы совершенно не знаете нашего общественного строя в областях производств, на концессиях трестов? — тихим голосом спросил англичанин.

— Я его не знаю, — согласился Гремин. — Но я знаю, что вы разделили человечество на наслаждающихся и на работающих всю свою нерадостную жизнь в первом, втором или третьем ярусах подземелий!

— Вы забыли еще об одном классе современных людей: о мыслителях, работающих всю свою нерадостную жизнь, — негромко сказал Джемс. — Эти люди — мы!

— Мне нет дела до вас! — нетерпеливо прервал его Гремин. — Вы — пережитки давно умерших безумцев, вся жизнь которых ушла на накопление золота и богатств. Что же нужно вам? Ведь вы владеете сокровищами всего мира?

Англичанин задумчиво покачал головой.

— Мы хотим создать счастливое человечество, — сказал он.

— Счастливое человечество? — воскликнул Гремин. — Вы заботитесь о человечестве, загнав его в подземелья, на глубину семи верст.

— Да, — сказал Брайтон. — Мы хотим регулировать количество населения Земли, хотим создать такой вид промышленности, который бы позволил всем людям пользоваться благами жизни.

Гремин встал. Он был бледен и дрожал от негодования.

— Вы, руководители трестов, так думаете? — спросил он, сжимая кулаки. — Вы издеваетесь надо мной?

— Так думаю я! — сказал с ударением Брайтон. — Что же касается иных, то ими тайно руководят другие, например… я.

— Мы уже давно с Русановым знаем эти способы предоставления всем людям счастливой жизни, — сказал Гремин, — но пока ничего не говорим. Мы боимся, что вы захватите наши изобретения и превратите их в орудия против людей!

Он засмеялся и тяжело опустился в кресло.

— Если мы — потомки безумных богачей, то вы, вероятно, потомки революционеров? — улыбнулся Брайтон.

— Нет! Я только всегда думаю, что человечество уже около пяти веков напрасно бьется из-за хлеба и крова. Все это уже давно дало знание! Только наука могла освободить человечество, и она это сделала! Но люди не сознавали и не сознают этого!

Англичанин молчал и внимательно слушал инженера. Когда тот закончил, Брайтон долго ходил по кабинету и что-то обдумывал.

— Вот, что я предложу вам, — сказал он, подходя к Гремину. — Вчера вы были на озере с девушкой. Я ее немного знаю. Быть может, она не откажется совершить с нами путешествие по нашим концессиям? Это путешествие позволит нам выяснить многое и обсудить те уступки, которые могут сделать тресты.

— При чем же здесь девушка? — насторожился Гремин.

— Я бы очень вас об этом просил, — тихо сказал Джемс.

— Хорошо, — пожал плечами инженер. — Перед нами слишком важная задача, чтобы стоило спорить из-за вашей прихоти, если только, конечно, моя вчерашняя спутница захочет исполнить вашу просьбу.

— Отлично! — сказал англичанин. — Я провожу вас до гостиницы.

Перед дворцом они увидели Ганса.

Он быстро шел им навстречу и был сильно возбужден.

— Это кто с тобой? — грозно крикнул он, поравнявшись с Брайтоном.

— Это мой гость! — ответил англичанин. — И ты это должен помнить, мой друг!

Но Ганс крикнул:

— Это — Гремин, проклятый безумец!

Он выхватил из кармана револьвер и, почти прижав его к груди Гремина, сделал три выстрела.

Инженер даже не пошевелился, а пули, рассыпаясь в прах, вспыхивали у его ног, не коснувшись тела.

В следующий миг Джемс двумя сильными ударами свалил на землю Ганса и зашипел прерывающимся от бешенства голосом:

— Глупое животное! Убийца! Трус!

Гремин успокоил Брайтона.

— Мне ничего не угрожает, — сказал он. — Я окружен атмосферой лучей, которые лишь только коснутся какого-то вещества, уничтожают его. Оно распадается сразу и выделяет всю ту энергию, что когда-то пошла на создание вещества.

— Следовательно, вы можете уничтожить все наши здания? — спросил Брайтон.

— Я вас об этом предупредил еще вчера вечером… — ответил Гремин.

Они молча переехали озеро и уже подходили к гостинице, когда Гремин остановился и дотронулся до руки англичанина.

— Я бы просил вас не называть своего имени, — сказал он.

— Почему? Девушка, которая вчера была с вами на озере, слышала мое имя? — спросил, с удивлением пожимая плечами, Джемс Брайтон.

— Да. Но вы встретите здесь старика, который не должен пока знать вашего имени, — уклончиво ответил инженер.

Брайтон молча приподнял плечи.

Их встретила Нина. Увидев Гремина в обществе англичанина, она очень удивилась.

— Позвольте вас познакомить! — сказал, выразительно взглянув на девушку, инженер Гремин, — наш гость доктор Смайлз, а это моя молочная сестра Нина!

Когда происходило это знакомство, на веранду вышел старик Русанов.

Его горящие глаза остановились на Брайтоне и, казалось, заглянули в душу англичанина, но, услыхав неизвестную фамилию, он успокоился и пригласил всех в гостиницу.

4. В аду

Через несколько часов, в разгар шумного обеда в замке Брайтона, его воздушная яхта «Орел» легко скользнула с помоста и с тихим гудением, описав огромную дугу, быстро пошла на запад.

Отсутствие хозяина заметили, но на все вопросы никто не мог дать ответа.

Руководители трестов загадочно улыбались. Они знали, что Джемс не теряет времени и исчез куда-то, чтобы действовать и бороться с таинственным врагом.

А в это время воздушное судно уже приближалось к той части Европы, где некогда была Германия.

У окна боковой каюты стояла группа пассажиров. Здесь были Брайтон, Гремин, Нина и Русанов. Внизу мелькали города, соединенные линиями железных дорог, которые служили лишь для перевозки грузов. Иногда судно попадало в сноп света, бросаемого прожектором, и тогда шло, как белое видение, неуловимое и призрачное, унося людей в сторону моря.

На другое утро судно опустилось в местности, покрытой какими-то вышками и целой сетью железных дорог.

— Это главные фабрики железного и стального треста, — сказал Брайтон. — Здесь же расположены каменноугольные копи и фабрики нефти.

Англичанина с большим почетом встречали директора треста.

— Мы хотим спуститься в третий ярус, — приказал Брайтон, когда все они уже находились в кабине подъемной машины.

— Это невозможно, — ответил сопровождающий их директор. — В третьем ярусе бунт литейщиков.

— В третий ярус, сударь! — быстро повернулся к нему англичанин. — Я, кажется, довольно ясно передал вам наше желание?

Кабина начала быстро опускаться. Сквозь стеклянные стены кабины виднелись широкие галереи, расходящиеся в разные стороны.

Они были ярко освещены.

Когда машина остановилась, перед путешественниками открылась короткая галерея, в конце которой виднелось широкое пространство, освещенное желтым светом.

— Как глубоко мы находимся под землей? — спросил Гремин.

— Пять верст, — ответил директор, — но подземелье понижается и достигает глубины семи верст. Вас, вероятно, удивляет, что здесь сравнительно не ярко и не душно? Это объясняется тем, что по стенам галерей рабочих и жилых помещений проходят охлаждающие трубы с жидкой углекислотой, и сжатый воздух вгоняется особыми насосами в галереи. Сейчас, — продолжал директор, — мы увидим чугуноплавильные печи!

На большой круглой площади виднелся ряд кроваво-красных окон, сквозь которые лился зловещий свет от расплавленного чугуна. Около массивных железных дверей копошились люди. Они, как черные тени, мелькали в разных местах, подвозя тачки с углем и рудой, забрасывая их в печи, прочищая решетки топок, с лязгом и грохотом опуская тяжелые двери и выливая ослепительно белый металл в каналы, ведущие к фабрикам стали.

Через ровные промежутки времени из отверстий в печах брызгал расплавленный металл или прорывалась тонкая струя пара и почти касалась обнаженных тел рабочих. Иногда из стен печей, как жала огромных змей, быстро и беззвучно выскальзывали острые ножи и мелькали в воздухе, проходя рядом с грудью только что шагнувшего вперед кочегара или литейщика.

— Что это? — в ужасе воскликнул Русанов.

— Это система рациональной работы, — с легкой усмешкой произнес Брайтон. — Рабочие, благодаря этой системе, привыкают лишь к необходимым движениям и совершают их с точностью и быстротой машины.

— Что же делают те, которые не способны к такому труду? — так же пылко спросил старик.

— Они погибают, — подсказал директор.

И, как бы отвечая на эти простые и жестокие слова, у крайней печи раздался короткий крик, звучавший смертельным ужасом и сразу же оборвавшийся.

Все бросились туда. Почти у самой дверцы открытой печи лежал человек. Это был кочегар с загорелым лицом и красными воспаленными глазами. Он умирал. Раскаленный чугун попал ему на грудь; она дымилась, а из-под огненно-красного, въевшегося в тело комка чугуна виднелась обугленная кожа и окровавленное мясо.

— Он опоздал, — хладнокровно заявил директор треста, — и из контрольного отверстия на него попала струя чугуна.

— Ведь это убийство! — воскликнул Гремин, и в это время из боковой галереи со свистом, криком и завыванием ворвалась толпа рабочих. Среди них были женщины и подростки. Они кричали:

— Трест еще ускоряет ход работ! Сегодня погибло в округе пятьсот человек! Мы не машины!

Увидев директора, который пытался спрятаться за Брайтона, толпа двинулась на него.

— Ты — убийца! — крикнул один рабочий и, размахнувшись, пустил в него камень.

Директор отскочил в сторону, и камень глухо ударил в грудь Джемса. Тот пошатнулся, лицо его побледнело, и он упал навзничь.

Нина и Гремин устремились к нему. С трудом им удалось привести в чувство англичанина, но все-таки усилия увенчались успехом: Джемс поднялся. Он еще шатался и неуверенно двигал ногами, однако довел всех до подъемной машины и приказал поднимать.

— Я прикажу заманить бунтовщиков в секретную камеру, — сказал, снимая перед Брайтоном шляпу, директор треста. — Эти дерзкие звери задохнутся там.

Он уже схватил в руки трубку телефона, но англичанин одним прыжком очутился около него и оттолкнул от аппарата.

— Если хоть одному из литейщиков будет назначено наказание, вы, сударь, будете иметь дело со мной. Понимаете?

И, не дожидаясь ответа от изумленного директора, он подошел к окну, не глядя ни на кого и чувствуя на себе взгляд ярких глаз старика.

— Я вас не понимаю, — начал вновь директор. — Распоряжением Генерального Совета директоров на всякое проявление протеста наложены строгие наказания. Я не имею права им не подчиняться!

— Заявите вашему Генеральному Совету, сударь, что я приказал не подвергать этих рабочих никаким наказаниям. Если же вас спросят эти господа, почему я отдал такое распоряжение, заявите им, что вы видели людей, которые могли бы уничтожить все и всех, но не сделали этого из чувства жалости. Эти люди — инженер Гремин и его учитель Русанов…

С этими словами Брайтон лукаво улыбнулся и протянул руку старику, не обращая внимания на перепуганное и растерянное лицо директора.

Гремину не понравилась проницательность англичанина, узнавшего Русанова, и он был настороже, ожидая засады. Однако открытый взгляд Джемса и его приветливость к Русанову скоро рассеяли опасения инженера.

На уровне первого яруса внимание Гремина было привлечено фиолетовым светом.

— Это искусственное освещение, содействующее быстрому росту овощей, фруктовых деревьев и цветов. Здесь под влиянием этих лучей мы получаем до десяти урожаев в год.

— Скажите, у вас и здесь имеется… контрольная система? — спросил с мрачным любопытством Русанов.

— Конечно, и с этой точки зрения она еще более жестока, — ответил Брайтон. — Но не стоит об этом говорить. Это — печальная необходимость. Нам надо очень много разных продуктов, а пока наши инженеры не придумали еще таких автоматов, которые могли бы совсем заменить физический труд человека.

— Зачем? Вы сделали все возможное, для того чтобы население уменьшилось, — сказал Гремин.

— Это правда, — согласился англичанин. — Но с одной стороны, земная кора настолько охладела, что на ней могут созревать лишь злаки и расти деревья. Нам пришлось уйти под землю со значительной частью сельского хозяйства. Подземелья же наши несравненно меньше, чем земная поверхность, вот почему нам так надо торопиться. Кроме того, при той лихорадочной работе, какую вы наблюдали и которая кипит у нас повсюду, мы усиленно питаем наших рабочих. Немало нужно пищи и разных продуктов для «свободных»…

— Это для вас, директоров и главарей трестов? — спросил Русанов.

— Нет! — возразил Брайтон. — «Свободные» — это освобожденные от работы. Освобождаются же они таким образом: заработавший определенное количество золота в третьем ярусе переводится во второй, если он сумеет заработать новое количество золота и там, то переходит в первый ярус и наконец на поверхность Земли, где через три года работы становится «свободным». Вот почему рабочие редко ропщут и годами не покидают подземелий, работают, борясь за счастье попасть в класс «свободных», а их у нас около пяти миллионов. Жизнь «свободных» — это отдых, лень, наслаждение, праздник, — называйте это, как хотите, но все-таки я утверждаю, что их жизнь куда лучше нашей…

Он замолчал, провел рукой по лицу и с утомленным видом закрыл глаза.

— Вы опять, Нина, — сказал он, когда девушка подошла к нему, — помогли мне в несчастье, и я не знаю, как благодарить вас.

— Я же врач, — ответила девушка, — я обязана помогать всем, даже врагам.

— Всем… даже врагам… — повторил Брайтон. — Что же, я знаю, вы меня считаете врагом…

— Нет! — просто ответила девушка. — Я не знаю этого. Порой мне даже кажется, что вы совсем не враг. Я только многого не понимаю пока…

Брайтон улыбнулся и приказал дать самый быстрый ход подъемной машине.

— Вы это поймете у меня в замке на Арте! — загадочно шепнул он.

Выйдя из кабины, Брайтон пригласил спутников на воздушную яхту и приказал пилоту:

— В замок Арты!

И «Орел», распластав свои белые крылья, понес их на юг.

5. Бой в воздухе

На другое утро, когда все собрались в столовой судна, откуда открывался вид на три стороны, Нина подошла к окну и любовалась земными долинами, по которым бежали реки, кажущиеся голубыми лентами.

— Как прекрасен мир! — воскликнула она с восторгом, глядя на раскинувшиеся внизу леса и поля, кое-где перерезанные дорогами; вокруг них тонули в тенистых парках роскошные замки и дома «свободных». — Какой ужас охватывает меня при воспоминании о тех несчастных, которые бьются там в подземельях!

Джемс молчал.

К нему подошел Русанов и положил ему руку на плечо.

— Зачем, — шепнул он страстно и горячо, — зачем за спиною этих рабов вы поставили страшного надсмотрщика. Смерть? Вы этим превратили их жизнь в пытку!

— Это ввели до меня, — ответил англичанин. — Но теперь уже поздно возвращаться. Машина пущена, и остановить ее нельзя…

— Разве нельзя изменить ее движение? — спросил Гремин.

— Нет! Вся культура, все знания находятся в руках двух или трех десятков людей. Если они погибнут — исчезнет все то, что люди завоевали вековой борьбой, и человечество вернется в первобытное состояние.

— Это лучше, чем рабство! — воскликнул Гремин.

— Это правда! — согласился Брайтон. — Но вы забываете, что условия изменились. Земля охладилась, недра ее опустошены, и новому первобытному человеку, вооруженному лишь желанием жизни, вторично не победить природу.

Все замолкли, а Брайтон продолжал:

— Вы говорите, что мы захватили свободу и жизнь людей? Это пустяки! Мы отняли у них душу, наследственное достояние их предков, добытое жизнью и кровью тысяч поколений. Они — нищие, и мы их кормим. Если же мы погибнем, то они в доме, наполненном богатством и пищей, не найдут ничего для жизни — так хорошо мы это утаили.

Англичанин сухо рассмеялся и начал ходить по каюте.

— Меня считают революционером и мечтателем, — сказал он. — И все только потому, что я уверен в гибели всех нас и не хочу остаться в памяти людей ни безумным скупцом, ни просто неизвестным, владевшим в свое время половиной мира. Я оставлю человечеству великолепное завещание! Мною изобретены конденсаторы человеческой энергии. Если в то время, когда мы, руководители трестов и устроители современной жизни, исчезнем, люди приведут в действие мои конденсаторы, в их мозгу возникнут все те идеи, которые теперь так хорошо известны и использованы нами. Подобно тому, как граммофон передает людям лучшие образцы литературы и музыки, проекционный фонарь — живопись и скульптуру, так и мой конденсатор возбудит в людях идеи и пути их выполнения. Таково мое духовное завещание.

— Я не ошиблась… — сказала Нина, протягивая Джемсу руку. — Я недаром невольно доверяю вам.

Брайтон поцеловал руку девушки и сказал:

— Я — потомок великого поэта и драматурга, и, вероятно, поэтому думаю, что единственное счастье на Земле — любовь. Пусть же она озарит мое имя хотя бы после смерти!

Резкий звонок прервал его слова. Джемс взял телефонную трубку и спросил:

— Что случилось?

Ответил дежурный пилот:

— Сударь, с юго-востока я вижу стаю гарпий!

Англичанин, не сказав ни слова, бросился к лестнице, ведущей в стеклянную башенку, расположенную над судном. Отсюда при помощи бинокля он отыскал вереницу черных точек, напоминающих косяк летящих осенью журавлей.

Но это были не птицы, и Брайтон насторожился.

Наперерез его воздушной яхте шло большое боевое судно, окруженное гарпиями. Это были маленькие быстроходные аэропланы, построенные из стали и несущие на своих острых носах летучие мины.

Джемс спустился в каюту и, пройдясь несколько раз вдоль всего помещения, отдал по телефону приказание:

— Вся команда по местам! Приготовить большие прожекторы! — Затем он обратился к присутствующим: — Господа! Я не могу от вас скрыть, что за нами гонится боевая воздушная эскадра треста. Нет сомнения, они узнали о вашем пребывании на «Орле» и хотят вас арестовать.

— Вы предатель! — сказал мрачным голосом Гремин. — Но знайте, что вы погибнете вместе с нами…

— Не время спорить и угрожать! — сухо ответил Брайтон. — Надо действовать! Желаете ли вы помочь мне?

— Я готов! — сказал Гремин.

— Пусть всякий возьмет на себя защиту одной стороны нашего судна, — сказал Джемс. — Это нелегкое дело, конечно, так как «Орел» — яхта, а на нас идут быстроходные боевые судна, вооруженные артиллерией и минами.

— Я возьму на себя защиту носовой части! — сказал Брайтон. — А вы, Нина, если доверяете мне, оставайтесь здесь!

— Я остаюсь! — ответила девушка.

Англичанин с благодарностью взглянул на нее и быстро вышел.

На мостике, расположенном почти на носу «Орла», копошились пилоты и устанавливали прожекторы, соединенные толстыми проводами с черными стальными ящиками. Большое военное судно остановилось на значительном расстоянии. На нем заколыхались сигнальные флаги, а вслед за этим заработал беспроволочный телеграф, вызывая «Орел».

— Что вам угодно? — спросил англичанин. — Я — Джемс Брайтон!

— Генеральный Совет всемирных трестов предлагает вам немедленно сдать судно!

— Судно принадлежит лично мне, и никто не имеет права мне препятствовать лететь, куда захочу.

— Я получил предписание арестовать вас!

— Попробуйте! — протелеграфировал Брайтон.

— Если вы не повинуетесь, — пришел ответ, — я отдаю приказ о нападении!

Англичанин прекратил переговоры и приказал что-то дежурному пилоту. «Орел» начал описывать большой круг, медленно поднимаясь все выше и выше.

Одновременно со всех сторон судна загорелись прожекторы. Их ослепительный след спорил с лучами солнца, и казалось непонятным, зачем Брайтон зажег огни на «Орле». Англичанин обошел всех, стоящих у прожекторов, и что-то объяснил Гремину и Русанову, взявших на себя оборону бортов.

Но в это время грянул первый выстрел.

Брайтон бросился на нос яхты.

Военное судно несколько удалилось. Оно еще было окутано легким дымом, но сквозь дым были видны красные флаги, выброшенные на боковых галереях.

— Бой начался! — крикнул Джемс. — Внимание!

Две гарпии выдвинулись из строя и быстро пошли навстречу «Орлу», а третья, описав дугу, начала подходить сбоку.

Яхта англичанина, не останавливаясь, поднималась вверх. Работали лишь верхний и нижний пропеллеры. Джемс вдруг быстро повернул судно и полным ходом пошел на нападающих.

С каждым мгновением гарпии становились ближе. Уже можно было различить людей, копошившихся у мин, как вдруг носовые прожекторы на миг осветили бледными лучами темные тела гарпий, и тотчас же свет сделался розовым, а затем багровым. Казалось, что он въедается в мчащихся к яхте врагов. Оглушительные взрывы раздались на гарпиях, и исковерканные обломки стальных листов, куски дерева и обрывки человеческих тел начали стремительно падать вниз.

Третья гарпия успела выпустить мину, но смущение, которое овладело ее командой, не позволило взять правильный прицел, и снаряд, гудя и оставляя за собой длинную полосу дыма, пронесся дальше.

«Орел» ловким маневром догнал убегавшее судно и, встав над ним, сбросил снаряд. Опять черные обломки понеслись к земле и, ударившись об нее, превратились в песок, мелкие осколки и бесформенные куски окровавленного мяса и мозга.

Заговорили орудия военного судна, но снаряды не долетали до «Орла». Он забирался все выше и выше.

Два раза гарпии шли в атаку, но отступали, едва падали на них багровые лучи прожекторов.

— Нам бы продержать их так до ночи, а там мы им покажем один фокус! — весело крикнул Брайтон появившемуся из боковой галереи Гремину.

Но, словно отвечая ему, гарпии поднялись выше и начали наступление. Заработали прожекторы. Несколько судов взорвалось, другие загорелись и начали быстро опускаться на землю. Однако перевес был на стороне нападающих. Уже несколько мин взорвалось возле самого судна и снесло один прожектор.

Англичанин понял, что ему надо отступать и пытаться сдерживать врага на расстоянии, сосредоточив на нем лучи всех прожекторов.

Он уже хотел сделать распоряжение о новом маневре, как вдруг увидел, что две гарпии внезапно исчезли, а на их месте вспыхнули красноватые огоньки.

— Мой аппарат! — крикнул Гремин. — Я совсем о нем забыл!

Он бросился в кормовую каюту, а за ним поспешил и Брайтон.

Они остановились в изумлении.

Нина поместила прибор на столе и, следя в бинокль за гарпиями, наводила на появляющиеся за кормой суда потоки невидимых лучей.

— Вы нас спасли! — восхищенно глядя на девушку, воскликнул Брайтон. — Теперь мы посмотрим!

Когда аппарат был перенесен на нос и очутился в опытных руках Гремина, гарпии одна за другой начали бесследно исчезать, словно таять в воздухе, а военное судно, не дожидаясь конца боя, быстро удалялось к северу, изредка стреляя из кормовых пушек.

Бой был окончен, и «Орел» продолжил свой путь.

К стоящему на боковой галерее Джемсу подошел Гремин.

— Жаркий день был сегодня… — проговорил он.

— Да!.. — неохотно и резко ответил англичанин.

— Завтра, вероятно, новая эскадра будет нас преследовать? — продолжал русский инженер.

— И завтра вы опять скажете, что я предатель! — мрачно произнес Брайтон.

— Нет! — ответил Гремин. — Я прошу у вас прощения и сознаюсь, что оскорбил вас своими подозрениями. Что бы ни случилось, я всегда буду считать вас благородным человеком!

Брайтон сделал быстрое движение, будто хотел броситься к Гремину, но удержался и вновь потупился, сдвинув густые брови.

— Вам недолго считать меня предателем или благородным человеком, — произнес он. — Моя песенка спета… Я очень скоро должен погибнуть.

Гремин молчал, так как знал: Брайтон говорит правду, сознавая, что ему не под силу одному вести борьбу с всесильным Генеральным Советом трестов.

Мучительное и тяжелое молчание длилось долго; его прервал голос Нины:

— Я не думаю, что ваша судьба уже решена, — сказала она, обращаясь к Джемсу. — Почему бы вам не примкнуть к нам? Мы также хотим счастья человечеству, и мы добьемся этого!

Джемс вспыхнул, но тотчас же справился с собою и сказал:

— Я не могу жить без доверия к себе, а вы не можете мне доверять. Ведь я — Джемс Брайтон!

И он горько рассмеялся.

— Нет, мы доверяем вам! — воскликнул Гремин.

— Ваш приход к нам — начало нашей победы! — торжественным голосом произнес Русанов, входя на галерею. Его глаза горели огнем вдохновения, и рука протянулась над головою англичанина.

Брайтон окинул всех взволнованным и радостным взглядом и молча решительно кивнул головой.

Потом, подойдя к Нине, он прижал ее руку к губам и шепнул:

— Вы в одном ошиблись! Моя судьба решена!

Вечером они увидели верховья Арты, и около полуночи Джемс, радостный и возбужденный, вошел в кормовую каюту и сказал:

— Сейчас я вам покажу свой дом, где я не Джемс Брайтон, а человек!

Он хотел уже протянуть руку и подошел к окну, но тотчас же со стоном отскочил.

Все кинулись к окнам.

Внизу ярко пылало огонь. Видно было, как вскидывалось злое пламя и металось, пожирая все, что попадалось ему на пути.

Брайтон тяжело опустился в кресло.

— Они сожгли все, что я ценил в жизни…

Он закрыл лицо руками и глухо зарыдал.

6. «Земля побеждающей мысли»

Спустя несколько дней большое воздушное судно с зажженными боковыми огнями мчалось глубокой ночью над необозримой пустыней Азии.

Широкоплечий человек, закутанный в плащ, стоял на мостике. Глаза его блестели, а ноздри жадно втягивали свежий морской ветер, дувший навстречу судну.

Появилась еще одна фигура. Шорох ее платья услышал стоящий на мостике и быстро обернулся.

— Я ждал тебя! — сказал он. — Я так счастлив, но мне нужно всегда видеть тебя, Нина, рядом с собою. Сам того не сознавая, я любил тебя с первой нашей встречи в Балтиморе! Я невольно вспоминал о тебе, и ты являлась иногда мне во сне. Тогда я смеялся над собою, но теперь я понял все. Я тебя люблю, и мы должны были встретиться…

Нина молчала. Она только подошла ближе к Брайтону и подала ему руку. Они долго стояли и дышали полной грудью, чувствуя, как горит в их сердце любовь, и постигая красоту и величие мира. Бледный свет луны охватил их, прижавшихся друг к другу с доверчивой и теплой лаской, а внизу кипел океан и, казалось, хотел доплеснуть до судна пенистые гребни волн.

— Тихий океан! — крикнула Нина. — Сейчас будет наш остров, наши друзья и новая жизнь!

Отвечая ей, снизу поднялась к облакам широкая полоса ослепительного света, побежала и сразу нашла яхту и залила ее потоком ярких лучей.

Русанов, выйдя из каюты, встал на самом открытом месте судна и снял шляпу.

Внизу вспыхнули разноцветные огни, и тотчас же ярко осветилась большая площадь.

«Орел», медленно кружась, опускался.

Толпа мужчин, женщин и подростков окружила яхту.

Все пожимали руки Русанову, Гремину и Нине.

Когда крики и приветствия улеглись, старый ученый встал и крикнул:

— Привет Джемсу Брайтону на острове свободных людей!

— Привет! Привет! — подхватила толпа и старалась увидеть английского изобретателя, имя которого было окружено зловещим ореолом.

— Он — наш друг и союзник! — крикнул опять Русанов.

— Ура! — пронеслось над толпой.

Всю ночь не расходились люди и не отпускали прибывших.

— Скоро ли начнем последнюю войну? — спрашивали наиболее нетерпеливые.

— Теперь скоро! Очень скоро! — успокаивал их Гремин.

Солнце еще не поднялось к зениту, а Гремин уже показывал Брайтону все то, чего достигли жители острова, бежавшие сюда от промышленных королей.

Англичанин осматривал все заводы и их изделия с глубоким вниманием, делясь своими впечатлениями с инженером.

Его ум, изощренный в жестокой борьбе трестов с десятками миллионов порабощенных людей, в каждом изобретении видел особые стороны, делающие его опасным для врагов. Когда Гремин указал ему на это, Брайтон энергично махнул рукой и сказал:

— Конечно! Сначала победим одних, а потом уж облагодетельствуем других!

И он что-то подсчитывал, соображал и отмечал в записной книге.

Брайтон неожиданно оживился, когда Гремин привел его в огромное здание с высокой башней и быстрым потоком воды, мчащейся куда-то с шумом и грохотом.

— Это — фабрика золота, — сказал Гремин, заметив вопросительный взгляд англичанина. — Смотрите.

Сквозь стекла башни можно было увидеть, как в падающем сверху водопаде мелькали сотни сеток, быстро прячущихся в углублении в стенах и вновь рассекающих воду.

— Эти сетки сделаны из особого сплава, поглощающего золото, — сказал, стараясь перекричать шум воды, Гремин. — Они улавливают те сотни миллионов пудов золота, которые растворены в воде морей.

Лишенная золота вода с плеском и глухим грохотом исчезала в конце здания в глубоком колодце, где в падении она приводила в движение динамо-машины, превращаясь в силу, свет и теплоту.

— Это — душа вашего острова! — улыбнулся Брайтон.

Инженер кивнул ему, и они начали спускаться в подвал, расположенный под зданием фабрики золота.

Здесь все содрогалось от мчащейся в каменном русле воды, которая буквально оглушала своим ревом.

Высокие штабели больших и малых слитков золота, целые горы драгоценного металла были сложены здесь. Всю землю можно было купить за эти сокровища.

— Скорей, скорей к Русанову, — вдруг крикнул Брайтон и почти бегом бросился из подвала. — Вы не хотите кровопролития? — воскликнул он, остановившись перед стариком. — Хорошо! У вас есть способ незаметно и быстро победить всемирные тресты. Вы знаете, что у нас на поверхности земли попадаются те, которые предоставят нужное количество золота. Мы снабдим им население подземелий, и будем увеличивать число «свободных». Остановятся фабрики и опустеют поля и плантации. Произойдут непредвиденные осложнения, а изменение законов вызовет бунты и гибель трестов.

С того дня все население острова было занято постройкой судов. Вскоре они шли в сопровождении большого корабля, который в пути снабжал их энергией, передаваемой по воздуху. Около Марселя глубокой ночью суда выгружали слитки золота, и ночью же их уносили выходящие из подземелий по естественным расщелинам и пещерам люди в глубь земли, где с каждым днем ярче занималась заря скорого освобождения.

Через несколько лет, когда в Европе после жестоких междоусобных войн, убийств и казней начались голод и повальные болезни, с острова прибыл «Орел».

Генеральному Совету всемирных трестов, с трудом еще удерживающему в своих руках власть, были посланы требования о немедленном отказе от управления человечеством и подчинении решениям острова.

Весть об этом разнеслась среди населения, свободного, но полуголодного и начинающего уже вымирать. Одичавшие и отчаявшиеся люди несколько дней окружали здание Генерального Совета и грозными криками требовали согласия на условия освободителей. Поскольку Совет слишком долго не мог прийти к окончательному решению, толпа ворвалась в золотую залу дворца, и когда с завываниями и проклятиями она выбежала оттуда, на залитом кровью полу, среди обломков столов и кресел, лежало несколько трупов.

Через два часа после этого на острове произошел такой разговор между Греминым и Брайтоном, гулявшими в саду и наслаждавшимися тихим летним вечером.

— Довольно! — засмеялся англичанин. — Теперь ваш черед. Я должен признаться, что не особенно спешу увидеть миллионную толпу озверевших людей. Они едва ли лучше тех шести безумцев, которые владели ими. Идите вы с Русановым. Вы — мечтатели и пророки, приведите этих людей к сознанию труда для общего блага, а потом зовите меня, человека дела!

— По какому поводу так волнуется «человек дела»? — спросила с легкой насмешкой Нина, идя им навстречу.

— Джемс Брайтон ужасно разленился, — ответил Гремин, — он хочет отдыхать, а там теперь такая работа, там обновление человечества, новая разумная и свободная жизнь!

Инженер обвел рукой широкий круг в воздухе.

— Я тебя и не удерживаю! — засмеялся Брайтон, и лукавые огоньки загорелись в его глазах.

— Но и я тебя не удерживаю, Джемс! — ласково гладя его по руке, сказала Нина.

Брайтон весело расхохотался и, взяв за руки жену и Гремина, сказал:

— Пойдем к старику. На острове нам уже осталось жить так недолго. Завтра — туда! Назовем же этот остров «Землей Побеждающей Мысли»!

Игорь ХолымбаджаПисатель, ученый, авантюрист

4 января 1945 г. в своем доме в Жулвине под Варшавой был найден труп Антона Оссендовского — писателя, путешественника, ученого и… авантюриста. Накануне его посетила группа эсесовцев, среди которых был и Р. Унгерн, племянник знаменитого барона, провозгласившего себя правителем Монголии. Визит эсесовцев к писателю не случаен: предвидя гибель Третьего рейха, они жаждали узнать, где хранятся вывезенные Оссендовским сокровища барона Унгерна…

Антон Мартынович Оссендовский родился 27 мая (8 июня по новому стилю) 1878 г. в Витебске (по другой версии — в г. Опочке). Учился на математическом факультете Петербургского университета, в 1899–1901 гг. изучал физику и химию в Сорбонне, в Париже; много путешествовал, открыл на Алтае в Уссурийском крае несколько месторождений полезных ископаемых.

В 1899 г. в Петербурге вышла первая книга Оссендовского «Описание путешествия по Алтайскому и Уссурийскому краю». После окончания университета работал в Сибири, некоторое время преподавал химию в должности приват-доцента.

В 1903–1906 гг. активно публиковался в газете «Слово» и журнале «Аргус».

В 1903–1906 гг. Оссендовский — армейский эксперт на Дальнем Востоке, а во время русско-японской войны он становится корреспондентом нескольких петербургских газет. Тогда же приобрел скандальную известность, публично обвинив сотрудника владивостокской компании «Кунст и Альберс» Долерта в шпионаже в пользу Японии. Впрочем Н. Арсеньев, в свою очередь, обвинял в шпионаже самого Оссендовского, якобы работавшего одновременно на германскую, японскую и… русскую разведки. Однако ни те, ни другие обвинения не были подкреплены фактами.

Участник революции 1905 г., А. М. Оссендовский вскоре оказался в тюрьме. Освободившись, он вернулся в литературу. В 1910–1917 гг. на страницах «Биржевых Ведомостей», в журналах «Аргус», «Апполон», «Новый журнал для всех», «Весь мир» публикуются его многочисленные повести и рассказы (в том числе фантастические — «Бриг Ужас», 1913; «Грядущая борьба», 1914 и др.), статьи и заметки, путевые очерки, зачастую под псевдонимами — Антонио, Чертван, Мзура, Марк Чорт-ван, М. Ч., О-ский, А. М-А, А. О., А. М. О. В эти же годы выходят его брошюры по экономике и химии, книги прозы — «Мирные завоеватели» (1915), «Женщины восставшие и побежденные» (1915), «Бой при Цусиме» (1906), биографический очерк об адмирале Макарове, а также исследования о золотой промышленности и ископаемых углях Дальнего Востока. Многие из них сразу же после выхода в свет мгновенно попадали в категорию запрещенных изданий. Царская цензура наложила арест и на самую, вероятно, скандальную книгу Оссендовского — «Людская пыль» (1909), рассказывающая о российских тюрьмах.

Впрочем, утвердившаяся за Антоном Оссендовским репутация бунтаря и революционера в одночасье рухнула после 1917 г. Октябрьский переворот он не принял категорически, и как следствие этого — Оссендовский в 1919–1920 гг. служит в Осведомительном отделе при ставке Верховного правителя в Омске, является министром горного дела в правительстве адмирала Колчака. После же краха колчаковской армии, Оссендовский, заочно приговоренный большевиками к смертной казни, был вынужден бежать в Монголию. Пригодились навыки, выработанные в многочисленных странствиях по Сибири и Дальнему Востоку. Скрываясь, Оссендовский пробирается тайгой, горами к китайской границе, обходя стороной населенные пункты. В дороге к нему присоединились еще несколько беглецов, вместе с которыми он через Урянхайский край вышел в районы Внутренней Монголии. Пытался вывести свою группу в Индию, через Тибет, но потерпел неудачу. Вынужденный веннуться в Монголию, он оказывается плененным бароном Унгерном, заподозрившим Оссендовского в попытке заполучить золото барона. Однако Антон Мартынович с присущей ему ловкостью сумел убедить Унгерна в своей невиновности и даже полезности, и даже стал личным советником немца, умело подогревая мистические и оккультные настроения последнего. Убедив барона о необходимости поездки в качестве доверенного лица к великому князю Михаилу Александровичу, Оссендовский, после того, как Унгерн отправился в свой последний поход в Забайкалье, отбыл из Урала с большой суммой денег через Пекин в Америку. Существует легенда, что Антон Мартынович вывез и «зарыл» где-то в Забайкалье сокровища барона — 24 ящика с золотом, 120 кг алмазов и большой кувшин с драгоценными камнями. Однако это только легенда.

В Америке он опубликовал книгу «И звери, и люди, и боги» (1923), переведенную впоследствии на все европейские языки и наделавшую много шума. В этой книге впервые упомянуто подземное царство Агарти. Впрочем, сам Оссендовский ссылается на хлясутайского князя Чултун-Бэйсэ, убитого по приказу Унгерна и его приближенного ламы.

Совершив путешествие по Америке, Африке и Европе, Антон Мартынович поселился в Польше, в Жулвине близ Варшавы. В 1922–1924 гг. он преподает географию, экономику, политологию в Высшей армейской школе и школе политических наук в Варшаве. С 1935 г. являлся председателем товарищества литераторов и журналистов, в 1937 г. редактировал «Варшавские ведомости». Литературный итог А. Оссендовского впечатляет — свыше 100 книг самых разных жанров (реалистическая проза, фантастико-приключенческие повести, научно-популярная литература и т. д.). После 1923 г. русский писатель Антон Мартынович Оссендовский стал польским писателем Фердинандом Оссендовским.

В годы немецкой оккупации писатель участвовал в подпольном движении и был убит нацистами в 1945 г.

В Советской России, на родине Оссендовского, долгие годы его имя находилось под глубоким запретом, как сподвижника Колчака. И только в 1960-е гг. в переводной статье Ж. Бержье об истоках русской фантастики, впервые промелькнуло имя Антона Оссендовского, автора повестей «Бриг «Ужас»» и «Грядущая борьба». Это стало как бы возвращением писателя на родину. Вопреки официальным установкам, литературоведы-энтузиасты (В. И. Бугров, В. А. Ревич) не только писали, но и публиковали статьи о творчестве опального писателя. Сегодня имя Антона-Фердинанда Оссендовского, русского-польского писателя, реабилитировано, а его книги возвращаются к российскому читателю.

Публикующаяся в этом номере «Знание — сила: Фантастика» повесть «Грядущая борьба» впервые была напечатана в 1914 году в литературном приложении к журналу «Нива».

Николай КалиниченкоСороковая мельница

Всадников было двое. Один — пожилой мужчина, крепкий, приземистый, с бочкообразным телом и короткими сильными конечностями. Другой, напротив, был молод и обладал изрядной «протяжностью» во всех направлениях: от костистого рябого лица, утяжеленного длиннющим подбородком, до непомерно огромных ступней, венчающих ноги, длинные, как осень в Галисии.

Долговязый восседал на коренастом, чубатом осле весьма разбойного вида; приземистый же имел под седлом мосластого одра в седых яблоках с выражением полного безразличия, застывшем на флегматичной морде.

Жаркий кастильский полдень царил над живописными окрестностями деревни Вилья-Нуэво. Зной наступал, подобно мавританской орде на храбрые рати Астурии. Но оба странника, как и подобает настоящим испанцам и верным сынам католической церкви, хранили спокойствие и были равнодушны к опаляющему дыханию зенита, а также сонмам слепней и легионам мух, совершающим регулярные набеги на незащищенные одеждой участки кожи.

Долговязый дремал, разместив свою внушительную нижнюю челюсть на впалой груди; коренастый бодрствовал, но взгляд его карих глаз из-за равелинов румяных щек, утыканных стрелами короткой седой щетины, был отстраненным и затуманенным, как у мечтателей или безумцев.

Так, в покое и безмятежности, маленький отряд миновал безлюдный перекресток с деревянным указателем «К ущелью Лаписе», спустился в неглубокий распадок, поросший кустарником, проехал его насквозь и…

Умудренный годами конь первым заметил опасность. Одр резко остановился, вызвав возмущение дорожной пыли, а из горла седого скакуна донесся звук, который еще лет пять назад мог быть идентифицирован как вполне приличное недовольное ржание. Коренастый вскинул голову, его взгляд мучительно бежал вышних эмпирий, приобрел осмысленность и тотчас сфокусировался на некоей точке впереди.

— Диего! — взревел коренастый сиплым голосом. — Взгляни, что приготовила нам судьба!

Долговязый отстыковал подбородок от груди и уставился туда, куда гневно взирал его спутник.

— Мельница, — констатировал Диего таким голосом, как будто бы говорил «Нам конец!» или «Хуже некуда!».

Действительно, в некотором удалении от всадников, на вершине небольшого округлого холма, словно твердый коричневый сосок на упругой девичьей груди, возвышалась опрятная ветряная мельница.

— Взгляни, друг мой, на это чудовище, этот плод скверны, что попирает нашу хранимую Богом землю! — продолжал витийствовать коренастый. — Видишь ли ты его мерзостную и наглую мощь, и разверстую пасть, и клешни, распяленные наподобие креста по сторонам гнуснейшего рыла, словно в насмешке над Спасителем?

— Вижу, дон Алонсо, — ответствовал Диего с истинно католическим фатализмом. — По мне, так из тех, что мы наблюдали за последние три дня, этот выглядит особенно мерзко.

— Должно быть, перед нами владыка здешних чудищ! Повергнуть такого будет истинно богоугодным делом!

— Без сомнения, дон Алонсо, — Диего знал, что спорить и доказывать очевидное бессмысленно.

В окрестностях Мадрида множество холмов, и на многих из них стоят мельницы. Вернее, стояли, пока благородный идальго дон Алонсо не пустился в свой великий квест. «Должно быть, это сороковая или сорок первая, — размышлял Диего. — Теперь-то о нас точно напишут поэму или, на худой конец, роман. Только борзописцы, конечно, все переврут. Я буду зваться, скажем, Санчо и окажусь деревенским дурачком, а дон Алонсо станет зерцалом рыцарства и примером для подражания». Была у Диего фамильная страстишка. Дело в том, что, несмотря на подчиненное положение перед родом дона Алонсо, род Панса славился людьми, оставившими след в истории. Например, дед Диего, который участвовал в морском сражении армады Филиппа II с турецким флотом при Лепанто. Дед был канониром на одном из кораблей и выглядел столь молодцевато и колоритно, что один из придворных поэтов, также пребывающий на борту судна, посвятил ему пару строк в своей балладе, долженствующей описать эпохальную баталию, так сказать, «по горячим следам». Труд пиита непременно нашел бы своего читателя, если б не злополучное османское ядро, которое не только прервало жизненный путь любимца муз, но и вышибло его за борт вместе с незаконченным поэтическим шедевром, прямиком к Посейдону.

Пока Диего придавался мрачным раздумьям о цене славы, дон Алонсо успел помолиться Деве Марии, Иисусу, большей части святых, а также вознести славословия своей возлюбленной Дульсинее, испросив у всех скопом и у каждого по отдельности славной победы над исчадием преисподней.

— Диего! Мое копье! — рявкнул охваченный священной яростью идальго и, получив желаемое, пришпорил коня. — Эскуэдо! — громкий боевой клич рода Кихада многократно отразился от соседних холмов.

Конь дона Алонсо двигался быстрее обычного, но галопом это было назвать нельзя.

— Вперед, Росинант, вперед, мой благородный скакун! — подбадривал рыцарь коня, пока они с трудом взбирались на холм. И то ли подействовали уговоры, то ли шпоры, но престарелый одр превзошел сам себя и сумел развить довольно приличную скорость на финише.

Дон Алонсо поднял копье вверх, целя в перекрестье ворота, к которому крепились лопасти, и не столько вонзил, сколь метнул боевую снасть. Однако полностью избежать инерции благородный рыцарь не сумел. Рукоятка пики от удара резко ушла в сторону и, упершись в нагрудник, выбила дона Алонсо из седла. Тут дверь мельницы отворилась и явила полдню дородную фигуру мельника. Вооруженный вилами, он рванулся к упавшему рыцарю и, вне всякого сомнения, насадил бы его на острия, словно бес насаживает грешника, но между ними неожиданно возник Росинант. Мельник отпрянул, замахнувшись своим орудием, и тут, к удивлению Диего и еще больше своему собственному, старый конь встал на дыбы. Удар копытом по голове — это всегда удар копытом по голове. Мельник был выведен из строя и, судя по характерному хрусту, который успел услышать подоспевший на выручку слуга, выведен навсегда.

⠀⠀ ⠀⠀

Жара не ослабевала. Диего как раз пытался привести в чувство дона Алонсо, когда из-за мельницы — подобно черным голубям, что взмывают из-под крыши Эскориала, потревоженные пением охотничьих рогов — выметнулись три конных альгвасила.

⠀⠀ ⠀⠀

— Дон Алонсо Кихада? — вопросил один из стражей порядка, приятной внешности господин с роскошными усами. — Можете не отвечать. Мы знаем, что это вы.

— Разве вы не видите: он вообще не в состоянии говорить, — попытался урезонить усатого стражника Диего.

— Говорить уже не обязательно. Именем короля вы арестованы по обвинению в порче имущества, бродяжничестве и погромах! — из-за мельницы, скрипя и жалуясь на судьбу, выбралась обшарпанная тюремная карета.

⠀⠀ ⠀⠀

Ночь опустилась на Кастилию, исполненная звезд и пения цикад. Над оскверненной мельницей взошла огромная желтая луна, осветив застывшие лопасти и пику, торчащую из крестовины. Тень от рыцарского орудия черной лентой разделила взлобье холма, изрытую землю и тело мельника, которое так никто и не удосужился убрать.

Однако царствование Селены над спящим миром было недолгим. Налетевший ветерок пригнал со стороны Мадрида стаю облаков, пышных и темных, словно кружева на вдовьем подоле, и поле битвы погрузилось в милосердную тьму.

Мельница чуть заметно пошевелилась в мягкой земле, оценивая непроглядность мрака вокруг и степень безлюдья окрестных полей. Все было тихо. Издав тяжкий полустон-полувой, она принялась выталкивать из себя чуждый предмет. Копье, глубоко вошедшее в тело, долго не поддавалось. Но вот оно выскочило с хлюпающим звуком, оставляя на земле липкий след из мельничных выделений. Тотчас все строение сотрясла неистовая дрожь, после чего мельница начала размягчаться, точно фигурка из воска от жара очага. Сложились, подобно бутону цветка, матерчатые лопасти, деревянные стены округлились и потекли, превращаясь в подобие склизкого складчатого ствола или ноги моллюска. Дверной проем оброс тонкими, острыми, как иглы, зубами. А затем мельница принялась извлекать из земли свои многочисленные щупальца и отростки, что за последние сорок лет успели распространиться далеко во всех направлениях.

Все пошло прахом, почти двести лет труда, переживаний, невзгод и борьбы с конкурентами. Каких трудов ей стоило занять это выгодное местечко. А первый мельник? Сколько времени ушло на то, чтобы приманить его. И как она радовалась, когда они наконец стали единым целым. А потом были другие мельники, и она дала первое потомство. Тридцать девять маленьких мельниц раскрыли свои лепестки жаркому солнцу.

Кончено! Ушло безвозвратно! Орган воспроизведения вкупе с железой, необходимой для привлечения новых фаворитов, уничтожила примитивная палка безумного рыцаря. И это накануне ночи размножения!

Мельница еще раз горестно взвыла. Теперь она лежала на холме, вобрав в себя малые щупальца, а ходовые приготовив для движения. Впереди был долгий и опасный путь к побережью. Там через несколько ночей она погрузится в волны и поплывет. Куда? Нет, Атлантику ей не пересечь. Однако прошел слух, что в отдаленной и непокорной Голландии осталось еще несколько приличных холмов, где одинокая, обиженная католиками мельница найдет наконец свое пристанище и заслуженное счастье.

Любомир НиколовСто первый закон роботехники

Аэротакси сделало круг над городком и пошло на посадку. Инспектор печально вздохнул. С высоты все выглядело так спокойно… Ни одно из зданий не возвышалось более чем на пятьдесят этажей, одним словом — тихая провинция. И именно здесь, в этом почти идиллическом местечке, случилось самое ужасное преступление. УБИЙСТВО!

…На крыше тридцативосьмиэтажного приземистого жилого дома уже дожидался инспектора старшина местного полицейского участка. Через некоторое время оба спустились в маленькую мансарду. Инспектор с любопытством осмотрел место преступления. Обстановка в комнате была более чем скромной, почти спартанской. Кондиционер, кровать с автоматическим подогревом, компактная цветомузыкальная установка, ароматизатор воздуха да автоматический «надеватель шлепанцев» — вот и все удобства. Стен видно не было, их закрывали стеллажи, набитые книгами в пестрых обложках. В углу, у окна, стоял большой письменный стол, а на нем — старомодная пишущая машинка и пачка листов.

Инспектор был несколько озадачен. Еще раз окинув взглядом комнату, он повернулся к старшине.

— Гм-м… Чем же занималась жертва?

— Имел несчастье быть писателем-фантастом, — отрапортовал старшина. — Человек скромный, немного замкнутый, никому не мешал. Насколько мне известно, врагов у него не было… и вдруг такой ужасный финал! Представляете, инспектор, убийца бил его пишущей машинкой по голове до тех пор, пока бедняга не скончался в страшных муках!

— Да уж… Не позавидуешь. Он жил один?

— Один как перст, инспектор. Только старый робот приходил к нему раз в два дня прибраться и приготовить еду. Он и сейчас здесь, ждет на кухне. Желаете поговорить с ним?

— Потом, — отмахнулся инспектор. — Хочу еще раз осмотреться. Может, само место преступления что-то мне подскажет.

Его внимание привлекли листы бумаги на столе. Он взял один и прочитал заглавие: «Сотый закон роботехники». М-да… Очевидно, подобно большинству своих собратьев, наш фантаст страдал распространенной, но в общем-то безобидной манией — дополнять мудрые законы, придуманные некогда античным философом Азимовым.

Рассказ, впрочем, был не так уж плох. Сюжет сводился к тому, что робот упал с крыши прямо на голову случайному прохожему. И после долгих рассуждений, сколь опасны могут быть случаи подобного рода, автор выводит сотый закон роботехники: РОБОТ НИКОГДА НЕ ДОЛЖЕН ПАДАТЬ С КРЫШ.

Инспектор положил рассказ на стол и продолжил осмотр комнаты. Ему сегодня здорово не везло. Абсолютно никаких улик! Вконец отчаявшись, он сказал старшине:

— Ладно, давайте сюда вашего робота.

Тот вошел, поскрипывая шарнирами.

— Кто убил фантаста?

— Я, — равнодушно ответствовал робот.

От удивления инспектор так и сел в кресло, которое своевременно подставил старшина. Целую минуту детектив приходил в себя, прежде чем задать следующий вопрос:

— За что?!

— Ну, как вам сказать… — замялся робот. — В общем, я пришел подмести, а он начал приставать…

— Гм-м…

— Нет, вы не так поняли. Я по горло сыт 99 законами, а он хотел, чтобы я выучил еще один — о крышах каких-то. Ну, я и не выдержал, потемнело в фотоэлементах, схватил пишущую машинку и саданул, значит, сгоряча…

— Невероятно! — воскликнул потрясенный инспектор. — Невозможно! Ведь первый закон роботехники исключает это! Неужели ты не помнишь его?!

Робот задумался, почесал затылок.

— Та-ак… посмотрим… Первый закон… закон первый… А-а, вспомнил: ПЕРЕД РОБОТОМ ВСЕГДА ДОЛЖЕН ИДТИ ЧЕЛОВЕК С СИГНАЛЬНЫМ ФЛАЖКОМ… Нет, не то, это, кажется, семьдесят второй. Вот ведь, ёлки-моталки, знал же его!.. Может, этот: РОБОТ ВСЕГДА ДОЛЖЕН ЛЕГИТИМИЗИРОВАТЬСЯ, ЧТО ОН РОБОТ? Или нет, вот этот: РОБОТУ ЗАПРЕЩЕНО СТАВИТЬ МЫШЕЛОВКИ, НЕ ИМЕЯ ОХОТНИЧЬЕГО УДОСТОВЕРЕНИЯ…

Он все еще усердно перечислял бесконечные законы, выдуманные амбициозными фантастами, стремясь забронировать местечко на пьедестале близ Азимова, но инспектор уже не обращал на робота никакого внимания. Все было ясно. Торжествующе улыбаясь, он сел за машинку и напечатал: СТО ПЕРВЫЙ ЗАКОН РОБОТЕХНИКИ: КАЖДЫЙ, КТО НАВЯЗЫВАЕТ ПРОСТОДУШНЫМ РОБОТАМ НОВЫЕ ЗАКОНЫ РОБОТЕХНИКИ, ДА БУДЕТ НЕМЕДЛЕННО НАКАЗАН БИТЬЕМ ПО ГОЛОВЕ. ОРУДИЕ НАКАЗАНИЯ — ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ А. АЗИМОВА (200 томов). ПРИМЕЧАНИЕ: ЭТИМ ОТМЕНЯЮТСЯ ЗАКОНЫ РОБОТЕХНИКИ № 4-100. ДА БУДЕТ ТАК!

Довольный собой инспектор встал из-за стола. И тут глаза его расширились от ужаса. Руки робота потянулись к одной из полок библиотеки…

⠀⠀ ⠀⠀

Перевел с болгарского Евгений Харитонов

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Николов Любомир. Прозаик, переводчик, один из ведущих авторов болгарской НФ. Родился в 1950 году в г. Казанлык. Изучал машиностроение в Туле (Россия), окончил факультет журналистики Софийского университета. Работал журналистом в провинциальных газетах, сотрудником документальных программ на Болгарском телевидении, инструктором Центрального совета профсоюзов, редактором журнала «Криле». В настоящее время — профессиональный литератор. Живет в Софии. Лауреат премии Европейского конгресса фантастов «Еврокон-XII» (Франция, Монпеле, 1987) за роман «Червь на осеннем ветру», приза фестиваля «Соцкон-1» (СССР, Коблево, 1989) — за творческие достижения (как фантаст и переводчик), премии Союза переводчиков Болгарии (1992) — за перевод эпопеи Дж. Р. Р. Толкина «Властелин колец», национальной жанровой премии «Гравитон» (2001).

Автор многочисленных публикации на родине и за рубежом.

№ 2

Майк ГелпринДождаться своих

После каждого прыжка дистанция между «Синей птицей» и кораблями регуляров неуклонно сокращалась. На десятом часу преследования она уменьшилась до критической. Теперь дистанция лишь в полтора раза превышала дальность прямого залпа из бортовых орудий, и Старый Эдди понял, что уйти не удастся.

— Еще два прыжка, максимум три, — прохрипел он, — и нам, если не сдадимся, конец.

Пальцы старого пилота отплясывали марш по клавиатуре панели управления. Грубое, обросшее неровной щетиной лицо с перебитым носом и маленькими, упрятанными под старческие кустистые брови, злыми глазами побагровело. Скошенный назад и прорезанный морщинами широкий лоб заблестел от пота. Старый Эдди мотнул головой, сбрасывая со лба длинную прядь седых нечесаных волос, и рванул на себя рукоятку вмонтированного в панель массивного рычага. «Синяя птица» содрогнулась, завибрировали переборки. Через несколько мгновений маршевые двигатели набрали мощность, и на экипаж навалилась перегрузка — Старый Эдди бросил корабль в очередной маневр.

Сидящий в капитанском кресле Хват, вцепившись в подлокотники, не отрывал взгляда от экрана локатора. Очертания обоих преследователей на нем сместились к периферии и уменьшились в размерах.

Однако не прошло и получаса, как эти размеры вновь начали увеличиваться, и контуры преследователей медленно поползли обратно к центру экрана. Пилоты истребителей регулярного флота повторили маневр «Синей птицы» и теперь вновь заходили с тыла, неумолимо подтягиваясь на расстояние залпа.

Хват, шумно выдохнув, повернул голову к пилоту. Старый Эдди криво ухмыльнулся ему и откинулся в кресле. Руки пилота упали с панели управления на колени.

— Все, командир, — коротко хохотнув, сказал Эдди, — отлетались. Дальше играть в пятнашки нет смысла, нас один хрен запятнают. Часом раньше, часом позже, без разницы.

— А я-то думал, что с тобой мы выкрутимся, — медленно, нарочито спокойно произнес Хват. — С лучшим-то пилотом Галактики. Выходит, подвел ты всех нас, старик.

— Выходит, так, — безучастно сказал Эдди и скрестил руки на груди. — Шустрые мальчики, — кивнул он головой на экран. — Шустрых мальчиков стали готовить в Академии регулярного флота. Способных.

Хват смотрел на пилота в упор. Узкое, гладко выбритое и почти аскетическое лицо капитана как обычно ничего не выражало. Тяжелый взгляд черных колючих глаз казался теперь даже задумчивым. Старый Эдди замер в своем кресле, он летал с Хватом без малого десять лет и знал, что предвещает такой взгляд. Обычно так капитан смотрел на человека за минуту до того, как его убить, казалось, он раздумывает, как тот будет выглядеть, когда станет покойником.

— Д-давай, — запинаясь, сказал старик. — Лучше уж от т-твоей руки.

В кресле второго пилота шумно заворочался Полчерепа. Кресло с трудом вмещало его двухметровую тушу. Изрытое оспой круглое лицо с носом-кнопкой и оттопыренными ушами утратило выражение обычного простодушного уродства и стало свирепым, метровые плечи распрямились, и казалось, сейчас разорвут пристяжные ремни. Гигант повернул массивную лобастую башку влево и преданно уставился на Хвата. Левая половина черепа была у него тщательно выбрита, правую, снесенную в драке залихватским ударом тесака, заменяла титановая пластина. За операцию Хват заплатил огромные деньги, фактически, он вытащил Полчерепа с того света, и тот был предан ему слепо, без рассуждений и раздумий, по-собачьи.

Хват вскинул руку в предупреждающем жесте, и Полчерепа застыл на месте, лицо сбросило выражение свирепости и вновь превратилось в туповатую уродливую маску.

— Прости, — хрипло сказал Хват Старому Эдди. — Ты правильно подумал, я на секунду потерял голову, я чуть было не поднял руку на брата. Ладно, прости, — повторил он. — В общем, так. Мы отрываемся, готовься к прыжку.

— Ты хочешь сказать… — Старый Эдди резко подался вперед и уставился на капитана.

— Я уже сказал. Давай действуй, черт нас всех побери. Уходим в спонтанный прыжок.

— Это верная смерть, Хват, ты это знаешь не хуже меня. Ни один из тех, кто ушел в спонтанный прыжок, не вернулся. Мы можем сдаться. Нам троим наверняка гнить в тюряге до конца жизни, но вот доктор, — Эдди кивнул в сторону последнего члена экипажа, — он, конечно, огребет срок, но небольшой, и когда-нибудь выйдет.

— Хочешь сдаться, Лекарь? — Хват повернулся к совсем еще молодому, ладно скроенному парню, занимавшему кресло в дальнем конце рубки. — Старик дело говорит: ты с нами недолго, можешь отделаться десятью — пятнадцатью годами. А там, глядишь, и выйдешь по амнистии. Ну, говори быстро, времени подтирать друг другу сопли у нас нет.

— Я, как все, — после короткой паузы глухо сказал Лекарь. Он опустил голову, и копна длинных смоляных волос упала на высокий лоб, скрывая выразительные карие глаза с длинными, почти девичьими, ресницами. — Как все, — повторил он.

— «Как все», — передразнил Хват. — Связался черт с младенцем, не хотел же я тебя брать, не место тебе среди таких, как мы. Делал бы тайком свои аборты. Ладно, чего уж тут. Ты готов, старик?

Эдди кивнул.

— Мне надо десять, от силы двенадцать минут. Подумай еще раз, Хват — ведь это верная смерть. Если не воткнемся во что-нибудь и не сдохнем от перегрузки, то очнемся где-нибудь у черта в заднице. Возврата в обитаемую часть галактики оттуда не будет, там все и загнемся, только загибаться придется медленно. И, наверное, мучительно.

— Что ж, значит, помучаемся, — сказал Хват и вдруг расхохотался. Полчерепа, открыв от недоумения рот, уставился на него и вдруг захохотал сам или, скорее, захихикал с тонкими повизгиваниями и всхлипами.

— Помучаемся, — давясь, выговорил он. — Гы-гы-гы, точняк, ребята, помучаемся, такая мать на хрен. Эй ты, красавчик, ты тоже не прочь помучиться, а? Покривляться в руках у костлявой. И ты тоже небось не прочь, старая падаль, а? Нет, ну смешно, скажи, Хват, ведь смешно, правда, Хват?

Капитан внезапно резко оборвал смех, и в следующую секунду как по команде заткнулся Полчерепа.

— Давай, старина, — коротко бросил Хват.

Старый Эдди грохнул кулаками по панели, его пальцы вновь забегали по клавиатуре. И когда на мониторе появилась надпись «Введите координаты», Эдди вбил в панель клавишу с изображенной на ней горизонтальной восьмеркой. Монитор мигнул. «Подтвердите случайный выбор координат», — зажглась надпись на нем. Пилот выдохнул и повернул голову к капитану.

— Давай! — проревел Хват.

Эдди саданул кулаком по кнопке подтверждения и рванул рычаг на себя до отказа. Корабль вздрогнул, потом задрожал всем корпусом, и в следующий момент на команду обрушилась начальная перегрузка. «Синяя птица» рванулась в пространство, перегрузка начала стремительно нарастать, вдавливая тела экипажа в кресла, вбивая им обратно в глотки рвущиеся из них хрипы и стоны. Когда она достигла десятикратной, Эдди потерял сознание. За ним один за другим перестали воспринимать действительность остальные.

⠀⠀ ⠀⠀

Хват пришел в себя первым. Несколько секунд ушло на попытки сфокусировать сознание. Когда это наконец удалось, первые радостные мысли о том, что он жив, немедленно сменились гораздо менее оптимистичными.

— Множественные повреждения корпуса, — бесстрастно вещал механический голос, сопровождаемый вспышками аварийного освещения и прерываемый пронзительными раскатами зуммера общей тревоги. — Разгерметизация секторов два, три, четы… Состояние маршевых двигателей — аварийное. Состояние отражателя — аварийное. Состояние систем регенерации и очистки — ава… Уровень радиации во внутренних помещениях впятеро превышает нор… Экипажу рекомендуется срочно покинуть корабль. Повторяю: экипажу реко…

Усилием воли Хват подтянулся на подлокотниках, расстегнул ремни и, превозмогая боль, встал. Искусственная гравитация, по крайней мере, работала, и, с трудом сдерживая стон, Хват двинулся к Полчерепа. Струйка крови стекала у того изо рта на подбородок, но гигант явно был жив: он тяжело и натужно дышал, натягивая на вздохе пристяжные ремни бочкообразной грудью. Хват обернулся к пилоту. Эдди обмяк на ремнях, руки бессильно свисали вниз, голова безжизненно моталась на тощей стариковской шее. Позабыв о боли, Хват рванулся к нему, схватил за запястье и принялся нащупывать пульс.

«Только не Эдди, — лихорадочно думал он. — Кто угодно, только не Эдди. Со стариком у нас еще есть шанс, а без него все мы все равно что покойники».

— Где мы? — голос Лекаря сзади прозвучал жалобно и нелепо.

— У черта в жопе, — определил местонахождение команды Хват. В этот момент ему удалось нащупать у старика пульс, и он едва сдержал радостный вопль. — Вставай, — заорал он через плечо Лекарю. — Растолкай Пола, старик жив, и надо привести его в чувство. И вырубите уже долбанный матюгальник, будь он проклят.

Не прошло и часа, как столпившаяся за спиной у пилота команда выслушала приговор.

— Это другая галактика, — устало сказал Старый Эдди. — В лучшем случае — какой-то богом забытый рукав нашей, хотя особой разницы нет. Обратно нам не вернуться, парни. Даже если бы лоханка была в порядке, а она, считайте — просто начиненная железом болванка. Двигателям хана. Резервный вроде в относительном порядке, но на нем далеко не уедешь. Да и недалеко тоже. Ну, а самое радостное, что мы практически замурованы в рубке. Вылезти из нее можно только через аварийный выход, наружу, в свежий вакуум. А выйдешь вовнутрь — огребешь по самые бакенбарды рентгенов. Да и бессмысленно это — там все покорежено, сплюснуто, двери и шлюзы наверняка заклинены. До жратвы нам не добраться однозначно, до оружия тоже.

— Да кому оно теперь нужно, оружие, — истерически выкрикнул Лекарь. — Какое оружие к хренам? Друг с другом воевать, что ли, или застрелиться?

— Заткни его, Пол, — коротко бросил Хват, и Полчерепа без замаха ткнул парня кулаком в солнечное. Слабого по меркам гиганта удара хватило. Лекарь согнулся пополам и схватился за живот, судорожно пытаясь втянуть в себя воздух.

— Еще одна истерика — грохну, — хладнокровно сказал Хват. — Так что с оружием, Эд?

— Что сказал — про оружие можно забыть. А жаль.

— Давай, не тяни комету за хвост. Зачем нам в этой ситуации оружие?

— Да затем, что мы в системе какой-то завалящей звезды, и нас потихоньку к ней сносит. А у звезд, как известно, бывают планеты.

— Ты что, нашел планеты, старик? — встрепенулся Хват.

— Целый десяток, но не спеши радоваться. Садиться нам придется наугад, и если окажется, что планета для человека непригодна, там мы и сдохнем, причем очень быстро — выйти обратно из атмосферы на одном резервном ни за что не удастся. Да и сесть вполне может не удаться, маневренность у нас никакая. Можем просто грохнуться. А если и сядем, то никакой гарантии, что сумеем выйти наружу — там вполне может оказаться непригодная атмосфера.

— Так что ты предлагаешь? — встрял Полчерепа. — Заладил: грохнемся, сдохнем, непригодная… Здесь-то мы точно скоро сдохнем.

— И даже раньше, чем ты думаешь, — Старый Эдди ухмыльнулся и сплюнул на пол. — У нас пара часов, чтобы принять решение, не больше. В корыте утечка, а рубка хоть и герметична, но не идеально. Это, во-первых. А во-вторых, что-то мне подсказывает, что утечка может довольно скоро превратиться в нечто большее. Такое понятие, как критическая масса, вам, господа хорошие, ни о чем не говорит? Что-то слышали, да? Счастливчики. В общем, так, парни, подходящих планет две, обе, как говорили в старину, земного типа. Ну что, монетку бросим или карту кинем на красное-черное?

— Ни то, ни другое, — жестко сказал Хват. — Попросту садимся на ту, что ближе.

— Легко сказать, — проворчал Эдди. — Да успокойте этого сопляка! — заорал он внезапно. — Достали его охи да стоны. Давайте занимайте свои места, джентльмены, спускаемся к черту в гости.

⠀⠀ ⠀⠀

Почти десять часов Хват гнал команду прочь от корабля, позволив за все время лишь две короткие остановки, чтобы перевести дух. Редкий лес, посреди которого села «Синяя птица», сменился густым, а на исходе дня и вовсе превратился в труднопроходимую чащобу. Начинало смеркаться, и Хват, бросив взгляд на часы, крикнул «Стой». Через пару минут подтянулась команда. Полчерепа нес выбившегося из сил Эдди на закорках. Лекарь, хотя и передвигался самостоятельно, заметно хромал.

— Сейчас ахнет, — сказал Хват. — Отлеталась наша птица удачи.

О взрыве предупредил центральный компьютер, тот самый голос, который Хват велел отключить, пренебрежительно обозвав матюгальником. На посадке, однако, Старый Эдди задействовал все оставшиеся в строю системы, и садилась «Синяя птица» под механический речитатив, обещающий взрыв центрального реактора при достижении критической массы урановой смеси в нем. Компьютер, казалось, издевался над командой. Аккомпанируя себе раздирающим барабанные перепонки зуммером общей тревоги, он бесстрастно перечислял неисправности и поломки, не забывая рекомендовать экипажу немедленно убраться и грозя отвратительными перспективами в случае ослушания.

— Миль на тридцать отошли, — Лекарь опустился на землю и махнул рукой в сторону покинутого корабля. — Хорошо, ветер от нас, а то уже скоро помокли бы под радиоактивным дождиком. Как там старик, Пол?

— Очухивается. Старый чертяка еще нас всех переживет, — хохотнул Полчерепа и бережно положил Эдди на землю. — Чего делать будем, Хватик? — повернулся он к капитану.

— Так, — Хват вздохнул и огляделся по сторонам. — Надо разжечь костер, а то ночью вполне могут появиться местные зверушки. Хотя бывают такие, что никакой костер не поможет. Ладно, Пол, займись хворостом, тут его навалом. Жрать нечего, но до завтра потерпим, а там что-нибудь сообразим. Ночью будем дежурить по очереди, и если кто заснет, пусть лучше перед сном помолится.

«Синяя птица» взорвалась, когда костер еще только начал разгораться. Хват снял с пояса фляжку и пустил по кругу.

— Мне не было еще двадцати, — задумчиво сказал он, — когда нам достался этот корабль. — В отблесках первых языков пламени узкое с резкими чертами лицо Хвата казалось особенно опасным и хищным. — Я только начинал тогда и летал с Ржавым Эриком.

Эдди приподнялся на локте и приложил палец к губам. Хват никогда не рассказывал о своем прошлом, и теперь, несмотря на то, что команду заботили вещи поважнее воспоминаний, все трое молча придвинулись и приготовились слушать.

— Тот еще парень был этот Ржавый, — продолжил Хват. — Для него завалить человека было легче, чем помочиться. И парней он не ценил, не берег людишек. Вот и кончил плохо.

— Слышь, Хват, говорят, что… — Полчерепа осторожно посмотрел на капитана. — В общем, это…

— Ну, — усмехнулся Хват, — договаривай. Что, опасаешься? Можешь не бояться, мы не в том положении, чтобы держать языки на привязи. Нам много чего предстоит друг другу сказать, парни, и не особо стесняться, если хотим выжить. Ладно, это я сделал Эрика, ты ведь это хотел спросить? Он к тому времени всех достал, и ребята давно примеривались, только духу никому не хватило. Вот я его и сделал. Ножом в спиняку, если это тебя интересует, исподтишка, под левую лопатку, он лишь раз дернулся и сразу отошел. А знаете, почему?

— Что почему? Почему в спину или почему именно ты? — подал голос Лекарь.

— И то, и другое.

— Ну, почему же?

— Я с детства знал, что люди бывают трех сортов. Бывают лохи и бывают крутые. А бывают между ними, так, не определившиеся — прослойка. Лохов большинство, это овцы, жертвы, их доят, стригут и режут. Они лишь думают, что решают что-то в своей жизни, но это только иллюзия, а на самом деле за них все уже решено крутыми. Но крутых очень мало, тех, за кого никто не решает, тех, кто решает сам за себя и за других. И для того, чтобы стать крутым, надо сделать две вещи — покинуть стадо лохов и пробиться через прослойку. И тогда, если ты справишься с этим, то наверняка окажешься один на один с другим крутым, тем, кто проделал те же самые вещи до тебя. И тут или ты его, и при этом все средства хороши. Или он тебя, а у него в загашнике средств побольше твоего, тех самых поганых навыков и приемов, которые и сделали его крутым.

— Ты хочешь сказать… — еле слышно произнес Лекарь. Он ошеломленно глядел на Хвата. — Ты что же, хочешь сказать?..

— Я уже сказал. Надо быть крутым, понятно? И тогда ты будешь решать за своих лохов. Вот мы сейчас в глубокой заднице, мы потеряли крутость. И если не станем крутыми снова, то нам хана, мы все здесь подохнем. Но будьте уверены, я сделаю все для того, чтобы этого не случилось. Мы будем идти, пока не найдем лохов. И тогда снова станем крутыми. Всем понятно?

— Понятно, — насмешливо протянул Старый Эдди. — Только я ведь не дойду, Хват. И придется вам искать своих лохов без меня.

— Ты дойдешь. Пол понесет тебя, пока при силах.

— Да? Еще пара дней без жратвы, и нести надо будет самого Пола. Что тогда?

— Тогда и будем решать. А пока что, господа бывшие крутые, — выкладывайте, что у кого есть. Сейчас каждая булавка на счету и может решить, подыхать нам здесь или нет.

Итоги осмотра личного имущества оптимизма команде не прибавили. Старомодный револьвер Эдди оружием мог считаться лишь условно. У остальных огнестрельного вовсе не оказалось.

— Скальпель есть, — смущенно сказал Лекарь. — Ну, и слабительное в аптечке, вот и весь мой арсенал.

— Ничего, — подвел итоги Хват. — У нас пока что есть мы. Я не променял бы Пола и на сотню стрелялок. Все, парни, спать. Первым буду дежурить я. Эдди, ты следующий, я разбужу тебя через три часа. Хотя кто знает, сколько длится здесь ночь. Хорошо, воя не слыхать, возможно, в лесу зверюшек не так много, как могло оказаться.

⠀⠀ ⠀⠀

Будить Эдди Хвату не пришлось. Не прошло и получаса после начала ночного дежурства, как на горло ему упала веревочная петля. В следующий момент веревку рванули, петля затянулась, и Хвата поволокло по земле.

— Подъем! — сумел выкрикнуть он, но исполнить команду никто не успел. Через пару минут всех четверых уже посадили на землю спинами к угасающему костру, с веревочными петлями на шеях и крепко связанными руками.

— Тебе не кажется, капитан, что наши лохи сами нас нашли? — язвительно спросил Старый Эдди.

Хват не ответил. Он заворожено смотрел на приближающихся к ним людей. Их было не меньше дюжины, и каждый держал в руке факел. Хват поймал себя на мысли, что ничего более нелепого в жизни не видел. Одеты люди были в звериные шкуры, вооружены дубинками и кольями, и в то же время на запястье первого Хват разглядел часы, у следующего на груди болтался бинокль, а третий вообще отошел в сторону и теперь деловито нацеливал на пленных громоздкую допотопную кинокамеру. Но самое удивительное было не в этом — каждый абориген носил на шее ожерелье, и в свете факелов камни на этих ожерельях отбрасывали пронзительные отблески, освещающие окрестности не хуже самих факелов.

— Бриллианты, — ошеломленно прошептал Полчерепа. — Клянусь жизнью, это же брюлики, их ни с чем не спутаешь.

Абориген, шедший первым, поднял вверх руку. Остальные остановились, и он заговорил. После первых же слов Хват с удивлением понял, что понимает, о чем речь: одетый в шкуры абориген говорил на галакте.

— Сыны Каина, — сказал он, — можете не бояться, мы не причиним вам вреда, хотя признаюсь, у меня сильное искушение немедленно вас умертвить. Вас отведут в Джонсвилль, и там старейшины будут говорить с вами. Они и решат дальнейшую вашу судьбу.

— Вы принимаете нас за кого-то другого, — быстро заговорил Хват. — Я не знаю никакого Каина. И сыновей его не знаю тоже, я и мои друзья не имеют к этим сыновьям никакого отношения. Мы мирные торговцы, попавшие в беду, наш корабль погиб, и у нас ничего не осталось. Мы не знаем ни названия вашей планеты, ни ее координат. И мы надеялись на ваше гостеприимство, ведь законы гостеприимства — общечеловеческие. А вместо этого ты грозишься нас убить. Разве…

— Довольно, — резко оборвал абориген. — Сыны Каина коварны, и я не знаю, правду ли ты говоришь. Вставайте, мы выступаем немедленно и к утру будем в Джонсвилле. Там выяснят, кто вы такие на самом деле.

⠀⠀ ⠀⠀

Джонсвиллем оказался поселок, также нелепо сочетавший черты множества эпох от каменного века до современности, как и его обитатели. Дома в Джонсвилле сплошь были деревянными, приземистыми, одноэтажными, некоторые казались заброшенными. По узким, кривым улочкам между домами бродили куры и свиньи. Население высыпало встречать процессию, и Хват в очередной раз подивился виду аборигенов. Среди мужчин попадались и замотанные в шкуры, и одетые в подержанные тряпки: видавшие виды пиджаки, камзолы и балахоны. Немыслимых расцветок брюки, панталоны, рейтузы, шаровары и шорты прикрывали ноги. Девушки и женщины щеголяли в платьях, еще более несуразных цветов и фасонов. А большинство детей не утруждали себя одеждой как таковой, лишь у некоторых низ живота прикрывала набедренная повязка. Однако все поголовно были обильно украшены камнями: алмазы носили на шеях, запястьях, щиколотках, на пальцах, в ушах и носах.

Всего по прикидкам Хвата Джонсвилль насчитывал около тысячи обитателей.

— Н-да, не хотел бы я жить в такой помойке, — пробормотал Лекарь.

— Скажи спасибо, если тебе позволят в ней жить, — осадил его Старый Эдди. — Подыхать в такой помойке — вот чего надо бояться. А вполне может статься, что…

— Да лучше уж сдохнуть, — пробрюзжал Лекарь. — Ну и вонища от этой развалюхи. Что там у них, скотный двор, что ли? Впрочем, тут каждый двор смахивает на скотный.

— Вот это да! — вырвалось у Хвата, и спорщики мгновенно затихли. Поселок кончился, сразу за ним влево вдаль до самого горизонта уходили поля. На них тут и там пятнами чернели остовы сельскохозяйственных машин. Вдали пасся скот. Но Хвата поразило не это. По правую сторону и также к горизонту уходила ровная бетонная площадка. И на ее краю высился, отливая черным тонированным блеском, огромный параллелепипед — вполне современное здание, конгломерат искусно сопряженных металлов, пластиков, бетона и стекла.

— Что, сыны Каина, немного промахнулись мимо космодрома? — послышался язвительный голос сзади. Пленники разом обернулись, к ним приближалась процессия, даже издали казавшаяся внушительной. Возглавлял ее седой старик с сухим плоским лицом, одетый в пиджачную пару, правда, изрядно поношенную, и при галстуке. За ним следовал еще десяток стариков, неулыбчивых, суровых и одетых более или менее пристойно, по крайней мере, по сравнению с остальными аборигенами.

— Развяжите им руки, — велел плосколицый, подойдя ближе и вглядевшись в пленников. — Я вижу, что это не семя Каина, — добавил он устало. — Это птицы из другого гнезда, и к нам залетели случайно. Кто вы, добрые люди? — спросил он, обращаясь к шагнувшему вперед Хвату.

— Мы торговцы, и сюда действительно попали случайно, — ответил Хват. — Меня зовут Ник, а это мои друзья: Пол, Ричард и Эдди.

— Я — Джоэл Джонс, мэр этого поселения, — представился старик. — За моей спиной совет старейшин, двенадцать человек вместе со мной. Позже они назовут свои имена. Но где же ваши товары, торговцы? Мы видели корабль, когда он пролетал над поселком. Он не похож на торговые корабли, хотя, признаюсь, мы видели только те, что принадлежали сыновьям Каина. И что с вашим кораблем, кстати?

— Корабль взорвался, — сказал Хват. — У нас было и торговое судно, — соврал он, — но его захватили пираты. Нас они атаковали, и Эдди, — Хват кивнул головой в сторону старого пилота, — ушел в спонтанный прыжок. И вот мы здесь.

⠀⠀ ⠀⠀

— Эта планета называется Джонс, все ее население носит фамилию Джонс, и Джонсвилль — единственное поселение на ней, — так начал свою речь мэр Джоэл. — Наши предки высадились здесь восемьсот местных лет назад. Это была семья Эзры Джонса, которого мы почитаем за патриарха. Семья насчитывала около ста человек — детей и внуков его четырнадцати сыновей и дочерей. Первые поселенцы стерилизовали планету — здесь нет ядовитых растений, вредителей-насекомых и хищных зверей. Но окрестности Джонсвилла — единственное место на Джонсе, пригодное для жизни. С севера, откуда вы пришли, поселение подпирает лес, он тянется до самого океана и обрывается на его берегу. С юга, востока и запада — бесконечные пустыни. Там, в пустынях, первые поселенцы и нашли алмазы. Фактически Джонс — это безграничные и неисчерпаемые алмазные копи, уникальное место, камни попросту лежат на песке, не надо даже копать шурфы. До сих пор вам все понятно, господа?

— Кто такие сыны Каина? — подал голос Лекарь.

— Каином звали одного из сыновей Эзры. Точно, как в доисторической легенде, он оказался предателем. Правда, он не убивал своих братьев. Каин улетел на единственном космическом корабле, чтобы продать алмазы. Он должен был вернуться с купленными на вырученные деньги материалами, машинами и с флотилией кораблей. Каин увозил десятки тысяч алмазов — все, собранное поселенцами за двадцать лет пребывания на планете. Но вернулся он лишь с оружием и бандой негодяев на борту — его многочисленным потомством. Они потребовали новую партию алмазов, а расплатились за нее ничего не стоящим барахлом. Они угрожали оружием и убивали непокорных, своих двоюродных братьев и сестер. С тех пор так и повелось: сыновья Каина прилетают на Джонс раз в двадцать лет — со сменой очередного поколения. Они забирают алмазы, а взамен отдают негодные тряпки, дешевые безделушки и примитивные машины, постоянно ломающиеся и разваливающиеся на ходу.

— И что, к машинам нет запчастей? — прервал Джоэла Старый Эдди.

— Есть — части от старых машин, тех, что сыновья Каина привозили в прошлые визиты. Вон тот бетонный ангар сплошь забит негодной техникой.

— Так в чем же дело?

— Среди нас нет механиков, нет людей, разбирающихся в технике. Сыны Каина боятся, что мы окажем сопротивление или просто сможем обойтись без них. Поэтому они тщательно заботятся о том, чтобы население Джонса в них нуждалось. За восемьсот лет мы деградировали, среди нас почти нет грамотных, мало кто умеет читать, писать — вообще никто. Не говоря уже о ремесленниках — их тоже нет, умения потерялись и забылись с годами.

— Так чем же вы здесь занимаетесь? — угрюмо спросил Хват.

— Мы просто живем. Выживаем. Плодимся. Работаем на полях, пасем скот, разводим птицу. И ждем очередного прилета мерзавцев, которые нас ограбят.

— И когда он ожидается, этот прилет? — спросил Хват. Он почувствовал, как рядом напрягся Лекарь, прерывисто задышал Старый Эдди, сжал кулачищи Полчерепа.

— Вам не повезло, Ник, — насмешливо сказал Джоэл. — Может статься, не все из вас доживут до счастливого дня, когда смогут лицезреть сучьих детей. Они были здесь в прошлом году, так что ждать их надо лет через двадцать.

⠀⠀ ⠀⠀

— Так что же делать, Хват? — уныло спросил Полчерепа. Он, казалось, уменьшился в размерах и стал похож на большого обиженного ребенка. Мы нашли лохов, ты ведь так говорил. Но что нам с ними теперь делать?

Хват поднялся с ветхой скрипучей табуретки и заходил по комнате. Их отвели в нежилой, с заколоченными окнами покосившийся дом, накормили и оставили одних.

— Ничего не делать, — сжав зубы, сказал Хват. — Жить. И ждать наших.

— Наших, — протянул Старый Эдди. — Я не дотяну. Да и вам будет столько, сколько мне сейчас, когда прилетят наши. И что — они захотят взять вас в долю? Как же, держите карманы пошире. — Эдди рассмеялся. — «Наши», — передразнил он Хвата, — нет, ну мы влипли, парни. Я с того света посмотрю, как обрадуются вам «наши».

— Заткнись, — коротко бросил Хват. — Джентльмены удачи всегда узнают друг друга. Узнают и нас, мы еще побарахтаемся. Пригоршня этих камешков, и мы сможем провести остаток своих дней где-нибудь на берегу моря, среди пальм, кораллов и молодых девок.

— Да, как же, нужны тебе будут девки, — вздохнул Эдди. — Ладно, ты босс, тебе виднее. Идти нам все равно некуда. Значит, придется приспосабливаться.

— Приспособимся, — угрюмо сказал Хват. — Еще как приспособимся. И дождемся. Двадцать лет — значит, двадцать. Да и кто сказал, что целых двадцать? Возможно, наши появятся здесь и раньше.

Первые дни из дома почти не выходили. Местные приносили еду, несколько раз заходили старейшины, осторожно спрашивали о планах. Хват отмалчивался, ссылаясь на то, что надо осмотреться.

На десятый день Хват вышел из дома затемно и отправился к космодрому осмотреть ангар. Внезапно путь ему преградили шестеро. Хват узнал двоих из тех, кто встречал команду в лесу.

— Чего надо? — спросил он небрежно. Страха не было, хотя то, что сейчас произойдет, он знал наверняка.

— Нам ничего не надо, — сказал, отделившись от группы, высокий мускулистый парень. — Кроме одного — чтобы вы убрались отсюда. Нам здесь не нужны чужаки, сами еле живы и кормить лишние рты не собираемся. Тебе понятно?

— Понятно, — сказал Хват и, крутанувшись на месте, ударил парня ногой в живот.

Полчерепа как раз размышлял над тем, что надо бы пойти посмотреть, куда делся капитан, когда дверь дома распахнулась, и внутрь ворвалась стройная смуглая девушка.

— Ты кто? — опешил Полчерепа. Девушка показалась ему очень красивой.

— Я Эмми, но это неважно. Там… — девушка махнула рукой в сторону, куда ушел Хват.

Полчерепа не надо было объяснять, что «там». Он выскочил из дома и гигантскими прыжками понесся по направлению к космодрому.

На следующий день у Лекаря появилось семеро пациентов. Ходячим из них оказался лишь один Хват, который заставлял себя передвигаться, несмотря на боль в переломанных ребрах.

Еще через несколько дней в доме Чарли Джонса случился пожар. Команда чужаков подоспела, когда дом уже вовсю горел. Люди подбегали, с размаху выплескивали в огонь воду из ведер, но видно было, что пожар уже не остановить.

— Люди, в доме остались люди! — внезапно услышал Хват. Памела Джонс, жена Чарли, заламывая руки, металась среди толпы. — Там моя мама, она не может ходить. Да сделайте же что-нибудь, умоляю!

В экстренных случаях Хват привык действовать мгновенно, он не принимал решений, решения сами приходили к нему. Хват с ходу упал на колени.

— Лей! — заорал он, и Старый Эдди, вырвав ведро с водой из рук ближайшего человека, с размаху опрокинул его на Хвата. Еще через секунду Хват вскочил и, вышибив с разбегу горящую входную дверь, ввалился вовнутрь.

— Лей! — взревел Полчерепа. Он упал на колени на то место, где только что стоял на коленях Хват. Одно за другим Эдди и Лекарь опрокинули на него три ведра воды, и Полчерепа исчез в дверях вслед за капитаном. Несколько мгновений спустя он появился опять, но лишь для того, чтобы сбросить на руки подбежавшему Лекарю заходящегося кашлем, полузадохнувшегося в дыму Хвата. Затем Полчерепа вновь нырнул в огонь и через минуту вывалился наружу, вытащив на плечах потерявшую сознание старуху. На этот раз тремя ведрами не обошлось — на гиганта лили воду, пока от заменяющей правую половину черепа титановой пластины не перестал валить пар.

С этого дня авторитет чужаков, после драки и так значительный, стал непререкаемым, а вскоре добрался едва не до заоблачных высот.

⠀⠀ ⠀⠀

Хват познакомился с Салли, внучкой старейшины Сэмюэла Джонса, на празднике в честь новоприбывших. Девушка сидела по правую руку от него и то и дело как бы невзначай слегка касалась грудью предплечья. Празднество затеяли после того, как в дом мэра Джоэла, сыпля проклятиями и сквернословя, ввалился Старый Эдди и сунул опешившему мэру в руки провод с примотанной к его концу электрической лампочкой. До этого Эдди неделю не вылезал из ветхого сарая, где ржавел не работающий последние двести лет общественный генератор. Назвав на прощание Джонсвилль отхожим местом, Эдди пнул ногой входную дверь и убрался, оставив мэра стоять с открытым от изумления ртом. Закрыть его мэр и вовсе позабыл, потому что через минуту после исчезновения старого грубияна лампочка вдруг загорелась.

— Скажите, господин Ник, вы ведь побывали во многих местах, — спросила Салли и, покраснев, прыснула в кулак, — а как на других планетах ухаживают за девушками?

— Как ухаживают? — ошалело переспросил Хват, опыт которого по этой части ограничивался элитными борделями на Афродите и Эроте. — Ну, там, цветы дарят, цацки, то есть я хотел сказать — украшения. Стихи читают.

— А вы почитаете мне стихи?

— Стихи? М-м… Да вообще-то я, — Хвата спасло появление Полчерепа. Гигант сиял, рядом с ним, едва доставая ему до плеча, шла девушка, которую любой бы назвал не просто красивой, а настоящей красавицей.

— Это Эмми, — представил спутницу Полчерепа, и его грубое лицо вдруг расплылось в улыбке. — У Эмми появилась идея, Хва… я хотел сказать — Ник. Она считает, что нам в самую пору пожениться. И я прикинул хрен к носу, почему бы и нет? Ты как думаешь, Ник, а?

— Вот же болван, — в сердцах выдохнул Хват, — ну и бестолочь, неужто об этом надо спрашивать меня?

— А кого же мне спрашивать? — удивился Полчерепа. — Не Эдди же, пня старого.

— Господин Ник, — послышался голос Салли справа. — Вы не находите, что у Эмми потрясающая идея?

— Да, — промямлил Хват, — я, некоторым образом, нахожу. — Он вдруг осознал, что краснеет. — Гадом буду, то есть, я хотел сказать…

— А у меня еще лучшая, — прошептала ему на ухо Салли. — Я думаю, у нас с вами получатся прекрасные дети.

— Я, кажется, понял, как на Джонсе ухаживают за девушками, — оторопело сказал Хват. — Особенно за теми, которые лет на тридцать младше ухажеров.

⠀⠀ ⠀⠀

Господин главный строитель Ник Джонс (на пятом году после свадьбы Хват решил взять фамилию жены) возвращался домой поздно вечером. Весь день он отбатрачил, разрываясь между строительством водопровода и общественного свинарника. При появлении отца шесть девочек хором встали из-за стола. Кроме младшей, трехмесячной Линды, которую Салли держала на руках.

— Ник, у Маргарет неприятности, — сказала Салли после того, как Хват, обойдя дочек и по очереди поцеловав каждую, уселся на свое место рядом с женой. — Этот задира и драчун Джек, он пристает к ней в школе, просто проходу не дает.

— Что значит не дает проходу? — Хват повернулся к старшей дочери, двенадцатилетней Маргарет. Та немедленно потупилась и опустила голову.

— Влюбился, — подсказала десятилетняя Вики. — Я слышала, как он хвастался Баду, старшему сыну дяди Ричарда, что женится на нашей Маргарет. Он, мол, уже говорил с отцом, тот не против.

— Это в каком смысле не против?! — грохнул кулаком по столу Хват. Верзила Джек в свои неполные тринадцать уже почти догнал ростом отца и помогал тому в кузнице после школы. Полчерепа души не чаял в первенце, как, впрочем, и в остальных четырех сыновьях. У него, в отличие от Хвата, рождались только мальчики. — Он же еще щенок, — бушевал Хват, — какая, к чертям, свадьба! Ничего, я завтра поговорю с Полом, не против он, видите ли. Ну да, он всегда был туповат.

— Ник, мне было всего четырнадцать, когда мы поженились, — робко напомнила Салли.

— Мы — другое дело, — категорично отрезал Хват. — Надо же такое придумать. Маргарет ведь еще ребенок.

На следующее утро Хват поднялся затемно и отправился в кузницу. Полчерепа, впрочем, вставал с петухами и уже раздувал горн. Трое подмастерьев ему помогали.

— Совсем задрал старый пень, — приветствовал гостя Полчерепа, пожимая ему руку. — Торчит целый день у себя в мастерской, то ему одно подавай, то другое. Трактор у него, видите ли, прохудился, можно подумать, в Джонсвилле это единственный трактор.

Старый Эдди действительно жил у себя в мастерской, огороженной части ангара на краю космодрома. Ходить он уже не мог и разъезжал в лично сконструированном кресле на колесах, браня учеников и следя за тем, чтобы те не отлынивали. Стараниями Эдди в поселении появились работающие трактора, комбайны и сенокосилки. А год назад, рыча, пыхтя и чихая, на улицы Джонсвилла выполз страшный урод, собранный из частей вышедших из строя древних машин — первый в поселении десятитонный гусеничный тягач на солнечных батареях. С его помощью Хвату удалось наконец достроить школу, исполняющую одновременно функции больницы и поликлиники. В части, отведенной для занятий, зверствовал и школил учеников господин учитель Ричард Джонс, бывший криминальный медик по кличке Лекарь. После занятий он же врачевал население, сопровождаемый стайкой студентов из закончивших школу и не боящихся крови бывших его же учеников. С появлением Лекаря детская смертность в Джонсвилле упала почти до нуля. Сократилась и смертность среди взрослых, в основном, за счет операций по удалению аппендицита, от воспаления которого до сих пор умирал едва ли не каждый третий. Лекарь женился на младшей сестре Салли год спустя после свадьбы Хвата. По количеству детей он давно обогнал свояка — миниатюрная задорная Дженни родила ему одного за другим десять отпрысков обоих полов и сейчас вновь ходила беременная.

— Ты вот что, Пол, — сказал главный строитель главному кузнецу. — До меня тут слухи дошли насчет твоего парня. Якобы он…

— А что? — удивился Полчерепа. — Мы с Эмми только за, да и твоя Салли тоже. Эмми с ней уже говорила, ты не знал, что ли? Джеку почти тринадцать, он будет в самом расцвете, когда прилетят наши. Он…

— Слушай, тебе не надоело? — прервал Хват.

— Что не надоело?

— Называть это дерьмо нашими.

⠀⠀ ⠀⠀

Свадьбу Вики и Бада, старшего сына Лекаря, пришлось отложить. Накануне, не дождавшись всего один день, скончался мэр Джонсвилла Старый Эдди, годом раньше сменивший на этом посту решившего уйти на покой Джоэла.

На могиле новый мэр поселения Ричард Джонс произнес речь.

— Эд был надежным другом и верным товарищем, — говорил Лекарь. Слезы текли по щекам его благообразного лица, до сих пор сохранившего следы былой юношеской красоты.

— Он был добрым человеком, — сказал Джоэл Джонс. — Со времен первых поселенцев никто не сделал для людей больше, чем он.

Хват молчал. Он держал на руках годовалого Ника. Салли наконец родила ему сына после семерых дочерей. Рядом шумно дышал и шмыгал носом Полчерепа. Хват обернулся к гиганту и сразу же отвернул голову. Он мог поклясться, что видел в глазах Пола слезы.

— Эд был крутым, — хрипло сказал Хват. — Он всегда был крутым, может быть, самым крутым из нас.

Старый Николас Джонс, принявший на себя должность командира регулярной армии Джонсвилла и звание полковника, объявил военное положение за два года до предполагаемой даты прилета сыновей Каина. Теперь все время господин полковник проводил на учениях, беспощадно гоняя солдат в многокилометровые кроссы и тренировочные сабельные атаки.

Начальник штаба регулярной армии майор Пол Джонс проявил приобретенный с годами скептицизм.

— Не получится у нас, Хват, — говорил господин майор господину полковнику. — С топорами да саблями на бластеры и иглометы. Погубим парней и сами здесь поляжем.

— Сабельная атака — крайний случай, — задумчиво пояснил старый полковник. — Не будет атаки, Пол. Все решится по-другому, мы или сумеем договориться с этими ублюдками и навязать им свои условия, или нет.

— А если нет? — Полчерепа смотрел на Хвата в упор. — Что будет, если не договоримся, Ник, и условий наших не примут?

— Тогда окажется, что они круче нас. А раз так, то они нас будут доить и резать, а не мы их. Но этому не бывать. Я много думал последние годы, Пол, и понял одну вещь. Чтобы стать крутым, не обязательно быть преступником и злодеем. Настоящая крутость не в этом. Да, надо быть жестким, не бояться крови и острых решений. Не дрожать за свою задницу и быть готовым сдохнуть в любой момент, но сдохнуть не за просто так.

— За что же тогда?

— За своих. За то, чтобы сюда прилетали наши с тобой дети, а не Каина. И везли с собой не старую рухлядь, а последние достижения цивилизации. Для других наших детей, которые будут здесь их ждать.

Пол Джонс кивнул. Он встал и, старчески кряхтя, расстелил на столе карту Джонсвилла и окрестностей. Штаб регулярной армии приступил к разработке операции по захвату заложников.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Писатель-фантаст Майк Гелприн родился в СССР. Живет в Нью-Йорке. Рассказы публиковались в жанровой периодике («Полдень XXI век», «Реальность фантастики» и др.).

Вадим КирпичевБог по имени Джон

Национализм запрещен. Европеизм запрещен. Сионизм запрещен. Американизм запрещен.

Геоизм запрещен. Нарушители караются пятилетним сроком отчуждения от инфосферы.

Правила ЭКо

— Мы одиноки во Вселенной.

Навигатор произнес эти слова, глядя на стенной экран рубки, на затянутую золотистыми облаками планету. Судя по интонации, он устал от бессмысленного спора. И так все ясно: предстоит очередная посадка — очередное разочарование.

— Не верю, — пробасил Художник, — а вдруг на Эпии преодолели Барьер Андра. Землянам ведь удалось.

— Чудом.

— Вдруг и Эпии повезло.

— Чудеса не повторяются. Будет, как везде. Планетный радиошум наши приборы засекли на расстоянии пятисот световых лет от Эпии. Когда до нее оставалось сто световых, уровень радиошумов резко снизился. Выходит: местная цивилизация еще существовала четыреста лет после изобретения радио, а это и так на сто лет больше, чем допускает Барьер Андра. Век уже прошел после того, как состоялись местные термоядерные похороны.

— А вдруг не состоялись? И эпиане что-то придумали и перепрыгнули проклятый барьер?

Навигатор поморщился. Хуже нет, чем спорить с дилетантами, не знакомыми с точными науками. Они неспособны обуздывать фантазию логикой и фактами.

— В последний раз, перед посадкой на Сармину-5, ты говорил то же самое.

— Да, я верю в человеческий разум…

Громкий хохот, молодой и безудержный, грянул за спинами спорящих. Он и Она, увлекшись ласками и забыв о том, что при посадке вес возвращается в полной мере, грохнулись с дивана. Хохот повторился. Поцелуи — не лучшие помощники в борьбе с гравитацией.

Влюбленные вернулись на диванчик, умудрившись при этом не прервать затяжной поцелуй. Экипаж корабля на милую возню не реагировал. Он. Она. Секстуристы, по последней моде рванувшие во Вселенную, дабы заниматься любовью на развалинах иных цивилизаций. Молодые особи без функции и профессии. Не до них.

Только старый Капитан обернулся, но ничего не сказал. Много плазмы улетело с той поры, когда к научным космическим экспедициям относились с почтением, а к высадкам на кислородные планеты готовились, как к бою. Другими стали звездолеты. Абордажные бриги исследовательских кораблей превратились в комфортабельные лайнеры, а в рубках звездолетов теперь стояли пуфики и цвели цветочки в горшочках.

Корабль скользнул по верхней кромке облаков и вошел в их золотую вату. Визоры сменили диапазон, и стенные экраны зазеленели. Звездолет летел над зеленым океаном Эпии. На горизонте горной стеной стояла суша. Ответы на все вопросы — там.

Впрочем, члены экипажа не сомневались: Навигатор, как всегда, прав, а Художник — нет. Барьер Андра непреодолим, и они сейчас увидят то, что не раз видели на других планетах. Разрушенные небоскребы, радиоактивные пепелища, отравленные реки. Банды, воюющие за остатки относительно чистых ресурсов. Обычная картина конца человеческой цивилизации, так и не преодолевшей Барьер Андра.

Андр. Когда этот малоизвестный при жизни мыслитель сочинил понятие «последнего барьера», назвав так разрыв между повсеместным распространением оружия массового поражения и неизжитой первобытной ненавистью в людских душах, никто его придумки не заметил. Мол, очередная эсхатологическая страшилка кабинетного работника. Ну, считает некий философ, что сочетание атомного оружия и идей ядерного суверенитета с фанатичными идеологиями обрекает любую технологическую цивилизацию на гибель — что с того? Стандартный способ привлечь к себе внимание, всего-то.

Вскоре Андра и вовсе забыли. Стартовала Эпоха Корректности, повсеместно утверждались ее Правила. Транснациональные компании вовремя поняли, что мировой порядок можно спасти лишь уничтожением абсолютных святынь, атомизацией общества, идеями интернетизма и интернетнационализма. Богатый Север с примкнувшими к нему постисламскими государствами заменил Третий Интернет на глобальную инфосферу и развязал последнюю мировую информационную войну. Земля превратилась в планету одиночек. Ликвидация святынь лишила экстремистов знамен, под которыми не страшно умирать и не стыдно убивать, а фанатик-одиночка — это уже проблема сержанта полиции, а не геополитики.

Вспомнили о философе, когда пришло время дальних космических полетов и открытия кислородных планет, с остатками уничтоженных человеческих цивилизаций на них. Тогда и переименовали «последний барьер» в Барьер Андра. Работал он с четкостью гильотины. Прошло триста лет с появления радиовещания? Самоуничтожение. Три века научно-технического прогресса минуло? Пожалуйте на термоядерную казнь. Обычно крах наступал из-за конфликта циничных, богатых и прагматичных государств со странами бедными, несчастными и религиозно-фанатичными; иногда пытались с помощью термояда решать социальные или национальные конфликты, но всегда в основе самоуничтожения лежала первобытная ненависть к иному. Так что сто лет радиомолчания Эпии не оставляли никаких надежд на спасение здешнего мира.

Остался позади горный хребет, началась и закончилась желтая пауза пустыни, и на горизонте поднялись гигантским частоколом башни мегаполиса. Через несколько секунд Навигатор будет презрительно и молча торжествовать, глядя на очередные руины, а Художник резко поднимется, уйдет в свою каюту, схватит кисть и в бешенстве примется за работу, красками обиды и разочарования рисуя сказочное и прекрасное полотно.

Корабль сбросил скорость и высоту.

Слева по борту проплыла циклопических размеров башня, витая, как рог единорога. Своей верхушкой она упиралась в потолок из золотистых облаков. Следующие башни пусть и не превосходили размерами первую, зато не уступали ей в красоте.

Под кораблем серебром засверкала широкая река, за которой город продолжился. А потом был второй город, третий…

Члены экипажа и туристы глазам своим не верили.

Навигатор оказался не прав. Но ошибся и Художник. И у многих из тех, кто сейчас собрался в рубке корабля, мелькнула мысль, что загадку Эпии, которую она сейчас им задала, не удастся разгадать никому и никогда.

⠀⠀ ⠀⠀

_{^{Христианство запрещено. Ислам запрещен. Иудаизм запрещен.}}

_{^{Индуизм запрещен. Буддизм запрещен. Культ предков запрещен. Запрещены все мировые и национальные религии. Нарушители караются пятилетним сроком отчуждения от инфосферы.}}

Правила ЭКо

Счет их шел на тысячи. Миллионы. Миллиарды.

Они валялись повсюду: на площадях и бульварах, в жилых помещениях и храмах, в подвалах и на крышах небоскребов, и даже в аллеях летучих садов. А когда они сталкивались друг с другом, раздавался звон, похожий на звон колокольчиков.

Сработаны были все прямоугольники из легкого серебристого металла, размеры их сторон лежали в пределе от одного метра до двух, и соотношение сторон всегда равнялось 0,63. Практически — золотое сечение.

Художник сразу назвал их «рамами».

Почему такое количество рам устилало планету? Что за «картины» в них красовались сто лет тому назад? Вразумительных ответов на эти вопросы за первую неделю работы экспедиции никто дать не смог, впрочем, как на тысячи других вопросов, да и на самый главный из них: куда подевались эпиане?

Винтообразные небоскребы стояли целые и невредимые. Вдоль океанских берегов простирались прекрасные, живописные города с белоснежными лайнерами у причалов. Но на всей планете не было ни одного жителя. Исход состоялся ровно сто лет тому назад и организован был образцово. Казалось, в считанные дни все эпиане погрузились в звездолеты и навеки сгинули в космических далях.

По утрам, как и прежде, на бульварах и улицах появлялись десятки тысяч роботов-уборщиков. По вечерам города вспыхивали миллионами разноцветных огней. Только никто не любовался этой красотой. Планета походила на жену звездолетчика: ждет она, ждет своего милого, а тот все не летит, то ли затерявшись среди звездных туманностей, то ли очаровавшись пленом неведомых миров.

Увы, исчезло не только население Эпии, не осталось на ней и никаких носителей информации. Библиотеки, инфотеки словно никогда и не существовали на Эпии. О местной цивилизации кое-что можно было узнать лишь по многочисленным фрескам на стенах зданий да по скульптурным композициям на городских площадях. Встречались фрески на бытовые темы, но в основном разрабатывались темы вечные, как молодость, любовь, зрелость, старость, смерть, причем для последней темы имелся жесткий канон: изображались мумии в голубых облаках.

Началась вторая неделя экспедиционной работы. Искали непустые рамы, инфотеки, а по вечерам спорили по поводу исхода.

Большинство гипотез разрабатывало тему кризиса и мегаугрозы. Эпиане могли улететь на планету с невыработанными ресурсами. Может быть, они смогли определить, что местное солнце находится на грани взрыва и превращения в сверхновую звезду. Мощное жесткое излучение, ударившее из центра галактики, также могло спровоцировать исход. Выдвигались и социальные версии. Мол, очутившись перед Барьером Андра, эпиане не стали вводить на планете Правила ЭКо, но, чтобы спастись от самоуничтожения, разделились на группы и нации, сели в звездолеты и разлетелись по разным планетам.

Самую «безумную» и кровожадную гипотезу придумал Навигатор. Он первым заметил в небе летающие на антигравитации сады, а от них просчитал следующую логическую цепочку. Землянам до сих пор не удалось раскрыть тайну гравитации, а, по мнению научного мира, именно в ней спрятан ключ к базовому секрету мироздания. Лишь овладев гравитацией, цивилизация получает статус сверхцивилизации.

А сверхцивилизация — это неизбежная гибель!

Во Вселенной очевиднейшим образом имеется абсолютный запрет на существование сверхцивилизаций, запрет куда более мощный, чем Барьер Андра. Доказательства? Пожалуйста. Возраст Вселенной — пятнадцать миллиардов лет. Первые цивилизации, а значит и сверхцивилизации, появились в центрах галактик около десяти миллиардов лет тому назад. Если бы не было абсолютного запрета — пусть и неизвестной нам природы — на существование сверхцивилизаций, то их звездолеты давно бы покорили всю Метагалактику и так бы и мелькали над Землей. Но мы их не видим. А первая же сверхцивилизация — эпианская, — с которой столкнулись земляне, судя по всему, просто самоуничтожилась. Серебристые рамы? Это индивидуальные крематории, ведь их количество того же порядка, что и бывшее население Эпии.

С Навигатором многие не соглашались, особенно горячо с ним спорили женщины, и только один человек молчал по поводу исхода.

Может быть, он ждал, когда найдется целая рама и все прояснится само собой.

До Художника, работавшего посреди аллеи, было еще далеко. Они в обнимку шли по мягким ковровым плитам. Золотые листья раскрытыми веерами опадали с густых крон и заметали серебристые прямоугольники. Просторная, высокая аллея выглядела одновременно и храмом, и дорогой к храму. Она шепнула:

— Тебе понравилось?

— Да. Спасибо. Все получилось замечательно.

— Мне тоже понравилось. Ну и фрески в здешних банях! Такую позу мы еще не пробовали. До чего додумались!

— Сверхцивилизация.

— Мне кажется, у нас получилось не хуже.

— Надо будет еще эпианские сексприспособления попробовать.

— Миленький, боюсь я их, они такие большие.

— Чего бояться? Мы осторожно. Давай сегодня ночью. Хорошо?

— Смотри, — Она решила сменить тему, — Художник сел отдохнуть. Пошли к нему, он интересно рассказывает. Тебе не хочется?

Она заглянула дружку в лицо и повторила утвердительно:

— Тебе не хочется. Из-за того, что он из бывших отчужденных?

— Не пойму я его.

— Я сама поначалу побаивалась. Все-таки бывший отчужденный, да и взгляд у него иногда такой, будто он узнал о жизни что-то самое важное, чего мне никогда не понять.

— Еще бы. Пять лет без инфосферы.

— А я без нее на Земле и дня не проживу! Пошли, я умею разговаривать со старичками. — Она подмигнула, лукаво улыбнулась и потащила его по золотой аллее.

Звякнул колокольчик — Он споткнулся о серебристый прямоугольник, и Художник резко обернулся.

— Это вы?

На лице его мелькнула тень разочарования от обманутых ожиданий, а может быть, им так показалось.

— Кого-то ждешь? Мы помешали? — спросила Она.

— Нет-нет. Я рад. Минуту.

Он сделал несколько энергичных мазков, отступил на шаг и наклонил голову, оценивая результат, затем отложил кисть.

— Сегодня я натянул холст на прямоугольник. В нем особая энергетика. Уверен, сто лет назад в этих рамах были прекраснейшие картины. Мне увидеть хотя бы одну из них, и тогда я смогу разгадать загадку золотистого цвета. Видите, как им светится воздух? Он буквально пронизан золотыми искрами.

— Вижу, — не очень уверенно ответила Она, незаметно подмигнула дружку и самым невинным голоском пролепетала. — А Навигатор говорит, что в серебристых рамах были вовсе не картины, и живопись тут ни при чем.

— Навигатор мыслит по приборам, ему не вникнуть в местный колорит. Здесь жила цивилизация художников, кто бы еще мог построить такие башни и такие города. Это сама эстетика в камне.

— А куда делись эпиане? Навигатор…

— Навигатор ничего не понимает. Своими подходами к сверхцивилизации он напоминает мартышку, которая пытается понять логику человека. — Художник басовито хохотнул, на миг что-то его развеселило, и смех оборвался. — У эпиан иная логика. Совсем.

— И ты ее понимаешь?

— Кажется, да.

— И куда они улетели?

— Тс-с, — Художник приложил палец к губам, — тихо. Дело в том, что эпиане никуда не улетали. Я чувствую: они здесь, рядом. Однажды проснемся, а вокруг нас — бурлящие города. Навигатору этого не понять. И сама наша экспедиция бессмысленна, ей ничего не добиться. Мы ищем эпиан, а надо искать их душу, их искусство. Эх, мне бы найти один единственный здешний холст. Неужели среди миллиардов пустых рам мы не найдем хотя бы одну с картиной?

— А за что ты получил пять лет отчуждения? — в своей манере Она резко сменила тему разговора, но застать врасплох Художника ей не удалось. Он посмотрел на нее грустными глазами и ответил вопросом:

— Хочешь знать?

— Да.

— За геоизм. Это слово тебе хоть что-нибудь говорит?

— Нет, но наверняка геоизм — это что-то ужасное, раз за него дают пять лет.

— Ты права. Геоизм — это… погоди.

Раздался звонок общего вызова. Связь была плохая, но голос Навигатора все узнали сразу.

— Всем, и в первую очередь — Художнику. Я нашел фрески с изображением не пустых рам. Похоже, это действительно картины, да еще прелюбопытные. Нашему Художнику понравится. Даю координаты.

Коммуникаторы определяли место, откуда приходит сигнал с точностью всего в сто метров, поэтому Он, Она и Художник внимательно слушали Навигатора. В его голос иногда прорывалась саркастическая хрипотца, а может быть, эфир шалил.

Туристы на своем двухместном мотоэре прилетели первыми и сразу прошли в зал, где их встретил Навигатор. На громадной фреске были изображены эпиане со знакомыми серебристыми и на этот раз не пустыми рамами в руках.

Движение на фреске было организовано от центра, от стоящего там ясноликого юноши; именно от него во все стороны расходились улыбающиеся, счастливые эпиане, несущие большие картины в знакомых серебристых рамах.

Он и Она переглянулись, грянул молодой смех. На всех холстах, во весь их размер было изображено одно и то же — черный прямоугольник.

Смех стих. Вошел Художник. И когда все улетели на корабль, он еще долго стоял перед фреской, перед черными прямоугольниками, вглядываясь в их бездонную пустоту.

⠀⠀ ⠀⠀

_{^{Бог запрещен. Разрешены только частные боги.}}

Правила ЭКо

— А я знаю, куда делись эпиане!

— Неужели?

Он попытался притянуть подружку к себе, но Она осторожно отстранилась.

Мимо ограды летучего сада, на газоне которого отдыхали молодые туристы, проплыло золотое облачко, да так близко, что хотелось шагнуть на него. Солнце опускалось прямо на иглы витых башен. День катания на зеленом островке летучего сада заканчивался.

Убедившись, что атаки не последует, Она продолжила:

— Сегодня один из ученых сказал, что черные прямоугольники — это, наверное, пленочные экраны, мониторы эпианской инфосферы. Теперь понял, куда эпиане ушли?

— Нет.

— Да в свои экраны и ушли! Здорово я придумала? Что улыбаешься?

Он перевернулся на живот, сорвал травинку и, покусывая ее, принялся втолковывать:

— Во-первых, другие ученые уверены в том, что коммуникацию со здешней инфосферой обеспечивали золотые диски на висках эпиан. На фресках последнего периода не найти ни одного эпианина без такой золотой шайбочки на виске. Именно шайбочки служили им и коммуникаторами, и инфотеками, и порталами в инфосферу. Правда, кое-кто наверняка думает, что нависочные диски — всего лишь ювелирные украшения.

— Не делай из меня дуру, давай — «во-вторых».

— Пожалуйста. Над всеми этими уходами в виртуальные миры смеялись еще двести лет назад.

— Почему? В чем я не права?

— В главном. Куда делись сами экраны?

— Не знаю.

— В том-то и дело. Придумать уход в виртуалку легко, но где взять для нее надежный, стабильный материальный носитель? Природные процессы не годятся, а любой искусственный носитель информации требует обслуживания, ремонта, защиты. Кто этим будет заниматься, когда эпиане исчезли все.

Она ткнула его кулачком в ребра:

— С тобой не помечтаешь. Полетели к Художнику, узнаем, что он думает.

Работал Художник в своей любимой аллее. Колыхались полотнища золотистого света. Подкравшийся вечер подбрасывал грустные тени на холст.

— Знаю, — ответил Художник на ее вопрос, — сегодня я раскрыл секрет исхода и теперь точно знаю, что случилось с эпианами. А Навигатора не слушайте. Тоже мне сочинил: черные прямоугольники — индивидуальные крематории. Будто сверхцивилизация не может придумать что-нибудь поинтереснее самоуничтожения. Навигатор догадался бы посмотреть на прекрасную архитектуру Эпии, на ее устремленность к небесам, сравнил бы ее с коробчатой архитектурой Земли. По архитектуре ясно: эпиане не запретили себе решать вечные тайны, отвечать на предельные вопросы: есть ли бог, в чем смысл жизни, для чего создана Вселенная? На Эпии развивалась цивилизация художников, а цель художников одна — открыть калиточку в счастье. Теперь понятно, куда ушли эпиане? Это же так очевидно!

— Не совсем, — подал реплику Он, обозначив в уголке рта скептическую морщинку. — Сверхцивилизации появлялись на протяжении последних десяти миллиардов лет, а затем исчезали, не оставив следов. Что, все они ушли в одну калиточку? Хотел бы я на нее посмотреть.

Скрестив руки на груди и усилив в уголке рта скептическую черту, Он ждал ответа. Художник призадумался, сбросил пафос:

— Помните, я говорил вам о геоизме, за который получил срок? Гео — это Земля, изм — идея, учение, слово «геоизм» означает учение о братстве всех людей Земли. Сейчас такое трудно представить, но жили когда-то на Земле замечательные, великие люди, которые мечтали о всечеловеческом братстве, о том, что можно спасти мир не запретами, а единством. Это уже потом мы разбежались, отгородились стенами, чтобы не покусать друг друга, а раньше люди надеялись на общие идеалы, идеи.

— Идеалы, идеи — все это древний хлам, отвлекающий от дела и развлечений. Зачем они нужны? — спросил Он.

— В том же духе на суде высказался и обвинитель, после чего попросил дать мне за геоизм десять лет.

— Ужас, — искренне удивилась Она, — за такую чепуху!

— Я не хотел отрекаться, а таким полагается десятка.

— А как ты выкрутился на пять? — спросил Он.

— Адвокат помог. Частные боги не запрещены, вот он и посоветовал мне любимую идею заменить верой в частного бога, тем более, что выбранный мною бог был предтечей геоизма.

— Как зовут твоего бога, Художник?

— Джон.

Она хихикнула.

— Бог по имени Джон. Смешно.

— Да. Он жил в прошлые века и учил тому, что все люди — братья. Я молюсь его словами.

— А мне не нужен бог по имени Джон, я и так счастлива!

— У тебя в жизни все хорошо, а вот когда человек попадает в трудную ситуацию или стареет, кто его защитит, кроме бога?

— Ерунда какая! — выбежав на середину аллеи, Она взмахнула руками и закружилась под вечными золотыми кронами. — Просто не надо стареть! Я буду жить вечно! Навсегда останусь молодой! Зачем придумали старость? Какая глупость! Все зависит только от меня!

Подождав пока она накричится и нахохочется, Он спросил:

— Ты по-прежнему жалеешь, что твой геоизм запретили?

— Да. Мне кажется, составители Правил ЭКо могли бы сделать для него исключение.

— Вряд ли. Стоит разрешить одну идеи, как тут же сторонники других с бомбами в руках бросятся доказывать, что их святыни не хуже.

— Но инфосфера — это фактически тот же геоизм, только виртуальный.

— Нет. Инфосфера — это союз не людей, а масок. В ней мне не приходится нюхать собеседника, а когда отключаю видео, я не вижу цвет его кожи, не чувствую его ауры. Но мы отвлеклись, ты обещал рассказать об исходе.

— Мы о нем и говорили, сейчас вы увидите, куда ведет калиточка эпиан. Смотрите, — Художник задрал голову и показал на полотнища золотистого света, играющие среди высоких крон, — эпиане там. В отличие от людей они не сбежали в себя, не опустились на четвереньки перед Барьером Андра, а с помощью черных прямоугольников стали светом и слились в световое эпианское человечество, единое и счастливое. Эпиане не улетели, они здесь, с нами…

Она внимала Художнику во все глаза. Он заскучал. Скептическая черта в уголке губ обозначилась резче. Почувствовав его настроение, Художник перевел стрелку:

— Хотите, я прочту стихотворение? Его написал мой бог Джон. Стихотворение удивительное.

Молодые люди переглянулись.

— Нет, — ответил Он, — мы вообще не любим стихи, все эти завывания. Спасибо.

Они ушли, а Художник еще с минуту размышлял о молодом человеке, о том, что презрение к миру есть отражение презрения к себе, и о том, что такое часто случается, когда у человека не хватает духу стать самим собой.

По дороге к мотоэру Она сказала:

— Все люди — братья, странная идея.

— Маразм старческий, жизнь — это борьба за деньги. Да и с какой стати мы должны тратить свои жизни на глупые мечты предков? Я этого от своего папаши так нахлебался.

Ей хотелось возразить ему, прокричать, что на самом деле и Он, и Художник хотят по сути одного и того же, что они зря спорят, но слишком сильно бурлили в ней эмоции, и слишком мало Она знала слов, чтобы мысли могли прорваться через узкое горлышко ее словаря.

Она спросила:

— Тебе кто больше понравился — Навигатор или Художник?

— Навигатор. Тот не обманывает себя. Есть факт: сверхцивилизации не выживают, исчезают, гибнут, а все эти световые человечества — просто сказки. А тебе кто понравился?

— Не знаю, — соврала Она с готовностью любящей женщины.

Стемнело. Вечер перекрасил золото крон в свинец. В глубине улиц сгустились тени, и чудилось, что затаившиеся в тенях эпиане с неодобрением смотрят на чужую юность, так неосторожно вторгшуюся в неведомый ей мир.

⠀⠀ ⠀⠀

^{_{Атеизм запрещен. Теизм запрещен.}}

^{_{Деизм запрещен. Запрещены религиозные и прочие мировоззрения, принижающие роль человека или утверждающие его случайность во Вселенной.}}

^{_{Нарушители караются пятилетним сроком отчуждения от инфосферы.}}

Правила ЭКо

Игровой квартал размерами не уступал небольшому земному городу. Он и Она в этом деле знали толк и сразу поняли, что натолкнулись на эпианский центр развлечений.

Огнедышащие драконы и чудовища — на фресках, в человеческий рост куклы магов и волшебниц — у входов в аттракционы, а еще лабиринты, пещеры, гирлянды, веселые чащи — все напоминало развлекательные парки Земли. Только игровой город был пуст и мертв. Ушедшая сверхцивилизация бросила его, как ребенок надоевшую куклу.

Оставив мотоэр у высохшего фонтана, молодые туристы отправились бродить кварталом. Заблудиться они не боялись — коммуникатор штука надежная.

Игровой городок был сказочно прекрасен. Каждая улочка открывала вид на необыкновенной красоты дворец, каждый поворот изумлял и обещал удивительную находку. Под ногами туристов звенели колокольчиками серебристые прямоугольники.

— Как их здесь много, — показала Она на очередную груду пустых рам, — наши старички умничают, а окажется, что черный прямоугольник — всего лишь популярная эпианская игра. А вот сюда я точно никогда не войду!

Они остановились возле громадной драконьей башки, с широкой раскрытой пастью. Тройной ряд стальных зубищ оформлял вход в павильон.

Осторожно, стараясь не дотронуться до металла клыков, Он заглянул в эту гостеприимно распахнутую «дверь» и увидел ведущие вниз ступеньки.

— Там…

Она поспешила выдернуть его из драконьей пасти.

— Не надо. Жутковато мне. Гляди, как он глазищами нас гипнотизирует, к себе в глотку заманивает.

— Ерунда, здесь уже сто лет ничего не работает.

— Я прошу тебя.

— Там, на полу — темное пятно, вдруг это черный прямоугольник. Представляешь?

— Еще бы! Навигатор говорил, что нашедших целый прямоугольник по главным каналам инфосферы покажут. Вот здорово было бы! А что? Я везучая.

— Заодно первыми во всем разберемся, надоели споры наших умников.

И Он исчез в пасти.

Она топнула ножкой. Прошлась в одну сторону, в другую. Подпрыгнула на месте. А затем, зачем-то опустившись на четвереньки, отправилась за своим дружком.

Стены подвала светили холодным голубоватым светом, поэтому еще с середины лестницы она увидела: это они. Целые и невредимые, без единой пылинки или крошки на поверхности, будто и не прошло сто лет. В их глубине клубился черный туман.

На полу лежали сразу два черных прямоугольника.

Она шагнула к их колодцам, и черный туман колыхнулся ей навстречу.

— Ничего не трогай, — голос его напрягся, — мы должны срочно доложить на корабль. Не нравятся мне эти черные дыры в рамах. — Он включил коммуникатор. — Капитан? У меня отличная новость. Как вы догадались? На этот раз не шучу. Мы нашли их. Да, черные прямоугольники. Да, целые. Их тут две штуки. Не тр-р-ро…

Он прыгнул, опоздал. Она успела коснуться пальчиком серебристой рамы, и сразу же тройной ряд стальных зубов над их головами с лязгом сошелся с таким же тройным рядом. Драконья пасть входа захлопнулась. Ловушка сработала. И в тот же миг раздался дикий визг — это Она заметила расположенную рядом с лестницей глубокую и плохо освещенную нишу и увидела в ней двух эпиан.

Он обнимал ее, поглаживал плечо и бессмысленными словами пытался остановить ее бесполезные слезы.

С момента, как захлопнулся вход, прошло минут двадцать. Коммуникаторы валялись у них под ногами — связь оборвалась вместе с лязганьем драконьих челюстей.

Если бы не этот проклятый, сочащийся сверху голубой газ…

— Самое главное: мы успели сообщить о прямоугольниках, наши координаты известны. Нас найдут, догадаются, что мы в ловушке, раз связь пропала. Нас обязательно спасут.

Он по-прежнему гладил ее плечо, шептал какие-то слова. Он лгал. И Она это знала. Координаты коммуникатора определяются с точностью до ста метров, а сто метров — слишком много для здешних лабиринтов. Да пока долетят. А голубой газ все сочится из потолка, уже трудно дышать, скоро воздуха в этом склепе вообще не будет.

Она подобрала коммуникатор, раз сорок подряд нажала «вызов» — бесполезно. В эфире тишина. Стены подземелья, сделанные из светящегося материала, фактурой схожего с бетоном и пластмассой одновременно, не пропускали радиоволны.

Брошенный коммуникатор скользнул по полу, как камешек по воде, и залетел в нишу с эпианскими мумиями. Оставалось ждать. Волшебной кнопки, которая бы открывала стальную тройную дверь, они не нашли. Кислорода в этом бункере оставалось, может быть, минут на двадцать. Слезы на ее щеках уже высохли, оставив ясно различимые дорожки. Лицо задеревенело в маску.

Она высморкалась в мокрый от слез платочек, прижалась к плечу друга.

— Миленький, я не хочу умирать. Не хочу. Мы ведь не умрем? Не задохнемся? Миленький, придумай что-нибудь!

Он устало молчал.

— Что ты молчишь? Скажи что-нибудь.

Он хохотнул. Ему вдруг надоело врать, надоело бояться.

— Мы не задохнемся, это нам не угрожает. Видишь голубоватый газ под потолком? Чувствуешь сладкий запах? Теперь тебе ясно, что за голубые облака изображены на фресках с мумиями? Мы попали в камеру для мумификации. Мы останемся молодыми, как та парочка в нише. Навсегда.

— Я не хочу превращаться в мумию, я жить хочу, миленький.

— Чепуха. Если местные отсюда не смогли выбраться… заснуть, заснуть…

Он отвалился к стене и свернулся калачиком.

— Миленький!

— Отстань.

Ему хотелось смеяться, но сил не хватало. Как смешно она бегает на четвереньках. А черный прямоугольник оббежала — боится, глупая. Теперь-то чего бояться? И зачем тормошить несчастные мумии? Целуется она с ними, что ли? Все — чушь… Бегай на четвереньках — не бегай, бейся головой об стенку — не бейся, а конец один… смешная, стащила у мумии золотую побрякушку… в нос себе еще ее вдень… отстань, ну не надо меня целовать… не буди.

Видя, что поцелуи не помогают, Она стала хлестать его по щекам.

— Мы спасены!

— Сумасшедшая, отстань.

Злобно оттолкнув ее, Он забился под стенку, а Она вновь метнулась к мумиям и уже из последних сил подползла к своему другу. В руке Она держала золотую шайбочку, и точно такая же шайбочка сверкала у нее на виске.

— Дай приладить, диск все тебе объяснит, там картинки ярче, чем в инфосфере. Черный прямоугольник не экран, он…

— Убери эту гадость… я в голубых облаках.

Он пнул подружку ногой. Она не обратила внимания, достала крохотный флакончик и принялась духами натирать ему нос. Молодежные духи победили дурман сверхцивилизации: с лица соскользнуло блаженство, в глазах прорезалось сознание. Контрольной пощечиной закрепив его в реальности, Она зачастила:

— Мы спасемся, если ты поверишь. Эпиа тоже уперлась в Барьер Андра, но не стала вводить Правила ЭКо, а пошла по пути сверхцивилизации: эпиане подобрали ключи к гравитации и тайне мироздания и научились создавать вселенные, а вселенных в мире без счету, как элементарных частиц. Эпиа — гнездо, из которого эпиане разлетелись по миллиардам новых, удивительных миров, а черные прямоугольники — это и есть генераторы индивидуальных вселенных. Черный прямоугольник настраивается на личность входящего, создает для него идеальную вселенную и схлопывается в другие измерения. Каждый из нас получит свой самый счастливый мир, дивный, волшебный. Я задыхаюсь, миленький… не хочу превратиться в мумию, как эти двое, они были слишком счастливы здесь… а я жить хочу… с тобой, миленький… мы обязательно найдем друг друга и в иных мирах.

Он противно хохотнул:

— А я ничего не хочу. Зачем? Чтобы еще тысячу раз потрахаться? А эти… сверхчеловеки… разбежались по комфортным вселенным, как крысы… не хочу.

— Жить надо, миленький, жить! Дай я диск тебе..

— Да пошла ты, — то ли зарычав, то ли замычав, Он лягнул ее, попав по руке.

Золотая шайбочка покатилась в сторону, а Он отполз и забился в дальний угол. Газ гуще задымил с потолка.

Она хотела заплакать, но не смогла. Слез не было, слов не было, только в душе закипала ярость.

⠀⠀ ⠀⠀

^{_{Нет истинных святынь, которые бы могли оправдать убийство человека.}}

^{_{Нет истинных святынь, которые бы назначали человека средством. Человек есть мера всех святынь.}}

Правила ЭКо

Вернувшаяся на Землю эпианская экспедиция и ее результаты стали сенсацией. Впервые за последние десятилетия факт прилета исследовательского корабля попал в топ-десятку новостей инфосферы.

Сенсацию произвели банные фрески эпиан и удивительные сексприспособления, на них изображенные. Необыкновенно простые и эффективные, эти приспособления революционно меняли всю технику секса, а в этой области ничего нового на Земле, казалось, уже никогда не появится.

Пресс-конференции и ток-шоу с участниками эпианской экспедиции транслировались в инфосфере беспрерывно. На одном из таких мероприятий зашла речь и о непонятном, трагическом случае, имевшем место во время пребывания на Эпии.

История действительно звучала странно.

Двое молодых туристов сообщили по коммуникатору о находке артефактов — черных прямоугольников. Затем связь оборвалась. После продолжительных поисков был обнаружен подвал, из которого поступил звонок, там же нашлись валявшиеся на полу коммуникаторы, две пустые рамы и мумии двух эпиан, юноши и девушки. Выходило, что каким-то непонятным образом черные прямоугольники превратили земных туристов в эпианские мумии.

На странный эпизод с двумя молодыми секстуристами никто не обратил внимания. Всех занимала главная тайна Эпии — исход. Эксперты и ученые, обсуждавшие исчезновение сверхцивилизации, сыпали версиями, сочиняли многочисленные, часто остроумные сценарии исхода, тут же сами их опровергали, чтобы через минуту предложить десятки и сотни новых гипотез.

В инфосфере прозвучали миллионы умных слов, а в итоге у многих зрителей возникло чувство, такую же смутную тревогу испытали члены экспедиции при посадке на Эпию — что самая главная тайна невесть куда сгинувших эпиан, тайна исхода, так и не будет раскрыта никогда.

Молитва Художника:

Вообрази, что навсегда потерян рай

Это ведь легко

И нет никакого ада

Над нами только небо

Вообрази всех людей

Живущих ныне…

Вообрази, исчезли страны

Это не трудно

Не за что убивать или умирать

И нет религий

Вообрази, все люди

Живут отныне мирно

Вообрази, нет барахла

Мне интересно, сможешь ли?

Нет в мире жадных и голодных

Есть братство людей

Вообрази всех людей

И мир принадлежащий всем

Ты думаешь, я — мечтатель

Но я такой не один

И я надеюсь, когда-нибудь ты будешь с нами

И мир станет един¹⁴

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Вадим Владимирович Кирпичев родился 1954 году. Закончил Донецкий политехнический институт по специальности прикладная математика. С 1993 года живет в Москве. Пишет фантастику, научно-популярные статьи. Первая публикация в 1993 году в журнале «Химия и Жизнь». Публиковался в журналах «Искатель», «Пульс», «Cosmopolitan» и других. В журнале «Искатель» опубликованы повесть «Трудно быть Рэбой» (2004) и повесть «Пограничники Эфы» (2008). Автор двух книг, последняя — роман «Вечник», издательство «Эксмо» (2005).

Виталий ШишикинУлов

— Олимп… Олимп… Прием… «Мегера» вызывает Олимп.

— Олимп на связи. Слушаем. Говорите, «Мегера». Прием.

— Нами перехвачен сигнал. Сигнал бедствия. Прием.

— Каковы параметры сигнала? «Мегера»? Прием.

— Сигнал был послан с небольшой планеты. Нам удалось полностью его записать. Передаем его вам. Прием.

— Информация принимается. Ждите ответа. Прием.

— Поняли, Олимп. Конец связи.

Молодой невысокий рыжеволосый парень, лет двадцати потянулся и зевнул. Он весело подмигнул сидящему в своем кресле связисту — долговязому, вихрастому молодцу и, пройдясь по обширной рубке космического корабля, лихо плюхнулся на свое капитанское место. Время тянулось медленно, космический транспортный корабль «Мегера» неспешно плыл в космическом пространстве. Весь экипаж корабля, состоящий из трех человек, занимался своими делами. Капитан Джон Майлз сидел в своем кресле и откровенно скучал. Связист и по совместительству штурман — Парсон, откорректировав курс и проверив данные бортового вычислителя, обыскивал окружающее пространство с целью найти что-нибудь интересное или поймать еще какой-нибудь блуждающий в бесконечном пространстве сигнал. Двадцативосьмилетний техник, самый старший член экипажа. Алан — любитель всяких механизмов, за все время полета ни разу не зашел в рубку управления, предпочитая обществу людей, общество механизмов и роботов. Полет до «поимки» сигнала проходил без особых происшествий, теперь же следовало ожидать какого-нибудь задания.

Наконец поступил отклик с базы:

— «Мегера». Это Олимп. «Мегера». Как слышно? Прием.

— Олимп. Это «Мегера». Слышим вас очень хорошо. Прием.

— Пересылаем вам расшифровку пойманного сигнала. Прием.

— Хорошо, данные поступают. Прием.

— Срочно вылетайте по указанным в сообщении координатам. Прием.

— Инструкции. Олимп. Какие инструкции? Прием.

— Все в тексте сообщения. По выполнении доложить. Конец связи.

После окончания переговоров Майлз не спеша стал читать полученное сообщение и инструкции, которые к нему прилагались. Как оказалось, Парсон поймал сигнал бедствия с планеты Земля. Сигнал исходил от потерпевшей бедствие и находившейся во власти волн небольшой яхты. Сигнал во временном промежутке принадлежал периоду первой трети двадцатого века. Яхта «Победа» с пятью пассажирами на борту попала в шторм, потеряла управление и рассылала сигналы о своем бедственном положении. Один из сигналов вышел за пределы Земли и отправился гулять по космосу. Скитания сигнала продолжались более двухсот лет, до того самого момента, когда его перехватил связист Парсон с «Мегеры».

— Солнечная система… Планета Земля… первая треть двадцатого века по местному исчислению, точные координаты такие-то. Атлантический океан, яхта «Победа». пять пассажиров, — отчетливо и громко произносил капитан, пропуская малозначимые, по его мнению, детали.

Связист, бодро стуча по клавишам, заносил информацию в бортовой вычислитель. После окончания ввода небольшая по размерам машинка на секунду задумалась, а после анализа, не переставая моргать лампочками, выдала информацию.

— Солнечная система. — й год, так это мы пропускаем, — проговорил Майлз, быстро пробегая глазами по строчкам энциклопедической статьи. — Яхта «Победа» с пятью… Опять пропускаем этот официоз. Чудом спаслась после страшного шторма… Ага, уже интересно. Экипаж в бессознательном состоянии был обнаружен у берегов Бразилии. Отлично. Судно без управления прошло более тысячи миль. Загадка спасения остается до сих пор неизвестной.

Капитан, дочитав статью о судне в межгалактической энциклопедии, улыбнулся и, потерев руки, откинулся на спинку кресла.

— Парсон! — обратился он к штурману-связисту. — Это как раз наш профиль. Будем спасать ребяток. Все координаты в инструкции. Вводи их, готовимся к прыжку в пространстве и времени.

— Понял, капитан.

Несмотря на видимую молодость и беззаботность экипажа, все члены судна строго соблюдали субординацию и четко выполняли приказы командира.

— Алан! — связался капитан с техником. — Мы сейчас будем сигать во времени, приготовься.

— Есть, капитан, — отозвался техник.

— Готовь небольшую капсулу для постороннего груза, габариты я тебе переслал, — сказал Майлз, нажимая кнопку для передачи данных. Проверь готовность всех агрегатов.

— Все в полном порядке, — откликнулся через секунду техник. — Информация получена, капсула временного содержания для постороннего предмета подготовлена, роботы обслуживания уже приступили к работе.

— Молодец! Конец связи.

— У Алана все в порядке, — сообщил капитан своему помощнику. — Начинаем!

— Есть, — Парсон по своему обыкновению, лихо отбив чечетку нажал на клавишу.

Получив приказ, вычислитель корабля начал медленно останавливать судно, идущее полным ходом. Двигатели переключились на обратную тягу, создавая сопротивление кораблю, который летел, все более снижая скорость, пока совсем не застыл. После нажатия другой кнопки вокруг космического судна начала генерироваться прозрачная сфера — защитное поле, которая в свою очередь стала заполняться вязким серым веществом. Через несколько минут корабль стал медленно растворяться в серовато-прозрачной сфере, которая полностью его окутала. Командир Майлз меланхолично наблюдал за всем происходящим. Штурман-связист, наоборот перехватил инициативу по управлению корабля в свои руки. Через несколько минут на месте корабля в открытом космосе болталась лишь огромная серая сфера. Еще через секунду сфера растворилась в космическом пространстве, чтобы через мгновенье появиться над бушующими водами Атлантики.

— Вижу объект, — проговорил Парсон. — Снижаемся.

— Осторожнее, полегче, — сказал сам себе капитан, умело ведя корабль на сближение с потерявшей всякое управление яхтой, которую могучие волны резко бросали из стороны в сторону.

Сфера медленно, но верно приближалась к суденышку. Членов экипажа яхты на верхней палубе заметно не было, штурвал был брошен, паруса порваны в клочья, вместо них на мачтах развивались какие грязные тряпки. Зато флагшток чудом уцелел и, несмотря на смертельную опасность, которая грозила судну, продолжал гордо развеваться, показывая бессмысленность попыток стихии уничтожить кораблик.

— Хорошо идем, капитан, — отозвался связист, наблюдая за точными действиями капитана, который продолжал идти на сближение с яхтой.

— Все нормально, так и должно быть, — капитан связался с техником. — Алан, готовь свои игрушки, сейчас будем ловить терпящих бедствие.

— Есть! — отозвался техник. — Уже все готово, капитан.

— До контакта десять секунд.

— Готов.

— Три… два… один… пли! — выкрикнул Майлз, крепко сжимая ручку штурвала и резко вытягивая ее на себя.

Серый шарик взмыл над волнами и стал подниматься все выше и выше.

— Захватил, капитан, — послышался в передатчике голос техника. — Груз на борту.

— Отлично. За дело, Алан.

— Есть!

Отключив связь с техником, Майлз задумался, погрузившись в собственные мысли. Парсон, мельком взглянув на капитана, не мешал ему. Через минуту, встряхнув головой и очнувшись, капитан вновь связался с Аланом:

— Люди на борту живы? Как они себя чувствуют?

— Живы, все живехоньки. У троих, правда, переохлаждение, у одного поломана нога, а пятый просто в «отключке».

— Смотри, чтобы нас не заметили. Вколи им чего-нибудь, пусть на это время их память полностью блокируется.

— Уже все сделано, капитан.

— Оперативно. Самое главное, не забудь про…

— Так точно, капитан, — прервал его механик. — Я, как всегда, направил роботов первым делом выполнить именно это задание.

— Хорошо. Но не забывай и о людях, подлатай их, чтобы все были в порядке. Мы через двадцать секунд их уже выгружаем.

— Роботы вовсю стараются.

— Хорошо.

Через указанный промежуток времени прозвучало:

— Готово, капитан, все пятеро как огурчики, спать будут еще часа три. Сигнальные приборы яхты работает на полную катушку.

— Молодец. Скидываем груз! — скомандовал капитан.

— Есть.

— Что там? — спросил Майлз, обращаясь к штурману.

— Яхта находится на поверхности воды в пятидесяти километрах от берега. Службы спасения отчетливо пеленгуют сигнал бедствия, через десять минут навстречу выйдет корабль. На борту яхты все живы, состояние всех членов экипажа отличное.

— Прекрасно, — среагировал Капитан. — Летим.

— Постойте, капитан! — вскричал Парсон.

— Что еще, штурман? — Майлз бросил на помощника быстрый вопрошающий взгляд.

— Капитан. Я тут посмотрел кое-какие старые записи.

— И что?

— Совсем недалеко: в сорока годах по местному исчислению от нас здесь произойдет еще одно морское происшествие.

— Какое? — спросил капитан заинтересовано.

— В шторм исчезнет буксируемый линкор «Сан-Паулу».

— Линкор?

— Ну да, морское судно — величиной с нашу пассажирскую лодку для межпланетных увеселительных прогулок.

— Хм-м… — задумчиво протянул капитан. — Совсем небольшой кораблик.

— Я и говорю, капитан.

— А что пишут про него в энциклопедии?

— Формулировки следующие: «Исчез… возможно, утонул… до сих пор не найден…» и так далее.

— Члены экипажа?

— «…Пропали без вести, вместе с кораблем»…

— Отлично, — улыбнулся капитан. — Сейчас же свяжись с базой, нужно запросить.

— Я уже сделал это, капитан. Я связался с одним знакомым диспетчером. Джексон, может, знаете?

— Да, помню его. Так что он говорит?

— Он говорит, что корабль свободен, на него пока еще никто не подал заявку.

— Классно. Значит он наш. Так, пусть Джексон попробует все «состряпать» вместо нас, заявку, и прочее. Неохота сейчас заниматься всей этой ерундой. Скажи, что мы в долгу не останемся.

— Уже сделал, капитан.

— Молоток, Парсон. Тогда летим.

Серая непрозрачная сфера растворилась в синеве неба и снова появилась уже над бушующим океаном сорок лет спустя.

— Здесь еще сильнее стихия бушует, — прокомментировал обстановку штурман.

— Да уж. Я представляю как там те, что на корабле. Ладно, приготовились!

Майлз уже собирался пикировать на цель, когда штурман прервал его.

— Капитан, придется немного подождать.

— Что такое? Появились не вовремя?

— Нет. Все нормально. Тросы уже несколько часов как оборвались и линкор на приличном расстоянии от буксировщика, но люди еще на борту, один в сознании.

— Люди, сколько?

— Семеро.

— Что с ними?

— Они в полном порядке: пять моряков, двое из технического персонала.

— Ясно. Как только захомутаем линкор, сразу усыпляй их, прилетим, сдадим их на Европу, там как раз нужны люди примерно такого уровня развития, — он переключил рычажок связи. — Алан, ты понял? Готов к захвату?

— Так точно, все понял, готов.

— Сколько еще ждать? — обратился Майлз к штурману.

— Минуту, капитан.

— Через минуту начинай, — скомандовал капитан технику.

— Понял! — отчеканил Алан и отключился.

Серый шар медленно спикировал к кораблю, который словно игрушку волны кидали из стороны сторону. Заняв выгодную позицию, сфера зависла, ожидая удобного момента для захвата корабля. Люди на борту космического судна застыли, всматриваясь в экраны, на которых вырисовывался четкий силуэт линкора.

— Начинай! — скомандовал капитан Майлз технику, отсчитав по хронометру минуту.

— Есть, — отозвался Алан.

Капитан не отключая связи, по внутренним каналам уже наблюдал на экране появившийся линкор, который завис в пустом ангаре «Мегеры».

— Готово! Капитан! — бодро выкрикнул техник.

— Отлично, отлично, Алан! Спускай на него своих домашних любимцев, пусть они хорошенько потрудятся. Не забудь изолировать выживших членов экипажа.

— Как обычно.

— Действуй.

Капитан отключил связь, и устало откинувшись на кресло, закрыл глаза. Он не долго блаженствовал — всего час, его окликнул штурман.

— Капитан.

— Что, Парсон?

— Алан вызывает. Он уже закончил работу.

— Хорошо.

— Я ставлю «Мегеру» на автопилот, — как бы спрашивая разрешение капитана, сказал штурман.

— Да, конечно.

После корректировки курса и постановки программы автопилота капитан со штурманом покинули просторную рубку. Спустившись на лифте, они оказались в царстве техника Алана — вокруг возвышались какие-то механизмы, приборы, самых причудливых конструкций и назначений. Самого хозяина не было видно. Пройдя ярко освещенными коридорами, друзья вошли в ангар, где размещался выловленный линкор. Вблизи размеры корабля впечатляли. Остов огромной махины возвышался на десятки метров. Мощные броневые листы несли на себе остатки бурных военных подвигов гиганта. Огромные орудия главного калибра грозно смотрели в сторону.

— Неплохой улов, — сказал весело Парсон.

— Впечатляет. Умели делать игрушки.

Они решили дождаться техника и медленно тронулись в путь, обходя корабль.

— Ну, как? — послышался голос, который разлетелся по ангару громким эхом. — Впечатляет?

Друзья ничего не ответили, а только вопросительно посмотрели на Алана. Тот понял их правильно, и не задавая вопросов, увлек за собой.

— Пойдемте, — несколько смущаясь, проговорил он. — Я уже все перенес к себе.

— Так бы сразу и сказал, — весело произнес Парсон. — Пошли.

Все трое спешно покинули ангар и через несколько минут прогулки по коридорам оказались в уютном помещении. Небольшая комната чем-то напоминала каюту повидавшего виды моряка-путешественника. На оббитых тоненькими деревянными реечками стенах висели какие-то картинки с изображениями кораблей различных эпох, скелеты причудливых животных, странные булыжники и еще много интересных, занимательных и бесполезных вещей. Капитан и штурман и раньше бывали в каюте техника, каждое свое посещение, обращая внимания на новинки экспозиции. Сегодня же коллекция пополнилась спасательным кругом с линкора и флагштоком с яхты.

— Как? — спросил у гостей Алан, указывая на новые экспонаты.

— Шикарно! — почти в один голос сказали капитан со штурманом. — Просто блеск!

— Я знал, что брать.

— Само собой, — среагировал штурман.

— Я думал еще прихватить…

— Ладно, хватит, прелюдия кончилась! — резко оборвал их разговор капитан. — Переходим к главному. Что у тебя там, Алан, показывай.

— Сейчас, — техник загадочно улыбнулся и нажал на кнопку.

В этот самый момент одна из стен каюты отъехала в сторону, и перед всей компанией предстало то самое, из-за чего они собственно и пришли сюда. На обширном столе расположились всевозможные яства: многочисленные консервы, банки с тушенкой и ветчиной, несколько небольших ящиков с макаронными изделиями, завернутые в фольгу куриные тушки и прочее и прочее. Но самым интересным и желанным призом сегодняшнего дня служили несколько ящиков с различными спиртными напитками…

— О-о-о! — почти одновременно воскликнули капитан и штурман.

— И это все с яхты и с этого линкора?

— Конечно! — самодовольно ответил техник и жестом пригласил гостей разделить с ним трапезу. — Прошу всех к столу!

Капитан Майлз и штурман-связист Парсон не заставили себя долго уговаривать. Сев за стол они принялись поглощать предложенные деликатесы. Алан, как хозяин не спешил присоединиться к ним. Он нажал еще одну потайную кнопку, и жалюзи столовой медленно поползли в стороны. Перед взором сотрапезником открывался впечатляющий вид. С балкона был хорошо виден линкор. По нему как муравьи ползали роботы обслуживания, вычищая и чиня захваченное судно.

— Да, — с грустью в голосе сказал Алан. — Скоро кому-то в коллекцию достанется этот кораблик, кому-то новые работники со специфическими знаниями и навыками. А нам что?..

Его философские размышления прервал легкий толчок в бок друга. Алан, присоединившись к товарищам, стал жадно поглощать трофейную еду.

— Неплохой уловчик, — сказал штурман, набивая себе полный рот.

— А самое главное, — многозначительно произнес капитан. — Все это натуральное.

Все трое, оторвавшись от еды, негромко вздохнули, а потом с жаром принялись поедать богатый улов.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Виталий Геннадьевич Шишикин родился в 1982 году в городе Куйбышеве Новосибирской области. В 2005 году окончил НГУпо специальности «история».

В настоящее время учится в аспирантуре Института истории СО РАН.

Начал писать небольшие литературные произведения с 2006 года. Есть публикации в изданиях «Магия ПК», «Навигатор игрового мира», «Шалтай-Болтай».

Виктор ЛаринЭстафета

Пронзительный звонок в дверь прервал занятие Грэга, смешивавшего себе коктейль из капустного рассола, пары сырых яиц и таблетки аспирина.

— Кто там? — раздраженно откликнулся он.

— Открой, увидишь, — прозвучало в настольном динамике.

Грэг вздохнул, выпил свой лечебный коктейль и нажал кнопку замка, расположенную под столешницей. В маленькую гостиную, задевая плечами дверные косяки, шагнула гориллоподобная фигура с бульдожьей челюстью и в блестящем, словно рыбья чешуя, костюме.

— Привет, Грэги! — отсалютовала банкой тоника фигура.

— Здравствуйте. — Грэг повернулся на стуле. — Вы ко мне? Гориллоподобный кивнул напомаженной головой.

— Да уж! К тебе, приятель. Папочка Би шлет поклон.

Громила отхлебнул из банки и, бросив ее на пол, прокосолапил к столу.

— Итак, где у тебя ванная?

— А? — Грэг тупо посмотрел на громилу.

— Ты ванну, какую предпочитаешь, — ухмыльнулся тот, — холодную или погорячее? Полагаю, холодная вода сейчас подойдет тебе как нельзя кстати. Верно?

— Послушайте… — Грэг облизнул губы. Лоб у него был мокрый. — Я все верну! С процентами! Ну что Папочке Би несколько дней подождать, обеднеет кровосос? Наоборот, даже.

Мордоворот перебил его:

— Ты же знаешь Папочку, Грэги. У доброго старика нет привычки ставить клиентов на счетчик. Он у нас этот… принципиальный, — с гордостью закончил он.

— Альтруист. Век бы с ним не иметь дела! — пробормотал Грэг невнятно.

По спине у Грэга струился пот. Что бы сделать? Еще несколько лет назад, когда он был в хорошей форме, Грэг, не долго думая, просто бы встал и положился на вдохновение момента. И был бы абсолютно спокоен и сосредоточен! И каждый мускул слушался бы его с точностью бортового компьютера. Но все это было, и все это прошло!

Грэг стал подниматься с места.

— Ни за что не поверю, что тебе нравиться пытать людей, — промолвил он. — Такой с виду приятный человек. Правда, малость на обезьяну похож!

Грэг шагнул по направлению к громиле, и тут это случилось. Пол резко подпрыгнул и всей своей поверхностью со страшной силой ударил Грэга в переднюю часть тела. Грэг распластался, как нечто кашеобразное. В глазах у него потемнело, а вокруг головы загудела глубокая космическая тьма. Потом из тьмы возник резкий звук бормашины, рот наполнился кровью. Грэг старался не потерять сознания. У него отнялась левая рука и окаменела шея.

«А у «Папенькиного сынка» ладонь, что твой топор! — подумал Грэг. — Ведь мог напрочь снести мне голову. Хотя, с покойника что возьмешь? Неприятности одни! Интересно, до того, как переквалифицироваться в бандиты, парень служил в спецвойсках или в полиции? Папочка Би набирает лучших…»

Грэг попытался пошевелиться. Результат был плачевный. По телу волной пробежала дрожь, как бывает иногда у мертвой рыбы. И все-таки, собрав силы, он начал шевелиться. Сначала правой рукой. Он стал подтягивать ее к голове, пока не дотянул до лица. Потом понемножку подтянул колени. Минуту он стоял на коленях, положив голову на тыльную сторону правой руки, лежащей на полу, и старался глубоко дышать. Он даже не предпринял попытку стать на ноги. Досчитал в уме до десяти и почувствовал, что ему немножко полегчало.

Напомаженный костолом не спускал с него глаз.

— Больно, дружок, правда? — осведомился он спокойно и почти по-человечески. — Называется — удар плоской ладонью. Иногда я бью двумя ладонями. Но это уже — кранты!

— Охотно верю, — выдохнул Грэг тихо. Правая рука у него действовала, и он воспринял это как счастливый знак. Громила стоял, расставив слоновьи ноги, обтянутые блестящими брюками, в каких-нибудь семидесяти сантиметрах от него.

Неожиданно Грэг произнес:

— Там, на люстре…

Бандит уставился на стеклянную люстру: он хотел понять, что там, на ней, может быть такое. При этом ему пришлось слегка поднять голову вверх, выпустив из поля зрения поверженную на колени жертву.

И в этот единственный, неуловимый миг, когда внимание бандита было отвлечено, Грэг сделал свою попытку: он резко выбросил кулак вперед — громиле в пах. И попал очень точно! Издав хриплый рев, бандит медленно осел на колени, прижимая ладони к месту, весьма уязвимому у мужчин. Его глаза, белые от боли, смотрели на Грэга с укором. Иначе их взгляд не описать. Именно с укором. Как будто Грэг совершил немыслимую подлость с ним. Затем громила предпринял тщетную попытку стать на ноги. Но боль, видимо, была непереносимой, и он, зарычав, сел. Наткнуться на прямой правой полутяжа Грэга Каминского чаще всего означало конец боя на ринге. Грэг вовремя это вспомнил.

Прошло несколько секунд. Внезапно противник Грэга подался всем корпусом вперед, и Грэг вдруг почувствовал, как на его шее сомкнулись цепкие пальцы. Грэг отбивался коленями и правой рукой. Его левая рука болталась как плеть. Тугой клубок тел кубарем прокатился по прожженному сигаретными окурками ковру, пустые бутылки лавиной сыпались со стола на борющихся людей. То обстоятельство, что в правой руке Грэга чудесным образом оказалась недопитая бутылка дорогого шотландского виски, и решило исход смертельной схватки. С минуту Грэг неподвижно лежал на полу рядом с оглушенным бандитом. В глазах прыгали ярко-желтые пятна: картина, знакомая бывшему космолетчику, испытавшему на аварийном корабле кислородное голодание.

Когда ему стало немного лучше, он медленно поднялся и, пошатываясь, побрел в ванную. В туалетном шкафчике он нашел скотч. Грэг действовал как автомат. Завернув недвижимому бандиту руки за спину, он туго стянул кисти скотчем. Ноги связал электрошнуром от вентилятора. Затягивая узлы, Грэг помогал себе зубами: левая рука слушалась плохо.

Так… Он огляделся — и замер.

Компьютер!

Там все адреса!!!

Уже через минуту кристалл жесткой памяти исчез в утилизаторе.

Теперь — деньги. «Ну, эта проблема, кажется, разрешима!»

Перевернув на спину связанного бандита, Грэг достал из внутреннего кармана его роскошного пиджака бумажник и начал просматривать содержимое отделений.

— Интересно! А наличных-то у красавчика и негусто!

Грэг пересчитал скромную свою добычу: всего около пятисот евро. На аэротакси, во всяком случае, этого хватит. Он бросил опустевший бумажник на грудь простертой на полу фигуры.

Ждать, пока громила придет в себя, Грэг не мог себе позволить.

⠀⠀ ⠀⠀

Офис Найта располагался на этажах старого отеля.

«Должно быть, большой оригинал, этот господин «Ночь», — подумал Грэг, рассмотрев изобилующий полированной медью и мягкими креслами холл. — Настоящий старушечий притон!»

Грэг подошел к стойке и спросил господина Найта. Портье оглядел молодого человека в светлом плаще и потертых джинсах с головы до ног, проговорил что-то в видеофон, после чего указал рукой на лифт:

— Десятый этаж, сударь. Номер двадцать один…

⠀⠀ ⠀⠀

Уже спустя час Грэг Каминский покинул офис с солидным чеком в кармане. Господин Найт прятал в сейф подписанный контракт. Пухлое доброе лицо его выражало удовлетворение. Отставной космолетчик ему понравился.

— Еще чашечку кофе, Гельмут, — попросил господин Найт секретаря.

⠀⠀ ⠀⠀

… До Европы — большой, закованной в лед, юпитерианской луны — Грэг долетел не без комфорта на круизном лайнере «Российских Космических Линий». (У русских билет в любой класс стоил дешевле, чем у их заокеанских конкурентов; для Грэга это имело значение.)

Евробург встретил путешественника пронизывающим сквозняком ледяных тоннелей, залитых неоновым сиянием. Туристы — в основном это были седовласые старухи — кутались в меховые шубы. Грэг скоро продрог в своем плащике. Но вот санный электропоезд, составленный из открытых платформ с пластиковыми сидениями, принял прибывших пассажиров и тронулся в путь. От мелькания светящихся вывесок зарябило в глазах. Евробург, начинавший как исследовательский форпост в Системе, оказался поистине лакомым кусочком для туристических компаний. Как грибы после дождя вдруг стали появляться в научном городке новые отели, экскурсионные бюро; магазины и лавки, в которых можно было приобрести скафандр для наружных прогулок, зазывали богатых покупателей яркой рекламой. Компании вкладывали огромные деньги в прокладку тоннелей и строительство нового космопорта. Но рабочим требовалось где-то и отдыхать. Были открыты увеселительные заведения на все вкусы, казино. «Коренное население» — планетологи, астрономы, пилоты-исследователи — оказались в своеобразной резервации. Было бы странно, если бы Евробург не наводнили карточные шулеры и профессиональные альфонсы. Впрочем, эти как раз свой клондайк не упустили.

⠀⠀ ⠀⠀

Банни Фёрст на Ледяной Луне оказался после того, как его списали с Космофлота за попытку контрабанды. Собственно, свои полгода он отсидел в евробургской тюрьме. Правда, его не лишили диплома космолетчика. Надо признать, что пилот он был от Бога, Банни Фёрст, и его капитан, дававший показания по делу, взывал суд к снисходительности. Выйдя из тюрьмы, Банни твердо решил остаться Евробурге. Во-первых, на Земле его никто не ждал. Во-вторых, космос — Банни, может быть, этого не осознавал сам — был для уволенного пилота единственным смыслом жизни. Как порой мы зависимы от судьбы! Гуманное тюремное начальство, заботясь о своих подопечных, заранее выхлопатывало для них высокооплачиваемые рабочие места. Банни Фёрсту предложили ледовую проходку — бешеные деньжищи! Но парень пошел грузчиком в терминал, поближе к дорогим его сердцу кораблям. Это был перст судьбы. В один прекрасный день с прибывшего с Земли транспортника был выгружен легкий космический челнок. Потом появилась его хозяйка — шустрая восьмидесятилетняя леди. Миллионерша окинула взглядом столпившихся работяг: «Ну, кто-нибудь умеет управляться с этой штукой? Я хочу посмотреть на Красное Пятно вблизи. Говорят это страшно интересно». Банни Фёрст скромно шагнул вперед: «Если позволите, мэм, я бы хотел взглянуть на панель управления вашей птички!»

Леди Кук, надо отдать ей должное, отлично переносила перегрузки, никогда не жаловалась, что у нее чешется спина под скафандром и, не морщась, ела пищевые концентраты из туб — в общем, была «парень» что надо! Чтобы соблюсти законность, миллионерша купила пару гектаров летного поля, причем сделку оформила на Банни Фёрста. Так он стал владельцем собственного космодрома. О, куда только они не слетали на своем кораблике! За четыре месяца (леди Кук возвращаться домой совсем не торопилась) они успели посетить несчетное число юпитерианских лун — и больших, и малых. Они ныряли к знаменитому Пятну, заветной мечте леди. В конце концов, старушка поостыла. Банни с тревогой думал о том дне, когда пресытившаяся странствиями богачка заявит ему о расчете. Но все вышло по другому.

До сих пор Банни Фёрст не верит своему счастью. Ибо леди Кук подарила космический челнок своему неутомимому пилоту!

⠀⠀ ⠀⠀

Неизвестно, что имел в виду добрейший господин Найт, когда сказал, что Банни Фёрста в Евробурге знает каждая собака. Может быть, собаки его и знали, но Грэгу в ледяных проходах ни одной псины не встретилось. Он обратился к стоявшему у входа в бар мужчине в кепке и меховой куртке. Тот безуспешно щелкал зажигалкой, пытаясь прикурить сигарету. Ветер каждый раз гасил огонек.

— Не проще ли зайти в помещение? — сказал Грэг, ставя сумку на лед. — Или в барах у вас не курят?

— А где вы увидели бар? — поднял брови мужчина.

— А что же это, по-вашему? — Грэг кивнул на дверь, над которой вспыхивал неон «Бар 24 часа».

— Ну, ну. Можете заглянуть. Там вам как раз автомат нальет. Грэг зябко потер ладони.

— А что, может, и вправду зайдем? Я угощаю.

— Сидр не пью.

— Ну почему же — сидр? Можно и покрепче.

— Ах, так у вас с собой? — оживился мужчина. Он даже забыл про свою сигарету.

— О, что же я такое плету! — хлопнул себя ладонью по лбу Грэг. — У вас же здесь, в Евробурге, «сухой закон»! Мне говорили. Простите меня великодушно!

Мужчина наконец прикурил.

— Приезжий? С Земли? Ну как она там?

— Вертится. Вы не скажете, как мне найти Банни Фёрста?

— Кто такой?

— Вот те раз! Мне сказали, что в Евробурге его все знают.

— Самых известных у нас прикрыли. Или этот Банни для себя варит?

— В смысле, самогон? Не знаю. Знаю только, что у него собственный космочелнок.

— Ах, Банни?! Космоизвозчик? Так бы и сказали.

— Так, где же мне его найти?

Мужчина выпустил дым.

— Известно! В «Счастливой Фортуне». Там у него штаб-квартира.

⠀⠀ ⠀⠀

Смуглый черноволосый человек поднял на Грэга глаза.

— От Найта?

— Да. Как вы угадали?

— Рыбак рыбака…

Банни Фёрст приглашающим жестом указал на кресло. На среднем пальце его правой руки блеснул перстень с дорогим камнем.

— Меня зовут Грэг Каминский, — представился Грэг.

— Знаю. Гельмут мне телеграфировал. Что будешь пить, Грэг? Есть водка, виски.

— Ай, браво! А если нас застукают?

— Где? Здесь? На «Счастливую Фортуну» распространяется иммунитет. Как-никак, Казино Миллионеров. Питает городской бюджет с большой ложки.

Космоизвозчик уже доставал из стола стаканы и бутылки.

— Мне, пожалуй, виски, — сказал Грэг. — Без содовой.

— А я и не держу тут содовую. Извращение.

— Хорошо сказано.

— Если можно узнать, Грэг, — спросил Банни Фёрст, когда они отпили по глотку, — тебя за что списали с Космофлота?

— Профнепригодность. — Лгать коллеге Грэг посчитал недостойным пилота.

— Да? С виду здоровый парень.

— Да я здоров как бык! — Грэг махнул рукой, едва не выплеснув выпивку. — Ну, ладно, расскажу… Заступаю, значит, на вахту. Сонный, глаза продрать не могу. Вхожу в рулевую рубку. А там резервный пилот, наш новенький. Его нам вроде как навязали перед самым рейсом. Сидит себе в кресле — куртка и рубашка до пупа расстегнуты. Грудь, сукин сын, демонстрирует! А в груди, между прочим, дыра, и он в этой дыре что-то ворочает правой рукой. Сосредоточенно так, будто в ухе ковыряет. Дьявол! Понятно, какая у меня была физиономия, когда я примчался к капитану.

— А что капитан? — поинтересовался Банни Фёрст. — Он не сказал вам, что берет в рейс андроида?

— Знал бы ты нашего капитана! — Грэг фыркнул. — У него прозвище было — Параграф. Как я теперь понимаю, ему было приказано сохранять тайну эксперимента. И он послушно сохранял. После рейса кэп сдал меня психологам. Те, натурально, прочитали его рапорт, и поставили мне диагноз — роботофобия. От полетов отстранить!

— Свиньи!

Грэг отрицательно покачал головой.

— Я сам виноват. Я потерял контроль над собой, а этого нельзя было делать.

Они выпили, и Банни Фёрст снова налил в стаканы. Он спросил Грэга:

— А сейчас-то у тебя как с роботами?

— Уроды!

— Вот как? Гм. Значит, Найт тебе не сказал.

— Что он должен был мне сказать? — подозрительно спросил Грэг.

— Да нет, это я так. Выпьем, пилот!

⠀⠀ ⠀⠀

Снилось Грэгу нечто невразумительное и мерзкое. Он увидел Папочки Би «сынка», который непринужденно мочился на ковер в его, Грэга, гостиной. Грэг попытался пнуть стервеца ногой, но, как это часто бывает в сновидениях, удар не достиг цели. Не получилось и другой раз, и третий. Громила повернул напомаженную голову: «Вот, видишь, — изрек он, — бить меня бесполезно. Ведь я — робот, ты не знал?» Грэг почувствовал, как теряет равновесие — и проснулся.

Сердце бешено колотилось. Перед глазами был мрак незнакомой комнаты. Он лежал, одетый, на диване, в кресле за столом храпел Банни Фёрст. Вспыхивали неоном прямоугольники окон.

«Дьявол, а если мне вдруг не повезет? — с запоздалой тревогой подумал Грэг. — Ведь им придется бросать монетку, Папочке Би и моему добряге Найту. Сдается мне, что толстяк покруче будет!..»

⠀⠀ ⠀⠀

Перелет с Европы на Ганимед не показался Грэгу удовольствием, ради которого стоило бы швырять деньги. Правда, у Грэга не было полной уверенности в том, что престарелые туристки в ночь перед дорогой напиваются до бесчувствия. Двенадцать часов, проведенные в ремнях, под нарастающей перегрузкой (Банни Фёрст гнал, как бешеный), подействовали на бывшего пилота угнетающе. Безжизненным взглядом Грэг следил за проплывающей под челноком пустыней, иссверленной дырами кратеров; потухшие древние жерла были доверху забиты льдом и залиты багровым светом Юпитера.

Мягкий удар — и двигатели смолкли.

— Вот ты и прибыл, — заявил Банни Фёрст. Его лицо было скрыто гермошлемом, тем не менее, Грэг понял, что космоизвозчик не терял времени даром. Старый трюк: заправить один из термосов скафандра коньяком — вместо жидкого шоколада.

Грэг открыл люк. Громоздкий тюк с гермопалаткой, связки кислородных баллонов, мешок с провиантом… Он спрыгнул вниз вслед за вещами.

Ракета стояла на голом обломке скалы, возвышавшемся, как остров, среди сплошных снегов. Вокруг простиралась холодная безмолвная пустыня. На черном небе ярко горели звезды, роняя на снег длинные, колючие лучи.

В наушниках щелкнуло.

— Удачной охоты, Грэг!

— Счастливого пути, Банни!

Вещи Грэг оттащил за базальтовую глыбу.

Вспыхнуло пламя, кораблик подпрыгнул. Грэг провожал взглядом ярко светящуюся точку, пока она не растворилась среди звезд.

Над горизонтом вставал исполинский серп Юпитера. Было светло, несмотря на отсутствие солнца. Грэг без труда узнал вулканическую сопку, фотографию которой показывал ему в офисе Найт. Толстяк предупредил, что прямо на вулкан Фёрст не сможет его доставить. Впрочем, он мог бы и не объяснять это пилоту, видевшему снимок горы.

Грэг озабоченно взглянул на лежавшие у его ног вещи. Снаряжением занимался Банни Фёрст, который почему-то не позаботился о салазках. Теперь придется тащить всю поклажу на плечах. Сила тяжести на Ганимеде в семь раз меньше, чем на Земле, что упрощало задачу. При температуре минус сто семьдесят градусов (столько показывал термометр на запястье скафандра) снег превращается в каменный монолит, шероховатый и твердый.

Внезапно размышления Грэга были прерваны странным звуком. Клак… клак… клак. Кто-то шагал. Шаги раздавались в наушниках шлемофона.

⠀⠀ ⠀⠀

Секунды стали вечностью. Грэг молча озирался кругом, неловко поворачиваясь в неуклюжем скафандре. Картина, которую он вдруг увидел, заставила его вздрогнуть. По каменистому склону, прямо к Грэгу, спускалась рослая фигура без скафандра. Верзила легко перепрыгивал с одного шатающегося валуна на другой, силиконовое мужественное лицо сияло белозубой улыбкой. По всему видно — он безумно рад встрече с человеком.

Грэг этой радости не разделял. Он поднял руку.

— Стой!

Андроид послушно остановился. Двухметрового роста, широкоплечий блондин, облаченный в «фермерский» комбинезон без рукавов. Он стоял, слегка расставив ноги, обутые в горные ботинки, в каких-нибудь полутора метрах от Грэга. Улыбался, демонстрируя крепкие, очень ровные зубы.

«Почему они делают их всегда красавцами, — подумал Грэг. — Это даже оскорбительно… для человека».

— Не холодно? — спросил Грэг, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Мне-то? — отозвался в наушниках низкий, приятный голос. — Не смешите, Грэг.

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Радио. Я слышал, как Банни с вами прощался. Кстати, звать меня Конрад.

— И что ты здесь делаешь, Конрад?

Вместо ответа андроид подбросил носком ботинка пивную банку, валявшуюся на скале, после чего послал ее футбольным ударом точно в снег. Пушистый фонтанчик взлетел и опал. Невесомая банка исчезла.

— Вам ведь на вулкан надо, верно? — обернулся к Грэгу Конрад, по-прежнему улыбаясь.

— Тебе что за дело? — Грэг облизнул губы. Опыт с легкой банкой, который продемонстрировал ему андроид, подействовал на него отрезвляюще.

— Я только хотел напомнить вам об осторожности. — Посмотрев на Грэга вопросительно, Конрад помолчал и добавил: — Я полагал, что Найт вам рассказал все. Хотя… зачем ему это нужно? Он знает, что на Ганимеде есть я, значит, не стоит зря тратить время на человека, подписавшего контракт.

Грэг почувствовал во рту сладковатый привкус, как после долгого бега.

— Здорово ты соображаешь, для робота. Найта можно поздравить с удачным приобретением! Но раз ты здесь торчишь за указательный знак, показывай дорогу. Ты ведь знаешь, зачем я тут.

— О да, — Конрад осклабился еще шире. — Мы отправимся на Гору Гномов, как только вы сможете. Я желаю, чтобы вам повезло, Грэг, — добавил он.

Грэг глубоко вздохнул. «Найт не так прост, как хочет казаться, — подумал он. — Ясно, что Конрада он использует как соглядатая. Зачем бы дельцу тратить деньги на андроида, который стоит ужасно дорого?

Какой в этом смысл? Ведь роботы не способны самостоятельно добывать сокровища. Золото, драгоценности и деньги — для роботов табу. Никакой сумасшедший фабрикант не решится выпускать с конвейера кибергангстеров. Это стало бы концом цивилизации. Конрада не разжалобишь и не подкупишь. И от его глаз ничего не скроется. Найт, с его связями, всегда отыщет человека, которого когда-то нанял добывать сокровища, и который решил, что восемь процентов — это слишком мало. Но ведь это действительно слишком мало!».

— Побудь тут, — сказал Грэг Конраду. — Я осмотрюсь. Да, и поставь, пожалуйста, палатку.

Пока андроид занимался обустройством лагеря, Грэг вскарабкался по каменной осыпи на вершину скалы. На западе, придавленная исполинским серпом Юпитера, тонула в багряных снегах одинокая сопка. В сравнении с вулканами Анд или Камчатки, Гора Гномов выглядела весьма скромно, отвечая своему названию. («… А как насчет таможни, господин Найт? В Евробурге обязательно проверят мою сумку». — «О, пусть вас это не беспокоит, мой друг. У вас будет копия лицензии нашей фирмы…») Когда он пристально вглядывался в бинокль, мерещились сверкающие россыпи на покрытых лавовыми потеками склонах, но Грэг понимал: это всего лишь игра его воображения.

«Ракетный пояс тут бесполезен, — покачал Грэг головой. — Никакого порохового заряда не хватит, чтобы перепрыгнуть снежную топь!»

С четверть часа он плющил нос о холодное стекло шлема, но в конце концов заметил интересную деталь. Волнистая поверхность снега, которая была видна отсюда под небольшим углом, до самой сопки прочерчивалась извилистым пунктиром темных пятен, от которых тянулись отчетливые тени. Очевидно, под снежным пухом скрывалась горная гряда. Базальтовая скала, на которой сейчас находился Грэг, несомненно была одной из вершин этой гряды. Это неожиданное открытие, можно сказать, придало надежды.

«Не все так худо», — сказал себе Грэг.

— Вы скоро? — услышал он в наушниках голос Конрада и обернулся.

Проводник стоял на прежнем месте около брошенных кислородных баллонов. Рядом, распухая на глазах, рос и округлялся ярко-оранжевый купол надувной гермопалатки.

⠀⠀ ⠀⠀

Проснувшись бодрым, Грэг перекусил консервами, затем принялся облачаться в скафандр. Баллоны в кислородном ранце, израсходованные всего на треть, предварительно заменил новыми. Береженого Бог бережет, думал он. Это только с виду вулкан так близко, а до него топать и топать.

«Если она там действительно существует — дорога, по которой можно топать!..»

Грэг выбрался через воздушную камеру гермопалатки наружу. Около кучи мусора, оставленного старателями, слонялся без дела Конрад. Грэг поманил его пальцем.

— Почему бы тебе ни убрать все это? — спросил Грэг. — Ты ведь хозяин тут?

— Нет, — отрезал с улыбкой андроид. — Хозяин — господин Найт. Он арендатор участка, вы же знаете.

— Знаю. — Грэг указал на гору пивных банок и жестянок из-под консервов. — Если этот поп-арт обнаружат «зеленые», а эти парни теперь шныряют на своих кораблях и по Солнечной системе, Найту не сдобровать! Его не только оштрафуют, но и лишат права на аренду. Соображаешь, что будет, когда у господина Найта отберут лицензию?

Конрад улыбался. Грэг чувствовал, что теряет время. Время, и драгоценный кислород!

— Твой босс умрет от сердечного удара!

— Это будет очень грустно.

— Грустно?! Пошевели электронами в голове, если они у тебя не совсем застыли. Первый Закон помнишь, робот? О непричинении вреда Человеку?

— Хорошо. Так уж и быть, я сброшу банки в снег.

— Нет, в снег не пойдет. — Грэг показал рукой на дальний конец скалы. — Там и будешь работать киркой. Ага, как раз кто-то оставил. Как удачно!

Проводник, казалось, был растерян.

— Вы это серьезно, Грэг? Я должен рыть яму?

— Два метра глубиной. У «зеленых», возможно, будут миноискатели.

Конрад прищурившись, совсем как человек, внимательно посмотрел на Грэга и поднял кирку.

— Ну, ладно… Как скажете.

С этими словами он повернулся и попрыгал по крутому спуску, дурашливо помахивая киркой. Несколько секунд Грэг смотрел ему вслед. «Он наверняка понял. Ну и пусть!..»

⠀⠀ ⠀⠀

… Вивич лишился обеих ног в тридцать четыре года. Если бы несчастный случай произошел с космолетчиком в рейсе, все сложилось бы не так трагично. Компания выплатила бы страховку, достаточную, чтобы пострадавший мог заказать в хирургической клинике дорогостоящее клонирование утраченных конечностей, и — глядишь! — года через два пилот вновь бы встал на собственные ноги. Вернулся бы к любимой работе. Но все случилось на Земле. И как нельзя банально случилось. Вивича переехал грузовик. На гусеничном ходу. Хирурги развели руками. Медицинской страховки как раз хватило на пару новеньких протезов. Сбережения, что были у Вивича, ушли на бракоразводный процесс. Его жена, надо отдать ей должное, рассудила, что ее присутствие может только обострить комплекс неполноценности у горячо любимого мужа. Свои культи Вивич тренировал пешими прогулками в забегаловки. Найт так и не понял, что небритый человек в поношенной форме космолетчика, полгода назад явившийся в фирму, чтобы заключить договор, — безногий инвалид.

⠀⠀ ⠀⠀

Больше всего раздражал треск.

Грэг лежал на спине с закрытыми глазами, не зная, где находится. Будто кошмарный сон, вспоминал падение во тьму, потом стал ощущать боль. Боль была в ребрах, еще — в правом колене. Наконец он открыл глаза и увидел, что лежит в гермопалатке, под простеганным меховым сводом. Сквозь круглое оконце струился тревожный багровый свет.

Стрекотание и треск издавал шлемофон, он лежал слева от головы Грэга. Тут же, неподалеку, на надувном полу он заметил помятый гермошлем. Стекло в его окошке было цело, исчезло зеркальное забрало. «Хозяин прокатной лавки выставит счет, — подумал Грэг мрачно. — Дешевле лимузин разбить!» Он слегка приподнялся на локте — и охнул от пронзившей грудь боли: ребра. Вероятно, сломаны. Своим состоянием Грэг мог бы сейчас опровергнуть глупое, но распространенное заблуждение, заключавшееся в том, что на планетных лунах, где гравитация невелика, падение с высоты не представляет особой опасности. Смотря, с какой высоты свалишься! Он поднял голову и увидел, что лежит в скафандре, расстегнутом на груди; кислородный ранец снят, аккуратно уложен поверх связки запасных баллонов. Потом он рассмотрел глубокую вмятину на правом наколеннике и подумал, что, может быть, попадет в книгу рекордов. Только ударом кузнечного молота можно погнуть металлопластик. Пошевелить ногой он боялся.

— Теперь им точно придется бросать монетку! — пробормотал Грэг невнятно. Его щеки касалась микрофонная дужка.

— Грэг? — голос Конрада едва проникал сквозь пулеметный треск. — Вы как?

— Что у тебя трещит?

— Не обращайте внимания. Это ионизация. Я сижу на куче активной руды.

— Вот как?

— Подзаряжаюсь, что тут непонятного? Я же не ем консервы. Кстати… о консервах… Это была не самая умная мысль, я говорю про банки. А радио, зачем выключили? Если бы не сигнал бипера, черта лысого я нашел бы вас в трещине!

— Браво, Конрад! Ты ругаешься прямо как человек!

Грэгу показалось, что в наушниках послышался короткий смешок.

— Конрад. — Грэг едва ворочал языком. — А ты парень что надо.

— Оставьте, не то я расплачусь.

— Нет, серьезно. Не мог бы ты ко мне заглянуть?

⠀⠀ ⠀⠀

… На базальтовой скале Вивича встретил двухметрового роста андроид, говоривший с прекрасным японским акцентом. Правда, ганимедский проводник больше походил на скандинава, что вообще-то соответствовало западному стандарту. Да и имя, опять же! То, что Конрад не выговаривал букву «л» и путал падежи, могло быть результатом повреждения речевого блока. Неудивительно, когда приходится таскать на себе, под снегом, помимо поклажи, старателей. Некоторые, по словам Конрада, начинали биться в истерике. Вполне возможно, что какой-нибудь фобик зацепил сапогом нервный центр андроида. Хотя сомнительная гипотеза. Этого здоровилу ломом не зашибешь!

Вивичу, с его протезами, было совсем непросто карабкаться по сыпучим склонам старого вулкана. Немыслимое напряжение на подъемах приводило к перерасходу кислорода. Баллоны пустели один за другим, а заветную россыпь никак не удавалось найти. Нет, кое-что старатель добыл — полдюжины мутноватых, тускло светящихся камешков. Едва ли эти скромные горошинки сколько-нибудь серьезно стоят, думал он. Камни должны быть крупные, чистой воды. Только такие выставляются на аукционах.

Конрад, как и положено роботу, держался все время в стороне: «гибнуть за металл» — удел исключительно Человека! Впрочем, шерп был услужлив, когда дело касалось физической помощи.

С какой завистью Вивич смотрел, как белокурый гигант управляется с лавовыми глыбами. «Васа нада отдыхать»., ужасно вежливый, сукин сын!

Между тем, запас кислорода подходил к концу, и старатель всерьез задумался, как лучше уйти из жизни: сразу прыгнуть в заполненный снегом кратер, или все-таки дотянуть до момента, когда манометр остановится наконец на нуле.

⠀⠀ ⠀⠀

— А у вас тут уютно. Вид опять-таки на Юпитер. — Конрад на мгновение отвернулся; в багровом свете, падавшем из оконца в гермопалатку, его резко очерченный профиль, увенчанный курчавыми светлыми волосами, напоминал античную камею.

Освободив Грэга от скафандра, он легко разорвал руками мокрую от крови штанину. Долго неподвижно сидел на корточках, изучая рану.

— Может, возьмешь фонарик? — спросил Грэг.

— Фонарик? Зачем он мне?

— Да, действительно… У тебя же, наверное, рентгеновское зрение.

— Коленную чашечку, во всяком случае, вижу. Очень хорошо вижу. — Конрад как-то странно поглядел на Грэга, потом сказал, обращаясь на «ты»: — Мне очень жаль, Грэг, но из игры ты выбыл.

— Неужели так паршиво? Сделай же что-нибудь! Я должен двигаться, ходить. Мне позарез нужны эти чертовы камни! Понимаешь? Позарез!

— Вот и не надо было пороть горячку, парень. — Конрад уверенным движением достал из настенного кармана аптечку. — На Гору Гномов можно пройти только под снегом. — Обломив конец ампулы, он наполнил шприц. — Я бы мог отнести тебя на плечах, это входит в мои обязанности. Ты не знал?

— Нет, не знал. Найт не говорил. Ты что там собираешься мне вколоть?

— Обезболивающее. Оголи зад, самоубийца несчастный! — Грэг послушно повернулся на бок и стащил штаны. — Так, — удовлетворенно сказал Конрад. — А теперь — колено.

Наложив повязку, Конрад выдавил из тубы прямо на бинты быстротвердеющую массу.

— Ну вот, — сказал он. — Подлатал немножко. А костыли в Евробурге купишь.

Грэг протянул руку за сигаретами. Голова кружилась, видимо, в обезболивающем был легкий наркотик.

— Зря ты меня вытащил из той трещины, Конрад! — сказал он, пуская дым в сводчатый потолок палатки. — Мне теперь все равно конец!

Андроид вытирал марлей окровавленные пальцы.

— Полно, будет тебе, может все не так безнадежно, как кажется.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Грэг.

— Да вот, — сказал, сидя на корточках, Конрад, — я считаю, нам следовало бы поменяться телами. Думаю, это был бы лучший выход из положения.

Грэг бурно выпустил дым и закашлялся, держась рукой за грудь.

— Ты предлагаешь обмен? Телами?

— Ну да. Твое тело — за мое.

— Никогда не думал, что робот может спятить!

— Ты не поверишь. Случается. — Конрад дернул молнию на комбинезоне, обнажив мускулистую безволосую грудь. Грэг в изумлении вытаращил глаза: все еще свежа была в памяти история с резервным пилотом. Раздался легкий щелчок, и в груди Конрада открылось прямоугольное отверстие, вроде отделения для перчаток в автомобиле. По-прежнему улыбаясь и глядя прямо в лицо Грэгу, Конрад сунул руку в бардачок, полный небрежно смотанных разноцветных проводов, и достал оттуда какой-то предмет. Изумленный Грэг увидел, что это была изящная лаковая шкатулка, расписанная восточными иероглифами. Конрад протянул ее к лежащему и открыл крышку.

⠀⠀ ⠀⠀

… Конрад протянул шкатулку к прислонившемуся спиной к каменной глыбе Вивичу и открыл крышку.

Огромный, с мужской кулак, камень, казалось, подмигнул старателю в багровом полусумраке. Лишь узкий серп Юпитера сеял свет на оплавленные обломки.

— Сито думает Марко-сан?

— Марко-сан думает, что робот грохнул старателя.

— Нет. Симото никого не грохает. Никогда.

— Тебя зовут Симото? А как же Конрад?

— Конрад — тело. Симото — тут.

И андроид постучал себя пальцем по лбу.

— Ага. Мода на андроидов-викингов дошла и до Японии. Но ты можешь и драгоценные камни добывать? Здорово! Зачем же Найт нанимает людей? Прикрытие?

— Марко-сан хочет камень?

— Да уж! Кто откажется? Я — ни за что!..

У Грэга заколотилось сердце.

— Откуда он у тебя? Ты же робот!

— Нравится? — Конрад усмехнулся.

— Господи, это же целое состояние! Но ты не ответил…

— Как оказался у меня этот камень?

— Да! Как он у тебя оказался?

Конрад убрал шкатулку в свой «сейф», застегнул молнию на комбинезоне и наконец ответил:

— Мне его подарил Симото. Вместе со шкатулкой.

— Симото? Какой Симото?

— Старатель. Предложил мне поменяться телами.

— Понятно, — сказал Грэг недоверчиво. — И вы, конечно, ударили по рукам!

Улыбка, с которой андроид смотрел человеку в глаза, была почти дерзкой.

— Дорогой Грэг, за такой куш отважишься на любую авантюру. И потом, кислород был на исходе. Я бы все равно не дотянул до прилета Банни.

— Черт возьми! Ты хочешь, чтобы у меня закипели мозги?

— Да? Ну, ладно. С полгода назад Найт нанял старателя. Толстяк не мог знать, что уволенный космолетчик Симото имел и второй диплом — интеллектронщика. Японец по достоинству оценил ганимедского шерпа, и решил его «приручить». Как специалист он понимал, что перепрограммировать поведение мыслящей машины нельзя: робот невинен, как младенец, но упрям, как осел. И потомок самураев нашел выход — обменяться разумами.

— Что, прости? Обменяться.

— Обменяться разумами. «Скачать» свое сознание в электронный мозг.

Грэг перевел дыхание.

— Ах, ну да. То, что делают перед смертью толстосумы. «Переписывают» себя в компьютеры, прежде чем отправиться в контейнер с жидким азотом. Похоже, отчаянная голова, твой Симото.

— О да. Он пригласил шерпа в гермопалатку. И когда тот отказался открыть ремонтный люк, достал из саквояжа ритуальный кинжал-кусунгобу. Семейную реликвию положил перед собой, а шерпу вручил лазерный паяльник и провода. Роботы себя сами ремонтируют.

— Очень смахивает на шантаж! Японец действительно собирался совершить харакири?

— Не могу сказать наверняка. Однако на простодушного андроида это подействовало.

— Почему ты говоришь о себе в третьем лице, Конрад? — спросил Грэг. В голове у него был сумбур. — Я по-прежнему ничего не понимаю!

— Видишь ли… Обменов было два. Я ведь не Конрад. Мое имя Марко Вивич.

⠀⠀ ⠀⠀

Грэг неподвижно лежал на спальном мешке, прислушиваясь к неотвязной, пульсирующей боли в размозженном колене. В гермопалатке было душно, накурено. Колеблющимся снопом косо падал из оконца свет никогда не заходящего Юпитера. Пытаясь отвлечься, Грэг полностью сконцентрировал свое внимание на блестящей металлической пуговке, которая стягивала, словно полюс меридианы, простежку утепленного мехом свода. Звенящая тишина вызывала ощущение тревоги, а щелчки реле, периодически включавшего регенератор воздуха, каждый раз заставляли вздрагивать.

Во рту было горько от никотина, но Грэг снова потянулся за сигаретой. Он сделал несколько глубоких затяжек и раздавил окурок в банке с недоеденными консервами.

«Его даже нельзя назвать киборгом! — подумал Грэг о Вивиче. — Ведь у киборгов, придуманных газетчиками, все-таки наличествует живой мозг. А у Марко Вивича и мозг — выращенный искусственно кристалл. Машина, начиненная электроникой и сервомоторами. Он говорит, что до обмена телами у него были протезированные ноги. Зато теперь он протез целиком и полностью! Стопроцентный протез!»

Пуговка поблескивала в полусумраке, а глазам Грэга представлялся сверкающий камень в лаковой шкатулке. У Вивича наверняка не один такой алмаз припрятан, думал он. Куда как просто добывать на Горе Гномов сокровища, если твое тело не знает усталости, глаза видят в ультрафиолете.

— А в руках машинная сила, — беззвучно прошептал Грэг. На лбу у него выступил пот. Что если Вивич сейчас подкрадывается к гермопалатке со своими дьявольскими проводами?!

Мгновенно Грэг осознал, что в таком ужасном положении, как сейчас, еще никогда не был. Молнией пронеслась мысль: ведь Вивич может покинуть систему Юпитера и вернуться на Землю в его, Грэга Каминского, теле и с его идентификационным паспортом; бумага, выданная старателю фирмой-нанимателем, позволит вывезти добытые на Ганимеде сокровища.

В минуту максимального отчаяния Грэг вдруг рассмеялся. Нет, он не осел! Он просто дурак! Он живо представил картину: вот андроид прикладывает к его голове контактные пластины. Без толку! Они могут обмениваться разумами до бесконечности, потому что связь двухсторонняя. Конрад уступил японцу, поскольку был шантажирован. Вивич отдал свое безногое тело по согласию, оказавшись в безвыходном положении. Но с Грэгом этот номер не выйдет!

— Ты чему веселишься, друг? — раздался в наушниках голос Ви-вича.

— Да вот, вспомнил. Мне Банни рассказывал, как вывозил с Ганимеда одного спятившего японца. Беднягу заклинило, будто он робот.

— Тяжелый случай.

— Уж куда тяжелее!.. Интересно, где сейчас твой щедрый Симото?

— О, полагаю, на каком-нибудь тропическом островке. Под жарким солнцем греет мои протезы.

«Он как будто и не унывает, — подумал Грэг. — Даже шутит! Неужели он все-таки надеется, что я подхвачу эстафету?»

— Марко, — спросил Грэг, — разве ты не боишься, что фирма…

— Нет. Совершенно не боюсь. Тем более, фирмы!

— Да, но ведь Найт — твой босс, хозяин.

В голосе Вивича прозвучала усмешка:

— Не думаешь же ты, что Найт попытается меня изолировать? Насилие может кончиться очень печально для самого толстяка. Ты ведь знаешь, как закон карает похитителей людей.

«А ведь разобрать его на винтики ни у кого не получится», — мелькнуло в голове у Грэга. Оптимизм Вивича вызывал у него чувство восхищения.

⠀⠀ ⠀⠀

… Что-то случилось со зрением. Вивич видел попеременно то белокурого андроида в расстегнутом комбинезоне, с открытым ремонтным люком на груди, то крупного темноволосого мужчину, лицо которого казалось ему удивительно знакомым. И тот, и другой сидели на корточках, почти касаясь коленями. Мужчина — у него был твердый подбородок и тонкие бесцветные губы — прижимал руками к вискам концы разноцветных проводов. В какой-то момент в голове Вивича началась страшная путаница. Он физически ощущал, как что-то шевелиться у него в мозгу, а уши наполнились незнакомой речью. Где-то в глубине сознания мелькали и тотчас исчезали какие-то неясные воспоминания о полузабытых событиях, по большей части фантастических. Вивич никогда в жизни не бывал на этих неоновых улицах! Сбивали с толку огромные пылающие иероглифы.

— Марко-сан надо не думать. — Голос Симото едва проникал сквозь невообразимый гул. — Совсем не думать.

Это был хороший совет, и Вивич послушался его. В голове у него что-то щелкнуло. Именно щелкнуло. Как будто что-то высвободилось и со щелчком встало на место.

Теперь Вивич понял, что широкоплечий мужчина, неловко сидящий на корточках напротив него и сворачивающий провода, это он сам. Несколько секунд Вивич смотрел на себя со стороны, и каким-то обостренным зрением он увидел, что ноги под тканью комбинезона — искусственные, пластмассовые. Просматривался и рентгеновский скелет. Хотя в душе он уже этого ожидал, тем не менее впечатление было не из приятных.

— Как же, черт возьми, у тебя это получилось? — сказал старатель. Это был не его голос, это был низкий, приятный голос, лишенный хрипоты, совсем не такой, как у Вивича. Чтобы успокоиться, он схватился одной рукой за другую — рука была твердая, массивная, словно отлитая из металла.

— Подзалуста, убрать в грудь надо. — Симото протягивал Вивичу смотанные провода.

— Полагаешь, пригодятся еще?

— А как зе! — уверенно закивал японец, сидевший в теле Вивича. — Другой старатель тозе алмазы одзень нузен.

Сразу после этих слов Симото стал укладываться в спальный мешок. Кислород заканчивался. Японец благоразумно рассудил, что неподвижно лежащему человеку воздуха требуется — минимум.

Вивич выбрался из гермопалатки. Ему воздух вообще не требовался. Старатель не хотел терять времени даром…

⠀⠀ ⠀⠀

Пошли вторые сутки пребывания Грэга на Ганимеде. Боль в искалеченной ноге как будто бы притупилась, но сомкнуть глаз он так и не смог. Тяжелые мысли ворочались в голове. То, что Папочка Би рано или поздно его разыщет, в этом сомневаться не приходилось.

«Наверняка ему очень не понравилось то, что я проделал с его «сынком»! — подумал Грэг. — Да и «сынок» мне теперь спуску не даст. Костолом тот еще! Интересно, какой вид самоубийства я совершу? Утоплюсь в ванне? Как-то не романтично. Добровольная смерть в захламленной холостяцкой квартире. Для убедительности меня накачают какой-нибудь дрянью. Еще один наркоман ушел из жизни.»

— Марко! — позвал он в микрофон.

В сигаретной пачке — пусто. До вещевого мешка не дотянуться.

— Ну?

— Если это послужит некоторым утешением, сознаюсь, что мне ужасно жаль, что я плохо подумал о тебе вначале.

Наушники издали короткий смешок. Вообще-то настоящие андроиды смеяться не умеют.

— Ох, парень, вижу, ты сделал себе лишний укол.

Грэг горько улыбнулся.

— Сукин сын лавочник знает, чем укомплектовывать аптечки старателям!

— Брось! Потом не слезешь с иглы, Грэг.

— А тебя это волнует? Ах, да! У тебя же на меня какие-то виды есть.

— Ты это о чем?

— А будто бы не понимаешь. О моем покалеченном теле, разумеется!

— Вернешься на Землю — подремонтируешь.

— За какие шиши? У Найта страховок не предусмотрено. Не знаю, как будет фирма взимать с меня неустойку. Посадят в долговую яму? Поставят на счетчик?

Вивич помолчал.

— Я тебе, парень, сочувствую, — тихо произнес он наконец. И добавил: — Когда-то я был не в лучшем положении.

Грэг хрипло кашлянул:

— Пока не подвернулся этот японец? Ему-то уж повезло!

— Именно! Опоздай челнок хотя бы на пару часов, Симото задохнулся бы.

Грэг отметил, что голос Вивича на удивление спокоен. Похоже, он весьма невозмутимо воспринимает события — даже самые трагические.

— Марко, послушай. — начал Грэг, запинаясь; ему казалось, что это было жалкое хныканье. — Ну что тебе несколько камешков, что-нибудь решает? Можно сказать, никакого убытка.

Наушники долго молчали. Потом Вивич ответил как можно мягче:

— Не смеши меня, дружище. На моем месте, ты бы наверняка не поделился.

— Ты уверен?

— Разве я не прав?

— Прав, черт возьми! — ответил Грэг честно. — Не поделился бы.

— Вот видишь, Байрон.

— Кто?

— Поэт был — лорд Байрон. Хромал немного.

Грэг все-таки докарабкался до мешка. Он курил одну сигарету за другой, размышляя, что должен чувствовать человек, оказавшийся в теле робота, машины. Страх? Омерзение? По Вивичу этого как будто не скажешь. Вон, какой уверенный в себе! Шутит. Даже смеется, отчаянная голова.

— О, Господи, — еле слышно простонал Грэг. — Невесомое облачко электронов…

Лежать было неудобно. Надувной пол спустил, и Грэг чувствовал, как сквозь пуховый спальник в спину врезаются острые камни. Он попытался изменить положение, но от пронзившей ногу боли только застонал. Взглянув на замотанное колено, Грэг увидел, что кровь обильно пропитала повязку. Бешеный ужас охватил его, когда о себе тактично напомнил кишечник. Старатель с ненавистью глядел на пластмассовое устройство со стульчаком, чувствуя, как медленно поддается панике. Стало быть, это конец! Он здесь загнется, лежа в собственных испражнениях! Это заключение, можно сказать, доконало его окончательно.

Судорожно глотнув рыдание, Грэг позвал:

— Марко!

⠀⠀ ⠀⠀

Мешочек с алмазами лежал в неприметной щели под базальтовой глыбой. Грэг взял себе за правило, каждые пять дней возвращаться под снегом с вулкана на скалу. Такими прогулками он разнообразил себе жизнь. Вот и сейчас он достал мешочек и стал перекладывать в него алмазы, которые извлекал из кармана своего потрепанного в походах комбинезона.

— В самый раз сейчас бы пропустить стаканчик и выкурить сигарету, — сказал себе Грэг, засовывая мешочек под камень. Увы, мечты несбыточные!

Он поднял голову и увидел садящийся челнок.

Банни Фёрст, в своем красивом скафандре, стоял в люке.

— Эй, Робинзон Крузо, грузись!

— Куда?

— В Евробург летим. Есть такая контора, ЮНЕСКО называется. Гору Гномов она объявила заповедником. Твой босс, Найт, телеграфировал, чтобы я продал тебя горнодобывающей станции. Он сворачивает тут дела.

Стать горняком Грэгу не довелось. Лаковую шкатулку с камнем он продемонстрировал космоизвозчику еще по пути к Европе. «Говоришь, все началось с японца. Ладно, это дело мы решим. Положись на меня, парень!..» — заверил тот ободрительно. Хладнокровию Фёрста можно было только позавидовать.

Как оказалось, Банни Фёрст слов на ветер не бросал. Несомненно, он здорово рисковал, когда пристраивал камни, пользуясь своими связями в «Счастливой Фортуне». Сделки делались наличными; Грэг коротал свой досуг тем, что укладывал пачки денег в старый чемодан, презентованный ему хозяином квартиры.

— Нет, каково это, — пожаловался он однажды другу, — иметь такое богатство — и не позволить себе удовольствия выкурить сигарету!

Банни Фёрст ухмыльнулся:

— Я знаю, по крайней мере, одного типа, который с радостью обменялся бы с тобой телом.

— Черт возьми! Деньги?! Сколько?

— Никаких денег, миллионер! — Банни помотал головой. — Возьмем только водку. Доктор Гольдберг, хотя и лечит алкоголиков, но русской водки не гнушается. Впрочем, и других национальных напитков тоже…

— Доктор? Ты сказал, доктор?

— Главный врач психиатрической лечебницы. Большая шишка. Откуда его знаю?.. А в «Фортуне» старый док завсегдатай.

— Доктор… — повторил Грэг задумчиво и обреченно. — Пожалуй, я догадываюсь, о каком типе речь.

⠀⠀ ⠀⠀

Тело пятидесятилетнего Симото, бывшего космолетчика, было крепким и тренированным. Правда, имелся один изъян, весьма огорчавший Грэга. Когда, решив остаться в Евробурге, Грэг примерял очень дорогой скафандр для загородных прогулок, хозяин лавки заявил ему, что покупатели, вроде него, Грэга, счастливчики: цена товара зависит от количества материала, пошедшего на пошив.

Японские корабелы — хорошие экономисты. Космолеты, ими построенные, отличались особо скромными по размерам помещениями для команды (надо полагать, дань национальной традиции). Симото, в свое время служивший на отечественных кораблях, неудобства от этого не испытывал. По сути, он был карлик!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Виктор Георгиевич Ларин родился в Одесской области в 1946 г.

Окончил Московский гидрометеорологический техникум.

1971–2002 гг. работал на полярных станциях, где и начал писать фантастику. Сейчас живет в Нижнем Новгороде, работает инженером-метеорологом в Верхне-Волжской Гидрометслужбе.

Публикации: журнал «Юный техник» (2001–2005), рассказы «Особые рекомендации», «Казнить нельзя помиловать», «Пожирающий время», «Памятник».

Журнал «Искатель» (2006–2007) «Воспоминание о будущем» (не по Деникену!), «Звезда», повесть. Публикации в местных журналах «Нижний Новгород», «Черный Пруд».

Владимир Бударин2244 год. Переселение

1

По решению Коалиции старты последних семи грузовых перевозчиков переносились на следующую неделю. Корабли должны были вывезти с Земли всех оставшихся переселенцев, зарегистрировавшихся по конечным спискам. В основном в них значились носители датчиков третьего уровня — несколько тысяч человек — и вдобавок к ним несколько десятков человек с датчиками четвертого уровня, но с ограничением свободы размышлений. Эти переселенцы нужны были Коалиции для технического обеспечения: кто-то же должен заниматься уборкой помещений, ликвидацией мусора и другой черной работой на новом месте. Именно для этих субъектов правительство и пошло на бесплатное вживление датчиков третьего уровня.

Отряды зачистки, подчиненные непосредственно правительству, вместе с представителями Коалиции за эти несколько оставшихся дней еще раз должны были прочесать все объекты жизнедеятельности — так это именовалось в отчетных документах. Нужно было отловить всех сумасшедших и неохваченных идентификаторами личности, прячущихся в развалинах последнего поселения землян. Отрядам также было приказано произвести окончательное отключение объектов из Глобальной сети Земли и представить в Комитет по переселенцам протокол о нежизнеспособности города.

Отрядам разрешалось в экстренных случаях применять так называемые меры воздействия, под которыми понималось лишь одно — ликвидация на месте. Это право зачистки сопротивляющихся решениям Коалиции индивидуумов было прописано в 17-м пункте Постановления о переселении, и каждый житель об этом знал. Но носители датчиков третьего уровня были лишены способности чего-либо желать: они подчинялись лишь утвержденным правительством Коалиции командам из центра управления, а потому только и ждали приказа о начале сбора на погрузку. Стандартный набор переселенца ими уже был получен.

Зато уклоняющиеся от вживления датчиков субъекты доставляли Коалиции некоторые хлопоты. Во-первых, не имея приемного устройства, они не подчинялись командам, рассылаемым каждое утро из центра, а это нарушало слаженность действий населения во время Большой работы. Во-вторых, они научились выводить из строя датчики третьего уровня, тем самым освобождая других подчиненных обладателей от выполнения приказов. И это также нарушало порядок Большой работы. А не будет Большой работы — не будет управляемости и послушания. Тогда и Коалиция, как Гарант Порядка, сразу станет ненужной. Поэтому-то секретным циркуляром правительство разрешило отрядам зачистки ликвидацию всех неохваченных датчиками, уравняв их бесправие с отнесенными ко второму уровню, то есть с преступниками-рецидивистами.

Города как такового уже не существовало: громады зданий высились во мраке, полностью покинутые людьми. Днем солнце еще с трудом пробивалось сквозь толщу зелено-черных облаков, навсегда укутавших планету погребальным саваном. А вот ночью можно было пробираться только ощупью. Все коммуникации были разрушены за последние пять лет. Деградация природы шла по нарастающей к полному хаосу, заставив всех упаковаться в наглухо закрытые костюмы санзащиты. Дышать же приходилось только очищенным воздухом, стоимость которого возрастала с каждым месяцем. Он продавался в разовых баллонах со специальным подключением к легким.

О Великой Аномалии Коалиция объявила десять лет назад, как раз в канун Рождества. А спустя еще год было объявлено о начале перелета землян, и были выставлены на продажу первые участки на Марсе вблизи вулкана Олимп для первичного заселения. Потом разрешили строить дачные поселки в системе каньонов Лабиринта Ночи, где наблюдать предрассветный туман было захватывающе интересно. Некоторые эмигранты возводили коттеджи на Фобосе и на Деймосе, но это считалось не так престижно, если сравнивать их с участками в районе Юпитера.

Было заявлено, что климатические условия на Земле окончательно вышли из-под контроля людей, и Правительство Коалиции в дальнейшем уже будет неспособно сдерживать землетрясения, обуздывать смерчи и торнадо, гасить штормы и цунами, очищать воздух и фильтровать воду. Великая Аномалия наступала столь стремительно, что план по переселению пришлось пересматривать уже через два года и проводить срочную эвакуацию людей из мест, особо пораженных Необратимостью.

Президиум Коалиции пока временно находился на Марсе, но по завершении всех работ на Земле и ее полной консервации он перебирался к Юпитеру. На Каллисто и Ганимеде все уже было готово к приему главарей Коалиции и созданы необходимые условия для руководства колонистами.

Район Юпитера был выбран вождями землян не случайно: сюда ринулись самые состоятельные переселенцы для обживания после объявления о Необратимости. Весьма скоро на Ио, Амальтее, Европе и Леде были созданы самые комфортные условия для жизни — полностью автономные поселки под полихромомеконовой оболочкой, спасающей от солнечной радиации, вкупе с метеоритной защитой и самовосстановлением при случайном разрушении. Непредусмотренные утечки воздуха также были исключены. А его состав вырабатывался нагнетающими установками в точном соответствии с эталоном атмосферной смеси, взятым в Швейцарских Альпах в 19… году и сохраняемым в запаянной колбе. Так что околица Юпитер-округа на данный момент была вполне обустроена. Пригодилось даже Большое Красное Пятно на планете, весьма кстати превращенное в свалку. Ядовитые сернистые газы, испаряемые с его поверхности, эффективно расправлялись со сбрасываемыми туда отходами. В какой-нибудь месяц-два они разъедали любые отработанные продукты жизнедеятельности поселенцев.

Но самым главным было то, что все здешние колонисты жили на поверхности планеты, а не как некоторые на Марсе — в подземных помещениях. Самые богатые эмигранты после объявления Великого Переселения умудрились сначала полностью разобрать свои дворцы на Земле, переписать каждый кирпичик, каждый гвоздик и затем перевезти все свое добро космическими грузовиками в безопасное место. Многие фирмы, специализировавшиеся на межпланетных перевозках, тогда обогатились. Лозунг «Живи на Юпитере как дома!» заставлял толстосумов раскошеливаться. Бригады роботов-строителей восстанавливали имения в новых условиях и в точности по чертежам, полученным с Земли. Как раз в это время особенно выросла стоимость пространства в щели Кассини между кольцами Сатурна, где особо рьяные нувориши заказывали себе модные вращающиеся дачи-станции для воскресного отдыха. Все выделенные участки были столь же стремительно раскуплены, насколько быстро увеличивалась на них цена. Богатые аристократы скупали космические кубометры пространства в надежде перепродать потом их втридорога. В результате этих махинаций стоимость всего жилья вне Земли выросла многократно, а кредиты, предоставляемые в пределах Солнечной системы, были настолько грабительскими, что одно время существовала вероятность начала Большого Неподчинения. Но Коалиция тогда пошла на уступки, пообещав переселенцам списание части их долгов, и Большое Неподчинение удалось перевести в разряд недовольства.

Именно тогда, когда назревал бунт недовольных дороговизной жилья космических застройщиков, Коалиция и провела через послушный ей Совет Свободных Граждан постановление об имплантации датчиков. Необходимость вживления их переселенцам была объяснена в указе просто: якобы это нужно для упорядочения Великого Переселения, и трактовалось как безобидное и безопасное изменение человеческих возможностей. Но на деле все обстояло не так, как было об этом заявлено.

Идентификаторы личности подразделялись на несколько классов.

Датчики пятого уровня по цене были доступны только самым состоятельным или приближенным ко двору Коалиции людям. Их обладатели не имели никаких ограничений своей психики, что являлось лишь дополнительным подтверждением статуса влиятельности их владельцев. Тем более что носители пятого уровня в Большой работе совсем не участвовали, а с помощью датчиков лишь постоянно находились под защитой правительства от нежелательного вмешательства в свою жизнь да имели еще прямую связь непосредственно с Президиумом Коалицией.

Четвертый уровень давал уже только частичную защиту его обладателям от нежелательного вмешательства со стороны правительства, стоил в десятки раз дешевле пятого уровня и выборочно нейтрализовал волевые проявления своего хозяина.

Датчики третьего уровня вживлялись бесплатно, за счет средств Коалиции, полностью подчиняли его носителя командам, поданным из центра управления, и ничего не гарантировали в отношении защиты. Носители третьего уровня должны были лишь слепо исполнять все распоряжения Правительства, которые передавались ежедневно из центрального офиса Комитета по делам третьего уровня. Этому же Комитету передавались также дела на тех переселенцев, кого причисляли ко второму уровню. А к ним относились преступники, инвалиды, сумасшедшие и неблагонадежные граждане, внесенные в официальный список Правительства. Датчики им вживлялись насильно, прямо на месте, то есть там, где их отлавливали службы правопорядка.

И наконец, идентификаторы первого уровня предназначались для роботов, машин, оружия и всякой другой неодушевленной всячины, принадлежавшей переселенцам. Еще датчики второго уровня оборудовались зарядом на уничтожение своего хозяина, приказ о котором мог поступить из центра безо всякого предупреждения.

Насколько жизнь на Земле ухудшалась, настолько улучшалось ее качество в Юпитер-округе. Последние технологии обработки полихромомекона позволяли воспроизводить даже аналог голубого небосвода. И хотя в Юпитер-округе приходилось жить под этими искусственными куполами и передвигаться вне их лишь в герметичных самоходных капсулах, все же иллюзия неба над головой позволяла иногда забывать переселенцам о том, что они не на Земле.

С деньгами везде хорошо, даже на Юпитере, который, по мнению Коалиции, должен был оставаться заповедником для VIP-персон.

Все биржи, банки, министерства, агентства управления Правительство разместило на Марсе. Все промышленное производство — в округах Сатурна, Урана и Нептуна. А всех стариков, больных, инвалидов, преступников и не идентифицированных лиц пока оставили на Луне. Коалиции сейчас было не до них: потом, после обустройства, наиболее крепких предполагалось использовать в качестве слуг. Пусть еще скажут «спасибо», что их вообще переправили за счет Правительства. А ведь среди них могли оказаться и неблагонадежные субъекты без вживленных датчиков, то есть потенциальные бунтовщики.

Переброска на Луну обошлась дешево. Тюрьмы, дома престарелых и интернаты для неполноценных разместили в заброшенных подземных шахтах. Когда-то в них на Селене добывали прекрасный камень, имевший причудливый рисунок и светящийся голубизной. Ну, а теперь тут будут жить носители второго уровня и несколько сотен охранников и надзирателей с частичным третьим уровнем. Никаких требований с Луны, следовательно, в будущем можно было не ожидать.

С Марсом было чуть сложнее. Здесь пришлось разместить некоторые технические учреждения, министерства и много управленцев из низовых подразделений, выполняющих распоряжения Коалиции. Здесь же разместили армейские группировки быстрого межпланетного реагирования и Надзорное министерство по делам третьего уровня.

Таково было положение дел перед завершением Великого Переселения.

2

Фред был изгоем. Его фамилия значилась в списках о безоговорочном подчинении личности органам надзора за передвижением граждан. По сути это означало, что любой отряд зачистки мог ликвидировать его немедленно при обнаружении, потому что Фред не являлся носителем идентификационного номера. Он был вне закона и числился в донесениях как опасная личность, как если бы был преступником.

Коалиция еще имела право регулярно пересматривать свои постановления и могла перемещать подозрительных лиц из одной категории в другую. Поэтому над Фредом нависла угроза оказаться в любую минуту уже в статусе особо опасной личности. А это, в случае отлова, гарантировало продажу его в рабство за границы Солнечной системы. Подобное же считалось гораздо худшим вариантом, нежели уничтожение на месте. Правда, за деньги можно было перевести свою фамилию из одной категории Положения о неблагонадежности в другую. Или вообще подкупить чиновника, ведавшего списками, и он бы вычеркнул имя носителя, как уничтоженного. В таком случае это помогло бы вообще освободиться от целенаправленной охоты за собой. Но у Фреда денег на взятку не было. Поэтому приходилось скрываться, постоянно меняя место пребывания из-за опасности обнаружения передвижными сканерами наблюдения, регулярно прочесывающими серые кварталы мертвого города.

Фред попал в категорию опасных, как отказавшийся от вживления датчика уровня идентификации. Вообще-то, он мог бы купить себе положение четвертого уровня с его частичным волеизъявлением, но не желал быть хоть в чем-то несвободным. И вдобавок, ему пришлось бы продать за это свою библиотеку древних печатных книг и лишиться таких же старых записей музыки на блестящих хрупких кругляшах. Оба эти собрания должны были быть давно ликвидированы по приказу Коалиции о запрете и регламентации культурного наследия. Но Фред нарушил закон, купив ложные свидетельства об уничтожении своих коллекций. Он разыскал заброшенный подвал на краю города и тайком перенес туда свои сокровища. После нескольких внезапных ночных проверок его жилища комитет Коалиции по культуре все же признал, что ничего запрещенного у Фреда не обнаружено.

Сам же он иногда тайком пробирался в свой подвал. И там перечитывал древние фолианты или слушал тихо звучащую музыку, каждый раз тщательно скрывая следы своего пребывания. Книги давали ему возможность размышлять, обдумывать прочитанное и отрешенно погружаться в былые времена. Музыка же будила его застоявшееся воображение и, порождая какие-то силы внутри, заставляла бороться с внешними ограничениями.

Все это было противозаконно. Коалиция еще три года назад ввела нормы потребления по искусству и по утвержденным спискам ежемесячно распространяла все разрешенные новинки, на 99 процентов состоящие из длящихся десятилетиями производственных сериалов. Это делалось с единственной целью: ограничить порог окончательной дегенерации для носителей датчиков третьего уровня. Правительство Коалиции и все обладатели пятого уровня имели свободный доступ к любым источникам информации. За это, правда, взимались немалые деньги. Но большинство посвященных граждан, как правило, добывали себе в виде исключения бесплатные разрешения от Правительства. Фред иногда шутил про себя: не имея никакого уровня, он мог пользоваться тем, что было доступно небольшой кучке избранных.

Еще Фред нарушал закон в том, что имел живого кота. После того как было принято Постановление о переселении, Коалиция распорядилась об уничтожении всех домашних животных, принадлежащих хозяевам с третьим уровнем, мотивируя это решение тем, что средств на их перемещение с Земли нет. И вот этого Фред никогда не смог бы сделать.

Кот был единственным живым существом, с которым он разговаривал и который, в чем Фред был абсолютно уверен, его прекрасно понимал. Конечно, содержание кота требовало дополнительных расходов. Если синтетическая еда еще была доступна по его средствам, то вот воздух влетал в копеечку. Да и продавец магазина «Все для дыхания» постоянно интересовался, почему это Фред каждый месяц берет двойной объем воздуха. Чего доброго, он мог бы и сообщить куда следует. Но обошлось.

Почти все зарегистрировавшиеся на переселение уже улетели. Магазины оказались брошенными. Однажды, взломав один из них, Фред нашел для себя и кота небольшой запасец эрзац-еды с программируемыми запахами воображаемой пищи, а также несколько баллонов с дыхательной смесью. Так что на первое время сносная жизнь им была обеспечена. А там, как говорится, посмотрим. Не один же он, наверное, оставался на планете?

Иногда ночью, пробираясь к своему заветному подвалу, Фред ощущал присутствие чужой жизни по доносившимся до его ушей шорохам и стукам. Порой ему казалось, что он отчетливо различал чьи-то голоса в развалинах зданий. Галлюцинации это были или нет — он пока еще не знал. Время покажет. А пока надо радоваться тому, что зачистки в основном прекратились, и при желании можно было поискать в руинах, кто там остался в живых и прятался.

Создавшееся положение Фред как-то обсудил с котом, который, шевеля усами, выразил всяческую поддержку всем его начинаниям. Вообще-то у Фреда до постановления о ликвидации животных был логос-преобразователь второго поколения, позволявший понимать их инстинктивное настроение и даже сообщать им свои требования, которые аппарат вводил домашним питомцам напрямую в мозг, трансформируя человеческую речь в нужные нейросигналы. Но по тому постановлению требовалось сдать все преобразователи, и с ним пришлось расстаться. Однако для Фреда отсутствие логос-преобразователя не было бедой, потому как с котом они давно уже понимали друг друга по взглядам и жестикуляции. Можно ли было расстаться после всего этого с таким дружком? Да даже мысль об этом не имела права на возникновение!

И вот отпущенная неделя прошла.

Фред старался не думать о том, что с отлетом последних кораблей неминуемо изменится их жизнь с хвостатым сожителем, и что-то новое, необычное и непредсказуемое вторгнется в их существование. Он не боялся смерти и знал, что кот тоже ее не боится. Последние два дня до объявленных заключительных стартов они прожили умиротворенно, испытывая какой-то новый покой в сердце и голове.

Зачистки прекратились совсем. Можно было никого не бояться, читать книги и слушать музыку, делать то, что хотелось, и больше никогда не подчиняться командам из центра.

«Это, должно быть, и есть то, что раньше называлось свободой!» — вспомнил Фред древнее слово и полез в словарь, чтобы посмотреть его разъяснение. Он несколько раз прочитал трактовку забытой особенности далеких предков в пыльной книге с желтыми страницами. Потом, задумавшись, сидел, тупо смотря в одну точку. Затем машинально поменял баллон воздуха в своем снаряжении и оделся в непроницаемый костюм.

Он выполз наружу из своего подвала. В грязно-зеленом небе Фред увидел яркие точки удаляющихся кораблей и пошел к ближайшей груде какого-то хлама. Там он нашел кусок металла, похожего на осколок рельса. Фред привязал его тросом, который отыскал в другой куче, к арматуре, торчащей из стены полуразрушенного здания. Он ударил по рельсу попавшимся под руку металлическим прутом. Один раз, потом второй, затем третий. Он наносил и наносил удары, колотил и бил металл, высекая брызги искр. Пот застилал ему глаза, он прерывисто втягивал воздух из баллона, а руки его покрывались мозолями и ранами. Когда он совсем обессилил и остановился, чтобы чуть отдышаться, то вдруг увидел сквозь защитные очки своего комбинезона устремленные на него такие же защитные очки других комбинезонов. Их было много, десятки пар или, может быть, сотни. Он был окружен ими со всех сторон. Как будто снимая наваждение, Фред взмахнул рукой возле лица, но мерцающая россыпь сдвоенных стекляшек не исчезла от этого. Более того, теперь Фред стал различать за ними глаза, пристально рассматривающие его сквозь стекло.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Бударин (это псевдоним) Владимир Борисович родился в г. Муроме в 1960 г.

Закончил в 1982 г. Владимирский политехнический институт по специальности «Радиотехника». В данный момент работает совсем в другой области: дети учатся, им приходится помогать, да и самому надо как-то жить. Сочинительство привлекало его всегда.

Но фантастику стал писать последние года полтора. Из неё пока только публикация в «Знание-сила» (№ 1 за 2007 год, рассказ «Не читайте детективов». Два коротких рассказа рассматривал «Уральский следопыт», но пока от них известий нет. Вообще-то, мало куда отсылал свои фантастические «опусы», потому что до этого сочинял всякую «разношерстную социалку».

Из неё есть публикации в региональных изданиях, но это вам совсем не нужно.

Алексей ФедотовК вопросу о хороших инопланетянах…

— «Горячее» будет только через полчаса. Подождете? — Смазливая, приятных форм, официанточка быстрым, отработанным движением убрала с моего стола пепельницу с одиноким окурком и поставила новую. — Может еще пива принести?

Я кивнул и потянулся к пачке сигарет.

— Такого же?

Я кивнул снова. Волной накатило раздражение — ну неужели сложно предположить, что если я уже заказал две кружки одного сорта, то вряд ли передо мной стоит проблема выбора.

Бывают дни, когда все идет не так. Даже если утро было чудесным, к обеду появляется смутное, тонкое, на грани ощущений чувство тревоги, окрашивающее окружающий мир в тусклые, серые тона.

Сегодня в обед мне банально набили морду. В момент, когда я, возвращаясь из магазина, свернул в арку, дабы «срезать дворами», кто-то сзади хрипло спросил покурить. Ответить я не успел, как, впрочем, и потянуться за сигаретами. Что-то быстро мелькнуло перед лицом, с хрустом ударило мне в челюсть и отбросило в бессознательную темноту.

Очнувшись, я обнаружил себя лежащим в куче сваленного у стены снега. Перед глазами мелькали темные «мушки», в голове, кто-то огромный и безжалостный бил в тяжелый, гулкий колокол. Челюсть горела, отдавая болью в шею.

С трудом поднявшись и ощупав себя на предмет повреждений, понял, что мне успели вывернуть карманы пальто и выгрести оттуда всю незначительную наличность (сдачу в магазине я по привычке сую в карман), не найдя при этом телефон и бумажник, что хранились во внутреннем «секретничке». Пластикового пакета с хлебом тоже не было. То ли грабитель был сильно голоден, то ли уже успели умыкнуть вездесущие бомжи. Впрочем, эти не преминули бы заглянуть во все карманы, а то и стянуть что-нибудь из одежды.

Дома, раздевшись, умывшись и осмотрев в зеркале синий, набухающий багровыми оттенками, желвак на скуле, я неожиданно для себя решил, что работать сегодня больше не буду. А решил я, что прогуляюсь лучше в хорошее кафе. Пообедаю. Выпью для успокоения нервной системы благородного, выдержанного не менее трех лет коньячку, пару кружек пива и, в качестве дополнительной поблажки своему побитому телу, — выкурю несколько хороших сигарет.

Официантка отошла, оставив после себя невесомый, но весьма ощутимый запах сладковатых духов.

Я вытащил из пачки вторую за вечер сигарету, прикурил от стоящей на столе свечи и потянулся к запотевшей кружке пива. Отхлебнул, поставил кружку и обнаружил, что место за столом напротив меня уже занято. Невысокий, небрежно одетый в свитер и джинсы мужичок, как раз опускал седалище на высокий деревянный стул. Немного поерзал, устраиваясь поудобней, и лишь затем полюбопытствовал:

— Вы позволите? А то все места в зале заняты…

Я неопределенно пожал плечами. Странно конечно — спрашивать разрешения после того, как уселся. Но не выгонять же его.

— Да, пожалуйста.

— Спасибо. — Мужичок завертел головой, выискивая официантку. Замахал рукой, подзывая. Быстро, вскользь, проглядел меню, ткнул пальцем в пару позиций.

Я сделал еще глоток, обнаружил, что кружка опустела, с сожалением вернул ее на столешницу и взял тлеющую в пепельнице сигарету.

— Простите, что опять беспокою, но вы случайно не Лукичев?

Вот чего я не люблю больше, чем хамов, так это хамов навязчивых. Видит же — сидит человек, отдыхает, пиво пьет. Снова, рывком, накатило раздражение.

— Лукичев, но не случайно. У вас ко мне дело или просто так, из праздности, любопытствуете?

Под моим мрачным взглядом собеседник неуютно заерзал, но взгляда не опустил.

— Вы знаете — не случайно. Можно сказать, что я искал с вами встречи.

Мне стало любопытно. На корреспондента он никак не тянул. На фэна, собирателя автографов знаменитостей, пожалуй, тоже.

— Весьма интересно. Позвольте спросить — зачем?

Мужичок, однако, не смутился. Приподнялся, протянул руку:

— Зовите меня Леней.

Я хмыкнул, но руку пожал. Леня так Леня.

— Лукичев. Константин. Можно просто Костя.

Леня кивнул и опустился обратно на стул. А я подумал, что и черт бы с ним. Никто мне сегодня больше настроения не испортит. Ни хамоватые Лени, ни хулиганы. Тем паче, что рядом со столом как раз возникла официантка, а на столе уже стояла новая, полная чудесного, холодного пива кружка, а рядом с ней — тарелка с маленькими, на один укус, сырными шариками. Я отхлебнул пива, кинул в рот замечательную, в меру острую закуску, с наслаждением прожевал и примирительно спросил:

— Так какое у вас ко мне дело, Леня?

— Вы знаете, я хотел бы получить у вас небольшую консультацию. Как у писателя-фантаста.

— Консультацию? Любопытно. Какого рода?

— Вы знаете, я бы хотел… — в этот момент его перебили. Официантка поставила перед ним на стол заказ — хрустальную вазочку с национальным салатом оливье и пузатый бокал с коньяком. Леня поблагодарил, сунул официантке купюру приличного достоинства, но есть не стал. Отодвинул в сторону салат, повертел в руках коньяк. Я терпеливо ждал, отхлебывая пиво и ожидая продолжения разговора. Не дождался и решил поторопить.

— Так о чем вы хотели спросить?

Мой собеседник вздохнул, опустил бокал на стол и поднял на меня глаза.

— Да. Вы знаете, я хотел спросить вас об инопланетянах. Как вы считаете, они существуют?

Я поперхнулся и едва не уронил кружку. Честно говоря, всякое доводилось слышать. Но чтобы вот так, в баре, за кружкой спиртного, от случайного собеседника…

— Хм. Непростой вопрос…

Леня виновато улыбнулся и развел руками — дескать, что поделаешь.

— М-да. — Я вытер губы салфеткой. Скомкал ее в шарик и кинул в пепельницу. Достал новую сигарету. — Как писатель-фантаст я думаю, что они существуют. Согласитесь, было бы странно считать иначе человеку моей профессии. И ради только этого вопроса вы искали со мной встречи?

— Не только. А как вы считаете, — он пожевал губами, — почему до сих пор не состоялся официальный контакт землян с представителями иного разума?

— Вопрос, конечно, интересный… Но версий тут может быть просто масса.

— Вы так считаете?

Я с интересом посмотрел на него. Все-таки — корреспондент. И хоть я обычно не приветствую таких вот спонтанных интервью, но беседа меня и правда начала увлекать.

— Конечно. И тут необязательно быть писателем, чтобы их озвучить. Вот смотрите. — Я полез во внутренний карман пиджака. Достал коммуникатор. Включил его и положил на стол. — Видите? Хороший, удобный прибор. С его помощью, прямо отсюда я могу войти в Интернет. Зайти на любой чат. Набрать ваш вопрос — и вуаля.

Леня заинтересованно наклонился над столом, вглядываясь в небольшой экран.

— Всего пара минут, и уже несколько версий. Вот, например, чем плоха, хотя и спорна версия некоего : «в связи с отсутствием оного — разума то есть. У землян»; или версия : «не хотят или им выгодно чтобы не знали о контакте хотя он есть или не с кем поблизости контактировать»; да и, наконец, версия : «Потому что они все еще учат олбанский» тоже достойна внимания.

— Забавно. — Мой собеседник подвинул коммуникатор обратно. — А вы считаете, что они правы?

— Друг мой. Кто может сказать, что тут правда, а что нет. Это всего лишь версии. А верны они или нет, может сказать лишь тот, кто сам встречался с живым инопланетянином.

Леня кивнул и как-то мрачно добавил.

— Как мне кажется, ключевое слово тут именно «с живым».

— То есть?

Он пригладил волосы, оглянулся, осматривая пропитанное табачным дымом помещение бара, и тихо сказал.

— А если предположить, что все представители иных цивилизаций были убиты при первой же встрече с землянами?

— Тоже версия. Но, согласитесь, весьма слабая. Первый вопрос, который сразу хочется задать — зачем? Ну, предположим, первый контакт мог быть неудачным. Не разобрались, не поняли друг друга. Кончилось все плачевно. Но что мешало сделать вторую попытку, третью, пятую?

— А если предположить, что каждая попытка контакта кончалась убийством? Причем, я не говорю только об официальных контактах. Я говорю о контакте вообще. Контакте между человеком и представителем другого мира.

— Но это тогда будет совсем полным бредом. Зачем? Какой смысл, скажем, мне убивать инопланетянина? Только из принципа, что хороший инопланетянин — мертвый инопланетянин?

— В том то и дело, что никакого. На первый взгляд…

Я обнаружил, что до сих пор держу в пальцах сигарету, успевшую истлеть почти до фильтра, тихо выругался, и достал новую.

— На первый?

— Именно. Если следовать вашему принципу подбора версий, то можно предположить, что земляне просто не переносят инопланетян. На дух, на вид, или по каким-то иным соображениям, но не переносят и стремятся их уничтожить. Сразу. Как только увидят.

— Глупо. Нет, честно, глупо. Простите Леня, но в такую версию очень сложно поверить. — Я усмехнулся. — Это даже на идею для фантастического рассказа не тянет, а что уж говорить о реалиях.

Он грустно улыбнулся и опять принялся крутить в руках бокал с коньяком.

— А давайте предположим, что я — представитель иной цивилизации. И как такой представитель говорю вам, что это не просто версия, а вполне реальный факт.

— Ну, давайте предположим, — усмехнулся я, — но в таком случае позвольте полюбопытствовать, чем может быть вызван интерес представителя иного разума к моей скромной персоне? Я не представитель властей, к спецслужбам не принадлежу…

— Зато вы весьма популярный писатель, участник знаменитого книжного проекта «Убей Чужого» — «Спаси Чужого», и в ваших силах изменить что-то в умах соотечественников. Например, внушить им мысль о необходимости контакта.

Я затянулся, стряхнул пепел и отхлебнул пива.

— Предположим. Интересная версия… Вопрос лишь в том, что. Спасибо… — передо мной поставили заказанный бифштекс, под грибами и сыром, окруженный ломтиками вареной картошки. Я затушил сигарету и взялся разворачивать салфетку с ножом и вилкой. — Вопрос лишь в том, что это всего лишь версия. Миф. Предположение.

— А если нет?

Я поднял глаза на Леню.

— Что — нет?

Тот спокойно, уверенно посмотрел мне в глаза.

— Если предположить, что все, что я вам сказал — чистая правда?

— И вы действительно представитель иной цивилизации. — Я снова рассмеялся. — Занятно. Право, занятно. Хотя идея взять таким образом интервью — весьма неплохая. Кстати, какое издание вы представляєте? Я считал, что знаю практически всех представителей прессы, работающих с фантастами.

— Что мне сделать, чтобы вы поверили?

А я-то уж считал, что все сюрпризы на сегодня закончены. Ан нет. Теперь еще и сумасшедший на мою голову. Я отложил в сторону вилку. Раздраженно сказал.

— Да какой из вас инопланетянин, Леня? Вы ведете себя как человек, пахнете как человек, выглядите как человек.

— Это скафандр.

— Тогда снимите его, черт возьми, и я вам поверю.

Он недоуменно посмотрел на меня.

— Прямо здесь?

— Почему нет? Докажите! — Я поймал себя на том, что издеваюсь, жестоко ехидничаю над собеседником, но остановиться уже не мог. — В противном случае все ваши слова не стоят и ломанного гроша. Все эти убийства… Бред какой-то. Зачем мне вас убивать? Я вполне мирный человек. Обещаю, что буду спокоен и мил. Давайте, доказывайте.

Леня еще раз огляделся вокруг. Вздохнул, замер и потянул руку к своей шее. Я, скептически ухмыляясь, наблюдал за тем, как его палец коснулся подбородка, нажал.

Ничего не произошло.

— Вот видите! — Я поднял руку с зажатым в ней ножом. — Все ваши слова…

В этот момент фигура напротив меня расплылась, покрылась полупрозрачной дымкой, замерцала цветами радуги, и передо мной оказался…

А этот ЗАПАХ! Невыносимый, нереальный, давящий!

А ЕГО внешний ВИД. Омерзительный! Возмущающий!

Я почувствовал, как что-то в моем сознании сдвигается. Плавится, принимает иную форму. Я уже знал: КТО сидит передо мной и ЧТО я должен делать, поскольку так было заложено в мои гены давным-давно, за сотни тысяч лет до моего рождения.

В зале наступила полная тишина. С минуту все молчали, глядя на НЕГО, лупающего огромными, отвратительными зенками.

Я, не торопясь, положил на стол нож — бессмысленную тупую железку.

Встал. Поднял высокий деревянный стул и резким рывком оторвал от него длинную, увесистую ножку.

Ведь это очень правильно, что хороший инопланетянин…

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе:

Алексей Федотов родился 21 сентября 1973 году в Саратове.

Закончил физический факультет Саратовского государственного университета по специальности «химическая физика».

Автор более пятидесяти статей в области психологии, программирования и информационной безопасности.

Первая литературная публикация состоялась в 2005 г. — фантастический рассказ «Бог по вызову», опубликованный в сборнике «Аэлита — новая волна: 2005».

В том же 2005 году получил премию за лучший короткий рассказ под названием «Финальные строчки» на фестивале фантастики Аэлита.

Рассказы публиковались в журналах и сборниках.

Петр РтищевНеодолимая броня

1

У открытого окна сидел, благодушествуя, некто Сергей Сергеевич Сухоруков. С чувством вдыхая слегка сыроватый весенний воздух, он попивал чаёк. Будучи в состоянии душевного размягчения Сергей Сергеевич жмурился, вяло дул в чашку и обжигался кипятком. В некотором отдалении в кресле важно восседал здешний дворник и хрустел сушкой так, что казалось: вот-вот на пол посыплются осколки зубов. Но дворник грыз, сопел, прихлёбывая чай, молчал и пребывал во здравии, с целёхонькими зубами. Кроме Сухорукова и дворника в комнате были мухи. Ожившие под солнцем, они лениво ползали по замутнённым окнам.

Сергей Сергеевич имел вид человека пожившего. Настало время в его жизни, когда становятся неважными мелочи быта. Оттого-то в запущенной квартире, в её обстановке, чувствовалась этакая рапсодия. Не сведущему могло показаться, что хозяин ведёт подлый образ жизни, но это было не так. Мысли его текли в правильном направлении, сообразуюсь уже с законами симфонии, что немало способствовало умеренному благополучию. Трезвость рассудка выгодно отличала его от многих прочих обитателей дома.

— Ты, Сергеич, погодь чуток, не гоношись. Чего удумал! Красота у него во-вторых. На кой ляд она мне… — и действительно, дворник выглядел так себе: изрытая оспинами красная физиономия мало у кого вызвала бы прилив приязни к этому субъекту. К тому же недельная щетина пиками торчала со щёк и подбородка, придавая законченность неприглядному виду «мастера чистоты» (так он значился в штате домоуправления).

— Именно! Здоровье, красота, а уж после нажитое добро, — отозвался Сухоруков. На минуту его вниманием овладел жилец сверху, вечно пьяненький Гаврилыч. Тщедушный тип неопределённого возраста, привязался в поисках правды к ветхой старушонке, тащившейся по своим делам неведомо куда. «Захламили, намусорили, а убирать некому, — сокрушался он. — Это же в пьяном виде и по двору не пройти!». Отведя взор от зрелища, он поворотился к дворнику и продолжил:

— Впрочем, не ясно каким способом нажитое. Гм… Вопрос! А что же первично? Без богатства, как известно, здоровья не обретёшь.

Не беседа с недотёпой завлекала его, но игра ума. В эту минуту требовалась живая душа, что приняла бы на себя накопившейся сарказм. Ещё вчера казалось, что соседи да и те, с кем волей-неволей приходилось общаться по житейским пустякам — сплошь милые люди. Даже Гаврилыч, регулярно затапливающий ему кухню, был человеком не вредным, иногда даже полезным. Теперь же запросто не решить вопроса из тех, что усложняют быт. Скуксившиеся в фальшивом участии физиономии всякого рода дельцов препятствовали тому. И только худеющий кошелёк ещё как-то улаживал обывательские беды. Оттого-то, отмечал он, дух людской мерк. Грядущее представлялось туманным, и мысль о нём терзала его.

Послышалось бульканье — что-то развеселило дворника.

— Мысли твои знаю. Не тревожься. Как говаривали в старину, мол, погоди, безумный, зелень оживится! М-м, там кто-то, хрен его знает кто, честное слово, лето возвратится.

— Юнкер Шмидт, — машинально вставил Сухоруков.

— … а посему следует тебе оставить дурость свою и заняться хозяйством. Русскому человеку предписано картошку растить и прочий овощ, а того, кто шибко задумывается, поправим. Это у каких-нибудь немцев заведено так, чтоб каждый занимался своим делом. У нас все должны делать всё. Оттого-то ничего путного и не получается. Усёк? — Свирепое лицо дворника разогнало остатки благодушия Сергея Сергеевича. Он по-новому взглянул на визави, силясь вспомнить его имя.

— Кузьмич, — тут же подсказал дворник, впиваясь в сушку. Вид у него был таков, что, казалось, будто бы всё, о чём мог подумать Сухоруков, для него не являлось секретом.

— Ты… ты кто? — выдавил из себя Сергей Сергеевич.

— Пришелец.

— А дворник кто? — поглупевшее лицо хозяина украсили вытаращенные глаза и открытый рот. Выражение испуга сменялось выражением растерянности, и снова испуг каменной маской наползал на его физиономию.

— Вот наблюдаю я вас, аборигенов, значит. Может, уже с месяц, а может, и того больше. И что же? А ничего! Пустое вы природное явление. И это очень правильно! Не хватало, чтоб бодливой корове Бог ещё и рога бы дал. Оттого-то и расселюсь я тут. Заведу отечество своё помаленьку.

— Ты, Кузьмич, случаем, не пьян? — надеялся обмануться Сергей Сергеевич.

Дворник не ответил. Он махнул рукой, и в комнате образовалась куча хлама. Появившаяся дрянь не была статична. Куча беспрестанно шевелилась, источая запахи, сопутствующие обычному мусорному контейнеру. И ещё одно обстоятельство окончательно доконало Сухорукого: мусор не касался пола. Он как бы расположился на невидимой магнитной подушке и плавал в воздухе, не нуждаясь в опоре.

— Вот она, сама квинтэссенция жизни существ думающих, — сказав это, дворник пружинисто поднялся с кресла и возлёг на хлам. Кузьмич в блаженстве закатил глаза и заухал, закряхтел от удовольствия. — Везде теперь будет так. По всей планете… Кстати, всю эту дрянь породил в течение месяца ты. Вот и в башках ваших так же — мусор один.

Сергей Сергеевич встряхнул головой, и всё вернулось на прежние места. Дворник, как ни в чём не бывало, пил чай, а мусора не было и в помине. «Привидится же такое», — мелькнуло в голове.

— Гм, Кузьмич, а ты… это… когда собственно утроился на работу? Что-то раньше я тебя не замечал.

— Так с месяц уже будет. Раньше-то я в другом месте мёл, а теперь вот перевели. Говорят, на повышение.

Охая и покряхтывая, он поднялся с насиженного места. Поставил чашку на подоконник. Кузьмич пристроил её как-то неловко, на самом краю. Казалось, что одно неосторожное движение, и она рухнет вниз, на пол, чтоб вдребезги разлететься фарфоровыми частичками. Сергей Сергеевичу стало жаль чашки, и он уже сделал было движение, чтоб обезопасить её от случайности, но в это самое время на край её села жирная муха. Она была из тех, что ползали по окну, разминая лапки. Очень неприятно было видеть, как муха заползла внутрь чашки, прикасаясь мерзкими членами там, где минуту назад были губы дворника. А, значит, возможно, когда-нибудь и он сам станет пить из этой чашки. Воображение услужливо нарисовало картину полную мерзостей. Раздумывая, он замешкался, и в следующее мгновение некая сила заставила сосуд дрогнуть. Стон вырвался из груди Сухорукова. Развязка была близка. Но, не достигнув пола, чашка застыла в воздухе.

— Встречный гравитационный поток, — донёсся до него мрачный голос. — Локальная зона турбулентного завихрения. Стоит приложить небольшое усилие и предметом можно управлять как заблагорассудится, — дворник с видимым напряжением смотрел на чашку, — но контроль теряется, если отвлечёшься.

И действительно, когда Кузьмич перевел взгляд на ошарашенного Сухорукова, чашка продолжила свой недолгий полёт. Один из осколков довольно сильно саданул под колено оторопевшего хозяина.

— Значит ты, Кузьмич, пришелец тайный. — прошептали побелевшие губы Сергея Сергеевича. — Выходит, ты поработить решил всех нас.

— А как же! Человеку не рабом быть никак нельзя. Душа у него сконструирована так, что не подчиняться он не может. Иначе заболеет он — человек-то бишь. Принять решение какое-нибудь, а то и вообще думать самостоятельно, для человека крайне вредно, ибо не свойственно его сути. Непосильное это для него бремя. Встречаются отдельные особи из тех, что пытаются мыслить, понять саму первопричину, истину бытия. Но я таких отслеживаю и нейтрализую. Зачем нарушать гармонию мира раба? Не надо её нарушать. Вот я к тебе, Сергеич, давно присматриваюсь. С одной стороны ни то ни сё, а с другой, мыслишками глупыми балуешься. Вред от того. А мне жить здесь…

Так что пойми меня правильно. Человек ты симпатичный, но шибко вредный, жить мешающий. Обязательно, понимаешь, надо присматривать за тобой, чтоб не сотворил чего, — при этих словах Кузьмич извлёк из кармана небольшую блестящую раковинку, похожую на морскую ракушку рапан. — Полезная вещица. Гляди, как она действует.

Приладив её к подлокотнику, он снова устроился в кресле. В ту же минуту фарфоровые осколки исчезли. Можно было угадать, по едва уловимому упругому ветерку, что они, расщеплённые на ионы, скрылись внутри ракушки.

— Мечта дворника! — прокомментировал Кузьмич.

— Значит, всех свободы воли лишишь, а меня так и вовсе.

— Нет её, свободы воли-то. Оттого и ответственности людишки за свои действия не чувствуют. Какая на человеке вина, коли он не волен в своих действиях? Вот у растения воля имеется, она во влечении по возбуждению проявляется. У животного — в реализации желания. Существо мыслящее выбирает в соответствии с идеей. А человек вы-брать-то ничего как раз и не в состоянии. Оттого всякая особь людская, коя способна выбирать решение, опасна. Впрочем, пустое. Чаи гонять приятственно, но пора и честь знать. Теперь за тебя, Сергеич, примемся.

Сухоруков словно пробудился. Повинуясь инстинкту самосохранения, он кинулся к ракушке. Теперь он был проворнее. Машинка, уничтожившая осколки чашки, была зажата в его руке. Он без колебаний направил её на Кузьмича, на лице которого, впервые за время их знакомства, появилось выражение удивления. Не страха, а именно удивления. Пришелец-дворник, видимо, никак не мог предположить такого вероломства со стороны Сергеича-раба. Через мгновение всё было кончено. Холодный упругий ионизированный поток устремился внутрь блестящей «рапаны».

— Особенной милости Николая Чудотворца удостоился я, — прошептал Сергей Сергеевич.

Он обессилел. Прижавшись спиною к стене Сухоруков сидел на полу и бессмысленно смотрел на опустевшее кресло. «А что если Кузьмичом дело не ограничивается? Что если этих дворников по земле шастает неизвестно сколько?». Рука машинально потянулась к ракушке.

За окном разгорался день, самый чёрный день в его жизни, а может и в жизни всего человечества. Но человечество не ведало о приближающейся катастрофе и безмятежно существовало по однажды заведённому порядку. Дух Сухорукова пал. В какой-то момент он уловил шёпот, истекающий отовсюду. Его звуки наполнили голову, как ящик заводного органчика. Обрывки фраз: «Тщета их жизни очевидна, ибо весь смысл её сводится к поиску смысла.», «Вся команда в сборе? И шкипер здесь? Хорошо.», «Какая наивность полагать, будто бы человек есть нечто большее слагаемых его органов, членов, чувств. Мирочувствие его приземлено и сводится к удовлетворению животных начал.», «А ведь штурман-то наш того, аннигилировал, и о Кузьмиче не слыхать.». Голоса эти теснили все прочие мысли. Сухоруков вскочил, заметался по комнате, и ринулся вон из неё. На кухне обнаружились пятеро неизвестных, толпившихся у окна. Все они походили своими красными, изрытыми оспинами физиономиями на исчезнувшего Кузьмича. Двое из них посасывали вонючие сигарки, источающие кислый дымок. Сатанинские голоса прекратили ему досаждать. Пятеро свирепых лиц Кузьмичей слились в единое пятно, умножив поток ненависти каждого в отдельности.

— Полагаю, этому субчику следует создать условия гипоксии, дабы помучился напоследок, — злодеи-пришельцы напялили на свои мерзкие физиономии кислородные маски.

Сухорукову показалось, что слова эти были сказаны хором, всеми Кузьмичами одновременно. Впрочем, на детали отвлекаться недосуг. Он вдруг почувствовал удушье. Лёгкая судорога пробежала по всему его телу. Перед глазами поплыло, кругом всё завертелось, ещё мгновение, и обморок овладел бы им. Но последним усилием воли он поднял руку с зажатой в ладони ракушкой, и в тут же минуту повеяло очистительным озоновым ветерком…

2

Электрический звонок несколько взбодрил Сухорукова. Тяжко вздохнув, он побрёл в прихожую. На пороге стоял чем-то встревоженный Гаврилыч. В углу его рта нервно вздрагивала потухшая папироска. Вид соседа был решителен, и Сергей Сергеевич невольно посторонился. Тем временем незваный гость прошмыгнул на кухню, втянул в себя тамошний воздух и открыл окно. Далее он проследовал в комнату, нисколько не считаясь с присутствием хозяина. Сухорукова деятельность соседа начала раздражать. Приняв хмурый вид, он сквозь зубы съехидничал:

— Ты чего это, Гаврилыч, присматриваешь место, где подтопить?

Сосед остановился. Казалось, он только теперь увидал Сухорукова. Взгляд Гаврилыча был страшен. Подумалось, что им можно пришпилить всё живое, что находилось поблизости. Сергей Сергеевич вдруг отметил, что даже жужжание мух прекратилось. Наконец он услыхал ответ:

— Во времена оны я учительствовал. Так вот, как только появлялся в моём классе человечек, названный в честь родителя, так, значит, жди сюрприза. Яблоко, как известно, от яблоньки. Это кем же надо быть, чтоб чадо обозначить собственным именем?

— Ну, ты вот что.

— Где Кузьмичи? — прервал Гаврилыч.

Сухоруков не испугался. Вопрос этот даже нисколько не удивил его. Что-то подсказывало ему, что история с пришельцами не закончилась. Странным образом он обрёл уверенность и готовность к борьбе.

— Не мной сочинены законы мышления. Вспомни простейшие модусы, Гаврилыч, или кто ты там есть на самом деле. Уж коли учительствовал, то разберешься. Если есть А, то есть и В. А есть, значит, есть и В. Но нет В, значит нет и А. Нет Кузьмичей, не было и Кузьмича.

— Не морочь голову, поганец! Да я из тебя. — Гаврилыч осёкся. И было от чего! Прямо на него была направлена смертоносная ракушка.

— Ах, вот оно что! — сосед успокоился и сел в кресло, ещё хранившее тепло зада исчезнувшего дворника. Выражение безразличия являло теперь его лицо. Оно стало походить на физиономию прежнего Гаврилыча, незлобивого выпивохи с потухшими глазами. — Надо полагать, без представления не обошлось. Дай-ка мне эту игрушку, пока дел не наворотил.

— Сиди, где сидишь, не рыпайся.

— Брось, Сергеич, этот фокус не стоит и выеденного яйца. О! Кстати помянутого, — Гаврилыч потянул носом. Из кухни пробивались запахи слегка подгорелой яичницы.

— Кузьмич! Это ты там промышляешь? — крикнул Гаврилыч.

— Угу. Штурман, говорят, аннигилировал.

— Да нет. Подагра у старухи разыгралась. Всё в порядке. Я с ней общался с полчаса назад.

Через минуту появился Кузьмич со сковородой в руке. Подложив на подоконник дощечку, он примостил её туда же, где не так давно ставил чашку. Вскоре послышалось шумное чавканье, прерываемое сопением. Насытившись, Кузьмич собрал остатки жира корочкой хлеба, прикрыл в блаженстве глаза, и кинул благоухающий кусочек в рот. Прожевав, заметил:

— Процесс поглощения пищи поставлен здесь правильно.

— Это до тех пор, пока поджелудочная железа работает, — усомнился Гаврилыч.

— А где же остальные? — нашёл нужным вмешаться в разговор Сергей Сергеевич.

— Сие тебя не касаемо, — отрезал Кузьмич.

— Что значит: не касаемо? — Сухорукова роль статиста в продолжающемся бедламе не устраивала. — Ходят тут разные, объедают, душу тревожат, и — не касаемо.

Он решительно направил рапану на Кузьмича. Но ожидаемого ветерка не последовало. Дворник, ухмыляясь, смотрел на потуги обречённого человечества, вытирая рот широкой ладонью. Откуда было знать Сергеичу, что число фокусов конечно?

В это время в комнату втащилась старуха. Сергей Сергеевич узнал её. Это у неё допытывался Гаврилыч о тех способах моциона, при которых вред здоровью учинить нельзя. Старуха остановилась посреди комнаты. В руке она держала авоську, доверху набитую порожними бутылками и сплющенными банками из-под пива.

— Забавляетесь! А ведомо ли вам, обормоты, что мы раскрыты?

— Кем это?

— Им! — дрожащий крючковатый старухин палец указал на Сергея Сергеевича. — Вот этим вот!

— Так это чепуха, — махнул рукой Гаврилыч.

— Кабы так! Пока Кузьмич, и вся его шайка тут аннигиляцией практиковали, все мои штурманские причиндалы улетучились. Последние мои расчёты восстановлению не подлежат.

— Заново считай, — подал реплику Кузьмич.

— Нечем считать! Вы что же это, не заметили ещё, как мы сильно поглупели за последнее время. Наш интеллектуальный уровень стремительно падает, сравниваясь с уровнем этих, — её палец вновь показал на Сухорукова. — Сверхвозможности утрачиваются. Позавчера я ещё левитацией не манкировала на сон грядущий, ныне — как колода старая, волочусь еле-еле. Мы превращаемся в банальнейших аборигенов. Надо было раньше учесть закон здешний: всякое сборище постепенно снижает свой нравственный и умственный уровень до самого паршивого индивида, стоит ему только появится. Слившись с ними, мы тем самым обрекли себя быть такими же. А кто есть они? Такая вот броня однако…

— Не пыли! Смотри-ка, — Кузьмич махнул рукой. Прошла минута, но чего-то ожидаемого не происходило. — А где мусор? — ошалело вопросил он.

— То-то и оно: где? Думается мне, что век коротать тут придётся. Тебе, Кузьмич, дворником, тебе, Гаврилыч, забулдыгой здешним, а мне, старухой подагрической. Вот такая нам жизнь уготована.

Раздался топот множества ног. В комнату влетели пятеро Кузьмичей. Один из них был с завязанными глазами и с торчащей ватой из ушей.

— Он ещё может воспользоваться аварийным каналом! — раздался крик. — Мы закрыли ему пути к познанию. Скорее!!

Произошёл переполох. Толпа сгрудилась и самым непонятным образом Сергей Сергеевич Сухоруков остался один. Будто бы и не было смертельной угрозы, что ещё минуту назад нависала над миром. Сергей Сергеевич вдруг почувствовал, как ноги подогнулись в коленях, и устоять он уже не мог. Обессиленный, он опустился на пол. Окинув взглядом ещё в большей степени разыгравшуюся в квартире «рапсодию», он обнаружил в пепельнице груду окурков папирос «Север» и тоненьких сигарок. На подоконнике остывала сковорода, и ленивые мухи продолжали по стеклу свой весенний променад. Состояние утерянного благодушия возвращалось, и захотелось чаю.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Петр Николаевич Ртищев родился в 1959 году в городе Красноярске в семье военного (поэтому пришлось пожить в разных районах бывшего СССР — от Крыма до Омска). Высшее образование получил в Московском Электротехническом институте связи; кандидат технических наук. Четыре года отслужил в рядах ВС СССР; работал мастером (затем начальником участка) по строительству линейных сооружений городской телефонной сети, начальником цеха связи тропосферной связи на полуострове Ямал, инженером в НИИ им. Курчатова и др. С 1991 года руководит рядом малых предприятий в сфере проектирования и строительства коммуникаций.

В 2005 году вышла книга прозы «Блуждающие во мраке» (в соавторстве с В. Бондарчиком). Рассказы П. Ртищева «Воронка Хроноса», «Несостоявшийся вычислитель», «Шпионское нашествие», «Таганрогская загадка», «Заблудившийся крик Атлантиды» публиковались в журнале «Знание-сила» и в литературном приложении «Знание-сила: Фантастика».

Николай ГуданецПо требованию заказчика

О Боже, дай мне исходные коды Вселенной и хороший дебаггер!

Молитва программиста

— Желаю здравствовать, шеф, — программист чинно примостился на краешке кресла. Напротив него за письменным столом восседало грузное пучеглазое существо, сплошь из бородавок и складок. «Сволочь», — подумал программист. — «Занудливая жадная сволочь, чтоб тебе лопнуть».

— Ну, закончен бета-тест на ту твою игру, — хмуро пробурчал шеф. — Трехмерная стратегия цивилизаций, четыре расы, и все такое.

Он сделал выразительную паузу, отчего собеседник, увешанный модными амулетами сухощавый и голенастый субъект, настороженно встопорщил щетинки на головогруди.

«Бестолочь», — подумал шеф. — «Ленивая и тупая бестолочь. Зато амбиций, как грязи в луже».

— Нашли очень много недочетов, — продолжил он. — Крупных и мелких, всяких. Очень много.

— А например?

— Например, две из девяти планет вращаются вокруг оси в обратном направлении.

— Ну, да, знаю, четвертая и седьмая. Я проверял коды, везде одинаковый алгоритм вращения. Это какой-то глюк у компилятора вылез.

— Для таких оказий существуют дебаггеры, — наставительно изрек шеф.

— Вы же сами говорили, где начинаются компьютеры, там кончается логика. Отладку я делал, конечно же, делал, не помогло. Да и что тут такого? Сущая мелочь, ни на что не влияет. Они все необитаемые, кроме третьей.

«Наглый врун», — подумал шеф.

«Буквоед поганый», — подумал программист. — «Ты что думал, я за мизерное жалованье буду вылизывать каждую чепуховину?»

— Вот из-за таких мелочей нам потом выставляют претензии с неустойкой, — шеф раздраженно поскреб столешницу коготком. — Дальше. У всех планет перекошена ось, от трех градусов до ста двадцати семи. Дурацкий разнобой какой-то.

— Да какая разница, кто в это будет вникать?

— Заказчик. Он может сказать, что это халтура, и будет прав.

Из складок хламиды программист извлек портативный компьютер и углубился в поиски.

— А мы ему покажем… его техническое задание… с его собственноручной подписью… — забормотал он. — Ага, вот. Пункт сорок третий. «Желательно максимальное разнообразие во всем».

— Но меру тоже надо соблюдать. Вон у третьей, обитаемой планеты перекос оси аж на 23 градуса. Получается, там на одной и той же широте то пекло, то холодрыга.

— Вот-вот, оно самое. Максимальное разнообразие. Требование заказчика. Кстати, я с ним даже консультировался, показывал фрагменты, и они ему очень понравились.

— А вот это чтоб в последний раз было! — рявкнул шеф. — Никогда не показывай этим придуркам недоделанное, понял?! Ни-ког-да. Опыта у тебя еще маловато.

— Ладно, больше не буду, — программист сник, бесцельно теребя крохотное компьютерное стило. — Но мне важно было уяснить его подход. Он придираться к мелочам не будет. Для него главное, чтоб красивый дизайн, а пустяки побоку.

— Ну, дизайн получился неплохо, это да, — признал шеф. — Тут мы не подкачали. Однако у этой планеты в полярных областях выходит полная несуразица. Полгода ночь, полгода день. Как с этим глюком быть, а?

— Да все равно там никто почти не живет. И заказчику на это плевать, точно вам говорю.

— Ты уверен?

— На все сто восемь.

— Ну, смотри. Под твою ответственность. Кстати о планетах. Зачем их такая уйма, притом необитаемых? Хватило бы полудюжины.

— Э, да там хитрый алгоритм, — оживился программист. — Кстати, это идея самого заказчика, особый пункт техзадания, девятьсот восьмой, как сейчас помню. Судьбы и характер персонажей определяются взаимным положением планет. С этим вот алгоритмом я ковырялся больше всего, но получилось лихо.

— Не проще ли было снять гамму с генератора псевдослучайных чисел? — фыркнул шеф.

— Я это поначалу и предлагал, но заказчик уперся. Он не любит тривиальных решений. Хочет, чтобы все было гармонично, возвышенно и еще таинственно. Ну, я и сделал, протестировал, алгоритм работает отлично.

— Ну-ну. Ладно, теперь о спрайтах. Какие-то они малахольные.

Ни когтей, ни клыков, бегают плохо… Бледное впечатление производят, короче говоря.

— Так, минуточку, сейчас найду. — программист возился с компьютером. — Пожалуйста, техзадание, пункт девятьсот шестой. Цитирую. «Персонажи игры должны быть созданы по образу и подобию заказчика». А он из расы приматов.

— Самая противная раса во всем универсуме. — задумчиво проворчал шеф. — Впрочем, я этого не говорил.

— Чего вы не говорили? Я ничего не слышал. И вообще я инспекцию терпимости на хвосте вертел.

— А я и этого не слышал. Ладно, дальше. У каждого спрайта примерно килограмм мозгов, не многовато ли? Ведь они мозгами практически не пользуются, коэффициент загрузки в среднем процентов десять. Нелепица получается.

— О, тут хитрая штука! — программист просиял. — Я пробовал несколько режимов. Если они все начинают шевелить мозгами, получается полная неразбериха. Просто каша вместо нормальной игры. А так мыслят лишь немногие, но к ним никто особо так не прислушивается. Зато иногда кто-нибудь придумывает новую пакость или смертоносную шнягу, вроде расщепления атома. Тогда игра идет как по маслу. Так что тут все нормально.

— Но у твоих спрайтов приоритеты процессов расставлены криво! Половой инстинкт безусловно доминирует над интеллектом. Ты хоть представляешь, какая там начнется похабень и неразбериха?

— Не моя забота. Это по требованию заказчика, пункт тыща сто пятнадцатый техзадания, выполнен в точности.

— Погоди-погоди, — обескураженно помотал бородавчатой головой шеф. — Я же не помню эти пункты назубок. Там что, действительно так написано? Ты не путаешь?

— Нет. Хотите прочесть?

— Нет, я тебе верю. Еще в отчете о бета-тестировании отмечено, что ты явно переборщил с эгоизмом и агрессивностью персонажей.

— Опять не ко мне претензии! — отмахнулся программист. — Все тот же пункт девятьсот шестой, «по образу и подобию заказчика». А к техзаданию приложен индекс психотипа этого задрыги. И я сделал спрайты по образу и подобию, тютелька в тютельку. Дайте другого заказчика и ТЗ, сделаю иначе.

— Если бы ты еще программировал так же лихо, как выкручиваешься. — с ехидцей поддел шеф.

— Обижаете. Игра получилась, заказчику вроде нравится.

— Он готовую разве опробовал?

— Нет. Кой-какие демо, фрагменты, скриншоты видел.

— То-то и оно. У тестеров есть претензии к геймплею. В основной части игры у тебя явно доминирует одна раса, верно?

— Да, белая.

— А потом она теряет лидерство, ее начинают шугать и цукать все, кому не лень, особенно желтые и черные. Не слишком правдоподобно.

— Зато привносит интригу и элемент неожиданности. В ТЗ насчет лидерства ничего не прописано. А когда я спросил заказчика, он мне сказал, что ему пофигу, он просто хочет оттянуться и приколоться, но чтоб красиво было.

— Что, так вот он и сказал?

— Примерно так. В таком смысле.

— Н-ну-у, раз так…. — шеф немного поразмыслил. — Тогда не будем застревать на мелочах. Остался один серьезный недочет.

Повисла пауза, программист поерзал в кресле.

— Какой такой недочет?

— В игре изначально нет религий. Где ж это видано, чтоб стратегия цивилизаций шла вообще без борьбы вероисповеданий? — насупился шеф.

— Да будут религии, будут. Не сомневайтесь. Их спрайты сами себе соорудят.

— Это какой пункт техзадания? Напомни-ка.

— Ну, честно говоря, разработать религии я просто не успел. Как-то путного ничего не пришло на ум. А из чужих игр брать опасно: если нарушим авторские права, до конца жизни с исками не расплатимся.

— Хорошо, хоть это ты понимаешь. Но интересная цивилизация немыслима без добротной, оригинальной и хорошо протестированной религии, — шеф наставительно постучал когтем по столу. — Не-мы-сли-ма. Заруби себе на носу.

— А заказчик ничего не имеет против того, чтобы спрайты сами занимались богоискательством. Он говорит, лишь бы в конце концов они пришли к монотеизму и обожествили игрока.

— Да ты хоть представляешь себе, какую доморощенную хрень и чушь они нагородят? Вместо полноценной религии?

— И то верно. — программист задумался, корпея над календариком своего компьютера. — Значит, так, разработать четыре оригинальных религии, закодировать, ну, протестировать хоть как-то. Вот! К малому новолунию успею. Если дадите кого на подмогу, еще быстрее управлюсь.

— Нет никого тебе на подмогу, все загружены по самую макушку. И времени не осталось. Согласно договору, завтра срок сдачи готовой игры! Забыл?!

Выпученные маслянистые глаза побагровевшего шефа сурово вперились в фасетчатые глазенки посеревшего программиста. Наконец тот виновато опустил взгляд и промямлил:

— А может, сдадим как есть?.. Попробуем, а?

Повисло долгое напряженное молчание.

«Сволочь», — думал программист. — «Придирается почем зря, чтобы зарплату не повышать».

«Бестолочь», — думал шеф. — «Выгнать бы его и взять опытного, хорошего спеца. Да только такой запросит жалованье вдвое больше. А этот пока вкалывает за сущие гроши».

— Слушай, наш заказчик, как бишь его… — наконец молвил шеф.

— Адонай Саваоф ака Яхве.

— Он действительно такой — без особых претензий?

— По моему впечатлению, раздолбай и приколист. Все зудел насчет разнообразия и красивого дизайна. В остальное, думаю, он вникать просто не будет. Между нами говоря, у него вроде мозги слегка набекрень. Хотя это не мое, конечно, дело.

— Вот именно. Слегка набекрень или совсем, нас не интересует. Лишь бы работу оплатил и не имел потом претензий.

— Да его уболтать легко, — сообщил приободрившийся программист. — Тупой, как все приматы. И жутко падок на лесть. Я когда похвалил его идею зодиакального алгоритма, он прямо до потолка прыгал от радости.

— Ну что ж, попробуем сдать так, без переделок.

— Говорю вам, для него главное дизайн. А дизайн там отличный, верно?

— Верно. Особенно финальная сцена удалась. Очень жестокая, но грандиозная и красивая. Незабываемый финал.

— Я ее скриншоты Саваофу показывал, и он одобрил. Сказанул, дескать, так им и надо, этим паршивцам; дословно не припомню, но что-то вроде того. У него точно с мозгами не все в порядке, шеф.

— Ладно. Это его проблемы. Можешь идти… Ну, иди, свободен, чего стоишь?

— Я что сказать хотел, шеф… — промямлил программист. — Вы не могли бы мне жалованье немножко прибавить? Дороговизна нынче жуткая, сами знаете. Вон, только что подорожал очищенный воздух, аж на восемнадцать процентов. Не говоря про все остальное.

«А за марку неразбодяженной кислоты уже дерут полуторную цену», — мысленно добавил он.

Шеф откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул.

«Да тебе сколько ни плати, все спустишь на галлюциногены», — подумал он.

«Толку нет просить. Этот урод за каждый грош удавится», — понял программист.

— Ну что ж, ты все-таки много потрудился над этой игрой. Если у Саваофа действительно не будет к ней претензий, получишь премиальные. Для начала так. Остальное потом обсудим. Мягкой тебе травы.

— Ласковой вам воды, шеф, — пробурчал программист и вышел за дверь.

В ожидании, пока кабинетный бассейн наполнится свежей водой для вечернего омовения, шеф стоял у окна и наблюдал за улицей, озаренной зыбким светом двух багровых лун. Там, внизу, голенастая нескладная фигурка, распустив трепещущие прозрачные крылышки, поскакала к ближайшему притону.

Странная, забавная прыгучая раса. С детства они мечтают программировать игры, создавать миры и невиданных существ, долго учатся, истово трудятся, подхлестывают воображение наркотиками, а в конце концов быстро сжигают свою жизнь дотла.

Шеф задумчиво почесывал зудящую пересохшую кожу на груди.

Впрочем, без программистов немыслим такой респектабельный бизнес, как разработка полномасштабных натурных игр, а тем более — эксклюзивных, на заказ. Не только в деньгах дело, заработок — штука вторичная, важнее престиж. Всякий раз надеешься, что получится немеркнущий блистательный шедевр. Но тупое упрямство заказчиков, помноженное на безалаберность программистов, дает в итоге полнейшую ересь и дребедень.

Вспомнилась вдруг дурацкая фраза из школьного учебника топометрии: «Представьте себе пространство из трех измерений, с длиной, шириной и высотой, но без глуботы и бокоты». Сколько он ни старался, ему не удавалось вообразить эдакое. Впрочем, программисты это умеют.

Страшно подумать, какие полчища жалких трехмерных уродцев населяют необозримые виртуальные пространства. Они не ведают ничего о проклятой спешке и тягомотной текучке, о сбоях компилятора, о непредвиденных вывертах алгоритмов, о ляпсусах и опечатках в коде, о кошмарных фантазиях, вырастающих из сухих строчек технического задания в изъеденном наркотиками мозгу полуголодного программиста.

Бедные игровые спрайты, надо полагать, никто и ни за какие коврижки не согласился бы очутиться в их шкуре. Впрочем, в бизнесе недопустимы сентименты.

С утра надо будет выслать готовую игру и счет-фактуру этому, как его… дурацкое имечко… Саваофу.

Прежде, чем погрузиться в бассейн, шеф вздохнул и покосился на украшавший стену кабинета рекламный плакат собственной фирмы. Слоган гласил: «Почувствуй себя Богом!»

⠀⠀ ⠀⠀

В канун малого новолуния взъерошенный и радостный программист ворвался в кабинет шефа.

— Ну, что распорхался?! — сурово пробурчал тот.

— Насколько я помню, в нашем договоре имеется один вкусный пунктик. Если я нахожу для фирмы нового клиента, мне причитается процент со сделки, так ведь?

— Верно.

— Ну так вот. Все в порядке, игру переделывать не надо!

— Разве Саваоф отказался от своих претензий?

— Да пошел бы он в сухую степь со своими дурацкими придирками! Ламер бесхвостый! Шеф, я вчера познакомился с одним фанатом стратегий, — затараторил программист. — Он, кстати, знает того придурка Саваофа как облупленного. Но правильный парень, башка на месте и денег навалом. А главное. Он наслышан об игре, которую забраковал Саваоф, и готов ее купить! Без переделок и за ту же цену!

— Хм. Хорошая новость, если он не шутит.

— Да какие там шутки! Шеф, можете выставлять счет прямо сейчас. Клиента зовут Ялдаваоф Люцифер ака Ариман. И не забудьте, мне причитается 6,66 процента.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Прозаик, поэт, эссеист и редактор Николай Гуданец родился в 1957 году в Риге (Латвия), где живет и по сей день. Окончил филологический факультет Латвийского университета им. П. Стучки. Сменил множество профессий: был бетонщиком, кочегаром, контролером ОТК, учителем, редактором в издательствах, выпусках литературный журнал.

Как писатель-фантаст дебютировал в 1982 году. Публиковался в сборниках, в литературных журналах. Автор книг НФ-прозы «Покинутые во Вселенной» (1990), «Опасный груз» (1996), «Планета на которой убивают» (1996), «Полигон» (1997), а так же нескольких поэтических сборников.

Ефим ГамаюновПохититель снов

Келеб прислушался. Тварь, что охотилась за ним — она была где-то неподалеку, совсем рядом, ждала, дышала смрадным дыханием…

СТОП.

Так нельзя. Здесь так нельзя.

Келеб закрыл глаза, медленно вдохнул, выдохнул. Все — видимость, все здесь не более, чем игры его воображения. Все здесь — сон.

И все здесь абсолютно реально.

Он вдохнул-выдохнул.

Это всего лишь зверь, большой, страшный, жаждущий убивать. Зверь. Келеб уже сталкивался с такими — пугающими, опасными, смертельными. И выжил. Выживет и сейчас.

Он протянул руку, пальцы сомкнулись на шершавой рукояти сабли. Клинок чуть свистнул, выскользнув из ножен.

Келеб про себя усмехнулся — «свистнул». Когда Тери Сооб первый раз привел его сюда, тут стояла мертвая тишина.

«Тут есть все, но нет ничего, — сказал Тери тогда. — Все, что нужно. Ничего, кроме того, о чем ты думаешь. Жить здесь — надо учиться».

С тех пор возникли Белый луг, Фиолетовый лес, Синяя река, Зеленое всхолмье… Появились звуки, запахи, растения, животные.

Существовать и перемещаться стало проще, жить стало сложнее.

Тварь метнулась между деревьями, показавшись всего на миг. Быстра. Келебу показалось, что она передвигается на двух ногах, стало быть, передние конечности свободны. Смертельно свободны.

Просто зверь.

Келеб осторожно двинулся вперед. Он готов, все чувства обострены, сабля реальна, как, пожалуй, никогда ранее. Он готов. Зверь охотится на него — прекрасно. А он охотится на зверя.

Деревья Фиолетового леса, не похожие ни на одно из Старого мира, тихо шелестели своими необыкновенными листьями.

Где ты? Ау.

Келеб достал из-за пазухи ловушку и повесил на плечо. Потом он вытащил сеть.

Шу-у-у-у-у! С шумом из предлеска выпорхнула стая птиц.

И тут же тварь атаковала.

Она была дьявольски быстра! И чертовски ловка. Пара прыжков, и она оказалась в трех шагах, Келеб при желании смог бы дотянуться до нее в длинном выпаде.

Но стремительность зверя и ужасный облик (Келеб вздрогнул) на удар сердца заставили его замереть. Всего удар! Черное, лоснящееся хитиновым блеском тело твари, грациозно и пугающе покачивающееся на суставчатых ногах, небольшая сплюснутая с боков голова…

Он выбросил вперед руку, кидая сеть. Тварь проворно отскочила — сеть, не распустившись, упала в траву.

Тварь открыла пасть, и оглушающие трескуче-булькающие звуки заставили волосы Келеба встать дыбом.

Келеб сорвал с плеча ловушку, прыгнул к твари и взмахнул саблей. Та к его удивлению не стала уворачиваться. Вместо этого Келеб скорее почувствовал, чем увидел, — выкинутая в его сторону когтистая лапа, едва не коснувшись тела, зацепилась за накидку. Послышался треск рвущейся материи. Келеб спешно нанес удар саблей справа, а слева кинул ловушку.

На сей раз снасть упала прямо в ноги чудища («Ай как плохо, — подумал Келеб, — я уже называю зверя чудищем»), раскрылась, и заготовленные впрок запасы энергии вмиг оплели зверя, лишая возможности двигаться и убивать. Словно толстые канаты. Впрочем, Келеб и видел, как тело твари разом оказалось спеленутым коконом из прочных веревок.

Все видимость. Все реально.

Не теряя времени, Келеб подбежал к упавшему зверю и взмахнул саблей. Убить, тварь необходимо убить!

— Остановись, майнаор!

От нахлынувшего ужаса мышцы Келеба показались ему сделанными из дерева, до того они стали непослушны. Этого не могло быть! Звери не разговаривают! Здесь никто не разговаривает, кроме него!

— Остановись! — повторила тварь.

Келеб заворожено смотрел, как плыл образ зверя, уходил черный блеск, как проглядывало сквозь ужасные чуждые черты нечто человеческое.

— Мы с тобой одинаковы, ведь так? Ты пришел за едой, я пришел за едой, но нам нечего делить, майнаор.

— Что ты такое? — спросил Келеб, и сам удивился, как глухо и неестественно звучит его голос.

— Я такой же, как ты, мы одинаковы! Я охочусь, и ты охотишься. Но людей много, что нам делить, майнаор? Отпусти меня, отпусти.

Келеб отступил на шаг, голова его шла кругом. Что делать? Он ничего не понимал. Ясно было одно — отпускать тварь нельзя. Тогда что?

Клетка! Правда, уйдет вся энергия. Хотя, может, и к лучшему. Он уйдет в старый мир, подумает и вернется, когда будет знать, что делать. Да, клетка.

Он вытряхнул все, что оставалось за пазухой: две ловушки, кусок хлеба, сыр, бутылка воды, и все. Мало. Может, оставить саблю? Нет, в клинок чересчур много вложено, трудно будет создать второй такой же. Ах, где-то должна лежать сеть. Она же не раскрылась. Из сети выйдет отличная клетка.

Келеб, стараясь не слушать голос твари, быстро отыскал свою снасть, бросил в кучку к остальным вещам.

Теперь сложно.

Он посмотрел на брошенный багаж. Посмотрел и заставил увидеть не хлеб и сыр, а чуть светящийся желтый шар. А теперь — толстые металлические прутья!

… Наверное, он все же подсознательно ждал продолжения неестественности странных событий. Келеб услышал шорох и ничком бросился на землю. Это спасло его. Келеб отмахнулся саблей, которую так и не убрал в ножны, вскочил, выделывая клинком замысловатые движения — нечто вроде веерной защиты, как он надеялся.

Зверь сбежал! Тварь разорвала путы, попыталась убить его и исчезла!

Где она? Где?!

— Мы еще увидимся, человек! — голос долетел из леса. — Я выпью тебя!

Келеб снова почувствовал себя растерянным и испуганным. Клетка, так и не завершенная, медленно таяла — энергия рассеивалась, не успев закрепиться в форме. Скоро придет усталость. Преследовать тварь он больше не мог. Пора было уходить в старый мир, пора домой.

Келеб, настороженно вглядываясь в сиреневую мглу, клубящуюся под кронами Фиолетового леса, стал отступать, а отойдя на полсотни шагов, развернулся и заспешил к кажущейся далекой Синей реке — там он оставил открытый Портал в абсолютно нереальный здесь Лос-Анджелес.

⠀⠀ ⠀⠀

Когда дверь захлопнулась, Рой, высокий шатен, с намечающимся брюшком и залысинами, который носил контактные линзы и коротко стригся, откинулся в кресле, распустил узел галстука и открыл «Колу». Разговор был нелегкий. Трудно говорить «невозможно», когда от тебя и ждут невозможного. Вежливый отказ — все равно отказ. Но. Последнее путешествие принесло очень много вопросов, которые требовали немедленного рассмотрения. Даже недавний телефонный разговор с миссис Лендж, ее радость, благодарность. Рой знал: случилось нечто необъяснимое, и о благополучном завершении думать рано. «Мы еще увидимся! Я выпью тебя!» Рой зябко поежился. Где ты теперь, Тери Сооб, как же сейчас необходим твой совет?

Рой посмотрел на фото. Стив Джайлс — Тери Сооб, его приемный отец. Умер от кровоизлияния в мозг девять месяцев назад. Предпоследний охотник за снами.

Без четверти пять. Можно закрываться, на сегодня «из старых» все равно больше никого не записано, а браться за новые заказы Рой не хотел.

Не хотел? Он боялся! Тери Сооб говорил, что в мир, созданный охотниками, не было входа непосвященному — «не охотнику». Но он ошибался. Нечто смогло проникнуть туда. И нечто сказало: «Я выпью тебя!»

Рой прошелся до двери, запер ее на замок. Все, салон «Прорицатель» закрылся. Предсказывание будущего, снятие порчи, избавление от кошмаров — все завтра. Или послезавтра. Рой вернулся, сел за стол; ноутбук пикнул, включаясь. Разумеется, раньше за информацией человек пошел бы в библиотеку. Теперь есть Интернет. Рой дождался, когда система загрузится, щелкнул по ярлыку Интернета, а затем браузера.

Когда «Гугл» предложил ввести слово или фразу для поиска, Рой признался самому себе, что давно не испытывал подобного трепета. Он ввел: «майнаор», секунду выждал (словно решаясь) и нажал «Поиск».

«На Ваш запрос не найдено ни одного совпадения».

Рой выдохнул и почувствовал предательские мурашки на спине. Становилось все более пугающе, в чем не хотелось признаваться даже себе. Может быть, он неправильно ввел чертово слово? Рой попробовал комбинировать буквы. «Гугл» исправно отвечал отказом.

Что же, ладно. Рой достал из стола маленькую бутылку «Джека Даниэлса», глотнул и принялся рыскать по оккультным сайтам, которых поисковик нашел ему немеренно.

Сколько прошло времени: час, три? Он точно сказал бы только потом, взглянув на часы и обнаружив, что за окном темно.

Сайт был посвящен снам, путешествиям в астрал и «жизни после смерти». Много ли таких же он уже просмотрел? Со счета Рой сбился точно.

«Путешествие в мир кошмаров».

Рой подвел курсор и щелкнул мышкой.

«Этот сайт закрытого типа. Для его посещения требуется ввести имя и пароль».

Вот дьявол! Рой откинулся на спинку стула. Неужели обязательно становиться хакером, чтобы найти то, что нужно? Он уже направил было курсор к крестику в углу, намереваясь закрыть страницу, как…

Что это?

В самом низу примостились всего две буквы, это были. «ТС»! Тери Сооб?!

От волнения лицо покрылось мелкими капельками пота. Просто буквы? А вдруг?! Рой подвел стрелочку курсора и нажал на кнопку мыши.

«Введите имя и пароль».

Да что же это такое?!

Хотя…

Рой поспешно ввел в «Имя» — Тери, в «Пароль» — Сооб.

«Введите имя и пароль».

А если так.

«Введите имя и пароль».

«Имя» — Стив Джайлс.

«Пароль» — Тери Сооб.

…С экрана на Роя смотрел его приемный отец. Это фото Рой хорошо знал. Такое же стояло сейчас на столе.

«Здравствуй, мой мальчик!

Надеюсь, что у тебя все хорошо, хотя если ты попал на эту страницу, мне кажется, у тебя проблемы.»

Отец, ты прав, как всегда! Рой понял, что соскучился по Стиву, сильно, до слез.

«Я специально разместил ссылки на нее на многих спецсайтах. Ну, ты понимаешь. Я так думаю, что если тебе будет нужно, ты попадешь сюда, ведь ты всегда был сообразительным парнем.

Не буду отвлекать тебя, хотя признаться, хочу сказать тебе много из того, что не успел. Если ты покопаешься в моих вещах, то найдешь несколько дисков — там я «оторвался». Читай, там все тебе (кстати: там есть подсказка, как разыскать эту страничку, на случай, да просто на всякий случай).

Прошу тебя об одном. Если ты знаешь, ЧТО ищешь, то прочитай только это, остальное постарайся не читать. Мне кажется, эти знания повредили мне, повредят и тебе. «Ничего, кроме того, о чем ты думаешь». И лучше, если кое о чем ты думать не будешь!

Ты всегда был хорошим сыном, не подводи меня сейчас.

Целую тебя, мой мальчик. Храни тебя Бог.

Твой отец, Стив Джайлс».

Рой не сразу понял, что ниже идут ссылки на информацию. Он читал, перечитывал и снова читал слова Стива. «Как же тебя не хватает, отец!» Лишь спустя некоторое время он поднял фото и текст вверх и…

«Амерда».

«Алтарь Вра».

Рой быстро потянул ссылки вверх. Раз отец просил, он сделает так. «М».

Сердце екнуло.

«Майнаор».

Рой кликнул, переходя на другую страницу, принялся читать.

«Я надеюсь, ты никогда не прочтешь этот раздел. Это слово трудно услышать где-либо. Я надеюсь также, если ты читаешь сейчас эти строки, то оно попалось тебе случайно в одной из старинных книг (я сам не верю, что хоть одна сохранилась, но допускаю всякое). Все же я пишу эти строки с верой, что ты никогда их не прочтешь.

Как ты уже знаешь, есть Места людей и Места чужие…»

Синяя река, Белый луг, Зеленое всхолмье — там, в Мире, были области людские. Поляна, ручей, косогор, кусты — все это были люди, энергетическое их отражение. Вернее, это то, как охотники видят все здесь, как воспринимают, подстраивая неведомую реальность под свое восприятие. Настроившись на человека, можно было отыскать место, где все было создано его энергетикой: пятачок травы, дерево или целый овраг — все, что угодно. Там бродили звери — хорошие и не очень. Маленькие, большие, похожие на земных и совсем не похожие. Сгустки энергии, они приходили из Фиолетового леса. Чем был сам лес? Рой знал, что его создала не людская энергия.

«… Дай Бог, ты никогда не столкнешься с тем, что приходит из чужих мест. Не со зверьми.»

Охотники охотились на зверей. Все просто: человека мучили кошмары. Когда за дело брался охотник, он знал — зверь бродит по местам этого человека: темный, злой. Ходит и отбирает энергию. Значит, зверя нужно уничтожить. Обычное дело.

Им заказывали и хорошие сны. Тогда приходилось идти в Фиолетовый лес и ловить зверя. Какого-нибудь белого и пушистого. Проще, конечно, было поймать зверушку на лугу или в Зеленых холмах, но тогда у кого-то исчезал сон: добрый, хороший, светлый сон. А у охотников, как рассказывал Рою его отец, был «кодекс чести»: не охотиться на хорошие сны в людских областях, для этого были чащобы Фиолетового леса.

Поймать в лесу можно было любого зверя — любой сон. Светлый, радостный, «вещий». У охотников была даже своя легенда — о Лунном Единороге, сне, что был способен излечить от любой болезни. Наверное, всегда думал Рой, обычная легенда, ему никогда не попадался даже старый след Единорога.

«… Эти твари многим опаснее, многим страшнее, многим необъяснимее и непонятнее. Я счастлив, что мне не пришлось столкнутся с ними, и тому, кто привел меня в мир охотников, тоже, но…»

Под фиолетовыми кронами бродило много зверей, и большинство из них были хищниками: яростными, кровожадными, приносящими кошмары. Каждый раз, вступая в лес, охотник подвергался большой опасности. Сколько их пропало в сиреневых тенях буреломов Фиолетового леса?

«… старые книги (не ищи — они наверняка уже превратились в пыль) охотников рассказывают о таких тварях, что живут в не людских местах, хотя ходят среди людей. Имя им — майнаоры, они питаются энергией людей, живут за счет нас. Суть их — вампиры, сосущие жизненные силы и выпивающие людей иногда досуха. Избрав себе жертву, они не останавливаются. Поселившись в Месте, они убивают его. Слыхал ли ты об умерших во сне?

Мой тебе совет, сын. Если тебе попадется даже след майнаора — беги из Мира, беги навсегда! Я не могу дать тебе другого — я не знаю, как бороться с этими тварями, не знаю, можно ли их победить».

Рой дочитал до конца и потрясенно смотрел в монитор, не видя более слов. Он нашел, что искал, он нашел даже больше, чем искал.

Но разъяснения, что он нашел, были во сто крат страшнее, чем прежняя неизвестность.

Рой допил остатки «Джека Даниэлса» и достал вторую бутылку.

⠀⠀ ⠀⠀

Следующие дни Рой был занят тем, что разбирал старые коробки в подвале. Что он искал? Диски с записями отца? Он нашел их почти сразу. Тогда что? Он и сам не знал. Надо было себя чем-то занять, отвлечься. Автоответчик в конторе исправно сообщал, что Рой временно отсутствует и, конечно, перезвонит, как только появится.

Он аккуратно сложил стопки тетрадей со старыми записями (чего? — он уже не помнил), заклеил ящик скотчем и поставил его на место — рядом с такими же серыми коробками.

Нет, так не годится! Надо съездить к Луису, выпить с ним пива, посмотреть футбол или бокс. Или самому напиться в ближайшем баре, или сходить в кино?

Рой отер руки о штаны, выключил свет и полез по лестнице наверх. Он переоделся, взял ключи от «чероки» и открыл дверь.

На пороге стояла миссис Кларсисса Лендж.

Рой молча кивнул.

Бледность лица миссис Лендж сказала ему о многом. Он уже знал, зачем она здесь.

— Оно вернулось, — тихо сказала женщина. — И стало еще хуже. Моя дочь тоже видит это.

Решится всегда тяжело. Это потом, когда выбор сделан, можно удивляться, почему так долго думалось. Рой сидел в кресле. То, что он намеревался сделать сегодня, было сродни самоубийству. Как прыжок в пропасть — есть ли шанс выжить? Даже самый мизерный?

Неделю Рой навещал мир с одной только целью — у Портала он складывал запасы энергии: там они выглядели как хлеб, вода, веревки и прочее. Эта была его энергия, там, в Мире снов, он мог трансформировать ее во что угодно. Разумеется, он мог бы использовать энергию других людей, только вот маленькая неувязка — чем он тогда был бы лучше того, кого хотел уничтожить?

Поэтому приходилось надеяться только на собственные запасы, а их быстро не накопишь.

Почему он раньше не сделал себе более обширных запасов, чем десяток ловушек, сеток и несколько кусков еды? Но мог ли он подумать, что когда-нибудь ему потребуется запас, необходимый более чем на несколько часов ТАМ.

Правда, была еще сабля, в которую вложено немало. Хватит ли этого?

Рой чувствовал себя разбитым — сказывался активный отбор энергии. Он открыл банку энергетического напитка и, морщась, выпил ее целиком. Всю последнюю неделю, состоящую из «Сникерсов» и безалкогольных «Драйвов», он мечтал о пиве и жареном мясе. На мясо не было времени, а алкоголь отбирает так нужные ему килокалории.

Ждать дальше не только не имело смысла. Та тварь, что убивала миссис Лендж и ее десятилетнюю дочь, не ждала. «Я выпью тебя!» Она не остановится. Кто следующий? Может быть, он, а может, кто-то еще. Это имеет значение? Майнаора необходимо уничтожить. Отец, что бы ты сказал сейчас, когда есть не след твари, а когда она сама выпивает людей, хозяйничает совсем рядом, и метит добраться и до него? Ты советовал бежать из Мира, но можно ли убежать от себя? Когда знаешь: кто-то, не такой и чужой человек (а есть ли они — чужие люди? Рою теперь казалось, что нет. Чужие — это они, майнаоры) умирает, не в силах даже понять, что его убивает.

Миссис Лендж, например. Это ведь твоя двоюродная сестра, отец.

Рой достал из кармана джинсов пузырек, открыл и вытряхнул на ладонь маленькую белую капсулу.

Портал можно открыть и без этого, только сегодня Рой был не уверен, что это удастся без ненужной траты сил.

Заснуть, но не спасть. Пройти по самой кромке сознания, не упасть в сон и не вынырнуть в реальный мир. Каждый способен — умеют немногие. Увидеть, как обыденное расплывается, а сквозь серую пелену проступает Мир чудес, Мир охотников, Мир снов.

Принимающие наркоту вихрем проносятся над людским миром — лугом, всхолмьем, рекой, пролетают над Фиолетовым лесом (даже не представляя, не догадываясь об этом) и оказываются дальше, там, где все непонятно, где все пугает, где живет только страх. «Сесть на измену», каждому нарику знакомо. Рой усмехнулся, сейчас он будет им подобен, только его задача — шагнуть перед лесом.

Минус такого входа в Мир — Портал открывается не у Синей реки, где все привычно, где в тайнике лежат запасы энергии и сабля, а в любом месте — хоть в холмах, хоть в лесу… Где успеешь шагнуть. Сойти.

Ничего, в случае чего дойдет до реки — там это сделать проще. Проще, чем пытаться открыть Портал сразу — глупо заранее тратить запасы своих сил. Проще войти — труднее выйти. Раньше он боялся застрять в Мире и редко входил в него через «врата дурмана». Бояться теперь…

Страх толкал его в Мир, страх пытался его туда не пустить. Странно, это казалось бы забавным, если бы не почти осязаемый ужас. Вернется ли он сегодня обратно?

В любом случае — решено. Рой закинул капсулу под язык и поудобнее устроился в кресле.

Спустя несколько минут он почувствовал знакомое ощущение, закрыл глаза, отключил. Сложно ли? Он привык. Серая, плотная мгла тут же заполнила все вокруг, Рой шагнул вперед, словно раздвигая ее плечом. Здесь не было времени, здесь не было пространства, только вязкое Ничто, сквозь которое нужно было идти. Обычно это довольно трудно, но не теперь. Рой знал, сейчас его подхватит невидимый, неощутимый ветер и потащит вперед. Так и случилось.

Здесь не было зрения, но все ощущалось намного реальнее. Вдали засверкали многоцветные сферы, радугой окрашивая горизонты. Он мчался дальше. Вспышки окружили Роя, обжигая, раня и даря невыносимую радость. Темные, почти черные облака прорезали белоснежные молнии. Было ли это? Кто знает.

Пора.

Рой раскинул руки, гася ветер, одновременно заставляя себя увидеть — именно увидеть — знакомые места: Синюю реку, Белый луг или, на худой конец, Фиолетовый лес. Внезапно в сознание ворвался запах травы. Тропинка! Рой шагнул на нее и пошел вперед. Синяя (почему-то он всегда представлял ее синей), искрящаяся арка. Рой шагнул под нее и…

⠀⠀ ⠀⠀

… Келеб неловко споткнулся и упал на колено. Длинные черные волосы закрыли лицо, и он отбросил их стремительным движением.

Все спокойно и как нельзя лучше для него. Он вовремя сошел с пути в бесконечности. Слева начиналась гряда Зеленого всхолмья, до Синей реки, где у него устроен тайник, всего пара миль. Лес лежал с другой стороны раскинувшегося перед Келебом Белого луга. Более удачно открыть Портал он не смог бы, даже если бы захотел.

Келеб достал из кармана просторной куртки-накидки небольшой шарик и подкинул в воздух. Шарик взлетел метров на пять и завис там. Маленькая предосторожность. Шарик будет парить там до тех пор, пока Келеб не соберется обратно — так будет легче найти Портал.

Ладно. Келеб осмотрелся и побежал — вначале небыстро, разогреваясь, а затем все набирая и набирая темп. Высокий, чуть толстоватый Рой, с его контактными линзами, любовью к пиву, спорту только по ТВ и жареным сосискам, исчез. «Здесь нельзя быть самим собой, здесь нужно быть другим. Нельзя даже думать о том себе. И называться здесь надо по-иному», — сказал Тери Сооб, когда впервые привел Роя в Мир. Тогда он не понимал всех этих предосторожностей. Теперь он признавал правоту всех тех, кто был до него. Они знали больше и советовали правильно.

И родился Келеб — невысокий, сухощавый, черноволосый охотник за снами.

Старое сухое дерево Келеб заметил издалека. Оно росло на берегу Синей реки, и, как говорил Тери, росло там всегда. Единственное дерево, чьей человеческой сущности в мире людей не было.

Возможно, как рассказывал отец, давным-давно кто-то из охотников не захотел или не смог уйти обратно и остался в этом мире навсегда, воплотившись в дерево. Может быть, может быть…

В дупле этого старого, высохшего много лет назад дерева охотники устраивали схрон, где оставляли провизию, оружие, все то, что не могло потребоваться в том, другом мире, но было необходимо здесь. Келеб держал там свои ловушки и саблю. Оружие он создавал долго, три года потратил только на то, чтобы запасти энергию. Он сам сковал себе саблю, вложив в нее огромную часть самого себя. Да, собственно, это он и был.

Добежав до реки, Келеб первым делом напился, а затем подошел к дереву и залез рукой в дупло.

Там было пусто.

Нельзя было сказать, что все предыдущие дни Келеб не боялся, но только теперь он понял, что такое страх. Ужас пронесся по его позвоночнику холодными лапами, горло пересохло, а в ушах Келеб слышал только свое сердце.

Этого не могло быть! Тери Сооб говорил, что ни один зверь, ни один, не сможет залезть в этот тайник. Дерево как бы стояло ни в том, ни в этом мирах, и только охотники могли использовать его. Только…

— Ты правильно рассуждаешь! — Келеб услышал голос, который узнал бы из тысячи. — Но я же сказал, что отыщу тебя и выпью! И это будет несложно.

Келеб стремительно обернулся.

Майнаор стоял в двух десятках шагов от него. Сегодня он выглядел почти как человек, лишь под наброшенным на голову капюшоном темного плаща Келеб не увидел лица.

— Так мы на равных, человек, — тварь развела руками. — Я без оружия, и ты без своей сабли.

Мысли вихрем проносились в голове Келеба. Встретить тварь так, он не был готов. Что у него есть? Совсем мало, он все приносил в прошлые разы. В карманах всего несколько метательных звездочек (они всегда лежали там), небольшой кусок веревки, и все?

Что же делать?

«Беги!»

Голос, сухой, трескучий, словно дерево?!

«Беги! Ищи место!»

Келеб выхватил сюрикены и метнул в темную фигуру. Он увидел, как вспыхнул плащ там, куда они попали, услышал шипящий крик твари.

И побежал.

— Беги, человек, беги! — закричал ему в спину майнаор. — Ты хочешь напиться силы у других? Стать таким же, как я?! Да! Беги, пей! Тебе это не поможет, человек! Я иду за тобой!

Келеб бежал вперед. Тварь быстра, но сегодня майнаор был не зверем, как в прошлую «встречу» — нечеловечески быстрым, сегодня он был почти как Келеб! А значит, если и догонит, то не сразу.

А за это время Келеб должен отыскать место. Ведь так сказало дерево? Дерево? Что за место?!

«Беги! Ищи!»

Но ведь есть еще Портал! Уйти, нужно просто добежать до выхода и уйти из Мира! Как же он не подумал об этом! Уйти и никогда не возвращаться!

Черт! Не он ли говорил красивые слова самому себе о том, сможет ли он жить, зная, что нечто убивает людей? И теперь готов вычеркнуть их? Неужели он такой?

Келеб подавил приступ паники.

Чтобы сражаться с майнаором, нужна сила. «Беги, пей!» Майнаор питался людской энергией. Просто грубо брал ее, убивая кого-то. Келеб знал, как взять энергию другого человека: срубить дерево, зажечь костер. Нарвать травы и улечься на нее, отдыхая, впитывая. Может, нужно взять чуть у одного, чуть у другого?

Нет! Так живет монстр. Единственный, с кем Келеб мог бы сделать так, был он сам. Келеб. Или Рой. Какая разница?

Нужно найти себя, нужно дать бой твари.

Все правильно! Именно так!

Он несся вперед, он знал, куда нужно бежать. Разумеется, ведь этого человека Келеб знал лучше всех. Самого себя.

Тери Сооб ответил на вопрос, есть ли здесь Места у охотников, отрицательно. «Мы здесь не так, как другие люди. Я не пытался отыскать свое место, но, думаю, его тут нет».

Келеб верил ему, верил и также не искал Место раньше. Но теперь должен найти. Последний шанс? К черту! Просто — должен. Здесь есть все, что он может представить!

Келеб не удивился, когда впереди блеснула лента реки. Он изумился только, откуда здесь оказалась река, ведь он бежал от нее. Но… Места охотников должны быть у реки. Да, так и должно быть, все верно.

Большая ива нависла над синей гладью воды. Келеб потрясенно, забыв обо всем, застыл, глядя на дерево. Это было ЕГО место.

Кто-то думает, что встретиться с самим собой было бы забавно. Кто-то скажет, что это было бы интересно…

⠀⠀ ⠀⠀

… В мире снов царило вечное лето, трава зеленела (кроме Фиолетового леса, разумеется), цветы цвели. Ива, стоящая у самой кромки воды, была желта, лист осыпался с нее при малейшем дуновении ветра.

Келеб задрожал от страха. Он столкнулся сегодня со многим: с врагом, что страшнее страшного, оружие, на которое он так рассчитывал, пропало, жизнь висит на волоске. Но увидеть себя так, без шелухи тела, еще молодого, «летнего»…

Словно заглянуть внутрь и… ничего не увидеть. Только тлен и гниль.

Он никогда не подумал бы, что отдал в этот мир столько.

Келеб дошел до дерева и прикоснулся к шершавому стволу. По руке пробежали иголочки, теплые, незлые. Здравствуй, Рой, это я, то есть ты.

Его место. И что он должен сделать? Для чего нужно было бежать сюда?

Ива умирает. Сохнет, как любое дерево, которому не хватает воды. Нужно уйти? Набраться сил там, в другом мире? Напоить свое дерево? Как сейчас хотелось сбежать отсюда, в человеческий мир, где машины, футбол, контактные линзы, где можно все бросить.

Черт! Он думает о Рое, так нельзя! Здесь он — Келеб! Охотник за снами!

Майнаор где-то недалеко. Тварь ищет, она знает, как надо искать. Значит, найдет, скоро. Что надо сделать? Пока Келеб бежал сюда, ему казалось — он знал. Теперь — нет.

Темный плащ майнаора внезапно возник на Белом лугу в сотне шагов от Келеба и стал приближаться.

Келеб глядел на плывущую к нему фигуру и внезапно понял, для чего он бежал сюда.

Забрать у себя. Зажечь костер из веток своего дерева. Он знал это, поэтому вдруг и стало так страшно, когда увидел засыхающую иву. Взять несколько веток, всего чуть энергии — и она погибла.

Майнаор был в двух десятках шагов от Келеба, так и стоящего у ствола.

— Зачем ты бежал сюда, человек? Здесь же никого нет. Как ты будешь сопротивляется смерти? Кого ты собираешься выпить?

Никого нет? Тварь воспринимает этот мир не как он — она не видит деревьев, травы, реки, только добычу. Но она ведь видела дерево там, где лежал меч. Хотя, да, оно же ни в этом и ни в том мире. Может, оно везде?

— Так ты не видишь? — сказал он.

— Вокруг было так много людей, но ты прибежал туда, где никого нет, — прошипел майнаор. — Ты глуп, человек. И ты умрешь. Как многие другие.

Все сон, и все реально.

Зачерпни у других — и ты жив.

Так живет чудовище. Не зверь, не человек. Теперь Келеб не боялся думать так. Монстр.

Миссис Лендж. Ее дочь Алиса. Отец, что бы ты сделал?

Келеб положил вторую руку на шероховатый ствол. И время вдруг растянулось в многокилометровый канат. А может быть, сжалось в миг, где есть все — но всего лишь миг. Умрет ли он, если умрет Рой?

Между ладонями Келеба струилась незримая сила. Столько у него не было никогда. Его жизненная энергия. Можно взять сколько надо. Умрет ли он? Победить можно только так.

Майнаор был уже совсем рядом. Незримая пасть готова была впиться в охотника за снами, руки-кости-шупальца тянулись к шее, где под видимостью кожи билась в энергетических артериях жизненная сила.

Вдруг тварь замерла, словно натолкнувшись на невидимую стену.

— Почему у тебя тень? — прохрипела она. — Такого не может быть! Ты же человек! Ты не можешь быть сразу…

Келеб шагнул вперед. Правая рука стремительно вытаскивала из ствола огромной ивы светящийся золотом клинок.

Все реально.

— Чудовище можно убить… — закричал Келеб и, не прекращая движения, в широком замахе разрубил темный плащ. Капюшон, слетев с плеч майнаора, упал на землю. Светящийся меч рассыпался в руках охотника в пыль. — …Только отрубив ему голову, — закончил Келеб и упал на колени.

По щекам охотника текли слезы. Все стало пустым и ненужным. Он не знал, что ему делать дальше. Он боялся обернуться и посмотреть назад. НА СВОЕ МЕСТО.

Сколько он простоял так?

Тело майнаора вспыхнуло ярким синим пламенем, сгорело, а пепелище быстро затянулось свежей зеленой травой. На Белом лугу не было места чудовищному. На месте умершей твари остались лежать несколько ловушек и сабля.

Келеб встал, подобрал свой старый, испытанный клинок. Сердце колотилось. Он повернул голову и посмотрел на свое.

… Старое сухое дерево. Оно росло на берегу Синей реки, дерево, чьей человеческой сущности более не было в мире людей.

«Возможно, давным-давно кто-то из охотников не смог уйти обратно и остался в этом мире навсегда, воплотившись в дерево…»

Келеб долго искал светящийся шарик. Тщетно, Портал закрылся. Можно ли вернуться назад? Что стало с Роем? Ответы на вопросы лежали далеко. За Фиолетовым лесом.

Келеб вернулся к Синей реке, набрал воды во фляжку (переделанную из двух ловушек), подошел к высохшему дереву, где раньше устраивал тайник.

— Прощай, брат, — сказал он на прощанье. — Я знаю, ты был одним из охотников. Почему ты остался здесь, мне не ведомо, но я думаю, ты поступил правильно, и все это не зря. Надеюсь, я поступил также.

Затем Келеб отправился в сторону Фиолетового леса. Он переночует на опушке, а с утра отправится в путь.

Пересечь Фиолетовый лес и оказаться в краю страхов и сумерек.

Смерть от голода ему не грозит. Тут есть все, хоть ничего и нет. Все, что нужно. Ничего, кроме того, о чем ты думаешь.

Он будет ловить животных. В лесу много зверей.

Кто они? Или что они?

Откуда?

Может быть, это тоже чьи-то… души? Может. Не человеческие, а значит, пока можно не думать об этом.

Если ему не суждено вернуться назад, к людям, Келеб знал, чем заняться. Майнаоры. Чудовища. Кто еще? Он жалел, что не прочел, вопреки желанию отца, ту информацию, что лежала бесценным сокровищем на одном захолустном сайте. Это было единственным, о чем стоило жалеть — возможно, теперь было бы проще. Какие еще монстры живут в лесу?

Он еще поработает на свой мир. На оба своих мира.

Все реально. Все то, о чем он думает.

«Чудовище можно убить, — Келеб, не останавливаясь, вытащил саблю и взмахнул ей, — если отрубить ему голову».

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе:

Ефим Владимирович Гамаюнов родился 15 апреля 1976 года.

Вырос и живет по настоящее время в городе Петровске.

Закончил Самарский колледж связи, работает программистом в Петровском филиале СГСЭУ, женат, двое детей.

Писать начал в 2002 году, публиковаться «рискнул» в 2006-м.

Публиковался в журналах «Порог», «Полдень 21 век» (январь 2006, ноябрь 2007), «Просто фантастика», на дисках «Мира Фантастики», в сборнике «Аэлита — 2007» и журнале «Уральский следопыт».

Несколько раз становился финалистом сетевых конкурсов.

Юрий НестеренкоПринесенные в жертву

С самого утра Анриса мучили дурные предчувствия. Конечно, теперь, когда такое бедствие обрушилось на город, в этом не было ничего удивительного. Анрис всегда считал себя человеком здравомыслящим и не поддался бы каким-то беспочвенным страхам; но в том-то и беда, что у него были все основания для беспокойства. Это отразилось и на его работе; он чуть не испортил новый меч, но мастер Инрэд, вместо того чтобы отругать юношу, посмотрел на него с сочувствием.

— Анрис, не убивайся ты так прежде времени. Конечно, ты считаешь Элари самой прекрасной девушкой в мире, но не забывай, что у членов Совета могут быть другие мнения.

— Да, — сказал Анрис, — да, я понимаю. Вы очень добры, мастер.

— Ну ладно, ступай к ней. Вижу, в мастерской от тебя все равно сегодня толку не будет.

— Спасибо, мастер!

Чем ближе подходил он к дому Тэссильдов, тем быстрее несли его ноги; он буквально вбежал на Солдатскую улицу и остановился, чувствуя, как все обрывается внутри. Дом Тэссильдов, дом, где жила его Элари, был украшен гирляндами цветов.

На негнущихся ногах он подошел к двери и взялся за молоток. Дверь открыла госпожа Тэссильд. Она старалась держаться с достоинством, но лицо ее было красно от слез.

— Входи, Анрис, — прошептала она. — Элари ждет тебя.

Едва он переступил порог, девушка подбежала к нему и обвила его шею руками, прижимаясь к нему всем телом. Анрис тоже крепко обнял ее.

Пожалуй, в другие времена подобное поведение до замужества и даже до официально объявленной помолвки было бы сочтено не вполне приличным, но кому теперь могло быть до этого дело? Анрис сжимал ее в объятиях; Элари всхлипывала у него на плече. Наконец, она отстранилась и попыталась привести себя в порядок.

— Когда это произошло? — спросил Анрис.

— Вестник пришел три часа назад, — ответила она. — «Девица Элари Тэссильд, вам оказана высокая честь…»

— Честь! — воскликнул Анрис вне себя от ярости. — Проклятые лицемеры!

— Ну, меня все-таки признали одной из прекраснейших девушек города, — улыбнулась она сквозь слезы.

— Лучше бы ты родилась хромой! Одноглазой! Горбатой!

— Но ведь тогда ты бы не любил меня.

— О чем ты говоришь! — трезвый ум Анриса подсказывал ему, что она права: он чрезвычайно высоко ценил душевные достоинства Элари, но его чувство осталось бы простым уважением, если бы девушка не была так красива. Однако какой ей прок от его любви, если теперь она должна умереть, и притом такой отвратительной смертью?!

Дракон появился две недели назад. Конечно, в детстве Анрис, как и все, слышал сказки о драконах, чародеях, Лесном Народце и прочих подобных существах, но в отличие от своих соплеменников даже и ребенком он в это не верил. Поэтому, когда крылатый огнедышащий монстр впервые пронесся над городом, Анрис был шокирован, пожалуй, даже больше других, особенно когда узнал, что дракон не только выглядит, но и ведет себя в точности как в сказках, требуя от города дань: по пять самых лучших юношей и девушек. Чудовище дало горожанам две недели на отбор жертв, пообещав, если требование будет удовлетворено, оставить город в покое; в противном случае гибель грозила всем жителям.

Конечно, горожане не сдались без борьбы. Большой отряд воинов под командованием самого капитана Даггерда отправился к пещере на бой с чудовищем; но стрелы не причиняли дракону никакого вреда, а на расстояние, достаточное для удара тяжелым копьем, солдаты просто не смогли подойти. Большинство погибло в огне, некоторые были покалечены, остальные обратились в бегство. Дракон не преследовал бегущих, но объявил, что еще одна попытка сопротивления будет стоить жизни половине горожан. Тогда Городской Совет вынужден был смириться и начать отбор десяти жертв. И вот сегодня истекал срок…

Тяжело ступая по скрипучей лестнице, со второго этажа спустился старый Ардонг Тэссильд, отец Элари.

— Господин Ардонг, неужели вы это допустите! — воскликнул юноша.

— А что мы можем сделать, Анрис? — печально развел руками старый воин.

— Ну… мы могли бы собрать деньги, подкупить членов Совета…

— Ничего не поможет. Одна из Избранных — Ирвира, дочь купца Ланнельда. У ее отца куда больше денег, чем у меня и у тебя, вместе взятых. Но Совет непреклонен. Напротив, это они собираются заплатить нам — по тысяче золотых из городской казны семье каждого Избранного. Как будто нам нужны эти деньги…

— Ну все равно — нельзя же так просто сдаваться! Что, если спрятать Элари? Если объявить, что она больна заразной болезнью? Может, нам удастся уговорить врача…

— Пойми, Анрис, речь идет о спасении города. Если дракону не понравятся жертвы, он погубит всех нас. Поэтому ты не найдешь союзников в таком деле. Мы должны смириться — ради общего блага.

— И это говорит Ардонг Тэссильд! Герой Тэссильд, бывший двадцать лет назад лучшим солдатом города!

— Солдаты, как никто другой, знают, что порой приходится жертвовать собой, чтобы спасти остальных, — ответил Тэссильд.

— Но это же ваша дочь! Этот проклятый монстр сожрет ее заживо! Спросите ее, согласна ли она спасать кого-то такой ценой!

— Да, — тихо произнесла вдруг Элари. — Если только так я могу предотвратить гибель нескольких тысяч человек, я должна пойти на это.

— Мы все гордимся тобой, дочь, — сказал Тэссильд. Слеза пробежала по его щеке, пересекла глубокий шрам, оставленный аннорским клинком, и исчезла в вислых усах. Старый солдат поспешно отвернулся.

Анрис просидел у Тэссильдов, пока не начало смеркаться, и лишь тогда отправился домой. О нет, он вовсе не собирался смириться. До утра есть еще время… он непременно отыщет выход. Уходя, он шепнул Элари пару слов, давая ей понять, что она должна надеяться. Скоро ночь укроет город своим спасительным пологом…

Погруженный в эти мысли, он не сразу заметил, что перед его домом в Оружейном переулке сидят несколько человек. Они поспешно поднялись при его приближении. Анрис остановился, с удивлением глядя на них.

Стражники и… вестник Городского Совета. Анрис невольно сделал шаг назад, но тут же понял, что бежать бессмысленно.

— Оружейник Анрис Роннельд, вам оказана высокая честь спасти наш город. Ваш подвиг и ваше имя навсегда сохранятся в памяти горожан.

Стражники склонили головы, но в то же время следили за Избранным, готовясь упредить возможные резкие движения.

Анрис был потрясен. Все это время он думал только об Элари и совсем забыл, что такая же опасность может грозить ему самому. Анрис отнюдь не страдал комплексом неполноценности, но все же не думал, что будет включен в число пяти Лучших.

— У вас есть время до рассвета, — продолжал вестник. — Если вы желаете провести его вне дома, мы проводим вас. Вы можете заказать любой ужин за счет городской казны. Кроме того, ваши наследники получат тысячу золотых.

— У меня нет наследников, — произнес Анрис. — Мне ничего от вас не надо. Я иду домой.

— Вы вправе передумать, — сказал вестник.

Стражники расступились, пропуская Анриса в дом.

Когда совсем стемнело, Анрис натолкал в старую куртку какого-то тряпья, водрузил сверху небольшую тыкву и усадил получившуюся куклу за стол в комнате, выходящей окнами на улицу. Потом он зажег светильник. С улицы, через занавеску, очень похоже на силуэт сидящего человека. Пусть те, кто наблюдает за домом, думают, что он сидит за столом и предается скорбным размышлениям. Конечно, на улице никого не видно, но они наверняка откуда-нибудь наблюдают — а вдруг Избранный не захочет принять высокую честь? Ну что же, он, Анрис, еще посмотрит, кто из них умнее. Он надел два темных плаща — второй предназначался для Элари, распихал по карманам хлеб и пару холодных котлет, прихватил с собой веревочную лестницу, засунул за пояс нож и направился к лестнице на чердак.

Осторожно выбравшись на крышу, он словно окунулся в море чернил. Горожане не знали уличного освещения и обычно рано ложились спать, так что света из окон домов тоже почти не было. Анрис некоторое время стоял, прячась за печной трубой, пока глаза не привыкли к темноте. «Хорошо, что ночь безлунная», — подумал он. В другое время человек, крадущийся по крышам, был бы заметен; но сейчас стражники и за улицами-то едва могут уследить. Улочки в городе были узкие, дома теснились вплотную друг к другу; таковы законы фортификации — чем меньше периметр внешних стен крепости, тем легче их охранять. Поэтому при известной сноровке по крышам можно было пересечь целый квартал, ни разу не спускаясь на землю. Конечно, это довольно рискованно, особенно в такой темноте; но Анрис был не в том положении, когда можно позволить себе бояться.

Вот наконец и мастерская. Проникнуть туда с крыши не удалось — люк оказался заперт изнутри. Но у Анриса был ключ от главного входа. Он спустился по водосточной трубе и открыл дверь. Если за входом наблюдают, он окажется в ловушке… Вряд ли они до этого додумались.

Не зажигая света, Анрис прошел в комнату, где дожидалось заказчиков готовое оружие. Его нож не годился для битвы с закованными в доспехи стражниками. Анрис еще раз задал себе вопрос, готов ли он убивать их, своих сограждан? Пожалуй, он сделает все, чтобы избежать смертельных ударов, но если другого выхода не будет… что ж, они не оставили ему выбора. Он взял отличный двуручный меч и повесил его за спину, под плащи, а затем выбрал в дополнение к ножу длинный и острый кинжал. Элари тоже может пригодиться оружие.

Из мастерской он поднялся на чердак и снова выбрался на крышу. Похоже, за мастерской никто не следил, но за домом Тэссильдов наблюдали наверняка, так что следовало по-прежнему соблюдать осторожность.

Прыгать с крыши на крышу с мечом за спиной стало несколько труднее; один раз он чуть не сорвался, но сумел уцепиться за карниз и влезть обратно. В конце концов он добрался до дома на Солдатской улице. К счастью, окно спальни Элари выходило во двор, так что Анрис мог спуститься к нему по веревочной лестнице, не опасаясь, что его заметят следящие за входом с улицы. Юноша тихо постучал в стекло.

Почти тотчас в окне появилось бледное лицо Элари. Разумеется, она не могла заснуть. Девушка распахнула окно.

— Одевайся, — прошептал Анрис. — Я пришел спасти тебя.

— Но, Анрис… — только и смогла произнести она.

— Ты же не хочешь, чтобы тебя слопала мерзкая вонючая ящерица? — жестко сказал он.

— Я пыталась… весь вечер пыталась убедить себя… но… нет, Анрис, это слишком ужасно!

— Вот и правильно, — одобрил он.

Анрис помог ей выбраться на крышу и отвязал лестницу от печной трубы. Девушка набросила на плечи черный плащ; теперь в темноте ее было так же трудно разглядеть, как и Анриса.

— Что дальше? — спросила она.

— Некоторое время придется пробираться поверху — за твоим домом наверняка следят. Потом мы спустимся и пойдем к западной стене. Нам надо бежать из города.

— Но как же мы выберемся? Ночью ворота закрыты, на башнях караулы.

— Перелезем через стену. Я знаю место, где изнутри это достаточно просто сделать.

Он обнял ее за плечи и почувствовал, что девушка дрожит.

— Не бойся, — сказал он, — все, что нам грозит во время бегства, далеко не так страшно, как то, что было бы с нами, если бы мы остались.

— Было бы со мной, ты хочешь сказать?

— Нет, Элари. Я не хотел тебе этого говорить, но я тоже Избранный.

— О, Анрис! — она обняла его.

— Все будет отлично, — он погладил ее волосы. — Ведь они сами признали, что мы — Лучшие. А значит, мы не можем не победить.

Некоторое время они перебирались с крыши на крышу; Анрис поддерживал Элари. Но вот вплотную примыкающие друг к другу дома кончились. Элари спустилась по веревочной лестнице; затем Анрис отвязал лестницу и слез по водосточной трубе, которая угрожающе скрипнула, но выдержала вес его тела. Беглецы углубились в лабиринт кривых улочек. Несколько раз они сворачивали в подворотню и застывали, прижавшись к стене, заслышав шаги ночного патруля; но все обошлось благополучно. После первого такого случая Анрис протянул девушке кинжал.

— Возьми на всякий случай.

Дочь воина понимающе кивнула. Ей хотелось быть достойной смелого Анриса.

Наконец они подошли к городской стене в выбранном Анрисом месте. Беглецам не составило труда взобраться на крышу заброшенной лачуги, примыкавшей к стене почти вплотную. Отсюда до верха стены было всего два человеческих роста; причиной тому — пологий земляной бугор, срытый при строительстве крепости снаружи, но не изнутри. Анрис встал, расставив ноги и упершись в стену руками, и велел Элари взобраться ему на плечи. После пары неудачных попыток ей это удалось; отсюда она уже доставала руками до верхнего края, но девушке не хватало сил подтянуться. Анрис обхватил своими сильными руками ее ступни в изящных туфельках, намереваясь подсадить, но в этот момент они услышали шаги караульного, шедшего по стене. При осаде такие караульные постоянно расхаживали бы между каждыми двумя соседними башнями; но против неприятеля, ждущего своей добычи в пещере на севере, бессильны были любые караулы, и потому стражники несли вахту по правилам мирного времени, лишь изредка обходя стены. Если бы нежелательные гости приблизились к городу снаружи, об этом известили бы дозорные на башнях.

Беглецы замерли, стараясь не дышать. Вот стражник приблизился… вот он у них над головами… достаточно ему посмотреть вниз… Остановился! Неужели что-то заметил?! Анрис даже не может достать меч… Послышался смачный хруст — очевидно, дозорный просто извлек из кармана яблоко. Тяжелые шаги удаляются… затихли.

Анрис приподнял Элари, и она вскарабкалась на стену. Некоторое время она привязывала лестницу к одному из зубцов, затем, убедившись в прочности узлов, сбросила ее Анрису. Он поднялся наверх и перебросил лестницу наружу.

— Эй, стоять! — прогремело вдруг в тишине.

Чертов дозорный! Ему взбрело в голову повернуть и начать обход стен в обратном направлении. Пока что он видел только смутный силуэт; но, в любом случае, посторонний ночью на городской стене — это чрезвычайное происшествие. Анрис чуть не взвыл от досады.

— Лезь быстрее вниз! — велел он Элари.

— А как же ты?

— Не теряй времени! Я догоню.

Пряча меч под плащом, он ждал караульного. Пока что тот бежал к нему в одиночестве, но нет сомнения, что его крик слышали дозорные на ближайших башнях.

— Стою, не волнуйтесь! — крикнул Анрис, чтобы усыпить бдительность противника. В самом деле, человек, замысливший недоброе, попытался бы бежать. Это действительно несколько успокоило стражника; он не видел лестницы и спускавшейся по ней девушки. Все же караульный подошел к Анрису, держа меч наготове. На площадке одной из башен показались люди с факелами.

— Кто ты такой, черт побери, и что здесь делаешь?

— Я Эрвин Туммерс, — назвал Анрис имя своего приятеля. — Мне потребовалось навестить кое-кого в деревне… Ну, а через ворота ночью не выйдешь, сами знаете… начнутся расспросы кто, да почему, да зачем… Вот я и решил по быстрому, через стену. Не думал, что на вас нарвусь.

— А на кой черт тебя понесло ночью за город?

— Ну… — Анрис изобразил смущение, — есть одна подружка… («Да простит меня Туммерс!») На рассвете, как ворота откроют, я бы вернулся, жена бы ничего и не заметила.

— Ну ты даешь! — хохотнул стражник. — Однако не повезло тебе, вместо свиданки в караулке посидишь. Это если каждый начнет через стены лазить… Постой! А как ты влез? И как слезть собирался?

Произнося эти слова, он заметил привязанную к зубцу лестницу и посмотрел вниз. Открыл рот — и в тот же момент нож Анриса оказался у его горла.

— Скажи своим, что все в порядке, — тихо произнес Анрис.

Стражник вывернулся, пытаясь ударить Анриса мечом. Юноша отскочил, извлекая свой меч. Два клинка скрестились. Удар тяжелого двуручного меча оказался для караульного неожиданным, и он, хоть и сумел его парировать, но вынужден был сделать шаг назад и потерял равновесие. Какое-то мгновение он пытался удержаться, но затем вскрикнул и полетел вниз со стены. От башни к Анрису уже бежали солдаты с факелами. Юноша стал поспешно спускаться.

Он уже миновал середину стены, когда стражники достигли места, откуда он начал спуск.

— Поднимайся, или мы перерубим твою лестницу! — крикнули ему.

Анрис быстро перебирал руками и ногами. Послышались два удара клинков о камень, и юноша полетел вниз. Но высота была уже не опасной; Анрис перекувырнулся на земле и вскочил на ноги. Очень хорошо, теперь солдаты не могут воспользоваться лестницей; им придется добраться до башни и открывать ворота, а это дает беглецам выигрыш во времени.

Элари стояла, со страхом глядя на труп разбившегося стражника.

— Ты убил его, — сказала она.

— Я не хотел, — ответил Анрис. — Так вышло. Бежим скорее, в темноте они нас не найдут.

В городе уже поднялась тревога; на стенах мелькали факелы, доносились слова команд. Анрис и Элари помчались через поле. Добежав до небольшой рощицы, они остановились, чтобы перевести дыхание.

— Я все думаю, правильно ли мы поступаем, — сказала девушка.

— Человек всегда вправе бороться за свою жизнь, — ответил Анрис.

— Но что будет с городом?

— Думаю, они найдут кого-нибудь еще на наше место, только и всего.

— Но почему вместо нас должен погибнуть кто-то другой?

— Потому что должна же быть справедливость! — воскликнул юноша. — У животных хищники убивают больных и слабых. Почему у людей должны гибнуть Лучшие?

— Но ведь горожане не виноваты! Это требование дракона. И теперь мы бежим, а они остаются…

— Это не дезертирство, — резко сказал Анрис. — Я готов сложить голову в бою с драконом, но идти, как покорная овца, на заклание я не намерен. И тебя я ему не отдам. Если у наших сограждан не осталось гордости и чести, мы должны защитить себя сами.

— А что они могли сделать? — пожала плечами Элари.

— Не знаю, — беспомощно сказал Анрис. — Может быть, вовсе покинуть город, но только не соглашаться на такой позор. Ты пойми, что стоит один раз уступить, и тебя уже не оставят в покое. Даже если теперь дракон выполнит свое обещание убраться, где гарантия, что он не прилетит опять через год?

В этот момент до их слуха донесся далекий лай собак.

— Подонки! — воскликнул Анрис. — Ты заступаешься за них, а они травят нас, как диких зверей!

«Для них мы и есть звери, — подумал он. — Дичь для драконьего стола».

Они снова бросились бежать. Лай собак постепенно приближался. Где-то пропела труба горниста, затем далеко справа послышался топот копыт.

— Плохо, что у нас нет лошади, — пробормотал Анрис, — но ведь мы не могли перетащить ее через стену.

Роща кончилась; беглецы выскочили на опушку. Впереди на открытой равнине гарцевали всадники с факелами. Анрис в отчаянии остановился, сжимая руку Элари.

— Все пропало! — в ужасе воскликнула девушка.

— Не бойся, — угрюмо отозвался Анрис, — живая ты им не достанешься.

Сзади с лаем выскочили псы. Анрис бросился им навстречу с мечом в руках. Собаки отскочили и не пытались напасть — они не были обучены кидаться на людей, — но продолжали яростно лаять, сзывая участников погони.

— Послушай, Анрис, — сказала вдруг Элари, — а вдруг дракон вовсе не собирается нас съесть? Ведь если бы ему просто нужно было утолить голод, он мог бы убить сколько угодно жителей.

— Пока, во всяком случае, он ни в чем не отступал от старых легенд, — возразил юноша. — Наверное, ему доставляет особое удовольствие съесть самых лучших… А для чего еще мы могли бы ему понадобиться? В качестве прислужников? Всю жизнь драить его чешую и убирать нечистоты? Ну нет, я не допущу, чтобы ты стала рабыней какого-то поганого монстра.

Беглецов окружили конные солдаты. Анрис поворачивался то в одну, то в другую сторону, готовясь зарубить первого, кто приблизится. Подъехали еще несколько всадников. Когда они спешились, Анрис узнал в одном из них Барвильда, главу Городского Совета. Юноша одной рукой прижал к себе Элари, приставив нож к ее шее. Девушка закрыла глаза.

— Еще шаг — и я убью ее, — сказал Анрис. — А потом стольких из вас, насколько хватит моих сил и длины моего меча.

— И чего вы этим добьетесь, Роннельд? — устало спросил Бар-вильд. — Она все равно умрет.

— Но не такой мерзкой смертью, как хотите вы!

— Смерть — всегда смерть, Анрис. А умереть, спасая жизни других, никогда не позорно и не бессмысленно.

— Не надо только болтовни про самопожертвование! Если вы хотите, чтобы я вошел в пещеру дракона с этим вот мечом и ударил его, я сделаю это. Но Элари оставьте в покое!

— Увы, это не в нашей власти. Мы не можем оказать дракону открытое сопротивление. Но… не исключено, что нам удастся ему отомстить. И я гарантирую вам, что, если вы сдадитесь, то умрете без мучений.

— Как вы можете давать такие гарантии? Вы что, договорились с драконом?

— Подробности вам объяснит доктор Лейдис.

— Я вам не верю! — воскликнул Анрис. — Не приближайтесь!

— Ну, хорошо, но вы ведь не можете решать за девушку. Элари, вы же знаете доктора Лейдиса? Вы согласны поговорить с ним? Только поговорить.

— Элари, не слушай их!

— Но… ведь все кончено, Анрис, — тихо произнесла она. — Нам не спастись. А доктор — славный и честный человек, когда-то он спас моего отца.

— Слышите, Анрис? Отпустите девушку. Элари Тэссильд имеет право на собственный выбор.

Анрис неуверенно опустил нож. В то же мгновение его резко дернули за ноги, и он упал. Проклятье! Пока Барвильд заговаривал ему зубы, стражники подобрались ползком сзади! Слишком поздно осознал юноша свою ошибку. Он бешено сопротивлялся, но ничего уже не мог поделать. Через несколько минут он был крепко связан. Элари упала без чувств; солдаты подхватили ее.

Анриса ввели в Зал Совета. Его одежда была разорвана, руки скованы за спиной короткой цепью. «Такие-то почести оказывает город своим спасителям», — невесело усмехнулся он. Остальные девять Избранных были уже здесь. Еще один юноша был также скован; другие, очевидно, смирились со своей участью и не пытались сопротивляться.

Руки девушек были свободны.

Анрис отыскал взглядом заплаканное лицо Элари.

В зал вошел доктор Лейдис.

— Мне очень жаль, что к некоторым из вас пришлось применить насилие, — сказал он, — и я не осуждаю сопротивлявшихся. Но, надеюсь, после моих слов вам станет легче. Да, вы должны умереть; но я принес вам утешение.

На ладони врача лежал крохотный черный шарик.

— Это яд, дарующий быструю и безболезненную смерть. Я бы даже сказал — приятную смерть, если бы это не звучало кощунственно. Но прежде чем каждый из вас получит такой шарик, вы должны дать слово, что проглотите его лишь в самый последний момент. Дракон требует, чтобы вы были живые и здоровые; если он поймет, что вы умерли прежде, чем он убил вас, то разгневается. Но главное — если он, ничего не заподозрив, сожрет десять человек, отравившихся сильнодействующим ядом, то весьма возможно, что эта трапеза станет для него последней.

Так значит, Барвильд не врал, говоря о возмездии! Жестокая улыбка возникла на лице Анриса. Конечно, он предпочел бы сразить врага мечом, но так — это тоже выход. В эту минуту он жалел лишь о том, что не может спасти Элари.

Десять голосов, мужских и женских, по очереди пообещали исполнить указания доктора. После этого стражники освободили закованных от цепей, и Лейдис раздал шарики.

За окнами разгорался рассвет.

Десять Избранных в окружении стражников стояли перед входом в пещеру, закрытым гигантскими валунами. Несмотря на только что принятое успокаивающее питье, девушки едва держались на ногах от ужаса, да и юноши чувствовали себя не многим лучше.

— Вот твои жертвы, дракон! — провозгласил начальник стражи.

Огромные камни с грохотом раздвинулись.

— Пусть войдут, — проревел изнутри нечеловеческий голос.

Приговоренные в последний раз оглянулись на окутанный утренним туманом город — город, который отныне навеки сохранит их имена.

Повинуясь единому порыву, юноши и девушки обнялись, хотя некоторые из них прежде даже не были знакомы. Затем Избранные вступили под своды пещеры. Валуны сомкнулись у них за спиной.

Одна из девушек вскрикнула и потеряла сознание; ее едва успели подхватить. Руки Элари обвили шею Анриса.

— Я люблю тебя, — прошептала девушка. В следующий миг силы оставили ее. В этот момент в пещере вспыхнул свет.

Избранные с удивлением увидели, что находятся в помещении овальной формы с матово-белыми стенами; свет, по всей видимости, исходил прямо от них. «Неужели драконье яйцо?» — удивился Анрис. Внутри помещения стояло десять удобных на вид кресел из непонятного материала.

— Вы в полной безопасности, — объявил голос, на этот раз вполне человеческий, звучавший неведомо откуда. — Пожалуйста, извините нас за все, что вам пришлось пережить. Садитесь в кресла, сейчас вы получите все объяснения.

Едва Избранные уселись (юноши опустили в кресла тех девушек, что еще не пришли в себя), в стене «яйца» отворился прежде невидимый люк, и в помещение вошел человек… или не человек. Во всяком случае, он весьма походил на нормальных людей, хотя и отличался от них.

— Ты слуга дракона? — требовательно спросил Анрис.

— Нет, — ответил он. — Никакого дракона не существует. Это просто муляж, кукла, чтобы напугать ваших старейшин. Дело в том, что я… мы пришли из другого мира.

— Вы демоны? — воскликнул один из юношей.

— Мы такие же люди, как и вы. Только наш род гораздо старше, поэтому мы знаем и умеем больше, чем вы. Слушайте, я постараюсь вам объяснить. Прежде всего, я должен рассказать вам кое-что об устройстве Вселенной. Так вот, звезды — это на самом деле огромные раскаленные шары, только находятся они очень далеко, поэтому кажутся маленькими. Ваше солнце — тоже звезда, но она гораздо ближе к вам, — он говорил медленно, давая Избранным возможность переварить услышанное. — У многих звезд имеются планеты; это такие же миры, как ваш. То есть, конечно, не совсем такие же… большинство из них непригодно для жизни. Но есть планеты, очень похожие на вашу; с одной из них мы и прибыли. Наш народ умеет строить большие корабли, способные перемещаться между звездами.

— Но зачем вы устроили все это представление с драконом? — негодующе воскликнул Анрис.

— Мы подошли к самому печальному обстоятельству, — ответил пришелец из другого мира. — Дело в том, что, как и планеты, звезды тоже бывают разные. Некоторые спокойно горят многие миллионы лет… а некоторые в определенный момент взрываются и уничтожают свои миры. К сожалению, ваше солнце — именно такая звезда.

— Значит, наш мир… — потрясенно произнесла одна из девушек.

— Да. Ваш мир обречен. Осталось совсем немного времени. Вам очень повезло, что наш корабль прибыл сюда. Но мы, конечно, не можем спасти всех. У нас есть место только для полутора тысяч человек. Это число могло бы быть и меньше, если бы мы, к примеру, решили спасать ваши произведения искусства. Но мы считаем, что жизни людей важнее. Впрочем, ваша культура не погибнет: с наиболее ценных ее произведений мы снимаем голографические копии. Это… как бы вам объяснить… что-то вроде отражения в зеркале, которое не исчезает, когда исчезает отраженный предмет. Такие копии не занимают места… но людей мы можем спасти только полторы тысячи — со всей планеты. Поэтому мы отбираем Лучших.

Увидев раздраженный жест Анриса, пришелец успокаивающе поднял руку:

— Объясняю, зачем дракон. Очень жаль, но мы не могли прибегнуть к более щадящему методу. Сами понимаете, мы не можем сказать вашим соплеменникам правду — это было бы слишком жестоко. На то, чтобы самим выискивать лучших и тайно похищать их, у нас — и у вас — просто нет времени. Любая же попытка стимулировать в вашем обществе отбор Лучших для неких благих целей не даст быстрых и хороших результатов; мы столкнулись бы с недоверием, проволочками и злоупотреблениями. Увы, цивилизации вашего уровня хорошо понимают только язык силы; я не хочу вас обидеть, но это факт. Я еще раз прошу прощения за то, что мы должны были прибегнуть к столь жестокому средству, но иного выхода не было.

Последовала долгая пауза.

— И что же будет теперь? — спросил сосед Анриса.

— Теперь для вас все ужасы позади. Вы, все полторы тысячи, будете перевезены на планету, похожую на эту; там есть леса, реки, чистый воздух и много всякой живности, но людей пока нет. Эта планета станет новым домом для вас и вашей расы. Мы поможем вам обустроиться и будем помогать потом. Вы еще достаточно молоды, чтобы адаптироваться на новом месте, и в то же время достаточно взрослые, чтобы сохранить свою культуру и передать ее детям. И… пусть вам послужит утешением, что взрыв звезды происходит мгновенно — оставшиеся здесь не будут мучится, большинство даже не успеет понять, что произошло.

Сердце Анриса возбужденно колотилось. Они живы, они спасены!

Конечно, это ужасно, что совсем скоро их родной мир погибнет, что все их близкие обречены; но, видно, тут уж ничего не поделаешь. Рано или поздно они все равно бы умерли, а пришелец сказал, что они не будут мучиться…

Анрис рассуждал так спокойно, потому что остался без родителей еще в детстве; конечно, тем, кто расстался с родными только вчера, будет труднее перенести эту боль. Элари, например… Но в новом мире у нее будет он, и новые друзья, и, конечно, много детей — ведь им надо быстрее возрождать свой народ…

— Элари, ты слышишь? Мы будем жить! Мы будем жить долго и счастливо! Элари, очнись! ЭЛАРИ!

Крик застрял у Анриса в горле.

Бедная девушка не нашла в себе сил исполнить обещание, данное доктору Лейдису. Она приняла яд, едва переступив порог пещеры.

Об авторе

Юрий Нестеренко — писатель-фантаст, к настоящему времени вышли 4 книги (готовятся к выходу пятая и шестая), рассказы публиковались в журналах «Наука и жизнь», «Мир фантастики», «Игромания», «Техника-молодежи», «Реальность фантастики», «Сельская молодежь», «Порог», «Салон». Рассказ «Суперс» вошел в число призеров на конкурсе «Фантастика-2007».

Томас Майн РидДочь черного доктора

Фантастический рассказ

Молодой студент Джованни Сильберини приехал из своего родного города Торенто в Падую, где он должен был изучать медицину в университете этого города. В карманах студента было всего несколько дукатов — небольшой капитал. Молодому человеку пришлось поселиться в высокой темной и мрачной комнате старого палаццо, принадлежащего когда-то знатному, но давно угасшему роду.

Гербы, красовавшиеся на портале высокого фронтона, напоминали о былом величии и могуществе. Мщение гения обессмертило бывших владельцев этого палаццо: имя Винченти упоминается в мрачной поэме Данте «Ад» среди лиц, осужденных на вечные мучения. Так мстил великий поэт своим врагам.

Эти жуткие воспоминания и мрачная обстановка нагоняли тоску на молодого человека, впервые покинувшего семью. С печалью оглядывал он свою неуютную высокую холодную комнату.

— Ну, на что это похоже! В ваши ли годы грустить да вздыхать? — говорила Донна Изабелла, старая хозяйка Джиовани, наводя порядок в его комнате. Правду сказать, для нее это не составляло большого труда, так как вся обстановка состояла только из трех стульев и стола. — Чем плоха эта комната? Я вам сейчас все устрою, и здесь будет прекрасно!

Донна Изабелла старалась утешить молодого человека, как могла.

— Вы не в тюрьме, синьор, — участливо говорили она, — и не лишены свободы. Если вы хотите воздуха, солнца, цветов, — откройте ваше окно, отсюда видны и небо и сад.

Машинально Джиованни последовал совету хозяйки и открыл окно. Воздух был напоен ароматами цветов, солнце светило ярко. Но все же это не был воздух и солнце его родного Торенто. Однако, несмотря на свое мрачное настроение, Джиованни не мог не заинтересоваться огромным садом, видневшимся из окна — его разнообразными редкостными цветами и растениями, которые могли быть созданы только необыкновенными заботами и… необычайным искусством.

— Сад принадлежит к этому дому? — спросил он Донну Изабеллу.

— Сохрани бог! — с ужасом ответила старушка. — От этих овощей и фруктов не поздоровится, если их положить в печной горшок. Все растения сада очень ядовиты, поверьте мне. Они выращены руками синьора Паоло Теребрицци, знаменитого доктора. У нас ходят слухи, что из этих растений и ярких цветов доктор добывает сок для своих лечебных снадобий, а снадобья, говорят, имеют страшную силу. Вы из окна, вероятно, увидите доктора. Он ходит или один, ухаживая за своими растениями, или со своею дочерью.

⠀⠀ ⠀⠀

Без денег, без друзей, Джиованни ничего не оставалось делать, как заниматься, сидеть у окна, да скользить рассеянным взглядом по саду доктора Теребрицци. Этот огромный сад еще сохранял, как воспоминание о прошлом, остатки прежнего величия. Среди своих аллей он видел когда-то роскошно одетых женщин и блестящих мужчин фамилии Винченти. Искалеченные статуи стояли кое-где на полуразрушенных пьедесталах. Обширный бассейн фонтана был украшен великолепной скульптурой.

Особенно заинтересовала Джиованни огромная мраморная ваза, стоявшая посредине бассейна, сплошь покрытая маленькими яркокрасного цвета бутонами «кораллового дерева». Окраска была так ярка, что все окружающие предметы розовели, словно в лучах заходящего солнца. Глаза не могли долго смотреть на это горящее, как пламя, дерево. Кругом были разбросаны цветы яркой и темной окраски, самых необычайных форм.

Все эти фантастические растения были созданием или совершенно иного климата, или искусства человека.

Вдруг ветки кустов зашевелились, послышались чьи-то шаги, на дорожке сада появилась фигура человека. Высокий, худощавый, с несколько угловатыми движениями, желтоватым цветом лица и в черной одежде — он напоминал средневекового алхимика. Его волосы были с сильной проседью. Лицо, казалось, дышало страстной жаждой знания и тем холодным умом, который убил в нем чувства. Внимательно осматривал он каждый цветок, каждый куст, каждое растение. Но во всех его движениях была осторожность. Он ходил среди этих растений, как зоолог среди змей и диких зверей.

Если этот мрачный садовник хотел оторвать сухой лист или обрезать ветку, он делал это не иначе, как надев на руки толстые перчатки. А подойдя к огненно-красному дереву, он закрыл особой полумаской нос и рот. Как будто растение не оставляло безнаказанным того, кто вблизи хотел полюбоваться его красотой. Приняв эти меры предосторожности, человек в полумаске осторожно коснулся деревца несколько раз рукою и ласковым голосом окликнул:

— Беатриса!

— Я здесь, отец, — послышался молодой чистый девичий голос.

— Иди сюда на минутку, мне нужна твоя помощь! — произнес доктор Теребрицци.

Из портика, украшенного скульптурными изображениями, вышла молодая девушка. Лицо ее было поразительной красоты. Жизнь била в ней ключом — в ярком блеске глаз, румянце щек, в легких движениях, плавной походке. Джиованни был поражен, ошеломлен, очарован ее красотой. Девушка казалась ему цветком — самым прекрасным в этом фантастическом саду.

Легкой походкой прошла она по песчаной дорожке, вдыхая аромат цветов.

— Смотри, Беатриса! Смотри, дочь моя! Твои заботы увенчались успехом, мы вырастили настоящее сокровище! — и доктор указал на огненно-красное дерево. — Без тебя я ничего не мог бы сделать. Я не могу сам ухаживать за этим растением, поливать его, потому что, ты знаешь, я рисковал бы жизнью.

— Для меня заботы о нем были наслаждением, — ответила молодая девушка и раскрыла объятья, как бы желая прижать необычайное растение к своему сердцу.

Эта сцена неожиданно оборвалась. Доктор увидел в окне дома молодого студента, молчаливо наблюдавшего за ним, взял за руку дочь и быстро скрылся среди зелени.

Приближалась ночь. Из сада от цветов и растений поднимался аромат — пряный, сладкий, волнующий. Вечерний ветерок заносил этот аромат в комнату Джиованни. Среди окружающего молчания, обострявшего чувство одиночества, Джиованни казалось, что он видит миражи, как путник в пустыне. Наконец, истомленный, он бросился на кровать.

Лучи солнца разогнали страхи и грезы сновидений Джиованни. Теперь он мог более спокойно разобраться во впечатлениях вчерашнего дня.

В конце концов, в этих странных неизвестных ему растениях нет ничего чудесного. Они могли вырасти где-нибудь в Индии или Африке. В благодатном климате Италии, благодаря заботам, они могли хорошо акклиматизироваться. А люди и их странные разговоры? Доктор — известный ученый — очевидно, старый чудак, а его красавица дочь просто потворствует, из любви, его причудам и фантазиям. Что же во всем этом страшного для Джиованни? Нет, все-таки хорошо, что судьба привела его сюда, в этот дом, где он может любоваться необычайным садом, который, казалось, перенесен сюда из Полинезии.

Разбирая в этот день свои чемоданы, Джованни нашел рекомендательное письмо отца к профессору падуанского университета Сильвано Баццони. И молодой студент решил познакомиться с ним.

Доктор Баццони оказался очень симпатичным, добродушным и отзывчивым человеком. Несмотря на свои годы, он был большой весельчак. Оставил Джиованни обедать, интересовался его юношескими романами и давал мудрые наставления о том, что молодой студент не должен гнушаться бутылки доброго тосканского вина.

Джиованни, полагая, что два ученых медика, живущих в одном городе, должны быть друзьями или, по крайней мере, хорошими знакомыми, как бы вскользь упомянул имя доктора Теребрицци.

К удивлению молодого студента, профессор Баццони вдруг сразу нахмурился, услышав это имя.

— Вы знаете этого человека? — спросил он гостя.

— Очень мало, но хотел бы познакомиться ближе, — ответил Джиованни.

— Да, Теребрицци — большой ученый, надо отдать ему справедливость. Но я нарушил бы доверие и дружбу вашего отца, если бы не предупредил вас остерегаться этого знаменитого ученого. Тем или иным способом он может прибрать вашу жизнь к своим рукам. Я не спорю, что Теребрицци, за исключением одного-двух человек, быть может, самый ученый доктор во всей Италии. Но его врачебная практика вызывает самые серьезные упреки…

— В чем же упрекают его?

— Дело в том, что наука его интересует больше, чем люди. Для него всякий больной — только объект для научных опытов, и опытов, в большинстве случаев, опасных. Он принес в жертву науке пятьдесят человеческих жизней. Если в его старой голове засела какая-нибудь научная идея, он не пожалеет человеческой жизни, чтобы только разрешить задачу.

«Действительно, в этом человеке есть что-то страшное», — подумал Джиованни, вспоминая мефистофельский вид старого доктора среди его фантастического сада.

— Но, уважаемый доктор, нет ли в этом исключительной любви к науке?

— Нет, мой друг, — ответил Баццони. — Для Теребрицци все медицинские знания сводятся к тому, чтобы извлекать из растений яды. Культивируя ядовитые растения, он добывает из них яды необычайной силы и создает новые. Время от времени он, действительно, совершает прямо-таки чудесные исцеления, как бы желая показать свои огромные знания. Но за каждый такой случай исцеления несколько человек больных расплачиваются жизнью.

«А не говорит ли в нем зависть?» — снова подумал Джиованни, слушая доктора Баццони. И, вспомнив вдруг сцену в саду, Джиованни сказал:

— Но безумная любовь доктора Теребрицци к знанию, очевидно, должна уступить место еще более сильной любви?

— Какой?

— Любви к своей дочери.

— Так вот оно что! — засмеялся доктор. — Удивительно, как молодые люди не умеют хоронить своих секретов. Вы уже знаете девушку, от которой без ума вся падуанская молодежь? Да, она обворожительна. Но тем опаснее, мой друг. На этот капкан доктора Теребрицци попалось уже немало молодых людей. Я мог бы рассказать вам много историй. Про эту девушку, да не стоит терять времени понапрасну.

Выпьем лучше доброго вина за успех ваших университетских занятий, мой друг.

⠀⠀ ⠀⠀

У Джиованни сильно шумело в голове, когда он возвращался к себе домой. Образ Беатрисы неотступно преследовал его. Проходя мимо цветочного магазина, он вдруг решил купить букет. Он зашел в магазин и купил самый лучший, который только нашел.

Войдя в свою комнату, он уселся у окна и начал смотреть в сад.

Скоро послышался легкий шорох, и в сад вошла Беатриса. Постояв немного у арки, украшенной античной скульптурой, она пошла по дорожке сада, наклоняясь над клумбами и вдыхая аромат цветов.

Беатриса подошла к «коралловому дереву» и стала нежно перебирать его ветки, пряча свежее личико среди цветов, напоминавших рубины на фоне ее прекрасных черных волос.

Наконец она сорвала цветок и начала прикалывать его к груди. В это время по дорожке сада у ее ног пробежала желто-зеленая ящерица.

Капля сока от сорванного цветка упала ей на голову. Ящерица завертелась, судорожно замахала хвостом и вдруг растянулась на песке. Она была мертва!

— Бедняжка! — тихо воскликнула Беатриса и печально, но без удивления посмотрела на мертвую ящерицу. Потом она спокойно приколола цветок, который на ее груди, казалось, загорелся еще ярче, и прошла дальше.

Джиованни был поражен.

Какие тайны хранит этот сад? Что должен содержать сок его растений? Или ему все это только грезится? Быть может, это лишь страшный кошмар?.. Не может же быть чудес в век Жоффруа Сен-Илера, Барцеллиуса и Фарадея.

Беатриса продолжала свою прогулку. Красивая бабочка порхала около нее и вдруг, приблизившись к ее щеке, упала замертво на землю… Беатриса снова бросила на мертвую бабочку опечаленный взгляд и прошла мимо.

В этот момент к ногам Беатрисы упал букет. Она оглянулась и увидала в окне дома юношу с густыми черными волосами.

Беатриса, несколько испуганная этой неожиданностью, поспешила скрыться за кустарник.

— Синьора, — сказал юноша, — я прошу вас принять эти цветы, как знак искреннего уважения, от Джиованни Сильберини.

— Я принимаю ваш подарок, — ответила Беатриса. — Взамен букета я дала бы вам вот этот цветок, но не доброшу его до вашего окна. — И, подобрав букет, Беатриса быстро ушла.

Джиованни был очарован. Целыми днями просиживал он у окна, желая еще раз, хотя бы мельком, взглянуть на Беатрису.

Однажды, в одну из редких прогулок Джиованни по городу, его окликнул веселый голос.

— А, сеньор Джиованни, давненько мы с вами не виделись! — воскликнул доктор Баццони, здороваясь. — Сама судьба свела нас. Здравствуйте! — И, посмотрев в лицо Джиованни, доктор покачал головой. — Вы плохо выглядите.

В это время, пересекая улицу, прошел человек, одетый в черный костюм. Он был сед, со сгорбленной спиной и стариковской походкой. Сухо поздоровавшись с доктором Баццони, человек в черном остановил на мгновение пытливый взгляд на юноше.

— Это — Теребрицци, — сказал доктор Баццони, когда старик удалился на несколько шагов. — Вы уже знаете его?

— Я видел его несколько раз в саду вместе с его дочерью.

— Берегитесь, мой друг! Я уверен, что Теребрицци избрал вас своей жертвой. Он так пытливо посмотрел на вас. Это не спроста.

— Я не легковерен, как вы думаете, — сухо ответил Джиованни.

— Поймите же, я говорю совершенно серьезно. Вы недооцениваете угрожающей вам опасности. Вы, должно быть, уже попались в сети доктора Теребрицци при помощи его дочери… Вы говорили уже с ней?

Пораженный и смущенный этим неожиданным вопросом, Джио-ванни вдруг повернулся и, не простившись с доктором Баццони, быстро удалился.

Доктор задумчиво посмотрел ему вслед, показал головой и подумал:

«Ну, нет! Этого не будет! Он — сын моего друга, и я не допущу, чтобы Терербрицци погубил и этого юношу. Теребрицци пустил в ход чары своей дочери, но он не принял в расчет своего собрата по ремеслу, меня — Сильвано Баццони. Посмотрим, что будет дальше».

⠀⠀ ⠀⠀

У дома Джиованни встретила донна Изабелла и, улыбаясь, спросила, хорошо ли синьор прогуливался, как себя чувствует сегодня, не нужно ли ему чего? Но Джиованни посмотрел на нее непонимающими, лихорадочно горящими глазами и, ничего не ответив, стал подниматься по лестнице.

— Если синьору не нравятся прогулки по городу, он может пройти в сад доктора Теребрицци. Из этого дома есть ход, — крикнула Изабелла ему вслед.

— Что?! Ход из дома в сад?.. — воскликнул обрадованный Джио-ванни и спустился с лестницы. — Покажите, где этот ход!

— Уж очень вы скорый, — ответила старушка. — Падуанские молодые люди платили мне по двадцать золотых дукатов, чтобы только полюбоваться на этот волшебный сад.

Джиованни бросился к хозяйке и крепко сжал ее руку.

— Хорошо. Я заплачу. Я… — мгновенное подозрение мелькнуло в его сознании. «Не прав ли Баццони? Не подкуплена ли Изабелла доктором Теребрицци? Но ловушка ли это?»

И тотчас перед Джиованни пронесся образ обворожительной Беатрисы.

«Ах, не все ли равно, что ожидает меня! — прошептал он. — Пусть даже смерть! Я хочу, я должен ее видеть!»

— Ведите, — крикнул он Изабелле и углубился с нею в мрачный, темный коридор.

Вскоре они подошли к низкой двери. Когда изабелла открыла ее, юноша услышал легкий шум ветвей. Войдя в сад, он раздвинул ветки кустов, скрывавших вход, и, подняв глаза вверх, увидал окно своей комнаты.

Желание Джиованни осуществилось. Он находился в чудесном саду, ходил по дорожкам и любовался странными растениями. Вдруг он увидел сквозь зелень Беатрису. Джиованни смутился и не знал, о чем говорить. Но она сама пришла ему на помощь. Ее лицо выразило только легкое удивление.

— Вы очень любите цветы? — спросила она его любезно. — Ведь это вы бросили мне несколько дней тому назад букет? Ваше желание полюбоваться на наш сад вполне понятно. Я думаю, это — единственный сад в мире. Все, что видите здесь создано искусством и заботами моего отца.

— Да, мне уже приходилось много слышать о вашем саде, о том глубоком знании, которым создано такое богатство цветов, и о вас. И я был бы вам очень признателен, если бы вы объяснили мне, как можно было создать эти симметричные формы, эти опьяняющие ароматы, ослепительные колеры.

— О нашем саде и обо мне ходит множество всяких глупых россказней, — сказала Беатриса с улыбкой. — Я знаю об этом. Но вы не верьте им. Подобные слухи распускают люди, которые не видали меня и никогда не были в нашем саду. Я знаю формы этих растений, краски и запахи их цветов лишь потому, что я родилась и выросла среди них. Не верьте же слухам!

Не верить слухам? Но разве то, что видел Джиованни собственными глазами, не было странно и непонятно? Он вспомнил случаи с ящерицей, бабочкой, — их необъяснимую смерть. В этот самый момент он сильно ощутил опьяняющий, возбуждающий запах. Откуда исходит он? Ему казалось, что аромат долетает до него вместе со словами девушки. С ее дыханием. Он старался разрешить эту загадку, не переставая жадно смотреть на Беатрису. Она была по-детски проста, непринужденно весела.

Продолжая бродить по саду, молодые люди подошли к разрушенному фонтану, где росло огненно-красное «коралловое дерево» Джиованни почувствовал, что знакомый аромат усилился.

— Помните, синьора, вы обещали мне подарить цветок этого дерева? — сказал он Беатрисе, желая испытать ее.

Девушка смутилась.

— Это была шутка, или вы ошиблись, ослышались, может быть, — ответила она, — по крайне мере, я не помню.

— Этот цветок драгоценнее всех цветов сада?

— Да, для нас, — ответила девушка.

— Ну, что же, тем лучше. Я буду хранить его, как память. — И Джиованни приблизился к дереву, делая вид, что желает сорвать цветок. Беатриса вдруг закричала, — дрожа от ужаса, бросилась к студенту, схватила его за руку и насильно оттащила от растения. Крик и страх Беатрисы поразили Джиованни. Но еще более он был поражен тем чувством, которое он испытал от прикосновения к его руке маленькой белой ручки девушки. Казалось, прикосновение этой руки влило горячую струю в его кровь и наполнило жаром все тело.

— Не прикасайтесь к дереву! — кричала Беатриса с искаженным от ужаса лицом. — Если вы прикоснетесь к нему, вы умрете!

И, сказав эти страшные слова, она убежала.

Джиованни хотел следовать за ней, но не мог двинуться с места. Он испытывал странную слабость во всем теле и болезненное оцепенение.

Глазами он искал по саду скрывшуюся Беатрису и вдруг увидел за зеленью кустов доктора Теребрицци. Полуприкрытый ветвями, он с жадным любопытством смотрел на Джиованни.

⠀⠀ ⠀⠀

В эту ночь Джиованни не ложился спать, ходил по своей комнате и думал, думал без конца о Беатрисе, о докторе, о саде, о своей любви и об опасности, которая, быть может, подстерегала его.

Разум вел отчаянную борьбу с чувством. Но чувство победило. К тому же он убедил себя, что девушка ни в чем неповинна и добра, что странное впечатление от ее прикосновения — только лихорадка, не более.

Когда после бессонной ночи настало утро, Джиованни осмотрел свою руку, к которой накануне прикоснулась рука Беатрисы. Рука болела. Но его удивила не столько сама боль, как то, что на коже руки остались совершенно ясные красные отпечатки пальцев и оттиски ногтей. Подумав немного, Джиованни нашел и этому простое объяснение: разве не известны случаи, когда самые слабые люди, под влиянием сильного душевного волнения, проявляют огромную физическую силу?

Тем не менее, вслед за первым свиданием молодых людей последовало второе, третье, четвертое. Любовь Джиованни к Беатрисе возрастала, и он проводил в саду ежедневно по два — по три часа.

Джиованни и Беатриса коротали время, дружески беседуя друг с другом. Беатриса была счастлива, но несколько грустна и держалась как-то настороже. Когда Джиованни говорил девушке слова любви, она отворачивала голову и испуганно удалялась; если Джиованни брал за руку, она пугливо отстраняла руку, и на лице опять появлялась смутная тревога. Все это невольно убеждало Джиованни в том, что у девушки есть какая-то тайна, которую она скрывает от него…

Прошло несколько месяцев с тех пор, как доктор Баццони встретился с Джиованни на улице Падуи. Однако Баццони не забывал о сыне своего друга и однажды неожиданно появился в его комнате. Этот визит был неприятен Джиованни. Он предпочитал оставаться один со своими мыслями. Поэтому Джиованни холодно принял доктора и отвечал односложно на его вопросы. Но Баццони решил не обращать внимания на холодный прием.

Поговорив об университете, где Джиованни бывал теперь очень редко, и о городских новостях, Баццони сказал:

— Недавно у одного старого, классического писателя я прочел интересную историю, касающуюся Александра Македонского. Этому завоевателю какой-то индийский князь подарил рабыню необычайной красоты. Помимо красоты, эта женщина обладала удивительным свойством: от ее тела исходил такой аромат, как будто легкий ветер приносил запахи со всех розовых полей Персии. Один старый мудрец открыл Александру тайну этой женщины.

— Тайну этой женщины? — живо спросил Джиованни, глядя на старого доктора лихорадочно блестевшими глазами.

— Да. Тайна заключалась в том, что рабыню с самого дня рождения вскармливали ядами — небольшими, но увеличивавшимися дозами. Постепенно организм привык к этим ядам и, наконец, для него они стали совершенно безвредны, — организм весь пропитался ядами. Однако для других женщина была опасна, как ядовитая змея. Один поцелуй в ее уста причинял немедленную смерть… Не правда ли, занятная история?

— Сказки! — небрежно ответил Джиованни, но сам он слегка дрожал. — Удивляюсь, что столь ученый человек, как вы, находит время интересоваться такими пустяками.

— Кстати о запахах, — продолжал Баццони, не обращая внимания на слова Джиованни. — Ваша комната наполнена тяжелым ароматом. — И старый доктор, поднявшись, прошелся по комнате. — Этим запахом полны ваши волосы, одежда, мебель. Он очень тонкий, нежный, но действует на голову и сердце.

— Я не замечаю здесь никакого запаха, — пожал плечами Джио-ванни. — Вы находитесь под впечатлением прочитанной истории. При некоторой живости воображения.

— Совсем нет. Мое воображение не столь живо, чтобы я грезил запахами наяву. Мой почтенный коллега, доктор Теребрицци, придает своим лекарствам вот такой же приятный запах. Но да сохранит меня небо от удовольствия дышать подобным ароматом! Кстати, Беатриса, как и ее отец, знает секреты изготовления ядовитых ароматов и прекрасно умеет изготовлять их. Дыхание девушки также насыщено этими ароматами. Но не поздоровится тому, кто вдыхает их на близком расстоянии!..

Джиованни переживал внутреннюю борьбу. Но и на этот раз чувство заглушило голос рассудка.

— Уважаемый доктор, — сухо сказал Джиованни, — я знаю, что вы с самыми лучшими намерениями завели странный разговор. Но при всем уважении к вам я прошу прекратить его и не говорить больше ничего ни о докторе Теребрицци, ни о его дочери. — И уже с горячностью закончил: — Вы не знаете этой девушки!

— Бедный юноша, — сказал доктор, покачав головой. — Я не предполагал, что вы такой упрямый. Поверьте мне, что я знаю Беатрису в тысячу раз лучше, чем вы. Это — настоящий яд, таящийся под фатальной красотой. Это — роза с отравленным ароматом, несущим смерть. Поверьте моим сединам: прекрасная девушка — чудовище, единственное в своем роде. История об индийской рабыне, подаренной Александру Македонскому его врагом, повторяется вновь в девятнадцатом веке, — воссоздается итальянским ученым с ужасающей реальностью.

Джиованни с возраставшим волнением следил за словами доктора.

— Теребрицци не жесток по натуре, — продолжал тот, — но он любит науку больше всего на свете, больше собственной жизни. И чтобы открыть одну из тайн природы, он готов принести в жертву любую человеческую жизнь. Беатрису он сделал также жертвой своих опытов. Но она не испытывает от этого страданий. Ее организм приучен к ядам — они сделались составной частью ее существа. Беатриса молода, жизнерадостна, блещет красотой и здоровьем. Но одна капля ее отравленной крови, одна слеза, упавшая из этих прекрасных глаз, прожжет, как кислота, живую ткань другого человека, принесет неминуемую смерть всякому живому существу. Теребрицци, несомненно, избрал вас объектом своих жестоких опытов. Какая судьба ожидает вас? В лучшем случае, вы, как и Беатриса, будете отрезаны от человеческого общества, вы будете жить в замкнутом мире этого злого гения.

— Замолчите! — воскликнул Джиованни возбужденно. — Вы говорите невероятные вещи!

Баццони положил руку на плечо юноши.

— Успокойся, сын моего друга! Ничего еще не потеряно. — И он вынул небольшой серебряный флакон художественной чеканки. — Смотри, это достойный подарок, который привел бы в восторг лучших красавиц Италии! Но то, что содержит флакон, может быть предметом зависти для самых могущественных людей. Флакон содержит такое сильное противоядие, что оно способно превратить все страшные яды Борджина в чистую безвредную воду. Перед таким противоядием не устоят и яды доктора Теребрицци. Подари этот флакон Беатрисе, заставь ее выпить жидкость и ты увидишь, что все будет хорошо.

Доктор Баццони поставил флакон на стол и вышел.

— Ах, — простонал Джиованни, — неужели действительно я попал в этот ад? — и он схватился за голову. Потом он быстро поднялся, выбежал на улицу и купил в цветочном магазине букет цветов. На свежих цветах, с ее не распустившимися бутонами. Сверкали капли росы.

Настал час свидания с Беатрисой.

«Посмотрим, — сказал себе юноша, — испытаем те яды, которые таит в себе девушка».

Не успел он окончить свои думы, как случилось нечто, заставившее его похолодеть от ужаса. Свежий букет, который он держал в своих руках, вдруг стал быстро вянуть, через несколько мгновений лепестки и листья поблекли… сморщились и опали…

Молодой человек стал ошеломленный. Ноги его дрожали.

«Баццони не обманул меня, — подумал он. — Смертоносный воздух комнаты и мое дыхание отравили цветы. Я дышал на букет — и он увял.»

Юноша окинул взором комнату и увидел в углу паука. Чтобы еще раз проверить ужасную действительность, Джиованни подошел к пауку и стал дышать на него. Насекомое начало судорожно ползти вверх по паутине, но тотчас упало на пол. Паук был мертв.

— Проклятие! — закричал Джиованни отчаянно. — Я сею вокруг себя смерть! Я сделался смертоносным чудовищем для всех живых существ! Отец, мать. Я никогда не вернусь к вам больше, не поцелую ваши седые волосы!

В это время он услышал за окном тревожный голос Беатрисы:

— Джиованни, почему вы не идете? Я давно ожидаю вас.

— Сейчас иду! — ответил несчастный юноша. — «Да, — проговорил он уже про себя, — в последний раз я хочу быть возле тебя, Беатриса. Ты — одна, к кому я могу приблизиться без страха сделаться убийцей».

И он сбежал по лестнице, как безумный, и выбежал в сад.

Ласковый взгляд девушки, ее оживленная улыбка сразу успокоили Джиованни. Он остановился около нее, молчаливый и неподвижный. И когда она сказала: — Ну, что же идем! — он последовал за ней, как послушный ребенок.

Когда они подошли к огненно-красному «коралловому дереву", Джиованоби начал жадно вдыхать его аромат, как истомленный путник припадает иссохшими губами к холодному источнику.

Новое, сильное, неведомое ощущение удивило и испугало его.

— Откуда это дерево?

— Оно — создание моего отца, — просто ответила Беатриса.

— Вы обманываете меня. Скажите мне, откуда и как произошло это дерево и как оно называется. Я хочу знать!

— Мой отец обладает глубокими знаниями тайн природы. «Коралловое дерево» появилось из земли в тот момент, когда я родилась. Мы с ним как сестры, а Теребрицци — наш отец. Одна — дочь его любви, другая — его знаний. И я затрудняюсь сказать, кого из нас он любит больше. Но не приближайтесь к дереву. Я уже предупреждала вас, что оно опасно для всех, кроме меня.

— Нет, я должен, я хочу приблизиться к нему, коснуться его, — оно привлекает, очаровывает меня, как вы сами привлекли и очаровали меня в этом страшном саду! — крикнул негодующий юноша.

Испуганная Беатриса быстро отошла от деревца. Джиованни последовал за ней.

Когда они отошли шагов двадцать, Беатриса обернулась, и указывая на дерево, сказала:

— Рожденное со мной, вместе со мной выросшее, оно моим единственным другом до того момента, пока вы, Джиованни, не появились здесь…

— Я ненавижу вашего отца! Это он завлек меня! — воскликнул гневно юноша. — Здесь какая-то ужасная западня, созданная, чтобы погубить меня!

— Вас завлекал мой отец?! — с краской негодования спросила Бе-астриса. — Но в чем, собственно, вы ему нужны?

— Я нужен ему для его новых опытов. А что касается его дочери, — то она…

— Дочь была счастлива в своем одиночестве до тех пор, пока не увидела вас. И теперь она не найдет уже больше своего счастья.

Джиованни взглянул на Беатрису любящими глазами.

— Правда ли это?

— Да, это правда, Джиованни! Ты принес сюда более сильный яд, чем все яды моего отца. Его яды причиняют страдания телу, а трон — причиняют душевные муки. Ты знаешь нашу тайну. Беги! Оставь меня одну в этом отверженном месте. Прежде, чем ты явился, это был мой мир, — мир, где я была счастлива. Но теперь. Беги же, беги, зачем же ты медлишь? Что удерживает тебя здесь?

— Ты сама, Беатриса, — произнес Джиованни и протянул к ней руку. — Беатриса боязливо отшатнулась. — Не бойся, ты не причинишь мне вреда. Моя кровь отравлена так же, как и твоя, и так же, как ты, я сею вокруг себя смерть.

Беатриса вскрикнула от ужаса.

— Ты также осужден вместе со мной? Джиованни, я не перенесу этого! Я бы убила себя, если бы знала, что виновна в этом. Но, поверь, я не виновна.

— Я верю тебе, Беатриса, — сказал юноша и обнял девушку. — Не отчаивайся. Ты будешь спасена. Смотри на этот флакон. Он содержит сильнейшее противоядие, которое очистит твою кровь и сделает тебя такой, как и все.

Беатриса жадно схватила флакон, поднесла к губам, но тотчас отвела руку.

— Нет, Джиованни! Если я выпью, то буду спасена, а ты. Пей лучше ты.

— Ты хочешь пожертвовать своей жизнью для меня? Я теперь вижу, как ты любишь меня, но умоляю тебя, пей! Пей смело. Тебе прислал этот флакон друг, который желает нам добра.

Беатриса выпила. Как только она сделала последний глоток, среди кустов появился «Черный доктор» Теребрицци. Он с торжеством смотрел на молодых людей, как смотрит скульптор на завершенное изваяние. От удовольствия, его желтое, как у мумии, лицо покрылось морщинками улыбки.

— Будьте счастливы, дети мои, — сказал он. И, обращаясь к Беатрисе, продолжал:

— Я достиг всего, что хотел. Я дал тебе необычайное могущество. Тебе оставалось только испытать счастье женщины. Но никто из людей не мог приблизиться к тебе, не рискуя умереть. Мое искусство победило и это препятствие. В продолжение нескольких месяцев я сумел создать для тебя мужа. Вдыхая каждый день запах этого сада и аромат, исходящий от твоего тела, организм Джиованни постепенно привык к ядам. Они теперь безвредны для него. Возьми этот красный цветок и подари ему в знак своей любви. Не бойся, цветок не причинит ему никакого вреда.

Дрожа от гнева, выслушал Джиованни эту речь и вдруг исступленно начал кричать:

— Проклятый старик! Ты не пожалел дочери ради своих опытов! Ты сделал нас чудовищами, отрезанными от мира! Ты хотел создать новую породу людей, но знай, что это не удастся тебе. Беатриса выпила противоядие, и она освободится от твоих ядов, она станет такою же, как все!..

— Успокойся, Джиованни, — сказала Беатриса, бледнея, и, обращаясь к отцу, спросила его с глубокой тоской. — Отец, зачем ты сделал меня такой несчастной? — И, вдруг схватившись за грудь, прошептала: — Мне дурно…

Джиованни и Теребрицци подумали, что сильное волнение повлияло на Беатрису.

— Ты несчастна? — с удивлением спросил отец.

— Да. Я хотела быть любимой, как все, а ты сделал из меня чудовище. — И, бледнея все более, Беатриса пошатнулась и упала на руки Джиованни. — Я умираю. Прощай, Джиованни! Твое средство могло помочь другим, но оно оказалось смертельным для меня. Но лучше я, чем ты.

Девушка была мертва.

Организм ее не мог существовать без ядов, привитых ей отцом — «Черным доктором» Теребрицци: они сделались составной частью ее существа. А противоядие, наоборот, оказалось для Беатрисы смертельным ядом.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

В 1920-е годы СССР переживал самый настоящий бум фантастики. Выходило одновременно несколько журналов, регулярно публиковавших фантастические произведения («Мир приключений», «Всемирный следопыт», «Борьба миров», московский и ленинградский «Вокруг света» и др.), в большом количестве издавались книги. И чаще всего авторов зарубежных — немецких, французских и американских фантастов.

Многие из тогда популярных имен сегодня помнят, разве что, въедливые библиографы. Но были и писатели, что называется, из первого эшелона. Однако, как ни странно, некоторые из произведений знаменитых литераторов, впоследствии никогда и нигде больше не выходили, не включались даже в собрания сочинений. Такая же судьба постигла научно-фантастический рассказ классика мировой приключенческой литературы, автора нестареющего «Всадника без головы» ирландца Майн Рида. «Дочь черного колдуна» впервые на русском была напечатана в седьмом выпуске за 1927 год московского журнала «Вокруг света» (напомним читателю, что до 1932 года существовало два одноименных журнала — в Москве и в Ленинграде).

И с тех пор больше нигде не выходила. А рассказ, между тем, и сегодня не утратил своей увлекательности, в чем читатель может убедиться и сам.

Евгений Харитонов

Игорь МаранинУбить бабочку

Гоша застегнул молнию на куртке и посмотрел на себя в зеркало.

— А может, не рисковать? — спросил он. — Может, того этого… ну, крыло ей оторвать для начала. И посмотреть, что получится.

— «Того этого», — передразнил Гарик. — Сказки все это про эффект бабочки! Сам подумай, как судьба мира может зависеть от какой-то там… козявки?

— А вдруг? — вид в зеркале не понравился Гоше, и он расстегнул молнию: ниспровержатели… или опровержители?.. нужно будет спросить у Нины Ивановны, когда они вернутся в школу… в общем, опровергатели устаревших научных догм должны выглядеть солидно. А тут какой-то малолетка, застегнутый до подбородка. Им с Гариком уже по четырнадцать! Гарик вон уже два раза целовался. Если не врет, конечно.

— Вдруг, вдруг… — проворчал в ответ опытный целовальщик. — Залезай давай! Мне отец башку оторвет, когда узнает, что я его машину времени брал… а ты «крыло надорвем, вдруг что случится…».

⠀⠀ ⠀⠀

Машина времени была старой и неудобной. Одна из первых отечественных моделей: медленная, неказистая, некомфортная. Пластик местами отлетел, крышка панели управления треснула, провода то тут, то там перемотаны изолентой. На такой стыдно даже в ближайший век прокатиться, но чего не сделаешь ради научного открытия. Вот дадут им Нобелевскую премию за опровержение эффекта бабочки, тогда Гарик отцу новейший образец купит, «колу-бентли». И пусть сосед Брамович от зависти лопнет! Ну что, вперед?

— Поехали! — вслух сказал Гарик и нажал клавишу «Старт». — 210 миллионов лет назад, триасовый период. Это тогда, когда первые бабочки появились.

— Дотянем… того этого? — тревожно спросил Гоша.

— Не боись! Отец почти до девона добирался, когда к нам бабушка в прошлом месяце приезжала. Целую неделю там просидел на подножном корму: хвощи да папоротники.

⠀⠀ ⠀⠀

Триас встретил путешественников теплым ветерком. То тут, то там росли странные растения с бочонковидными стволами и большими рассеченными листьями. «Цикадофиты», — припомнил Гарик. Они с Гошей бодро шагали вдоль опушки, разглядывая огромные хвойные деревья с толстыми — в несколько охватов — стволами.

— А воздух-то, воздух какой! — восхитился Гоша. — Эй, ты чего делаешь?..

— Оставляю доказательства, — ответил Гарик, вырезая перочинным ножом на толстой коре дерева: «Здесь были Пирогов и Капустин». Придирчиво осмотрел надпись, подмигнул однокласснику и вдруг заметил за его спиной большую разноцветную бабочку.

— Вот она! — прошептал мальчишка. — Оборачивайся, только не спугни.

Гоша медленно повернулся к бабочке, крепче ухватил сачок и, кивнув товарищу, стал осторожно подкрадываться к жертве. Но осторожность не понадобилась: жертва вовсе не торопилась куда-то улетать. Будто специально ждала его, Гошу Капустина, ученика 8 «Б» класса Новокочковской средней школы, будущего лауреата Нобелевской премии.

⠀⠀ ⠀⠀

Бабочка была мертва. Ее маленький трупик Гарик положил в специальный пластиковый пакет, подписал дату и отчего-то шмыгнул носом. Мальчишки достали из машины приготовленные в дорогу пирожки с картошкой и самонагревающийся термос, но не успели даже присесть, как из сгустившегося коконом воздуха вышел пожилой мужчина в черном комбинезоне. Рукава комбинезона украшали два одинаковых рисунка: зеленая крона дуба и три буквы: ЭЗВ. Экологическая защита времени.

Эколог сделал несколько шагов навстречу, остановился и скучающим взглядом посмотрел на застывшие фигурки мальчишек.

— Значит, эффект бабочки решили опровергнуть? — строго спросил он.

— Уверен, что опровергли! — запальчиво ответил Гарик. — Между прочим, нет такого закона, чтобы за бабочку в тюрьму сажать — я в уголовном кодексе смотрел!

— Какая там тюрьма. — устало отмахнулся мужчина. — Вы у меня сегодня уже шестнадцатые, кто на бабочек покушается. И это только в триасе. Нет, ну ладно — пацаны. А то ведь и балбесы тридцатилетние и даже те, кому на пенсию пора. Кошмар какой-то. Да если бы вас всех в тюрьму сажали, там давно места не осталось бы.

— Значит, он все-таки не работает? — встрепенулся Гарик. — Эффект бабочки? Если их каждый день убивают?

— Почему не работает? — пожал плечами эколог. — Очень даже работает.

— Но как же… А что теперь будет? С миром?

— И с нами… того этого. — добавил Гоша.

— С миром — ничего. А вот с вами… — эколог сделал паузу и спросил: — Вы генную инженерию проходили? Ну вот… придется вам теперь бабочками побыть.

— Как это?! — одновременно выдохнули мальчишки.

— А вот так. Перестроим ваши гены, и станете бабочками. Будете летать, пока какой-нибудь ниспровергатель вас не прихлопнет. А как вы думали, равновесие мира поддерживается? Убил бабочку — будь добр пожаловать на ее место.

Мужчина посмотрел на испуганные лица мальчишек, протянул руку и взял пакет с трупом бабочки.

— Ладно, не переживайте, дольше месяца это не продлится. А вот этому оболтусу, — эколог аккуратно положил трупик в пакет, — вообще крупно повезло: часа не пролетал. Теперь восстановим обратно человеком, и к вечеру отец его уже ремнем лупить будет. По крайней мере, обещал.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Игорь Юрьевич Маранин родился в 1964 году в Новосибирске, где и живет по сей день. Получил два высших образования — историческое и экономическое. Пишет стихи и прозу, публикуется в периодике и на литературных сайтах, с 2006 года ведет свой литературный дневник на Mail.ru. Победитель и лауреат различных сетевых поэтических и прозаических конкурсов, в том числе на «Лучший литературный блог». В издательстве «Арт Хаус медиа» готовятся к выходу две книги фантастики.

№ 3

Сергей ЛукьяненкоАлешёнька и бекасы

В Москву Алёшенька вернулся рано поутру на «Авроре», экспрессе непозволительно дорогом для гимназиста. Но Алёшенька очень хотел пофорсить перед друзьями, обронить небрежно где-нибудь в рекреации, потягивая слабенькую папироску «Дукат» с патентованным угольным фильтром: «Неплоха «Аврора», скажу я вам, господа. Неплоха. Но все ж таки излишне расхвалена. Проводники дело знают, но надменны не по чину…»

Все эти сладкие мысли, позволительные семнадцатилетнему мальчишке, проносились в голове у Алёшеньки, когда он сидел на алом бархатном диване, вольнодумно не вставая, хотя уже гремело в динамиках: «Славься, славься, русский царь!» В окошко виден был вокзал и поезд замедлял ход.

Сосед по купе, пожилой купец-киргиз, на Алёшу смотрел неодобрительно, цокал языком, а потом вздохнул:

— Э… молодежь. Так и нигилистами становятся.

От такого оскорбления Алёшенька покраснел будто рак, будучи пылкого нрава, вскочил, но грубить старому человеку, к тому же иноверцу, постеснялся. Лишь выпалил:

— Сударь, зря вы меня причисляете к нигилистам! Что же до моего нежелания вставать — так это борьба с условностями. Если государю потребуется моя преданность…

— Горячий, — вздохнул киргиз. — Условности, милый Алёшенька, для того и служат, чтобы ограждать устои! Так канавы вдоль дорожного полотна не позволяют талым водам подмывать рельсы.

Речь его выдавала человека образованного, с острым умом, возможно, что и не купца вовсе, а человека государственного.

— Простите, господин Валиханов, — Алёша опустил голову. — Я…

— Всего лишь молод и горяч. — усмехнулся киргиз, похлопав его по плечу. — Собирайте вещи, юноша, поезд вот-вот встанет.

Сам Алёшенька ехал налегке. «Тулка» в потертом кожаном чехле, рюкзак — многое повидавший, сразу выдающий в юноше не хлыста, а бывалого туриста. Так что носильщиков Алёшенька звать не стал. Пробежавшись от вагона до станции подземки, нарочито поверху, чтобы вдохнуть морозца, Алёшенька в последний момент передумал и остановил такси. Водитель — человек степенный, основательный, на рюкзак и ружьишко глянул одобрительно, помог погрузить вещи в багажник «Москвички», спросил:

— Издалека возвращаетесь, барин?

Обычно к Алёшеньке прислуга обращалась «молодой барин», потому вопрос был вдвойне приятен.

— Из Санкт-Петербурга, — важно ответил он. — Охотились в Приневье на бекасов.

— Из-под легавой? — задал водитель вопрос, показавший в нем любителя охоты.

— Со спаниелем.

— Хорошее дело, — одобрил водитель. — Куда ехать, барин?

— На Тверскую, — с легкой гордостью сказал Алёшенька. Он любил эту тихую центральную улицу, где родители владели целым этажом в старом каменном особняке. — Дом Егорьевых знаешь?

— Как не знать, знаменитый доктор! — уважительно сказал водитель. И как-то уже новым взглядом посмотрел на Алёшеньку. — Неужто сынок его будете? Очень у вас славный папаша.

⠀⠀ ⠀⠀

Была у Алёшеньки легкая надежда, что к возвращению его с охоты все домашние уже соберутся в Москве. Ан нет! Отец с матерью, как улетели две недели назад в Русскую Америку, так все никак не собрались вернуться. Грелись, видать, на теплых пляжах Калифорнии, а может, путешествовали по английским колониям, среди ковбоев, трапперов и индейцев. Ну, разве это развлечение для взрослых серьезных людей? Алёшенька сам в девять лет пытался в Америку убежать, чтобы жить в лесах охотой и снимать с врагов скальпы, но то детские фантазии.

Пока горничная Танечка помогала ему снять шинель, Алёшенька вдруг как-то новыми глазами взглянул на девушку. Наняли ее родители всего полгода назад — симпатичную, разбитную воронежскую девчонку. Наняли почему-то после долгих тихих споров, жалованье положили на взгляд Алёшеньки непомерно щедрое, да еще и отрядили Танечку прислуживать в первую очередь «молодому барину». И все полгода Алёшенька этому возмущался, прислуживать себе запрещал, лишь порой гонял безропотную Таню за папиросами.

Но сейчас Алёшеньке вдруг пригрезилось, что он понимает, зачем родители наняли Танечку… и почему столько платят… и отчего велели за ним ухаживать. И от понимания этого — взрослого уже, выросшего из рассказов бывалых охотников, услышанных на привалах, из опыта первой недели самостоятельного, «взрослого» времяпрепровождения — в груди у Алёшеньки сладко защемило.

— Как же вы повзрослели, барин, — повторяла Танечка. — Как возмужали. Ах, это, наверное, так интересно, охотиться?

— А ты заходи вечерком, расскажу, — пьянея от собственной смелости, предложил Алёшенька.

— Зайду, — просто и с улыбкой ответила Танечка. — Вам джакузю набрать, барин?

— Набери. И баньку истопи.

— Фу, какая ж это банька, — прыснула Танечка. — Без веника, без пара, без полок.

Глянула загадочно — и унеслась по коридору.

Алёшенька, весь мигом употевший, но довольный собой чрезвычайно, спрятал ружьишко в сейф (с оружием всегда надо быть строгим), переоделся в домашнее — да и решил, пока финская сауна греется, заглянуть к дядюшке.

Дядюшка Алёшин был уже старичок, мамин старший брат, не бедный и не немощный, но ни к чему толковому не приспособленный, к тому же вдовый. Вот уже семь лет жил у Егорьевых, отчасти помогал воспитывать Алёшеньку, отчасти просиживал кресло, копаясь в старых бумагах. В отличие от сестры-учительницы, чью профессию в обществе всякий уважает не меньше, чем докторский труд, был дядюшка Петр историком, человеком смешным, да и не особо государству нужным.

Ладно бы еще архивариус! Помогал бы людям род свой проследить, все полезное дело. А то сидел Петр днями и ночами, перебирал всеми забытые бумажки да строчил иногда статейки в скучный маленький журнал «Уроки Истории».

Но Алёша беспутного дядюшку любил. Даже запах старых бумаг ему нравился, будил воображение.

Вот и сейчас, ворвавшись в кабинет к дядюшке будто ураган, Алёшенька завопил:

— Здравствуй, дядя! Я из града твоего имени прибыл!

Дядя в этот миг бумажки не перебирал, а посматривал на экран электрического вычислителя, где мелькало что-то телесное, охающее, ничуть на исторические документы не похожее. Вычислитель дядя тут же выключил, но особо не смутился, а сказал ехидно:

— Ох уж и из града, охальник. Небось из болот не вылезал? С кочки да на кочку?

— Обижаешь, — обнимая дядю, да и садясь на заваленный бумагами диван (пришлось разгрести), сказал Алёшенька. — И в Петропавловку сходили, и в Исакиевскую часовню. Только в Зимний экскурсий не было, ждут государя с визитом, да я этот домик и без того видел.

Дядюшка кивнул:

— Растет городок-то?

— Растет, — подтвердил Алёшенька. — Стойкие там люди, на таком гнилом месте обосноваться… Нет бы в Москву переехать, в Саратов… Опять же — на югах какая благодать, а людей не хватает! Но как-то перебиваются, город строят. Трамвай пустили скоростной. Через весь город, восемь остановок.

Дядя хитро погрозил Алёшеньке пальцем, достал какой-то фолиант и изрек:

— Городок, говоришь? А знаешь, что царь Петр собирался в Санкт-Петербург столицу перенести?

Алёшенька от души засмеялся.

— Хотел-хотел, — не смутился дядя. — С целью закрепить эти земли и построить город в европейском стиле.

— Да зачем же в России европейский город строить? — снова развеселился Алёша. — Спору нет, Берлин, Амстердам, Лондон — города красивые. Но разве чем Москва хуже? Разве в Саратов или Одессу меньше туристов со всего мира едет? А Мурманск? Анадырь? Казань?

— Петру хотелось перед Европой покрасоваться, — спокойно возразил дядя.

— Ну и слава Богу, что не построил, — Алёшенька, хоть и числил себя вольнодумцем, но тут не удержался, перекрестился. — Вместо милейшего Санкт-Петербурга стояло бы каменное кладбище на болоте!

Дядя закивал:

— Вот тут ты прав. Мы в журнале сей вопрос обсуждали и решили, что царь Петр сим прожектом погубил бы десятки тысяч народа. Однако же…

Алёшенька даже сконфузился от такой ереси:

— Дядя… ну что ты такое несешь? Петр Великий не душегуб был и не дурак, ради пустой-то фантазии всему государству колени подкашивать!

— С чего это сразу — фантазию? — обиделся дядя. — Был, был у Петра такой прожект. Даже объявлено уже было о новом городе. Вот только случился конфуз — на банкете Петр объелся дичью… этими самыми бекасами.

Алёша прыснул.

— Ну и подвело царю брюхо, — улыбаясь, продолжал дядя. — Два дня тезка из известных мест не вылезал, а потом как гаркнет на бояр… — И дядя очень громогласно, и впрямь по-царски, крикнул: — «Дурна сия земля и плоды ее дурны! Чухне да шведам тут жить сподручно, а не русскому человеку!» И не стали дальше строить. Жалко, конечно… из-за дурного повара красивого города лишились!

Алёша облегченно засмеялся. Встал, обнял дядюшку:

— Ну, дядя. Ну, фантазер.

— Как же фантазер, тому документы есть! — попытался спорить дядя.

Но тут в дверь постучали, и заглянула Танечка — глаза подведены, губки подкрашены, будто не по хозяйству возилась, а у зеркала стояла:

— Барин, джакузя уже полная, в сауне жар стоит, — сообщила она и исчезла.

Алёша смущенно посмотрел на дядю.

— Иди-иди, — буркнул дядя и как-то понимающе посмотрел на Алёшеньку. — Фантазии… документы…

В дверях Алёшенька все-таки обернулся и спросил:

— Так ты не шутишь, дядюшка?

— Не шучу.

— Тогда хорошо, что не стал Петр столицу в Приневье ставить, — убежденно сказал Алёша. — Ты бы видел, какова там охота! Построили бы город, зато и всех бекасов извели!

— Разве в бекасах дело? — вздохнул дядя. — Город на болоте — великое свершение, достижение государственное и народное! Пускай не обошлось бы без жертв и лишений, зато народ русский закалился бы в этой стройке, окреп. Нынче во главу угла каждый ставит мещанское благополучие, а ведь могли бы стать державой воистину великой, привычной к подвигам!

Смущенный Алешенька тихо вышел из кабинета, а дядя еще долго беззвучно жевал губами, вздыхал, неодобрительно поглядывал и на плазменный экран вычислителя, и на кожаные переплеты книг в шкафах красного дерева. Виделась ему сейчас не ленивая мещанская Русь, а какое-то иное, неведомое государство, где каждый день наполнен подвигами и свершениями, где обитают люди крепкие и закаленные, где во славу народного духа гордо стоит на гнилых болотах чудо-город, посрамивший Амстердам и Венецию.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Лукьяненко Сергей Васильевич — один из самых популярных писателей современной России. Родился фантаст 11 апреля 1968 года в казахском городке Каратау в семье потомственных врачей. В соответствии с семейными традициями закончил Алма-Атинский государственный институт по специальности психиатр, однако в медицине надолго не задержался, поскольку еще в раннем возрасте «тяжело заболел» фантастикой. Свой первый рассказ Сергей сочинил в 20 лет и, по собственному признанию, «за два года написал 8 повестей и около 40 рассказов». В 1988 году состоялась и первая публикация — фантастический рассказ «Нарушение» в алма-атинском журнале «Заря». Работал журналистом в газете «Казахстанская правда», редактором журнала фантастики «Чудеса и диковины» (впоследствии «Миры»). После издания повести «Атомный сон», получившей премию «Старт-93» и романа «Рыцари Сорока Островов» (1992) к С. Лукьяненко пришла известность. С 1994 года он занимается только литературной работой. В 1997 году получил российское гражданство и переехал из Алма-Аты в Москву.

Среди книг писателя — «Рыцари Сорока Островов» (1992), трилогия «Лорд с планеты Земля» (1995), дилогия «Императоры иллюзий», «Осенние визиты» (1997), дилогия «Лабиринт отражений» (1997) и «Фальшивые зеркала» (1999), дилогия «Искатели небес» (1998, 2000), дилогия «Звезды — холодные игрушки» (1997) и «Звездная Тень» (1998), «Геном» (1999), «Танцы на снегу» (2001), «Спектр» (2002), трилогия о Дозорах (1998–2004) и др. Несколько книг вышло в соавторстве: с Ником Перумовым — «Не время для драконов» (1997), с Юлием Буркиным — трилогия «Остров Русь» (1996), с Владимиром Васильевым — «Дневной Дозор» (2000).

Лукьяненко в разные годы становился лауреатом почти всех жанровых премий, таких, как «Интерпресскон», «Странник», «Аэлита», «Сигма-Ф», «Золотой кадуцей», «Роскон» и др. В 2003 году на международной конференции «Еврокон», проходившей в финском городе Турку, Сергей Лукьяненко был удостоен звания «Лучший писатель Европы».

Павел МихненкоГраница

Июньское утро выдалось холодным и хмурым. По низинам тяжелым пуховым одеялом стелился серый туман. Где-то нестройным хором верещали просыпающиеся лягушки. Тянуло болотной сыростью. Невероятных размеров комары, обнаглев от безнаказанности, впивались в тело через сырую гимнастерку. То, что машина двигалась, им не мешало.

Лейтенант Ивушкин хлопал себя ладонью по бокам, нервно дергал плечами и ругался вполголоса.

Ухабистая дорога замысловато петляла по молодому лесу. Влажные ветви низкорослых осин лениво хлестали по лобовому стеклу старенькой полуторки. Грузовик надсадно хрипел и жалобно позвякивал петлями. Ящики с провизией подпрыгивали на каждой кочке, норовя побольнее стукнуть забившегося в угол кузова лейтенанта. Он заботливо прижимал к животу пухлый портфель, то и дело озабоченно посматривая на стоящий рядом туго набитый мешок с сургучной печатью на тесемочках.

Машина сбавила ход. В приоткрывшуюся дверь в очередной раз выглянул усталый водитель.

— Товарищ лейтенант, — протянул он, растягивая слова, — да уж сели бы в кабину. Ну чего же в кузове-то трястись? Дорога вон какая…

— Я вам уже сто раз говорил, товарищ Ерохин, что не положено, — ломаным мальчишеским баском ответил Ивушкин, насупив для солидности брови. — Я не могу оставить документы, а в кабину они не помещаются.

Дорога нырнула в пологую балку, сплошь затянутую туманом.

— Ни черта не видать, — ругался в усы Ерохин. Со скрежетом включил первую передачу, и полуторка, завыв, начала медленно продвигаться вперед, раздвигая капотом липкий туман. Через минуту машина выбралась из низины и остановилась.

— Что там, Ерохин? — крикнул из кузова лейтенант.

— Да дорога, едрит ее за ногу…

— Чего дорога? — Ивушкин приподнялся на колено, выглядывая из-за кабины.

— Раздваивается.

— И куда нам? В какую сторону?

— А хрен ее знает, — тихо сказал Ерохин и бодро крикнул: — Разберемся, товарищ лейтенант! Сейчас поедем!

— Погодите, Ерохин, — крикнул Ивушкин, — я выйду.

— Глушить, что ли?

— А?.. Да, глушите и сюда подойдите, пожалуйста.

Водитель выключил двигатель, спрыгнул на дорогу. Повисла тишина, только вдалеке урчали лягушки да над ухом тянули свою песню «Ку-у-ум, ку-у-ум» одуревшие от запаха человеческих тел комары. Ерохин смачно хлопнул себя по шее, потянулся — «Эх, хорошо!», заправил под пояс гимнастерку.

— Спускаться будете, товарищ лейтенант?

— Да. Идите сюда, Ерохин. Будете охранять документы, мне отойти надо… ненадолго.

— Все понял, не волнуйтесь, товарищ лейтенант. — Ерохин проводил Ивушкина грустно-насмешливым взглядом, присел у колеса. Не спеша свернул самокрутку. «Эх, командир. Пацан совсем. Небось в военкомате годка два себе приписал. Мой тоже, того гляди, сбежит, мать не удержит. Да…»

Ивушкин сошел с дороги и пошел в глубь леса, отыскивая подходящие кустики. Время от времени он останавливался и прислушивался. Ответственность за вверенный ему важный груз тяжелым камнем давила на неокрепшие юношеские плечи. Вот уже два месяца как он на фронте. Пока, правда, не на передовой, но все же. Места здесь, говорят, не спокойные, немецкие диверсанты шарят. Ищут что-то. «Эх, встретился бы мне один такой…» Рука машинально нащупала новенькую кобуру.

Ивушкин осмотрелся по сторонам и начал расстегивать галифе.

Неожиданно до его слуха долетел странный звук. То ли приглушенный стук, то ли топот — «та-там, та-там, та-там» — раздавался откуда-то из глубины леса. Не с дороги. Ивушкин нервно застегнул непослушную пуговицу. Звук приближался. Лейтенант осторожно раздвинул тяжелые сосновые лапы. Стараясь не дышать, сделал несколько шагов и наконец вышел на довольно большую поляну. Она тянулась наискосок к западу и полого уходила вниз, упираясь в густой кустарник. Звук шел с противоположной стороны поляны.

Ивушкин присел за куст. Теперь он отчетливо различал топот конских копыт. Осмотрелся. Справа над кронами деревьев возвышалось какое-то строение. Серая металлическая крыша напоминала купол парашюта. Высокий ребристый шпиль, торчащий из ее вершины, был увешан белыми и зелеными дисками в форме огромных неглубоких тарелок. Ивушкин удивленно рассматривал здание. Если верить выданной в штабе карте, здесь не должно быть никаких населенных пунктов. Неужели заблудились?!

Всадник показался как-то неожиданно. Ивушкин вздрогнул…

Черный низкорослый конь с длинной нечесаной гривой шел рысью, пригнув голову к земле. Время от времени он поднимал верхнюю губу, оголяя длинные желтые зубы. Наездник сидел, немного завалившись назад и выставив вперед ноги в стременах. Очень смуглая кожа и узкие черные глаза указывали на восточное происхождение. Широкая меховая шапка с острым верхом была вся изодрана и висела грязными лохмотьями. Теплая, отороченная серым мехом фуфайка крест-накрест затянута кожаными ремнями. На левом боку — длинная кривая сабля в ножнах, украшенных тусклыми камнями. К седлу привязан небольшой кожаный мешок.

Ивушкин почувствовал запах конского пота. Отстегнул пуговку кобуры, положил ладонь на холодную пистолетную рукоятку. Незнакомец выглядел странно, имел оружие, но на немца похож не был. Это наблюдение немного успокоило разволновавшегося лейтенанта. «Может, татарин какой-то?» Вытащив на всякий случай пистолет, он встал и вышел из-за куста.

Всадник не заметил его, но конь зафыркал и замотал головой. Татарин натянул поводья, припал к гриве, затем распрямился и тоже закрутил головой, по-звериному раздувая широкие ноздри. Наконец он увидел стоящего у куста человека. Оскалив редкие коричневые зубы, он выхвалил из ножен кривую саблю и занес ее в сторону. Из его горла вырвался хриплый нечленораздельный возглас.

Ивушкин попятился, стараясь попасть мокрым от нахлынувшего пота пальцем по собачке предохранителя. Всадник взмахнул саблей и поднял коня на дыбы.

— Эй-эй, слышишь, стоять, тебе говорят! — срывающимся голосом завопил Ивушкин и трясущейся рукой направил пистолет на незнакомца. — Стрелять буду!

Татарин осадил коня и, склонив голову набок, удивленно посмотрел на лейтенанта.

— Хайда гыл руз?! — выкрикнул он. Ивушкину показалось, что в этом возгласе прозвучали вопросительные нотки.

— Чего? — выдавил он из себя, продолжая направлять пистолет на странного седока. — Ты кто?

— Хайда гыл руз?! — повелительным тоном повторил незнакомец и, слегка ударив коня плеткой, стал приближаться.

— Стоять, я сказал, стрелять буду! — не своим голосом заорал лейтенант.

Всадник стегнул коня по мокрому боку. Ивушкин не успел сообразить, что происходит. Черная масса, источая невыносимую вонь, оказалась перед самым носом. В воздухе что-то взвизгнуло. Верхушка молодого дубка упала под ноги окаменевшего от страха лейтенанта. Всадник захохотал клокочущим смехом, запрокидывая голову. Лейтенант машинально взмахнул рукой вверх и нажал на спусковой крючок. Громыхнул выстрел. Конь дернулся, поднялся на дыбы, едва не задев Ивушкина. Не ожидавший этого всадник широко взмахнул руками, схватился за гриву и боком повис в седле.

— Лейтена-ант! Эй! — раздалось со стороны дороги.

Ивушкин отскочил в сторону, напоровшись щекой на острую ветку кустарника, упал на колено. Боковым зрением успел заметить, что наездник осадил перепуганного коня и недоуменно завертел вжатой в плечи головой.

— Ерохин! — позвал лейтенант.

— Иду! — раздалось из-за деревьев.

Совладав с испугом, татарин страшно оскалил зубы и, зарычав, снова взмахнул саблей. Было видно, что на этот раз шутить он не собирается…

В следующее мгновение раздался хлопок. Что-то темное пролетело над верхушками кустов, и огромная сеть накрыла всадника вместе с конем. По ногам коня ударили тяжелые грузила, он замотал головой, попытался лягнуть невидимого противника, но только сильнее запутался в плотной, словно стальной сети. Татарин что-то закричал, пытаясь разрубить сеть саблей. Снова раздался хлопок, и вторая, на этот раз мелкоячеистая, сеть обрушилась на воинственного всадника. Конь рухнул на землю, подминая под себя седока.

— Я здесь! — Ерохин выскочил на поляну, остервенело дергая заклинивший затвор винтовки. — Живой?!

Бледный как смерть лейтенант смотрел на своего водителя широко раскрытыми глазами.

— Чуть не зарубил, гад.

Неожиданно, как из-под земли, выскочили три человека, с головы до ног затянутые в зелено-коричневые маскировочные комбинезоны. В руках у одного их них было странное приспособление, отдаленно напоминающее ручной пулемет с очень широким стволом. Двое других были вооружены короткими автоматами. Один из них подбежал к яростно вырывающемуся из пут татарину и, несильно размахнувшись, ударил его прикладом по голове. Тот сразу обмяк. Конь продолжал судорожно биться на боку, все больше подминая хозяина.

— Немцы! — прошептал Ивушкин, хватая Ерохина за рукав.

— Не стрелять! — раздался короткий и твердый приказ. — Свои!

— Братцы, свои, что ли? — воскликнул Ерохин.

— Свои-свои. Тихо! Винтовку опусти.

— Товарищ лейтенант, кажись, наши, — весело сказал водитель. — Вы это… вы пистолетик-то опустили бы, а то пальнет ненароком.

Ивушкин нерешительно опустил пистолет, но в кобуру не убрал — мало ли. Пятнистые спасители молча связали орущего всадника. Храпящего коня осторожно взяли под уздцы.

— Капитан Шмель, — коротко приложил руку к виску один из спасителей. — Командир отряда особого назначения.

— Лейтенант Ивушкин. Штаб двадцать четвертого. — начал было Ивушкин, но осекся и спросил: — Простите, товарищ капитан, а можно… ваши документы.

Ерохин бросил на своего лейтенанта укоризненный взгляд. Ему очень понравились эти молчаливые и, похоже, знающие свое дело ребята в странных комбинезонах. Но человек, представившийся капитаном, улыбнулся уголком рта и тихо сказал:

— Да можно, конечно. Только не в этом дело.

Он расстегнул какую-то странную застежку на комбинезоне, порылся рукой во внутреннем кармане и достал пачку документов. Просмотрел разноцветные корочки, протянул одну из них лейтенанту. «Капитан Шмель. Командир третьего отряда особого назначения вч 35551» — прочитал Ивушкин. Кивнул и вернул удостоверение владельцу.

— Все в порядке? — тихо спросил капитан.

— Да, — неуверенно ответил Ивушкин и растерянно покосился на Ерохина. Все это казалось ему подозрительным. Почему капитан не потребовал документы у него? — А кто это? — спросил он капитана, кивнув в сторону успокоившегося всадника.

— Это? — оглянулся Шмель, как будто только сейчас заметив странного седока. — Да так, наверное, забрел не туда. Вы ведь тоже заблудились немного?

— Да, есть малость. Там дорога. — заулыбался Ерохин, на минуту забыв о субординации.

— Дорогу вам покажут, — тихо прервал его капитан. — А если вдруг опять что-нибудь необычное увидите, лучше уходите по-тихому. Не ввязывайтесь.

Лейтенант с готовностью кивнул.

— Разрешите идти, товарищ капитан?

— Идите.

Ивушкин снова кивнул. Потом вздрогнул как от удара и, повернувшись к своему водителю, закричал чуть не плача:

— Ерохин! Вы почему пост оставили?! Там документы!

— Вот те раз, — выпучил глаза боец. — Так я ж думал, вас тут убивают.

— Ну и что? Документы важнее. Идемте скорее!

Капитан улыбнулся и, подозвав одного из своих, сказал:

— Сергей, проводи их. У них машина там.

Вдруг откуда-то сверху пришел тяжелый гулкий рокот. Ивушкин испуганно задрал голову. Большой темно-зеленый аппарат вывалился из-за леса и начал нехотя набирать высоту. Он летел так низко, что Ивушкин успел разглядеть на его борту три цветные полоски: белую, синюю и красную. Самым странным было то, что у летящей машины напрочь отсутствовали крылья, лишь сверху тускло поблескивал диск огромного вращающегося винта. Винт поменьше вертикально вращался и на длинном узком хвосте. Ерохин тоже запрокинул голову и, удивленно причмокивая губами, из-под руки рассматривал диковинную машину.

— Воздух! — страшным шепотом произнес лейтенант.

Капитан почему-то выругался матом и добавил:

— Не волнуйтесь. Это наш.

— Мать моя! Это как же она летает-то? — спросил Ерохин, ни к кому конкретно не обращаясь.

Бескрылая машина растворилась в облаках. «Чтобы это могло значить? — мучительно думал лейтенант. — А вдруг все-таки немцы? Диверсанты. Под наших маскируются? Что делать?»

Капитан что-то быстро шепнул своему человеку и повернулся к Ивушкину:

— Так, все. Идите, вас проводят. Поедете туда, куда вам покажут.

Через пять минут Ивушкин снова трясся в кузове своей полуторки.

«Странно все это, очень странно, — думал он. — Надо обязательно доложить кому следует».

Он только сейчас понял, что так и не успел справить малую нужду…

* * *

Поезд остановился на маленькой станции. Серый каменный забор тянулся в бесконечность. Рассветное солнце апельсиновым соком заливало крыши одноэтажных домишек и кроны старых яблонь.

Климов спрыгнул на разбитый перрон, осмотрелся. Утренний холодок залез под воротник его новенькой военной рубашки. Оглянувшись на медленно отходящий поезд, взвалил сумку на плечо и не спеша пошел к зданию станции.

— Товарищ лейтенант! — услышал он и слегка вздрогнул от неожиданности. Обернулся. Парень в коричневой кожаной куртке быстрым шагом направлялся в его сторону. — Ваша фамилия случайно не Климов?

— Ну, да, — растерянно ответил Климов.

— Служить к нам приехали? Я за вами. Сергей Гурин, — протянул руку мужчина. — Как добрались?

— Нормально.

— Пошли, там машина…

Климов недоверчиво посмотрел на собеседника и, слегка прищурив глаза, сказал:

— Документы покажите, пожалуйста.

— Документы? — еще шире улыбнулся мужчина. — Ишь ты, какой серьезный.

Он достал из внутреннего кармана удостоверение.

— Капитан Гурин, федеральная пограничная служба. — шевеля губами, прочитал Климов. — Все в порядке, товарищ капитан. Извините, а то мало ли что? Вот мое удостоверение.

Он достал из кармашка рубахи новенький документ.

— Да убери ты! — хлопнул его по плечу Гурин. — Вот формалист!

— Я думал, у вас тут… — насупился Климов.

— Да все у нас тут путем.

— Звать-то тебя как?

— Андрей.

— Только что академию закончил?

— Месяц назад.

— Ну, пошли! Ехать далеко.

Машина, подпрыгивая на кочках, ехала по узкой улице мимо одноэтажных деревянных домиков с металлическими и шиферными крышами. В палисадниках, огороженных низкими заборчиками, золотились яблоки и груши, мелкие темно-синие сливы россыпями валялись прямо на земле. Белые куры деловито копошились в пожухлой траве под присмотром грудастых петухов. В открытое окно салона ветер заносил запахи травы и навоза.

— Далеко нам, товарищ капитан? — спросил Климов, рассматривая поселок.

— Сергей меня зовут, — повернул голову Гурин. — А ехать порядочно, покемарь пока, если хочешь.

— Да я не устал.

Гурин молча кивнул.

— А почему пограничная служба?.. — снова спросил Климов.

Гурин повернулся к нему, обхватив рукой спинку сиденья.

— А что тебя удивляет?

— Ну, я не знаю… Тут же границы-то вроде бы нет, — пожал плечами Климов и изобразил смущенную улыбку.

— Это точно — вроде бы. Не торопись, все узнаешь.

Тем временем поселок закончился, машина выехала на грунтовую дорогу. Она петляла через широкий луг, заросший высокой травой. В желтых зарослях зверобоя резвились крошечные пташки. Впереди тонкой полосой чернел лес. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, стало даже жарко.

Через двадцать минут машина пересекла мост через узкую речушку и въехала в лес. Большой металлический щит тревожными красными буквами извещал о том, что дорога ведет в закрытую зону. «Въезд строго по пропускам!» Металлические ворота КПП возникли сразу же за поворотом в густых зарослях осин и сосен. Климов заметил три небольшие камеры наружного наблюдения. По верху утопающего в зелени металлического забора вилась спираль колючей проволоки. «Под напряжением, наверное.» — подумал он.

Водитель посигналил. Слева от машины неожиданно появился, словно вырос из-под земли, боец в камуфлированном комбезе, зеленом берете, со складным «Калашниковым» наперевес. Маленькая рация потрескивала у него на груди. Гурин протянул солдату пропуск. Боец вопросительно посмотрел на Климова.

— Давай удостоверение, теперь самое время, — улыбнулся Гурин.

Климов передал дежурному документы. Тот внимательно изучил их, еще раз посмотрел на Климова и, видимо, удовлетворившись результатами осмотра, кивнул. Водитель включил передачу, и уазик покатил дальше.

Когда дорога вынырнула на широкую поляну, Климов заметил вдалеке невысокую — метра два — стелу с бронзовой табличкой у основания. На верху — красная звездочка. Перехватив его взгляд, Сергей сказал:

— Бои здесь шли. Какая-то группа разведчиков погибла. Все до единого. Памятник в пятидесятых годах поставили…

⠀⠀ ⠀⠀

Уазик пробирался по грунтовке, то ныряя в густой лес, то выезжая на открытые участки, изрезанные глубокими оврагами. Под заунывное гудение двигателя Климов задремал. Он время от времени вскидывал голову и моргал, стараясь не уснуть совсем, но так и не смог совладать со сладкой истомой.

Дача… Мама печет душистые пирожки с тушеной капустой, напевая себе под нос веселую песенку, а они с отцом сидят на подоконнике и с нетерпением ждут завершения таинства. За окном щебечут птицы, ветер шуршит листвой молодых яблонь. «Чем сидеть без дела, пошли бы в сад, — говорит мама. — Вон кусты как разрослись…» Кусты, кусты…

Климов вздрогнул и открыл глаза. Уазик ехал по лесной дороге. Водитель как-то странно налегал на руль, будто стараясь вывести машину из глубокой грязи, хотя дорога была сухой и ровной.

— В кусты, в кусты я сказал! — страшным шепотом командовал Гурин.

— Да понял я, товарищ капитан, — с натугой ответил солдат, сосредоточенно вращая руль.

— Глуши! — все также тихо сказал Гурин, когда машина остановилась в густом кустарнике.

Климов потер глаза и, потянувшись вперед, спросил:

— А что случилось?

Гурин резко повернулся к нему и прижал палец к губам — тихо! Климов замер, неловко изогнув шею. Гурин опустил руку за пазуху и вытащил пистолет. Шепнув «Сидите здесь!», он осторожно открыл дверцу и сполз в траву.

Климов почувствовал, как кровь приливает к голове. Он коснулся пальцем плеча водителя и прошептал:

— Эй, слышишь, чего это он?

— Тише, товарищ лейтенант, — сделав страшные глаза, едва слышно сказал солдат.

Где-то в стороне хрустнула ветка, послышались голоса. Климов прислушался, ему показалось, что говорят на немецком. Голоса приближались. Теперь он отчетливо слышал, что говорят двое, даже различил несколько слов: один говорил что-то о реке, второй отказывался, испуганно повторяя «нет-нет, нельзя».

Климов прильнул лбом к стеклу, вглядываясь вдаль сквозь ветви кустарника. Когда голоса стали хорошо слышны, он увидел одного из говорящих. Это был высокий худой мужчина в зеленовато-сером костюме и нелепой шапочке, напоминающей пилотку. Одну руку он держал согнутой в локте, словно придерживая висящую на плече сумку. В другой он держал ветку, которой время от времени помахивал перед лицом, отгоняя комаров. Мужчина всего на пару мгновений показался в поле зрения Климова, второго видно не было. Потом голоса стали тише и смолкли совсем.

Гурин появился неожиданно — бесшумно открыл дверцу и скользнул внутрь.

— Все нормально, — тихо сказал он, но в его глазах читалось волнение.

— Откуда здесь-то?.. — удивленно спросил водитель.

Гурин пожал плечами:

— Ладно, двигаем помаленьку.

Уазик заурчал и тронулся с места.

— Сергей, — подал голос молчавший до этого Климов, — а кто это был?

Гурин кисло улыбнулся:

— Да так, грибники какие-то.

— Прямо из Германии к нам по грибы приехали?

Гурин мотнул головой.

— Говоришь по-немецки?

— Немного.

— Ну, вот и хорошо. Пригодится.

— Уже сообразил…

Дальше они ехали молча. Гурин, по всей видимости, не имел права или не считал нужным что-либо рассказывать, Климов не хотел расспрашивать.

«Дела у них тут, похоже, интересные, — думал он. — Тот немец, он же не с сумкой был — «шмайсер» у него на левом плече болтался, как пить дать. Объяснят. Если позволено…»

Решив до поры до времени не мучить себя пустыми предположениями, Климов повернулся к окну и занялся изучением пробегающего ландшафта.

Через несколько минут машина подъехала ко второму КПП. Здесь повторилось то же самое, что и на первом. Только дежурный на этот раз оказался более приветливым — он улыбнулся Климову и произнес с легким северным акцентом: «Добро пожаловать, товарищ лейтенант».

Среди зеленых зарослей виднелась куполообразная металлическая крыша с ребристым шпилем, увешанным тарелками антенн.

* * *

«Здравствуй, дорогая мамочка! Вот выдалась свободная минутка, и я, как всегда, сразу же села писать тебе письмо.

У меня все хорошо. Никто меня тут не обижает, не волнуйся, пожалуйста. Мы с девчонками почти все время проводим в классе. Скоро экзамен. Я уже настоящая радистка. Майор Лукичев, начальник нашей школы, все время хвалит меня и ставит всем в пример. Вчера на утреннем построении он сказал: «Если бы у нас все так учились, как Мешкова, то мы давно бы уже в Берлине были». Прямо так и сказал, представляешь?

Кормят нас хорошо, я даже поправилась на два килограмма.

Как у тебя дела? Помогает ли тебе дядя Леша? Не голодаешь ли?..»

— Мешкова!

Настя встрепенулась и быстро перевернула лист.

— Жениху пишешь?

— Никак нет, товарищ капитан, маме.

Она быстро сунула письмо в планшет и встала, привычным движением расправляя юбку.

— Потом допишешь, — сказал капитан. В его глазах мелькнула тень беспокойства. — Тебя Лукичев вызывает. Иди.

— Есть, товарищ капитан.

Бывший кабинет председателя сельсовета служил начальнику школы и рабочим местом, и домом. Настя постучала в дверь.

— Войдите.

У окна стоял старый дубовый стол с тяжелой малахитовой чернильницей. У входа на гвозде — совсем новая плащ-накидка и пыльная фуражка. Рядом, на низенькой табуретке — ведро с водой и железная кружка. В углу — по-военному аккуратно заправленная железная кровать. Лукичев как-то неловко расположился на ее уголке, а за его столом сидел тучный майор в застиранной гимнастерке.

— Товарищ майор, курсант Мешкова по вашему приказанию прибыла.

— Проходи Анастасия, знакомься — майор Трофименко из штаба двадцать четвертой дивизии.

— Курсант Мешкова. Здравия желаю, товарищ майор.

Трофименко молча кивнул, разглядывая Настю с ног до головы.

«Чего уставился, боров толстый!» — злобно подумала она и машинально одернула юбку вниз, прикрывая колени.

Боров повернулся к Лукичеву и снова кивнул. Начальник школы вскочил как ужаленный и со словами «Ну, не буду вам мешать» быстро вышел из комнаты. Настя проводила его растерянным взглядом.

— Проходите, садитесь, — прохрипел толстый майор. Казалось, что в горле у него застрял горячий кисель.

Настя неуверенно покосилась на кровать и сжала губы. Перехватив ее взгляд, майор наклонился, с грохотом выдвинул из-под стола табурет и подтолкнул вперед. Настя присела на краешек.

— Меня зовут Иван Александрович, — начал Трофименко. — Я заместитель начальника армейской разведки.

Настя кивнула.

— Майор Лукичев охарактеризовал вас как одну из лучших радисток школы. Не собираюсь ходить вокруг да около. Мне нужна хорошая радистка… молодая, красивая девушка.

У Насти на щеках выступил румянец.

— Служба предстоит тяжелая и опасная, — продолжал майор. — Вас, безусловно, могли бы назначить в приказном порядке, но я хочу, чтобы сами все взвесили и подумали.

— О чем подумала? Об опасности? — гордо вскинула голову Настя. — Я на фронт не развлекаться шла.

— Да погоди ты… — неожиданно перейдя на «ты», махнул рукой Трофименко. — Все вы смелые. Ты выслушай сначала. Мне нужен человек, и я его, то есть ее, найду. Не тебя, так кого-нибудь еще. Но я должен быть уверен, что этот человек сможет сделать то, что от него потребуется.

Настя молча теребила краешек гимнастерки.

— Все о чем я сейчас скажу — военная тайна. Поняла? — Она быстро кивнула. — За разглашение — расстрел. — Настя вздрогнула. — Мне нужна радистка для работы в немецком тылу…

* * *

— Аномальная зона появилась три года назад. Хотя лично я думаю, что про нее вообще нельзя сказать «появилась», — начал свой рассказ Сергей. — По-видимому, зона существовала всегда. Понятие времени для нее имеет совершенно особый смысл. Не тот, к которому мы привыкли. Дело в том, что она сама представляет собой дыру во времени, точнее — канал. Канал между несколькими временными периодами существования нашего мира. Правильнее было бы сказать, что это мы вместе с нашим временем добрались до очередной дыры…

Климов болезненно поморщился:

— Прости, Сергей, ты это специально?..

— Что специально?

— Ну, рассказываешь так, чтобы я ни черта не понял? Это тоже требование секретности?

Сергей кисло улыбнулся:

— Понимаешь, Андрей, я-то как раз очень стараюсь, чтобы ты все понял. Просто пока все наши знания о зоне крайне поверхностны. До всего приходится доходить своим умом. Иногда — с риском для жизни. Потому я не могу объяснить толком. Наше дело — не в причинах разбираться, этим пусть ученые занимаются. Наше дело — границу на замке держать, чтобы ни одна тварь…

— Ну хорошо, давай попробуем еще раз, — предложил Климов. — Что значит — канал между несколькими, как ты сказал?

— Временными периодами, — закончил за него Сергей. — Для начала скажу, что это всего лишь термин, который придумал кто-то из первых исследователей этой чертовой дыры. Но он самый простой и, похоже, самый правильный. Зона имеет площадь примерно двенадцать гектаров. Сплошной лес. За рекой — луг, дальше две деревни: Ивантеевка и Лыкино, пять километров севернее — городок Ихтинск, где я тебя на станции встречал.

Климов кивнул.

Сергей прищурил глаза и продолжил:

— Три года назад один ивантеевский дедок прибежал в милицию и заявил, что ходил в лес по грибы и встретил там трех фашистов. Все, как положено: в форме, касках, с автоматами. Они, якобы, его тоже заметили и даже пару раз шарахнули по нему из автоматов. Дедок, понятно дело, дал деру. Хотя ему лет восемьдесят было.

— Ну и… — нетерпеливо кивнул Климов.

— А, что ну и?.. — засмеялся Сергей. — Сам-то как думаешь?

Климов пожал плечами. А Сергей спокойно продолжил:

— Участковый посоветовал ветерану пойти домой и проспаться. А заодно и пригрозил, что в следующий раз, по законам военного времени, расстреляет как паникера. Посмеялись дружно над дедком, да и забыли эту историю. А через месяц в лесу пропала компания подростков — два парня, две девушки. Лет по шестнадцать-семнадцать. Они из Ихтинска в лес на пикник поехали. На следующий день родители спохватились — детей нет, кинулись в милицию. К поискам, понятное дело, приступили только дня через три — загуляли, мол, переростки ваши, вернутся, когда водка кончится. Ну, в общем, собрали народ, решили лес прочесывать, а тут смотрят, — девчонка бежит. Вся в грязи, от одежды одни лохмотья, плечо в крови. Рыдает, в истерике бьется. Успокоили, расспросили. Говорит: в лесу на них напали какие-то люди, вооруженные, в форме, говорят не по-нашему. Остальных ребят нашли уже под вечер мертвыми. Следствие установило, что пули были выпущены из немецких автоматов времен второй мировой. Сначала подумали на скинхедов — нашли, мол, оружие немецкое, форму, ну и бесчинствуют в лесах. Мало ли уродов?

— А потом?.. — спросил Климов.

— А потом завертелось… То немцев встретят, то татаро-монголов каких-то, а то и зверей невиданных. Тут-то и пришла наша очередь за дело браться. Вокруг зоны было возведено ограждение и установлены пограничные посты. Позже построили станцию слежения. Но, к сожалению, все не так просто.

Сергей замолчал, углубившись в свои мысли. Климов нетерпеливо ерзал на стуле, но торопить товарища не решался.

— Так вот… — встрепенулся Сергей, — как объясняют работающие в зоне ученые, на этом месте периодически возникает пересечение нескольких временных отрезков. Иногда — двух, иногда — больше. В прошлом году выбросов из 1942 года было не так много. Зато сильно донимали татаро-монголы, да повадились бродить по лесу какие-то странные звери — не то собаки одичавшие, не то волки неизвестной породы. В этом году открылся и почти не закрывался канал в сорок второй. Зона не равномерна, в ней в случайные моменты времени возникают и угасают активные области. Иногда пришельцы появлялись всего на несколько секунд и спокойно возвращались «домой», даже не замечая, что побывали в двадцать первом веке. Но иногда визиты гостей затягивались на длительное время, создавая нам большие неудобства. Встречались и наши, и немцы, но и с теми, и с другими, как, впрочем, и со всеми остальными, приходилось поступать одинаково.

— В каком смысле одинаково? — насторожился Климов.

— Все очень просто, — сказал Сергей, — согласно принципу невмешательства.

— Невмешательства? — у Климова округлились глаза.

— Разумеется! Мы не имеем права воздействовать на прошлое. Никак! Даже в мелочах. Наша задача — блокировать пришельцев в зоне, лишь изредка помогая им вернуться в область активности. Иначе могут возникнуть изменения хода истории. Фантастику читал?

Климов растерянно кивнул, потом спросил, недоуменно глядя на Сергея:

— И немцам тоже помогаете?

— И немцам.

— Уговариваете, что ли? — усмехнулся Климов.

— Отпугиваем, — засмеялся Сергей. — Иногда сильно шуметь приходится. А вот наших действительно стараемся, как ты предположил, уговаривать. Есть специальные подразделения, которым разрешается входить в минимальный контакт с «гостями». Иногда бывает достаточно просто указать дорогу, но порой… — Сергей весело мотнул головой. — Месяца два назад, ну да в июне, прошел сигнал — «нарушение границы». Станция зафиксировала прорыв из тринадцатого века. Выходим в зону, смотрим — что такое? Татарин на коне сидит и саблей размахивает, злющий такой.

Орет чего-то. А у дерева — лейтенантик молодой из сорок второго. Бледный, как смерть. Еле успели татарина поймать…

— Отпустили?..

— Татарина-то?

Климов кивнул.

— Отпустили, конечно! До активной области дотащили и отпустили. Я потом целый час из душа не вылезал.

— А лейтенант?

— Они к нам на полуторке ввалились. Хорошо еще, что недалеко от активной области отъехать успели. Станция их идентифицировала, когда мы уже в пути были, вот нас и не успели предупредить.

— Почему не успели, а рация? — удивился Климов.

— Стандартно мыслишь. Рации у нас, конечно же, всегда с собой, да вот только работают они с большими перебоями — активные зоны мешают.

Сергей внимательно посмотрел на Климова и спросил:

— Ну что, в общих чертах понятно?

Климов пожал плечами:

— В общих чертах. Интересно все это: дыры во времени, активные области, только…

— Что только?

— Ну, не знаю, это все, как прогулка развлекательная, что ли. Отпугнули немцев, поговорили с нашими.

Сергей опустил глаза, задумчиво поводил пальцем по столу.

— Со дня развертывания пограничных застав, — тихо сказал он, — в зоне погибло тридцать пять человек. — Климов вздрогнул. — Еще восемь ушли в зону и не вернулись — просто исчезли, провалившись в активную область. У троих — жены. Ждут. Вот тебе и прогулка…

* * *

Ивушкин сидел в блиндаже и при свете керосиновой коптилки вытаскивал из подошвы сапога длинный кривой гвоздь. Клещи были ржавые, с длинными ручками. Гвоздь не поддавался.

— Лейтенант! — раздался снаружи недовольный окрик. — Уснул, что ли? К командиру, живо!

Натягивая на ходу сапог — проклятый гвоздь так и остался в подошве, — Ивушкин бросился к выходу. Выкатился наружу, упал под дружный хохот сидящих в кружок бойцов. Щурясь от яркого дневного света, вскочил на ноги, чувствуя, как по лицу разливается краска.

— Но-но! — пальцем пригрозил бойцам пожилой старшина и, обернувшись к Ивушкину, сказал: — Извините, товарищ лейтенант. Не со зла они.

Ивушкин расстроено махнул рукой и быстрым шагом пошел к командирскому блиндажу.

Подполковник Седых молча выслушал доклад о прибытии, рассматривая Ивушкина из-под густых, как сапожные щетки, бровей. Кивнул на деревянную лавку — «садись».

— Прочитал я твой рапорт, — хмуро начал он и поддел пальцем лежащий на столе лист бумаги. — Все правда?

Ивушкин вскочил с лавки, выпучив глаза:

— Товарищ подполковник!

— Сядь, — успокаивающим тоном сказал Седых. — Такого наворотил, хоть в газету… Хотя нет, только газеты тебе и не хватало!

Было видно, что Седых борется с сомнением, не зная, как реагировать на странный рапорт лейтенанта. Обстановка на фронте была тяжелой, недавно поползли слухи о скором отступлении. Поговаривали о частых вылазках немецких диверсантов. Контрразведка буквально села на голову, отвлекая силы на прочесывание леса и другие задания.

— Ты знаешь, куда я обязан отправить эти ваши писульки?! — раздраженно крикнул Седых, хватая в кулак рапорт. Ивушкин быстро кивнул. — А ты понимаешь, что они там с вами сделают? — Командир швырнул смятый листок на стол. — И со мной тоже.

Ивушкин опустил глаза.

— Самолет без крыльев он видел, тарелки на крыше, татарина на лошади… Змея Горыныча о семи головах ты не видел?

Лейтенант покачал головой, словно командир и впрямь ожидал от него ответа.

— Послушай, лейтенант, то, что ты про встречу с незнакомыми людьми сразу доложил — это правильно. Хвалю. Только вот, сам понимаешь, рапорт твой. Какой-то он не военный, слов в нем лишних много. Подправить его надо. Ты меня понимаешь?

— Понимаю, товарищ подполковник, — с готовностью закивал Ивушкин.

— На фронте ты недавно. — У Ивушкина порозовели щеки. — Всякое могло померещиться. Тем более в лесу, утром.

— Да, я понимаю, — повторил лейтенант.

— Ну, вот и хорошо, что понимаешь, — Седых сдвинул рапорт на край стола, тяжело вздохнул. Потом очень серьезно посмотрел на Ивушкина и добавил мягко, совсем не по командирски: — Время сейчас тяжелое, сынок. Война. Люди злые стали, порой свой своему — хуже врага. Так что ты лучше помалкивай.

— Товарищ подполковник. — смущенно дергая себя за ремень, сказал Ивушкин. — Спасибо вам.

— Ладно, — махнул рукой Седых. — Иди. С Ерохиным я сам поговорю.

— Есть, — ответил Ивушкин. Он развернулся и хотел было выйти, но Седых окликнул его:

— Погоди. Забыл я совсем. — Он вышел из-за стола. — Сегодня ночью к нам пополнение прибыло. Радистку новую нам дали, Анастасией зовут, кажется. Молодая. Девчонка совсем. Ты ей покажи, что у нас да как, чтоб не совалась, куда не следует. В общем, помоги. На третьей батарее она. Иди. Только чтоб мне без глупостей! — прокричал он вслед.

⠀⠀ ⠀⠀

Анастасию Ивушкин нашел в медсанбате. Медсестра Соня — немолодая, болезненно худая девушка — что-то оживленно рассказывала ей, старательно помогая себе руками.

— Здравия желаю! Лейтенант Ивушкин, — по-военному представился лейтенант и, смутившись под немного насмешливым взглядом девушек, добавил: — Николай Николаевич.

— Сержант Мешкова, Анастасия Александровна, — в тон ему ответила Настя и весело приложила руку к новенькой пилотке. — Слушаю вас, товарищ лейтенант.

В ее черных глазах промелькнул лукавый огонек. Прядь темных волос задорно выглядывала из-под пилотки. Ивушкин замер как вкопанный, забыв даже ответить на приветствие. Соня криво усмехнулась и покачала головой.

— Я… то есть меня… В общем, мы с вами… — пролепетал Ивушкин, давясь собственными словами.

— Ну, прямо-таки сразу «мы с вами…», — резко сказала Соня и искусственно засмеялась.

Ивушкин демонстративно отвернулся от Сони и сообщил Насте:

— Мне командир полка приказал помочь вам, показать тут у нас все, и вообще.

Настя приветливо улыбнулась.

— Вот только давай без «вообще»! — не унималась Соня, ревностно оттирая несчастного лейтенанта от новой подруги. — Все вы на одно лицо!

— Да ладно тебе, Сонечка, — сказала Настя. — Ну что ты на человека набросилась. Спасибо вам, товарищ лейтенант, — обратилась она к нему. — Мне Сонечка почти все уже рассказала, — Соня победно сложила руки на груди. — Разве что… проводите меня, пожалуйста, до штаба, хорошо?

От этого неуставного «хорошо» у Ивушкина по спине пробежали мурашки. Он быстро закивал, схватил Настин вещмешок и засуетился, уступая ей дорогу.

До штаба они шли почти полчаса — по дороге Ивушкин все же решил показать Насте расположение полка. Солнце уже клонилось к западу. Вечерний воздух был наполнен беззаботным перезвоном сверчков и запахами трав. Дышалось легко. Казалось, что нет никакой войны, боли, страха, смерти.

Он рассказывал ей о Москве, об институте, который пришлось бросить, чтобы попасть на фронт. О стариках-родителях, которые ждали его дома, о старшем брате, который воевал на Северном флоте. Она вспоминала родной Воронеж, подружек, маму. Им было легко и беззаботно вдвоем, будто они знали друг друга много-много лет и снова встретились после короткой разлуки.

С грохотом проехала машина. Они едва успели отпрыгнуть на обочину. Водитель прокричал что-то, грозя кулаком. Они переглянулись и весело рассмеялись.

— Вот и штаб, — сказал он.

— Спасибо, товарищ лейтенант.

— Коля. Мы же договорились.

— Здесь вы — товарищ лейтенант, — заговорщицким шепотом сказала она.

— Может быть, завтра мы. — начал он.

— Или после войны… — глядя на него грустными глазами, немного нараспев сказала она. — До свидания, товарищ лейтенант.

— До свидания, товарищ сержант.

Она вошла в блиндаж.

— До свидания, Настя, — прошептал он.

⠀⠀ ⠀⠀

На следующий день Ивушкина отправили в штаб армии.

Прибыв туда в десять утра на знакомой полуторке, он до самого вечера промаялся во дворе старой школы, ожидая нужных ему людей. Ерохин, не тратя понапрасну времени, спал в кабине.

Назад выехали только в восьмом часу. Пыльная дорога петляла вдоль поля, огибая неглубокие овраги. На той стороне виднелись серые крыши деревенских домов. Проехали железнодорожный разъезд. Ивушкин сидел в кабине и клевал носом под мерное гудение двигателя.

Машина уже подъезжала к лесу, когда из облака вывалилась шестерка «мессеров» и, снижаясь, пошла в сторону железнодорожной станции. Ерохин выругался. Ивушкин вздрогнул и открыл глаза, наклонился, всматриваясь в небо через узкое лобовое стекло. Он увидел, как от группы отделился один самолет и, развернувшись, пошел вдоль дороги прямо навстречу их машине.

— Мать твою! — снова закричал Ерохин, яростно выруливая на обочину. — Прыгай!

По дороге в два ряда запрыгали пылевые фонтанчики; застучало свирепо и пугающе. Самолет с ревом взмыл вверх, не долетев до машины всего несколько метров.

«Пронесло!» — успел подумать Ивушкин, как вдруг короткий противный свист резанул по ушам, вызывая дрожь, и оборвался оглушительным взрывом. Столб черной земли взметнулся к небу под самым капотом машины.

Очнулся Ивушкин только в госпитале. Осколками ему порвало левый бок и ногу выше колена. Он потерял много крови, провалявшись среди дымящихся обломков грузовика до глубокой ночи. Его подобрала проезжавшая мимо машина. Ерохин погиб.

В госпитале Ивушкин пролежал полтора месяца. После выписки он на попутке отправился в полк. Удивительно, но часть находилась на прежнем месте. Только теперь с другим командиром — подполковник Седых погиб в бою.

«Не уберегли!» — со злобой подумал Ивушкин, ему было жаль командира.

Когда он стал расспрашивать о Насте, никто не мог ничего ему объяснить. Кто-то говорил, что видел ее в штабе дивизии, кто-то утверждал, что ее перевели в другую часть. Больше ничего.

Ранняя осень выдалась холодной и дождливой. Рваные облака гусиными клиньями неслись на юг, подгоняемые северным ветром. Блиндажи заливало дождем, промокшее обмундирование источало запах гнилой картошки. Полк, в котором служил Ивушкин, передислоцировался на северо-восток и занял позиции недалеко от захваченного немцами города Ихтинска. Ивушкину приходилось бывать в этих местах — где-то здесь в начале лета они с Ерохиным и повстречали тех странных ребят в камуфлированных комбинезонах.

Как-то поздно вечером Ивушкина вызвали в штаб. Разведчики приволокли языка. Это был молодой, до смерти перепуганный офицер. Он сидел на табурете со связанными за спиной руками и озирался по сторонам, левый глаз у него дергался от нервного тика. Под правым красовался здоровенный синяк. Очевидно, разведчики не нашли другого способа его успокоить. Ивушкину почему-то стало жалко этого измученного, перепачканного грязью немца. Но он решительно отогнал это неуместное чувство.

— Вот, брат, твой клиент, — похлопал Ивушкина по плечу начальник штаба. — Ты ж по-немецки шпрехаешь?

Ивушкин кивнул и встал рядом с начальником штаба — сесть ему так и не предложили.

— Ценный экземпляр! — сказал майор. — Порученец при штабе дивизии.

— Федьку из-за него убили… — с ненавистью прохрипел сидящий в углу капитан-разведчик.

Допрос пленного продолжался почти два часа. Немец, бросая испуганные взгляды в сторону капитана, безоговорочно рассказал все, что знал о своих частях, державших оборону под Ихтинском, продиктовал звания и фамилии командиров и даже подробно объяснил, как найти дом, в котором разместился командир дивизии. Под конец он с надеждой посмотрел на Ивушкина и спросил:

— Ведь меня не расстреляют? Верно?

Ивушкин перевел.

— Что-нибудь еще хотите рассказать? — спросил начальник штаба, не отвечая на вопрос.

Немец пожал плечами, потом вздрогнул, будто вспомнив что-то важное, и затараторил, глотая от возбуждения слова, так что Ивушкин едва успевал переводить. Когда рассказ пленного начал вырисовываться в более или менее ясную картину, Ивушкин вдруг замолчал и только внимательно слушал, впиваясь в немца взглядом.

— Эй, лейтенант! — услышал он как сквозь сон. — Слова, что ли, забыл? — начальник штаба тряс его за руку.

Ивушкин справился с подступившим к горлу комом, оглянулся.

— Товарищ майор, — начал наконец он, — немец говорит.

Немец рассказывал, что несколько дней тому назад контрразведка вермахта вычислила работающую в Ихтинске русскую разведгруппу. Двое погибли в перестрелке. Радистку — молодую девушку, действующую под видом фабричной служащей, схватили агенты гестапо. Под пытками она призналась, что ее настоящее имя — Анастасия. Больше от нее ничего не добились. На вторник была назначена публичная казнь…

⠀⠀ ⠀⠀

— Не лезь не в свое дело! — брызгая слюной, орал командир полка.

— Это мое дело, товарищ командир! — едва сдерживая предательски подступившие слезы, твердо ответил Ивушкин.

— Молчать! Под трибунал захотел?! Пошел вон отсюда!

— Товарищ полковник…

— Я сказал — пошел вон!

Ивушкин приложил руку к пилотке и повернулся кругом. Губы дрожали.

— Ты хоть понимаешь, что это такое — к немцам прямо в логово лезть? — уже спокойно сказал командир.

Ивушкин быстро повернулся к полковнику:

— Я смогу.

— Нет, сынок, — отмахнулся от него командир, — разговор окончен. Ивушкин выскочил из командирского блиндажа, трясясь от бессильной злобы. «Настя! Там Настя, — думал он. — А я тут.»

— Она тебе кто?.. — голос прозвучал из темноты.

— Кто здесь? — выдохнул Ивушкин.

Чиркнула спичка, осветила усатое лицо. Командир полковой разведки — капитан Сирень — прикурил папиросу. Подошел ближе.

— Я спрашиваю: кто она тебе?

Ивушкин покачал головой:

— Никто, просто…

— Давно знакомы?

— Один день. Полтора месяца назад.

— М-да, — сказал Сирень. — Выходит — любовь с первого взгляда. Ивушкин ничего не ответил, только мотнул с досадой головой.

— Командир не разрешил?

— Нет.

— А сам-то не боишься?

Ивушкин встрепенулся, заговорил быстро-быстро, прижимая к груди пилотку:

— Не боюсь, товарищ капитан! Мне обязательно надо туда пойти! Вы ведь пойдете? Вы же не бросите ее?

— Не бросим, — сказал капитан. — И люди, хорошо знающие немецкий, нам тоже нужны. Только…

Ивушкин приблизился к капитану, сказал решительно и твердо:

— Я не подведу.

Сирень окинул его оценивающим взглядом, затянулся папиросой:

— Я поговорю с командиром.

⠀⠀ ⠀⠀

Они выехали поздно ночью. Втроем.

Инструктируя Ивушкина, Сирень сказал:

— Запомни, Коля, вся операция построена на наглости. Исключительно на наглости! Времени на детальную проработку нет. Спасибо армейской разведке — помогли с документами и легендой. Одна секунда заминки, одно неверное слово или даже взгляд — и все! Понимаешь?

— Понимаю, — решительно ответил Ивушкин.

Перед рассветом они оставили старенький «опель» в кустах у реки. Моросил дождь. Переоделись в немецкую форму, еще раз проверили документы.

— Все помнишь? — шепнул Сирень. Ивушкин кивнул.

Капитан посмотрел на Сорокина.

— Все в порядке, командир, — тихо ответил тот. — Не в первой.

— Сплюнь!

Сплюнув, Сорокин завел машину и вывел ее на дорогу.

— Давай! — скомандовал Сирень.

Когда они подъехали к городу, было уже совсем светло. На въезде у них проверили документы. Сирень коротко переговорил с часовым. Тот кивнул и открыл ворота — легенда работала.

«Опель» поднялся в гору и поехал по улице, ведущей к зданию бывшего клуба, где, по словам пленного немца, держали разведчицу. По причине раннего утра возле здания никого не было. Только у дверей стоял одинокий часовой.

Все остальное для Ивушкина прошло как в тумане. Он остался в машине. Сирень взял портфель, и они с Сорокиным пошли к зданию. Сирень показал часовому пропуск, тот вытянулся по струнке, пропуская их внутрь. Несколько минут ожидания показались Ивушкину часом. Он сидел на заднем сиденье, сжимая в руке пистолет.

От глухого взрыва из окон посыпались стекла. Пора! Часовой дернулся и скинул с плеча автомат. Ивушкин вскинул руку и два раза выстрелил, часовой упал. Внутри здания раздались автоматные очереди. Взвыла сирена. Ивушкин выскочил из машины и подбежал к двери. Буквально через секунду она распахнулась. Сирень был без фуражки, с немецким автоматом. Сорокин нес на руках Настю, она была без сознания. При виде ее лица у Ивушкина заныло сердце.

Из-за угла показались солдаты. Пять или шесть человек. Сорокин бросился к машине, Сирень с Ивушкиным открыли огонь.

— В машину! — скомандовал Сирень.

«Опель» взревел двигателем, Ивушкин на ходу запрыгнул на заднее сиденье, прижал к себе Настю. Машина рванулась и понеслась по улице. Сзади сухо защелкали выстрелы. Настя открыла глаза и, не моргая, долго смотрела на Ивушкина, пытаясь понять, что происходит. Потом она улыбнулась и что-то сказала, он не расслышал. Обернулся назад. Большая грузовая машина в плотном облаке пыли мчалась за ними.

— Погоня, командир! — закричал Ивушкин.

— Держи! — Сирень перекинул назад автомат. Ивушкин развернулся, лег грудью на спинку сиденья и начал стрелять.

Сорокин гнал машину на пределе возможностей. Миновали мост, впереди — всего в каких-то пяти сотнях метров — чернел спасительный лес. Грунтовая дорога почему-то резко заворачивала вправо, делая большую петлю.

— Срежем! — закричал Сорокин и, свернув с дороги, погнал машину к лесу прямо через луг…

* * *

В первый же выходной Климов поехал в город. Строго говоря, Ихтинск трудно было назвать городом: узкие, заросшие бурьяном и дикими яблонями, улочки с рядами однообразных домиков, полчища кур и индюков, на перекрестках — водопроводные колонки-башенки с длинными рычагами и крючками для ведер. В центре города — старинная, вся в строительных лесах церковь. Чуть поодаль, на крошечной площади — засиженный голубями памятник Ильичу.

Климову был нужен телеграф, он собирался позвонить домой, успокоить родителей. С мобильной связью в Ихтинске было все в порядке — о ней там просто никогда не слышали. А может быть, мешала зона. Быстро сообразив, что все улицы города радиально разбегаются от центра к окраинам, Климов пошел по одной из них. Местные жители — на удивление степенные и приветливые люди — вежливо здоровались с ним и с удовольствием показывали дорогу. Только у маленького магазина прямо на земле сидел пьяный мужик и грязно матерился, стараясь быть услышанным как можно большим числом земляков.

Телеграф отыскался быстро — все там же на центральной площади, рядом с гастрономом, милицией, зданием мэрии и краеведческим музеем. Казалось, вся жизнь городка была сконцентрирована в одном месте. Оставалось только удивляться, как на такой маленькой площади помещается столько зданий.

Позвонив родителям, Климов зашел в небольшое уютное кафе, притаившееся в тени трех плакучих ив. По причине теплой осени столики еще не убрали в помещение. Климов сел за один из них. Почти сразу, сексуально шурша накрахмаленным передником, к нему подбежала полненькая официантка.

— Чего заказывать будем? — спросила она, кокетливо улыбаясь.

Климов попросил принести ему пива и фисташек. Фисташек не оказалось, и он согласился на предложенную воблу.

Климов сидел, потягивая из кружки холодное пиво, и наслаждался свободным временем. Его рыжие вихры весело золотились в лучах осеннего солнышка.

— Разрешите присесть рядом с вами? — услышал он хрипловатый голос. Сухенький старичок с кружкой пива в руке стоял у столика, опираясь на палочку. Свободных мест было много, но, видимо, старичку очень хотелось поговорить.

Климов кивнул, отодвигая очистки от своей воблы.

— Пиво сегодня хорошее, — традиционно начал старичок и улыбнулся беззубым ртом.

— Хорошее, — согласился Климов.

— А денек-то какой!

— Прямо-таки лето…

Удовлетворенный тем, что его беседу поддерживают, старичок придвинулся ближе:

— Меня Никитичем зовут. Иван, значит, Никитич. А вы, я смотрю, вроде как не из местных?

— Да, я служу здесь, в военной части, — штатной легендой ответил Климов.

— О-о! Офицер, значит, — уважительно протянул старичок.

— Звать-то как?

— Андрей.

— Сам-то откуда будешь?

— Из Москвы.

Старичок кивнул, отпив пива.

— А я всю жизнь здесь живу, почитай восемь десятков безвыездно. И в войну здесь мы жили, вон там, на Крапивной, второй дом от огородов. Когда немцы в сорок втором город заняли, мне как раз двенадцатый годок пошел. С матерью мы тогда жили, отец и старший брат воевали уже. Погибли оба…

Старичок задумался, глядя в свою кружку. Потом встрепенулся и продолжил:

— Страшные были времена, сынок. Голод. Летом-то сорок второго немец все станцию бомбил, удержу никакого не было. А по осени фашисты и вовсе город заняли.

Климов слушал старичка, время от времени вежливо кивая. Ободренный вниманием нового человека, Никитич продолжал:

— Мы с пацанами бегали к мосту смотреть, как немцы в город въезжают. Наших-то тогда уже в городе не было — Ихтинск наш решено было сдать. Видать, у командования задумка такая была, иначе бы не пустили немца-то. Как Кутузов Москву-то сдал, а потом.

Никитич сделал большой глоток, утерся рукавом.

— Мы с пацанами собирались немецким машинам колеса прокалывать — дома заточки делали. Мать нашла, так всыпала мне, что потом три дня сидеть не мог. Немцы-то они не посмотрели бы, что пацан. А совсем страшно стало, когда они разведчицу нашу поймали.

— Разведчицу? — удивился Климов.

— Да, — грустно сказал Никитич. — Разведчицу. Потом, кажись, в сорок четвертом, об этом даже в газете писали. Втроем они работали: двое мужчин и она — девка молодая. Она у них радисткой была.

Старичок опять замолчал.

— А дальше что? — спросил Климов, заинтересовавшись рассказом.

— Дальше-то? — очнулся от своих мыслей Никитич. — Поймали их, вычислили как-то. Мужиков-то сразу убили, когда те отстреливаться стали, а ее, милую, живьем взяли. Они ее вон там, — он показал рукой на одну из улиц, — в клубе, в подвале держали. Пытали, говорят, сильно, сволочи. Да так ничего и не добились. Наш человек-то — кремень, не смотри, что девка молодая. Да. А потом эти изверги по городу объявления развесили, — во вторник, мол, казнить шпионку будем. Всем велели на площади собраться, страху нагнать хотели, — старичок неожиданно громко ударил кулаком по столу. — Только наши своих не бросают! В понедельник утром слышим — что такое? — шум, пальба, взрывы. Мать меня спрятала, я так ничего и не увидел. А потом люди рассказывали: трое наших, переодетые в немцев, пробрались к клубу, да и устроили фашистам светопреставление. Дверь в подвал взорвали, девчонку в охапку схватили, да и в машину. Немцев человек двадцать положили.

— Ну и как, спасли девушку? — нетерпеливо спросил Климов.

Дедок грустно покачал головой:

— Вот ведь порой как судьба оборачивается. Они, родимые, в машину прыгнули — маленькая такая машина, командирская, без крыши — да и погнали к лесу. Немцы очухались и за ними. На грузовике с солдатами. Наши по лугу к лесу гнали. Дорога там направо заворачивает, вроде как в объезд. Водитель-то, видно, места наши не знал, вот и поехал прямо. Срезать хотел…

— И что?..

— Да овраг там глубокий, черт его раздери! — воскликнул Никитич. — Вот они, родимые, в него-то и угодили. Водитель, говорят, погиб сразу, остальные поранились сильно. Потом немцы подъехали. Постреляли их. Сейчас там памятник стоит, видал?

— Видел, — кивнул Климов.

— Вот такая, сынок, история. Да, воевали люди, царствие им небесное… — у старика на глазах заблестели слезы.

⠀⠀ ⠀⠀

Климов расстался с Никитичем только под вечер. Он решил не ждать попутку, а спустился к реке, искупался и не спеша пошел через луг. Когда он подошел к первому КПП, уже начало смеркаться. Часовой тщательно проверил документы и пропустил Климова. На маленьком табло светились три красные лампочки — уровень активности зоны выше среднего. Климов махнул часовым и пошел по дороге. До второго пояса ограждений оставалось минут пятнадцать.

Он вышел на открытый участок, широким клином разделяющий лес на две части. Узкая грунтовая дорога шла от вершины этого клина и терялась вдали. Где-то там, за бугром был Ихтинск.

Вдруг, словно порыв ветра окатил его холодной волной. Перед глазами скользнула и тут же исчезла матовая пелена. Казалось, солнце одним прыжком перескочило на другую сторону неба. Он осмотрелся — листья на деревьях не колыхались. Было тихо. Просто как-то сразу, резко стало прохладнее. Повеяло сыростью. Климов прошел еще несколько шагов. В душу закрадывались нехорошие предчувствия. Прислушался. С северной стороны приближался какой-то мерный гул, надсадное жужжание.

Он раздвинул ветви и вышел к оврагу. Что-то настораживало, не давая сосредоточиться. Чего-то не хватало в этом простом и уже хорошо знакомом ему пейзаже. Вот только чего? Он вздрогнул. Стела! Вот чего не хватает! Возле заросшего бурьяном оврага не было стелы с красной звездочкой на остроконечной вершине. Не может быть!..

Жужжание приближалось. Климов впился взглядом вдаль. Темно-зеленый «опель» с открытым верхом мчался по дороге в сторону леса. В двухтрех километрах за ним, в облаке желтой пыли, виднелась грузовая машина с брезентовым тентом.

Он понял все. Все и сразу, словно открылось шестое чувство. Сердце застучало часто-часто.

«Только без паники! — успокаивал он себя. — Все под контролем!»

«Но так не может быть! Так не бывает!» — подсказывало рациональное мышление.

«Здесь может быть все!» — отвечал он себе.

— Принцип невмешательства… — сказал он вслух, не замечая, что разговаривает сам с собой. — Мы не имеем права вмешиваться в ход истории!

Машина с беглецами была уже совсем близко, Климов даже видел лица сидящих в ней людей. За рулем сидел крепкий, не молодой на вид мужчина в серой немецкой форме, рядом еще один, за ними — двое, не разобрать… Кажется, один из них короткими очередями стрелял по приближающемуся грузовику.

Еще несколько секунд и. «Да овраг там глубокий, черт его раздери!» — вспомнились слова Никитича.

— Мы не можем вмешиваться! — заорал Климов.

«Опель» ускорил ход.

— Да что ж такое! — снова выкрикнул Климов и бросился вперед, наперерез машине. — Стой! Стой, дурак! — кричал он, размахивая руками. — Поворачивай!

Водитель заметил его, что-то прокричал сидящему рядом, тот направил на Климова пистолет… До машины оставалось не больше десяти метров.

— Поворачивай! — орал Климов водителю. — По-во-ра-чивай!

В какое-то мгновение ему показалось, что все кончено. «Опель» с ревом несся прямо на него. За секунду до удара Климов отпрыгнул в сторону, но водитель уже резко крутанул руль вправо. Машину занесло на повороте. Климова обдало пылью. Когда он поднялся на ноги, то увидел, что «опель» бешено несется по объездной дороге в сторону леса, оставляя страшный овраг позади.

Климов обернулся. Бежать было поздно — немецкий грузовик немного сбавил скорость, из приоткрывшейся двери высунулся офицер. Время стало вязким и тягучим. Немец вытянул руку. Черный «вальтер» зловеще блеснул в лучах восходящего солнца. Раздались три выстрела, один за другим.

Раскинув руки, Климов упал в траву.

— Принцип невмешательства. — прошептал он.

* * *

— Ох, бабуля, сколько слушаю твою историю, никак без слез не могу. Все так романтично!

— Что ты, внученька, не романтично — страшно тогда было. И жить очень хотелось. Молодые ведь мы с твоим дедушкой были, вот как ты сейчас.

Анастасия Александровна, весьма преклонных лет старушка, погладила внучку по голове.

— Ну, а все-таки, бабушка, откуда же тот паренек-то взялся?

— Не знаю, Настюша. Может, Бог его нам послал. Мы ведь с Колей только после войны все поняли… про овраг тот.

Девушка посмотрела на часы, спохватилась:

— Ой, бабуля, побежала я, ладно? А то на лекцию опоздаю, через полчаса переход через Сухаревку закроют. Я к тебе завтра приду.

— Беги-беги, Настенька, — закивала старушка и озабоченно добавила:

— Будь осторожна, сегодня в Москве активность — три с половиной…

— Ерунда! Тирексы весной не появляются, а татаро-монголы — народ пугливый… — улыбнулась девушка.

Настя вышла из подъезда. Небо было высоким и светлым, веселое солнце пускало зайчики в лужах на асфальте. Стрелки безопасного маршрута поблескивали свежей краской. Солдат на ближайшей вышке сосредоточенно прощупывал сканером Сухаревскую площадь. Где-то натужно выла сирена.

Респектабельного вида мужчина широко улыбался с огромного билборда, обещая к 2020 году очисть Москву от остатков зоны.

Настя поправила под курткой маленький дамский парализатор и направилась в институт.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Михненко Павел Александрович родился в 1969 году в городе Борисоглебске Воронежской области. В 1993 году окончил Тамбовское высшее военное авиационное инженерное училище. В 1998 г. — адъюнктуру в Военно-воздушной инженерной академии им. Н. Е. Жуковского. В настоящее время — начальник кафедры ВВИА им. Н. Е. Жуковского, кандидат технических наук, доцент, полковник. Преподаватель кафедры общего менеджмента Московской финансово-промышленной академии. Вышли в свет четыре книги в жанре деловой литературы: «Как я учился деловому общению», «Как стать успешным», «Секреты эффективных бизнес-решений», «Прикладные задачи менеджмента и маркетинга с решениями в MS Excel». В жанре фантастики опубликован рассказ «Взаимная выгода» («Техника-молодежи», № 2, 2008), готовится к выходу в журнале «Наука и жизнь» (№ 6, 2008) рассказ «Этикет».

Сергей БугримовВынужденная остановка

Дози лежал в высокой мягкой траве, абсолютно счастливый, и наблюдал, как проплывающие над ним облака демонстрируют ассортимент перевоплощений. Вот он распознал отдаленные черты своего учителя по молемграфии (правильное поглощение пищи в экстремальных условиях). Улыбка обнажила острые желтые зубки Дози, а из хобота вырвался трубный смех. А вот облако вылепило из себя Архит, прелестное создание с чешуей редкого золотистого отлива, по которому с недавних пор сохнет его юное романтическое сердце.

На мгновение показалось, что по ее щеке покатилась слезинка. Да нет, не показалось!.. В самом деле: скатилась и полетела вниз. Дози зачарованно смотрел, как слезинка стремительно несется на него, неумолимо увеличиваясь в размерах…

Но вот она превратилась в какой-то летающий металлический хлам, который, блеснув проступающей местами ржавчиной, наполовину зарылся в песок, издав при этом короткий жалобный писк.

Дози еще только собирался испугаться и почти уже подошел к начальной стадии этого процесса, но звук срывающегося с петель люка, а затем добравшийся до слуха ласковый нежный голосок отложили посещение сего состояния на неопределенный срок.

— Вилт, какого черта! Ты долго еще будешь на мне лежать?

— Сейчас, потерпи, нога застряла. Не могу вытащить. Так… так… еще немного… Готово! Выползай!

Джебра выпорхнула из космического аппарата, если можно так назвать это летающее недоразумение, и одарила лучезарной улыбкой местное существо, вытаращившееся на нее всеми своими тремя огромными глазищами.

— Привет, малыш!

— Здравствуйте, — еле слышно проблеял Дози, лихорадочно пытаясь вспомнить пройденный материал школьной программы, где изучался именно этот разумный вид.

— Извини за бестактность, — Джебра поправила свои длинные распущенные волосы, — но не подскажешь: куда мы угодили?

— В долину мертвых ветров, — гордо ответил Дози.

— Звучит конкретно, — заметила Джебра, стараясь уловить хоть малейшее дуновение ветерка. Попытка оказалась тщетной. В принципе, она согласилась с определением данной местности, хотя, если бы ей самой пришлось давать название этому клочку суши, она нашла бы более подходящий оборот, исходя из весьма парадоксального явления, когда зыбучие пески вполне сносно соседствуют с плодородной землей, усеянной сочной высокой травой.

— Ты не совсем понял, — показалась голова Вилта. — Как называется эта планета?

— Планета?! — растерялся Дози. — Ну… как ее. А! Лохис.

— Кажется, мы немного не долетели, — констатировала Джебра, разочарованно глядя на поломанный ноготь указательного пальца. — Сколько осталось?

— Да, в общем-то, ерунда, — пожал плечами Вилт, — только не на этом корыте. Его теперь можно использовать разве что для полива огорода. Что делать-то будем?

— Для начала не мешало бы отдохнуть и привести себя в порядок. — Джебра бросила многозначительный взгляд на Дози. — Ну как, малыш, пригласишь нас в гости?

Дози аж подпрыгнул от радости, что со стороны выглядело довольно комично.

— Да, конечно! Мама будет очень рада!

— Я так понимаю, что вон тот шикарный замок и есть твое родовое гнездо? — Вилт кивнул в направлении одиноко стоящего, вполне приличного двухэтажного домика.

Дози лишь утвердительно хрюкнул и побежал. На полпути обернулся и крикнул:

— Я только маму предупрежу!

В скором времени Вилт уже уплетал за обе щеки разнообразные блюда местной кулинарии, абсолютно не интересуясь, из чего это приготовлено. И правильно делал, иначе его желудок мог бы устроить такую революцию, что без генеральной уборки вряд ли обошлось бы.

Джебра, мгновенно найдя общий язык с хозяйкой, носящей красивое бархатное имя Проторея (рожденная для любви), вошла в ее душу, как в открытую дверь.

— Дози такой славный! А где его отец?

Проторея трубно всхлипнула, потянулась верхним щупальцем к вороху сваленного в кучу постиранного белья, выудила полотенце или, скорее, носовой платок и вытерла струившиеся в три ручья слезы.

— Он погиб… Мой Квардарот… Как-то Эйг, которого Квардарот считал своим другом, под каким-то предлогом заманил его на одну из планет «Звезды Дьявола» и продал саттанам в зоопарк. Вырученных денег ему хватило, чтобы открыть здесь казино. Теперь Эйг богатый и влиятельный. А Квардарот… Пытаясь бежать из плена, сорвался со скалы и разбился… Даже похоронить не удалось. Его останки приобрел какой-то тамошний ресторан. И теперь из моего Квардарота делают битки, жаркое и… — Проторея разрыдалась, не в силах больше ворошить этот трагический отрезок своей жизни.

Джебра, как могла, принялась утешать ее, несмотря на то, что сама еле сдерживала вырывающийся наружу праведный гнев.

Вилт, добравшийся уже к этому моменту до десерта, сначала пропустил мимо ушей долетевший негромкий хлопок и последовавший за ним прерывистый гул, но в следующее мгновение вскочил, едва не перевернув стол, и выпрыгнул прямо в распахнутое окно.

Причиной прерванной трапезы оказался Дози, который решил наконец-то воплотить мечту в реальность и побывать внутри космического аппарата. Оставив взрослых с их проблемами, он устроился в штурманском кресле и с непередаваемым восторгом дергал за рычаги, щелкал тумблерами и нажимал разноцветные кнопочки, имитируя голосом звук запущенных двигателей. И каково же было его удивление, резко перешедшее в панику, когда двигатели, в ответ сымитировав его голос, запустились и подняли аппарат в воздух. Тут уж пошли в ход все щупальца, хобот и даже хвост.

Вилт застыл как вкопанный, наблюдая шокирующие маневры своей летающей сковородки. Он и не подозревал, что она может вытворять что-либо подобное. Многие военные асы могли бы позавидовать такому непредсказуемому пилотированию. Попробуй сбить врага, когда он действует вопреки всем законам логики!

— Тормози! — заорал Вилт, видя, как сковородка, набрав высоту, камнем ринулась вниз. — Фиолетовая кнопка! Слева! — продолжал надрываться Вилт, как будто бы Дози действительно мог его слышать.

Как бы там ни было, а перед самой землей аппарат резко сбавил скорость падения и плюхнулся на песок.

Когда Джебра, Проторея и Вилт прибежали к месту происшествия, их встретила довольная физиономия Дози, вывалившегося через аварийный выход.

— Мама, ты видела?! Я летал! По-настоящему! И ни капельки не испугался!

— Так уж и ни капельки? — начиная понемногу успокаиваться, натянула ироническую улыбку Проторея. — А хвост почему позеленел?

— Да это… ну… не знаю, — смутился Дози. — Может, съел что-то не то за завтраком.

— Вы уж извините! — засуетилась Проторея, обращаясь к гостям, вернее, к Джебре, потому как Вилт в это время наматывал круги вокруг сковородки и любовался свежими вмятинами. — Я оплачу ремонт. У меня есть кое-какие сбережения.

— Не волнуйтесь. Мы решим эту проблему по-другому. — Вилт подошел к Дози. — Когда твой день рождения, малыш?

— Да вот был полтора цикла назад, — удивленно ответил тот.

— Стало быть, совсем недавно, — уточнила Джебра, моментально сообразив, о чем идет речь.

— В таком случае, прими от нас в подарок это летающее чудо! — торжественно провозгласил Вилт и потрепал Дози по заросшему жесткой растительностью загривку.

— Ух ты! — вспыхнули ослепительной радостью три детских огромных глаза. — А вы не шутите? И я прямо сейчас могу полететь к Архит?!

— Думаю, Архит не обидится, если ей придется немножко подождать, — опередила Джебра беспокойство Протореи, — пока ее кавалер освоит управление этой техникой.

— Ты же не хочешь быть носителем глобальных разрушений, выбирая место для парковки, и оставить Архит и многих других под открытым небом, — подключился Вилт к рациональному воспитанию подростка.

— А как же вы? — спросила Проторея. — На чем отсюда будете выбираться? Проката у нас тут нет. Разве что купите какую-нибудь посудину. Но здесь за нее столько запросят, что мало кому придется по карману.

— Ерунда! — отмахнулся Вилт. — Был бы аппетит, а пища найдется. Есть какое-нибудь место, где собирается всякий космический сброд?

— Конечно! Казино Эйга.

— Эйг — это не тот, который. — нахмурилась Джебра.

— Он самый, — холодно ответила Проторея.

— Кажется, мы нашли, чем занять сегодняшний вечер, — хлопнул в ладоши Вилт. — Давненько я не ставил казино в позу «испуганного страуса».

— В позу кого? — проснулось детское любопытство Дози.

— Да есть такая птичка на одной далекой планете, — потрепала Джебра малыша за лохматое ухо.

— А как она выглядит?

— Кто, птичка?

— Да нет, поза, — выплюнул свою непосредственность Дози.

— Не так эстетично, чтобы вводить в заблуждение этим твою ранимую натуру, — пришел Вилт на помощь смутившейся было Джебре. — Давай-ка лучше займемся уроками пилотирования, пока есть еще немного времени.

Проторея и Джебра отправились в дом, дабы не мешать мужчинам заниматься мужским делом.

Зу Тар сидел в своем рабочем кабинете и сосал из трубочки контрабандный напиток из медуз. Не далее как вчера его таможенники накрыли целую партию этого редчайшего товара.

За дверью послышалась какая-то возня, и через секунду на пороге материализовался его помощник Анар Орг. Зу Тар в этот момент как-то неудачно потянул жидкость, и она пошла не в то горло. Дикий кашель извергнулся из глотки начальника, заставив задрожать весь кабинет, а вслед за кашлем выстрелила струя желтой слизи, изрядно обдав подчиненного. Анар Орг, вытянувшись по стойке смирно, спокойно облизнулся полуметровым языком и доложил:

— Мелаграмма, сэр. От галактического департамента юстиции.

— Ну… кх… и что… кх… их интересует? — выдавил Зу Тар, пережевывая остаточные признаки кашля.

— Ориентировка вот на эти личности, — протянул Анар Орг полученные данные.

— Что ты мне суешь! Читай!

— Слушаюсь, сэр! Джебра Моут и Вилт Хабар. Разыскиваются правоохранительными органами двенадцати галактик. Общая сумма объявленных наград за их поимку составляет более пяти миллионов космо. Всякий раз, как только удается напасть на след этой парочки, они каким-то образом находят лазейку и исчезают. Есть основания полагать, что в данный момент Джебра Моут и Вилт Хабар находятся в пределах нашей юрисдикции.

— Что-то знакомое, — задумчиво протянул Зу Тар. — Это, случайно, не те супчики, которые умудрились продать колонистам несуществующую звездную систему?

— Так точно, сэр! Громкое было дело. А еще всплывает в памяти афера с планетой аттракционов, в которую инвесторы вложили уйму средств, а в итоге получили две деревянные качели времен раннего христианства и допотопную убогую карусель среди мертвых одиноких скал.

— И что ты думаешь по этому поводу? — с оттенком огорчения спросил Зу Тар.

— Думаю, надо поднять все наши силы, взять под контроль буквально каждую щель и…

— И что? — криво ухмыльнулся Зу Тар. — Стать посмешищем на всю округу? Чтобы в радиусе пятидесяти парсек слагали байки, как смазливая парочка аферистов оставила нас в дураках. Конечно, ты думаешь, что нам повезет, мы их поймаем и получим обещанную награду! Ха! Как бы не так! Помнишь того маньяка с планеты Притон?

— Ну.

— Что ну?! Сколько времени и сил я потратил, прежде чем надеть на него наручники! И что? Где обещанные сто тысяч? Вон они, висят на стене в виде грамоты. Ах да, совсем забыл! Еще дешевые протонные часы, которые я пропил на следующий же день. И ради этого рисковать своей задницей, своим имиджем?! Нет уж!

Зу Тар настолько увлекся священным актом негодования, что не заметил, как сжевал не только трубочку, из которой потягивал напиток, но и пластиковый пакет.

Анар Орг подождал, пока шеф проглотит последнюю порцию пластика, и лишь затем осторожно спросил:

— Так что же будем делать?

— Ничего, — махнул огромной лохматой лапой Зу Тар. — Ты зарегистрировал прием мелаграммы?

— Нет, конечно. Без вашего разрешения не имею права, — вытянулся в струнку Анар Орг.

— Молодец! Хорошо усвоил мои порядки. — Зу Тар хитро прищурился. — А ну-ка, сможешь угадать мой следующий приказ?

— Включить аварийную систему «сквозняк», — тут же нашелся подчиненный, давно уже научившись подстраиваться под разнокалиберные причуды начальника. — Мелаграмма улетит себе дальше, как будто и не задерживалась у нас. А в департамент придет сообщение, что такое-то отделение гиперсвязи, то бишь наше, находится на профилактике и доставка почты на ближайшее время осуществляется транспортным способом. А это процесс долгий. И к тому моменту, когда прибудет следующая депеша, Джебра Моут и Вилт Хабар будут уже далеко за пределами наших владений.

— Я всегда знал, что из тебя выйдет толк, — удовлетворенно изрек Зу Тар. — Все разложил по полочкам. Добавить практически нечего. И претензии к нам предъявлять не за что. Заурядные технические обстоятельства. Так что действуй!

— Есть, сэр!

— Да, кстати, — уже у самого выхода как бы между прочим остановил шеф подчиненного. — Если вдруг, чисто случайно, вышеозначенные особи появятся на нашем горизонте, то сначала надлежит их тихо упаковать, а уж только после этого поднимать шум.

— Я понял, сэр. Не беспокойтесь. Если что — наша репутация не пострадает.

— Хорошо, иди, — расслабленно откинулся Зу Тар на спинку кресла. — И скажи секретарше, пусть принесет еще пакетик с напитком, а заодно и выбросит пустой… А где же он?.. Странно…

⠀⠀ ⠀⠀

Внешне убогое казино внутри тем не менее имело довольно-таки пристойный вид. Современное фотонное освещение великолепно сочеталось с завораживающим открытым огнем древних восковых свечей. Телепатическая прислуга по первому мысленному желанию появлялась перед клиентом в том виде, в каком он желал ее видеть, и с теми напитками и закусками, кои соответствуют вкусу и пищеварению клиента. Отдельные кабинеты для карточных игр распределялись по двум категориям: «общие» и «специальные». В «общих» собирался обыкновенный контингент; если кто-то попадался на нечестной игре, получал по полной программе и полуживой вылетал из казино. А вот «специальные» предоставлялись в полное распоряжение шулерам и тем, кто себя таковыми считал. Тут уж они могли полностью показать свое мастерство, опустошая толстые кошельки друг друга. И никакие претензии здесь не рассматривались. Любой вспыхнувший инцидент мгновенно пресекался. А порядок во всем заведении обеспечивали ушуи, наемники с планеты Рэп, при скудном интеллекте славившиеся преданностью и исполнительностью.

Ну и, естественно, нельзя было обойтись в казино без рулетки, при виде которой Вилт сразу же приободрился.

— То, что доктор прописал! — шепнул он на ухо Джебре. — На этой допотопной рулетке я раздену их до нитки. Подожди, я сейчас. — И Вилт исчез за дверью мужской комнаты.

Он снял зубную платиновую коронку, выудил из нее пинцетом микроскопический магнитный кристалл, вставил его в перстень и зафиксировал. Вошел в зал, подмигнул Джебре и направился к выбранному уже месту игры.

Крупье махнул щупальцем, и шарик пустился по кругу.

Джебра коротала время в баре. Дымила синтетическим ароматизированным табаком, выпуская тонкие розовые колечки, потягивала мелкими глотками дорогой коньяк и время от времени украдкой поглядывала, как там дела у Вилта. Пока все было спокойно.

— Скучаем?

Джебра медленно подняла глаза. Перед ней стояло лохматое ухмыляющееся существо с разноцветными зрачками и загнутым кверху рогом. Девушка не помнила, к какой народности относится сие явление, да, в общем-то, она и не старалась вспомнить. Ей это было безразлично, как, впрочем, и сам объект. Поэтому она, ничего не ответив, тут же забыла о существе и вернулась к прерванному курительно-коньячному удовольствию.

— Вижу, я здесь лишний, — нисколько не смутился отвергнутый кавалер. — И все-таки разрешите угостить вас чем-нибудь. Кстати, меня зовут Анар Орг.

— Елена Троянская, — выплюнула Джебра первое, что пришло в голову.

— Очень приятно, — продолжал демонстрировать вежливую бестактность Анар Орг, усаживаясь напротив. — Так что вам заказать?

— Тарелочку вечерней зари и бокал утреннего тумана, — улыбнулась про себя девушка, вспомнив кое-что из своего романтического прошлого.

— Боюсь показаться некомпетентным, но я не помню в здешнем меню наличие подобных яств. Из каких компонентов приготовлено, ну, хотя бы вот это, как вы сказали… вечерняя заря?

— Из самых что ни на есть натуральных, — обдала Джебра собеседника ароматным дымом. — Настолько натуральных, что не заменишь ничем другим. Поэтому вряд ли в этой залетной дыре смогут удовлетворить мой маленький каприз.

— И все-таки я попробую узнать, — вскочил Анар Орг. — Возможно, не все залетные дыры такие уж безнадежные.

— Сядь и расслабься! — охладила Джебра пыл несанкционированного поклонника. Ей совсем не улыбалось сейчас привлекать к себе внимание. — Этот заказ способна выполнить только сама природа. Да и то далеко не везде.

— Кажется, начинаю понимать, — снова уселся Анар Орг и подозвал официанта.

Внушительная дребезжащая масса, размахивающая восемью конечностями, тут же выросла у столика. В отличие от прислуги, обслуживающей клиентов, находящихся непосредственно в процессе игры, официант бара не обладал телепатическими способностями, а потому вопросительно застыл в ожидании заказа.

— Значит так, — поскреб Анар Орг свой череп. — Принеси даме еще одну порцию той бурды, которую она уже допивает, а для меня организуй-ка маринованные лапки ядокрыса и бутылочку концентрированной плазмы номер пять.

Не успел кондиционер втянуть специфический запах официанта, как тот уже вернулся с заказом.

Сначала Джебра отставила коньяк в сторону, опасаясь, как бы дополнительная порция не оказалась лишней, но, увидев как Анар Орг, орудуя языком, расправляется с маринованными лапками, чавкая и брызгая слюной, она залпом влила в себя спиртное и глубоко затянулась табачным дымом. В результате заключительную часть трапезы девушка воспринимала уже совершенно спокойно.

Разделавшись с лапками, Анар Орг вылизал блюдо, запил все это живительной прохладной плазмой и громко смачно отрыгнул, выражая таким образом полное удовлетворение.

— Эх, хорошо! — пробасил он, с блаженством откидываясь на спинку стула и поглаживая волосатый живот. — Обожаю вкусно поесть! Как-то был на одной заброшенной планетке… Название не помню… Меня там накормили такой гадостью! Я специально запомнил несколько названий. Телячьи котлеты, голубцы, яблочный пирог, салат из соленых огурцов, молочный коктейль, жареный хек и еще что-то. Чуть не помер! Не запей я все это дерьмо керосином, точно отбросил бы копыта.

— Не удивительно! — рассмеялась Джебра. — Если бы я прогнала через свой желудок все эти блюда в таком же порядке, думаю, результат был бы аналогичный. Вот только насчет керосина я бы воздержалась. В отличие от тебя, меня доконал бы как раз он.

— Может, заказать тебе еще выпить? — любезно предложил Анар Орг. — Раз уж пошла такая доверительная беседа, чего просто сидеть.

— Давай! — без колебаний согласилась изрядно захмелевшая Джебра.

В это время мимо столика проползло что-то мыслящее.

— Фью-эль! — окликнул это «что-то» Анар Орг. — Куда так спешишь?

— А, привет! — прозвучал в ответ бархатный приятный голос, совсем не вязавшийся с внешним видом. — Да понимаешь, сигнализация замучила! Третий раз срабатывает неизвестно из-за чего. Сейчас выключу ее совсем. Достала! Намедни такую кралю снял, закачаешься! Назначил здесь романтическое свидание. А эта зараза пищит в самый неподходящий момент!

— Как я тебя понимаю! — разразился диким хохотом Анар Орг. — Торопись, а то твою ненаглядную, чего доброго, уведут.

— Пусть только попробуют! Разложу на атомы! — крикнул Фью-эль, исчезая из поля зрения.

— Какой забавный, — заметила Джебра, растягивая тонкие губы в хмельной улыбке. — Но я так и не поняла, какие у него проблемы.

— Ерунда, — махнул лапой Анар Орг. — Противоугонное устройство его звездолета, очевидно, вышло из строя. А он так хвастался! Последняя модель! Самая-самая!..

Джебра собралась уже более глобально развернуть тему противоугонных устройств, в которых она, по правде сказать, разбиралась не лучше, чем какой-нибудь хищник в клубничном джеме, но тут ее внимание привлек удивленный возглас и последовавший за ним нарастающий гул в той части игорного зала, где находилась рулетка. Девушка сразу вспомнила, что в отличие от Фью-эля у нее вовсе не романтическое свидание, а ответственный пост наблюдения и, если понадобится, организация прикрытия. А она тут уже наклюкалась и разводит базары с двумя рогатыми мордами напротив.

Вилт распихал пачки банкнот по карманам и направился к выходу, легким кивком головы подавая знак напарнице, что пора «делать ноги».

План был до банальности прост: раздобыть денег, нанять какую-нибудь посудину и убраться из этой дыры.

Денег раздобыли, осталось лишь найти транспорт.

— Ну, мне пора, — поднялась Джебра из-за столика, чувствуя хмельную расслабленность в ногах и некий ералаш в мозгах.

— Ошибаешься, — мгновенно заменил Анар Орг любезную улыбку на злобную усмешку. — Наше знакомство только начинается. И попрошу без глупостей, Джебра Моут!

Тут же за ее спиной выросли два точно таких же чучела, как и то, которое с торжествующим видом стояло сейчас перед ней.

Но они не представляли, с кем связались. Так, отдаленно, в общих чертах.

В мгновение ока хмель выветрился, и расплывчатая физиономия Анар Орга сфокусировалась в одно целое.

Молниеносным движением костяшками пальцев Джебра нанесла противнику не сильный, но точный удар в горло. Сознание сразу же того покинуло, взяв вынужденный отпуск. Грузная туша рухнула на пол. Через секунду рядышком устроились и помощники. Джебра окинула удовлетворенным взглядом поле боя и спокойно удалилась под гробовое молчание оторопевших посетителей.

Шикарный новенький компактный звездолет класса «G», рассчитанный на экипаж от двух до пяти особ, нетерпеливо поджидал Джебру, полностью готовый к старту.

— Быстрее! — крикнул Вилт, видя, как стройные ножки его подруги вальяжно покрывают оставшееся расстояние.

— А что слу… — Джебра не договорила, так как Вилт, схватив ее за руку, с такой энергичной галантностью помог ей подняться на борт, что девушка буквально влетела в звездолет.

Корабль пару раз дернулся, чуть приподнялся над землей, метнулся в сторону, врезался боком в рядом стоящую посудину, помял заднюю часть еще одной, попавшейся некстати, наконец взлетел и завис над казино.

— А кто за штурвалом? — в недоумении воззрилась Джебра на Вилта, помогающего ей подняться на ноги.

— Наш юный друг.

— Неужели Дози?! — воскликнула Джебра.

— Он самый, — усмехнулся Вилт. — Мало того, он помог угнать эту штуковину.

Девушка бросила укоризненный взгляд. Вилт с наигранным смущением пожал плечами:

— Да не было времени заниматься куплей-продажей. К тому же ты сама слышала, что в этой дыре заламывают баснословные цены. Вот мы с Дози и прикинули, как решить этот вопрос быстро и дешево. Тем более что вернем эту посудину сразу же, как только доберемся до места.

— И какую роль ты отвел Дози в этой операции? — ехидно поинтересовалась Джебра.

— Самую главную, конечно, — ответил Вилт. — Он так достал хозяина, что тот психанул и вырубил систему сигнализации. Ну а дальше, вскрыть эту консервную банку было уже делом техники.

Джебра покачала головой:

— Все-таки ты бессовестный! Подключить ребенка к своим криминальным делишкам!

— Я не ребенок! — возмущенно констатировал Дози, разворачиваясь в штурманском кресле.

— Браво, малыш! — поддержал его Вилт. — А что касается криминальных делишек, — повернулся он к девушке, — то, во-первых, они не мои, а наши, а во-вторых… почему от тебя так разит спиртным?

— Потому что.

Джебра не успела ответить. Резкий толчок в очередной раз повалил ее на пол.

— В чем дело?! — крикнул Вилт, потирая ушибленное плечо.

— Да я случайно нажал не ту кнопку, — виновато залепетал Дози, — и, кажется, приземлился на казино.

Вилт подскочил к иллюминатору.

— Да уж! Приземлился, так приземлился!

Казино сложилось как домино. Из-под обломков в панике начали выбегать, выпрыгивать, выползать и выкатываться все те, у кого хоть как-то присутствовал инстинкт самосохранения.

— Надеюсь, обошлось без жертв, — заключил Вилт, почесывая затылок. — Давай, Дози, полный вперед! Если не ошибаюсь, за нами сейчас увяжется двойная погоня. Разоренный и разъяренный Эйг и не менее огорченный владелец этого транспортного средства.

— Тройная, — внесла поправку Джебра. — Еще и официальные власти сели нам на хвост.

— Ерунда, — отмахнулся Вилт, — прорвемся! Первый раз что ли!

Проторея выскочила навстречу вся в слезах и с характерным фиолетовым цветом хобота от чрезмерных переживаний.

— Ну вот, малыш, ты и дома, — ласково погладила Джебра Дози по голове. — Беги скорее, успокой маму.

Три огромных глаза грустно посмотрели на девушку.

— Вижу летящий объект, — сообщил Вилт, разбирающийся с пеленгатором. — Один, два, три… Ого! Семь штук! Направляются сюда. Вряд ли эта делегация прибывает с дружественным визитом. Можем не успеть добраться до нейтральной зоны!

— Я сейчас! — Дози метнулся к трапу, кубарем скатился вниз, пронесся мимо Протореи, на ходу что-то ей крикнув, и скрылся за ближайшим барханом.

Хлопок. Щелчок. Затем эхо донесло бурляще-скрежущие звуки. Над барханом поднялся песчаный клубок, из которого вынырнула знакомая обшарпанная сковородка. Тут же за ней увязалась семерка преследователей, и вскоре вся эта кавалькада скрылась за горизонтом.

— Молодчина, Дози! — восхищенно воскликнул Вилт. — Подрастет, можно будет взять его в команду. Толковый малый.

— С ним ничего не случится? — встревожилась Джебра.

— Да что они с ним сделают! — пожал плечами Вилт. — Подумаешь, шалит ребенок!.. Пристегнись. Стартуем.

Звездолет бесшумно преодолел силу притяжения и скрылся в облаках.

Дози высунул наружу свой фиолетовый хобот и оглянулся вокруг. Семь тарелок симметрично расположились в боевом порядке.

— Разве я что-то нарушил? — пролепетал Дози, хотя ему самому показалось, что его голос звучит четко и гордо.

Анар Орг злобно сплюнул и дал приказ к возвращению.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Сергей Бугримов родился в 1964 году в Киеве, где проживает по сей день. Образование среднее. Поработал и на заводе — слесарем, и в шоу-бизнесе, а так же был музыкантом военного оркестра. На данный момент работает администратором фирмы; профиль — медицина.

Писать начал полтора года назад. (Раньше как-то не получалось: жизнь слишком бурлила — не хватало времени). Публикации были в журналах «Шалтай-Болтай» и «Супертриллер».

Татьяна АпраксинаГосударственная тайна

Последний инструктаж проводит сам Майор.

Я неуклюже топчусь перед столом, поправляю то челку, то воротник рубашки и стараюсь не смотреть на Майора обожающим взглядом. Получается, думаю, плохо. Ему под тридцать, хотя коротко состриженные волосы совершенно седы, лицо покрыто темным нездешним загаром, и на этом фоне особенно ярко смотрятся голубые глаза. Девичья мечта. Наверное, именно поэтому его и поставили руководить нашим сектором Программы. Ведь в стажерах у нас одни девчонки.

Вместо того, чтобы слушать последний загруз, вспоминаю всякие глупости — как Майор проводил у нас занятие по самообороне и, держа меня за плечо, приговаривал: «Ну, представь, что я насильник, хочу тебя изнасиловать, сопротивляйся!..», — а я смотрела на него снизу вверх, и сопротивляться мне не хотелось. Категорически.

Девчонки потом долго хихикали. Им тоже не хотелось.

— …помните, Еночка, что Программу оплачивают риттарайн, а потому все должно быть безупречно. Безупречно! — патетически воздевает он указательный палец. — На вас возложена огромная ответственность!

Майор заканчивает начальственную часть и переходит к лирической.

— Вы умница, Еночка, а опыт приходит со временем. Вы, конечно же, со всем справитесь. У вас прекрасная подготовка. Помните — любовь и сострадание, вот что нужно, чтобы победить ненависть, — и мастерски снижает интонацию, отводит взгляд в сторону. — Я знаю по себе, я сам был там.

Мы сотню раз уже слышали, что «Майор был там», но каждый раз сердце перехватывает щемящей жалостью, и хочется протянуть руку, прикоснуться ладонью к колючему ежику волос на затылке, успокоить, утешить. Майор — великолепный психолог.

Я киваю — а что тут скажешь?

— В некоторых кругах считают, что ветеранов нужно изолировать. Что они опасны, могут сорвать взаимодействие с риттарайн, — Майор ухитряется одними уголками губ выразить крайнее омерзение. — Мы с вами должны доказать обратное.

Выходя из кабинета, я вспоминаю адрес и основные сведения о своем будущем подопечном. Ехать недалеко, но нам оплачивают такси. Подставляю лицо под струи холодного воздуха из кондиционера, проговариваю про себя текст простенького аутотренинга: «У меня все получится, я со всем справлюсь. У меня все получится.»

Четвертый этаж, дом без лифта. Новая железная дверь без обивки. Звоню.

Мой подопечный открывает не сразу, и я успеваю преисполниться надежды, что его нет дома. Я боюсь первого выхода на задание, и мне хотелось бы отложить его — на вечер, на завтра. Но дверь все же открывается.

Я замираю на пороге, смотрю на него. Он меня пугает. Выглядит гораздо страшнее, чем на фотографиях и в видеоролике, который мне показывали. Лицо изуродовано ожогами, сообщили мне. Это ужасно. Неестественно розовая кожа натянута туго, как шкурка на спелом помидоре, и блестит. Из глубины этой одутловатой маски смотрят маленькие глазки, воспаленные веки — без ресниц. Голый череп шелушится.

Он тоже смотрит в упор, пристально, и я отвожу взгляд. Ненавижу, когда меня разглядывают. Всех дел — нарушение пигментации на добрую треть лица. Белая кожа на лбу, части века, правой щеке. Словно на младенца плеснули перекисью водорода. Ерунда по сравнению с тем, что с лицом у парня. Но мне — клеймо на всю жизнь.

Подопечного мне выбирал Майор. Вот сука, думаю я, начиная неловко улыбаться.

— Вы — Ладимир? Ена Луцкая, сотрудник программы «Победить ненависть». Мы договаривались о встрече на сегодня, вот. я пришла, — я чувствую, что начинаю сбиваться на детский лепет, и смущаюсь еще больше.

— Проходи, раз пришла, — бурчит он. Чувствуется, что говорить ему трудно — неразличимые, розовые на розовом, губы едва двигаются из-за напряженной кожи.

Ходит он тоже с трудом, опираясь на палку. На нем камуфляжные штаны и тельняшка. В вырезе видно, что ожоги переходят на спину и грудь. Пятнадцать операций, вспоминаю я. Однозначный успех, оптимистичный прогноз. Интересно, что тогда считать неудачей? Впрочем, в прошлом году он из инвалидного кресла не вставал.

Я много знаю о нем.

Мы сидим на кухне и пьем чай. Я все еще разглядываю клиента. Он старше меня всего на два года. Но парень не смотрится на двадцать три. Когда он встает, чтобы достать сахар, кажется, что ему под сорок. Движения тяжелы и неуклюжи. В кухне пахнет лекарствами. В целом чистенько — видимо, кто-то убирается.

Ладимир допивает чай, отодвигает кружку. Я смотрю в свою. На дне полощутся чаинки. Раз, два, три… одиннадцать крупных чаинок. Очень не хочется поднимать взгляд от чаинок. Смотреть на подопечного тяжело до тошноты. Не помогает никакая подготовка.

— Ну что, так сидеть и будем? — вдруг говорит он, и я теряюсь окончательно.

Адя или Вета давно бы уже нашли тридцать три темы для беседы, заболтали, закружили бы подопечного в вихре болтовни, понемножку вывели бы на откровенность, на нужные ответы. Я же вдруг растеряла все слова и мысли…

— Давайте просто поговорим? — предлагаю я.

— О чем?

Повисает долгая, мучительная для меня пауза, во время которой все теоретические сведения разбиваются о явное нежелание подопечного делать шаг навстречу. Боюсь, что вылечу я из Программы, за профнепригодность.

— Хотите, я расскажу о себе?

Он кивает, и я начинаю рассказывать. Вкратце рассказав о своей семье — мама — бухгалтер, младший брат — студент, отец умер, все обычно — перехожу к учебе и Программе. Ладимир оживляется только, когда я проговариваюсь о Майоре. Оживляется — громко сказано, просто расправляет плечи и приподнимает подбородок. Я рассказываю совсем немного — руководит Программой, военный, тоже был при Скове.

— Знаю я таких, сук штабных, — перебивает меня подопечный.

— Это еще почему? Вы же про него ничего не знаете! — вспыхиваю я, но стараюсь не терять контроль над ситуацией. Слово за слово, ниточка за ниточку. Все же меня хорошо выучили.

— Жив, сыт и нос в табаке — вот и ясно все! Нас они… такие… гнали… в спины стреляли… к этим тварям… — волнуясь, Ладимир начинает задыхаться, и я протягиваю руку, кладу ему на запястье. Он удивленно смотрит на меня. Но руку не убирает.

Глажу его сжатый кулак кончиками пальцев.

— Нет, он действительно воевал. Не волнуйтесь, пожалуйста. Вы ведь понимаете, что никто не виноват. Наши власти запаниковали, риттарайн столкнулись с недвусмысленной угрозой и были вынуждены применить оружие. Теперь они стараются загладить не только свои, но и наши ошибки. Ведь вас же лечат за их счет, делают все, что могут… — заученные аргументы слетают с языка, как шелуха от семечек, но под взглядом Ладимира я осекаюсь.

Мне кажется, сейчас он даст мне пощечину.

Нет, он встает и ковыляет в комнату, приносит дешевенький альбом. Кладет на столик передо мной, подвигает табурет. Там фотографии — простенькие, глянцевые, десять на пятнадцать. Много фотографий. На них я вижу одного и того же парня от пятнадцати до девятнадцати. На последних снимках он в солдатской форме. Берет заправлен за погон, руки заложены за спину по стойке «смирно», но солдат явно дурачится. Светловолосый, очень симпатичный, с простоватым, но привлекающим внимание лицом. Сзади — силуэт монастыря. Дата на обороте — двадцать девятое мая одиннадцатого года. За три дня до Сковского инцидента.

Альбом потрепан — видимо, хозяин часто его просматривает.

Я не могу оторвать взгляда от последней фотографии.

— Это мы в увольнительной. Мороженого тогда наелись — порций по десять. Пива холодного выпили по кружечке. Мне ничего, а кореша мои в санчасть угодили с крутой ангиной. И целы остались, — говорит Ладимир. — Вот такие дела.

Он пытается улыбнуться.

Я стараюсь замять неловкость, начинаю расспрашивать его о друзьях, которых вижу на фотографиях, о родителях. Час проходит в подобии беседы, но пару раз он даже улыбается, вспоминая какие-то школьные проделки. Есть контакт, отмечаю я. Договариваюсь о встрече на завтра, ухожу.

Такси привозит меня в наше здание, которое между собой мы зовем Штабом. Я сдаю ролик с аудиозаписью секретарше Майора, отправляюсь в комнату для релаксации. Хочется плакать. Здесь можно. Здесь никто не посмеется и не посмотрит с презрением. Обнимаю своего любимого лохматого зайца и валяюсь на мягком бежевом ковре. Вечером будет очередной тренинг, и мне придется обо всем рассказывать перед девчонками и ведущей — суровой теткой с погонами капитана. За замашки вампира ее прозвали «графиня Дракула». Графиня не успокоится, пока не выпьет всю кровь и не сгложет все нервы, задавая вопросы, понуждая выворачиваться наизнанку. Месяц назад она устроила мне шоу по поводу моих проблем с лицом. Требовала обрести внутреннее достоинство. И когда я, заливаясь слезами, попыталась выбежать в коридор, оказалось, что комната заперта. А Графиня продолжала говорить мне в спину, и я не могла не слышать ее прекрасно поставленного альта.

Но приходит Майор. Садится рядом на пол, расстегивает китель, кладет руку мне на плечо.

Я поворачиваю голову.

— Все было плохо?

— Да, Ена, если честно — далеко не то, на что ты способна. Но ты сумела взять себя в руки. Конец гораздо удачнее начала.

— Я… старалась. Но с ним так трудно…

— Попробуй представить себе, что это кто-то из дорогих тебе людей. Представь, скажем, лицо своего брата. Тебе будет легче на первых порах. А дальше ты привыкнешь.

— Угу, — вздыхаю я. — Попробую.

— Ена, ты должна постараться. Кое-где в верхах считают, что этот сегмент Программы нерентабелен. Нас могут закрыть, если мы не справимся.

Я киваю, молчу. Да, кое-какие слухи ходят уже давно. Не всем нравится выбрасывать деньги на ветер — на возню с инвалидами. Некоторые считают, что средства стоило бы пустить на очередной сектор оборонной промышленности. Или еще куда-нибудь, на пользу здоровым гражданам. Сволочи.

— Ты можешь ехать домой, — неожиданно говорит Майор после долгой паузы.

— А… а тренинг?

— Пропустишь, не беда. Завтра сразу езжай к Ладимиру, уже потом — сюда.

Солнышко, лапушка, умница Майор спас меня от цепких когтей Графини! Я моментально оживаю, подпрыгиваю, приземляюсь на полусогнутые ноги, делаю мах — и падаю физиономией в ковер: Майор, сидя, сумел подставить мне подножку.

— Не зевай, — смеется он, подавая мне руку. — Никогда нельзя зевать.

— Ну-у, я же вам доверяю!

— Доверять тоже надо внимательно.

На следующее утро я опять поднимаюсь по лестнице. Опять пристальные взгляды на пороге, неизбежное чаепитие. Но на этот раз на столе — пирожные. Ладимир меня ждал. Болтовня течет как-то теплее, без вчерашней мучительной неловкости. Мне гораздо проще — я представляю себе, что это Майор. Да, изуродованный, разуверившийся во всем, обозленный — но Майор, за которого я готова вывернуться наизнанку. Он был прав — так легче.

Но вдруг, незаметно для меня, разговор опять становится напряженным. Потом обязательно нужно будет отслушать запись, отмечаю я для себя. Я не заметила, какая фраза вызвала такую реакцию. Непрофессионально.

— Ну и что ты делала в ту ночь? За столом сидела, пила и ела, веселилась?

Вопрос бьет под дых, я злюсь, чувствую, как кровь приливает к лицу. И не собираюсь сдерживаться. Незачем. У меня нет комплекса вины перед ветеранами Сковского инцидента!

— Тебе честно сказать? В эту ночь у меня умер отец. Инсульт. Мы ждали «Экстренную» час, и приехали какие-то студенты, и не успели ничего сделать. Потому что праздник! Вот так я веселилась!

Ладимир подается назад, качает головой, вздыхает.

— Ну, извини.

— Да пойми же ты, — нельзя упускать момент, если я его упущу, меня пинками нужно гнать из Программы. — Пойми, что нельзя ненавидеть весь мир. Ты же знаешь, что министр защиты застрелился, когда узнал… А остальные — в тюрьме, пожизненно. Да кому еще повезло больше — им или тебе? Ты на свободе, ты жив, между прочим! — я ору на него, искренне и горячо, веря в каждое свое слово. — Тебя вылечат через пару лет! Все, кто виноват — наказаны, риттарайн на ушах стоят, чтобы вам помочь. Знаешь, сколько наша Программа стоит? А вы их тоже убивали. Чего ты еще хочешь?! Некрасивый, да? На меня полюбуйся! На меня и без ожогов парни не смотрят — так я же не начинаю ненавидеть всю страну?

Ладимир ошеломленно мотает головой, словно пытаясь вытряхнуть из ушей мой последний особенно громкий вопль, но в глазах появляется какой-то вопрос или идея.

Чего мне и требовалось.

Я сама наливаю нам еще по кружке чаю, сыплю ему сахар — две ложечки с горкой, как он обычно пьет. Отпиваю горячую жидкость. Завтра нужно принести хорошей заварки, из нашего супермаркета. Ладимир дует на чай в ложечке, пробует, кивает.

Да, в ночь Сковского инцидента мне и матери было наплевать на все. Если бы корабль риттарайн уселся не под Сковом, а прямо на площади нашего городка, меня волновало бы одно — не загородит ли он дорогу «Экстренной». Только под утро мы включили телевизор. Слова о «враждебной вылазке инопланетного противника» и прочие трескучие штампы, которыми тогда сыпали дикторы, отскакивали от сознания. Инопланетный корабль, боевые действия в зоне высадки — казалось, что мы с матерью спятили от горя и бессонной ночи. Потом это стало реальностью — и пришло время ужасаться. Пять с лишним тысяч убитых, порядка двадцати тысяч тяжело раненых за одну короткую ночь.

Корабль нагло приземлился возле областного центра, проигнорировав все усилия ПВО, риттарайн расположились, как у себя дома, и начали вести какую-то непонятную деятельность. Президент впал в истерику, армия встала на уши и перешла к активному противодействию. Закончилось оно к утру — бесславно для армии, и только тогда кому-то пришло в голову устроить переговоры. Очень показательно для того правительства. Нынешнее, слава всему, умнее.

Риттарайн оказались незлопамятны, хотя у них погибла треть экипажа. Они быстро поняли, что сами спровоцировали добрую половину конфликта.

— Нас гнали на барьеры, — вдруг говорит Ладимир. — На эти их… силовые поля. Кто-то посчитал, что после определенной массы мощности не выдержат. И нас гнали бросаться в это дерьмо. Сзади заградотряд, спереди стенка радужная, жгучая.

— Я до сих пор не понимаю, зачем. На что они рассчитывали, — тихо говорю я. Я не понимаю, никто не понимает. Даже Майор говорил, что не может понять, почему действовали так беспощадно к своим.

— Да что там понимать-то? Если бы барьеры прорвали, риттов бы стерли в грязь. А погибших объявили бы героями. Спасли Родину, встали живым щитом, и прочее дерьмо, — зло кривит губы Ладимир. Передние зубы у него явно вставные — слишком белые.

— А танки? Это правда, что барьеры просто отбрасывали танки? — во-обще-то, я знаю об этом из первых рук, от самих риттарайн. Но нужно его разговорить.

— Да. Танки просто упирались, и все. А люди горели, но проминали. Вот и рассчитали, сколько нужно человек. Да просчитались. Лучше бы меня пристрелили… чем на барьеры…

— Нет, не лучше, — упираюсь я. — Вот закончат тебя лечить, пройдет немного времени, и ты поймешь, что не лучше.

Разговор перетекает на собак, мы тратим на это час. Я позволяю беседе кружить вокруг незначащих вещей. Нельзя перегибать палку. Сегодня и так сказано было достаточно много. Предел упругости психики подопечного мне неизвестен. Прощаюсь, ухожу, договариваюсь на послезавтра.

Вечером в Штабе всегда многолюдно и весело. Сначала два часа самообороны. Ведет Галик — смешной парень, фигурой напоминающий комод, самбист. Галик хороший тренер и большой хохмач, поэтому занятия проходят под вечное хихиканье. Конечно, он спокойно положит целый взвод таких, как мы. Но иногда поддается, и получается уронить его на маты — это всегда забавно.

Потом — тренинг, неизбежный, как смерть и налоги. Но на этот раз центральной фигурой становится Адя. Наверное, Майор попросил Графиню не мучить меня. Непрошибаемый оптимизм Адьки не по зубам и Графине Дракуле. У коллеги все прекрасно — ее подопечный с радостью идет на контакт, проявляет те и эти признаки благотворного воздействия. Как Графиня ни призывает ее посмотреть на достигнутые результаты критично — Адьке море по колено. Типичный гипертимик.

Следующий день — выходной. Отсыпаюсь, закидываю в стиральную машину накопившееся белье, читаю. «Ролевая психодрама: мастерство и вдохновение» — перечитываю в третий раз. Нет, это мне пока не по зубам. Еще лет десять учиться нужно. Хотя, может быть, стоит попробовать? Нет, не нужно. За подобную самонадеянность по голове не погладят.

Программа — моя жизнь. Три последних года я проводила в Штабе все свободное время. Часть предметов Универа мне зачли по предъявлению справок о прослушанных курсах и сданных зачетах. Здесь меня выучили всему, от языка жестов риттарайн до пулевой стрельбы. Включая такой широкий курс основных предметов, какой в Универе просто дать не могли — Штаб переманил преподавателей со всей страны. И за все это платим не мы, платят нам.

Периодически думаю о Ладимире. Как ему помочь? И чем я могу ему помочь? Все вдруг начинает казаться пустой затеей. По стране около тридцати тысяч таких, как он. И погоды в политике страны они, конечно, не делают. Риттарайн — странное племя, если готовы сотрудничать с нами только при условии успешного выполнения Программы. Конечно, Программа — это не только кампания «Победить ненависть», ориентированная на ветеранов Сковского инцидента. Это работа с детьми из малоимущих семей, подготовка студентов во многих отраслях, уйма всего. Внедрение и изучение технологий, которые предоставляют ритты, дает огромную прибыль. Но у риттов свои представления о правильном, и они выставили требования, которые поначалу показались фантастическими, впрочем, не менее фантастическими, чем визит существ, смахивающих немного на белок-переростков. Ликвидация того, сего и этого. Внедрение пятого и десятого. Срок — пятьдесят лет. Иначе сотрудничество будет свернуто. Что ж, кто платит — тот и музыку заказывает…

Я не забываю купить хороший чай и симпатичный тортик. Приношу. Парень сегодня сумрачен, подавлен. Чай ему нравится, о чем он вежливо сообщает, торт тоже вкусный — но на этом общение и заканчивается. Он не поднимает глаз от чашки. Я начинаю разговор о том и о сем, но Ладимир меня практически игнорирует.

— Что с тобой такое? — спрашиваю я в конце концов.

— Да ерунда, похмелье. Друзья вот заходили.

Разговор не складывается, а сегодня мне отчитываться перед Майором. Он, конечно, прослушает записи. И, наверное, будет очень недоволен.

— Друзья тоже служили? — осторожно задаю я вопрос.

— Да, оба. Посидели, выпили. Поговорили. У них все как-то лучше сложилось. Один еще до армии женился, а пришел без ноги — жена не бросила. Другому вообще повезло, он в зенитных, на основную заваруху только издалека посмотрел.

— А тебя кто-то бросил?

Ладимир долго молчит, теребя тельняшку на груди.

— Да, была у меня девчонка. Ждать обещала, как все. А в больницу раз пришла — и как отрезало. Да и правильно. Что ей с уродом куковать? И цветочка аленького у меня нет.

— А что тебе врачи говорят?

— Да что… ждите, терпите, еще операция, еще. А у тебя-то что такое?

Он про мою физиономию, соображаю я. Надо же, расслабилась и забыла про то, что нужно маскировать злосчастное уродство — позой, жестами, интонацией привлекать внимание ко всему на свете, кроме правой стороны лица.

— Так родилась. А оперироваться страшно. Кожу с бедра берут, там шрам остается, да еще и может не прижиться, у меня что-то такое с иммунитетом.

Парень сочувственно кивает, между нами протягивается еще одна тоненькая ниточка общности. Хорошо, отмечаю я. И хорошо, что он спросил сам. От своего рода товарища по несчастью советы будут приниматься легче. Видимо, Майор просчитал и это, отправляя меня сюда.

Вечером я отчитываюсь перед ним персонально. Уже стемнело, на всем этаже никого не осталось, даже секретаршу Майор отпустил. Он сам делает кофе, умело обращаясь с большой кофеваркой в углу. Руки смуглые, темные, но мы видали его в майке и знаем, что загар покрывает руки только до запястий. Говорим долго, подробно, Майор дает кучу советов. Толковых, дельных. Я запоминаю, сразу же пытаясь проработать интонацию для одной и другой реплики.

— Не стоит, — говорит он, подмечая, как я ухожу в себя. — Заготовленные заранее слова звучат фальшиво. Ты должна открыться, быть как оголенный нерв — чуткая, живая.

Руки ложатся мне на плечи, разминают мышцы за ключицами, и я понимаю, что такое — «как оголенный нерв». Где-то в желудке вибрирует тепло, словно бабочка трепещет крыльями. За каждое прикосновение я готова отдать год жизни — только бы не убирал пальцы, не останавливался. Доведя меня до полуобморока, он отходит, садится за стол, делает глоток кофе. Понимающе улыбается.

— Вот так, ты поняла. Откликаться на каждую мельчайшую деталь. Открываться.

Сволочь, думаю я, чувствуя, как кровь приливает к щекам, сволочь, сволочь… Видит меня насквозь и умело пользуется этим. В воспитательноруководящих целях, и никак иначе. Если я постараюсь, и все получится хорошо, он пригласит меня в кафе. Потанцует со мной — знает, как я это люблю. Проводит до дома, чмокнет в щечку на прощание. Адьку, после того как она блестяще справилась с миссией переводчика-синхрониста на переговорах с риттами, он возил на аэродром прыгать с парашютом. Очень невинно. Тонкая игра на нервах. Мне бы научиться так мастерски дергать за ниточки.

— И вот еще что. Попробуй форсировать давление. Если увидишь подходящий момент.

Я не очень понимаю его, а переспрашивать неловко. Давление? Где он увидел давление, которое можно форсировать? Я же выступаю в амплуа «девочки-соседки». На образ «авторитетного врача» из-за возраста не тяну. Это у Майора бы вышло. Я же только болтаю, распиваю чай, смотрю фотографии. Но Майору я доверяю, значит, нужно будет обдумать свои действия и учесть совет.

— Я скажу тебе еще кое-что. Ритты отобрали на свой контроль пять участников Программы. Твой Ладимир — один из них. Значит, и ты. Ходи с опаской, Еночка.

Лучше бы я этого не знала. Даже датчик диктофона меня сковывает, заставляет думать о каждом слове, каждом жесте. А учитывая, что записи будут разбирать не только наши, но и ритты. Может быть, сразу заболеть? Уйти из Программы? Повеситься? Да нет, черт побери, разве для этого меня готовили три года? Я еще стажер, да. Но у меня есть такая база знаний, которого нет у сотни профессоров! Меня хорошо выучили.

— Ты молодец, Ена. Умеешь держать удар. Закончи с Ладимиром, и я возьму тебя в свою группу. Стрессовая терапия не твой удел, хотя ты работаешь очень прилежно, — чуть морщится Майор. — У меня тебе будет интереснее.

Оказывается, у Майора есть некая своя группа. Занимающаяся чем-то иным. Неожиданно и странно.

— А… а что там нужно делать?

— Это государственная тайна, — хитро улыбается он, и вокруг глаз рассыпаются мелкие морщинки-лучики. — Но скучно не будет.

Четвертый сеанс работы с самого начала идет наперекосяк. У моего подопечного похмелье. Он сидит в инвалидном кресле у распахнутого окна, смотрит вниз. Просит принести ему чаю, потом сигарет — я и не знала, что он курит. В комнате — на этот раз мы не сидим в кухне — пахнет перегаром, несвежей одеждой, лекарствами. Я предлагаю ему убраться — по углам стоят пивные и водочные бутылки, валяется барахло, постель не заправлена, — но он бурчит нечто недовольное, и я замолкаю.

— Ты лучше ко мне не ходи, — говорит он вдруг, не отрываясь от окна. — Без толку… Оставь меня в покое.

Как быть? Он вправе отказаться от Программы, и заставить его нельзя. Но если он откажется, слишком многое для меня будет потеряно. Да и ритты — кто знает, как они отреагируют. Разумеется, я окажусь крайней. Ведь это у меня подопечный послал всех подальше. Кто виноват? Конечно, психолог.

— Тебе со мной неинтересно? — обиженно спрашиваю я. — Жаль. А мне нравится приходить к тебе.

— В цирк ходи, — ворчит он. — Там клоуны забавные.

— Клоуны забавные, но я прихожу к тебе. Я хочу тебе помочь.

— Да пошли вы все… помощники. Ты хоть знаешь, кто твою контору организовал?

— Знаю, конечно. Ритты и наши армейцы.

— Дура, — лица мне не видно, но я знаю, что на нем сейчас подобие презрительной усмешки, в той степени, в которой это дано Ладимиру с его ожогами. — Не армейцы, а безопасность. Ты мне тут про министра обороны говорила — застрелился, мол. Да нет, помогли ему. Твои хозяева. Удобно было переворот делать под шумок. И только одного не пойму — что вы нас в покое не оставите. Боитесь, что ли?

— Это неправда, — говорю я, хотя не очень-то верю себе. Действительно, наши военные смахивают на безопасников, об этом мы много говорили с девчонками. — Ты ошибаешься. И даже если бы ты был прав — какая разница, кто и что? Я хочу тебе помочь. Я.

— Да катись ты, — сплевывает он.

— Что случилось? Ладимир, что у тебя случилось?

— Друга у меня убили. Интересовался много вашей конторой — вот и убили. Случайно так у машины тормоза отказали. Так что иди-ка ты, — он уточняет, куда, и я удивляюсь такому богатству выражений. Пару слов я еще не слышала ни разу, хотя общий смысл ясен.

— Почему ты так уверен, что убили?

Это моя промашка. Он отъезжает на полметра от окна, и я вижу, что перед ним на подоконнике лежит автомат. Типовой АПСУ, «плевалка», дальность боя — метров пятьсот, выстрелов в минуту — семьсот. Я даже пару раз стреляла из такого. Берет его в руку, наводит на меня. Мне страшно. Двигаться нельзя, и говорить нужно что-то очень правильное, такое, чтобы дошло.

— Не надо. Пожалуйста. У меня мать. — я стараюсь говорить очень, очень мягко и почти ласково. «Не дергаться, не показывать страха, — но и не лезть на рожон, выполнять все требования, стараться выглядеть безопасно», вспоминаю я наизусть вызубренную инструкцию.

— Да на кой ты мне нужна, — отмахивается он свободной рукой. — Вон, внизу других хватает.

Ладимир поднимается — грузный, страшный — неуклюже садится боком на подоконник. Стреляет — один, два, три, четыре выстрела. Громких. Я цепенею, не могу пошевелиться от ужаса. Двигаться нельзя, заметит движение, и тогда точно выстрелит в меня. А там внизу? Там детская площадка, сейчас — днем — там полно мелкоты и родителей. Скольких он убил? Почему так тихо? И что мне делать?

Программа не оставляет своих без защиты.

«Помните, девочки, вы всегда можете применить защитное средство. Не паникуйте — ключ к спасению всегда с вами…»

Осторожно поднимаю руку, словно хочу стереть с глаз выступившие слезы. Зубами прижимаю кнопку браслета. Крошечная ампула летит в спятившего парня, впивается между лопаток. Снотворное. Сейчас он отключится — секунды полторы, и я свяжусь со Штабом, объясню ситуацию. Конечно, мне влетит по полной. Но. Сколько же пострадавших? Почему снизу не слышны крики?

Ладимир падает, роняет автомат, толкает ногой коляску — она ударяется о сервант, стекло осыпается с удивительно громким звоном.

Меня трясет мелкой дрожью, движение руки словно отняло все силы. Нужно сделать шаг вперед, выглянуть в окно.

Но я подхожу к парню, смотрю ему в лицо. Вдруг еще не заснул? Иногда такое бывает, нас предупреждали. Некоторым нужны две дозы. Где-то одному из ста.

Его лицо посинело, искажено судорогой, но в открытых глазах — удивление. И покой, свободный беспредельный покой, такого у живых не бывает.

Он не дышит.

Ампулы были заряжены не снотворным, а ядом из группы миорелак-сантов. Мгновенный паралич дыхания.

Выглядываю в окно, вниз. Там — тишина, идиллия. Во дворе ни одного человека, и ни трупов, ни суеты не видно. Ладимир стрелял холостыми, и, видимо, не в первый раз, если никто не счел нужным хотя бы вызвать милицию.

Отступаю в центр комнаты.

Почему в личном деле не было данных о том, что мой подопечный склонен к подобным срывам?!

Кажется, меня подставили. Кто, зачем? Те самые загадочные противники Программы «в верхах»?

Дверь трещит, выбитая ударом ноги, в комнату влетают трое в масках и пятнистых комбинезонах. Первый, с таким же автоматом, срывает с лица ткань, бросается ко мне. Майор собственной персоной.

Ах да, конечно — датчик диктофона. Видимо, не только диктофона.

Получается, они все знали заранее. Ждали под дверью.

Почему же не вошли раньше?!

— Молодец, девочка, ты все правильно сделала, — Майор пытается меня обнять, но я пячусь к окну от его протянутых рук. Наступаю на руку Ладимира, спотыкаюсь, падаю, ударяюсь спиной о батарею.

Боль отрезвляет.

Это свои, наши, мои — сейчас они быстренько все приведут в порядок.

Раненых доставят в больницу, Ладимира и убитых им — в морг, меня… наверное, в Штаб, в нашу клинику. Побуду пациентом, все будет хорошо. Ситуация вышла из-под контроля, но во всем виноваты психологи Штаба, давшие неверную характеристику и не сумевшие предсказать кризисное развитие. Видимо, этот компонент Программы придется пересмотреть, ритты должны принять во внимание.

Это не мои мысли, это Майор говорит мне, присев рядом и загородив собой от всего мира. Раненые? Убитые? Он врет, глядя мне в глаза. Он не знает, что я успела выглянуть в окно.

— Зачем вам понадобилось. срывать Программу? — спрашиваю я, глядя в небесно-голубые глаза Майора. У Ладимира были такие же — но я увидела это, только когда заглянула в глаза покойнику.

Он внимательно смотрит на меня, берет за подбородок, поворачивает мою голову влево и вправо.

— Ты в этом уверена? — ломким каким-то, немного неестественным голосом спрашивает он.

Я киваю.

Это он отправил сопливую девчонку к ветерану, хранившему дома оружие. Это он советовал мне форсировать события. Это он ждал под дверью кровавой развязки.

И дождался — я пульнула в Ладимира ампулой с ядом. А что я еще могла сделать? Я же была уверена, что патроны в магазине автомата — боевые.

Майор пожимает плечами, тянется за автоматом Ладимира. На руках у него тонкие шерстяные перчатки. Черная дырочка ствола смотрит мне в лицо. Движение пальцев на курке. Грохот. Я дергаюсь. Удивленно приподнятые брови, взмах ресниц — Майор вспоминает. Он достает из набедренного кармана новый магазин, вставляет.

— Зачем? — спрашиваю я. За что — я уже знаю, но может быть, хотя бы услышу, зачем ему все это нужно.

Но нет, только в кино злодеи рассказывают жертвам, зачем им понадобилось то или это.

Майор делает три шага назад, наводит на меня ствол.

— Государственная тайна, — улыбается он напоследок.

И стреляет.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Татьяна Апраксина, писательница, переводчик, редактор, родилась в 1977 году. Ныне проживает в подмосковном Лыткарино. Рассказы Апраксиной печатались в журналах «Реальность фантастики», «Химия и жизнь», «Просто фантастика», «Порог», сборниках фантастики. В 2006 году в издательстве АСТ в серии «Звездный лабиринт» вышел фэнтези-роман «Мир не меч».

Александр СмирновСеть

All in all it's just another brick in the Wall.

Pink Floyd.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, и пассажиры, находящиеся в левой половине салона автобуса, изнывают под его жаркими лучами. Автобус же, покачиваясь на старых рессорах и дребезжа на выбоинах в асфальте, неторопливо продолжает свой путь.

Я стою в середине салона и, как и все в этот июльский день, еду вроде как без особой цели, но это только кажется. В полутора метрах от меня девушка, довольно симпатичная, и мы с ней как будто незнакомы, хотя это не так.

В первый раз я увидел её в университете несколько месяцев назад. Она подошла ко мне в перерыве и сказала:

— Пойдём со мной. Нам надо поговорить.

— Но…

— Не задавай вопросов. Просто пойдём.

Весьма заинтригованный, я последовал за ней. Она привела меня в какую-то комнату на четвёртом этаже, затесавшуюся между двумя аудиториями — я никогда не замечал её прежде. Войдя внутрь, я врезался в какой-то предмет, который не замедлил упасть с деревянным стуком. Когда глаза привыкли к темноте, оказалось, что это стул, которых в этой небольшой комнате было целых три.

— Можешь присесть, если хочешь, — сказала девушка, — хотя надолго я тебя не задержу.

— В чём вообще дело? Зачем ты меня сюда привела? — спросил я.

— Это единственная экранированная комната в здании, а нам надо поговорить.

— Экранированная? Но от чего?

— Этого я пока тебе сказать не могу. Лучше ответь мне, можешь ли ты припомнить хотя бы одно социальное потрясение или просто проявление недовольства каким-либо решением властей в последние годы?

— К чему это?..

— Просто ответь.

— Хорошо… Пожалуй, нет… Не могу припомнить.

— А часто ли попадаются теперь скандальные книги или статьи? Политически скандальные.

— Нет. Вообще не попадаются.

— А почему так? Почему в стране отсутствует протест? Подумай над этим. Ответ на поверхности.

— Хорошо, я подумаю. Но что.

— Не надо вопросов. Просто подумай. Если что-нибудь надумаешь, приходи завтра в девять вечера к беседке на набережной. И ещё: никому не говори о нашем разговоре.

Попрощавшись, девушка ушла, я же побрёл на лекцию в несколько рассеянном состоянии духа. В ритме университетского дня наш разговор с девушкой был вытеснен другими мыслями, но, как оказалось, он просто на время залёг на дно сознания, чтобы к вечеру снова всплыть на поверхность.

Сейчас же старый автобус неуклюже причаливал к остановке. В салон зашли два человека и сразу же наткнулись на кондуктора. Пока они судорожно шарили в карманах в поисках мелочи, двери закрылись, и автобус тронулся, дрожа от страха перед предстоящим долгим подъёмом на мост. Нашей цели по-прежнему не было видно.

Девушка и наш с ней странный разговор не шли у меня из головы весь вечер и добрую часть ночи. Но как только я начинал думать о предмете разговора, словно стена вырастала на пути моих мыслей и сворачивала их в сторону. В итоге, я уснул лишь под утро с твёрдым решением отправиться завтра в девять к беседке.

Учебный день и последовавшие за ним несколько часов ожидания показались мне вечностью. Однако решение идти уже не было таким твёрдым, как накануне ночью — ещё с утра поползли сомнения в целесообразности этого поступка. Но всё же, отметя в сторону все контраргументы вроде того, что в этот морозный вьюжный февральский вечер я только зря потеряю время, не найдя на набережной ни девушки, ни даже беседки, в восемь часов я оделся потеплее и вышел из дома. Дойдя до остановки, я почти сразу остановил маршрутное такси, поэтому на набережной я был уже в полдевятого.

Набережная встретила меня морозом и ледяным ветром с Волги, бросавшем в лицо пригоршни снега, обильно сыпавшие с небес. Метели с морозом под тридцать — большая редкость в наших краях, и, похоже, никто кроме меня не решился выйти из дома в такую погоду — на набережной не было ни души.

Беседка, когда я до неё добрался, оказалась по колено засыпана снегом, и я не нашёл ничего лучше, кроме как, натянув шарф до самых глаз, мерить шагами пространство перед ней, то и дело поглядывая на запотевавшие на морозе часы. Без пяти девять меня пробила дрожь, без двух, убедившись в тщетности своей затеи, я уже подумывал, как лучше добираться домой. Девушка пришла ровно в девять. Она внезапно появилась из темноты вьюги сначала лишь тенью в тёмной дублёнке и шапке, но через несколько шагов уже не возникало сомнений в её реальности. Перекрикивая ветер, она сказала, что не сомневалась в том, что я приду, и попросила следовать за ней. Я молча подчинился, уже не спрашивая, куда мы опять пойдём, просто опасаясь набрать полный рот снега, ведь для того, чтоб хоть что-то сказать, необходимо было убрать шарф ото рта, да к тому же, мне уже было всё равно, куда идти, лишь бы спрятаться поскорее от мороза.

Идти, тем не менее, пришлось около часа, и к концу пути я уже не чувствовал конечностей. Сначала мы добрались до моста, затем, переправившись на другую сторону, долго шли мимо тёмных домишек, пока, наконец, не достигли небольшого деревянного домика, окружённого забором. С трудом отворив практически не видную под снегом калитку, по колено в сугробах мы добрались до дома. Из открывшейся двери приятно пахнуло теплом. Представшая передо мной картина напоминала подполье начала двадцатого века. Сразу за сенями была комната, освещённая одной-единственной «лампочкой Ильича». Посредине за пустым прямоугольным грубо сколоченным столом сидели пять человек, три парня и две девушки, примерно одного со мной возраста, и ещё два стула были свободны. Комната сообщалась с крохотной кухонькой и ещё каким-то помещением, дверь в которое была закрыта. Обогревалось всё это хозяйство печкой-буржуйкой, стоящей в углу. Не обращая внимания на сидевших, я скинул одеревеневшую одежду и бросился к печке.

Когда я немного отогрелся, мне предложили сесть за стол, после чего девушка, приведшая меня сюда, сказала: «Как ты уже понял, мы — подпольная организация. Для конспирации мы не называем друг другу своих имён, так что меня ты можешь называть Номер пять, ты же для нас будешь Номером семь. О наших целях тебе расскажет наш руководитель, Номер один».

— Наша организация, — начал Номер один, — существует уже три года. Мы хотим уничтожить ментальную сеть, сковавшую всю страну. Раз ты пришёл к нам, значит, ты уже заметил, что не можешь мыслить свободно. В этом как раз и повинна сеть. Насколько нам известно, она была создана десять лет назад, чтобы контролировать настроение масс. Власть боится протеста. Контроль осуществляется при помощи управляющих станций, расположенных в крупных городах и образующих сеть, покрывающую всю страну. Каждый человек в государстве постоянно находится под колпаком. Однако программы, управляющие сетью, пока ещё несовершенны. Поэтому люди, обладающие достаточной ментальной энергией, могут освободиться от надзора. Мне это удалось три года назад, после чего я стал искать подобных себе, что и привело к созданию нашей организации. Ты один из нас, и теперь в нашей группе есть необходимые семь человек. Необходимые для успешной борьбы.

— Но если сеть настолько огромна, что могут сделать с ней семь человек? — не без иронии спросил я.

— В масштабах страны — ничего. Но наша группа не единственна — мы лишь часть более широкой организации, охватившей всю Россию. Во многих городах действуют группы, подобные нашей. Об их существовании я узнал всего лишь год назад, когда, будучи в Самаре, столкнулся с одной из таких групп. Тогда мы включились в эту глобальную организацию, существующую уже пять лет. Так что нашей основной задачей является обнаружение и уничтожение местного управляющего центра. Когда организация наберёт достаточно силы, будет сообщено о дне начала операции. Проведя такие акции одновременно по всей стране, мы тем самым уничтожим всю сеть.

— Не провалится ли эта затея из-за банального предательства? — поинтересовался я. — Ведь, держа в секрете имена членов организации, вы, тем не менее, только что рассказали мне всё о ней, не проверив даже, что я не шпион.

— Нет, это исключено. Придя сюда, ты тем самым показал, что ты с нами. Кроме того, мы бы сразу почувствовали предательство. Конечно, это для тебя звучит фантастически, потому что ты ещё не умеешь управлять своими ментальными способностями, но, научившись, ты поймёшь, что это так. Что же касается имён, то здесь конспирация необходима. Дело в том, что каждый из нас вынужден постоянно блокировать своё сознание от проникновения в него со стороны управляющего центра. Поддерживать эту блокировку приходится даже во сне. Естественно, при таком раскладе существует определённая вероятность потери контроля над своим сознанием, и тогда управляющему центру станет известно о нашей организации. В этом случае у нас будет больше шансов уйти, если мы не будем знать имён друг друга.

— Получается, моё сознание сейчас тоже заблокировано?

— Да. Мы начали создавать защиту через Номер пять, с того момента, как вы встретились с ней у беседки. Блокировка чужого сознания, да ещё на расстоянии — непростая задача. Нам пришлось выбрать для вашей встречи достаточно удалённое отсюда место, чтобы успеть закончить создание экрана до вашего прихода. Но мы не можем поддерживать блокировку вечно, поэтому сегодня тебе придётся научиться экранировать своё сознание самостоятельно. Само по себе это не очень сложно, однако нужно всегда помнить несколько правил. Во-первых, блокировка всего сознания не должна быть постоянной. Постоянно экранироваться должны лишь мысли, касающиеся нас и нашей организации. Экранированное сознание или его часть выпадает из поля видимости управляющего центра. Из-за несовершенства программы машина периодически теряет контроль над несколькими сознаниями, поэтому кратковременная блокировка не вызовет подозрений. Если же ты «выключишь» своё сознание на достаточно долгое время, это неминуемо привлечёт внимание сети и управляющих ею людей. Как ты понимаешь, последствия будут катастрофическими. — Как спокойно он вел себя. — Кроме того, следует полностью экранировать сознание за два часа до начала собраний и снимать блокировку только через два часа после них. Кстати, собрания проводятся в этом доме каждый четверг в десять вечера, так что постарайся запомнить дорогу. Место выбрано не случайно — вокруг мало людей, и в случае опасности мы сразу сможем почувствовать увеличение ментальной активности.

А между тем, автобус всё-таки одолел подъём на мост и теперь радостно катил в крайнем ряду, грея левый бок в лучах полуденного солнца. Девушка (никак не могу прилепить к ней нелепое прозвище Номер пять) напряжённо смотрела в окно, пытаясь опознать нашу цель…

Блокировка сознания действительно оказалась не такой уж и сложной вещью. Овладев ей, я мог теперь думать когда хочу и о чём хочу, и в этом было невиданное доселе наслаждение.

Каждый четверг ходил я на собрания нашей организации. Обычно они длились около двух часов и заключались в своеобразной игре-тренировке сознания, которую мы называли ментальными шахматами: один или несколько участников создавали хитроумную защиту с множеством тупиковых ходов и ловушек вокруг того, что мы обозначали как идею-сущность, искажающую эту идею-сущность до неузнаваемости; остальные же участники, поодиночке или группой, должны были, преодолев защиту, добраться до истины. Дело осложнялось тем, что условия и правила игры могли меняться ежесекундно, и один ход приводил к совершенно другому результату, нежели совершенно такой же предыдущий. В качестве исходной идеи-сущности защищающаяся сторона могла брать что угодно — от лишнего сучка на доске стола до ощущения упоения свежим морским воздухом в ночь полнолуния на побережье Чёрного моря. Эта невероятно сложная и хитрая игра помогала нам оттачивать свои ментальные способности перед лицом грядущего противостояния с управляющим центром, несомненно защищённым множеством ментальных ловушек. Причём, действуя по ходу игры в одиночку, мы развивали индивидуальные качества, когда же прилагали коллективные усилия, мы использовали совершенно другую технику: один из участников игры становился приёмником и проводником ментальной энергии остальных участников, подобно лазерному лучу направляя совокупную энергию и способности игроков, большие суммы своих составляющих, на преодоление защиты.

В подобных играх-тренировках прошла весна и наступило лето.

Автобус спустился с моста и стал поворачивать к остановке, объезжая клумбу посреди площади. То, что открылось за остановкой, настолько не вписывалось в привычный облик города, что не оставалось места сомнениям — мы достигли управляющего центра.

На вчерашнем собрании Номер первый выглядел несколько обескураженным и, как оказалось, неспроста. После игры в ментальные шахматы он вместо того, чтобы объявить об окончании собрания, попросил нас задержаться.

— Позавчера я общался с руководителями других групп, — сказал он, — и узнал одну неприятную новость. Программисты ментальной сети уже заканчивают разработку программы, которая исключит возможность случайного выпадения сознания из-под контроля. Это значит, что через несколько часов после её запуска мы будем обнаружены. Программу планируется запустить в августе. Поэтому наш единственный шанс — попытаться уничтожить сеть в июле. Дело осложняется тем, что многие группы, в том числе наша, не готовы к осуществлению этой операции. Полная подготовка подразумевает совместные тренировки в течение года, а нас стало семеро всего лишь пять месяцев назад. Тем не менее, времени у нас нет. Для атаки выбран завтрашний день. Нам надо выбрать двоих, кто завтра будет непосредственно участвовать в операции, и обговорить некоторые детали. Предлагаю тянуть жребий.

Нет нужды говорить, что жребий выпал мне и Номер пять.

— Что ж, — задумчиво сказал Номер один, — давайте уточним некоторые детали операции. Во-первых, как найти управляющий центр и что нужно искать. Это самая простая, но, возможно, самая длинная часть операции. Вам придётся ездить по городу на общественном транспорте, высматривая детали, каких раньше не было, и по которым вы сможете определить управляющий центр. Чтобы помочь вам в этой задаче, мы будем передавать вам свою энергию через Номер пять, как мы это делали в ментальных шахматах. Внешняя защита должна быть не очень сильной, так что просто пытайтесь добраться до истинного вида зданий. Затем вам предстоит, используя приёмы из ментальных шахмат, проникнуть внутрь, при этом Номер пять останется снаружи и будет транслировать энергию Номеру семь. Возможно, управляющий центр будет состоять из нескольких корпусов, но нам нужен главный корпус, постарайтесь сразу определить его. Как только Номер семь проникнет внутрь главного корпуса, наша связь с ним оборвётся, и он будет предоставлен самому себе. Номер семь!

— Да, — отозвался я.

— Как только проникнешь внутрь, ищи контрольный терминал, он должен быть в главном корпусе.

— Как он выглядит?

— Этого я не знаю, но ты сразу поймёшь, когда его увидишь. Как только ты его обнаружишь — разбей его.

— Чем?

— Чем угодно. Только не пытайся принести это что угодно с собой — там наверняка есть металлодетекторы. Найди что-нибудь в здании. Когда разобьёшь терминал, увидишь за ним скопление кристаллов. Это мозг управляющего центра. Уничтожь его.

— Что ж, это не кажется слишком сложным. Во сколько мы начнём?

— В полдвенадцатого.

Мы вышли из автобуса. Управляющий центр находился в том месте, где раньше были дом и банк (или казалось, что они там были). Он представлял собой крепость восточного вида. Зубчатые стены и башни, сложенные из крупных камней, окружали здание с куполом, похожим на купол мечети, видневшимся над кромкой стены. Крепость была опоясана нешироким рвом, через который внутрь можно было попасть по подъёмному мосту, который сейчас как раз был опущен. По верху стены ходили часовые-арабы, вооружённые кривыми ятаганами. Крепость и здание внутри неё были песочного цвета, внушающего мысль о жаре пустыни.

Номер пять перешла на другую сторону площади, и через несколько минут я почувствовал прилив ментальной энергии. Теперь пора подумать, как пробраться в крепость. Древняя арабская крепость — всего лишь фикция, обман на уровне сознания, значит, бороться с ней надо тем же методом.

Я представил себе шапку-невидимку (хотя «представил» — не совсем верное слово. На самом деле, я направил мысленный импульс к крепости, настроился с ней на одну ментальную волну и изобразил себя в виде старого араба с шапкой-невидимкой в кармане — приём, усвоенный во время игры в ментальные шахматы). Надев шапку-невидимку на голову, я по мосту спокойно прошёл внутрь крепости.

Внезапно декорации вокруг меня сменились — теперь я находился внутри немецкого концлагеря. Была ночь, в отдалении тянулись серые ряды бараков, среди которых выделялось здание казармы. Здесь мой маскарад не действовал, я снова стал самим собой.

Вовремя заметив круг света с дозорной вышки, приближающийся ко мне, я ничком бросился на плац, и меня чудом не заметили. После того, как опасность миновала, я встал и представил себя в мундире офицера СС со всеми знаками различия, но без особого внимания к деталям — ночь, всё равно ничего не видно. Не опасаясь быть обнаруженным, я двинулся к казарме.

Почувствовав сознание Номер пять, я послал ей импульс:

— Как ты? Что видно вокруг?

— Всё нормально, — ответила она. — Вокруг всё спокойно. Часовые всё так же размеренно бродят по стенам. Тебя они, похоже, не заметили.

— Отлично. Я, кажется, обнаружил главное здание, иду к нему.

— Удачи.

Идя бодро, но не очень быстро, чтобы не возбуждать лишних подозрений, я вскоре подошёл к казарме.

Войдя внутрь, я понял, что больше не чувствую сознание Номер пять. Это значит, что я в главном здании. Мундир офицера СС испарился, я опять принял свой обычный вид, но здесь маскарад был, по-видимому, не нужен (если только это не было ловушкой): здание внутри оказалось современной постройки, сразу за дверью начинался длинный полутёмный коридор с низким потолком. Незначительно поменяв черты лица, придав им заурядный, неброский вид, ограничив на этом всю маскировку, чтобы не тратить попусту ментальную энергию, которая зависела теперь только от моих способностей, я двинулся вперёд.

Довольно скоро коридор раздваивался. Используя старый испытанный приём исследователей лабиринтов — а именно, правую руку на стену — я отправился дальше. Время от времени мне попадались двери, но в них я не входил, предчувствуя, что там нет того, чего я ищу. Иногда мне встречались люди: они здоровались, не узнавая меня в полумраке коридора, но и не придавая этому особого значения, порой перекидывались со мной парой бессмысленных, ничего не значащих фраз, как это бывает в больших госучреждениях, где царит скука и вековая пыль, а время замедлило свой ход.

Изрядно поплутав, проходя несколько раз одни и те же развилки (или все они казались одинаковыми?), я наконец пришёл к своей цели.

Она находилась в одном из тупиков. Отливая матовой чернотой экрана, перемигиваясь десятками разноцветных лампочек, белея сотней индифферентных клавиш, передо мной предстал контрольный терминал, и мне его предстояло уничтожить. Несмотря на долгое время пути, он оказался неожиданно простым, единственной сложностью оставалось найти инструмент, чтобы разбить терминал. Но и эта сложность не замедлила разрешиться — на левой стене тупика висел огнетушитель.

Я снял огнетушитель со стены, прикинул его вес, размахнулся и ударил… Полетели осколки стекла, мир раскололся на тысячу частей и соединился вновь.

Я очнулся среди осколков терминала. Со стены на меня взирал тупым чёрным оком терминал, целый и невредимый. Я вновь размахнулся, но ещё до удара послышался звон стекла и мир распался.

Я стоял в тупике, без огнетушителя, перед останками терминала. Позади слышались шаги бегущих ко мне людей, и, спасаясь от них, я прыгнул внутрь терминала.

И снова я стоял перед осколками терминала с огнетушителем в руках. За разбитым монитором блестели прозрачные кристаллы. Примерившись, я ткнул в них огнетушителем. Раздался скрежет сминающихся вагонов. Мир схлопнулся.

И отворился.

На стене мерцал терминал. Рядом висел огнетушитель. В смятении смотрел я на него.

— Прекрасно, — раздался рядом знакомый голос.

Повернувшись, я увидел Номер один. Вид у него был довольный.

— Прекрасно, — повторил он. — Мы убедились в надежности системы. Я молчал. Но в моей голове судорожно билась мысль: «Что будет со мной?!» И он услышал ее. И проговорил буднично:

— Ты знаешь то, что не должен знать. Сам понимаешь, чем это грозит. Но у тебя есть выход: работать здесь. Я не тороплю тебя с ответом. Можешь подумать до утра. Тут есть, где этим заняться.

Я знал, что отвечу. Мне не хотелось умирать.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Александр Смирнов родился в 1986 году в Ярославле. Студент 5 курса математического факультета Яр ГУ им. П. Г. Демидова.

Писать начал в 6 лет. Печатается с 2007 года. Миниатюры и фантастические рассказы публиковались в журналах «На любителя» (Атланта, США), «Жемчужина» (Брисбен, Австралия), «Техника-молодёжи» (Москва), «Золотой век» (Киев, Украина), «Супертриллер» (Москва), «Мир животных» (Гомель, Беларусь), «Порог» (Кировоград, Украина), в DVD-приложении к журналу «Мир фантастики» (Москва), в сборнике «Новая волна. Созерцание бесконечности…» (Санкт-Петербург).

Виктор БаневКогда рубят лес

Когда вертолет улетел, мы посидели еще немного, покурили, потом начальник экспедиции поднялся, затоптал сигарету и сказал, ни на кого не глядя:

— Ну, пошли поглядим, что ли… Саша, поведешь?

Я достал из кармана компас и взял азимут на Дерево. Отсюда, с поляны, оно не производило впечатления чего-то особенного — крупный кедр, поднявшийся над мелколесьем. Видали мы и не такое. Подойдем, поглядим. Вот только подходить предстояло не меньше пары километров. А мелколесьем казались тридцатиметровые кедры, чей возраст перевалил за пару столетий.

Впервые об этом Дереве упомянули в шестьдесят восьмом году, когда в Академию Наук пришло письмо какого-то туриста. В нем он описывал дерево, высоту которого не сумел определить. А вот окружность ствола он все-таки измерил — с помощью основной веревки из комплекта альпинистского снаряжения. Четыреста пятьдесят метров.

Над письмом посмеялись, процитировали в «Вестнике АН СССР» в разделе «Надо же!» — и забыли. Потом, во времена активизации уфологов и прочих адептов тайных знаний, в конце семидесятых, эту сенсацию реанимировал какой-то доброхот — и снова ничего. И вот совсем недавно доктор биологических наук Маргарита Игумнова случайно наткнулась на дискуссию о «дереве толщиной в сто метров».

Маргарита Александровна была в то время в предпенсионном возрасте, крупных научных достижений за ней не числилось, и терять ей в смысле научной репутации было нечего. За неимением. Однако честолюбие у нее имелось, да еще какое! Оно-то и заставило ее ухватиться за этот призрачный шанс оставить след если не в истории, то хотя бы в «Вестнике». Подняв вопрос во всех форумах Интернета, имеющих хотя бы мало-мальское отношение к деревьям, растениям и даже деловой древесине, она нашла, в конце концов, спонсоров, грантодателей, покровителей и крышевателей, свела всех лицом к лицу — и процесс, как говорится, пошел.

В этой пестрой компании собрались телевизионщики трех стран, дендрологи из МГУ и Тимирязевки, научный консультант лесозаготовительной фирмы, сплоченная группа представителей «Гринписа»… Двое американцев, умело прикидывавшихся туристами, недрогнувшей рукой выложили на организационные цели «двадцать тонн капусты». Заместитель алтайского губернатора тоже изволил принять участие. Мы с Витькой были приглашены на роль главных обезьян: лезть на дерево.

Когда я позвонил Витьке, вопрос решился моментально:

— Витек, пойдем?..

— Конечно.

— А чего не спрашиваешь — куда?

— А какая на фиг разница.

Вот такой у меня друг Витька.

⠀⠀ ⠀⠀

Сначала мы довольно долго шли по мшистому густому кедрачу, затем выбрались на неширокую гряду, постепенно повышавшуюся в нужном нам направлении. А потом мох под ногами сменился толстым слоем опавшей хвои, а небо закрыли невообразимо огромные ветви, распластавшиеся на высоте около полусотни метров. И тогда мы увидели ствол Дерева.

Минут пять мы просто стояли, потрясенные увиденным. Дерево действительно существовало и действительно было огромным. Даже когда вертолет перед посадкой облетел его кругом, Дерево казалось нереальным. А сейчас прямо перед нами вздымалась серо-коричневая шершавая стена, уходящая куда-то в небеса. Впрочем, от подножия ствола мы могли разглядеть только темно-зеленый потолок на пятидесятиметровой высоте. Но и это потрясало воображение и заметно подавляло. Так что в последующие полчаса мы разговаривали исключительно вполголоса. Потом, конечно, привыкли. Человек ко всему привыкает, даже к великому и непостижимому.

До темноты общими усилиями мы перетащили часть снаряжения к стволу Дерева и развернули базовый лагерь. Потом поужинали. Спать никому не хотелось.

— Где-то здесь, по верованиям русских старообрядцев, располагалось Беловодье, — вдохновенно вещала Юлия, экстрасенс и уфолог, экзальтированная особа, с момента посадки не расстававшаяся с целым набором разнообразных рамок-биолокаторов. — В Европе встречаются отдельные «места Силы», а здесь практически сплошное поле очень большой положительной напряженности!

Слушая эту бредятину, я задремал, а когда проснулся, разговор шел уже о другом.

— …Да, мамонтово дерево, Sequoiadendron giganteum. Но оно бывает до ста метров высотой, не более, к тому же, судя по хвое и коре, здесь у нас обыкновенный кедр, то есть сибирская кедровая сосна, Pinus siberica..

— А возраст? — спросил кто-то из темноты.

— Секвойи известны до четырех тысяч лет. В Скалистых Горах есть несколько сосен — некрупные такие деревья, условия роста там тяжелые, вегетационный период короткий; так вот, им по шесть с половиной тысяч.

— Ни хрена себе, — отозвался тот же голос.

— Oh… really? It's great, — это среагировал кто-то из американцев.

— Ну, вот мы завтра начнем бурить и определим, сколько этот экземпляр простоял.

Я встал, подошел к Дереву и приложил ладонь к коре. «Какой же ты здоровенный, — с уважением подумал я. — Кедр-батюшка. Это тебе не тонкая рябинка. И не береза, белая подруга, которую некому заломати. Этого заломаешь, пожалуй. Полтораста метров в поперечнике. Если годовые слои, скажем, по миллиметру, то тебе семьдесят-восемьдесят тысяч лет. Не слабо. Мы еще с каменными рубилами бегали, еще до топоров не догадались, наверное, а ты уже рос. Поковыряемся тут, уйдем, а ты будешь дальше расти себе…»

— …В западноевропейском эпосе, особенно скандинавском — Иггдрасиль. И было оно связующим звеном между нижним, людским миром и верхним миром богов. Причем мотив Мирового Дерева очень долго встречался в орнаментах. Предполагают, что почитание некоторых деревьев — оттуда же.

— Кстати, а вы заметили — здесь комаров нет?

— Ну, какие сейчас комары. Они уже спать полегли, да и нам пора.

— А все-таки! Я и раньше заметила — когда мы к нему подошли, все комары куда-то подевались.

«Действительно, — подумал я. — Днем, когда мы таскали снаряжение, я заметил, но не придал этому значения: на поляне гнус, как ему и положено, свирепствовал, а возле Дерева стояла полная тишина. Просто тогда было не до энтомологии: перебросить две тонны груза на два километра не так легко. Ладно, утром проверим», — сказал я себе и полез в спальный мешок.

⠀⠀ ⠀⠀

С утра наконец началась работа. Дендрологи бродили вокруг ствола с рулеткой, брали образцы коры, смолы и древесины. Гринписцы с гринписками ползали у них под ногами, ловя каких-то жучков и собирая какие-то травки. Вокруг этого бедлама носились все три бригады телевизионщиков, мешая друг другу и обмениваясь тяжкими взаимными оскорблениями. «Бурильщики» принялись ввинчивать в ствол бурав Пресслера, наращивая его съемными секциями по мере углубления в древесину. В большой палатке уже стоял бинокулярный микроскоп и лотки, куда надлежало поместить длиннющую колонку древесины, и дендрологи приплясывали от нетерпения, предвкушая, как будут разглядывать годичные слои. Мы с Витькой наконец смогли заняться распаковкой и подгонкой своих «снастей».

Пять километров швейцарской основной веревки. Километр репшнура. Лебедка. Жумары — механические самохваты для подъема по веревке. Штопорные крючья, модифицированные для ввинчивания не в лед, а в дерево и очень похожие на гигантские шурупы. Лесенки. Кошки с хищно торчащими вперед титановыми зубьями. Обвязки. Все — лучшее из того, что можно достать за деньги. Я вспомнил, как мы с Витькой лезли на Куликалонскую стену с самодельным снаряжением, и тяжело вздохнул.

Время подходило к полудню, когда из группы «бурильщиков» раздались невнятные крики и кабы даже не мат. Все рванулись на этот призыв, и выяснились удивительные вещи. Оказалось, что наши добры молодцы, углубившись в дерево примерно на двадцать метров, прервали вращение бурава на пару минут, чтобы нарастить его новой секцией. За эту пару минут двадцатиметровую штангу заклинило насмерть. Все попытки провернуть бурав оказались тщетны. Когда же парни надели на ручку бурава полутораметровую трубу и навалились вчетвером (сила есть — ума не надо!), штанга лопнула в толще древесины, метрах в трех от коры… Оставшийся огрызок удалось извлечь после получаса пыхтения, сопения и теперь уже откровенного мата, и чудом удержавшийся в нем полуметровый столбик древесины с торжеством понесли в палатку. Снуров долго таращился в микроскоп, подсчитывал что-то на калькуляторе, потом вздохнул:

— Ну, в общем, конечно, очень приблизительно, но даже при самых осторожных допущениях…

— Ну! — выдохнули все хором.

— …около трехсот пятидесяти тысяч лет. Плюс-минус пятьдесят процентов.

Наступила гробовая тишина. Потом кто-то из телевизионщиков откашлялся и осторожно спросил:

— То есть… оно старше, чем человечество?

Снуров резко встал:

— Оно, возможно, старше, чем человек как вид разумного существа! И тем не менее это обыкновенный кедр. Провалиться мне на этом месте. Химики, что скажете?

— Состав древесины и смолы — типичный для кедра, — отозвался один из МГУшников.

— Микробиологи?

— Нечего нам тут делать, — мрачно заявил другой. — Вы будете, конечно, очень смеяться, но ни в смоле, ни в древесине микрофлоры-микрофауны нет вообще. Даже грибов. На поверхности коры что-то копошится, но такое угнетенное, будто его креозотом поливали.

— Я знала, я знала! — восторженно завопила экстрасенс Юлия. — Я же говорила — биополе этого дерева.

— Да бросьте вы с вашим биополем! — взвился микробиолог.

— Это не мое биополе, это его биополе!

— Неважно!.. Кедровая смола всегда была прекрасным антисептиком, а если здесь еще и удачная мутация…

— Вот почему он такой старый! — воспряли духом телевизионщики и всем стадом кинулись снимать в разных видах ствол, кору и изувеченный бурав.

— Ну что же, — сказал мне Витька, — значит, мы можем спокойно заворачивать свои крючья, дереву это не повредит.

— Да, — согласился я, — а то мне всегда жалко было портить деревья. Лишь бы нам это не повредило.

Мимо прошли Снуров и тип из «Алтайфореста». Краем уха я уловил обрывок их диалога:

— …Древесина как древесина… прочность — обычная для кедра, что на разрыв, что на сжатие.

— Но как оно под собственным весом не сплющится? Я же подсчитал — не меньше трех миллионов тонн, не считая ветвей.

— Не знаю! Не знаю! Может, его бог за макушку держит!

«И в самом деле, — подумал я, — как же такая штука держится? Вот еще одна загадка…»

⠀⠀ ⠀⠀

Вечером, после ужина, научники собрались толпой и долго препирались, пуская в ход латинские выражения. Насколько я понял, они оказались перед лицом сложнейшей проблемы: как назвать Дерево на благородном языке Вергилия. Среди разнообразных идей мелькнул даже вариант Pinus Siberica Igumnovi, но большинство отвергло его с негодованием, аргументируя свою позицию темными и малопонятными ссылками на какие-то личные качества доктора б. н. Игумновой. Мне эта интеллигентная ругань быстро надоела, и я пошел к Дереву.

Из отверстия, проделанного буром, набежал небольшой потек смолы со слабым, приятным ароматом. Подобрав сучок, я выстрогал из него аккуратную пробочку и заткнул рану Дерева: продырявили, бросили, ушли — некрасиво получается… Затем побрел, ведя одной рукой по шершавой стене коры, и едва не споткнулся о скрючившуюся у ствола фигуру. Экстрасенс и уфолог Юлия восседала спиной к стволу в классической позе лотоса, вариант «отражение наваждений», и что-то тихо бормотала. Глаза у нее были совершенно стеклянные, и вообще непонятно было, на каком она сейчас свете.

— Ом, — сказал я в качестве приветствия.

— О-оммм. — отозвалась она, не поворачивая головы. — Добрый вечер, Саша. Хотите?

Я не успел спросить, что именно она имеет в виду, как она двумя ловкими движениями мазнула мне по вискам смолой.

— Помогает от всего. Поднимает настроение вообще. К тому же повышает сенсорные способности. Посидим?

Мы молча посидели пару минут: Юлия — вновь сложив ноги кренделем, я просто на корточках. Она опять начала впадать в транс, а я чувствовал себя полным дураком, потому что ничего особенного не ощущал. Ну, вечер теплый, хороший лес кругом, комаров нет. Баба рядом сидит симпатичная… Но это же не причина лезть на стену от восторга или совершать еще какие-нибудь глупости!

— Юля, — осторожно обратился я.

— А?

— Что вы здесь надеялись найти? Ну, ради чего было тащиться в такую даль?

— О, Саша! Ну как же! Это же древнейший в мире биологический объект! У него должно быть совершенно уникальное биополе! Представляете, сколько информации оно впитало за эти тысячи лет? Когда-нибудь мы научимся считывать эту память, откроются невероятные…

«Безнадежна, — подумал я. — Сколько сил тратят чудаки на изучение того, чего нет. Биополе какое-то…»

— …бесполезные усилия нашей косной науки. И к тому же мне поездку оплатил мой друг, он бизнесмен. Хорошо тут, — внезапно сменила она тему, — жаль только, что купаться негде.

— Как — негде? — удивился я. — А ручей?

— Мелко там.

— Тут метрах в ста омуток есть, даже с водопадом, — обрадовал я ее, — не хуже джакузи, а вода — в Москве такой не найдешь!

— Ура, — обрадовалась экстрасенс и уфолог. — Проводите?

— Что, прямо сейчас?

— Ну да, а почему бы и нет?

«А почему бы и нет, — подумал я, — что в этом такого? Почему бы женщине и не ополоснуться на сон грядущий. А одной в лесу с непривычки неуютно».

На берегу омутка Юлия еще раз выразила восторг и решительно принялась снимать ботинки. Потом на хвою полетела штормовка.

«Интересно, — подумал я, — она что, весь день в купальнике ходила?»

— Саша, а вы что, не хотите купаться?

— Я… э… не в форме. — выдавил я с некоторым усилием.

Юлия хмыкнула и стащила безрукавку через голову.

«Москва, блин, продвинутая…» — ругнулся я про себя, поскольку отсутствие купального костюма (равно как и вообще костюма) экстрасенса и уфолога ни капельки не смущало.

— Ой, колется… а тут песочек! Прелесть какая! А водичка. И-и-их!

Стоя по пояс в воде, она обернулась:

— Напрасно вы, Саша, отказываетесь.

⠀⠀ ⠀⠀

Возвращаясь в лагерь в сгустившейся темноте, мы огибали ствол Дерева, и тут я на что-то наткнулся. Я не скажу, чем я наткнулся, но было очень больно. Несколько придя в себя, я пошарил кругом руками и понял, что это за препятствие.

— Юля! Оно… оно выдавливает бур из себя!

Юля, стоя на коленях, зажигала одну за другой ломающиеся спички и шепотом ругалась при этом так, что грузчики покраснели бы. В дрожащем свете я разглядел торчащий из ствола обломанный конец бура, липкий и блестящий от смолы.

— Вот это да…

Через две минуты все дендрологи в разной степени неодетости, безжалостно вырванные начальником из объятий Морфея, суетились вокруг вылезшей из ствола железяки.

— Хорошо, — сказал кто-то, — что всего одна секция сломана. Можно будет повторить бурение.

Черта с два — повторить. Выдавив из себя метр стальной трубки, Дерево этим и ограничилось. Все попытки вытянуть бур успеха не принесли. Разочарованные, мы вновь расползлись по спальным мешкам.

⠀⠀ ⠀⠀

И вот настал мой день, наш с Витькой день. С утра все собрались у Дерева и молча глазели, как мы готовимся к подъему. Впрочем, нам оглядываться по сторонам было некогда.

Обвязка. Кошки. Набор «штопоров». Пара жумаров. Запасная пара жу-маров. Веревка. Две коротких лесенки. Самое главное — два айсбайля, похожих на маленькие кирки, с хищно изогнутыми зубастыми клювами. Рюкзачок со всякой полезной мелочью. Рация в нагрудном кармане. Все.

— Ну, ни пуха. — сказал Снуров.

— К черту — отмахнулся я. — Пошли, Витек.

Вообще это напоминает модное развлечение — лазание по сосулькам. Сначала вбиваешь с размаху в дерево правый айсбайль, потом передние зубы левой кошки. Потом левый айсбайль. Поднимаешься, пока не выпрямишь левую ногу. Вбиваешь правую кошку. Подтягиваешься на айсбайлях, затем перебиваешь их: правый-левый. Теперь можно переставить кошки: левая-правая. И еще раз. Правой рукой снять с груди «штопор» и завернуть в лед… тьфу, в дерево. Продеть в ушко штопора карабин, в карабин — веревку. Можно двигаться дальше.

Минут через двадцать мы добрались до первой ветки. Выбрались на верхнюю сторону, посидели, отдохнули. Потом Витька прошел до разветвления, свернул направо, еще раз направо — и наконец добрался до ветки с хвоей. Я вынул из кармана рацию и нажал тангенту:

— Земля, я кедр-один. Принимайте первый образец.

— Кедр-один, я земля. Видим, видим. Получили. Как идет подъем?

— Все нормально. Следите за крючьями — не выжимает их дерево?

— Нет, пока не заметно.

До обеда мы навесили двести пятьдесят метров веревки и подняли на третью ветку небольшую лебедку. Спустились поесть. Все подходили к нам, поздравляли с успехом, желали удачи. Когда мы, наевшись до отвала и выпив полведра чаю, блаженствовали на травке, подошел начальник.

— Вот что, ребята, — сказал он, — вы молодцы, конечно, но синоптики нам обещают еще неделю хорошей погоды, а там — дожди и похолодание. На сколько вы успеете подняться?

— Если ни на что не отвлекаться, спать на Дереве и есть на ходу, — задумчиво прикинул Витька, — то километра два одолеем.

— Ясно. Пока можно будет подымать лебедкой — будем вам посылать готовый харч. Спальники возьмете с собой, воду и сухой паек на всякий случай подымем завтра. Надо набрать как можно больше высоты.

— Кстати, о высоте, — подключился я, — сколько ее там всего?

Снуров замялся.

— Геодезист наш что-то крутит, на рефракцию ссылается, но в общем клянется, что не меньше полутора километров…

— Если не больше — за неделю сделаем. Легко.

— В том-то и дело, что больше. Явно больше.

— А какая ошибка у него получается? — поинтересовался Витька.

Я ожидал цифры в десять-двадцать, ну пятьдесят процентов, но когда Снуров сказал «два-три порядка», мы долго не могли прийти в себя.

«Штопоры» действительно сидели хорошо. Дерево то ли не пыталось, то ли не могло их отторгнуть. Мы быстро поднялись до третьей ветки, лебедкой подняли спальники и гамаки и полезли дальше.

Раз… Два-три-четыре… Раз. Два-три-четыре… Раз. Два-три-четыре. «Штопор». Карабин. Веревка. Короткий отдых. И снова: раз. Два-три-че-тыре.

Когда начало темнеть, мы повесили гамаки, съели по паре галет, запив их водичкой из фляги, и полезли в спальники.

— Витек.

— А?

— Сколько на твоем альтиметре?

Витька завозился, доставая приборчик. Вспыхнула подсветка экрана, озарив его озабоченную рожу.

— Черт знает что. Сколько мы веревок навесили?

— Триста девяносто.

— Моя машинка кажет пятьсот пятьдесят семь.

Я полез за своим альтиметром, убедился, что он показывает двести двадцать метров, и не найдя других слов, выразился нецензурно.

— Оба врут, похоже.

— Похоже. Ну ладно, завтра поглядим.

Спал я плохо. Снились почему-то мешки с кедровыми орехами на рынке в Люблино, штабеля дров размером с панельные пятиэтажки и лешие в ватниках с бензопилами. А когда просыпался, подолгу лежал в темноте, слушая Витькино сопение. И все время казалось мне, что кто-то внимательно смотрит на меня из темноты. Причем не справа, где открытое пространство, а слева, где мое плечо упиралось в ствол Дерева. Странно.

⠀⠀ ⠀⠀

— Ну и силен ты ухо давить! — Витька уже поднял снизу котелки с кашей и чаем. — Вставайте, граф, уже друзья с мультуками…

— С базуками, бл-л-лин. — я потянулся и полез из спальника, — сколько натикало?

— Девять скоро. Через час, хе-хе.

— Так вот, Алекс. Сколько, по-твоему, у нас высоты?

Я снова достал свой альтиметр: триста пятьдесят.

— Ну, как хочешь, — ухмыльнулся Витька, показывая свой: двести тридцать.

— А когда завтрак поднимал, по репшнуру прикинул: вообще сто восемьдесят. Чертовщина.

— А по веревкам, значит, триста девяносто.

— Накрылась, в общем, австрийская электроника, — заключил Витька, убирая альтиметр в рюкзак. — А с репшнуром я просто ошибся. Да еще растяжение.

«Дай бы бог, — подумал я, — но не к добру это».

За день мы навесили еще полкилометра веревок, а на «точные приборы» мне даже и смотреть не хотелось. На одной из боковых веток обнаружились шишки, и мы отправили их вниз, опять вызвав среди дендрологов бурное ликование. На ночевку мы устроились на площадке, образованной мощной развилкой, шириной не меньше двадцати метров.

— Вот здорово, — восхитился Витька, — хоть пляши.

— Американцы из пня одной секвойи танцплощадку сделали, — вспомнил я давно прочитанное.

— Ничего, из этого пня стадион можно сделать, — Витька как-то сразу помрачнел, — все во имя человека, все во благо человека… То есть это мы думаем, что во благо. И на хрена мы с тобой сюда полезли?

— Не полезли бы мы, полезли бы другие, — попытался я успокоить друга, но его уже понесло.

— Хоть и дуры они, эти гринписки, а в главном они правы: сначала уничтожаем, потом охраняем! Ведь спилят же Дерево, как пить дать спилят! Иначе зачем бы с нами этот из «Алтайфореста» увязался?

— Они рассчитывали, что у этого дерева прочность будет неимоверная. Ну, и миллион кубов кедра тоже на дороге не валяется… Ладно, перекусим — и баиньки. Да не вздыхай ты так тяжело, все пока нормально.

— А я не вздыхал, — удивился Витька.

— А что же я тогда сейчас слышал?

— Ничего себе. Послышалось, наверное.

— Может быть, — согласился я, чтобы не спорить.

Молча мы сварили на примусе суп из концентратов и чай, поели и разложили спальники.

— Береженого бог бережет, — заявил Витька, вворачивая в древесину страховочный «штопор».

— А небереженого конвой стережет, — согласился я. — Вить, а тебе тут не странно?

Витька поворочался, устраиваясь, потом повернулся ко мне:

— А, ты тоже заметил? Как будто кто-то рядом все время стоит и смотрит, да?

— Душа Дерева, — шутя предположил я и вздрогнул: в тишине совершенно отчетливо послышалось хихиканье.

— …Слышал?

— Слышал. Что это?

— Я бы сказал — кто… — Витька подтянул к себе поближе айсбайль.

— Эй, — негромко произнес я, — кто здесь? Выходи, покажись. Обижать не будем.

Тишина.

«Хреновое дело, — подумал я, — галлюцинации коллективными не бывают, что-то тут посложнее…»

Мысль о сверхъестественном в голову, естественно, не лезла. Я вообще-то рационалист, скептик и даже до некоторой степени циник — жизнь научила. При встрече с абсолютно непонятным я бы скорее предположил, что у меня не в порядке с головой, чем то, что в моей картине мира зияют крупные прорехи.

— Так, — сказал Витька, — глюки начались, что ли? Эй, выходи! Выходи по-хорошему, а то хуже будет! — крикнул он уже погромче.

Снова тот же тихий смех… Вот оно! Я стремительно оглянулся на звук, светя фонарем, и успел заметить, как в нескольких метрах от нас на поверхности ствола успокаивается что-то вроде волн от брошенного в воду камня.

— Ага, — сказал я, — это уже что-то. Ты видел?

— Видел, — мрачно сказал Витька. — Все, абзац. Крыша поехала.

Мы вылезли из спальников и подошли к месту, где только что успокоились эти странные волны. Я ощупал и простучал кору, даже потыкал ее острием ножа. Ничего. Кора как кора, звук — деревянный, глухой. Никакого скрытого дупла. И тут откуда-то сзади вновь раздался этот ехидный смешок. На этот раз я был настороже и обернулся моментально — как раз чтобы увидеть на поверхности ствола очаровательное девичье личико. Мгновение спустя оно подернулось рябью, затем рябь приобрела рисунок коры, и лицо, уплощаясь, исчезло, сравнявшись с поверхностью ствола.

— Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его… — Витька торопливо махал перед лицом щепотью, вытащив из-за ворота серебряный крестик.

«Ну, значит, видел, — обреченно вздохнул я, — значит, все. Теперь только к Кащенке…»

⠀⠀ ⠀⠀

Эту ночь мы провели без сна, однако ничего странного больше не наблюдали. Утром, обсудив вдвоем ситуацию, мы вызвали по радио «землю» и ультимативно потребовали день отдыха. Снуров начал было бормотать о прогнозе погоды и сжатых сроках, но то ли до него что-то дошло, то ли он уловил металл в моем голосе — согласился.

Витька, заложив веревку в рогатку-тормоз, сиганул вниз. Перед тем как двинуться следом за ним, я подошел поближе к стволу, положил ладонь на теплую шершавую кору и сказал негромко, словно бы в шутку:

— Не балуй тут. Вернусь — поговорим.

В базовом лагере стояла тишина. Экстрасенс и уфолог Юлия принимала солнечно-воздушную ванну. Деятель из «Алтайфореста», сидя на ящике, с мрачным ожесточением истреблял каких-то монстров на экране своего ноутбука. Из научной палатки доносились вялые голоса: «Семь первых. Вист. Припасну для пользы дела.»

— Интеллектуальная элита, мать ее ети, — ядовито заметил Витька. — Что докладывать будем?

— Пока только факты, а там видно будет, — пожал я плечами, — как начальство отреагирует.

— Санитарную «вертушку» вызовет, — вздохнул мой напарник, — с командой крепких санитаров. Ладно, ты иди к начальству, а я сейчас подойду.

— …Поэтому высоту определить не удалось, — закончил я свой доклад. Снуров вздохнул:

— Никогда я не доверял этой электронике. С веревками оно надежнее. Будем считать цифру по длине навешанных веревок наиболее достоверной. В общем, даю вам сутки отдыха. Ешьте, пейте… в смысле, в меру пейте! А потом продолжим. Кстати, — спохватился он, — при подъеме можно будет дополнительно посчитать высоту по числу шагов, а?

— Попробуем, — согласился я.

— Ну ладно, отдыхайте.

Выйдя от начальника, я огляделся и юркнул в медицинскую палатку. Эскулап, отложив в сторону тетрадку, в которую что-то записывал, профессионально-доброжелательно уставился на меня. Я решил не тратить время на хождение вокруг да около:

— Что делать, если от усталости мерещится всякая фигня?

Профессионально-доброжелательное выражение сменилось профессионально-заинтересованным:

— Что именно? Голоса, зрительные галлюцинации, нарушения сна?

— Ну… и то, и это… всего понемногу.

— Для начала давайте-ка вас посмотрим.

Признаюсь, я не ожидал, что экспедиционная медицина достигла таких высот: вместо банального термометра и тонометра наш эскулап был оснащен приставкой к компьютеру-ноутбуку. Облепив меня датчиками, он долго тыкал в клавиши и внимательно изучал экран, потом пожал плечами:

— Вы тоже в полном порядке. Некоторая усталость, конечно, но объективно вы в норме.

Он пошарил в огромном алюминиевом кейсе с красным крестом на крышке:

— Для лучшего сна — вот это, полтаблетки на ночь. А если что-то мерещиться будет — вот вам ингалятор. Средство новое, но уже себя зарекомендовало. Очень мощное, йогов из нирваны выдергивает, как репку из грядки.

— Спасибо. А почему вы сказали, что я «тоже»? Не Витек ли к вам сейчас заходил?

Врач засмеялся:

— Это будет нарушением врачебной тайны! Идите, идите! Если повторится — срочно обращайтесь. Береженого бог бережет…

Весь день мы с Витькой отдыхали — купались в ручье, загорали на поляне, даже сыграли пару партий в карманные шахматы, обнаружившиеся у генетиков. Таблетки «для сна» я выбросил, Витька свои приберег, но глотать не стал. Однако ночь мы проспали спокойно.

Утром мы снова отправились наверх. Правда, на этот раз никто, кроме начальника, нас не провожал. Во всем лагере воцарились лень и тишина.

Сначала я пробовал подсчитывать «шаги», вернее, движения жумаром по основной веревке. Но на третьем привале меня посетила неожиданная мысль: а зачем я это делаю? Какой в этом смысл? Я поделился сомнениями с напарником и неожиданно встретил самую горячую поддержку.

— Ты прав, кореш, — заявил Витька, — кому оно нафиг надо мерить эту высоту? Я и так скажу, что выше этого дерева нет и быть не может. Я даже смекаю, что это как бы не совсем дерево.

— Ну, еще чего, — усомнился я, — а что научники говорят, слышал? Древесина как древесина…

— Да не в древесине дело! Это как бы ВООБЩЕ ДЕРЕВО! В нем дух всех деревьев в мире.

— Эк ты загнул, — не выдержал я, — в мире. Дух деревьев. Это уже язычество какое-то пошло, а ты у нас, брат, православный.

— Одно другому не мешает! — с жаром возразил Витька. — Предки наши хоть не шибко просвещены были, а истину нутром чуяли. Зря, что ли, они деревьям поклонялись, священные рощи хранили? Да и Дерево — вот оно, куда его денешь? Все как есть по индоевропейской мифологии.

Я подумал о том, что общение с хиппарями и эзотериками не осталось для Витьки безнаказанным, и предпочел прервать дискуссию. На третьей тысяче щелчков жумара я наконец основательно сбился и с облегчением прекратил нудные подсчеты. Вспомнилось, как мой первый наставник в альпинизме, инструктор альплагеря «Джантуган», на вопрос «на какой мы высоте?» отвечал, усмехаясь: «Ну, три двести двадцать. Полегчало тебе? Воспринимай жизнь качественно, а не количественно, бухгалтер!»

К вечеру мы добрались до развилки, на которой остановились в прошлый раз. Развернули спальники. Перекусили прихваченными снизу макаронами. Не спеша попили чаю. А когда укладывались спать, я подошел к стволу и сказал:

— Мы очень устали сегодня. Дай нам, пожалуйста, отдохнуть. Завтра мы с тобой пообщаемся.

И, не обращая внимания на Витькины ухмылки, добавил:

— Спокойной ночи.

Как ни странно, обращение возымело действие. Ночь прошла спокойно, ни голосов, ни смеха, ни беспокоящих снов ни я, ни Витька не наблюдали.

Чудеса начались на следующее утро.

⠀⠀ ⠀⠀

Теперь я точно знаю, что почувствовал Гулливер, просыпаясь впервые на побережье Лилипутии. Он почувствовал дикий ужас. Все-таки лишение свободы — это мука, страшнее которой нет для того, кто привык к свободе и знает в ней толк. И особенно — в первое мгновение.

Я уже не помню, что именно подумал, когда проснулся и убедился, что не могу двигаться. Вряд ли меня посещали столь глубокие мысли, скорее всего, я просто испугался и разозлился одновременно. Оглядевшись насколько возможно, я убедился, что стянут поверх спальника крепкими и гибкими кедровыми ветвями толщиной в палец, выросшими за ночь прямо из ствола каким-то чудом. «Ну что же, — подумал я, — душа Дерева тоже имеет право на испуг… и на самооборону — всеми доступными ей средствами».

Немного повозившись, я все же смог дотянуться до ножа и сразу почувствовал себя увереннее и спокойнее. А успокоившись, я решил не торопиться. Для начала я мысленно обратился к Дереву: «Я могу освободиться сам. Но давай решим дело по-хорошему». И стал ждать.

Минут через пятнадцать я почувствовал, что могу, двигаясь понемногу, выползти из спальника. Первым делом я решил посмотреть, как дела у Витьки. А дела у него обстояли неважно: он лежал, плотно стянутый свежевыросшими ветвями, и шепотом молился, закрыв глаза.

— Помогает? — спросил я, когда он ненадолго прервался.

— А… Как ты… Или ты не?..

— Я его попросил.

— Кого?

— Дерево, естественно.

— Сдаешься? Уступаешь нечистой силе?

— Да нет. Договариваюсь с Разумом.

— Черт знает что. Слушай, это нам точно не снится?

Я приложил ладони к коре: «Отпусти его. Это мой друг. Мы должны быть вместе. Он такой же, как я. Он тоже хочет сделать все по-хорошему».

И Дерево ответило мне. На меня обрушилась настоящая лавина страха, боли, ненависти, неприятия. Съежившись под этим враждебным нажимом, я с трудом понял, что ощущаю переданные мне мысли и эмоции моего друга. «За что? Почему?» — «Все, что не от Бога — то от Сатаны! Дай лукавому только прикоснуться к тебе — и ты погиб! Душу береги, душу!»

Ну и ну. Вот уж не ожидал. Неужели он до такой степени?..

— Витька, — ошеломленно выговорил я, — оно же живое… и похоже, что разумное! Зачем ты так?

— Это не жизнь, это нежить! От Сатаны это! — убежденно ответил Витька. — Стоит только раз поддаться — и хана твоей душе! Ну, долго ты еще ждать будешь? Режь давай!

Давненько мы с Витькой так не ругались.

— Атеист упертый! Ну, в Бога ты не веруешь, но дьявол-то есть, а? Тут-то ты спорить не станешь?

— Приехали! А с какой стати? В конце концов, почему именно эта жизнь от лукавого, а не от бога? Что тут у тебя за признаки такие?

— Ну, ты и тупой! Сразу видно, отцов церкви не читал! Как я тебе алгебру излагать буду, когда ты в таблице умножения не рубишь?

— Знаю я твою алгебру! Алхимия с астрологией! Три источника и три составные части! Краткий курс священной истории! Человек — венец творения, а все остальное ему на потребу! Да ты просто обиделся, что тебя слегка отшлепали!

— Кто это меня отшлепал?

— А Дерево!

— А ты… а ты — ренегат рода человеческого!

— Поп, толоконный лоб!

— Язычник дремучий! Гринпис недорезанный! Погоди, икнется тебе еще это!

Витька наконец не выдержал и торопливо начал рыться в альпинистском железе. Потом так же торопливо застегнул на себе пряжки обвязки, заложил веревку в «рогатку» и обернулся ко мне:

— Запомни, Саня: кто не с Богом, тот с дьяволом! Одумайся! Или хотя бы остановись вовремя!

— Что это ты задумал?

— Священник здесь нужен — пошугать здешних бесов. Мне это не по плечу, знаний недостает, да и веры, пожалуй. Но ты… Смотри, Саня, худо будет!

Я не выдержал и расхохотался.

Витька сморщился, плюнул и сиганул вниз по веревке.

… Лучшее средство для восстановления душевного равновесия в полевых, а равно и в домашних условиях — это не спеша, со вкусом выпить хорошего чаю. Этим я и занялся, а потом отдохнул, сидя спиной к стволу дерева и стараясь ни о чем не думать. За этим занятием и застал меня вызов по радио. Вызывал сам Снуров.

— Кедр-один, я земля. Саша, что там у вас стряслось?

— Земля, я кедр-один. Доброе утро, шеф. Кто-нибудь есть рядом с вами?

— Ну, есть, а что?

— Выгоните к чертовой матери. Обеспечьте нам, э-э, конфиденциальность. В особенности этих… гиен пера, то есть телевидения, в шею.

Через пару минут Снуров включился снова.

— Кедр-один, я земля. Ну вот, лишних поразогнали. Слушаю тебя, Саша.

— Дерево начало проявлять, скажем так, информационную активность. Мне кажется, что оно пыталось вступить с нами в контакт. Виктор оценил это как происки врага рода человеческого и сбежал. Кстати, как он там? Прием.

— Понял тебя. Витя сейчас, э-э, отдыхает. А как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке, хотя, конечно, слегка обалдевши. Намерен продолжать наблюдения, вести записи. По-моему, сейчас бросать это дело не время. Прием.

— Саша, мы ожидаем ухудшения погоды, дождь и сильный ветер. Думаю, что тебе лучше было бы спуститься. Как понял? Прием.

— Понял отлично. Дайте-ка мне нашего костоправа.

— Зачем тебе?

— Задам пару вопросов.

— Задавай, я на любой отвечу.

— Мне нужен врач.

— Ну хорошо, жди.

Через несколько минут рация ожила вновь.

— Кедр-один, я земля-четыре. Приветствую вас, Александр. Как самочувствие?

Я ухмыльнулся.

— Пульс 62, давление 120/80. Температура 36,6. Хрен стоит как положено. Устраивает?

— Да, вполне. А что за вопрос?

— Начальник рядом? Вообще-то я задаю врачу медицинский вопрос. Как там с медицинской этикой?

— Задавайте. Он не слушает.

— Ну хорошо. Что там с Витькой?

— Спустился в крайне возбужденном состоянии. Вел себя неадекватно. Дали релаксант. Сейчас спит. Но патологии пока не вижу.

— Ага… — я помедлил. — Доктор, если я, скажем, применил ваше зелье, а оно не помогает — что это значит?

— Хм. Значит, это не галлюцинация… или уже, хе-хе, поздно. Надо более сильнодействующие средства. Это шутка, не волнуйтесь. Может, все-таки спуститесь, Саша?

— Ну уж фигушки вам! — взорвался я. — Чтоб вы и меня вашими релаксантами глушили, как Витьку? Что там у вас в запасе, аминазин?

— Ну зачем вы так? Просто отдохнете, я констатирую вашу вменяемость, это вам может очень пригодиться.

Мне показалось, он хочет что-то сказать мне «между строк», но не решается.

— Вы можете подняться ко мне, если не жаль времени.

— Мы подумаем и об этом, — голос Снурова был резок. — До связи. Конец.

«Не нравится мне это, — подумал я, выключая рацию. — С Витькой что-то неясно, эскулап о чем-то умалчивает, шеф на что-то намекает… Опять вокруг какая-то мышиная, вернее крысиная возня. Не люблю».

Почему люди ходят в горы, в тайгу, плывут по рекам? За свои деньги, в свое свободное время? Да, наверное, потому что там, на скалах и льду, в дремучих ельниках, под бешеными пенными каскадами нет места двуличию, хитрости, спеси, снобизму. Там все просто. Или ты можешь подтянуться, зацепившись за полочку двумя пальцами, или тебе нечего делать на этой стенке. Или ты пару суток подряд плюешь на мокрые ноги и тяжелый рюкзак, или оставайся дома. Или ты понимаешь напарника по катамарану с полуслова, с полугребка, или смотри на Катунь по телевизору, в крайнем случае, с берега. А словесные выкрутасы и подковерную борьбу оставим тем, кто поднаторел в искусстве загребания жара чужими руками. Им, конечно, легче живется, но я им не завидую: у них свои сложности. Как говорила одна моя знакомая: хочешь сидеть на шее — раздвигай ноги.

Да и плевать на них, у меня тут своих дел по горло. Я вытащил из рюкзака блокнот и на чистой странице подробно описал все, что происходило у нас на Дереве с того момента, как мы обнаружили разницу в показаниях альтиметров. На отдельном листке записал все свои предположения относительно наблюдавшихся явлений. Ну вот, теперь порядок.

Я поудобнее уселся лицом к стволу Дерева и обратился (к чему? к кому? наверное, к душе Дерева.) вслух:

— Нам теперь никто не мешает. Теперь мы можем поговорить.

И почти не удивился, услыхав в ответ из-за спины спокойно-снисходительное:

— Ну, давай поговорим.

«Диана, — подумал я. — Артемида-охотница. Дриада какая-то».

— Ты удивлен? Тебе что-то не нравится? — голос у нее оказался под стать внешности: мелодичный, можно сказать — нежный и в то же время уверенный, с какой-то внутренней силой.

— М-м… нет… то есть все в порядке… только если б ты еще приоделась малость.

— А, это… — фигура передо мной слегка затуманилась, затем снова обрела четкие очертания. Но теперь дриада была облачена в нечто белое, перехваченное в талии тонким пояском и вызывающее уже только античные ассоциации.

— Почему ты выглядишь именно так? — ничего умнее для начала мне в голову не пришло.

Она лукаво улыбнулась:

— Я такова, какой ты хотел бы меня видеть…

— Но я…

— …подсознательно.

Как она меня, однако. Надеюсь, что я не покраснел. Но с другой стороны… Красива. То есть не просто красива, а гармонична. Все на месте, и ничего лишнего. В результате — вполне владеющий собой мужик вот уже четвертую минуту не знает, что сказать.

Да черт побери! Делом надо заниматься! Я решительно раскрыл блокнот на чистой странице.

— Для начала: кто ты такая или что ты такое?

— Я — форма общения Дерева и Человека. Посредник. Способ выражения, способ обмена информацией.

— Так ты что, только видимость?

— Я и видимость, и слышимость, — обиделась она, — а дам по морде — так и осязаемость будет!

— Извини, пожалуйста. А что такое Дерево? Откуда оно взялось?

— Оно не взялось. Оно было всегда.

— Ну, а что оно такое?

— Оно Дерево. Оно живое. Оно содержит жизнь. Оно поддерживает жизнь.

Хм. Красиво, но непонятно.

— Ладно. А какой оно высоты?

— От Земли до Космоса.

— Ого! Километров триста?

— Вот глупый. Каких еще километров? Тебе же говорят — от Земли до Космоса! Соединяет Жизнь и Мир! При чем здесь километры?

— Извини, — вздохнул я, — не понимаю. Если оно есть, у него есть размеры. Толщину мы померили, а высоту почему-то не можем.

— И не сможете. Ты сейчас где?

— В каком смысле? Ну, на Дереве.

— Вот именно! Не на Земле! И, некоторым образом, не в Мире! Еще не добрался! Ну какие тут могут быть километры?

Хм. Еще менее понятно. Что-то я себе не так представлял устройство окружающего пространства.

— Так. Значит, если я продолжу подъем, то в конце концов попаду в космос?

Она рассмеялась — легко, весело, но с каким-то оттенком снисходительности.

— Размечтался! Для этого мало просто лезть. Для этого надо подняться.

— Это как? Разве это не одно и то же?

— Как — это я и сама не знаю. Я ведь не там и не тут, я — между. Сущности твоей тоже не знаю. А насчет «одно и то же» — ну ты сказал!

Мне показалось, что я заглядываю в бездонный колодец. Нет, моей подготовки в философии явно не хватало на то, чтобы задавать правильные вопросы. Попробуем иначе.

— У людей есть мнение, что это Дерево — как бы идея дерева вообще, любого дерева. Оно должно содержать в себе все, что есть в каждом дереве — в сосне, в березе, в клене…

— Близко, — одобрительно отозвалась она, — но не совсем точно. Точнее в ваших понятиях будет так: Дерево — это живая система, содержащая, сохраняющая и поддерживающая характерные особенности жизни вообще.

— Помедленнее, пожалуйста, я записываю.

Она не спеша повторила. Похоже было, что она сама только сейчас вывела это чеканное, но опять-таки непонятное определение.

— А вот у нас полагают, что живое принципиально ничем не отличается от неживого.

— Да? А вы можете создать из неживого материала живой организм?

— Нет, пока не можем.

— Ну, как сможете — приходите, еще поговорим, — и она засмеялась, очень довольная.

Я решил, что это — предложение «окончить дозволенные речи», но дриада покачала головой:

— Да нет, спрашивай еще.

— Есть ли еще где-нибудь на Земле такие деревья?

— Нет. Раньше были на каждом континенте. Они погибли — все по разным причинам. В Африке стояло Дерево в образе баобаба. Так получилось. Не знаю точно, видимо, совпало изменение климата и начало кочевого скотоводства. В общем, ты, наверное, знаешь, что теперь такое — Сахара. Засохло, да. В Америке, в Скалистых Горах — когда людям там понадобился строевой лес, они спилили Дерево. Это было непросто, особенно с тогдашней техникой, но они были настойчивы и изобретательны. Дерево пыталось с ними поговорить, но бесполезно — одни из них были как твой друг, а другие просто глухи. Они его свалили за три года. И потом пятьдесят лет пилили на доски. Вот вы какие, люди. Быстро живете и часто умираете, да. Но у вас же есть память! И вы умеете ее передавать! Так почему вы забываете? После того как погибло Дерево в Америке, рухнула экосистема Великих Равнин. Всю почву Арканзаса просто сдуло в Мексиканский залив. Пока стояло Дерево, еще можно было как-то удержать. А! — она безнадежно махнула рукой. — В Амазонии Дерево уже упало! Там очень сложные взаимосвязи, и когда начали рубить сельву, оно долго болело, но сейчас уже поздно. Это — последнее.

Мне было нестерпимо стыдно за человеческий род. Уши горели почти в буквальном смысле. Не поднимая глаз, я торопливо строчил в блокноте. Потом, все так же не поднимая глаз, спросил:

— А что будет с тобой, если и это.

— Со мной? А что будет с веткой? Ты забыл, что я в каком-то смысле и есть Дерево. Вот что будет с тобой — это интереснее.

— В каком смысле?

— Ну как ты до сих пор не понял? Сам принцип жизни держится сейчас именно и только на этом Дереве! Я не знаю, может быть, все живое сразу умрет, а может быть — только со смертью последней клетки Дерева. А может быть, Вселенная схлопнется, как проколотый шарик… Не знаю. Но неужели вам так хочется попробовать?

— Мне — ни в коем случае. Но меня вряд ли спросят.

— О, прости. Я совсем забыла, что вы все — отдельные личности, самостоятельные души. Мы-то все и всегда были едины. Знаешь, каково это, когда в Австралии горел Великий Эвкалипт? Как будто от тебя кусок отрезают.

Я взглянул на нее и вздрогнул: такая мука стояла в черных аттических глазах, что мне пришлось отвести взгляд.

— А снова… снова вырасти такое Дерево может?

— Не знаю. Вряд ли. Во всяком случае, из семян других Деревьев не выросло. Из моих орешков растут обычные кедры, Pinus siberica. Живут лет по четыреста-пятьсот, как и положено кедру, но ни один еще себя не проявил. Хотя чисто теоретически один из миллиона должен бы, но пока — нет.

— Черт бы побрал эту Маргариту, — пробормотал я, — не сиделось ей.

— Кто это такая?

— Инициатор этого бардака, что у твоих корней раскинулся.

— А. Да она не очень и виновата. Не она — так кто-нибудь другой пошел бы за знаниями напролом. Время такое, думать людям некогда. Вы просто немного обогнали время. Понимаешь, технический и экономический прогресс всегда обгоняет моральный и социальный, но сейчас между ними уже не зазор, а дыра.

«Ну и ну, — подумал я. — Сижу на дереве в полукилометре над землей и беседую — с кем? С душой Дерева! О чем? О прогрессе человечества! Шизофрения! Кстати, о шизофрении.»

Не сводя глаз с дриады, я сунул руку в карман рюкзака, достал крохотный баллончик, вставил трубку распылителя в ноздрю и от души нажал на головку.

— Что… ты. делаешь!.. — отчаянно закричала она. Лицо ее страшно, невозможно исказилось, по нему пошли какие-то цветные волны, потом все тело ее стало на мгновение каким-то плоским и черно-белым — и она исчезла.

Мы втроем — я, Витька и доктор Юра — сидели на берегу ручья и пили спирт. А что нам еще оставалось? Я так никому и не показал блокнот, в котором записал все, что случилось на Дереве. А зачем? Все равно это теперь представляет интерес разве что для истории болезни. Так или примерно так я говорил заплетающимся языком, глядя на тускло светящиеся угли костерка.

— Если бы знал, что глюки бывают до такой степени похожими на жизнь — раньше бы попробовал. Но до чего же обидно! Ведь могло же быть, что все обстоит именно так.

— Говорил я тебе, — встрял Витька, — наваждение это все, от лукавого оно.

— Да иди ты в жопу — говорил он! — взорвался я. — Ничего ты особенного не говорил! Ты-то первый обосрался и тиканул оттуда!

Витька хотел было обидеться, но доктор остановил его.

— Все может быть не так просто, Саша, — мягко сказал он. — Возможно, что это были и не галлюцинации.

— То есть как?

— Довольно просто. Если эта… это… в общем, если дриада для своего существования использует ваше представление о том, какой она должна быть, то ее исчезновение или разрушение вполне объяснимо. Это средство, — он подкинул на ладони полупустой баллончик, — подавляет деятельность подкорки, причем весьма избирательно. Я не специалист в психохимии, я обыкновенный врач, костоправ со «скорой помощи», но могу предположить кое-что. Такие медикаменты должны начисто убивать, хотя бы временно, способность к парапсихологической деятельности.

— А при чем тут пара… и так далее? — удивился Витька.

— Очень просто. Если Дерево для создания образа дриады использовало информацию из памяти Саши, то воздействие средства прервало канал связи. Тут она, бедная, и рассыпалась.

— Это несложно проверить! — воодушевился я. — Сейчас, наверное, уже все зелье из меня выветрилось — ну так залезем и снова посмотрим.

— Сиди уж, — усмехнулся Витька, — пьян как фортепьян, а туда же еще, залезет он.

«Да не в том дело, — подумал я. — Не покажется она теперь, я же ее так оскорбил, как никто никого оскорбить не мог. Я заподозрил, что она — наваждение, пожелал, чтобы ее не было — кто это может простить? И Витьке она не покажется, он в нее не верит, а если верит, то весьма своеобразно».

— Может быть, ты, Юра?

Доктор опустил глаза.

— У меня высотобоязнь, ребята. Я на третьем этаже на балкон выйти не могу. На вертолете и то сидел носом в стену.

«Ладно, — подумал я. — Завтра протрезвею — и налегке наверх. А сейчас.»

— А сейчас, — сказал Юра, поднимаясь, — в люлечку и баиньки. Утро вечера мудренее.

⠀⠀ ⠀⠀

…Вертолет, пригибая тайгу ревом турбин, поднялся с поляны. Я молча сидел, прислонившись к мелко дрожащему дюралевому борту. Под ногами у меня лежал рюкзак, набитый кедровыми орехами. Теми самыми орехами с того самого Дерева.

Я поднимался на Дерево еще трижды, но дриада так и не показалась. Дерево не желало со мной общаться. Я прекрасно понимал, что заслужил это, но все равно было очень обидно. Как в детстве, когда однажды меня на неделю лишили права гулять во дворе за то, что я нечаянно разбил единственную в нашем доме хрустальную вазу.

Доктор Юра протянул мне плеер. Я послушно нахлобучил наушники.

Он движется мимо строений, в которых стремятся избегнуть судьбы,

Он легче, чем дым. Сквозь пластмассу и жесть

Иван Боддхидхарма склонен видеть деревья там, где мы склонны видеть столбы,

И если стало светлей — то, видимо, он уже здесь…¹⁵

Нечего и говорить, что высоту Дерева нам так и не удалось определить.

— Не беда, — отмахнулся представитель «Алтайфореста», — завалим — померяем! — И засмеялся, страшно довольный. — Завод тут поставим, дорогу до реки проложим. Кедр идет по сто пятьдесят баксов за куб, за год все окупится. А потом…

— Не рассчитывайте, мы не допустим! — подбоченилась одна из «гринписок».

Лесоторговец вытаращил глаза:

— Вы? Да кто вас, в натуре, спрашивать будет? У нас уже чисто конкретно делянка выделена.

Я ничего не сказал. А что говорить? И главное — кому?

Вернувшись в Москву, я отыскал фирму, занимающуюся садовым дизайном, и устроился на работу. На трех гектарах на границе Московской и Ярославской областей я опекал тысячи саженцев ели, пихты, можжевельника, разных видов сосны. А весной на особой делянке высадил орешки Дерева.

Я ни на что особенно не рассчитывал, да ничего особенного и не произошло. Всходы появились в свое время, и они ничем не отличались от тех, что выращивали мы на других делянках. Кедр сначала растет довольно медленно, и я понимал, что мне понадобится бездна терпения. А пока хватало и другой работы.

Проглядывая специальную и популярную литературу, я особо отмечал рост стоимости акций компании «Алтайфорест» и падение цены на древесину кедра. Откладывал и внимательно читал статьи о деградации биосферы. Хотя бы из любопытства мне не хотелось упустить момент, когда жизнь на Земле начнет умирать. Как ни странно, я был уверен: все, что случилось со мной, все, что я помнил — было на самом деле. И поэтому я чувствовал себя одновременно Иоанном Богословом, Кассандрой и оруэлловским ребенком на уроке в «умиральне». Этакое отстраненное любопытство: пациент еще жив, но уже смердит, я знаю, что будет дальше, но знаю и то, что сделать ничего нельзя и что никто мне не поверит.

Время шло, и я смирился с тем, что ничего особенного у меня не выйдет. Иногда мне звонил Витька, рассказывал новости из мира странствующих и путешествующих. Я вежливо выслушивал его, потом возвращался к своим саженцам. Полол, рыхлил, поливал. Я не доверял это никому из наших крепко пьющих работяг, поскольку не надеялся, что они будут бороться за каждый проросток. А я боролся, да еще как!

И еще год прошел. Мои кедрята перезимовали и теперь подрастали, подставив солнышку свежие темно-зеленые хвоинки. Как единственного непьющего работника филиала, меня назначили бригадиром, и дел, естественно, прибавилось. Я работал на делянках, ругался с алкоголиками, принимал на работу новых и увольнял к чертовой бабушке спившихся окончательно. Дни были неотличимы один от другого, как граненые стаканы, но двадцатое мая прошлого года я помню и буду теперь помнить до гробовой доски. Двадцатого мая прошлого года жизнь на Земле была спасена.

Вечером того дня, закончив работу на «фирменной» делянке, я решил навестить свою. Еще издали увидал я, что у одного из рядков стоит на коленях Татьяна.

— Отбой, Таня, — сказал я, подходя. — Все остальное завтра. Пошли ужинать.

Она подняла голову:

— Сейчас пойдем, Петрович. Хорошо растут твои… Откуда, говоришь, орехи-то привез?

— Алтайские, а что?

— Ты молодец, Саша. Повезло нам! — передо мной стояла дриада.

— Ты?

— Я. Саша, один из орешков с этой делянки вырастает в Дерево. Какой именно — не знаю. Это можно будет определить лет через десять, хотя как — это еще надо подумать. От болезней он не умрет, мыши его не сожрут. Уничтожить его сейчас можно, только если сжечь. Но особенно не расслабляйся. Главное уже получилось, но еще немало работы впереди. Когда рубят лес, кто-то должен его сажать.

— Значит. Один из миллиона. А как ты…

— Помнишь, когда я на работу поступила? Когда они проросли.

Да, я помнил. Приехала из Москвы на электричке простецкого вида тетка лет сорока — сорока пяти, с большой спортивной сумкой и запиской от кадровика: поселить в вагончик и поставить к саженцам хвойных. Я так и сделал и со временем подумал, что не прогадал: тетка была незаметная и старательная, дело знала, пила в меру, то есть по праздникам и понемногу. Кто бы мог подумать.

— Ну ладно. Пошли, Петрович, в самом деле, поедим, да и отдохнуть пора. — Татьяна, вытерев ладони о штаны, подняла из борозды мотыжку. — Нет, и правда, славно как растут. Ты, видать, петушиное слово знаешь, а?

Я прокашлялся.

— Значит, так. Татьяна Васильевна!

— Аюшки?

— Как вы смотрите, если я вас к кедрам приставлю? В смысле, только к этим кедрам.

— А чё. Справлюсь, поди. Ну, если, конечно.

— Все будет, — заверил я ее, — и премия за приживаемость, и все прочее. А со всеми вопросами или что понадобится — прямо ко мне.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Виктор Банев (это псевдоним) родился в 1955 году в Челябинске, учился в Москве, но ВУЗ не закончил. Работал на разных промышленных предприятиях (радиомеханик, регулировщик РЭА, электрик, опять регулировщик). Жил на Урале, в Новгороде, в Москве, в Калининградской области. Перестал понимать, что происходит в стране и в мире, в 1980-х годах. Примерно в 1990 г. под действием этого непонимания начал писать, однако на публикацию решился только в 2006 году («Искатель» № 7 2006). В 2003-м оставил город и живет в деревне в Ленинградской области. Пишет, читает, работает по дереву, копается во внутреннем мире — своем и других.

Сергей КриворотовФлодайверы

«Мы пойдем сегодня в лес? — Йес! — Может быть, нам все равно? — Но!» Неизвестно, откуда взялась эта застрявшая у него в памяти то ли детская считалка, то ли примитивное мнемоническое правило из дошкольного курса древнего праязыка Земли. Только теперь, когда впервые здешний Лес, знакомый лишь по предварительным инструкциям, оказался рядом, это нелепое мало поэтичное двустишие не выходило у него из головы и уже не казалось таким бессмысленным, как прежде.

Флаер высадил их у самой стены деревьев, непоколебимо и враждебно встретившей дерзких чужаков. С высоты двух метров Андре спрыгнул в спружинившую под ногами густую траву. Жанна последовала за ним, но легкое тело жены он принял уже на руки. Помахали пилоту: все нормально, действуй, как договаривались: «Лети!» Последнее Андре произнес уже вслух, чтобы еще раз удостовериться в надежности связи.

— Вас понял. Счастливо добраться! — отозвался уже в заушном импланте голос пилота. Связь работала безупречно. Флаер круто взмыл ввысь и, развернувшись по огромной пологой дуге, бесшумно унесся прочь.

Андре придирчиво проверил их герметичные экокостюмы, плотно облегающие тела, но нисколько не стесняющие движений. Камуфляжной расцветки мономолекулярная пленка надежно предохраняла кожу и слизистые оболочки от возможного вредоносного действия здешних микроорганизмов. В то же время она не препятствовала воздухообмену. Биофильтры защищали дыхательные пути, прозрачные тонированные линзы прикрывали оболочку глаз. Полная экипировка флодайвера для пребывания в заведомо чуждой человеческому организму среде. Все застежки и карабины, естественно, оказались на месте. Полный порядок. Он ободряюще подмигнул Жанне, получил такой же согревающий сердце ответ, и они вошли в Лес. Это было их привычной работой — флодайвинг, погружение в растительный мир планет, узкая специализация ксенобиологии.

Собственно, все и началось с флодайвинга. Он познакомил их и свел окончательно вместе, так, что другого теперь они не представляли. В головокружительных ныряниях во флору чужих миров они обрели друг друга. Этот новый увлекательный спорт — порождение эпохи космической экспансии человечества — привлекал все больше любителей необычного. На одном из чемпионатов Сектора Галактики призер Андре Саше встретил чемпионку среди девушек Жанну Диру. С тех пор они не расставались. Ксенологами они стали с одной целью — иметь больше возможностей вместе заниматься любимым делом. Так они превратились из просто отличных спортсменов в исследователей ксенофлоры, одних из лучших специалистов этого дела. Ни разу еще им не пришлось пожалеть о выбранном пути, и теперь, едва им предложили отправиться на эту планету с необычным, оказавшимся, по всей вероятности, разумным Лесом, они, не раздумывая, согласились. Их пригласили как независимых экспертов, и им предстояло найти ответы на множество вопросов. Далеко не самым важным представлялось выяснить, изначально данные свойства были присущи местной флоре или развились уже вследствие колонизации планеты. Но от выводов флодайверов могло зависеть будущее поселенцев.

Как только сплетенные кроны над головой скрыли последний лоскут чистого неба, Андре ощутил легкое беспокойство: не нравилось ему здесь. Он знал, что крупных хищников на планете не водится и главная опасность таится только в самом непонятном Лесе. И он, и Жанна успели побывать среди причудливых образований флоры на десятках отличных друг от друга миров. За плечами у них осталась и сельва Земли, и кремнийорганические джунгли Танатоса, и плотоядная чаща таукитянского леса. Всего и не упомнишь сразу. Но здесь ему определенно не нравилось.

Некоторое время он любовался ушедшей вперед напарницей, ее затянутой в тончайшую броню экокостюма ладной фигурой. Затем решительно обогнал и двинулся дальше, опережая спутницу на три-четыре метра. За столько лет совместных экспедиций они научились безошибочно понимать друг друга и чувствовать малейшие оттенки настроения напарника. И сейчас Андре нисколько не сомневался, что и Жанна испытывает эту необъяснимую тревогу. Ему даже не требовалось спрашивать об этом для подтверждения. Им обоим не нравилось здесь. Лес, напоминавший внешне видимое раньше, таил в себе нечто новое, угрожающее, казался непонятным и опасным.

Им предстоял долгий рейд в самое сердце местной флоры. Идти сквозь заросли столько, сколько они смогут, снимать оцифрованные копии образцов растений и отлавливаемых мелких обитателей. Микросканер, портативная универсальная лаборатория за плечами Андре и прозрачные лицевые щитки-забрала, как и дублирующие наручные дисплеи, представлявшие собой интерфейсы имплантированных мини-компов — это только часть обязательного арсенала флодайвера.

Первый привал они сделали спустя два часа хода. Компас, ориентированный по орбитальному спутнику, позволял точно придерживаться заданного направления. Уже дважды они снимали полные копии с образцов растений, срезая листья и стебли, несколько десятков насекомых уже побывали под прицелом высокочастотного сканера. Только раз они оказались на открытом пространстве — на просторной лужайке, поросшей густой травой и буйным кустарником. Потом лишь изредка мелькала в случайных разрывах крон манящая бледная голубизна, пока густые сплетения ветвей не спрятали от них и солнечный свет, и всякое напоминание о небесном просторе.

Желая разрядить гнетущую атмосферу, Андре включил запись их любимой песни. Но звуки аккомпанемента и голос исполнителя гасли в подступавших отовсюду зарослях, только усиливая впечатление окружавшей их враждебной настороженности.

— Что-то здесь не так, правда, Жанна? — тревожно поделился Андре, ему не нужно было подтверждение, он и так знал, что спутница разделяет его опасения. Просто возникла внезапная необходимость произнести что-то вслух, отзвучавшая музыкальная запись не рассеяла гнетущее впечатление от окружающего.

— Да, такого мы еще не встречали, — задумчиво согласилась Жанна, перебирая первые образцы проб. — Нам здесь совсем не рады.

— А раньше, ты полагаешь, нас повсюду ожидали с распростертыми ветвями? — впервые после высадки они оба невесело улыбнулись.

— Как будто все здесь против нас… — заметила девушка, зябко передергивая плотно охваченными тканью костюма плечами.

— Да-да, и я это тоже чувствую, — торопливо подтвердил Андре.

Звуки их голосов немного успокоили и ободрили обоих, и они двинулись дальше. Работа есть работа.

Первые два часа пути флодайверы следовали по едва заметной тропинке. Видимо, прежде местные поселенцы все же частенько наведывались на окраины Леса, до того как это признали опасным. Как бы то ни было, но подобие тропы облегчало продвижение вперед. Постепенно подступавшие со всех сторон заросли окончательно оборвали эту путеводную нить, они вовсе потеряли ее, сошли где-то и даже не заметили. Дальше пришлось выбирать дорогу среди кустов и становящихся все толще в обхвате стволов деревьев. Их высокие кроны давно уже отрезали идущих от солнца и чистого неба, вокруг воцарились сумерки, будто наступил поздний вечер, хотя по часам было далеко до здешнего полудня.

На очередном привале к ним выскочил пушистый подвижный зверек, его густая коричневая шерстка красиво блестела в скудном свете чащи. Усатая мордочка животного выражала любопытство и добродушие, но разве можно было судить это порождение Леса земными мерками? Во всяком случае, Андре показалось, что это лесное создание уже знакомо с людьми. Никакой видимой опаски забавный зверек не выказывал. Андре выбрал удобный момент и выстрелил раскрывшейся на лету сетью. Вскоре усыпленное животное ненадолго заняло место у сканера. Жанна молча наблюдала за пленением, ей было жаль симпатичного малыша, но это часть привычной работы. Несколько минут, и у них на руках осталась запись с оцифрованной объемной копией забавной зверушки. Существо скоро очнется и отправится восвояси. Если бы копия могла передать и внутреннюю живую суть создания, вздохнул Андре, но, по крайней мере, сканирование позволяло не прибегать к принятым прежде способам, наносившим непоправимый вред объектам исследования.

Сразу после вступления в Лес им удавалось проходить по несколько километров в час, ближе к полудню скорость продвижения замедлилась до одного километра. Все чаще попадались непролазные заросли кустарника. Там, где это оказывалось возможно, флодайверы огибали преграды, стараясь не отклоняться от выбранного направления. Но уже на втором десятке километров все чаще приходилось прибегать к помощи плазменных резаков, чтобы пробить проход в сплошной стене здешнего Леса.

К вечеру они совсем выдохлись. Выбрали более или менее подходящее место для ночлега и закрепили развернувшуюся палатку. Саморазогревающийся ужин прибавил сил, но в ночном передвижении не было никакой необходимости. Их уставшие тела требовали отдыха. Андре проверил связь, коротко отчитался о прошедшем дне и присоединился к Жанне, обустраивавшей палатку. Уже несколько десятков объемных копий различных зверушек и насекомых нашли место в петабайтовой памяти сканера. Поскольку ничто не свидетельствовало о наличии в Лесу более крупных представителей фауны, оба сочли прочную оболочку палатки достаточной защитой от мелких обитателей Леса. Поэтому решили обойтись без поочередного дежурства, все было просчитано, никакой беспечности, в крайнем случае нанокибернетические сторожа предупредили бы об опасности. И как часто случалось на других планетах, обоих посетила одна и та же соблазнительная мысль заняться любовью в палатке среди враждебной флоры. Но они тут же прогнали ее. Слишком измотал их сегодняшний марш-бросок, да и завтрашний день обещал оказаться не легче, а, скорее всего, даже труднее. К тому же пока ничего конкретного о Лесе они не узнали, обоих ни на минуту не покидало ощущение опасности, и оба решили не избавляться на ночь от дайверских костюмов — лишняя защита не повредит.

Обмен несколькими ничего не значащими фразами, не понадобилось даже никакого самовнушения — усталость быстро взяла свое. Они почти одновременно погрузились в сон, что представлялось им еще одной разновидностью дайвинга: о той глубине, на которой они вскоре очутились, не оставалось потом ни слов, ни воспоминаний.

Только под утро Жанна увидела сон. И снилось ей, будто находилась она на большой глубине в какой-то мутной среде, не оставалось ни малейшей возможности обзора. Уже пальцы вытянутой руки становились недоступны для глаз. Просто муть, заполненная бесформенными пятнами непонятного происхождения. Теплая липкая масса со всех сторон, ни единого намека на источник света или хоть какое просветление. Эта густая жидкость, точнее, взвесь неведомо чего, не давала двигаться, сковывала каждое движение. Жанна чувствовала себя мухой в капле сахарного сиропа. Только капля эта оказалась что-то уж слишком большой. Дышать становилось все тяжелее, окружающая субстанция лезла в нос, горло, проникала в легкие. Надо было срочно выбираться из этой клейкой ловушки — но как и в какую сторону?

Жанна чувствовала, что Андре здесь, неподалеку, где-то внизу. С большим трудом ей удалось склонить голову и различить под собой неясный темный силуэт мужского тела. Она попробовала позвать мужа, но закашлялась, голосовые связки не послушались ее, окружающий сиропчик оказался идеальным кляпом. Вместе с нарастающим удушьем она ощутила ужас от собственного бессилия. И когда это чувство сделалось пронзительно невыносимым — проснулась, не веря в нежданное освобождение.

Пробуждение оказалось не из приятных. Андре не грубо, но настойчиво тормошил ее за плечо, пока не увидел, что Жанна открыла глаза. Внутри палатки царил такой же сумрак, как и при их подготовке ко сну, но по часам на наручном дисплее рассвет снаружи давно уже наступил.

— Привет, милый, — улыбнулась дайверша мужу. — Чем вызван столь бурный натиск?

— Не хотелось тебя пугать, но, похоже, мы влипли, — скучным голосом сообщил Андре. В свете мерцавшего экранчика она различила встревоженное выражение его лица.

— Кстати, мне снился такой сон: мы влипли, — нарочито бодро поделилась она, лихорадочно соображая, что бы такое могло приключиться на самом деле.

— Я не смог вылезти из палатки, она блокирована со всех сторон наросшими стеблями. Так что мы действительно влипли. Точнее, нас словно поместили в мешок или клетку из растений.

— Резак? — деловито предложила в момент посерьезневшая напарница.

— Наверное, придется попробовать, если ничего другого не придумаем. Только я собираюсь сначала позавтракать.

«Путь к сердцу мужчины лежит через желудок», — вспомнила Жанна и снисходительно кивнула головой: да и мозги у этих мужчин тоже близки к этому самому пути. Впрочем, подкрепиться им в любом случае требовалось и согласно инструкции.

Они молча расправились в темноте палатки с достаточно питательным завтраком. И только после этого Жанна попыталась спокойно оценить обстановку. Вместе с Андре они обследовали каждый сантиметр палаточной ткани, опыт флодайверов помогал оставаться хладнокровными. Выбраться из палатки не удалось: там, где вечером находился вход, теперь оказалась непролазная масса переплетенных толстых стеблей. Прежде безотказные сторожевые датчики почему-то не сработали. Не удалось и сложить палатку, привести ее в изначальный походный вид, что никогда не представляло проблемы во многих походах.

— Проверь связь, — напомнила Жанна, и Андре хлопнул себя по лбу ладонью: как это он ухитрился забыть про связь в пылу преодоления неподдающейся преграды!

Но несмотря на все усилия, импланты упорно молчали, не слышался даже обычный фоновый треск. Он включил внутреннее освещение и неожиданно тусклый умирающий свет подсказал, что запас энергии на исходе. Словно нечто снаружи высосало все источники питания. Одни наручные дисплеи продолжали бодро светиться с обычной силой, но и выйти в планетарную сеть на этот раз не удалось даже после нескольких попыток.

Андре расчехлил плазменный резак и с сомнением посмотрел на жену: отметка индикатора энергии приблизилась к нулю.

— А тебе не кажется, что Лес пытается сделать что-то похожее с нами? Ну, подобное тому, что мы совершаем с его обитателями?

— Снимает оцифрованную копию, чтобы постичь нашу душу? Бред! К этой флоре нельзя подходить с антропоцентрическими, точнее техноцентрическими мерками. Это же совсем другой мир. Ты не согласна?

— Конечно, тут ты прав. Люди слишком технологичны, точнее техноалогичны. У природы своя логика. И все же…

— Мне кажется, мы в самом деле влезли тут во что-то прежде невстречаемое. А вдруг, и вправду, Лес разумен, имеет свою душу, так сказать, высшее проявление существования материи?

— Брр… жуть. И все-таки это тебе очень интересно.

— Нам интересно, — уточнил Андре. — Что будем делать дальше?

— Боюсь, Лес уже решил это за нас.

— Вряд ли, если наша догадка правильна, он всего лишь на стадии предварительной оценки.

— А мы?

— А мы и того дальше, — вздохнул Андре.

— Неужели мы не можем повлиять на него, как-то убедить в том, что мы ему не враги и не собираемся причинять вред?

— Может, тому виной наши экокостюмы, из-за которых он не воспринимает нас как себе подобные органические существа?..

— И что, ты предлагаешь устроить для него стриптиз?!

— Нет, не стоит рисковать.

— Ой! — вскрикнула Жанна, почувствовав щекочущее прикосновение к своему свободному от щитка лицу. Мягкий чувствительный усик осторожно тронул ее щеку, проникнув в щель под откинутым пологом палатки.

— Что случилось? — встревожился Андре.

— Ничего, — Жанна задумчиво потрогала отпрянувший нежный отросток. Ей показалось, она ощутила, как окончательно исчезает приснившаяся ночная муть. Стебли, закрывавшие проход, внезапно опали, открывая свободный вид на прогалину.

Они не верили своим глазам.

— Ты видела?

— Так что будем все-таки делать?

— Попробуем выбраться. Пущу сигнальный зонд и дождемся помощи. А потом. Логичнее будет отказаться от контракта, заплатить неустойку и убраться подальше. Тебе не кажется — так будет спокойнее для нас? Я тоже видел странный сон.

— Не знаю, не знаю… А что сообщим в отчете? Что Лес разумен? Так это мы не докажем, кто примет в расчет наши ощущения и домыслы?

— Ты хочешь сказать, что придется вернуться и попробовать еще раз?

— Если не мы, то кто?

— Но тогда это должна быть уже совсем другая попытка, с другими средствами.

— Конечно, мы должны отбросить всякую защиту и пойти просто так, голышом. Никаких костюмов, никакого оружия. Ведь у всех народов протянутая раскрытая ладонь означает одно и то же. Если Лес действительно разумен, он поймет и оценит.

— А если мы ошибаемся?

— Что ж, тогда мы будем знать наверняка. В лучшем случае — мы поймем этот мир. В худшем — двумя флодайверами станет меньше. Ядовитые насекомые, аллергический шок, растительные токсины или смертоносное биоизлучение. У него есть огромный выбор, и наша защита тоже не гарантия, как мы убедились. Но что-то подсказывает мне, все обойдется — главное показать, что мы не несем с собой зла.

Они замолчали. Все-таки действительно они очень хорошо понимали и чувствовали друг друга. Они молчали до тех пор, пока не услышали запрос с подлетающего флаера. Приборы оживали, словно нечто извне возвращало им отобранную энергию. Молчал и Лес, точнее, шелестел мириадами листьев на своем непонятном пока для людей языке. Но флодайверам казалось, будто он пытается сообщить им: если они надумают еще раз вернуться сюда — он не будет против.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Криворотов Сергей Евгеньевич, родился в 1951 году. Врач-кардиолог. Живет и работает в Астрахани. Публиковался в сборнике «Фантастика-86», Москва, изд-во «Мол, гвардия», в журналах «Энергия», «Техника-молодёжи», «Четвёртое измерение», «Чудеса и приключения», «Слово», «Шалтай-Болтай», в московских еженедельниках «Поиск», «Семь с плюсом», в «Массаракш! Мир наизнанку» (Ростов-на-Дону), в украинских изданиях — «Порог» (Кировоград), киевских «Друг читача», «Просто фантастика», в местной периодике. Последние публикации в журналах «Меридиан» (Ганновер, Германия) № 1-2005, «Техника-молодёжи» № 9-2005, № 62006, «Мир фантастики» (Москва) №№ 1,4,5,10-2006 на CD и DVD, (Волгоград) № 2(31)-2006, «Порог» (Кировоград, Украина) № 5-2006, «Крылатый Вестник» (Новосибирск) № 23-2006, «Магия ПК» № 4(104)-2007, «Колесо» № 7-2007, в альманахе «Безымянная звезда» № 12-2007, в газете «Наша Канада» (Торонто, Канада,) №№ 7,14,21-2006, №№ 2,7-2007; литературном приложении «Знание-сила: Фантастика» (№ 1 за 2007 г.).

В 2006 году стал серебряным лауреатом Второго Международного литературного конкурса «Золотое перо Руси» в номинации «Сказка».

Рис КрейсиКак долго…

— Как долго я тебя искала!..

Ее глаза наполнились слезами. Нет, не так. Ее удивительно пронзительные и одновременно пресыщенные неведомым опытом глаза наполнись быстрыми слезами ребенка, каковым Дина, по сути, и являлась. Да, так, пожалуй, лучше. Хотя, конечно, тоже…

— Какое счастье, что я тебя нашла!

— Счастье, что мы нашли друг друга, — если ее банальности звучали, как изысканные созвучия Моцарта, то точно такие же по смыслу и даже по звуку, но произнесенными им, Сержем, мужичонкой сорока с лишним (крайне лишним!) лет от роду, ни в чем, кроме сарказма, не преуспевшем, резали слух, как бумагу гильотина. А Серж остро чувствовал фальшь. Фальшь во всем, но особенно в словах. И особенно в своих. Слушал, говорил, говорил, слушал, тут же переносил текст на воображаемую бумагу и редактировал. Не всегда талантливо, как, например, только что, но.

И сейчас он почувствовал себя неловко. Для стирания неловкости он знал лишь одно средство, но Дина грациозно выскользнула из хозяйски грубого объятия, и обманутые Сержевы губы, уже свернутые в трубочку для поцелуя, превратили ситуацию из просто неловкой в невыносимую. Впрочем, Дина, казалось, ничего не заметила. Зато отметил для себя Серж. Отметил, что уверенная грация, с которой двигалась Дина, так же не вяжется с ее внешностью, как и глаза. Болезненно кольнула мысль: что же за жизненный опыт такой за угловатыми плечиками этой девочки?

— Я сейчас! — Она упорхнула в коридор, и, провожая взглядом подростковую наготу, он в очередной раз подумал, как же ему повезло. Как рыбаку, день за днем вылавливающему положенную мелочь, но живущему мечтой однажды поймать настоящую рыбину. Сравнение Дианы с рыбиной показалось Сержу забавным, и он улыбнулся. Улыбка получилась глупой и самодовольной настолько, что он опять это почувствовал. Как будто даже увидел. И тут же потянулся за сигаретой. Сигареты ему шли. Во всяком случае, он так думал.

Итак, ему повезло. Рыбина сама кинулась на крючок, уже давно лишенный хотя бы маломальской наживки…

⠀⠀ ⠀⠀

Дина отделилась от группки таких же длинноного-миниюбочных старшеклассниц и пошла прямо к нему. Серж и тогда курил, глядя на девчонок просто потому, что они вошли в поле его меланхоличного взгляда. Глядел без особого интереса и уж тем более без вожделения, так безапелляционно приписываемого всем мужчинам за тридцать. Он просто сравнивал сегодняшних школьниц со школьницами восьмидесятых. Восьмидесятых уже прошлого века. Да, уже прошлого. Ах, какие это были девчонки! Нет, все-таки нынешние, столь откровенно полуодетые и столь же откровенно безмозглые, и в подметки…

— Закурить дай!

Почему-то Серж не отреагировал на столь явное неуважение, почти хамство, и не кинулся в нравоучительную отповедь, а просто протянул ей почти полную пачку. Длинными наращенными ногтями она попыталась достать сигарету, на полсекунды задумалась, забрала всю пачку, пробурчав мало уместное: «А, ладно!», развернулась, как ни в чем не бывало, и побежала к подругам. Серж с тоской проводил удаляющееся курево, про себя матюгнулся, но даже не попытался восстановить справедливость. Более того, его снова пробило на сентиментальные воспоминания. Была такая бэшница Ольга, смазливая, грудастая, все пацаны по ней сохли, хотя видно было, что станет коровой (позже и стала), но кого это тогда волновало!..

— Проводишь?

Нет, для воспоминаний явно черный день. Та же мадмуазелина снова стояла рядом, нетерпеливо одергивая непокорное подобие юбки на загорелые бедра. Остальные азартно похихикивали.

— Поспорила, что ли?

— Типа того.

— А если тип тот откажется?

— Чего? — Видимо, в ее хорошенькой головке не было места для мысли, что старый хрыч способен оказать сопротивление. Он и не оказал.

— А, ладно. — Делать было все равно нечего, и Серж встал. Встал, натянул брюки на предательское брюшко и приглашающе хрустнул локтем. Дина, тогда еще не обретшая имени, проигнорировав предложенную руку, развернулась и пошла, почти побежала. Хихиканье подруг стало совсем уж неприличным. Почти вульгарным. И только тогда девушка обернулась, вернулась и обхватила его все еще согнутый локоть. — Так-то лучше.

— Помолчи, а?

— Слушайте, девушка, то, что я ввязался в вашу дурацкую игру, вовсе не означает, что мне можно хамить!

— Извини, я просто нервничаю.

— Это не может служить оправданием хамству. Хамству вообще нет оправданий.

— Я же сказала: нервничаю! От того, как все пройдет, может, моя жизнь зависит!

— Что все и куда пройдет?

— Какая разница! Я же извинилась! Чего тебе еще?

— Я подумаю. Пошли.

⠀⠀ ⠀⠀

И они пошли. И пришли. И вот он здесь. Судя по всему — у нее дома. И ему хорошо. Да, повезло ему. Свежее, только из печки, воспоминание, уже покрылось редакторским лоском, потеряв живость, но зато обретя стройность типографского шрифта.

⠀⠀ ⠀⠀

— А вот и я.

Она была умопомрачительна. Нет, конечно, в этом возрасте любая хорошенькая или даже просто нестрашненькая девушка соблазнительна в любом наряде… Но Серж вообще терпеть не мог все эти кожаные садо-мазо прибамбасы. Он предпочитал кондовый секс, без пред- и послесловий, разве что сигаретку после, а затем — долгий здоровый сон. Желательно в одиночку.

Однако Дине было наплевать на его предпочтения. Тем более, что она о них даже не подозревала. И вышла в кожаном бикини, кожаных же сапогах и, что совсем уж ни в какие ворота, с грозного вида хлыстом. И тут Сержево эго разделилось. В то время как все его существо бурно возмутилось против столь явных нарушений норм общепринятой им морали, его плоть, напротив, отреагировала самым естественным и неприличным образом. И плоть, как всегда оказалась сильнее. Рот Сержа наполнился липкой, сушащей губы слюной, дыхание стало жарким, прерывистым и хриплым. Где-то в глубине сознания ему еще стало стыдно за себя, за дебильную улыбку, смахивающую на оскал орангутанга, за член, вздыбившийся, словно укушенный осой, и даже за вонь протабаченного рта, который он не удосужился хотя бы прополоскать…

Дина, явно довольная произведенным эффектом, улыбнулась, профессионально медленно провела языком по ярким губам (именно провела языком, а не облизнулась), накрашенным какой-то совершенно не идущей ей, но оттого почему-то лишь более возбуждающей помадой, и…

⠀⠀ ⠀⠀

— Как долго я тебя искала!.. Какое счастье, что я тебя нашла!

— Счастье, что мы нашли друг друга!

Долгий, нескончаемо долгий и бесконечно сладкий поцелуй был прерван… не мыслью, нет, пониманием: что-то не так! Серж открыл глаза и увидел глаза. Ее глаза, спокойные, изучающие и — жестокие. Это так не вязалось с ощущениями, передаваемыми мозгу губами, что Серж почти испуганно вновь зажмурился. Дина оторвалась от него и села. Пока Серж, по-прежнему с закрытыми глазами, лихорадочно пытался сообразить, что же именно он сейчас видел, она закурила, глубоко затянулась и выдохнула вместе с дымом:

— Ты меня не вспомнил. Интересно, все мужчины такие беспамятливые или это только мне так повезло?

— Мы что. Мы разве знакомы?

Хриплый горький смех был ему ответом. Впрочем, как раз ответом-то он и не был, скорее, вопросом, вопросами, тысячами вопросов! Не мог он знать эту совсем еще девчонку, тем более обидеть ее настолько, чтобы заслужить такой вот смех! При всей своей непутевости Серж был в общем-то вполне приличным человеком и уж никак не обидчиком юных особ. Так, мелкие грешки на стороне — это конечно, но не более того…

— Не парься так. Сейчас я покажу тебе.

Ее лицо приблизилось к нему так близко, что вопреки своей воле он снова возбудился. И снова устыдился своего бесстыжего организма.

— Открой глаза, не бойся!

— Да я и не боюсь, — стандартно бодро ответствовал Серж, хотя сам вряд ли мог бы поклясться в этом. Тем более что глаза так и не открыл.

— Твоя мать когда-то обучила меня этому трюку, так что не бойся, больно не будет.

Мама умерла двадцать лет назад, вяло подумал Серж, но развивать мысль не стал, а послушно приподнял веки. Глаза, да и все лицо Дины, не выражали ровным счетом ничего, и Серж внезапно успокоился.

— Я не боюсь. — На этот раз это была чистая правда. Ему стало все равно. Равно той самой пустоте, что вдруг накатила на него, унося куда-то, когда-то, зачем-то…

⠀⠀ ⠀⠀

Сергей Михайлович натянул кальсоны и снова, против воли, глянул на мирно храпящую Марину Павловну. Сколько раз он зарекался! И сейчас, снова глядя на бесчисленные складки, обильно свисающие с бесформенного, расслабленного, вонючего от их совместного пота тела, он вновь не мог взять в толк, как же его опять угораздило. Эта идиотская связь тяготила, угнетала его. Сразу после утоления похоти тело Марины Павловны вызывало в нем столь омерзительные ощущения, такое чувство стыда и отвращения, что передать невозможно. Однако не проходило и недели, как отвращение сменялось столь же немыслимым желанием, а стыд страстью. И Сергей Михайлович вновь тащился к безропотной Марине Павловне, чтобы уже через полчаса снова мучиться угрызениями совести и клясться, что «больше ни в жизть». Неслышно он выскользнул за порог и столкнулся с ней. Дина не плакала, нет. Она страдала. «Как она узнала?» — успел подумать Сергей Михайлович, как будто это имело какое-то значение, и тут увидел свой охотничий нож, неумело занесенный для удара. Рефлекторно уклонившись, он выкинул навстречу ножу руку, но попал жене прямо в горло. Глухо всхлипнув, Дина скатилась вниз по лестнице, и к тому времени как он сбежал к распластавшемуся на площадке телу, ее давно уже ничего не выражающие глаза, не выражали совсем ничего…

⠀⠀ ⠀⠀

И вдруг в них появилось выражение. Выражение любопытства.

— Ну как? — в интонации, с которой был произнесен этот короткий вопрос, Сержу послышалось и удовлетворение, и странное, почему-то неприятное покровительство.

— Что это? Что это было?!

— А я откуда знаю? Смотря когда ты увидел.

— Что значит, смотря когда?

— То и значит. Расскажи, тогда попробую объяснить.

— Ну я. Как будто я мужик такой. Деревенский, кажется. Баба такая рыхлая была. Толстая. И ты. Ты на меня еще ножом замахивалась.

— Ах это. Ну что ж, неплохо. Думала, прошлую увидишь, а ты через две перемахнул.

— Прошлую ЧТО? Чего ДВЕ? Знаешь, я к фантастике хорошо отношусь, когда она в книжках. Или в кино. А в жизни такое обычно лечить надо. У психиатра или нарколога.

— А это не фантастика, Серенький, это реальность. Сейчас ты все поймешь.

⠀⠀ ⠀⠀

И снова этот взгляд. Отсутствие взгляда. Пустота — затягивающая, всасывающая.

⠀⠀ ⠀⠀

Дон Сезар спрыгнул с лошади и, тяжело дыша, взбежал по ступеням, стараясь не топать и не бряцать оружием. У двери он остановился, оправил платье и отдышался. Пригладив редеющие волосы, напустил на себя важный вид, подобающий моменту, и выбил дверь ногой. Соглядатай не солгал — Диана, его обожаемая и несравненная Диана, трепыхалась в объятиях своего кузена, словно мотылек в паучьих лапах. Дон в два прыжка преодолел расстояние до кровати и вонзил шпагу в не успевших разъединиться любовников. Паук и мотылек на одной булавке.

⠀⠀ ⠀⠀

Серхо издали наблюдал за брачной церемонией. Пусть Дайян не по своей воле выходила за богатого иноземца, но разве это имело значение? Разве не клялись они друг другу в любви и верности до самой смерти? Разве может быть что-нибудь важнее клятвы?

⠀⠀ ⠀⠀

Ехам хотел Айну. Но и Еейну хотел тоже. Айна должна понимать. Он мужчина. Он воин. А честь воина в победах. Так почему же она…

⠀⠀ ⠀⠀

Он — обнаженный, в заброшенном саду, а рядом тоже нагая. Ева? А он, выходит, кто — Адам? Да, понял-вспомнил-почувствовал, он — Адам. Только она — не Ева. Тогда кто же? Из будущей памяти пришло имя-сло-во-символ. Лилит! Имя вспыхнуло в его мозгу, и эта вспышка испепелила прекрасную девушку, и боль накатила на сердце…

⠀⠀ ⠀⠀

Все кончилось. Не внезапно, нет. Времени прошло вполне прилично. За окном проклевывался рассвет, птицы и дворник разбавляли тишину навязчивым рэпом. Дина уже оделась и, сидя на подоконнике, курила, сбрасывая пепел в опустевшую сигаретную пачку.

— Это какой-то наркотик? — Серж знал, что это не так, рот выплюнул глупость исключительно самостоятельно. Словно поняв это, Дина не просто проигнорировала вопрос, но даже не взглянула на Сержа. Это его задело.

— И что нам теперь делать?

— Нам? — никакой иронии, только равнодушие. Уничтожающее, стирающее в пыль. — Не знаю, как тебе, а мне в школу скоро. Так что собирай манатки и — бай-бай.

Это заявление уже не просто задело — оскорбило Сержа! Женщина, которую он любил всю жизнь, все свои, сколько там их было, жизни…

— Но ведь я любил тебя все свои жизни! Сколько бы их ни было! — Серж не только внутренне содрогнулся (Господи, какая фальшь!), его и внешне всего передернуло. И все же, вот так собраться и уйти? Ну, нет, хрен с ним, с пафосом, хрен с нею, с фальшью! Только что узнав, почти поняв, едва приблизившись. — Может, начнем все сначала?

— Сначала? Ты дядь что, того совсем? Крышу андулином крыть надо, протекла совсем. Ты через пару лет у уролога пропишешься, а я только жить начала!

— Но ведь ты тоже… Тоже любила меня. И я любил.

— Любила, любил… На улице третье тысячелетие, дядя. Кроме того, твоя так называемая любовь плохо заканчивается. Для предмета твоей типа любви. Хрен тебе теперь, дяденька. Вали отсюда, пока ментов не вызвала. Изнасилование, растление, глядишь, и уролог не понадобится…

⠀⠀ ⠀⠀

Выйдя на улицу, Серж оглянулся, пытаясь разглядеть лицо в окне или хотя бы силуэт. Тщетно. И горькая обида накатила на него. Курить хотелось зверски, а сигареты…

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Рис КРЕЙСИ — псевдоним известного новосибирского поэта и драматурга Бориса Гринберга, автора многочисленных публикаций в России и за рубежом, а также нескольких книг — «Год дракона» (1991), «Ты» (1992), «Опыты пО» (2000), «Ас реверса» (2007). Рассказ «Как долго…» — первая публикация автора в жанре фантастики.

Игорь МаранинИщейка Старьбога

Если бы мы не свернули на Ядринцевскую, ничего бы не случилось. Я бы зашел в магазин и купил новую тетрадку, чтобы писать в летних кафе стихи и придумывать сюжеты киносценариев, за сочинение которых никогда не возьмусь, а мой приятель Серега, по прозвищу Трехтонник, отправился тусоваться к пивному ларьку или смотреть в три тысячи двадцать восьмой раз мультики про Шрека. Насчет трех тонн прозвище, конечно, преувеличивало, но не намного: комплекцию Серега имел внушительную, а зеленые шорты, зеленая на выпуск рубаха и того же цвета бейсболка делали его похожим на любимого мультгероя.

Но мы свернули. Перешагивая забытые прошедшим дождем лужи, сделали десяток шагов в сторону от центра города и тут же услышали пронзительный крик:

— Сто-о-ойте!

Серега резко затормозил, я врезался физиономией ему между лопаток, а из-за ближайшего дерева выскочила женщина в длинной цветастой юбке и безразмерной вязаной кофте. В руках она держала веник и большой полиэтиленовый пакет.

— Не наступил, не успел, — обрадовано вскрикнула она и принялась сметать с асфальта чей-то грязный след от ботинка.

— Сумасшедшая, — констатировал Серега, глядя на нее сверху вниз.

Женщина подняла голову, и из-под копны рыжих немытых волос на нас глянули два безумных зеленых глаза.

— Две жабы, — тихо пробормотала сумасшедшая, смещаясь к нам за спину, — черная луна, ночь и желтый цветок…

Серега покрутил пальцем у виска, наблюдая, как незнакомка подметает за нами следы, затем махнул мне рукой и двинулся дальше. К пиву и мультикам.

⠀⠀ ⠀⠀

Не верьте слухам про Пэрис Хилтон. Она вовсе не такая скандалистка и пьяница, какой ее показывают по телевизору. Это удивительно тактичный, милый и душевный человек. Угостила меня чашечкой кофе с пирожными, расспросила про жизнь, фотки из домашнего альбома показала. И уже совсем было согласилась пойти вместе на концерт Розенбаума, как позвонил Серега и всё испортил. Я проснулся.

— Слышь, у тебя всё нормально? — встревожено спросил он.

— Который час?

— Пять, кажется. Так ты в порядке?

— Ну, — сонно пробормотал я, — кажется, Пэрис все-таки не согласилась. А так ничего. Сплю.

— У меня зуб пропал! — неожиданно выпалил он.

Я сел на диване и попытался сосредоточиться. Время — пять утра. Суббота. 16 июня. Звонит Трехтонник, который никогда не встает раньше полудня. Несет какой-то бред про зубы.

— Перезвоню, — буркнул я в трубку и упал обратно на диван.

Пэрис Хилтон куда-то исчезла. Телефон настойчиво зазвенел снова, но отвечать я не стал. Не открывая глаз, нашарил рукой и вырубил аппарат, чтобы не мешал. Тишина.

⠀⠀ ⠀⠀

Когда я проснулся снова, по комнате уже вовсю прыгали солнечные зайцы, пугая одинокого жирного таракана. Он шарахался от них в сторону, но упрямо продолжал ковылять к плинтусу. Надо же, сроду никаких насекомых в моей квартире не водилось: характер у меня скверный, чуть что за отраву хватаюсь. Я сполз с дивана и, пошатываясь, отправился в ванную. Поплескался под душем, поскреб тупым станком щетину, вспомнил о ночном звонке Сереги и ехидно хихикнул. Ну, я сегодня ему устрою пропавший зуб!

Накинул халат, вышел на кухню и… застыл на пороге. Вместо нового импортного холодильника, купленного три года назад, в углу громко пыхтел прежний старенький «Юрюзань», который я самолично отвез кому-то на дачу, обменяв на несколько блоков сигарет. Мысли пугливо разбежались в разные стороны, оставив меня один на один с холодильником из прошлого. Наконец, самая смелая осторожно вернулась и подергала за рукав:

«А внутри что? — шепотом поинтересовалась она. — Продукты трехлетней давности?»

Оказалось, нет. Внутри был вчерашний пакет молока, остатки курицы на пластмассовой тарелке и недоеденный вечером плавленый сырок. Все остальное — початая бутылка водки, пара яблок, десяток куриных яиц, острый шашлычный кетчуп и пачка сливочного масла — также вчера хранилось в том, исчезнувшем холодильнике. И пачка пельменей из морозилки. И алтайский сыр со следами терки на затвердевшем боку. И…

Я захлопнул дверцу и вышел из кухни. Сунул голову под холодный душ, вытерся полотенцем и долго рассматривал себя в зеркало. Так вот, оказывается, с каким выражением лица с ума сходят…

⠀⠀ ⠀⠀

Летнее кафе было засыпано тополиным пухом. Медленно кружась, он падал и падал — под ноги, на стол, на колени, за ворот футболки. Вспыхивал в пепельнице от тлеющих сигарет. Плавал в больших пивных кружках. Иногда в кафе залетал хулиган-ветер и поднимал целые облака пуха. Именно так я представляю себе рай: большое мягкое облако, много пива и хорошая компания. Хорошей компанией был Серега. Он подошел к столу, протянул руку, здороваясь, заменил пластиковое кресло на такое же, но зеленое, и грузно уселся, переводя дух.

— Шрек знает, что творится, — заявил Серега, отпивая из кружки. — У меня пропали зуб и бывшая жена.

— Верка? — удивился я. — А что с ней?

— Ничего с ней, — отмахнулся он, — с ней всё в полном монпансье. Цветет и пахнет.

Я невольно улыбнулся этому «монпансье». Такие словечки, как репьи, намертво прилипали к моему приятелю. Раскрывать словарь ему было в лом, и он поступал гораздо проще: сам придумывал незнакомым словам смысл.

— Только мы никогда не были женаты.

— Как это? — вытаращился я на Серегу.

— Вот так. Иду, значит, вчера домой, дай, думаю, пива возьму. Ну и свернул к ней в ларек. Подошел — ушам не верю: она меня Сереженькой зовет! Стою, гляжу на нее, как футурист на гадюку. То ли издевается, то ли с катушек съехала. А она пива наливает и кудрями на меня, кудрями — ну ты видел, когда она заигрывать-то с мужиками начинает. Я ей в ответ: дура ты, Верка! Ушла от меня — всё, хрен прощу. Ну, слово за слово, я кулаком по столу, она в рев. Паспорт достает: а там нет такой отметки, что замужем была. Я сначала-то подумал: прикидывается, новый получила. На дату гляжу — ни фига. А утром проснулся — во, уже и зуба нет.

И Серега широко распахнул рот, словно сидел в поликлинике перед дантистом. Переднего вставного зуба действительно не было — вместо него торчал обломок настоящего.

— В прошлом году я его вставлял, — пояснил он, отмахиваясь от назойливого пуха, — на танцполе багром выбили.

— Каким еще багром?!

— Да откуда ж я знаю… Говорят, пожарным… А у тебя чё?

— У меня холодильник.

И я подробно пересказал приятелю свое утреннее происшествие.

— Это она, — убежденно сказал Трехтонник, трогая пальцем обломок зуба, — точно тебе говорю, она… вражина… — и он вытащил зазвонивший мобильник. — Алё? С Харитохой пиво пью, а кто это? Жена?

При слове «жена» Серега машинально нажал на отбой и недоуменно посмотрел на меня.

— Там это, — ошарашено произнес он… — жена какая-то звонит. Новая…

⠀⠀ ⠀⠀

Автобус медленно тащился по Богдашке, наступая на пятки стареньким жигулям. Интеллигентного вида старичок за рулем «копейки» беспокойно оглядывался назад и пытался вывернуть в соседний ряд, но пробка была такая, что любое шампанское изошло бы пеной от зависти. Шофер автобуса ехидно скалился, чесал волосатую грудь и продолжал пугать старичка. Кондуктор — молодая девчонка лет семнадцати — устало дремала на переднем сиденье, а пассажиры шумно вздыхали, жалуясь на жару, дороги, пробки и правительство.

— Точно тебе говорю, — убеждал меня Серега, — это та гадюка, что нам следы заметала. Ты ее глаза видел? Никакая она не сумасшедшая. Ведьма.

— Не пори чушь! — вытирая пот со лба, отмахивался я. — Какая ведьма? Это розыгрыш, шоу какое-нибудь. Ты внимательно по сторонам смотри — наверняка скрытой камерой нас снимают. Подговорили твою Верку, паспорт новый подсунули. Холодильник вынесли.

— А зуб? — возмутился Серега и поморщился от боли.

Против зуба у меня аргументов не было.

Мы все ползли и ползли, «копейка» впереди закипела и остановилась, старичок выскочил и поднял капот, волосатый водитель автобуса громко выругался и сам стал выруливать в соседний ряд. Кондуктор проснулась и долго не могла понять, где находится. Какой-то парень в майке с изображением Tokio hotel поинтересовался, можно ли купить билет повторно, но с ее номером телефона…

⠀⠀ ⠀⠀

«Новая жена» Сереги оказалась невысокой хрупкой блондинкой с огромными синими глазами. Звали ее Лика. Она чмокнула моего приятеля в щеку, отчего с ним тут же случился столбняк, поздоровалась со мной как со старым знакомым и забросала вопросами о том, как продвигается ремонт.

— Ремонт в самом разгаре, — заверил я Лику, — скоро закончим. А что мы ремонтируем?

Лика весело рассмеялась. Видимо, решила, что я шучу. Ага, шучу, как же. Затем хозяйка удалилась на кухню, пообещав на ужин гуся с яблоками, а мы с Серегой включили в зале телевизор и стали тихо шептаться между собой.

— Ты ее знаешь? — спросил я.

— Ага… — задумчиво кивнул приятель. — Мы с ней два месяца любовь крутили. Пока не появилась Верка и не начала на меня своими кудрями махать. Слушай, Харитоха, я ведь мог каждый вечер на ужин гуся в яблоках есть. Если бы на Верке не женился. И лупила она меня… ну, Верка… скалкой по башке. А эта… в щеку.

Я потер пальцами виски и попытался сосредоточиться.

— Получается, что часть нашего прошлого изменилась… Словно кто-то взял и выкинул отдельные события.

— А вместо них другие запихнул, — кивнул головой Серега.

— Не, Серый! Ты не прав. Дальше просто всё за цепочку потянулось. Причина — следствие. Причина — следствие. Только наоборот. Если бы я не купил новый холодильник, я бы не продал старый. Если бы ты Верку не встретил, женился бы на Лике. И был бы уже Пятитонником, по гусю-то за вечер.

— Гамбит ты круглый, Харитоха.

— Почему гамбит?

— Потому что круглый гамбит и есть. Дурень то есть. Я ему о чувствах, а он…

— О каких чувствах? К гусю с яблоками?

— Вот я и говорю, полный гамбит. При чем тут гусь? Гусь — это следствие.

И Серега грустно вздохнул.

— Что делать-то будем? — спросил он.

⠀⠀ ⠀⠀

Дел оказалось не так уж и мало. Во-первых, Серега взял отпуск и занялся… ремонтом. Видите ли, Лика считала, что мы ремонтируем его квартиру. Во-вторых, по вечерам мы «дежурили» на Ядринцевской в надежде встретить безумную незнакомку, собиравшую чужие следы. Незнакомка, однако, не появлялась. Ну, а в-третьих, пытались вспомнить все, что могло измениться в нашей жизни. На двоих насобирали кучу фактов вроде пропавших сувениров, знакомых незнакомцев, исчезнувшего из юности совместного путешествия на моторках и случившейся вместо него поездки в загородный дом отдыха. В общем, ничего существенного, если не считать Серегин зуб и мой холодильник. Ну и Лику, конечно. Мы уже хотели выкинуть из головы это мистическое происшествие, как вдруг грянуло действительно нечто из ряда вон. Нам принесли повестки в суд. Какой-то банк утверждал, что мы с Трехтонником на пару взяли солидный кредит на развитие личного бизнеса. И совсем не спешили его отдавать. Вы не поверите, но идея взять кредит действительно приходила нам в голову! Лет эдак несколько назад, когда наш бывший одноклассник Леха Вексельман заявился с пачкой мятых чертежей под мышкой и стал уверять, что изобрел уникальный аппарат по производству чипсов из кукурузы. Аппарат в итоге оказался полной туфтой, но на пару месяцев мы увлеклись этой идеей настолько, что даже изучили известные речи Никиты Сергеевича Хрущева о «царице полей». А теперь приходилось расплачиваться. Если только…

Неожиданная мысль шевельнулась и тут же притихла, спрятавшись в одной из потаенных каморок мозга.

— Ты не помнишь, что она там бормотала, ведьма эта?

— Вражина… — хмуро буркнул Серега. — Встречу, голову сверну.

— Так что она бормотала? — не отставал я.

— Про луну что-то. Мы, мол, две жабы под луной. Под черной.

— Не мы. Две жабы, черная луна, ночь и желтый цветок. — наконец вспомнил я. — Черная луна… Я где-то видел такое название. Ну точно! Так кабак называется в пятом микрорайоне! И жабы там, по-моему, есть. Ну, если не жабы, то что-то похожее у входа. А ну, поехали!

Жабы оказались двумя деревянными столбами, вкопанными у входа в покосившееся здание бывшей столовой химкомбината. Венчали их хмурые лица древних языческих богов.

— Спецобслуживание, — угрюмый швейцар, выглянувший на наш стук, был одет в расшитую крупным бисером рубаху-косоворотку.

— Простите, а завтра?

— И завтра тоже.

Дверь захлопнулась, чуть не прищемив швейцару длинную седую бороду, а мы остались стоять на улице. Ну вот, съездили.

— Смотри-ка, цитрусы, — неожиданно заявил Серега.

— Какие еще цитрусы?

— Ну вон, на грядке растут.

Я обернулся и увидел, что вокруг каждого столба-идола была устроена круглая клумба с маленькими желтыми цветами.

— Ночь и желтый цветок, — прошептал я.

— Ну, дык я и говорю — цитрус. Как эта ведьма и болтала, — подтвердил мою догадку Серега.

— Цитрус — это лимон, — поправил я, — ну, или апельсин.

— Цитрус — это желтый, — не согласился Трехтонник и неожиданно предложил, — пойдем это… в окна поглядим.

Идея оказалась удачной. На одном из окон плотные шторы были сдвинуты недостаточно близко, и перед нами открылась добрая половина полупустого зала. На высоком стуле возле стойки бара потягивала коктейль красивая, модно одетая женщина с длинными рыжими волосами.

— Это она! — ткнул пальцем в стекло Серега. — Клянусь Шреком, это она!

— Да ну, Серый, та вообще какая-то забулдыга была.

Но Трехтонник уже не слушал. Решительным шагом он направился обратно к двери и нажал звонок.

— Я же вам объяснил, — высунулся швейцар, — у нас спецо-о-о-о-о… Резким пинком Серега распахнул дверь, схватил швейцара за бороду и, отступая в сторону, рванул на себя. Мимо меня промелькнули короткие ноги в лаптях — швейцар, нелепо взмахнув руками, летел прямо в деревянного идола.

— …о-о-обслуживание, — закончил он, встретившись со столбом и сползая на землю.

Голова идола не выдержала и треснула, отвешивая поклон незваным гостям.

— За мной! — выдохнул Серега. — Багры смотри. Чтоб ни одна зараза за багры не схватилась.

Со стены злобно щерился древний идол, пожирая безумными зелеными глазами входящих. Вдоль грубо сколоченных столов сновала молоденькая официантка, расставляя глиняные миски с едой. При виде девушки я не сдержал нервного смешка: ее наряд был нелепой смесью разных эпох и стилей — лапти, сарафан, кокошник, какие-то длинные ленты, вплетенные в волосы… Посетителей было немного — человек семь-восемь, они сидели за столами по одиночке, длиннобородые и какие-то нездешние. В самом центре — там, где обычно устраивают танцы — в большом каменном кругу горел открытый огонь. По другую сторону огня, у стойки бара, сидела наша рыжая знакомая и о чем-то беседовала с лохматым непричесанным барменом. Увидев ее, Серега устремился к бару, но ему наперерез выкатился краснощекий тучный мужичок с гуслями в руках.

— Сюда нельзя! — тонким детским голоском пропищал он.

Не сбавляя шага, Серега отшвырнул гусляра на кадку с карликовой березой, увешанной разноцветными тряпичными лоскутами. Кадка опрокинулась, береза хрустнула и сломалась.

— Священное дерево! — возмущенно пискнул гусляр.

Официантка завизжала, бородатые дядьки стали вяло вылезать из-за столов, а из подсобки за баром вынырнули двое качков в одинаковых холщовых рубахах. Я подхватил упавшие гусли и стал смещаться к стене с нарисованным идолом. В драке я Трехтоннику не помощник, а вот от всяких типов с баграми охранять…

Первого Серега встретил мощным хуком, и охранник, завалившись на бок, медленно заскользил по полу навстречу каменному кругу. Второй продержался на четверть минуты дольше, после чего отлетел к стене, зажимая руками разбитый в кровь нос. Вся дистанция от входа до бара заняла у моего друга секунд сорок, так что в норматив мастера спорта по бегу с препятствиями Серега уложился с запасом. Препятствия валялись на полу, посетители застыли, так и не выбравшись из-за своих столов, только вот от нашей рыжеволосой знакомой остался недопитый коктейль на стойке бара да скомканная купюра с помятым лицом американского президента. Серега недоуменно завертел головой, а вслед за ним и я. Мистика…

⠀⠀ ⠀⠀

— Что угодно молодым людям? — из подсобки за баром вышел высокий мужчина лет пятидесяти в строгом вечернем костюме. Говорят, что у настоящего джентльмена при себе всегда должно быть три носовых платка. Один для себя, второй для леди, а третий для нагрудного кармана. У мужчины платков была целая стопка. Правда, в руках.

— Где рыжая?! — рявкнул на него Серега.

— Простите, вы о ком? — мужчина смотрел на нас спокойным и даже равнодушным взглядом. Таким смотрят на неодушевленные предметы, а не на ворвавшихся в дом незваных гостей. Прямо не человек, а сфинкс на пенсии. Спокойствие мужчины отрезвляюще подействовало на Серегу.

— Да тут… — осекся он, — сидела гаденыша одна. Мартини хлебала.

— Наверное, она не сильно желала с вами встретиться, — заявил сфинкс. — Может быть, стоит поискать ее на улице?

Серега оглянулся на вход, словно прикидывая, могла ли Рыжая незаметно проскользнуть мимо, затем на поднявшихся с пола качков, на бородатых посетителей за столиками.

— А чего тут у вас? — спросил он.

Не то чтобы ему было действительно интересно, но уходить вот так, просто развернувшись, Трехтонник не умел.

— Это общество любителей старины, — сказал хозяин стопки носовых платков. — Они собираются в этом кафе каждую неделю. Еще что-то желаете узнать?

— Да не… — махнул рукой Серега, — извините. Мы это… пойдем.

— Всего хорошего!

Мужчина развернулся и направился обратно в подсобку, а мы с Трехтонником — к выходу. Что-то не давало мне покоя, какая-то мелочь, неоформившаяся мысль. Мы понуро прошли мимо насупленных охранников, отдали захваченный инструмент потирающему ушибленный бок гусляру, а мысль все ныла и ныла, словно маленькая заноза. И уже на выходе, когда я случайно бросил взгляд на изображение идола, она вдруг больно уколола меня в висок. У всех, кого мы здесь встретили, были зеленые глаза!

— Стой! — Я схватил Серегу за рукав. — А ну назад!

И, развернувшись, бросился к еще не закрытой двери подсобки. Этот зеленоглазый сфинкс на пенсии просто дурил нас — они тут все заодно! Зеленые глаза. Моя память тут же подсунула мне воспоминание о прочитанной в детстве книжке. Я не помнил ни автора, ни сюжета, всего лишь одну фразу: «У тех, кто управляет временем — зеленые глаза». Я бежал к двери и твердил про себя эту фразу, как заклинание. Ворвался в соседнее помещение и замер на пороге. Возле узкого длинного стола стоял мужчина-сфинкс, аккуратно насыпая в носовые платки по щепотке ярко-зеленой пыли. Не успел я произнести и слова, как вслед за мной в комнату влетел Трехтонник и тут же захлопнул дверь на большой металлический засов. На дверь обрушился мощный удар — видимо, это охранники пытались вышибить ее, но было уже поздно.

— Где рыжая?! — повторил свой вопрос Серега.

Сфинкс не ответил. Лишь перестал сворачивать узелки с зеленой пылью и надменно посмотрел на Трехтонника.

— Сюда! — увидев следующую дверь, завопил я. Мысль-заноза отчетливо пульсировала в виске: скорее, скорее.

Проскочив крошечную комнату, мы вылетели на лестницу, ведущую в подвал. Ощутимо запахло дымом — сладко и терпко. Так пахнет прошлое, когда гуляешь по узким улочкам старинных городов и ветер-бродяга приносит запахи других эпох. Серега неожиданно остановился и схватился за бок.

— Аппендицит! — прохрипел он. — Мне же его вырезали.

Внезапная догадка обожгла сознание: внизу, в подвале, жгли наше прошлое! Превозмогая боль, Трехтонник скатился по лестнице и нырнул в какую-то дверь. Вслед за ним в эту дверь влетел я. В большом темном помещении горел открытый камин, а вдоль стен были свалены полиэтиленовые пакеты и маленькие полотняные мешочки с землей. У камина стояла Рыжая и медленно — по крупинке — что-то сыпала в огонь.

— Прими дар, Старьбог, — бормотала она, — дай свободу.

Серега бросился к ней, но неведомая сила отшвырнула его обратно. Зеленоглазый идол времени ухмылялся со стены, а его рыжеволосая ищейка все сыпала и сыпала крупинки нашего прошлого в огонь. Уворачиваясь от летящего на меня Трехтонника, я шагнул в сторону и наступил на какую-то упругую длинную палку. Посмотрел под ноги и обнаружил… багор. Обычный багор, который зачем-то необходим при тушении пожара. Нагнулся, схватил его и со всей накопившейся во мне злостью швырнул в ненавистное изображение идола. Раздался громкий треск, затем визгливый возглас Рыжей, а потом изображение раскололось на множество мелких кусков и посыпалось на пол.

— В огонь его! — выкрикнул я и бросился подбирать осколки.

Мне никто не мешал. Оправившийся от удара Трехтонник держал рвущуюся из его рук ищейку Старьбога, а я подбирал большие и маленькие куски и швырял их в огонь. Швырял и швырял, пока внезапно мир вокруг не содрогнулся и я не потерял сознание.

⠀⠀ ⠀⠀

Очнулся я на грязном полу старой обшарпанной столовой. Рядом со мной, вертя головой по сторонам, сидел ничего не понимающий Серега. За высоким круглым столиком стояли двое алкашей, разливая по стаканам водку.

— Ты их видишь? — спросил один, указывая на нас пальцем.

— Кого? — пьяно переспросил второй.

— Чертей, — объяснил первый.

Серега поднялся с пола, подошел к столу и, не спрашивая разрешения, взял полный стакан водки. Выдохнул, выпил одним глотком и осторожно поставил на край стола.

— Пошли, — сказал он.

Алкаши, разинув рты, молча проводили нас ошарашенными взглядами.

— Слушай, — спросил меня Серега на улице. — Как ты думаешь, если я сейчас букет роз куплю, она меня не выгонит прямо с порога?

— Кто? Верка? — удивился я.

Серега обернулся ко мне и расплылся в широкой улыбке.

— Все-таки ты круглый гамбит, Харитоха!

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Игорь Юрьевич Маранин родился в 1964 году в Новосибирске, где и живет по сей день. Получил два высших образования — историческое и экономическое. Пишет стихи и прозу, публикуется в периодике и на литературных сайтах, с 2006 года ведет свой литературный дневник на Mail.ru. Победитель и лауреат различных сетевых поэтических и прозаических конкурсов, в том числе на «Лучший литературный блог». В издательстве «Арт Хаус медиа» готовятся к выходу две книги фантастики.

Алексей ЛевиВ яблочко

Телефонный звонок раздался в тот самый момент, когда генерал Пеккем подносил ко рту пончик, надкушенный минутой ранее. Генерал замер с открытым ртом, в тайне надеясь, что телефон замолчит. Однако мерзкий аппарат продолжал трезвонить.

Пеккем аккуратно положил пончик обратно на тарелку, не спеша вытер руки салфеткой, отодвинул подальше кружку с какао, откашлялся, почесал кончик носа и наконец снял трубку.

— Сэр, простите за беспокойство, — послышался в трубке озабоченный голос полковника Брэдли, — думаю, вам стоит приехать на базу. У нас тут… происшествие.

— Чрезвычайное? — настороженно спросил генерал.

— Полагаю, к вашему приезду, сэр, мы как раз это уточним.

— Профессор Уилшоу в курсе?

— Нет еще, — ответил Брэдли после секундного замешательства. — Я решил сообщить сначала вам.

— Правильно сделали, полковник! И не звоните ему. Сперва я сам разберусь, что к чему. Вышлите за мной машину. Я собираюсь.

— Машина только что вышла, сэр.

— Благодарю, Брэдли! — рявкнул генерал.

— Не за что, сэр. — И полковник прервал связь.

Генерал с сожалением посмотрел на недоеденный пончик, вздохнул и пошел одеваться.

Полковник Брэдли тем временем набрал другой номер.

— Профессор? Добрый вечер. Скажите, у вас никогда не возникало такого странного желания приехать на базу ни с того ни с сего? Просто так, посмотреть, как идут дела?.. Да, вы поняли меня совершенно правильно… Угу… Сегодня замечательный вечер для прогулки.

«Сегодня замечательный вечер», — повторил про себя полковник, пряча телефон. Похоже, генерал Пеккем влип. Всерьез, по самые тапочки. Трудно даже представить, как ему удастся выкрутиться. Самого полковника Брэдли удар зацепит лишь по касательной — с генералом потонет майор Локридж, во время дежурства которого все и произошло. Брэдли сегодня задержался случайно: решил посмотреть бейсбольный матч по телевизору в комнате отдыха, поскольку не успевал добраться домой к его началу. И в разгар третьего иннинга оказался старшим по званию на территории секретной военной базы «Трэвис», тщательно замаскированной под армейский склад обмундирования. Том Уотсон подал, и в этот момент вошел майор Локридж, по виду которого можно было с уверенностью сказать, что полковник Брэдли матч сегодня не досмотрит.

Около часа полковник просидел в одной позе, подперев кулаками подбородок и размышляя о происшествии. Потом у него затекла шея.

— Уинстон! — заорал полковник Брэдли, заложив руки за голову.

Дверь тотчас открылась, и в кабинете полковника появился сержант Уинстон.

— Найдите мне программиста. Этого, как его.

— Побрански, сэр.

— Да, Побрански. Пусть прихватит с собой распечатки.

— Да, сэр, — сержант исчез за дверью.

Мартин Побрански, молодой программист из команды профессора Уилшоу, предпочитал неформальный стиль в одежде и в толстом свитере размеров на пять больше, чем нужно, напоминал надломленную в нескольких местах вешалку, небрежно прикрытую мешком. Входя в кабинет полковника, он последовательно зацепился рукавом свитера за ручку двери, споткнулся о ковер и чуть не промахнулся мимо стула.

Полковник подвинул к себе бумаги, принесенные программистом, и спросил:

— Есть что-то новое?

— Нет, сэр, — помотал головой Побрански. — Я контролирую логи в реальном времени. Пока все работает в обычном режиме.

— Тогда расскажите мне все еще раз, — полковник сцепил руки под подбородком и изобразил на лице готовность внимать.

— Да я же уже несколько раз рассказывал, — засопротивлялся программист, ерзая на самом краю стула.

— Мистер Побрански, — сквозь зубы пробурчал Брэдли, — возможно, вы еще этого не поняли, но повторять свой рассказ вам придется теперь многократно. Так что — репетируйте.

Побрански обреченно кивнул и спросил:

— А профессора Уилшоу уже поставили в известность?

Полковник скривился:

— Генерал Пеккем сделает это сам. После того как оценит ситуацию. Побрански хотел было возмутиться, но не успел. Дверь распахнулась, в кабинет вошел профессор Уилшоу. Он был в спортивном костюме, на ногах кроссовки, на шее болтались наушники плеера.

Профессор бросил быстрый взгляд направо — на развеселившегося Побрански, прямо перед собой — на насупившегося полковника Брэдли, потом наконец уселся в кресло слева и невозмутимо сказал:

— Я тут проходил мимо… точнее, пробегал. Решил зайти посмотреть, как идут дела.

— Дела, похоже, идут неважно. — Полковник откинулся на спинку кресла. — Мистер Побрански, может, вы все-таки расскажете нам, что происходит? Или будете ждать особого приглашения от генерала Пеккема?

Уилшоу, подняв бровь, недоуменно воззрился на программиста. Со стороны все это напоминало разговор отца с непослушным ребенком, нашкодившим во время прогулки с няней.

Побрански перебрался в кресло, уронив при этом стул. Теперь полковник оказался в вершине равнобедренного треугольника, двумя другими вершинами которого были Уилшоу и Побрански, сидевшие в креслах напротив друг друга. Глядя прямо перед собой на дверь, полковник держал в поле зрения обоих.

— В общем, так… — начал в очередной раз свой рассказ Побрански, обращаясь преимущественно к своему научному руководителю. — Пару часов назад я решил посмотреть логи нашего малыша и обнаружил.

— Зачем вы полезли в эти… логи? — перебил его полковник, перебирая распечатки у себя на столе.

— Ну, я, вообще-то, делаю это периодически. Просто просматриваю их, проверяю работу систем.

— Насколько я понимаю, это не входит в ваши обязанности?

— Нет, сэр, не входит. Я просто…

— Хорошо, хорошо. Что вы там обнаружили?

— Ну, в общем… если коротко, то я обнаружил, что проект «Жало скорпиона» был приведен в действие. Малыш сработал.

У профессора Уилшоу отвисла челюсть.

— Ты уверен?

— Не совсем. Логи реактора, системы прицеливания и самого излучателя говорят именно об этом. Но контрольные суммы не совпадают.

— А самодиагностика?

— Подтверждает факт выстрела. Данные диагностики совпадают с логами: в девятнадцать сорок пять началось накопление энергии, мощность реактора была поднята с одной сотой процента до двух. В девятнадцать пятьдесят восемь сработала система прицеливания. А в девятнадцать пятьдесят девять — излучатель.

Полковник протянул профессору несколько листков. Уилшоу бегло просмотрел их:

— В двадцать ровно снова сработала система прицеливания — готовился следующий выстрел? Но мощность реактора в двадцать ноль одну была снижена до минимума.

— А в двадцать ноль две — опять прицеливание, — продолжил Побрански.

— Мы можем узнать по отчетам, в какие именно точки производилось прицеливание? — спросил полковник с видом человека, заранее знающего ответ.

— Теоретически — да, — ответил Побрански. — Но… данные противоречат друг другу. Единственное, что можно утверждать абсолютно точно — после выстрела излучатель был сориентирован в исходное положение.

— То есть кто-то, скажем так, вытащил из нашего кармана рогатку, выстрелил, а потом аккуратно спрятал ее обратно. Причем мы ничего не заметили?

— Очень похоже на то.

— По-моему, вы исключаете возможность сбоя программы или какой-нибудь технической поломки? — забеспокоился полковник.

Побрански посмотрел на профессора с недоумением.

— Вероятность подобного сбоя крайне низка, — задумчиво ответил Уилшоу.

— Поздравляю вас, господа! — полковник откинулся на спинку кресла. — Три часа назад камнем из нашей рогатки где-то разбили стекло. Самое обидное, что мы не знаем — где.

— А самое интересное — кто? — пробормотал Побрански.

Из-за двери донесся дребезжащий голос генерала Пеккема:

— Что у вас здесь за бардак, сержант?! Почему здесь пыль? Почему складки на флаге неровные? Это что за пятно? Я иду в кабинет полковника Брэдли. Принесите мне туда кофе!

— А вот и плохой мальчик — хозяин рогатки! — буркнул Побрански.

Уилшоу хмыкнул в кулак. У Брэдли слегка дрогнули губы.

Побрански вскочил, поставил стул посреди кабинета и успел плюхнуться обратно в кресло за мгновение до того, как в распахнувшейся двери появился силуэт генерала.

— Сэр… — Брэдли вскочил со своего места.

— Сидите, полковник, сидите, — генерал влетел в кабинет. — Что произошло?

— Сэр, позвольте я уступлю вам свое кресло.

— Спасибо, Брэдли, я пока постою.

Полковник опустился на свое место за столом.

— Сэр, сегодня в семь часов пятьдесят девять минут пополудни был активирован излучатель проекта «Жало скорпиона».

Генерал застыл с открытым ртом. Потом пришел в себя и привычно заорал:

— Как активирован? Что значит «был активирован»? Я не давал такой команды! Я вас спрашиваю — что значит «активирован», Брэдли?

— Боюсь, сэр, это значит, что со спутника был произведен залп из магнитоплазменной пушки… сэр… Магнитоплазменная пушка, сэр, это…

Побрански захихикал в глубине кресла. Уилшоу погрозил ему пальцем.

Генерал Пеккем этого не видел, так как, во-первых, стоял посреди кабинета спиной к ним, а во-вторых, продолжал самозабвенно орать на полковника:

— Брэдли, вы что, издеваетесь? Я прекрасно знаю, что такое плазменная пушка! Вы еще под стол пешком ходили, а я уже знал, что такое плазменная пушка!

Уилшоу поднял указательный палец: «Во как!» Побрански, уже изнемогая от смеха, сползал в кресле, вытянув ноги.

— Вы мне тут еще теорию поля расскажите! Меня интересует — кто дал команду на активацию, какая мощность луча была применена, куда был направлен луч, каковы результаты удара! Меня интересуют подробности, полковник!

Брэдли тоскливо посмотрел на Побрански, корчившегося в кресле. Тот показал на распечатку, лежащую перед полковником. Брэдли порылся в стопке бумаги и вытащил оттуда предусмотрительно составленное программистом резюме происшествия. Глубоко вздохнул, откашлялся.

— Сэр, сегодня с девятнадцати часов сорока пяти минут «Жало» по неизвестной причине самопроизвольно нарастило мощность накачки до двух процентов от максимальной, произвело прицеливание и активировало излучатель. Выброс магнитополяризованного самофокусирующегося плазменного сгустка был произведен в девятнадцать пятьдесят девять. После этого реактор был снова заглушен почти до нулевой мощности, и все системы спутника переведены обратно в режим минимального энергопотребления. Предвидя ваши вопросы, сэр, сразу скажу, что мы не знаем, ни куда была нацелена пушка в момент выстрела, ни кто, собственно, нажал на спусковой крючок. В настоящее время все системы «Жала» работают в обычном режиме.

Несколько секунд Пеккем переваривал полученную информацию, потом набрал в грудь побольше воздуха и заверещал:

— Прекрасно, полковник! У вас из кобуры вытащили пистолет, выстрелили из него и засунули обратно, а вы и глазом не моргнули! Неизвестно кто шарахнул неизвестно куда…

— Неизвестно чем, — прошептал Побрански, но генерал его, к счастью, не услышал.

— …зарядом, способным разнести в молекулы объект размером с Пентагон!

Уилшоу пошелестел своими бумажками, потом подал голос:

— Это вряд ли, сэр.

Генерал подпрыгнул от неожиданности, потом обернулся и наконец-то заметил профессора:

— А, вот и вы, профессор! Как всегда, опаздываете! У вас тут происходит черт знает что, а вы, видимо, и не в курсе!

— Судя по отчетам, сэр, — продолжил Уилшоу, не обратив никакого внимания на вопли генерала, — мощность излучения составляла не более двух процентов от максимальной, а фокусировка была произведена в зону диаметром двадцать ярдов. В разных распечатках эти данные совпадают, думаю, им можно верить.

— Да? А у вас есть еще данные, которым верить нельзя? — уцепился за слова профессора Пеккем. — И почему же вы верите одному и не верите другому?

— Мощность излучения подтверждается отчетами о работе реактора, диаграммой температуры остывающего излучателя, данными автоматической коррекции орбиты… А вот координаты цели в каждом из трех независимых отчетов разные.

— И какие же, позвольте узнать?!

Профессор собрался было зачитать координаты, потом, поняв, что это бессмысленно, попытался в уме перевести их в доступные генералу понятия:

— Первый отчет: восточное побережье Швеции, может быть, остров Готланд. Второй отчет: юг Италии, Рим, Неаполь. Соренто, возможно. Третий: юго-запад Соединенных Штатов.

— Почему такой разброс, профессор? Вы что, не можете сказать точнее?

— Я вам глобус, что ли? — огрызнулся Уилшоу. — Тем более что ни одна из этих точек, скорее всего, не соответствует реальной цели. Данные были внесены в логи уже после выстрела. Если злоумышленник ухитрился подменить две из трех записей, нет сомнения, что так же легко он мог исправить и третью.

— Ну, хоть это радует, профессор! Меня, признаться, мало беспокоят ваши остров Готланд и Неаполь, но Лос-Анджелес, Сан-Франциско… Лас-Вегас, наконец!

Побрански закатил глаза и задергался. Брэдли ограничился глубоким вздохом.

— Территория Соединенных Штатов исключается полностью, сэр. В момент, когда сработала пушка, спутник находился над Восточным полушарием.

— Да? — генерал скептически воззрился на профессора. — Я бы на вашем месте не был так в этом уверен.

— Тем не менее. — профессор пожал плечами.

— И что, у нас нет никакой возможности узнать, куда был нацелен излучатель в момент выстрела?

— Боюсь, что нет, генерал.

— Вы издеваетесь, профессор? Как это нет? Ваше оружие стреляет, а вы даже не знаете — куда?

— Ну, во-первых, оно такое же мое, как и ваше. Не забывайте, это ваш проект. А во-вторых, мне и в голову не приходило, что может возникнуть необходимость в каком-то дополнительном контроле. Меня убедили, что защиту компьютерной системы от проникновения извне осуществляют лучшие специалисты в этой области, предоставленные…

— Давайте не будем упоминать о них… всуе, — вмешался полковник Брэдли.

Генерал повернулся к нему. Однако теперь он потерял из виду профессора. Генерал обернулся в поисках другого кресла и обнаружил в нем Побрански. Пеккем вопросительно воззрился на полковника.

— Это программист, сэр. Именно он обнаружил. — Брэдли замялся, — факт происшествия.

Побрански из недр кресла помахал генералу рукой. Тем временем проблема, вставшая перед Пеккемом, несколько осложнилась. Пытаясь держать в поле своего зрения всех троих, генерал пожалел, что отказался занять кресло полковника. Теперь же приказать Брэдли уступить место было бы глупо. Потоптавшись несколько секунд посреди кабинета, генерал нашел, как ему показалось, удачное место, откуда будет видно всех: он отошел к двери и тут же получил чувствительный удар в спину от сержанта Уинстона, который принес поднос с кофе для всех и пончиками для генерала.

Какое-то время все были заняты делом: генерал Пеккем орал на сержанта Уинстона; полковник Брэдли делал вид, что орет на сержанта Уинстона; сержант Уинстон, вытаращив глаза, держал в одной руке поднос, другой рукой отдавал генералу Пеккему честь и делал вид, что очень сожалеет о случившемся; профессор Уилшоу орал на всех, требуя, чтобы все прекратили орать; программист Побрански от души хохотал, извиваясь в кресле и сползая в нем все ниже.

Постепенно все угомонились. Пеккем выгнал сержанта с приказом не впускать в кабинет никого, подставил стул вплотную к двери и уселся на него, держа в одной руке пончик, а в другой — дымящуюся кружку с кофе. Брэдли предложил кофе профессору. Потом налил себе. Побрански бесшумно, даже не зацепившись ни за что по дороге, добрался до стола полковника, высыпал в оставшуюся кружку половину сахарницы и плеснул туда немного кофе. Потом также бесшумно вернулся в свое кресло и улегся в нем, вытянув длинные ноги и блаженно смежив веки.

Сделав пару глотков своего сиропа, Побрански открыл глаза во внезапно наступившей тишине и увидел стоящего рядом с генералом невысокого мужчину в темно-сером идеально сидящем костюме. Вместо галстука мужчина носил шейный платок. Мужчина, небрежно облокотившись о стену, возвышался над генералом Пеккемом, все еще подпиравшим стулом дверь, и с легкой иронией смотрел на генерала сверху вниз голубыми глазами.

Судя по выражению лиц, присутствующие терялись в догадках, как этот человек проник в кабинет, когда дверь надежно заблокирована генералом. Но если профессор просто выглядел озадаченным, а Брэдли успешно маскировал свое недоумение гримасой облегчения, то генерала будто огрели по голове: он ошалело переводил взгляд с пончика на дверь, потом на мужчину в сером костюме, потом опять на пончик.

— Вы позволите, генерал? — мужчина приоткрыл дверь и позвал сержанта Уинстона.

Сержант моментально возник с той стороны двери.

— Сержант, принесите мне, пожалуйста…

— Конечно, сэр! Сию минуту, сэр! — не дал ему договорить сержант.

— Ну что ж, господа, — спокойно сказал мужчина, — с вами, генерал, мы хорошо знакомы лично. С профессором — так же хорошо, но заочно. Верно, профессор?

Уилшоу кивнул.

— Вы, я полагаю, полковник Брэдли? Сидите, сидите. Следовательно, вы должны знать, кто я. А вот с вами, молодой человек, — мужчина подошел к креслу, в котором полулежал Побрански, — я, кажется, не имею чести быть знакомым.

Побрански, с трудом выбравшись из кресла, пожал руку мужчине и представился:

— Мартин Побрански, программист проекта.

— Ричард Белвью, помощник Президента, — мужчина извиняюще улыбнулся, — по решению различных вопросов.

— По решению скользких вопросов и конфиденциальных проблем, — негромко добавил Брэдли.

Генерал попытался тоже что-то сказать, но поперхнулся пончиком и закашлялся, брызгая слюной.

В дверь поскребся сержант Уинстон. Так как кашляющего и хрипящего генерала отодвинуть не представлялось возможным, сержант просунул в узкую щель приоткрытой двери сначала кружку, потом блюдце и боком небольшой поднос.

— Спасибо, сержант, — поблагодарил Белвью.

— Садитесь, сэр, — попытался уступить свое кресло Побрански.

— Сидите-сидите, Мартин, — Белвью обвел взглядом комнату в поисках места, где бы пристроиться с кружкой.

Брэдли и Уилшоу начали было приподниматься со своих мест, но Белвью жестом отверг и их предложение. Так как генерал Пеккем продолжал надрывно кашлять, он не смог предложить помощнику Президента свой стул.

Белвью вычислил еще одну ключевую точку, в которой он мог бы сидеть, видя всех присутствующих, и уселся на край стола полковника.

— Сахар, сэр, — Брэдли протянул сахарницу.

— Благодарю вас, — вежливо ответил Белвью, секунду помедлил, высыпал остатки сахара в свою чашку и забренчал в ней ложкой.

По кабинету разнесся аромат чая с лимоном. Побрански слегка обалдел — за полтора года существования базы «Трэвис» он не видел на ней не то что чая с лимоном, а просто лимона. Или хотя бы чая.

Белвью отпил немного из своей кружки, посмаковал, проглотил и произнес:

— Итак, господа, время для моей традиционной реплики: насколько я понимаю, мы с вами оказались в…

Генерал Пеккем, как раз переставший к этому моменту давиться пончиком, попытался закончить реплику мистера Белвью коротким и емким словом, наиболее подходящим к данной ситуации, по его, генерала Пеккема, мнению. Однако, поскольку генерал уже успел отпить изрядный глоток кофе, чтобы промыть глотку, но еще не успел его проглотить, вместо смачного армейского термина вылетело лишь бульканье с хрюканьем и брызгами кофе, да еще с каким-то всхлипом: кофе пошел у генерала через нос.

Уилшоу закрылся ладонью. Побрански просто зашелся в спазмах хохота, едва успев поставить кружку на пол рядом со своим креслом. Брэдли с каменным лицом смотрел на свой заплеванный кофе и пончиком ковер, боясь поднять глаза на генерала, чтобы не заржать в полный голос в нарушение всех принципов субординации.

— …неприятной ситуации, — невозмутимо закончил Белвью. — Сразу отметая обвинения в дешевом популизме, скажу, что ваши неприятности — это проблемы государства. Проблемы государства — проблемы Президента Соединенных Штатов. Проблемы Президента — мои проблемы. Таким образом, переходим сразу к делу. Нам известно, что четыре часа назад произошел несанкционированный… скажем так, выстрел… из оружия, созданного в рамках проекта «Жало скорпиона». Кроме присутствующих здесь, кому еще известно об этом?

— Майору Локриджу, сэр, — моментально отозвался полковник Брэдли. — Он сегодня дежурный. Побрански сразу доложил ему, а он уже поставил в известность меня.

— Он поверит, если вы сообщите ему, что на самом деле данное происшествие было проверкой? Типа учебной тревоги? Ну, скажем, военный руководитель проекта, — кивок в сторону хрипящего в носовой платок генерала Пеккема, — проверял готовность мистера Побрански к внештатным ситуациям?

— Вполне, сэр, — подумав, ответил Брэдли.

— Отлично. Эту же версию предложим всем, кто по каким-либо причинам окажется вовлеченным в данную… неприятность. Хотя по понятным причинам круг таких лиц следует резко ограничить. Вполне хватит семи человек. Профессор, не могли бы вы в доступных терминах объяснить, что такое проект «Жало скорпиона», чем он стреляет и какие бывают последствия от прямого попадания?

— В доступных это объяснить сложно. Чем проще модель, тем дальше она от реальности. — пробормотал Уилшоу.

— А вы попытайтесь, — весело сказал Белвью, сидя на краю стола и болтая ногой. — Знаете, Эйнштейн сказал, что ученый, который не может объяснить свою теорию простой кухарке, сам не понимает, чем он занимается.

— Резерфорд… — подал голос из своего угла Побрански.

— Простите? — Белвью повернулся к нему.

— Это сказал Резерфорд, сэр.

Генерал Пеккем, наконец отплевавшийся, отхрюкавшийся и отсморкавшийся, изумленно уставился на лежащего в кресле программиста. На его багровом лице читался искренний вопрос: «Как, эта штука еще и разговаривает?»

— Возможно, — дружелюбно согласился Белвью. — Итак, профессор?..

— Проект «Жало скорпиона» представляет собой плазменную пушку, размещенную на спутнике, выведенном на околоземную орбиту. Особенность пушки в том, что сгусток плазмы, вначале разреженный, окружен электромагнитным полем, что обеспечивает концентрацию плазмы и самофокусировку на подлете к цели. В зависимости от мощности накачки и фокусировки заряд с высокой точностью может уничтожить объект размером от нескольких дюймов до нескольких сотен ярдов.

— То есть можно взорвать лежащий на столе ноутбук, не оставив никаких следов? — заинтересованно спросил Белвью.

— Запросто, сэр, — Уилшоу кивнул.

— А что при этом увидит владелец ноутбука?

— Вспышку света на том месте, где только что был ноутбук. Услышит громкий хлопок. Электроприборы выйдут из строя из-за воздействия электромагнитного импульса в радиусе… радиус зависит от мощности заряда и размера пятна фокусировки.

— А потолок? Крыша?

— Мы проводили эксперименты на открытом воздухе. — Профессор пожал плечами. — Думаю, что все зависит от высоты потолка над целью. Если сгусток плазмы в достаточной мере сконденсируется над крышей — будет дыра. Сфокусируется после ее прохождения — останется пятно. Или бетон перекрытия потеряет прочность в этом месте. Слишком много параметров нужно учитывать. Если хотите, Мартин может сделать компьютерную модель.

— Нет, пока не нужно. Вы можете точно сказать, когда был произведен… выстрел?

— Да, сэр, — Уилшоу кивнул. — Это, пожалуй, единственное, что мы можем сказать точно. Это произошло в девятнадцать часов пятьдесят девять минут тридцать две секунды по времени базы.

Уилшоу подчеркнул соответствующую строку в отчете и протянул его Белвью.

— Угу, — кивнул Белвью. — А мощность? Фокусировка?

Профессор пожал плечами:

— В отчетах — полная чепуха. Но по косвенным данным можно оценить… два процента от максимальной мощности накачки… двадцать ярдов зона фокуса.

— Профессор, скажите мне: на бытовом уровне два процента и двадцать ярдов — это что?

— Да, профессор, — от двери вдруг подал голос генерал Пеккем, — на бытовом уровне.

Белвью посмотрел на генерала и открыл было рот, но ограничился глубоким вздохом. Полковник Брэдли поджал губы. Мартин Побрански провел перед собой руками, сравнивая с землей нечто воображаемое.

Уилшоу подумал и подтвердил версию программиста:

— Пожалуй, это средних размеров… скажем, загородный дом. Ставший грудой развалин и пепла.

Белвью поднял указательный палец:

— Или ангар? Или казарма? Или самолет? Или торпедный катер? Или автомобиль?

Уилшоу размеренно кивал в такт словам. Побрански ритмично водил руками.

— А есть шанс, что выстрел был направлен в обратную от Земли сторону?

— Да, конечно. С учетом того, что мы не знаем намерений этого. — Уилшоу замялся, — злодея, вероятности любых направлений равны. Точно так же заряд мог попасть и в океан, и куда-нибудь в лес или пустыню.

— То есть следует рассматривать и возможность межпланетного конфликта? — по голосу Белвью было невозможно понять: говорит он серьезно или шутит.

Уилшоу помотал головой:

— Не думаю, сэр. Аппарат рассчитан на фокусировку в пределах околоземной орбиты. Заряд потеряет боевые свойства уже на подлете к Луне. Если, конечно, не принимать во внимание возможность нанесения удара по инопланетному кораблю, находящемуся на орбите вокруг Земли.

— Такую возможность мы пока не будем принимать во внимание, — подтвердил Белвью. — Наихудшим вариантом, конечно, будет нанесение удара по территории России или какой-нибудь страны Ближнего Востока — Ирана, Ирака. Наилучшим — Атлантический океан или хотя бы Западная Европа. С Европой мы договоримся. С Россией или тем более с Ираном и Ираком договориться не удастся. Тогда войны не избежать. И в этом случае…

— В этом случае, сэр, — опередил его Побрански, — мы окажемся людьми, лично знавшими того, кто развязал третью мировую.

Все посмотрели на генерала Пеккема, полировавшего ноготь большого пальца носовым платком.

А в добром десятке тысяч километров от них на окраине небольшого европейского городка на балкон своего дома вышел молодой человек лет двадцати, в драных вылинявших джинсах и майке с изображением пингвина. Парень, конечно, не догадывался о том, что происходит сейчас на базе «Трэвис», хотя кое-какие предположения у него, безусловно, были.

Открыв бутылочку пива, парень присел на перила балкона и принюхался. Прошло уже несколько часов, а запах пожара все еще чувствовался в кристально чистом лесном воздухе. Гарью несло от соседнего дома — точнее, от того, что еще недавно было домом. Теперь там возвышалась аккуратная коническая куча битого обугленного кирпича и оплавленного железа. Черепица валялась по всей округе. Пара штук оказалась прямо под его балконом.

А вот соседская собака, похоже, совсем не пострадала — ну, если только морально. Хотя до сих пор не выходит из своей будки. Пару раз высовывалась, чтобы попить из миски, подтянув ее лапой поближе, и сразу заползала обратно.

«М-да-а-а… — озадаченно подумал парень, — круто получилось… Хорошо, что они уехали».

Он сделал пару глотков пива и поставил бутылку рядом с собой. В этот момент в комнате пискнул компьютер, парень спрыгнул с перил и зашел в дом.

«Чудненько. Жесткий диск отформатирован, операционка переустановлена, адреса подтерты, маршруты закольцованы друг на друга. В общем, следы заметены. Все оказалось даже легче, чем я предполагал. Что за идиоты занимаются там компьютерной безопасностью!»

Парень вернулся на балкон и снова посмотрел в сторону соседского дома. Бывшего дома.

Вот уже несколько месяцев соседи не давали ему заснуть, включая на полную громкость караоке по ночам. И ладно бы, петь умели! Но эти истошные вопли, в которых абсолютно невозможно было идентифицировать хиты последних лет, были невыносимы! Он не знал, что делать. Не убивать же их. Потом родилось изящное решение. Теперь можно будет спать спокойно.

«А что за идиоты там создавали систему наведения? Я же целился в музыкальный центр!..»

Парень допил свое пиво и, поднеся бутылку к губам, громко свистнул в горлышко. Соседская собака коротко взвыла в ответ.

«Или это не они виноваты? — догнала его неожиданная мысль. — Я фокусировал в двадцать ярдов, а может, надо было брать двадцать дюймов? Идиотская английская система! Никак не могу запомнить!»

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Алексей Леви (это псевдоним) родился 6 июня 1971 года в Оренбурге.

Закончил Оренбургский Государственный медицинский институт в 1994 году. После прохождения интернатуры работал в Адлерской городской больнице г. Сочи врачом-терапевтом и врачом ультразвуковой диагностики. В настоящее время работает веб-программистом. Живет в г. Сочи.

Первая публикация — юмористический рассказ «Советы про запас врачу-интерну» в «Медицинской Газете» (номер 1–2 за 1997 г.). В альманахе Б. Стругацкого «Полдень XXIвек» (сентябрь 2007 г.) опубликован рассказ «Номер 758».

Игорь РосоховатскийЧудовища лунных пещер

Научно-фантастический рассказ

Тишина…

Непривычная, унылая, без дуновения ветерка, без шелеста листьев — полная тишина, мертвая.

Тишина лунной пустыни.

Когда-то Роман Александрович мечтал о полной тишине. Чтобы не долетали гул трамвая, пронзительные голоса из кухни. Он уезжал в деревню и там склонялся над листами с формулами белковых молекул. Но где-то близко слышался заразительный детский смех, коровье мычание. Крик петуха. Роман Александрович невольно откладывал в сторону исписанные листы и смотрел в окно: там колыхались цветущие ветви яблонь, и сияло небо — в белых облачках, как в цвету. И кандидату биологических наук приходили озорные мысли о чужих садах с высокими заборами — мысли его детства. Рабочее настроение развеивалось бесследно.

И вот он достиг полной тишины. Он идет и не слышит шума своих шагов. Жутко. Он оглядывается и видит вздрагивающую стену вездехода — дизели не выключены. Впереди него на три шага — Николай, геолог. В пластмассовом скафандре с широким шлемом и овальным кислородным баллоном он похож на диковинную машину. Он стоит перед черным отверстием — входом в пещеру.

Роман Александрович обводит взглядом пустыню, покрытую многовековой пылью — пылью, которую не уносят ветры, смотри на термометр, помещенный на груди — плюс сто двадцать пять градусов по Цельсию. И невольно закрадывается сомнение: «А стоило ли ему, биологу, ехать сюда?» Вспоминается последняя дискуссия: «Вам незачем туда летать. Жизнь на Луне — выдумки фантастов! На планете без атмосферы, на планете с резкими переходами температуры до минус ста шестидесяти градусов — жизнь? Абсурд!»

Но Роман Александрович остался при своем мнении. Жизнь? Она взрывается каскадами зелени в тропиках, сгибает стволы деревьев тяжестью плодов, сверкает в брачном наряде мотыльков, поет голосами птиц. Она расцветает странным и хрупким цветком, высшим чудом — человеческим мозгом. В раскаленных пустынях, в глубинах океанов — везде жизнь. Она существовала и существует в самых невообразимых местах.

Биолог бросает взгляд на непривычно близкую зубчатую линию лунного горизонта, на вездеход с ало пятиконечной звездой и многослойной обшивкой, которая так надежно укрывала их от метеоритов и неожиданностей, и подает сигнал.

Один за другим люди ныряют в узкое отверстие. Роман Александрович включает прожектор. Перед ними — длинный извилистый коридор. В стенах поблескивают какие-то камни. Он знает — это золотые и медные жилы, которые здесь, на Луне, выходят прямо на поверхность.

Термометр показывает сто десять градусов, через несколько шагов — восемьдесят градусов, потом — пятьдесят. Астронавты выключают термостаты. Еще несколько десятков шагов — и впереди, в кромешной темноте, мелькает светлое пятно. Что там? Выход на поверхность? Но температура не повышается.

Роман Александрович замедляет шаг, смотрит на экран прибора. Стрелка движется. Все ясно. Радиоактивное излучение. Но стрелка не доходит до красной черты, и астронавты продолжают путь. Они проходят под аркой, и их глазам открывается изумительная пещера, залитая оранжевым светом. Золотые жилы и прослойки минералов сплетаются на сводчатом потолке диковинными письменами на стенах. Ослепительно сверкают вкрапленные в стены камни, и само пространство кажется струящимся и сверкающим, переливающимся фиолетовыми, золотыми, оранжевыми волнами.

Но не эти сверкание и блеск потрясли астронавтов.

В гигантской пещере, стекаясь к ее центру и растекаясь от него, двигались, катились, покачивались, копошились, извивались гигантские двухметровые черви с какими-то дрожащими отростками, шары с множеством щупальцев, баллоны, наполненные неизвестной живой массой и просвечивающие насквозь.

Роман Александрович тихо сказал в микрофон:

— Спустимся в пещеру, посмотрим на них ближе. В правом углу есть удобная площадка.

Он услышал голос Николая, донесенный радиоволнами:

— Мне кажется… это мы всегда успеем сделать…

Но Роман Александрович одним гигантским прыжком уже перенесся на намеченную площадку. Николаю пришлось последовать за ним.

…Теперь гигантские «микробы» были совсем близко. Можно было различить внутри них скопления вирусов, ведущих разрушительную работу, и внутри вирусов — еще какие-то тельца, возможно, паразитирующие в самих вирусах и вызывающие их перерождение. От некоторых «микробов» отходили вибрирующие отростки. Ими «микроб» ощупывал все на своем пути, иногда на несколько минут застывал у куска отвалившейся породы. «Они усваивают необходимые им вещества непосредственно из минералов, известняков, руд, — подумал Роман Александрович. — А воду? Ведь тут нет воды. — Он вспомнил вощинную моль. Она получает из воска водород и кислород и затем в самом организме синтезирует из них воду. — Может быть, и эти существа «пьют» подобным образом.»

Внезапно в беспорядочном движении простейших что-то изменилось. И прежде чем Роман Александрович понял, что произошло, огромный дрожащий баллон подкатился к его ногам и протянул отросток к поясу. «Таких простейших нет на Земле, — мелькнуло в голове ученого. — Эти более развиты. Ведь вся жизнь здесь развивается в одном направлении. Интересно, что представляют собой отростки? Своеобразные антенны, осуществляющие связь с внешним миром? Органы питания? Или же и то, и другое?..»

Он не успел решить этот вопрос. Второй баллон с прилипшим к нему шаром протянул присоски к его руке. Роман Александрович отдернул руку. Перед глазами мелькнуло пламя. Это выстрелил из пистолета Николай. Пуля прошла через студенистое тело шара бесследно. И сразу же несколько десятков баллонов окружили астронавтов. Они стекались со всех сторон, заполняя площадку. Они спешили, обгоняя друг друга, сплетаясь в клубки, наползая одно на другое, образу многоярусную лавину протоплазмы. В ней словно бы стирались грани — тонкие стенки, отделяющие одно тело простейшего от другого — и становилась особенно ясной относительность этих стенок, а значит, и относительность жизни и смерти.

— Роман Александрович, что делать? — ударил в уши голос Николая.

Биолог огляделся. Отступать к выходу из пещеры было поздно. Путь отрезали лавины гигантских микробов. «Почему они движутся к нам? Ведь на Луне нет животных, и, значит, эти «микробы» — не паразиты теплокровных. Они берут необходимые вещества непосредственно из почвы, и воздуха, или друг у друга. Мы не можем представлять для них пищи. В чем же дело?»

Он увидел длинные присоски, протянутые к застежкам на его поясе, и понял: «Пища для них не мы… но наши скафандры. Ведь в них есть все то, что простейшие добывают в почве — железо, азотистые, калийные соединения. Они не тронут нас, но разрушат наши скафандры, и мы погибнем.

Ощущение смертельной опасности вмиг подавило в мозгу все другие импульсы, вытеснило отвлеченные мысли и абстрактные рассуждения.

Напружинив мускулы, он отбросил студенистую массу баллонов. Но через минуту они опять сомкнулись вокруг него, словно живые волны. Десятки и сотни щупальцев тянулись к застежкам его пояса, к гофрированной трубке кислородного прибора…

«Дать сигнал товарищам, оставшимся в вездеходе? Но чем они помогут? Ведь единственное оружие — радиопушка — осталось в ракете.»

«Спокойно! — приказал он себе. — Подумай, оцени обстановку. — Спокойно!»

… В каждом мире есть свой яд и свое противоядие. Еще там, под аркой, он удивился, почему в двух углах, где разливается фиолетовое мерцание, нет лунных микробов. Теперь, в этот напряженный момент, он понял. Фиолетовое мерцание исходит от неподвижных колоний существ, похожих на слизняков. Существа облепили камни. В одних местах они свисали целыми гроздями, в других — громоздились пирамидками. И всюду — там, где они разливали фиолетовый свет, — «микробов» не было и в помине. А если какой-нибудь неосторожный баллон вкатывался в запретную зону, то оставался там неподвижным, постепенно сморщиваясь и распадаясь.

— Следуйте за мной! — скомандовал роман Александрович Николаю, расшвыривая баллоны. Он оттолкнулся и пятиметровым прыжком достиг фиолетовой зоны. Николай бросился за ним.

Отдышавшись, они стали рядом и с любопытством наблюдали за встревоженными массами протоплазмы на том месте, где еще совсем недавно находились сами. Роман Александрович оторвал от стены несколько фиолетовых гроздей и, держа их в руках, направился к арке выхода. Он шел неторопливо, внимательно осматривая пещеру, и гигантские микробы откатывались от него. А те из них, которые не успели вовремя отступить, лопались или сморщивались.

— Вот выход богатейшей золотой жилы! — воскликнул Николай, следующий за биологом. Он поднял увесистый золотой самородок и показал ученому.

Роман Александрович махнул рукой:

— Этого добра здесь предостаточно. Но мы с вами, кажется, обнаружили великолепный клад.

Он выше поднял фиолетовую гроздь.

— Если простейшие на Луне более высокоразвиты, чем на Земле, то и враги их должны быть во много раз сильнее. Я думаю, что яды, которые выделяют эти фиолетовые существа, в сотни раз сильнее известных нам антибиотиков. С их помощью мы, возможно, сумеем справиться с такими болезнями, которые считаются неизлечимыми.

Роман Александрович все так же неторопливо обходил одно отделение пещеры за другим. Он переступал через трупы простейших и золотые самородки и думал о жизни, существующей там, где ее и представить невозможно, принимающей самые неожиданные формы, заполняющей пространство и строящей гармонию своих процессов во времени, прекрасной в уродливом и сложной в простом.

Он шел с фиолетовой гроздью в руке, и чудовища лунной пещеры поспешно расступались перед ним.

Настанет день…

Настанет день без пуль и без фугасов…

И звёздных высей славный капитан —

потомок наш — упорный, ясноглазый,

на Марс направит свой ракетоплан.

⠀⠀ ⠀⠀

Метеориты будут, словно птицы,

кружиться над кабиной броневой,

и Землю — серебристо-голубую,

в прожилках рек, далёкую, родную

увидит наш потомок под собой.

⠀⠀ ⠀⠀

Но если вдруг авария, но если

руль управленья непослушным стал,

подумает потомок: «А Маресьев?»

Маресьев никогда не отступал!

И он пробьётся на ракетоплане,

на Марс шагнёт уверенной ногой.

И рядом с ним тогда Маресьев встанет —

ровесник мой.

1955 г.

Баллада о роботе

Однажды влюбился робот

В земную обычную женщину…

Банальная это история,

Но он ей признался в любви:

«Я — робот, стальной и могучий,

Могу я и город разрушить,

Могу я и замок построить,

И всё для тебя, для одной…»

А женщина так отвечала:

«Твой голос звучит, как сирена,

В груди твоей сердце стальное,

Объятья смертельны твои.

Не нужен мне город и замок,

Любви я желаю горячей,

Вот если б ты стал человеком,

Тогда б я любила тебя».

Тревожным призывным набатом

У робота сердце стучало,

И плавились блоки от страсти,

И в плоть превращались они.

И снова пришёл он к любимой

И крикнул ей: «Чудо свершилось —

Живой я, такой же, как люди,

Теперь ты полюбишь меня.

Я город не в силах разрушить,

Я замок не в силах построить,

Но знаю я боль и сомненья,

Земную тоску и печаль».

А женщина так отвечала:

«Я вижу, что чудо свершилось:

Обычным мужчиной ты стал.

Ты город не можешь разрушить,

Ты замок не в силах построить,

Ты знаешь лишь боль и сомненье.

За что же любить мне тебя?..»

1957 г.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Поэт и фантаст Игорь Росоховатский

Читатели, наверняка, уже обратили внимание: в этом номере рубрика «Наследие» включает не только прозу, но и стихи. Действительно, нам захотелось представить сразу две ипостаси сегодняшнего героя рубрики. Тем более, что в обеих он все равно остается фантастом. В конце концов, не зря же утверждается: фантастика — падчерица поэзии и науки.

Немногие даже из любителей фантастики со стажем знают, что известный киевский фантаст Игорь Маркович Росоховатский (р. 1929) в литературе дебютировал именно как поэт. Это случилось в 1954 году. Однако широкую известность писатель приобрел благодаря прекрасным, сохранившим литературную актуальность и сегодня произведениям в жанре научной фантастики. Первая жанровая публикация состоялась в 1958 году (рассказ «Море, бушующее в нас…»), и довольно быстро Игорь Росоховатский выбился в число очевидных лидеров советской «твердой» (естественнонаучной) фантастики.

Читатели со стажем, конечно же, помнят такие блистательные новелы писателя, как «Встреча во времени» (1961), «Разрушенные ступени» (1965), «Каким ты вернешься?» (1967) или роман «Ураган» (1976; 1986) — кажется, единственное произведение крупной формы в творчестве писателя. Большинство рассказов и повестей Росоховатского вошло в авторские книги «Загадка «Акулы»» (1962), «Встреча во времени» (1963), «Виток истории» (1966), «Каким ты вернешься?» (1971), «Утраченное звено» (1985), «Прописные истины» (1987), «Законы лидерства» (1989), «Прыгнуть выше себя» (1990). Рассказы и повести Росоховатского очень разнообразны и по тематике, и по форме: он с равным успехом обращался и к юмористической фантастике, и к философской притче, и к социальной НФ, и к историям о космических полетах и искусственном интеллекте. В более позднем творчестве центральной темой писателя стали кибернетические двойники человека «сигомы», которым фантаст посвятил не только многие рассказы 70-80-х годов, но и такие известные повести, как «Гость» (1979) и «Двойник конструктора Васильченко» (1979), а так же научно-популярную книгу «КД — кибернетический двойник» (1975). Повесть «Гость», кстати, в 1979 году была экранизирована на киностудии им. Довженко — полнометражный игровой фильм «Под созвездием Близнецов».

Публикуемый в этом номере рассказ (как и стихи) — из категории «ранее творчество», но, надеемся, читателям журнала это знакомство (а для кого-то новая встреча) будет небезынтересным. Впервые рассказ опубликован в журнале «Знание-сила» в 1959 году.

Евгений Харитонов

№ 4

Алесь КуламесаУмереть за Родину

До отпуска оставалось всего два дня. Чемоданы уложены, билеты куплены, номера забронированы. Канарейку, как всегда, сдали на хранение бабушке.

Вот тогда-то всё и началось.

Отец пришёл со службы неожиданно рано — около десяти. Я только-только встал и завтракал на кухне, глядя «Футураму» по DVD. Отец прошёл, не разуваясь, на кухню, сел на табурет, положил тяжёлые кулаки на столешницу. Молчал. Смотрел перед собой угрюмым, мрачным взглядом.

Я от этого взгляда чуть не подавился, поэтому отодвинул тарелку с яичницей и спросил:

— Что случилось, папа? Что-то с бабушкой?

Он встрепенулся:

— А что с Марией Владимировной?

— Ну, ты же вчера говорил, что ей не здоровится. Может…

— Нет, — перебил он меня, — с ней всё в порядке.

Он снова замолчал. А я не знал, что и как спросить. Папа с трудом поднялся, достал из бара на стенке бутылку водки и плеснул в кружку. Выпил одним махом и даже не поморщился. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Война, сын. Вот что случилось. Включи ТВ.

И пошёл в спальню.

Я схватил пульт и переключил мультивизор с DVD на ТВ. На «Первом канале» шли новости. Ведущая Марина Агапова сидела, напряжённо выпрямившись, и зачитывала что-то с бумаги. Через секунду появился звук:

— … войны посол Петер Йохансон сделал сегодня в восемь утра по столичному времени. Он передал официальную ноту министру иностранных дел Виктору Приходько. Причиной войны названо необоснованное с точки зрения Евросоюза повышение цены на энергоносители. Нашей стране был выдвинут ультиматум: снижение цены на треть в этом году и ещё на четверть — в следующем. И в дальнейшем Евросоюз настаивает на том, что именно он будет регулировать цену на наши энергоносители. Президент назвал это требование неприемлемым. В прямом обращении к народу он заверил граждан, что не уступит наглым захватчикам. «Наша армия как никогда сильна и мы дадим отпор врагу, так же, как делали это наши предки», — сказал президент. Напоминаю, что за прошедшие два часа военный взаимозачёт выглядит так: двести солдат Евросоюза и триста наших воинов. Плюс четыре с половиной сотни мирных жителей. Министр обороны выразил надежду, что потери с нашей стороны заставят противника одуматься и прекратить конфликт: «Возможно, они поймут, что наш народ готов защищать свою страну до последнего человека и не испугается никаких жертв, лишь бы отстоять свою свободу. Думаю, через несколько дней мы сможем сесть за стол переговоров».

Буквально через полчаса после его выступления у военкоматов стали появляться добровольцы, желающие вступить в армию. Они требуют отправки к пунктам взаимозачёта. Многие несут государственные флаги. Военные пока отправляют добровольцев по домам, так как предполагают, что конфликт будет быстротечным и армия обойдётся своими силами. В военкомате Северо-западного округа столицы побывал наш корреспондент, Никита Арбатов. Передаю ему слово…

Я убрал звук, потому что вошёл отец. Он был в парадной форме и держал в руке чемодан.

— Слышал?

— Слышал.

— Тогда собирайся. Нашу часть переводят на казарменное положение. Возможно., — он запнулся и снова посмотрел на водку, которую так и не убрал в бар.

— Что «возможно»?

Отец оторвал взгляд от бутылки и сказал хрипло:

— Ходят слухи, что нас могут перебросить к зачётнику. Если война не закончится в ближайшее время.

— Правда? — вскочил я. — Вот здорово! Всегда об этом мечтал!

Отец посмотрел как-то странно и, резко повернувшись, вышел из кухни. Я услышал, как он открыл сейф, где хранил мамины драгоценности и какие-то свои документы. Потом зажужжали замки чемодана, и отец вернулся на кухню.

— Что-то забыл?

— Да, решил взять кое-что, — голос у отца был холодный и сухой. Точно такой же, как четыре года назад, когда маму насмерть сбила машина, и он приехал забирать меня из летнего лагеря. Мне тогда только-только двенадцать исполнилось.

— Что-то мамино?

— А? Да-да, мамино., — отец отвернулся и смотрел на открытый шкаф-купе в прихожей, где висели наши куртки, — У тебя есть что-нибудь без звезды?

«Без звезды» — это значит без метки в виде пятиконечной звезды жёлтого цвета, которые на видных местах одежды всегда носили члены семей военных. Так предписывал «Закон о воинской службе» — папа мне рассказывал в детстве. Пока папа не женился, такие звёзды носили его родители и старший брат. Потом — мама. А когда родился я, армия сделала отцу подарок — выдала коляску и комплект курточек, комбинезончиков и прочей детской одежды. И на каждой вещи — крупная жёлтая звезда. Сам отец, если он был не в форме, носил на одежде звезду красного цвета, чтобы все издалека видели — идёт военный, человек, который готов отдать жизнь за свою страну.

— Откуда?..

— Ладно, надевай что хочешь, бери свою сумку, и идём. Ты ведь всё сложил?

— Ага, только зубную щётку не взял.

— Хорошо. Возьми — и идём.

Я закинул в сумку туалетные принадлежности, пару дисков, которые купил накануне, и натянул кроссовки.

— Я готов.

— Тогда пошли.

Отец окинул взглядом квартиру, задержавшись на большой фотографии мамы, висевшей в зале, но видной даже из прихожей. Этот снимок папа сделал за день до гибели мамы. Они отдыхали на Гавайях, как всегда. Каждый год они отправляли меня в летний лагерь и летели вдвоём на Гавайи. Это был вроде как медовый месяц. Вот только тогда он закончился на четвёртый день — пьяный водила сбил маму на глазах у папы. Отец сделал портрет после сорока дней и специально его так повесил. Чтобы видеть маму, приходя домой. «Как будто встречает», говорил он.

— Ну, может и вернёмся, — прошептал он так тихо, что я едва расслышал. Расслышал и понял — он сказал это для себя. И для маминого портрета.

— Давай, сын, — сказал он громко и бодро, — поехали. К часу нужно быть в части.

В машине отец поставил диск с испанской гитарой и стал рассказывать несмешные анекдоты. Я для вида смеялся, но видел, что папа думает о чём-то своём.

Мы неожиданно остановились. Я чуть не стукнулся о лобовое стекло, потому что, как всегда, не пристегнулся. Отец, не говоря ни слова, вышел из машины и направился к банкомату. Через пару минут папа вернулся, запихивая в бумажник толстенную пачку тысячных купюр.

— На всякий случай, — сказал отец, перехватив мой изумлённый взгляд.

— Какой случай?

Папа не ответил. И музыку выключил. До самой части мы ехали молча, при этом отец держал себя так, словно меня рядом не было. Только уже подъезжая к части, отец вполголоса произнёс:

— Ну и хрен с ним, звёзды всегда можно срезать.

В части мы поселились в отдельном двухместном номере — отцу, как офицеру, полагается по званию. Если бы он был не майором, а хотя бы подполковником, то нам бы дали номер с джакузи. Но и так не плохо — мультивизор, кондиционер, ионизатор воздуха, ванная с круговым душем и мини-сауной. Ну и интерьер соответствующий. Не в каждом отеле можно найти такой номер. В армии же все жилые помещения были сделаны по высшему разряду. Минимум — три звезды, если сравнивать с гостиницами. А ещё во дворе каждой части — открытый бассейн. И закрытый, для холодного времени суток. Словом, государство всячески заботится о своих защитниках. Не мудрено, что многие так стремятся в армию. В последнее время — сам слышал в новостях — устраивают конкурсные отборы, как при поступлении в университет.

Тем более что места в военных частях очень много. После того, как в октябре сорок шестого года все страны мира приняли закон о разоружении и следом — положение о взаимозачётной схеме, звание «рядовой» в нашей армии отменили. Остались только ефрейторы, сержанты и выше. В остальных армиях мира сделали так же. А США отменили и сержантов — Штаты и здесь захотели быть впереди всех.

Вместе со званиями, за ненадобностью, упразднили и боевые награды. Оставили только за выслугу лет, отличную службу и всё такое. Ветеранам награды, конечно, тоже оставили. А выплаты за ранения и пенсии — утроили. После разоружения это перестало быть проблемой — денег в государстве появилось очень много, ведь расходы на оборону сократились более чем в восемь раз.

Отец кинул сумки на кровать и ушёл в душ. А я сразу же включил телевизор.

На «Первом» по-прежнему шли новости. Агапову сменил другой ведущий — Юрий Симонов. Он выглядел гораздо бодрее своей предшественницы и уверенно читал текст:

— …теперь на каждом пункте взаимозачёта в нашей стране есть комиссия наблюдателей из ООН. Их задача — следить за тем, чтобы взаимозачёт шёл честно. Точно такие же комиссии заняли свои места на пунктах противника. Многонациональный состав комиссий, куда включены представители разных государств, гарантируют непредвзятое, беспристрастное и объективное наблюдение за процессом взаимозачёта. Наш корреспондент Аркадий Волков пообщался с главой комиссии ООН по нашей стране.

Это было неинтересно, и я переключил на другой канал:

— Мы наблюдаем за отправкой Кантемировской дивизии к пункту взаимозачёта. Приказ поступил всего час назад, но дивизия уже пришла в движение. Один полк отбыл, сейчас заканчивается погрузка второго. Провожать бойцов пришли сотни людей.

На экране появились молодые парни, которые сидели в открытых кузовах грузовиков и весело улыбалсь. Им бросали цветы, девушки старались дотянуться, чтобы поцеловать. Солдаты хохотали и свешивались с бортов, подставляя губы.

— Как вы можете видеть, — продолжал рассказывать невидимый журналист, — бойцы полны энтузиазма и с радостью готовы отдать свои жизни за свободу нашей Родины. Почти все из них ещё не женаты, поэтому вместе с ними на пункты взаимозачёта отправятся их родители и браться с сёстрами. Они грузятся в поезд в километре отсюда. Разумеется, на пункте взаимозачёта, они встретятся. Нам удалось поговорить с родителями одного из солдат. Они ещё не отправились, но ждут своей очереди с нетерпением.

В кадре появился седоватый мужчина, держащий под руку немолодую женщину. Рядом с ними стоял, широко улыбаясь, парень с нашивками сержанта.

— Мы гордимся тем, что наш сын — солдат! — срывающимся от волнения голосом произнёс мужчина. — И очень рады, что сможем быть с ним рядом, когда он будет отдавать свой долг стране. Это ведь прекрасно — умереть за Родину! Правда, дорогая?

Женщина молча кивнула. В глазах её стояли слёзы, но она нашла силы улыбнуться. Сына камера не показала.

Шум голосов и моторов перекрыла мелодия «Прощание славянки», которую заиграл военный духовой оркестр. Машины тронулись. Люди бежали за ними, кидали солдатам оставшиеся букеты, что-то кричали. В ответ с грузовиков махали руками и смеялись.

Я позавидовал им. Если мы отправимся к зачётнику, то меня вот так по ТВ не покажут — я поеду на поезде, как член семьи военного. Чтобы ехать на грузовике, нужно быть солдатом. А что, если…

Вошёл отец.

— Папа! — подскочил я к нему. — Папа! Я хочу тебе кое-что сказать!

Отец присел и повернулся ко мне:

— Я тебя слушаю.

— Пап, а как ты смотришь на то, чтобы я тоже стал солдатом? Как ты!

Отец отреагировал на удивление спокойно. После его странного поведения утром, я ожидал более бурной реакции. Однако он достаточно спокойным голосом спросил:

— Зачем?

— Ну, — замялся я, подыскивая слова. Сложно вот так сразу взять и объяснить это желание. Просто я знал, что это будет правильно. — Понимаешь, если нашу часть вдруг отправят на взаимозачётник.

— То тебя отправят следом, вместе с остальными, — перебил меня отец, едва сдерживая раздражение. — Я не хочу разговаривать на эту тему. Кроме того, тебя не возьмут из-за возраста.

— Но ты сам рассказывал, как мой дед пошёл на фронт, когда ему исполнилось шестнадцать. Чем я хуже него?

Отец резко вскочил и шагнул ко мне, я инстинктивно отшатнулся. Он замер, потом торопливо сел обратно.

— Тогда было другое время, — его голос звучал глухо, он словно выдавливал из себя слова, — немцы рвались к Москве, и их нужно было остановить любой ценой. Сейчас всё не так. Совсем не так.

Глядя на грустное, можно даже сказать скорбное, лицо отца, я вдруг понял, почему хочу стать солдатом.

— Пап, — я подошёл к отцу, — я просто хочу быть рядом с тобой. Когда нас повезут туда, я хочу быть рядом.

Отец поднял голову, и мне показалось, что он готов заплакать. По крайней мере, его глаза странно блестели. Не уверен, возможно, просто почудилось — ведь отец не плакал, даже когда умерла мама.

— Спасибо, сынок, — сказал он тихо и крепко сжал мою руку, — кроме тебя у меня никого не осталось.

Захотелось обнять его, чтобы он понял, как я люблю его, но отец не признавал таких нежностей. Поэтому я просто ответил на его пожатие.

Какое-то время мы молчали. Потом отец отпустил мою руку и поднялся.

— Давай поговорим о твоём желании позже. Может, нас никуда не отправят. Идёт?

Я кивнул. Может и правда, к чему торопиться? Всё же отец лучше знает, что и как надо делать.

— Вот и хорошо. — Отец посветлел. — Мне нужно идти — служба. В шесть часов будет общий ужин, а до этого времени, думаю, ты найдёшь, чем себя занять.

Он надел фуражку и сказал:

— Если ты голоден, то можешь сходить на кухню. Скажешь, что мой сын. Тебе обязательно что-нибудь дадут.

— Да не хочется пока.

— Понимаю. Если что, ищи меня в штабе. Только по пустякам не дёргай, хорошо?

— Да ладно тебе, пап, я ж не маленький, всё понимаю.

— Молодец. — Отец улыбнулся. — Тогда до вечера. Пока, сын.

— Пока, пап.

Отец вышел. Я собирался снова включить мультивизор, но ноги сами собой вынесли на балкон. Внизу, на крыльце, появился отец, и, не поднимая головы, зашагал прочь. Он быстро затерялся среди людей, и я потерял его из виду.

Сегодня в части было непривычно много народу. Обычно здесь одновременно размещалось не более сотни военных, в основном ефрейторы и сержанты. Иногда — офицеры, которые не хотели тратиться на жильё в городе.

Теперь же по дорожкам, покрытым фигурной тротуарной плиткой, туда-сюда сновали толпы народу. И военные среди них встречались не так уж часто. Зеленоватый цвет кителей почти терялся за разнокалиберными жёлтыми звёздами. Эти знаки носили и мужчины и женщины всех возрастов, дети, и даже на колясках грудничков сияли жёлтые лучи.

А люди всё пребывали. Приезжали на специально выделенных армейских автобусах, на автомобилях.

Надо сказать, что зрелище было потрясающее — кругом звёзды, звёзды, звёзды! Аж в глазах рябило. И люди — все такие счастливые, праздничные! И ведь совсем не факт, что нашу часть отправят к зачётнику, а они всё равно радуются. И от их улыбок мне тоже очень хорошо стало. Захотелось общения, встреч, разговоров и смеха. Я накинул куртку и выбежал на улицу.

⠀⠀ ⠀⠀

Чтобы разместить всех прибывших в часть, ужин устроили в спортзале, поставив столы буквой «П». Я сел с новыми знакомыми — симпатичной брюнеткой Ниной и её братом Витей. Они прибыли незадолго до нас, их папа служил заместителем по воспитательной части. Мы сидели отдельно от родителей, среди других гражданских, потому что даже в таких случаях военным полагалось есть отдельно.

Отец вошёл, отыскал меня взглядом и кивнул. Я помахал ему рукой и принялся за еду. В военных частях всегда кормили отменно, но на этот раз повара превзошли сами себя. Они сделали ужин в традициях русской кухни: уха и щи, блинчики с разнообразнейшей начинкой, бефстроганов с гарниром из гречки, расстегаи, морсы. Я проголодался, поэтому ел быстро и с аппетитом, изредка отвлекаясь, чтобы перебросится парой слов с Ниной и Витей.

Перейдя ко второму, я заметил, что к командиру части, полковнику Борисову, который сидел за средним столом, подбежал усатый капитан и протянул бумагу. Пока Борисов читал, на его лице последовательно сменилось раздражение, удивление и что-то среднее между радостью и спокойствием. Закончив чтение, полковник поправил китель, проверил, застёгнута ли пуговица на воротнике и резко встал.

Его заметили, и постепенно лёгкий шумок, висевший в зале, стал стихать. Полковник дождался полной тишины, откашлялся и начал, слегка волнуясь:

— Товарищи офицеры! Уважаемые члены их семей — матери, отцы, жёны и дети! Мне выпала честь сообщить, что пришла наша очередь.

Он сделал паузу и провёл взглядом по притихшим людям. На их лицах он мог прочитать только то же, что и я, — спокойствие и воодушевление.

— Только что пришёл приказ из штаба, — продолжал Борисов окрепшим голосом, — завтра нашу часть перебрасывают к зачётнику. Погрузка начнётся в восемь ноль-ноль. Нам с вами, друзья, досталась участь нелёгкая и почётная. Мы все и всегда готовились к этому моменту. И, тем не менее, сложно встретить такой приказ спокойно. Мы, солдаты, давали клятву защищать Родину ценой своей жизни. Вы, наши близкие, хоть и не давали такой клятвы, но всегда рядом с нами, тем более в такие минуты. Для гражданина и патриота нет ничего более почётного, чем отдать свою жизнь за счастье и свободу своей страны. Когда-то кто-то сказал: «Не спрашивай, что Родина может сделать для тебя. Спроси, что ты можешь сделать для неё». Наша Родина сделала для нас всё, что могла и даже больше. Теперь пришло время отдать ей наш сыновний долг.

Полковник перевёл дух и взял стакан:

— Пусть здесь всего лишь морс. Это не важно. Когда пьёшь за свою страну, важна только искренность. Я хочу поднять этот стакан за нашу страну, за нашу Родину. За её процветание и счастливое будущее. За Родину!

В этот момент из громкоговорителей рванулся гимн, и все мы, как один, вскочили и, подхватив стаканы да кружки, замерли. От звуков нашего гимна у меня всегда по спине пробегали мурашки. А сегодня просто всё тело, всё моё существо охватил невероятный, восхитительный трепет. Хоть у меня и нет голоса, я всё равно пел, и казалось, что лучше петь никто не может. И невозможно описать восторг и счастье от того, что рядом стоит с полтысячи твоих соотечественников и вдохновенно поют гимн твоей страны.

Взглядом я отыскал отца. Он стоял и пел, как и прочие, но на его лице не было радости, а губы двигались совсем не так, как у остальных. Он не пел, а шептал совсем другой текст. Непонятно какой именно, но точно — не слова гимна. Поведение отца поразило меня настолько, что я замолчал и опустил стакан. Но, перехватив удивлённый взгляд Вити, спохватился и продолжил петь. Чисто машинально, не задумываясь над текстом.

Меня беспокоило поведение отца. Он всегда учил любить свою страну, и невозможно было представить, что мой отец, кадровый офицер, потомственный военный, удостоенный нескольких наград, мог в такой момент не петь гимн своей страны. Страны, которой он присягал. Это просто невозможно! Легче поверить, что Солнце и Луна поменялись местами.

Гимн закончился, и это прервало мои размышления. Полковник отпил из стакана и сел. Его примеру последовали все остальные. Спустя пару минут, переговорив с несколькими офицерами, полковник поднялся и, напомнив всем о времени начала погрузки, удалился. Мой отец последовал за ним.

Я спешно доел, на скорую руку попрощался с Ниной и Витей и со всех ног побежал к нам в номер, надеясь переговорить с отцом. Конечно, в номере его не оказалось, и я решил подождать. Снаружи звенели голоса, играла музыка, слышался смех, а я ждал отца. С ним что-то не так, это очевидно. Но в чём дело? Увы, ответить на этот вопрос никак не получалось. Возможно, стоило поискать отца, но, скорее всего, сейчас он очень занят. Уж лучше ждать его здесь.

Отец появился только за полночь, когда голоса на улице немного стихли. Он осторожно вошёл в комнату и притворил дверь, стараясь не шуметь. Я сидел без света, поэтому он заметил меня, только щёлкнув выключателем.

— Не спишь?

— Не сплю, — ответил я из-под руки, которой заслонился от яркого света.

— Это хорошо, — сказал отец, — собирайся, мы уезжаем.

— Куда? — изумился я. — Ведь завтра…

— Да, завтра, а если точнее, то уже сегодня, нашу часть перебрасывают к зачётнику, — отец был спокоен, но глаза у него были странные — напуганные и решительные одновременно, — а меня — и тебя, соответственно — переводят в другую часть. Так решил полковник.

— Но, папа, а как же переброска к зачётнику?

— Зачётник подождёт! — Сверкнул глазами отец. — Приказы — не обсуждают. Собирайся!

— Но.

— Живо!!! — рявкнул отец, и я, помимо своей воли, тут же кинулся к сумкам.

Я испугался, потому что отец очень давно не кричал на меня. Если до гибели мамы он вполне мог прикрикнуть или отвесить мне подзатыльник, то после он ничего такого себе не позволял. Можно сказать, он стал обращаться со мной очень бережно.

Я лихорадочно побросал вещи обратно в сумку и выскочил из номера. Отец прихватил чемодан и вышел следом. Он не запер дверь на замок, это было странно, но я побоялся говорить ему об этом. Мы спустились вниз. Народу почти не было, а редкие прохожие, в основном — занятые друг другом парочки, совершенно не обращали на нас внимания. Тем не менее, отец шёл так, чтобы по возможности находиться в тени.

По приезде, отец не стал загонять машину с гараж, а оставил на открытой стоянке. Теперь это очень пригодилось — автомобили стояли везде, буквально один на другом, и я не уверен, что мы смогли бы выехать.

Отец завёл машину и медленно стал лавировать между другими автомобилями, двигаясь к воротам. Он ехал без света, выключив фары.

— Пап, — начал я, — а почему…

— Цыц, — шикнул он на меня, — не твоего ума дело!

Я замолчал. Теперь я испугался по-настоящему. Мне вдруг показалось, что отец не в себе. По крайней мере, таким я его никогда не видел.

Всё так же, не включая фар, мы подкатили к воротам. Отец остановил машину и, сунув руку за пазуху, замер. На КПП горел свет, но внутри никого не было. Отец немного подождал, потом вышел из машины. Он зашёл внутрь строения, и через секунду ворота дрогнули и стали разъезжаться.

— Надо же, как повезло, — пробормотал отец, вернувшись в машину и трогаясь с места, — впервые в жизни радуюсь отсутствию дисциплины.

Выехав за пределы части, отец включил фары и поехал гораздо быстрее. Выбравшись на трассу, он и вовсе помчался стрелой.

Несмотря на довольно-таки рискованную скорость и необходимость уделять всё внимание дороге папа расслабился. Он расстегнул ворот, достал из бардачка между сиденьями смятую пачку сигарет и с видимым наслаждением закурил. Потом включил проигрыватель со своей любимой испанской гитарой. Стал тихо насвистывать в такт мелодии.

В этот момент я понял, что гроза миновала и отец — снова прежний. Поэтому я рискнул спросить:

— А в какую часть нас переводят?

Отец улыбнулся и подмигнул:

— А разве это важно, сынок?

Я улыбнулся в ответ:

— Просто интересно.

Отец кивнул, затянулся сигаретой и ответил:

— Тогда давай я скажу так: приедем — увидишь. Идёт?

— Идёт. А ехать далеко?

— Ну, — протянул отец, — надеюсь, к утру будем. Так что спи пока. Музыку сделать тише?

— Не надо, папа, — сказал я, устраиваясь поудобнее на сиденье, — и так засну.

— Ну хорошо, сынок, — тихо сказал отец и всё таки уменьшил громкость. Как всегда.

«Он неисправим», — успел подумать я, прежде чем провалиться в глубокую дрёму.

⠀⠀ ⠀⠀

Я проснулся из-за того, что болела затёкшая шея. За окном уже серели предрассветные сумерки.

— Доброе утро, — произнёс отец, — правда, здорово вот так, вдвоём, ехать навстречу рассвету? Согласись, что-то в этом есть.

Я посмотрел на него искоса, но ничего не ответил.

— Выспался? — поинтересовался отец.

— Так себе, — я потянулся и снова зевнул.

Отец, несмотря на то, что всю ночь провёл за рулём, совершенно не выглядел утомлённым. Напротив, он казался бодрым и свежим, словно хорошенько поспал. А ещё — очень счастливым.

Отец перехватил мой взгляд и подмигнул:

— Не расслабляйся, нам ещё долго ехать.

И тут я заметил то, на что раньше не обращал внимания, — дорогу, по которой мы ехали. Это не был автобан или шоссе. Впереди между рыжими стенами соснового леса петляла узкая линия, засыпанная сухими иголками. Обычный просёлок, по которому ездить можно только летом и то — на внедорожнике вроде нашего ВАЗа или каком-нибудь Лэндровере.

— Пап, а где мы?

— В машине, где же ещё.

— Серьёзно, пап. Почему мы по лесу едем, а не по нормальной дороге.

Отец пожевал губу и спросил:

— Если я тебе скажу, что так быстрее, ты мне поверишь?

— Нет. Ко всем частям ведут хорошие дороги, и ты это знаешь, — я снова стал волноваться за отца; кажется, у него ничего не прошло. — Куда мы едем?

Отец перестал улыбаться. Он замедлил ход машины и спросил:

— Ты в самом деле хочешь знать?

Я кивнул.

— Мы едем на Алтай, к моему другу. Он лесник.

— Чего??? Пап, причём здесь Алтай? Тебя же в другую часть перевели.

— Никуда меня не переводили. Просто я решил до поры до времени не говорить тебе правды.

— Какой правды, пап? О чём ты?

— Да о том, дурья башка, что я не хочу тебя потерять! — вспылил отец.

Я отшатнулся к дверце.

— Я не допущу, чтобы ты попал в зачетник, понимаешь? Ты — это всё, что у меня есть, и я не могу допустить, чтобы ты умер. Мы уедем на Алтай, спрячемся в горах, и никто нас не найдёт. В той глуши можно дивизию спрятать и никто не узнает. И не важно, что будет дальше, главное чтобы ты жил. Понимаешь? Сынок, ты понимаешь меня?

Я не мог ему ответить. Просто слова застряли в горле. В голове не укладывалось: мой отец — дезертир. Мой! Отец!! Дезертир!!!

— Папа, — вырвалось у меня, — но ведь ты присягу давал.

— Да пусть они подавятся своей присягой! — рыкнул отец, — Они не могут заставить меня отдать им своего единственного сына.

— Папа, но ведь нельзя так — страна в опасности….

Отец вдруг резко вывернул руль, и мы соскочили на обочину, под кроны деревьев. Машина дёрнулась и остановилась. Отец повернулся ко мне:

— Сынок, да ты что? Причём здесь Родина? Через пару часов нашу часть повезут на смерть. И вместе с солдатами — их семьи. Жён, матерей, детей. Какая Родина, сынок? Это обыкновенное убийство!

— Но это же взаимозачёт, папа! Наши — их! — жизни приблизят победу! Так и должно быть. Так всегда было.

— Нет! — заорал отец, — Не всегда! Твой дед сражался с оружием в руках, видя лица врагов. Он прошёл от Москвы до Берлина и вернулся. И он победил! И остался жив. А если бы он умер, то не было бы ни меня, ни тебя.

— А ты помнишь, что он рассказывал, — вспылил я в ответ, — про разорённые города и сёла, про разруху и голод? Про «всё для фронта, всё для победы»? Теперь-то всё совсем по-другому! Ни голода, ни разрухи, ни сирот и вдов. А всё потому, что ты и я, как твой сын, идём на смерть. Идём добровольно, чтобы наша Родина победила. Папа, это долг наш, понимаешь? Обязанность наша!

— Долг, Родина — это всё красивые слова! А ты знаешь, как всё выглядит на самом деле? Всех загоняют в большую камеру и травят газом. И вроде всё безболезненно, но видел бы ты лица людей и то, как они, лежат вповалку друг на друге.

— А то ты видел!

— Видел! И не хочу, чтобы ты оказался среди них.

— Папа, ну пойми ты, — я не знал, как ещё объяснить ему, — нельзя так. Мы должны и всё. Родина нуждается в нас.

— Знаешь что, — удивительно спокойным тоном проговорил отец, — в сорок первом году, когда немцы рвались к Москве, твой дед пошёл на фронт. Потому что Родина нуждалась в нём. Потому что его винтовка могла остановить врага. И остановила. А наша с тобой смерть кого остановит?

— Такого же врага!

— Сынок, да забудь ты про то, что тебе в школе говорили. Всё изменилось! Раньше я мог вернуться с войны. А теперь — нет. Всё, билет в один конец. Вот поэтому и решили, что семьи военных нужно вместе с ними в зачётник отправлять. Чтобы сирот не плодить да на пенсии не тратиться. Конечно! Это гораздо экономнее. Мне тоже в школе рассказывали, что высвободившиеся от военных расходов деньги помогли поднять экономику до заоблачных высот. Понимаешь, твой дед видел перед собой врага. А что увидишь ты? Стены газовой камеры? Раньше убивали хотя бы враги, чужаки. А теперь — травят свои. Арифметика проста: кто больше собственных граждан передушит — тот и победил! Ну да, экономика в порядке, разрушений никаких — чистенькая война. Только вот что я тебе скажу, сынок: страна, которая сама — понимаешь, сама! — убивает своих граждан, не имеет права требовать верности и преданности.

Он замолчал. И у меня тоже закончились слова. Отец положил мне руку на плечо и заглянул в глаза:

— До смерти твоей мамы я ни о чём таком не думал, сынок. Но когда она погибла, что-то во мне надломилось. Я не отдам тебя им. И плевать я хотел на долг, патриотизм и Родину. Ты им — не достанешься.

Я посмотрел в его глаза и ощутил, как заплясали на кончике языка нужные, правильные слова:

— Можно я скажу?

Отец кивнул.

— Пап, на самом деле ничего не изменилось. Подожди, дай я договорю!

Отец сдержался и промолчал.

— Ничего не изменилось, — повторил я, — что тогда, что сейчас — от нас зависит победа. От каждого из нас. Чем больше людей пожертвует своей жизнью — тем вероятнее наша победа. Разве раньше не так было? Да так же, один в один так же! У кого больше солдат, то и побеждал. Да, теперь это выглядит по-другому. Но суть осталась та же.

— Нет, — медленно проговорил отец, — не та же. Твой дед сражался за Родину. А нас заставляют за неё умирать. Неужели ты не понимаешь, что это совсем разные вещи? Диаметрально противоположные!

Я промолчал. Всё равно ему ничего доказать невозможно.

Отец хотел что-то сказать, но вдруг наклонился к рулю и впился глазами в небо. Я проследил его взгляд и заметил среди облаков чёрную точку. Она быстро приближалась.

— Ну вот, сын, — сказал отец, — нас, похоже, нашли.

Точка превратилась в десантный вертолёт. Он уверенно шёл в нашу сторону.

Отец сунул руку во внутренний карман и достал что-то металлическое. Я изумился — он держал пистолет. Я такой видел только в кино про войну.

— Трофей, — пояснил отец. — Называется «Парабеллум». Твой дед с войны принёс. Когда проходило разоружение, дед его спрятал. Потом мне передал. А я хотел тебе оставить.

— И что ты собираешься делать? Это же…

— Ну да, — согласился отец, — это боевое оружие. А у них там — парализаторы. Повоюем? По-настоящему?

— Пап, ты что? Ты же убить можешь.

— Не просто могу, сын, — оскалился отец. — Буду. Я не дам нас захватить.

Он открыл дверцу и выкатился из машины.

— Папа, стой!

Отец прижался к стволу сосны, прячась под кроной. Вертолёт прошёл совсем низко, почти над самыми деревьями. Я смог разглядеть эмблему внутренних войск и лица десантников, выглядывавших из дверей.

Нас тоже заметили. Вертолёт сделал круг и завис над деревьями. С него упали верёвки, по паре с каждого борта. Отец перехватил пистолет двумя руками и прицелился, но клубившаяся пыль мешала ему. Он сплюнул, и отступил чуть дальше в лес. Я сидел окаменевший, не зная, что делать и как поступить.

По верёвкам заскользили десантники. Как только первый из них достиг земли, отец выстрелил. Боец схватился за правый бок и повалился наземь.

Отец перебежал к другому дереву и снова выстрелил — ещё один десантник упал в пыль.

Солдат это не остановило. Они продолжали спускаться, а уже высадившиеся укрылись за машиной. Отец не стал стрелять, боясь задеть меня, и десантники воспользовались этим — вскинули парализаторы и прижали его очередями к земле. Шарики с парализующим составом шлёпали по деревьям, лопались, забрызгивая всё вокруг яркой оранжевой краской. Отец пытался отползти дальше в лес, но десантники стреляли слишком часто, и ему оставалось только плотнее вжиматься в землю.

Моя дверца распахнулась, и меня буквально вырвали из машины. Я упал на землю, уткнувшись в пыль и сухие иголки. Кто-то придавил меня коленом и левую руку обжег укус карманного парализатора. В глазах сразу потемнело, уши заложило ватой, и я провалился в тёмную бездну.

⠀⠀ ⠀⠀

Резкий запах ударил мне в нос. Я затряс головой, пытаясь отвернуться от источника запаха, и получил несильную оплеуху.

— Он очнулся, товарищ капитан.

Я открыл глаза. Передо мной сидел на корточках прапорщик с флаконом нашатыря. Военный ещё пару раз шлёпнул меня по щекам и отошёл.

За спиной я услышал голоса:

— Как там наши раненные? Есть сведения?

— Так точно, товарищ капитан! Уже оперируют. Врачи говорят — опасности для жизни нет.

— Хорошо, сержант. Что с машиной?

— На подходе, товарищ капитан.

— Оставайтесь на связи с ними, поможете найти дорогу, если что.

— Есть!

Я попробовал встать, но ноги не держали, и пришлось остаться сидеть, опираясь на колесо машины. Передо мной остановился крепкий молодой мужчина.

— Ты, я так понимаю, был заложником? — начал он без предисловий и представления.

Я хотел объяснить, что это не так, но язык работал плохо — получилось только промычать что-то невразумительное.

— Ладно, следствие разберётся, — махнул рукой капитан. — Сейчас прибудет машина, а пока отдыхай.

Он поднялся.

— Кстати, мужик этот, который тебя захватил, дуба дал. Ребята ему слишком много парализатора всадили от злости, что он наших подстрелил. Вот сердце и не выдержало. И откуда у поганца оружие настоящее было? Ты не в курсе?

Я не ответил. Потому что мир в один момент перевернулся и погас. Из глаз сами собой потекли слезы. Капитан, не сказав ни слова, отошёл.

За моей спиной, в салоне, кто-то включил радио:

«Сегодня, в шесть часов утра по московскому времени, Евросоюз предложил объявить перемирие и сесть за стол переговоров. Наш президент предложение принял. Переговоры состоятся через два дня в Москве. В связи с этим, все намеченные на сегодня операции взаимозачёта отменены.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Молодой писатель-фантаст Алесь Куламеса родился в Минске.

С 2005 года живет в Москве. Работает преподавателем в копоративном учебном центре.

Публиковаться начал в 2004 году. Рассказы печатались в журналах «Техника-молодежи», «Реальность фантастики», «Мир фантастики», «Дарьял» и др., в сборнике «Миры Ника Перумова. Хьёрвард» (2005).

Альберт ШатровКолодец

Ровная прямоугольная площадка на снимке поверхности планеты, полученном от зонда-разведчика, по мнению киберштурмана, идеально подходила для посадки звездолета; главным ориентиром был выбран небольшого размера круг, темнеющий в самом ее центре.

Терравеческий разум, наверно, сразу бы опознал в этом ландшафте проявление родственного ему духа: вот и спектрографический анализ указывал на наличие материалов явно искусственного происхождения — известных на Терре как бетон и чугун. Но терравеческий разум был погружен в глубокий анабиотический сон — то единственное, что способно было оберечь его во время длительного космического путешествия от деградации, а бренное тело-носитель от дряхления.

Космическим кораблем во время полета управлял кибермозг, и так уж было предопределено — распознание в объектах артефактов и поиск разума на других планетах среди поставленных перед ним задач не значились.

Посадка на третью от солнца планету была внеплановой и носила сугубо утилитарный характер. Всякий раз, пролетая мимо планетных систем, кибермозг звездолета отыскивал молодые, а потому предположительно богатые месторождениями обогащенного урана планеты в надежде пополнить запасы ядерного топлива. Различные природные факторы, как правило, благоприятствовали тому, что там, прямо на поверхности, время от времени проистекали бурные ядерные реакции.

Следствием этого были сильная радиоактивная загрязненность атмосферы и повышенный радиационный фон планеты, что и в этот раз не ускользнуло от бдительных кибердетекторов звездолета.

Будить террян по такому незначительному поводу не было никакой необходимости: с подобной задачей киберсистема звездолета способна была справиться самостоятельно.

К тому же, покидать корабль на планете, подобной этой, живым существам было небезопасно из-за угрозы облучения и, как следствие, смерти от лучевой болезни. А жизнь и генетическое здоровье звездонавтов значились высшей ценностью на борту корабля — впереди у них была долгая дорога до одной из солнечных систем в соседней галактике и поэтапная их колонизация.

Не мудрствуя лукаво, киберштурман отдал корабельным системам команду приземления. Звездолет развернулся соплами к мрачновато-серой планете и строго по выбранным ориентирам начал спуск на ее поверхность.

⠀⠀ ⠀⠀

Облизав штык-нож, Джонни ловким движением загнал его в ножны. Пустая консервная банка скользнула в вещмешок — пригодится потом в хозяйстве. Поправив каску с встроенным спереди прожектором, Джонни запрокинул голову вверх и бросил бдительный взгляд часового на чугунный люк метрах в десяти над головой. Затем пробежал глазами по ведущей к нему скобяной лестнице.

За время, прошедшее с момента заступления в караул, на посту ничего непредвиденного не произошло.

Сидеть часовому разрешалось только во время приемов пищи. Все остальное время ему положено было лежать. Поэтому для удобства несения службы пост был оборудован как лежанка. Положив послеобеденную порцию бодрящих пилюль под язык, а указательный палец на курок автомата, Джонни лег на спину и застолбил взгляд на люке, освещенном теперь ровно по контуру.

Пост, куда новобранец Джонни заступил на суточное дежурство, был дном глубокого темного колодца, метра два в диаметре, с бетонными стенами и каменным полом. Узкий проход, расположенный прямо напротив лестницы, вел в подземный бункер, где после постигшей планету ядерной катастрофы укрылись остатки населения близлежащих местностей.

Колодец со времен войны оставался единственным выходом из бункера на поверхность, а потому только через него можно было ждать вторжения из внешнего мира. Все остальные проходы наверх были завалены обломками еще во время ядерных бомбардировок. Именно поэтому колодец был особо охраняемым объектом немногочисленных вооруженных сил подземелья.

Через проход в бункер была натянута веревка, привязанная к набату. В случае попытки проникновения через люк часовой должен был подать сигнал тревоги и, укрывшись в проходе, принять меры к отражению нападения. Для этого у него в арсенале было два магазина патронов и граната в подствольнике. О помощи не могло быть и речи: лаз был настолько узок, что передвигаться по нему можно было только ползком по одному.

Кто мог попытаться проникнуть через люк, Джонни не ведал, как, впрочем, не знал этого и никто из обитателей бомбоубежища. Мало кто верил, что после ядерной бойни могла выжить и сохранить военную инфраструктуру какая-либо из враждующих сторон. Но воображение подземных жителей поселило на поверхности планеты, подверженной радиоактивному заражению, безобразных и безжалостных мутантов. Страх перед встречей с жуткими монстрами — вот что лежало в основе построения вооруженных сил, призванных блюсти подземные рубежи.

От этих размышлений Джонни потянуло зевнуть. Это насторожило его, и он попытаться припомнить, сколько именно принял бодрящих пилюль последний раз. На всякий случай, чтобы не мучиться сомнениями, он достал и проглотил еще две. Впереди была большая часть суток, в течение которых часовой был обязан бодрствовать.

Что ни говори, а дело это нелегкое, лежа на полу и сидя на бодрящих таблетках, целые сутки таращиться в потолок.

⠀⠀ ⠀⠀

Плавно сбрасывая скорость, звездолет снижал высоту, пока не завис в нескольких метрах над землей.

Огненные смерчи, изрыгаемые соплами корабля, достигая бетонной площадки, кругами растекались по ее поверхности. Бегущие навстречу друг другу огненные волны сходились под звездолетом как раз в том месте, где располагался выбранный в качестве посадочного ориентира темный круг. Встретившись, они образовывали огненное спиралеобразное завихрение с невероятно высокой температурой.

⠀⠀ ⠀⠀

Вскоре роение мыслей в голове почему-то — Джонни даже предположил почему — резко пошло на прибыль. Чугунный круг, на который Джонни смотрел, практически не моргая, вдруг начал вращаться и вскоре приобрел форму размытой спиралевидной галактики, а его цвет приобрел какой-то странный красноватый оттенок. Легкая вибрация неожиданно пронизала тело Джонни и начала нарастать.

— Что за бред, — опамятовался Джонни и напряг зрение и все остальные рецепторы вкупе.

Теперь он ясно видел и понимал, что изменение цвета люка — не зрительная иллюзия, вызванная перевозбуждением. Как выглядит раскаленный металл, Джонни представлял, а теперь он почувствовал и жар, исходящий сверху от люка.

«Кто-то пытается расплавить люк, чтобы проникнуть в бункер!!!» — мгновенно сообразил Джонни. Сознание судорожно заработало, перебирая инструкции, как реагировать в подобных ситуациях.

Реакция не заставила себя ждать. Протянув руку к заветной веревке, Джонни трижды дернул за ее конец — условленный сигнал тревоги ушел в бункер. Нырнув в проход и заняв удобную для обороны позицию, он снял автомат с предохранителя и передернул затвор. Секунду подумав, Джонни надел на автомат глушитель и выключил прикрепленный к каске прожектор — раскаленный чугунный люк и так хорошо было видно, а свет фонаря и звук выстрела могли демаскировать.

Тем временем чугунный люк накалился до бела и начал плавиться. Капля жидкого раскаленного металла сорвалась вниз и звучно шлепнулась о каменный пол — к счастью, на безопасном удалении от головы часового.

Вместе с тем иссякла последняя капля терпения Джонни.

— Не сметь! Буду стрелять!!! — крикнул он в темноту в надежде, что будет услышан, и в полном согласии с инструкцией сделал предупредительный выстрел вверх — в сторону люка.

Пуля бесшумно вошла в мягкий металл.

Шлеп…

И, быть может, именно она каплей расплавленного металла рикошетом вернулась назад, расплющившись на дне колодца — на этот раз рядом с головой Джонни.

⠀⠀ ⠀⠀

Посадив звездолет и погасив двигатели, киберштурман отдал команду поисковым системам приступить к срочной разведке ископаемых и их доставке на борт корабля.

Открылись шлюзы и во все стороны, поделив пространство на равные сектора, разлетелись реактивные зонды-разведчики, разъехались скоростные грузоподъемные планетоходы. Собираемые ими пробы тут же на месте анализировались, полученная информация срочным порядком поступала в распоряжение кибермозга.

Полевые исследования действительно подтверждали наличие повышенной радиации на поверхности планеты. Однако сканирование показывало, что залежи обогащенного урана отсутствовали напрочь.

Причина радиационной активности так и осталась загадкой для аналитического ума кибермозга — в этом он явно проигрывал терраве-ческому разуму в сообразительности. Что мог знать искусственный интеллект об астроинженерных парадоксах, о которых даже простые разумные могли лишь фантазировать.

А вот полное отсутствие месторождений обогащенного урана говорило о том, что посадка на загадочную планету имела абсолютно бесполезный характер.

⠀⠀ ⠀⠀

В какой-то момент вибрация и тяжелый гул достигли максимального значения, а затем неожиданно все стихло. Раскаленный добела чугунный люк начал давать в красноту.

«Это значит, что металл начал остывать, — пытался анализировать ситуацию Джонни, — и враг либо отказался от стремления проникнуть в бункер, либо — реагируя на предупредительный выстрел — занял выжидающую позицию и, вероятнее всего, готовит новую, более изощренную попытку проникновения».

— Новобранец, доложите обстановку на посту, — неожиданно раздался приглушенный голос с другого конца лаза.

Джонни узнал голос старшего офицера. Это означало, что обитатели бункера получили сигнал тревоги и уже заняли оборону, а его позиция стала передовой.

Джонни доложил командиру о случившемся. По законам военного времени часовой не мог оставить пост, пока у него не иссякнут боеприпасы. Поэтому офицер — на всякий случай, скорее как напоминание — отдал приказ покинуть его, как только это произойдет.

— Есть, — отчеканил в ответ Джонни, продолжая наблюдать за люком из укрытия.

Цвет люка тем временем становился все более блеклым, и, чтобы не терять его из виду, Джонни снова включил встроенный в каску прожектор.

Под воздействием новых данных мотивации киберсистемы звездолета в доли наносекунды сменились на противоположные.

Любое промедление стало теперь смерти подобно.

Точнее, оно могло стоить времени жизни возможно не одного поколения террян — ведь для того, чтобы разогнаться и покинуть пределы солнечной системы, требовался немалый срок. Это время в преддверии колонизации целой галактики было теперь безвозвратно потерянным.

Не мешкая ни секунды, киберштурман звездолета вернул на борт все зонды-разведчики и планетоходы и отдал команду начать подготовку к старту. В двигателях звездолета забурлили ядерные реакции, страшный гул поднялся над землей, а корабельные сопла вновь изрыгнули огненные вихри раскаленной плазмы. Бетонная площадка снова затряслась, задрожала.

Повторно начавшаяся вибрация и идущий сверху гул заставили Джонни еще больше сосредоточиться. Враг не отступил, а, значит, собравшись с силами, продолжает пытаться вскрыть люк.

Не успевший остыть металл стремительно набирал температуру. Раскаленные капли одна за другой падали вниз. Их брызги обжигали лицо Джонни. Боль становилась нестерпимой, и Джонни как можно глубже укрылся в проходе, стараясь при этом не терять из поля зрения люк.

Прожектор Джонни на этот раз выключать не стал. Он не знал, ночь или день сейчас наверху, но вполне мог предположить, что если на поверхности все еще бушует ядерная зима, то глаза обитателей верхнего мира вряд ли привычны к яркому свету. Поэтому в случае, если врагу все-таки удастся вскрыть люк, Джонни рассчитывал на какое-то время ослепить его, получив тем самым некоторое преимущество.

Двигатели звездолета взревели с невероятной силой. Корабль оторвался от земли и на какое-то время завис в нескольких метрах над нею. Пекло, образовавшееся под ним на этот раз, было во сто крат жарче, чем в момент приземления. Бетонная площадка покрылась паутиной трещин, а металлический круг начал быстро испаряться.

Мгновенье. Яркая вспышка. И звездолет на большой скорости понесся ввысь, оставив в небе на память о своем посещении планеты облако выбросов — таких же радиоактивных, как и все вокруг.

Джонни никогда не видел такого яркого света и с непривычки сначала прищурился, а потом и вовсе закрыл глаза. Преимущество все-таки оказалось на стороне противника, и это обескураживало.

С испугу Джонни вслепую начал палить в открывшийся проем.

Он стрелял, как ему виделось, в чудовищных монстров, но пули, не ведая о том, летели в небо. В небо, о котором он, рожденный в подземелье, не имел даже представления. Которое ему, ослепленному ни чем иным, как светом далеких миров, так и не суждено было увидеть.

Отстрелянные гильзы со звоном сыпались на пол. Закончился один магазин, Джонни ловким движением заменил его другим.

Наконец, последняя пуля ушла вверх. Джонни взвел затвор под-ствольника и нажал на курок.

Взрыва гранаты он уже не слышал. Потому что быстро передвигался по проходу в направлении бункера. Покидал пост, преследуемый изрыгнутым в колодец огненным смерчем.

Граната разорвалась всего в нескольких метрах от сопл звездолета, сгорела в реактивном пламени — непонятно, то ли поразив, то ли так и не поразив свою цель.

Одно было ясно, как когда-то был ясен белый день на третьей от солнца планете. Ничто не нарушило крепкий сон разума террян. Как ничто не смогло лишить бодрости духа землян, вставших на защиту своего мирного существования.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Шатров Альберт родился в Москве в 1972 году. По образованию политолог. Работал долгое время журналистом и политическим технологом, редактором, директором типографии. В настоящее время трудится в области полиграфии — возглавляет небольшое рекламное агентство «Виктория-пресс». Пишет несколько лет, участвовал в различных сетевых конкурсах, но призовых мест не получал.

Ольга МоисееваЗолотой сад

— Ух, ты, какой красавец! — обрадовался Артём, вынимая из кармана складной ножик. — Грамм пятьсот.

Артём аккуратно срезал зеленовато-серую «булаву» кропуса и положил её в корзину. Ужин сегодня будет вкусным — хоть какой-то толк от его похода. Может, удастся найти ещё парочку?

Артём на глаз отмерил от кропуса положенные здешним грибам три метра и решительно шагнул к густым кустам рябицы. С азартом заядлого грибника он резко отодвинул раскидистые ветви, но вместо крепкого и сочного братишки срезанного кропуса вдруг увидел яркосиний немигающий глаз. Артём проворно отпрыгнул, нащупывая заткнутый за пояс пистолет, затем замер, выставив перед собой оружие. Кусты чуть покачивались от прикосновения. Рядом на боку лежала корзина и вывалившийся из неё гриб. Неужели показалось?!

С минуту он колебался, потом медленно приблизился к своему брошенному имуществу. В кустах так ничего и не зашевелилось. Артём взял палку и осторожно отодвинул ею ветви рябицы.

Лихопрутка неподвижно лежала на земле. Воронки, из которых должны были выстреливать смертоносные «прутья», безвольно свисали по бокам её тёмно-серой, с зеленоватым отливом головы. Правый бок животного был покрыт засохшими рыжими разводами. Гребёнки ног распластались в стороны, лихопрутка дышала часто и тяжело.

Чёрт, надо же! Как-то сумела выжить после позавчерашнего отстрела… Артём тронул животное палкой. Тело лихопрутки дёрнулось, она открыла глаз, и внизу ярко-синего круга блеснула прозрачная капля. Капля дрогнула и скатилась вниз, в вертикальную прорезь приплюснутого носа. Лихопрутка приподнялась и вяло задвигала гребёнками, пытаясь уползти. По её правому боку потекла рыжая струйка, и Артём заметил, что земля под животным пропитана кровью. Лихопрутка издала тихий скрежещущий звук и плюхнулась на брюхо. Из её глаза одна за другой скатились ещё две крупные прозрачные капли.

— Эй, Тёма, поаккуратней! — воскликнул Мискинс, стряхивая с плеча упавший сверху кусок засохшего древесного нароста.

— Извини, Пауль, я тебя не видел, — сказал Артём, спускаясь со стремянки.

— То есть, как это не видел? Я тут уже минут пять торчу, за тобой наблюдаю. Чего-то ты сегодня варёный какой-то. День давно закончился, а ты до сих пор с корой возишься.

— Нет, всё. Это было последнее дерево.

— Ладно, раз уж ты задержался, пошли, поможешь мне удобрения выгрузить.

Артём молча кивнул, и они направились к машине Мискинса.

— Чёрт, да что с тобой такое? — Пауль наклонился, помогая Артёму поднять выпавший из рук мешок. — Опять, что ли, всю ночь свои новые теории выдумывал?

— Да типа того…

— Ну, и как? — в голосе Мискинса проскользнула насмешка.

— Есть кое-какие мыслишки… Проверить надо, — пыхтя, ответил Артём, волочивший мешок в подсобку.

— Ну-ну, проверяй, только так, чтоб это на твоей работе не отражалось, — Мискинс бросил взгляд на тёмные круги под покрасневшими глазами своего единственного работника.

— Это-то не отразится, а вот кое-что другое… — Артём выразительно посмотрел на Мискинса.

— Слушай, Тёма, мы ведь это уже обсуждали! — Пауль недовольно цокнул языком. — Деньги будут только через два месяца, не хочешь ждать — бери «дыню».

Разгрузку они закончили молча, каждый думал о своём. Мысли у обоих были безрадостные. Сад Мискинса постепенно вымирал, с каждым годом принося всё меньше прибыли. Ежедневно Артём готовил специальный раствор удобрений, поливал им губчатые цветки Золотых деревьев, что способствовало увеличению размера плодов, обрезал сухие ветви и смазывал срезы антисептиком. Потом особым образом рыхлил под деревьями почву, очищал кору от высохших наростов и опрыскивал стволы питательным бульоном. Но, несмотря на разные ухищрения, замедлявшие старение Золотых деревьев, их количество неуклонно сокращалось.

⠀⠀ ⠀⠀

«Докатился! — думал Артём, шагая по дороге к дому. — Зарплату продукцией получаю…» — он поправил висевшую на плече сумку с плодом — чёрной, блестящей, чертовски тяжёлой «дыней».

В метрополии эти «дыни» стоили дорого. «Плоды Золотых деревьев Трелона — натуральный продукт непревзойденного качества. Совершенство на вашем столе!» Реклама не грешила против истины. Деревья не зря называли «золотыми», пищевая ценность их плодов действительно поражала. Плотная сухая мякоть «дынь» содержала в себе белки, жиры, углеводы, минеральные вещества и витамины в такой идеальной пропорции, что могла полностью обеспечить человека прекрасно сбалансированным питанием. Небольшой кусок плода надо было всего лишь залить обычной питьевой водой, чтобы через пару минут получилась кастрюля густой вкуснейшей каши, по калорийности равной полноценному суточному рациону человека. Исключительно прочная кожура и сухость мякоти не позволяли плодам портиться в течение многих лет, так что они легко могли заменить любые консервы.

«…он дал мне попробовать. Это просто супер! Лучше этих плодов нет ничего!» — мысленно услышал Артём свои слова семилетней давности.

«Ну и что с того? Что с того? — Маша с досадой тряхнула головой. — При чём тут вообще эти плоды? Я тебе про Ерёму, а ты мне про Фому!»

«Я просто хочу, чтобы ты поняла перспективу, а ты ничего не желаешь слушать и только злишься!» — Артём едва сдержался, чтобы не повысить голос.

«Да, злюсь! А чего ты ждал? Что я приду в восторг? Мы столько копили эти деньги, а ты хочешь одним махом ухнуть всё, подчистую! И на что? Участок в какой-то глуши!»

«Да почему в глуши? На Трелоне уже строятся города, и через пару лет это будет одно из самых шикарных мест! Но ехать надо сейчас, пока всё только начинается! Потом цены взлетят до небес! Я не могу упускать такую возможность, это мой шанс, понимаешь?»

«Вот именно, что твой!.. А обо мне ты подумал? У меня здесь мама, работа, друзья!»

«Мама сможет переехать к нам. Чуть позже, когда мы…»

«Чуть позже! Угу! А если на этом твоём Трелоне всё окажется не так, как ты думаешь?!»

«Не окажется!!!»

«Понятно». — Маша отодвинула тарелку с салатом, взяла сумочку и встала из-за стола.

«Подожди, ты куда? А горячее? Я заказал твои любимые тефтели…»

«У меня сегодня разгрузочный день!»

Она вышла из кафе и больше не вернулась… В городском подземном туннеле обкурившийся молодчик вдруг решил сам порулить на скорости, запрещённой при ручном управлении… В той автокатастрофе погибло пять человек…

Когда Машу хоронили, целый день, до самой ночи, шёл крупный, сильный дождь. Он барабанил по машинам, зонтам и крышке закрытого гроба, пока Артём стоял у свежевырытой могилы, и думал о том, что не начни он тогда разговор о Трелоне, Маша оказалась бы в этом проклятом туннеле на час позже…

Потом были поминки, и он сидел за столом, тупо глядя в свою тарелку. Кто-то что-то говорил, а капли снова и снова били по карнизу — бесконечный, размеренный стук…

Через полгода Артём понял, что больше не может находиться в квартире, где каждая вещь помнит Машины прикосновения, и жить в этом сыром, промозглом городе, где слишком часто идут затяжные дожди. За три дня он собрался и отбыл на Трелон. К тому времени все участки с рощами Золотых деревьев были уже раскуплены, но агрономы и специалисты-биологи всё ещё требовались.

И вот теперь он седьмой год торчит на этой планете, отказываясь верить, что тот шанс, который он когда-то так не хотел упускать, оказался полной фикцией. Артём ускорил шаг, и «дыня» стала больно бить его по боку. Впереди уже показался его дом — маленькая хибара с небольшим участком земли. Действительно, глушь. Самая настоящая. Когда к нему последний раз кто-то заходил?..

Год назад, может, чуть больше… Это была Анита.

«…Поехали со мной, Артём!» — она взяла его за руки.

«Не могу, Нита. Сейчас не могу. Может быть, потом…» — Он легонько пожал её ладони и отпустил.

«А может быть, никогда?» — её черные глаза смотрели прямо в его.

«Послушай, Нита…»

«Не надо! — она усмехнулась. — Я и так знаю, что ты скажешь. Ладно, я ухожу, мне надо собираться! — усмешка исчезла, и голос Аниты стал неприятно пронзительным. — А ты оставайся! Сиди здесь и делай вид, что сможешь всё наладить. Что ты звал её в рай, а не в забытую Богом дыру!»

Это был удар ниже пояса. Артём встал со стула и распахнул входную дверь. Анита молча вышла.

Больше он с ней не встречался, впрочем, как и с другими женщинами. Да и не с кем было, даже если б вдруг захотел. Анита улетела, когда большинство колонистов давно уже покинули Трелон.

Лаборатории закрылись, за научные исследования больше никто не платил, и Артём вынужден был работать в саду Мискинса как обычный батрак, чтобы иметь возможность продолжать свои изыскания. Вечерами, в свободное от дел по хозяйству время и по ночам он с маниакальным упорством в тысячный раз изучал почвы, изобретал питательные смеси, выдерживал в них ядра и черенки. Тщетно. Получить всходы не удавалось, укоренить отпрыски — тоже.

Росли Золотые деревья исключительно рощами на берегах трелон-ских рек, и молодая поросль в этих рощах появлялась только до тех пор, пока они были дикими. Каждое дерево к двум годам достигало зрелости и активно жило в среднем пять лет, потом старело и начинало одну за другой терять плодоносные ветви. Когда Трелонские агрономы поняли, что решить проблему можно, только изучая деревья в естественных условиях, такими, какими они были до вмешательства людей, диких рощ уже не осталось, а жертвовать своими личными деревьями ради научных исследований на благо всех, никто, разумеется, не собирался.

В первые годы активного освоения Трелона люди изредка натыкались на отдельно растущие в лесу молодые деревца, и каждый раз такие находки оборачивались бедой. Двое колонистов заплатили за них жизнью, подвергшись нападению лихопруток. Каждый раз эти звери оказывались неподалёку от ростков, словно специально сидели в засаде, охраняя их от непрошенных гостей…

Толку от обнаруженных молодых деревьев не было. Забитые другими растениями, все они имели крайне чахлый вид, и попытки их пересадить неизменно заканчивались неудачей. Все найденные тогда саженцы погибли, а новых больше не попадалось.

Тем не менее Артём, вооружившись пистолетом, регулярно ходил в лес, в надежде разыскать такой росток. Вчера вечером он предпринял очередной поход.

Артём толкнул калитку и вошёл во двор, на ходу доставая ключи. Бросив сумку с плодом на крыльце, он направился к старому сараю. Чуть поодаль давно уже стоял новый, а этот Артём собирался снести, да всё руки не доходили. А теперь вот это ветхое сооружение неожиданно пригодилось. Он отпер дверь и вошёл.

— Жива!

Артём остановился возле самодельной клетки, собранной из скрученных проволокой кусков металлической сетки, оставшихся от строительства загона для птицеков.

Лихопрутка подтянула под себя гребёнки ног и с трудом приподнялась, глядя на своего спасителя блестящим синим глазом.

— Ну, что ж, давай посмотрим, — Артём присел на корточки, разглядывая правый бок лихопрутки. — Кровь больше не идёт, рана затягивается, — заключил он, поднимаясь. — Отлично!

«Отлично?» — он покачал головой, удивляясь самому себе. Это же надо, притащить в дом раненую лихопрутку и, рискуя собственной жизнью, её лечить! Вчерашняя идея, что она сможет показать ему место, где есть молодой росток Золотого дерева, сегодня казалась совершенно безумной. Ну, допустим, она выздоровеет, и что дальше? Как он выпустит её на свободу? Нельзя же просто взять и открыть клетку! Для такого опасного животного нужен большой закрытый контейнер, в котором можно привезти её в лес и дистанционно отпереть замок на дверце… А потом ещё надо будет следить за ней, да так, чтобы лихопрутка его не обнаружила… Да-а, задал он себе задачку…

Стараясь держаться от клетки на расстоянии, он взял заранее приготовленную в углу лейку и, просунув носик через сетку, налил воды в стоявший в клетке таз.

Лихопрутка тут же заскрежетала, повернула воронки в сторону таза и медленно, с видимым трудом вытолкнула наружу один «прут». Он с тихим плеском опустился в таз, и вода стала убывать, перетекая в расположенный под воронками кожаный мешок лихопрутки. Вытащив «прут» из воды, животное выпустило второй и ткнуло обоими в лежащий неподалёку клубень бобовицы. Спустя минуту от клубня осталась только пустая, продырявленная кожица. Лихопрутка кое-как втянула прутья в воронки, легла и закрыла глаз.

До самой ночи Артём занимался обычными делами по хозяйству: промыл из шланга птицеков, вычистил их ямы и насыпал туда свеженарубленных стеблей грушевой травы; полил огород, подрезал вытянувшиеся плети бобовицы. Полученный от Мискинса плод он убрал в подпол, где хранились запасы овощей. На чёрном блестящем боку «дыни» выделялось зелёновато-сиреневое матовое пятно в форме толстой запятой. Такой природный рисунок с удивительной точностью повторялся на всех плодах Золотых деревьев, растущих в одной роще. В саду Пауля это была «запятая», у Пинго Ройсы, владевшего соседним садом — «гриб», в другой роще — «галочка»… На ощупь пятна ничем не отличались от остальной кожуры и никак не влияли на качество плодов. Артём положил «дыню» на полку, взял из стоявшего рядом ящика несколько клубней бобовицы и отнёс их в старый сарай.

Лихопрутка тихо лежала в клетке и казалась совсем не опасной. Глядя на неё, Артём подумал, что по сути своей, эти твари — обыкновенные животные, которые жили на Трелоне испокон веков. Но вот на планету явились люди, и все трелонские обитатели, питавшиеся плодами Золотых деревьев, в мгновение ока лишились своего любимого лакомства. Люди огородили рощи и стали тщательно охранять их от любых посягательств. Среди охотившейся за плодами живности, лихопрутки были самыми агрессивными, и большинство из них истребили сразу, а оставшихся периодически отстреливали, стоило им только приблизиться к рощам. Те животные, что сумели избежать расправы, ушли в леса. Став хитрее и осторожнее, они не упускали случая напасть на человека, словно мстили за смерть своих сородичей. Щупальца-«прутья», которые прежде использовались, чтобы пробивать сверхплотную кожу золотых плодов, теперь превратились в орудия убийства: звери вонзали их в живую плоть и высасывали жертву, как паук — муху.

⠀⠀ ⠀⠀

Артём проснулся от громкого шума и воя птицеков. Прихватив пистолет, он выскочил во двор и включил прожектор. Над загоном вспыхнул яркий свет, выдернув из мрака птицека с перегрызенным горлом, а над ним — вытянутую зелёную морду с двумя жёлтыми глазами и узкой пастью, полной мелких, острых как иглы, зубов. Артём вскинул пистолет, но в тот же миг понял, что стрелять ему не придётся. Растерзавший птицека куродрал был мёртв — глаза его остекленели, пасть застыла в неподвижном кровавом оскале, а тело распласталось по земле, неестественно прогнувшись чуть ниже шеи. В следующий миг Артём увидел, что из спины куродрала торчит тонкий гибкий прут. Раздался громкий скрежет, и оставшиеся в живых обитатели загона мгновенно попрыгали в свои ямы. На открытом пространстве остались три убитых хищниками птицека и два куродрала, проткнутые хорошо знакомыми Артёму щупальцами-«прутьями». Сама лихопрутка стояла с наружной стороны загона. Хитро, как показалось Артёму, сверкнув ярко-синим глазом, она замолчала и резко втянула щупальца внутрь воронок. Тела куродралов дрогнули, а следом звякнула металлическая сетка.

— Вот, чёрт! — пробормотал Артём, пытаясь сообразить, что теперь делать.

Лихопрутка вновь заскрежетала — на этот раз тихо и вроде даже ласково — и направилась к человеку. Артём попятился, наставив на неё пистолет. Лихопрутка остановилась. Её глаз чуть сузился, воронки развернулись в стороны, так что казалось, будто она улыбается.

С минуту человек и животное не шевелясь смотрели друг на друга, потом лихопрутка снова двинулась к Артёму. Тот продолжал держать её под прицелом, хотя уже понял — она не собирается нападать. Не обращая внимания на оружие, лихопрутка приблизилась к его ноге и вдруг… потёрлась головой о сапог совсем как обычная земная кошка!

Артём изумленно хмыкнул и медленно опустил пистолет.

Лихопрутка приподняла переднюю часть туловища и прижалась животом к коленям человека, глядя на него снизу вверх. Теперь она больше походила на собаку.

За полторы недели, прошедшие с того дня, когда Артём принёс её из леса, лихопрутка заметно окрепла. Рана затянулась, впалые прежде бока округлились, тёмно-серая с зеленоватым отливом кожа стала ярче и приобрела здоровый блеск.

Артём осторожно протянул руку и, немного помедлив, погладил лихопрутку по шее позади воронок.

⠀⠀ ⠀⠀

Следующие несколько вечеров ушли на перенос загона в другой конец двора. Куродралы приходили из-под земли и если оставить всё как есть, то через прорытые ходы придут новые хищники. В старом загоне на место переселённых птицеков Артём заложил в ямы приманку с ядом, чтобы куродралы-разведчики, вернувшись в гнездо, отравили всех его обитателей.

Мёртвых хищников и одного из убитых птицеков Артём отдал на съедение лихопрутке, радуясь, что ближайшие несколько дней не придётся ломать голову, чем кормить своего свалившегося как снег на голову питомца.

Поздним вечером накануне нападения куродралов Артём долго лежал без сна, размышляя, как осуществить то, ради чего он затеял всю эту возню с лихопруткой. Она полностью выздоровела, и пора было приступать к выполнению второй части намеченного плана. Пока Артём придумывал, где взять необходимое оборудование и грузовик, чтобы вывезти лихопрутку в лес, та уже нашла свой собственный способ решения возникшей проблемы. Оторвав две половые доски, она начала энергично рыть землю и к тому времени, как Артём уснул, так и не придумав ничего дельного, уже прокопала дыру под железной сеткой и стеной сарая.

Убегать в лес, как выяснилось, она вовсе не собиралась и, выбравшись наружу, принялась бродить, исследуя небогатое хозяйство Артёма, пока не столкнулась с куродралами. Позже он обнаружил её следы по всему двору и был немало удивлен тем, что лихопрутка не разорила огород, хотя и топталась возле грядок.

Сегодня Артём возвращался из сада гораздо позже обычного. День выдался не из лёгких. Да, что там «не из лёгких», день был просто сумасшедшим! Утром Мискинс огорошил его известием, что получил наследство и улетает на Хафиус, а к вечеру Артём лишился своих последних денег.

— Крабовые поля, Тёма, ты можешь себе представить?! Сто гектаров готовых крабовых полей! А я даже не помню, как выглядит, то есть выглядел, этот мой двоюродный или, чёрт, кажется даже, троюродный дядя!

— И что, он всё завещал тебе?

— Нет, не всё, только поля! Ну, так мне и этого для счастья хватит! Ух, заживу! — Мискинс звонко хлопнул себя по ляжкам. — Послезавтра улетаю.

— Как послезавтра? — Артём обалдело уставился на Пауля. — Подожди, а сад?

— Сад я продаю Пинго Ройсе, уже договорился. Только вот… Знаешь, тут такое дело, — Мискинс заёрзал, — понимаешь, у него ведь свои люди скоро без работы останутся, так что…

— Так что ты меня увольняешь, — продолжил за него Артём.

— Извини, Тёма.

— Послушай, Пауль, а ты ещё можешь отменить сделку?

— Артём, — Мискинс откинулся на спинку стула, — я понимаю, ты — хороший работник, но…

— Да я не о себе, я о саде! Если ты ещё не получил с Ройсы деньги, то лучше продай рощу мне!

— Тебе?! — Мискинс удивленно воззрился на Артёма.

— Ну да! У меня есть кое-какие сбережения. Сколько ты хочешь?

— Ну ты, Тёма, даёшь! Тебе-то зачем это нужно? — Мискинс нахмурился и теперь смотрел на Артёма с подозрением. — Гиблое же дело! Лучше купи на эти деньги билет и лети отсюда подальше. Что ты здесь собираешься ловить, а?

— Сколько ты хочешь за сад?

Мискинс пожал плечами и назвал цену. Этим же вечером Артём отдал ему деньги, которые в течение семи лет откладывал на чёрный день.

Артём отпер калитку и вошёл во двор. Полчаса назад он стал владельцем рощи и теперь умирающий сад и вот этот домишко с простеньким хозяйством — всё, что у него есть. Очередное безумство. Хобби, что ли, у него такое — совершать поступки один другого нелепее, думал Артём, направляясь к старому сараю.

Услышав, как открывается дверь, лихопрутка весело заскрежетала. С той памятной ночи, когда она так неожиданно бросилась на защиту живого имущества Артёма, минуло двадцать дней, и за это время он успел здорово к ней привязаться. Лихопрутка оказалась весьма сообразительным животным и легко усвоила установленные человеком правила проживания. Артём назвал её Дусей — в детстве он жил в мегаполисе, где за содержание домашних животных взимались такие непомерные налоги, что родители Артёма не могли позволить сыну завести даже хомячка, и он страшно завидовал соседскому мальчику, у которого была овчарка Дуся.

«Что ж, вот и сбылась мечта идиота!» — усмехался Артём, ласково поглаживая лихопрутку Дусю вокруг воронок. Дуся щурилась и подставляла то одну щёку, то другую. Своим поведением она, и правда, сильно напоминала собаку: радовалась, когда Артём приходил с работы, всюду следовала за ним хвостом и любила, когда её гладят.

Пока хозяин был дома, ей разрешалось свободно гулять по двору, а уходя на работу, он запирал её в клетке в старом сарае, чтобы никто случайно не увидел его необычного домашнего любимца. И хотя гостей у Артёма давно уже не бывало, всё же он не хотел рисковать — уж больно люто те, кто ещё остался на Трелоне, ненавидели лихопруток. Пол под клеткой пришлось укрепить — в дело пошли все куски и обрезки железа, что нашлись в хозяйстве Артёма. Его питомица на удивление спокойно относилась к этому ограничению свободы и по утрам сама заходила в клетку.

План по поиску ростка с треском провалился. Много раз Артём выводил Дусю в лес, но всё без толку. «Ищи! Давай, иди! Ищи Золотое дерево!» — без конца повторял он, подталкивая лихопрутку к ближайшим кустам, но она только непонимающе смотрела на своего хозяина, изо всех сил упираясь гребёнками в землю…

Вечерами, после ужина, Артём играл с Дусей и даже научил её выполнять команды «лежать», «голос» и «к ноге». Последняя команда выполнялась Дусей особенно рьяно: она всем телом прижималась к сапогу и висла на нём, не давая и шагу ступить. В этот момент она выглядела так забавно, что Артём просто не мог удержаться от смеха…

Сегодня он отсутствовал гораздо дольше обычного, и Дусиной радости от того, что хозяин наконец вернулся, не было предела. Она принялась так неистово прыгать по клетке, что опрокинула таз с водой и сама завалилась на спину, поскользнувшись на разлитой луже. Помогая ей перевернуться, Артём вдруг увидел на светло-сером животе лихопрутки зелёновато-сиреневую запятую, в точности такую же, как на той «дыне», что лежала у него в подполе. Пятно находилось во впадине возле внутренней стороны одной из гребёнок — не удивительно, что он не замечал его раньше…

«Нет, это не может быть случайным совпадением! — размышлял Артём, доставая из подпола плод. — Слишком уж точно форма пятна на животе лихопрутки повторяет этот рисунок, — он впился взглядом в запятую на боку «дыни», — даже размер точно такой же! Наверняка тут существует определённая связь, надо только понять, как её выявить…»

Следующим вечером Дуся получила такой подарок, о котором и не мечтала.

Артём думал, что она собьёт его с ног, когда он с плодом в руках откроет клетку, но ничего такого не произошло. Увидев «дыню», лихопрутка осталась на месте и, выпустив «прут», упёрлась им в пол, исподлобья следя за тем, как хозяин заходит в клетку. Артём положил напротив неё плод и, взглянув на Дусю, изумлённо ахнул. «Прут», которым она упиралась в пол, изменился, превратившись в короткую, толстую трубку с тонкими, полупрозрачными стенками. Лихопрутка подскочила к плоду и вторым, нормальным на вид щупальцем мгновенно надрезала твёрдую кожуру, а потом ввинтила трубку в центр мякоти и потянула оттуда что-то тёмное и круглое. «Ядро!» — понял Артём, наблюдая, как шарик медленно движется внутри трубки. Как только ядро закончило свой путь, щупальце-трубка приобрело вид обычного «прута», и Дуся принялась высасывать мякоть плода так, как делала это всегда.

Поражённый увиденным, Артём стоял с открытым ртом. Ядра Золотых плодов были твёрдыми как камни, и он просто не мог себе представить, как их можно переварить. Покончив с плодом, лихопрутка бросилась к хозяину, ткнулась мордой ему в руку, потом в бок, в ноги и устремилась прочь, мимо него на улицу. Артём вышел за ней. Лихопрутка носилась по двору, быстро обследуя каждый его уголок, словно что-то искала. Временами она останавливалась и принималась скрести гребёнками землю. Эта беготня с рытьём продолжалась, пока Дуся не выбилась из сил. Тогда, жалобно проскрежетав, она поплелась в сарай. «Что же это было такое?» — озадаченно думал Артём, наблюдая, как Дуся заходит в клетку и ложится на пол. Он подошёл и присел рядом с ней на корточки. Дуся вздохнула и закрыла глаз. Вскоре она уснула. Какое-то время Артём смотрел, как она тихо посапывает, раскинув гребёнки в стороны. Наверное, не стоило отдавать ей сразу весь плод… столько калорий… возможно, она просто переела… Особенно, если учесть, что люди давно уже отучили лихопруток питаться так, как было задумано Трелонской природой… Он встал и вышел, оставив дверь открытой.

Ночи Дуся обычно проводила на улице, а с рассветом возвращалась в клетку, где Артём и запирал её, уходя на работу.

Но этим утром Дуси в сарае не было. Артём нашёл её во дворе, возле забора. Она лежала на боку, и с ней явно было что-то не так. Увидев человека, лихопрутка приподняла голову, и Артём заметил, как блеснули на её морде мокрые дорожки.

Он опустился возле неё на колени, и Дуся тихо, жалобно заскрежетала, уткнувшись носом ему в ноги. Она дышала мелко и прерывисто.

«Ну, что, выявил связь? — зло подумал Артём, гладя лихопрутку по сухой и горячей спине. — Похоже, ты её просто отравил! Предложил райское лакомство, называется! Тебе это ничего не напоминает? Ты ведь уже как-то предлагал рай, помнишь?.. Такую связь ты искал?..»

«Нет!! — Он рывком поднялся и мотнул головой, решительно прогоняя эти жестокие и пустые, уводящие в глухую безысходность, мысли. — Нет! Не мог я отравить Дусю! Эти плоды лихопрутки ели всегда! Они до сих пор приходят к рощам и пытаются туда проникнуть, чтобы…»

И вдруг его словно током ударило. Ах, чёрт! Так вот что вчера пыталась найти Дуся!

«Лихопрутки должны жить в рощах Золотых деревьев! — осенило Артёма. — Они не просто приходили есть плоды, они — часть системы! Вот она, связь! Каждая лихопрутка связана со своей рощей! Не зря у Дуси это пятно! Сад Мискинса, мой сад! Только там есть то, что ей нужно! Проклятье, какой же я идиот!!»

Он подхватил Дусю на руки и бросился к гаражу, пристроенному позади дома.

Видавший виды внедорожник завёлся, как всегда, не сразу. Наконец, мотор прочихался и, громыхая на кочках, машина выехала из двора.

— Ну, давай же, ржавый драндулет! — вскричал Артём, ударяя по газам. — Покажи, на что ты ещё способен!!!

Восходы на Трелоне были долгими. Огромное розовато-жёлтое светило медленно поднималось над горизонтом, заливая сад косыми лучами.

Артём остановился возле высокого, молодого дерева, набравшего первые тёмно-сиреневые бутоны, похожие на крепко сжатые кулаки. Рядом росли деревья постарше, уже увешанные большими, блестящими на солнце плодами. Да, ему есть, что показать Ясуси Таканори. Роща простиралась на километры, и он встал сегодня пораньше, чтобы успеть выбрать не слишком длинный и наиболее впечатляющий маршрут, по которому он проведёт Таканори. Владелец крупнейшей корпорации, занимавшейся торговлей продуктами питания, изъявил желание перед подписанием контракта лично посмотреть один из садов. Видимо, обязуясь закупать плоды исключительно у Артёма Громова, Таканори хотел убедиться, что тот сможет обеспечить должные объёмы поставок.

Артём двинулся дальше. Неподалёку от одного из старых деревьев свечой торчал толстый и плотный зеленовато-сиреневый росток, уже готовый раскрыть свой первый лист. Росток взошёл этой ночью и выглядел точно так же, как тот, самый первый…

Артём до сих пор помнил каждый миг того замечательного утра.

Дожди на Трелоне случались не часто, но той ночью, десять лет назад, шёл настоящий ливень, и Артём почти не спал, слушая непрерывный стук капель, а едва рассвело, отправился в рощу. Весь сад блестел от влаги, крупные кожистые листья и плоды так сияли на солнце, что казались и вправду золотыми…

Росток он заметил сразу, ещё издали. Вот уже несколько дней Артём с пристальным вниманием следил за этим местом у самого слабого дерева, потерявшего почти все плодоносные ветви. Неделю назад Дуся закопала тут ядро. То самое, что проглотила тогда, в сарае. Ядро благополучно вышло из неё естественным образом, после того, как она из последних сил доползла до дерева и, воткнув щупальце в нарост на стволе, выпила скопившийся там сок. Как только нарост сморщился и отвалился, Дуся принялась копать. Она была так слаба, что еле возила гребёнками по земле, но с задачей всё-таки справилась. Ядро упало в ямку, вырытую среди переплетения корней…

Теперь Дуся стала совсем старой и уже не выходит из вольера, где целыми днями лежит на солнышке, наблюдая, как резвится многочисленный молодняк…

Когда Артём вышел из сада и направился к административному зданию, до начала рабочего дня оставалось ещё полчаса.

— Здравствуйте, Артём Валентинович! — его помощница уже сидела за своим рабочим столом.

— Здравствуй, Ливия, хорошо, что ты здесь.

— Стараюсь. Хотя раньше вас всё равно невозможно явиться, — улыбнулась Ливия Марко. — Сделать вам кофе?

— Сделай. И не забудь, — Артём взглянул на часы, — через сорок пять минут я должен вылететь в космопорт встречать Ясуси Таканори.

— Разумеется. Я только что всё проверила. Флаер готов. Пилот ждёт.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Молодая писательница Ольга Моисеева родилась и живет в Москве. Высшее образование получила в Московском Авиационном Институте. Литературным творчеством занимается с 1997 года, пишет стихи и прозу. Публиковалась в интернете, в газете «Тайная сила», в журнале РБЖ «Азимут».

Член международного союза писателей «Новый Современник».

Владимир БычковЗдесь водятся оборотни

Почти все время, пока они добирались от местного космопорта до базы, Алешка, не отрываясь, смотрел в иллюминатор глайдера.

С одной стороны — это было крайне интересно, так как он еще ни разу за свои четырнадцать лет не был ни на одной планете кроме Земли. И хотя Земля уже давно превращена в огромный национальный парк, вмещающий в себя множество растительных и животных культур, часть которых завезена с колонизированных планет, причем не отдельными особями, а целыми системами биоценоза, — все равно, местные пейзажи были притягательно интересными, хотя бы потому, что они были неземными. Эта вечная борьба между природным и искусственным, даже если различие между ними просматривается не наяву, а в человеческом сознании. С другой стороны — он элементарно дулся на родителей. Его отца, биоэволюциониста по профессии, пригласили на эту планету в связи с тем, что кто-то случайно обнаружил резкое отклонение эволюции живых существ от традиционно принятых схем. Вот так: жили себе жили, работали, работали — и вдруг установили, что отсутствие крупных животных форм жизни не обеспечивает замкнутости систем биоценоза. А также наблюдается полное отсутствие систем биоценоза как таковых, что чревато нарушением законов термодинамики для биоструктур.

Тут они решили, что им срочно необходим биоэволюционист, быстренько соблазнили отца возможностями скорейшего получения блестящих научных результатов, и он, конечно, сорвался, побросав все, что было на Земле. Да еще всю семью с собой прихватил. Ну, ладно бы, маму. Она художник, ей все равно: где и что рисовать — были бы мольберт, кисти и краски. Может быть, ей даже лучше здесь будет. Глядишь: вдохновение нападет и какую-нибудь «нетленку» состряпает. Но зачем нужно было тащить его? Не то чтобы он очень расстроился из-за того, что пришлось покинуть свой интернат. Хотя школа у них — что надо! Другой такой за сто мегапарсеков не сыщешь. Тут, конечно, можно спорить, но уж таких друзей как Сашка и Пашка, такой девчонки, как Галя — точно нигде не найдешь! Вот его то точно можно было оставить на Земле до окончания интерната.

Ему вдруг стало так грустно, что проплывающий под ними в тридцати метрах пейзаж расплылся, как в густом тяжелом тумане. Все произошло так неожиданно. Воспитатель вызвал его прямо из зала с занятий бальными танцами, назвал код нуль-Т и сказал, что ему нужно немедленно отправляться туда на встречу с родителями. Он тогда чего-то испугался, как будто с ними что-то могло случиться, и опрометью ринулся в кабину нуль-Т. И только краем глаза заметил, как из дверей зала показалась тоненькая фигурка в черном платье и словно застыла в ожидании.

Кто задумал эту интермедию — он так и не узнал. А потом было все очень просто. Его личные вещи были уже упакованы, время отправления рейса неумолимо приближалось, но ни на какие просьбы и уговоры отец так и не поддался. Воспитатель, конечно, все объяснил друзьям, и они наверняка поверили, что так и должно быть, но как ему оправдаться перед самим собой за то, что даже не попрощался с ними?

С тех пор, как родители сказали, что он должен лететь с ними на эту дурацкую планету, он объявил бойкот на все виды деятельного общения и теперь хранил мужественное молчание. Правда, был один момент, когда все едва не пошло прахом: после того, как он услышал имя планеты — Миляшка! Как у кошки. Он не удержался и прыснул со смеху. Но моментально поправился и вернул себе неприступный вид. А отец сразу же расхорохорился, начал объяснять, что планета имеет название Милешко, а вовсе не Миляшка, как ее называют недалекие люди, у которых вообще ничего святого нет. А Милешко — это прославленный звездолетчик, в честь которого и названа открытая им планета. Как будто он сам прослужил сто лет в десантном отряде.

Космодром на Миляшке располагался, как и везде, в степной зоне. В общих чертах, Миляшка сильно напоминала Землю: те же степи, лесостепи, крупные лесные массивы, без учета искусственных ландшафтов; несколько тектонических плит, при движении которых в разломах коры кипела бурная тектоническая жизнь. Правда, пустынь на Миляшке не было ни одной. Может быть, потому, что кругооборот воды на планете был какой-то ненормальный: ежедневно над каждым участком суши примерно в течение одного часа шел дождь, да не какой-нибудь, а проливной, выплескивающий уйму воды. В результате этого растительность на Миляшке была богатейшей. Так, в степи, на которой располагался космодром, высота трав в период всплеска растительности, равнозначному земной весне, достигала трех метров, а выстреливающие вверх плодоножки с плодами, еще выше. В связи с чем, пеносинтобетонное покрытие ежегодно перестилалось заново. Хотя на Марсе такое же полотно космодрома сохранялось неповрежденным в течение двадцати лет усиленной эксплуатации.

Сезона, подобного зиме, с резким снижением температуры и изменением физического состояния осадков на Миляшке не было, но цикличность развития растительного мира существовала. Через определенный период времени трава желтела, скукоживалась и, будто обессилевшее животное, ложилась на основание. А потом цикл повторялся: сквозь старую траву пробивались ростки новой, а та становилась пищей для насекомых и мелких животных и перегноем для молодых порослей. Прямо под ними через густой непроницаемый черный лес светлой широкой полосой петляла обычная автомобильная дорога, и глайдер, мотаясь из стороны в сторону, следовал ее изгибам, будто привязанный. Вообще, автомобильный транспорт, как неэкономичный, давно изжил себя, хотя оставались отдельные условия его применения, и Алешка проходил это в школе. Но объяснение было слишком упрощенное, и возникший вопрос начал зудеть в голове. Какое-то время он терпел, выполняя данный себе обет, а потом, решив, что обращение к постороннему не является нарушением принятого обещания, спросил, обращаясь к сопровождающему:

— Скажите, пожалуйста, для чего понадобилась эта дорога?

— Для оптимизации транспортных потоков, — сразу, будто прорвав стену молчания, откликнулся сопровождающий их местный сотрудник станции. — Завод по изготовлению строительных материалов был установлен рядом с территорией космодрома, а строительные конструкции ввиду их громоздкости и массивности перевозили наземным транспортом на все станции. Потому что воздушный транспорт для выполнения той же работы был бы гораздо более массивным и энергоемким…

— А куда делся этот завод сейчас? Он, что, больше не нужен? — перебил его Алешка.

— Ну почему же? Завод функционирует по-прежнему. Только все оборудование перевели в специально подготовленные помещения на глубине двадцати метров. С целью сохранения ландшафта.

— А почему глайдер летит точно над дорогой? — не унимался Алешка, — Ему, что, в воздухе что-то мешает?

— Нет, конечно, — усмехнулся сопровождающий, — Просто на Миляшке очень нестабильные геомагнитные поля. Термин, конечно, перенесен с Земли, — пояснил он, предупреждая очередной вопрос, — А потому навигационные приборы либо очень сложны, либо неточны — вот мы и стелемся вдоль дороги. Но это, конечно, только при незначительных расстояниях.

— А разве нельзя подняться в высоту и оттуда все увидеть своими глазами? — удивился отсутствию такого простого способа Алешка.

— От этого мы почти сразу отказались из-за возникновения устойчивых оптических миражей. Беда еще в том, что и акустическая, и радиолокация воспринимают миражные образования, как реальные объекты. На планете очень много тайн, а нас слишком мало, — виновато пояснил он.

— Существует мнение, — это подключился к разговору отец, — что миражные образования являются, хотя и необычными, но биоструктурами. Это очень интересные объекты для научных исследований. Совершенно неожиданное соединение биологии и физики. Причем после стольких лет успешного существования биофизики, как науки. Я бы очень хотел, чтобы ты уже начал специализироваться в этой области, тогда я бы мог… — отец растерянно оборвал предложение, видя что Алеша уперся лбом в иллюминатор, всем своим видом показывая нежелание участвовать в продолжении разговора.

Сопровождающий недовольно зыркнул в сторону Алешки, но промолчал. Отец первое время поглядывал на Алешку, словно желая что-то сказать, и тоже не решился. Алешка вначале действительно лишь изображал наблюдение за пролетающими под ними пейзажами, а на самом деле, кося глазом, наблюдал за всеми понемножку.

Маме все было безразлично. Она просто дремала и даже не прислушивалась к их разговору. Сопровождающий был увлечен диалогом с бортовым компьютером. И лишь отец, явно переживая, ерзал в кресле. Так тебе и надо — предатель, позлорадствовал про себя Алешка. Еще он подумал, что теперь вообще не произнесет в их адрес ни слова. Пусть помучаются. Чтобы знали. Хотя мать здесь, скорее всего, ни при чем. Она у них натура творческая, вдохновляющаяся. Ценит собственную свободу и, поэтому, на чужую свободу не посягает. Она, наверно, и не знает, что произошло. Это все отец! Готовый ради своих стыковок биологии с физикой на что угодно. Идущий напролом через чужую свободу. Нет, не так: хитро, по-иезуитски, обманывающий несогласных с ним.

Алешка еще какое-то время мысленно повоевал с отцом, но очень быстро его воинственный пыл угас. А он по-настоящему увлекся наблюдением за природой Миляшки.

Повсюду, куда достигал его взгляд, сплошной стеной стояли местные деревья, напоминавшие среднерусские ели. Такие же островерхие, темно-зеленые, с такими же спадающими по спирали рядами веток, словно оборки на юбке. Только в отличие от земной ели ветки у них не разрозненные, а сросшиеся между собой, из-за чего игольчатая поверхность сверху кажется сплошной, хотя и пупырчатой.

Ничто, кроме вызывающе искусственной, бросающейся в глаза ухабами и колдобинами, дороги не нарушало целостности лесного массива. Не видно было даже ручьев, пробирающихся глубоко внизу между могучими корнями, торопливо скользящих в неизвестную даль. Алешка вдруг подумал, что должны где-то быть крупные массивы воды: реки, озера, моря. Иначе, откуда берутся эти огромные потоки воды, низвергающиеся с неба, но спросить об этом не решился, не желая создавать очередной прецедент для разговора.

Тогда он стал всматриваться в изредка мелькающие просветы между деревьями, ожидая увидеть голубую, как небо, поверхность воды. Однако просветов не было, была такая же темнота, с которой сливались нижние оборки псевдоелей. И как Алешка ни пытался разглядеть в этой темноте, хоть какие-нибудь детали — ему это никак не удавалось. Он так увлекся своим занятием, что мелькнувшая перед иллюминатором огромная черная тень испугала его и заставила резко отшатнуться.

— Какая страшная птица! — воскликнула внезапно, будто специально к этому случаю проснувшаяся, мама. — Кто это?

— Это гарпия! — в один голос ответили папа и сопровождающий. Они переглянулись, папа смутился и дальше продолжил один сопровождающий. — Единственный крупный представитель фауны Миляшки. Они совершенно безобидны, хотя и несравненно безобразны. С помощью увеличительных приборов можно разглядеть огромный прямой клюв и мелкие глазки. А учитывая ее размеры: высота в сидячем или, может быть, стоячем положении, я не могу более точно охарактеризовать неподвижное положение птицы — больше одного метра, размах крыльев в полете — более полутора метров. Они вызывают не просто отвращение, но еще и страх, хотя случаев нападения на людей не наблюдалось.

Он промолчал некоторое время, словно раздумывая, стоит ли сообщать это информацию собеседникам, и продолжил, — Среди старожилов про этих птичек ходит интересная легенда: если ее убить, то первые полчаса после смерти она принимает облик безобразной старухи. Знаете, на Земле в языческие времена таких птиц называли ведьмами. А потом, остывая, гарпия вновь превращается в птицу.

— Красивая легенда, — задумчиво произнесла мама. — Но крайне жестокая. Неужели среди поселенцев находятся бессердечные охотники, способные расстрелять безобидную, хотя и безобразную птицу?

— Нет, конечно! Да ее и убить-то почти невозможно. Ее оперение идеально отражает луч бластера. Единственно слабое место — глаз, но у нее несравненная реакция: она успевает заметить момент выстрела по характерным движениям человека и закрывает глаза жесткой роговицей, также отражающей луч бластера. Это информация идет от первопроходцев планеты, а среди нас на гарпий никто не охотился.

— Но как же она отражает оптические лучи, если она совершенно черная? Это же противоречит законам физики? — не выдержал, удивившись, Алешка.

— Не все так просто в окружающем нас мире! — назидательно произнес сопровождающий, — Нельзя безоглядно распространять законы физики с одного объекта на другой. Физики считают, что поверхностный слой оперения и роговых складок, закрывающий глаза гарпий, на самом деле прозрачный, но не простой — а быстро поляризующийся. Только не в оптическом, а в электрическом смысле. Да еще в зависимости от интенсивности светового потока. Тонкий слой вещества, поглощая фотоны даже очень мощного лазерного луча, приходит в колебательное движение на атомарном уровне и, переизлучая фотоны, рассеивает оптический луч в пространстве. А вот почему, хотя бы часть энергии излучения не проникает в тело самой птицы — это загадка. Ну вот, может быть, ты ее и разгадаешь.

— Меня интересуют совсем другие проблемы! — гордо ответил Алешка.

— Вот даже как!? — уважительно посмотрел на него сопровождающий. — И какие же?

— Ну-у… — протянул Алешка и замолк.

Это, конечно же, не означало, что у него не было никаких интересов. Интересы были, да еще какие! Вот только сформулировать их содержание ему как-то сразу не удавалось.

Как можно было объяснить другим людям, что он не раз представлял себя доном Руматой Эсторским вместе с бароном Пампой крушащим серых штурмовиков дона Рэбы? Нет, сказать об этом, конечно, было бы можно. Но как ответить на удивленные взгляды окружающих, в глазах которых будет однозначно читаться вопрос: неужели он не знает истории собственного народа? Никогда не слышал о том, что после известного решения Всемирного Совета Институту Экспериментальной Истории было раз и навсегда запрещено вмешиваться в процессы, происходящие на планетах с разумной жизнью, отстающей по уровню развития от цивилизации человечества Земли. Даже проводить бесконтактные исследования. И вообще, общение с инопланетным разумом было разрешено только после обмена между цивилизациями посольскими миссиями. И что после этого решения цивилизация голованов навсегда отказалась поддерживать какое-либо общение с землянами. Интерес к работам Института вскоре резко упал, и он быстро растворился в среде себе подобных, а вместе с ним ушла в историю и романтика Руматы Эсторского.

Конечно, он все это хорошо знает. Просто не может не знать. Он получил высшую оценку на олимпиаде в прошлом году как раз по истории Арканара. Но как объяснить, что именно для него — подвиги Руматы Эсторского были, есть и останутся навсегда в будущем идеалом возрождения человеческого в нечеловеческих условиях. И что бы там ни решал Всемирный Совет, для него борьба за идеалы человечества с невежественными античеловечными режимами на планетах с развивающейся разумной жизнью является целью жизни.

— Ой! Смотрите! Вот она опять! — закричала мама и едва не запрыгала в кресле от радости.

Ох, уж, эти женщины, хмыкнул про себя Алешка. Птичку увидят, а радости — будто мимо них трансгалактический лайнер с инопланетянами пролетел.

— Нет, это уже другая. Ей за нами ни за что не угнаться, — уверенно заключил сопровождающий.

Казалось бы: какое ему дело до этой несуразной птицы? Так нет же: его так и тянуло посмотреть на нее. Аж нос об иллюминатор расплющил. Так бы, наверное, и водил носом по стеклу, если бы сопровождающий не посоветовал воспользоваться системой наружного наблюдения. Алешка даже покраснел, когда услышал об этом. Действительно: дикость какая-то пялиться в иллюминатор, когда есть самонаводящаяся система наружного наблюдения с неограниченным увеличением. Хоть звезды рассматривай. Конечно, он немножко слукавил — ограничение по увеличению, несомненно, было, но наверняка не менее пятидесятикратного.

Он быстренько ввел задание и уставился в экран тивипласта. Первое мгновение, пока компьютер отыскивал объект наблюдения, на экране мелькали те же самые конусообразные кроны деревьев, что и за иллюминатором. Потом экран показал искомую птичку на дальнем плане и быстро-быстро приблизил ее. С экрана в салон глайдера царственно смотрело громадное крючконосое существо с черными бусинками глаз, отделяющимися от остального тела узкими радужно-белыми кольцами. Это длилось какое-то мгновение. Алешке показалось, что он заглянул куда-то вглубь зрачка этой странной птицы. Потом произошло нечто совершенно непонятное. Зрачок неожиданно расширился до границ экрана, и на экране образовалась совершенно иная картина. Алешка уже хотел обратиться к сопровождающему, чтобы он продиагностировал систему — хоть это и увеличительный прибор, но все же не микроскоп. Как вдруг, в изображении на экране его привлекли какие-то очень близкие ему черты. И тут он понял, что на самом деле он смотрит не на экран, а куда-то мимо или сквозь него. Уже сама эта мысль заставила его сконцентрировать внимание на экране, и он увидел на нем Галю. То же милое, чуть одутловатое лицо, обрамленное черными смоляными волосами, пронзительно черными, под цвет волос, расширенными зрачками и ярко красными пухлыми губами. Такое лицо было у нее в тот последний день. Она была очень далеко, но он не сомневался, что она смотрела именно так: пронзительно и вопрошающе.

— Какой у нее страшный взгляд! — откуда-то сбоку раздался испуганный мамин голос.

Это же Галя! Как же у нее может быть страшный взгляд, хотел сказать Алешка и он уже отвернулся от экрана, но в этот момент внутренний толчок заставил его вновь обратиться к нему. Он посмотрел и к ужасу своему увидел не Галю, а эту страшную птицу, да и то со спины: она улетала в противоположную сторону и видеосистема сократила увеличение, чтобы была видна вся птица целиком, а не ее зловеще черный затылок.

Происшедшее всколыхнуло в Алешке самые тяжелые переживания, притупившиеся было от избытка новых ощущений, и остаток пути он промолчал, горестно размышляя о постигших его неудачах.

Встречали их все обитатели станции: высокий полноватый мужчина с венчиком волос вокруг головы и большими оттопыренными ушами, прозрачными, как крылья стрекозы, полная среднего роста женщина с круглым лицом, собранными на затылке гладкими волосами и добрыми глазами, с разбегающимися из уголков лучиками морщин, длинный дылда, примерно его возраста, с лошадиной физиономией и болтающимися, словно пришитыми, руками и андроид — высокий стройный мужчина с соломенными волосами и не мигающими голубыми глазами. Ко всем прочим особенностям, оказалось, что они являются одной семьей. За исключением робота, конечно. Их сопровождающий улетел назад, выйдя из глайдера всего на несколько минут. Он оказался не с этой станции.

Ну и семейка, подумал Алешка, оглядев новых знакомых. Он старался держаться в стороне. В отличие от папашки. Тот сразу кинулся лобызаться со всеми, причем начал с андроида, очевидно, приняв его за начальника станции. Алешка прыснул в кулачок, но постарался, чтобы этого никто не заметил. Мама, конечно, тоже окунулась в самую гущу событий и закудахтала там, делясь впечатлениями об увиденном в дороге.

Небо было неправдоподобно синим, так что оставалось совсем неясным, из чего все-таки лил проливной дождь. Должен же быть какой-то материальный носитель влаги? А эта кошмарная высокоскоростная впитываемость влаги? Когда в считанные секунды метры выпавшей воды, как сквозь сито, уходят с поверхности внутрь планеты, и там подземными реками стекаются в подземные океаны. Стоп!? А как же испарение? Не могут же они испарятся прямо из-под земли? Дела…

— Юрок! — легкий толчок в плечо вывел Алешку из состояния задумчивости.

Но не успел он осознать, что от него требуется, как его собеседник продолжил:

— Здорово, что тебя привезли сюда! — жизнерадостный дылда уже пялил глаза сверху вниз, прямо на Алексея. — Теперь мы вдвоем заживем! — он как-то даже виновато улыбнулся Алексею, как будто чувствовал свою вину за то, что тот оказался на их проклятой Миляшке. — А то одному как-то скучно. Родителям всегда некогда, а роботы уже достали. Я их кислых менторских физиономий в упор видеть не могу.

— И много их у вас? — чтобы только не молчать, спросил Алешка.

Все складывалось хуже некуда: с ребятами разлучили, а здесь придется терпеть этого надоедливого напарника. И ведь скрыться от него будет некуда! Разве что — настоящую войну объявить? Так долго все равно не продержишься. Тут же начнут подвязываться взрослые, выяснять: что, да почему?

— Андроидов только трое. Остальные — так себе, черепахи. — Парень вроде бы и не замечал откровенно скучающей физиономии Алексея.

— А что такое черепахи? Сленг?

— Неодушевленные. Манипуляторы. Их можно послать куда-нибудь, и они уйдут. А андроида — не пошлешь. Если родители что-нибудь приказали ему — он в лепешку расшибется, но выполнит.

— Интересно! Это что же: неподчинение человеку? А как же законы робототехники?

— Все по законам. Есть такая хитрая штука — уровень доступа. У каждого человека — свой уровень доступа. А мы с тобой как самые бесправные: ничье указание отменить не можем.

— Надо же! — Алешку удивила сама постановка вопроса. Там, дома, у родителей был андроид, но с такими проблемами Алешка никогда не сталкивался, андроид повиновался любому его желанию. А в интернате — все воспитатели были людьми. Возможно, будь они андроидами — с ним таких неприятностей не произошло бы. Все-таки: обмануть андроида — ох, не простое дело!

— Так что, парниша, жизнь у тебя здесь будет не сладкой. Но мы постараемся ее приукрасить. — Дылда подмигнул ему со своей верхотуры. — Расписание у нас такое: сейчас обед, затем три часа занятий с андроидом. Это — отдай — не греши. А вот потом будет свободное время. Встретимся, я тебе кое-что покажу. К тебе, конечно, приставят персонального андроида, но мы от него как-нибудь отвяжемся. В свободное время они не такие приставучие.

Тут раздалось:

— Мальчики! Обед.

— Ну, вот, видишь? Все по расписанию, — Юрок взглянул на тонкую пластинку часов, прикрепленную чуть повыше кисти левой руки. — Хороша штука? — спросил он, видя, как у Алешки разгорелись глаза. — Тебе сейчас такую же выдадут. Это и часы, и биостимулятор, и сторож, и средство связи, и, самое главное, индикатор твоего состояния в системе охраны. Наручный информатор. Сокращенно: наин. На всякий случай, если с тобой что-нибудь случится. По инструкции — обязательное устройство сопровождения любого человека и андроида.

⠀⠀ ⠀⠀

— …основным достижением специальной теории относительности, созданной в двадцатом веке гениальным Эйнштейном, явилась вытекающая из нее релятивистская механика. Точнее: формулировка зависимости массы объекта от скорости движения. А это положение явилось ключевым для проработки многих космологических проблем. Да, несмотря на кажущуюся простоту космологических моделей, предложенных еще современниками Эйнштейна, доказать или опровергнуть, хотя бы одну из них, до настоящего времени не удалось. Но попытки продолжают предприниматься. Совсем недавно Всемирный Совет по представлению Гогиашвили решил создать суперсинхрофазотрон для ускорения протонов с целью достижения ими скоростей, отличающихся не более, чем на 0,01 процента от скорости света. Был подобран надлежащий участок космического пространства. — прикрепленный к нему андроид Вэлка бубнил и бубнил, проникновенно вгрызаясь в его сознание и укрепляясь там.

Алешку поразили его психофизические способности. Казалось бы, сегодня, при таком обилии неординарной информации ему, Алешке, должно было быть глубоко наплевать на все нерешенные космологические проблемы и он не должен воспринимать ничего из этой монотонной, лишь изредка прерываемой отступлениями, скучнейшей научной ерунды, совсем для него не интересной. Однако — нет. Алешка, буквально внутренностями, чувствовал, как вползает в него вся исходящая от андроида информация и оседает в нем, готовая в любую минуту к применению.

— … на котором и была воспроизведена гигантская с расходящимся раструбом спираль, напоминающая существовавшее еще в двадцатом веке акустическое устройство — граммофон.

«Да когда же ты замолчишь, — внутренне содрогнулся Алешка. — Не хочу я тебя сегодня слушать. Нет у меня настроения — и все тут! Хоть тресни!»

Наперекор андроиду он пытался «думать мысль», как это было красиво сказано в одной старинной книжке. Мысль заключалась в том, что вот если бы Галя. На этом же мысль заканчивалась, ибо в сознании неожиданно выпячивалось какое-нибудь слово или образное выражение Вэлки, напрочь отбивавшее дальнейшее желание думать о чем-либо ином.

— Вы, Алексей, конечно же, понимаете, для чего потребовалась спираль с расходящимся раструбом. — Вэлко заговорщически посмотрел на Алексея, но Алексей внутренне напрягся и никак не отреагировал на это приглашение превратить урок по физике в разудалую игру. — Согласно выводам специальной теории относительности разогнанные до подсветовых скоростей протоны должны были каждый приобрести чудовищную массу и объем и разворотить ускоритель. Однако в реальности этого не произошло. Протоны пачками вылетали из ускорителя. Энергия одного протона достигала десятков миллионов гигаэлектронвольт, но никаких видимых проявлений гигантского увеличения массы и объема не наблюдалось.

— А почему? — Алешка даже ущипнул себя за ногу, проклиная неудержимый свой язык, но ему повезло: лимит времени занятий на сегодняшний день закончился.

— Завтра, уважаемый друг. — Вэлко с сожалением улыбнулся. — Завтра мы запишем уравнение в тензорной форме, из которого следует… Вообще-то, ничего из него не следует. Из него можно получить прямо противоположные решения. Точнее, решения, позволяющие сделать прямо противоположные выводы. А это, скорее всего, является доказательством противоречивости самой общей теории относительности. Но я рад, что хотя бы под конец лекций вы заинтересовались, несомненно, привлекательным сюжетом из области физики. На сегодня можете быть свободным. Только за пределы станции без сопровождения взрослых не выходите.

Вэлко вышел, а Алексей вдруг почувствовал какую-то опустошенность. Будто его одним махом лишили будущего: вот только что он чем-то занимался, долго, муторно, с неохотой, но все закончилось, и делать стало совершенно нечего.

Он пометался по комнате, сшибая ногами стулья, которые тут же исчезали, всасываясь в пол. Затем он назвал код, и ему прямо в руки выпрыгнул из стены пульт управления встроенной техникой. Он стер с тивипласта формулы, оставшиеся от прошедших занятий, и заказал меню мультфильмов. Выбрал наугад один из них. Он оказался чересчур детским с надоедливой дидактикой и совершенно без юмора. Выключил.

Походил еще. Заказал кресло, сел в него и нажал кнопку модификации стен. Перед ним открылся пейзаж — опушка березового леса — дополняемый медвяным запахом цветов, шорохом, шипением и стрекотанием насекомых, разухабистым посвистом невидимых глазу птиц. И незаметно для себя он задумался.

Станция по своему устройству напоминала арканарскую крепость. Могучая крепостная стена окружала куполообразный корпус, размещенный в геометрическом центре занимаемой территории. Геометрическая симметрия построения исходила не из эстетических соображений. Территория станции при необходимости накрывалась мощным силовым полем. И, хотя энергоемкость такого метода защиты не позволяла использовать его более трех минут непрерывно, а, следовательно, только при приближении компактных энергоносителей и взрывчатых веществ, определяемых системой безопасности станции, все исследовательские станции на малоисследованных планетах оборудовались полевыми защитными устройствами. Отличие от арканарской крепости заключалось в одном: бытовые помещения были сконструированы в виде трехэтажной надстройки на участке стены.

Комплекс сооружений станции стоял на совершенно лысом пятачке на небольшом возвышении, со всех сторон окруженном лесом. Алешке очень хотелось спросить у кого-нибудь из старожилов: этот плешивый пятачок — естественная тонзура гористого участка или лес в этом месте искусственно вывели, чтобы построить станцию. Но идти специально спрашивать было лень, а другого случая пока не представилось.

До леса было совсем недалеко: метров сто. Но с этого расстояния он казался неприступным редутом, проникнуть в который будет нелегко. У Алешки разыгралось воображение, но он тут же остудил его. Что это за игра под наблюдением андроида? Будет постоянно скрипеть: это нельзя, это не делай. Скукота, а не жизнь. И снова — тоска от потери друзей и надвигающегося непонятного будущего, в котором как-то надо жить, но неизвестно как.

Он нажал кнопку на пульте, и стена снова стала непрозрачной. Это не решение, подумал он. Нужна помощь со стороны. Нужно, чтобы кто-то объяснил: что я здесь делаю, буду делать и зачем. Мать слишком далека. Ее эстетское мировосприятие… Она живет в искаженном мире. Может быть, поговорить с отцом? Внутренне он уже давно простил ему ситуацию с переездом. Пожалуй, это лучший вариант. Без размазывания соплей и клятвенных обещаний. Поймет ли он, что вопрос заключается не в детских капризах. Он гораздо глубже. Вопрос заключается в неопределенности будущего человека! Он, как человек разумный, никак не вписывается в жизнь этого коллектива. Его мировоззрение не находит должного отклика. Да! Нужен срочный разговор с отцом.

⠀⠀ ⠀⠀

Отец сидел перед компьютером, согнувшись в три погибели над клавиатурой. Это было для него характерно: он любил застывать в экзотических позах. И являлось однозначным критерием того, что он думает, и все остальное в этой жизни его не интересует.

Тем не менее, отец сразу же почувствовал его присутствие в комнате и радостно откликнулся:

— Рад тебя видеть! — его лицо расплылось в широкой открытой улыбке. — У меня создалась такая проблемища, что дух захватывает и куда бежать — не знаешь. Вот, что ты думаешь об иерархических структурах в биологии?

— Я… — зашелся Алешка, не зная даже, что говорить: ведь он пришел сюда с совершенно другим вопросом, и его мало интересуют в данный момент времени иерархические структуры.

— Конечно-конечно! Им миллион лет в обед.

Когда Дарвин строил систему естественного отбора — он уже тогда полагал в основе построения наличие иерархической системы. Человек — венец строения. Планка уровня развития каждый раз выставляется все выше и выше, а для достижения нужно все более широкое основание и поддерживающие «леса» в середине.

— Тебе здесь интересно? — спросил вдруг Алексей.

Что он хотел услышать: что отец скажет — нет!?. Неинтересно. Поедем назад. На Землю. К Гале?

— О! Да! — глаза отца заблистали, и весь он едва не начал светиться. — Я об этом и хочу рассказать. Это необычно, чрезвычайно трудно, но крайне интересно. Большинство биологических задач решается методами теории «случайных блужданий» при помощи марковских цепей. Есть такой раздел в теории вероятностей. Так вот, я составил матрицу переходных вероятностей и обнаружил: после конечного числа шагов система перейдет в замкнутое состояние и останется в нем навсегда. А это означает, что гарпия никак не может оказаться потолком того животного мира, который населяет сейчас Мелешко.

— Может быть, ты ошибся в расчетах? — выдавил из себя Алешка, чтобы уж совсем не молчать.

— Да нет же! — сразу вскипятился отец. — Я все проверил и несколько раз. Остается только предположить, что развитие эволюции Мелешко идет сугубо нестандартным путем, что само по себе чрезвычайно интересно. До сих пор были известны только иерархические эволюционные ряды. А это.

— Ну, ты совсем уморил молодца! — начальник станции объявился в комнате совсем неожиданно и его густой рокочущий голос словно освободил Алешку от оков тотального биологического плена.

Алешка с благодарностью взглянул на него и даже его оттопыренные прозрачные уши на сей раз не вызвали ни малейшей неприязни.

— Я, пожалуй, пойду? — промямлил Алешка и, увидев, что внимание отца уже полностью переключилось на начальника, тихонечко улизнул из комнаты. За дверью он нос к носу столкнулся с Юрком. Создавалось впечатление, что они вдвоем с отцом загоняли Алексея в сети: один спровоцировал его выйти из комнаты, а второй поджидал в коридоре, чтобы он не проскочил еще куда-нибудь.

— Ты где пропадаешь? Я тебя уже полчаса ищу!

Юрок еще только задавал вопросы, а его огромная лапища уже обхватила Алешку, потискала-повертела и легко направила в нужном направлении.

Комната у Юрка была точь-в-точь такая, как у Алешки. Но, как выяснилось, только на первый взгляд: в наружной стене станции был сооружен виртуальный тайник, в котором он хранил самые ценные вещи, не подлежащие обозрению другими членами станции, особенно андроидами.

Юрок сделал все правильно. Он не стал вытаскивать из своих закромов все сразу: «На! Пользуйся!» Нет. Он закрыл вход в виртуальный чулан своим непропорциональным телом и выдавал раритеты поштучно.

— Ну, что, дон Румата Эсторский? — он сделал выпад вперед, и в его руках что-то неправдоподобно ярко блеснуло. — Сражнемся?

— Ух ты! — непроизвольно вырвалось у Алешки. — А он настоящий?

— Настоящий арканарский! Подделок не держим! — Юрок гордо протянул меч вперед рукояткой и пока Алешка с восторгом любовался мечом, быстренько извлек из закромов еще один меч. — Так что?

Алешка увидел второй меч и даже взвизгнул от радости.

— Защищайтесь, сударь! — Юрок сделал выпад и мечи тонко звенькнули, соприкоснувшись сверкающими гранями.

— А, на! — Алешкин меч описал дугу и прошел в нескольких миллиметрах от лица партнера, буквально вжавшегося в стенку.

— Стоп! — Юрок поднял левую руку вверх. — Мы так друг друга поубиваем. Мечи-то самые настоящие.

Он быстро слазил в свой чуланчик и вытащил оттуда два фехтовальных костюма ярко алого цвета.

— Облачайтесь, сударь!

Они, торопясь, натянули костюмы и встали в стойку. Издалека казавшийся алым, костюм на самом деле был бесцветным. Участок костюма, в который наносился поражающий удар, темнел и визуально выделялся на алом фоне.

Они снова сошлись в поединке и несколько минут увлеченно сражались. Но их костюмы очень скоро покрылись темными пятнами, и ребятам это развлечение быстро надоело.

Все еще разгоряченные, они несколько минут махали руками и восторженно рассказывали друг другу, как наносили удар, как отбивались или уходили из-под удара, в том же движении нанося ответный.

Вслед за столь динамичной игрой на них нахлынула удушливая апатия и, если бы не предусмотрительный хозяин, то пришлось бы им разойтись по своим комнатам. Но Юрок сделал успокаивающе-предупреждающий жест: дескать, все еще впереди, главное — не отчаиваться. И вновь нырнул в свой чуланчик.

Когда Юрок вышел из чуланчика, в руках его, тускло отблескивая землистого цвета металлом, тяжело свешивался стволом вниз громадный лайттер. Алешка вообще потерял дар речи. Боевой лайттер — на обитаемой планете, внесенной в реестр обжитых?

— Эт-то тоже настоящий?

— А как бы ты думал? — горделиво усмехнулся со всей высоты своего роста Юрок. — Других не держим.

— А как же мы с ним будем… Ведь он… Эту стену — запросто? — у Алешки от возбуждения даже язык заплетался, и выдавал сущую несуразицу.

— А вот с зарядом у него плоховато вышло. — Юрок с жестом сожаления повел левой рукой, — Видно, из него специально зарядную батарею изъяли. Мне пришлось изрядно повозиться, прежде чем я приспособил сюда зарядную батарею от разведывательного дальномера, оставшегося от покорителей. Вот поэтому и мощность у него соответствующая. Но по мишеням пострелять хватает. Держи! — он сунул лайттер Алексею.

Алексей нежно взял громоздкое оружие и от одного касания к его шершавой поверхности пришел в необычный восторг. Он вскинул лайттер, прицелился в робота-черепаху во дворе станции и сымитировал выстрел.

— Э! Э! Э! — заволновался Юрок, не отрываясь, тем не менее, от компьютерной клавиатуры, — Хочешь, чтоб отобрали? Это они запросто.

— А как же мы. — осекся Алешка.

— Нужно замаскироваться! — менторским тоном изрек Юрок. — Заблокировать окна и двери, чтобы снаружи никто ничего не смог обнаружить. Потом немного дезориентировать систему безопасности, что я, собственно, и делаю. А то она быстро поднимет такой шум, что нас элементарно вычислят и расшифруют.

— А-а! — с уважением протянул Алешка.

Он даже и не подозревал, сколько трудностей приходится преодолевать при исполнении такого, в общем-то, невинного, желания. Наконец, внутренние постройки станции исчезли со стены и сменились изображением леса.

— Сейчас, мы сделаем мишень! — бормотал Юрок, быстро шлепая по клавиатуре всеми десятью пальцами.

Алешка с удивлением огляделся вокруг и ничего не заметил.

— Смотри внимательней! — Юрок протянул руку в сторону леса, изображенного на противоположной стене. — Вон на той ели.

Алешка вдруг осознал, что он не столько ищет изображение цели, сколько размышляет над странностью человеческого характера все очеловечивать, приземлять. Вот как в этом случае: назвать инопланетное дерево — елью.

— Куда ты смотришь? — Юрок грубо схватил его за плечи, развернул вполоборота и едва не толкнул вперед. — Вон она!

Теперь уже Алешка всерьез пытался сосредоточиться и разглядеть эту таинственную мишень, но неожиданно понял, что не представляет, какой она должна быть.

— Ты, что? Гарпию не видишь?

Гарпию Алешка видел отлично, вот только с мишенью она не ассоциировалась никак. Его даже оторопь взяла: ведь она же живая!

— Разве можно…

— Можно-можно! Это ведь изображение. Я там, кого хочешь, нарисую. Хочешь — тебя? И мы будем по тебе палить! — Юрок скорчил зловещую физиономию, но Алешке от этого смешно не стало.

— Ну, гляди! — Юрок выхватил у него лайттер и, небрежно вскинув, нажал спусковой крючок.

Большая птица на стене резко дернулась, а потом, будто потеряв сознание, грузно осела, завалилась набок и, кувыркаясь, свалилась к подножию дерева.

На экране зажглась яркая надпись: «Цель поражена! Призовой фонд 100 очков».

После удара о землю птица на глазах стала трансформироваться: оперение на затылке начало топорщиться и наползать на лоб, крылья — сворачиваться в трубки и превращаться в темные поломанные палки, ноги — удлиняться и утолщаться. Когда все закончилось — перед деревом, раскинув тощие руки и ноги, лежала безобразная старуха, с носом-клювом и страшным морщинистым лицом. Причем с момента выстрела изображение как будто с помощью специального оптического прибора постепенно увеличивалось, так что последняя картина позволяла разглядывать лежащую старуху в натуральном измерении, будто на расстоянии двух метров.

— Хочешь посмотреть поближе? — спросил Юрок и, не дожидаясь ответа, задал увеличение.

Старуха будто бы прыгнула к ним навстречу, и теперь всю стену занимало отвратительное старушечье лицо в глубоких и мелких складках, словно проломленное в середине внутрь, с выступающим из этого провала хищным кривым носом, напоминающим по форме турецкий ятаган. Из-под черного капора змеями выбивались седые всклокоченные волосы. Маленькие глазки непроницаемо черного цвета недвижимо смотрели прямо на него. Алешку передернуло от этого взгляда, ему захотелось оторваться от него, куда-нибудь спрятаться, чтобы не видеть этих, казалось, буравящих его черных бусинок, но не мог отвести глаз в сторону и только медленно пятился в сторону от страшного изображения.

— Ну, как? Впечатляет? — голос Юрка глухо пробивался сквозь мысленную завесу, и только обратное изменение масштаба изображения позволило Алешке, наконец, понять, что у него спрашивают.

— Д-да! — выдавил, кивая, Алешка.

— Я же тебе говорил: птица эта — дрянь преотвратнейшая! Так что — не стесняйся. Твоя очередь, — Юрок протянул Алешке лайттер, — Стрелять умеешь?

— Да, — все еще находясь под впечатлением, ответил Алешка, — У нас на уроках истории был практикум.

Он обвел глазами изображение на стене и, высмотрев на деревьях, стоящих на дальнем плане леса, черный силуэт, тщательно прицелился и нажал курок. Лайттер, несмотря на свой вес и внушительные размеры, никак не отреагировал на такое воздействие, но очертания леса в том месте, куда он прицеливался, изменились: силуэт птицы пропал.

— Наверное, промазал! — несколько расстроенный, Алешка продолжал всматриваться в лес поверх лайттера. — А она испугалась и улетела.

— Это мы сейчас посмотрим, деловито сообщил Юрок, нажимая кнопки клавиатуры. — Да опусти пушку-то. Она тебе больше не понадобится.

Он увеличил масштаб и начал сканирование местности вокруг дерева, на котором сидела гарпия. Алешка подумал, что это бесполезное дело: никакой интратомограф не пробьется сквозь такую стену леса. Но на стене-экране появилось обособленно стоящее дерево, вокруг которого, правда, ничего похожего на гарпию не лежало.

— Слушай, Юрок! У вас неправдоподобный интратомограф!

— Да причем здесь интратомограф? Это же игра!

— Ах, да! Ты же говорил…

— Чего же мы тогда ищем? Если б попал, она бы тебе призовой фонд выкатила!

— Действительно! — прыснул со смеху Алешка.

— А тогда — извиняйте! Промашечка вышла. И теперь — моя очередь.

Чувствовалось, что Юрок в одиночестве хорошо натренировался. После серии из девяти выстрелов у него был только один промах, в то время как Алешка не попал ни разу.

Потом они произвели еще по две серии выстрелов, из которых Юрок имел десять и девять попаданий, а Алешка умудрился снова ни разу не попасть. Алешку это не то, чтобы очень расстроило, но играть ему расхотелось. Юрок заметил изменение в его настроении и начал долго и сбивчиво объяснять, что это дело случая, с ним такое тоже бывало. Один раз он не сумел сбить ни одной гарпии в десяти случаях подряд и, что они, хоть и рисованные, но живут своей жизнью и даже умеют маскироваться и иногда ему кажется, что это компьютер играет против него. Но Алешка сказал, что он устал и пошел к себе. Отдыхать.

До обеда включительно, день прошел среднестатистически. Было бодание с андроидом-учителем по вопросу теории исторических рядов. Алешка доказывал, что прошлое, как фактически происшедшее, является абсолютной истиной и познаваемо с вероятностью равной единице, то есть, при использовании правильно подобранных средств исследований, можно познать абсолютно достоверно любое событие из прошлого. Учитель же доказывал, что любое происшедшее событие имеет бесконечное множество адекватных трактовок, что следует из теоремы Пальме-Форрестела, и, познавая прошлое, мы просто конструируем событие, с некоторой вероятностью отражающее случившееся. В запале они, в конце концов, договорились до откровеннейшей чепухи: событие, произошедшее только что — уже недоказуемо, хотя оно произошло у них на глазах, и они с этого места никуда не уходили. Однако, доказать однозначно что-либо друг другу так и не смогли.

За обедом из взрослых присутствовала только мама, но она была настолько погружена в творческие замыслы, что ребята без помех договорились о походе в лес.

После обеда Алешка с индифферентным видом отправился к себе в комнату, извлек из многофункционального жилищного агрегата, а, проще говоря — из стены, компьютерную клавиатуру и сел решать четырехмерное дифференциальное уравнение второй степени Вит-ковского. Решить он его, конечно же, не смог, так как управляющий всем хозяйством станции электронный мозг ничего не знал о таблицах сплайнирования проекций четырехмерных фигур на трехмерное пространство. А программы эти, как ему подсказал Юрок, были заложены в памяти бортового компьютера глайдера. Потому что папа Юрка, когда ему понадобились эти таблицы, специально заказал их с Земли, а, получив, списал с кристаллоносителя в бортовой компьютер глайдера и напрочь забыл о нем. Запасливый Юрок нашел кристаллоноситель во время одного из исследовательских посещений закромов станции и спрятал в чуланчике. А так как глайдер отбыл на некоторое время в научных целях, то вызванному Алешкой андроиду не оставалось ничего другого, как отправиться на поиски кладезя информации в виде кристаллоносителя.

Таким образом, в их распоряжении имелось минут пятнадцать-двадцать на проведение операции «Прорыв». Как расправился со своим андроидом Юрок, Алешка не знал, да и не хотел знать, находясь в предвкушении предстоящей вылазки в лес.

Как только его андроид отправился на поиски кристаллоносителя, Алешка тут же прошмыгнул в комнату к другу. Юрок приглашающе мотнул головой, продолжая что-то набирать на клавиатуре.

— Ты что делаешь? — спросил Алешка.

— Сейчас заэкранируемся, чтобы не засекли, — пробормотал Юрок, лихо щелкая пальцами по клавиатуре. — Оставим только маленькое окошечко.

Соотношение стен и окон в комнате изменилось, исчезли даже тивипласты. За исключением круглого размером с тарелку отверстия, вся остальная площадь превратилась в равномерное матовое пространство, излучающее однотонный, чуть синеватый свет. В отверстии, если к нему прильнуть глазом, просматривалась маковка центральной башни.

— Пошли, Юрок! Чего ты тянешь?

— Разбежался! А охрана?

Действительно. Как же охрана, подумал Алешка. Ее ведь так просто не обойдешь. Иначе — кому она такая нужна?

Пока он так размышлял, Юрок слазил в свой чуланчик и извлек оттуда лайттер. Затем положил конец ствола на край окошка, повозился, приноравливаясь, и выстрелил.

— Наин!

Алешка машинально содрал свой наин и передал Юрку, который уже снял свой и незамедлительно метнул оба наина в чуланчик.

— Бежим! — почти тут же крикнул он, на ходу нажимая кнопки на клавиатуре, бросая ее в комнате и увлекая за собой Алешку в приоткрывающуюся дверь.

Алешка страшно разозлился от такого обращения. Он крайне не любил, когда его куда-нибудь загоняли силой, особенно таким варварским способом. Он пытался вырваться, но все было бесполезным. Юрок двигался как десантный бот, неумолимо целенаправленно, цепко держа в одной руке лайттер, а в другой — кисть упирающегося Алешки.

Они спустились со ступенек во двор станции. Причем, Алешка, буквально скатился, едва не плача от злости. Во дворе, точнее, около центральной башни, наблюдалось хаотическое перемещение андроидов и роботов-манипуляторов. А если не считать этой необычной суеты, то все казалось обыденно привычным: ярко палящее солнце, голубое небо, оглушающе-звенящее стрекотание насекомых.

Но осмотреться толком не удалось: Юрок резко дернул его за руку, и они побежали прямо к монолитному, на первый взгляд, ограждению станции.

— Сезам, откройся! — гаркнул Юрок, и прямо перед ними неожиданно высветился проем. — Не спи! — снова гаркнул Юрок и на одном дыхании протащил Алешку через проем.

Все также ярко светило Миляшкино солнце, и голубело неправдоподобно яркое и однотонное небо, только стояли они уже за пределами станции, а проем в стене затянулся, будто его и вовсе не было.

— Быстрей в лес! — Юрок снова потащил Алешку за собой. — Пока мы в зоне досягаемости линейной системы оптического наблюдения — нас легко обнаружить.

— Но ведь он… — Алешка споткнулся обо что-то невидимое, прикусил язык и взвыл от боли. — Он… ведь… далеко.

— Ты же… сам мечтал… как в Арканаре. — Юрок тоже захлебывался воздухом, но хода не сбавлял. — Так вот… работай.

Вскоре в глазах стало неприятно темно, как будто на них надели очки с затеняющими светофильтрами, и еще недавно яркое голубое небо превратилось в свинцово-сумрачное. А слепящее солнце только изредка пробивалось кинжальными лучами как бы, сообщая, что оно тут, на месте, никуда не пропало, а то, что оно не попадает в поле зрения его глаз, так тому иная причина.

Наверное, это потому, что у меня голова болтается, как маятник, подумал Алешка и удивился про себя, что он еще способен думать, выкладываясь физически без остатка.

Лес, долгое время маячивший где-то там, вдалеке, и, казалось, убегающий от них с той же скоростью, как-то вдруг очутился совсем рядом, вырос до невероятных размеров и накрыл их широченными округлыми лапищами. А жесткая трава, к счастью, не такая высокая как в степи, пытавшаяся на открытой местности связать или, хотя бы, спутать ноги, сменилась на мягкий стелющийся ковер, так и манивший к себе предвкушением неописуемого отдыха.

Юрок по инерции протащил его вглубь леса метров на пятьдесят, а потом бросил, и Алешка, как отработавшая ракета, по крутой дуге пошел все чаще перебирать ногами, пока не завалился на бок у подножия очередного дерева. Трава не обманула ожиданий: была и достаточно густой и мягкой, и даже спружинила при падении, так что Алешка после приземления только развернулся на спину, раскинул руки, да так и остался лежать. Юрок вскоре тоже затормозил, рухнул на колени, а затем — лицом вперед и замер, зарывшись лицом в траву.

Некоторое время Алешка лежал без движения и только жадно вдыхал сладко пахнущий воздух. Вокруг взлетали и тут же падали вниз, исчезая в траве, какие-то насекомые, и было совершенно непонятно: зачем они это делали. Но думать об этом было лень. В конце концов, какая разница: по какой причине бесчисленное множество насекомых совершает эти свои вечные движения.

Алешка скосил глаза направо и посмотрел на то место, куда упал Юрок. Но не увидел его, а увидел только огромные ботинки, торчащие из-за небольшого бугорка. Всего остального видно не было: оно сползло вниз. Алешке это вдруг показалось крайне смешным. Смех зародился спонтанно и, как в самоподдерживающейся реакции, он сначала хихикнул, потом отрывисто хохотнул пару раз и сразу за этим захлебнулся в пароксизме смеха. Он схватился за живот двумя руками и, надрываясь в приступах смеха, перекатывался с одного бока на другой. Через некоторое время из-за бугра выполз Юрок. Настороженно, будто ожидая подвоха, посмотрел на Алешку и вдруг тоже захохотал, то забрасывая голову назад, отчего на шее выделялся огромный кадык, то роняя ее на руки.

Смеяться они перестали одновременно. Разом, как по команде. Но еще некоторое время валялись на траве, будто отдыхая после тяжелой работы. Потом Юрок скомандовал подъем, первым же вскочил на ноги, повесив лайттер на грудь, и Алешке не оставалось ничего другого, как подняться вслед за ним.

Неунывающее синее небо неожиданно быстро сменилось густым почти черным шатром конусообразно расположенных ветвей. Снизу они не казались такими уж идеально ровными: ветки срастались между собой хаотично, поэтому в их сплошности встречались довольно-таки крупные просветы, нижние ряды веток были, в основном, мертвые. Но так как деревья стояли близко друг к другу, идти приходилось в темноте, лишь изредка поглядывая в просвечивающие сквозь кроны заплатки неба.

Продвигаться между деревьями оказалось невообразимо трудно: в темноте ноги то и дело попадали на сухие сучья, иногда больно врезавшиеся в основание стопы, а иногда — с силой выбрасывавшие с противоположного края отламывающийся кусок, попадающий в самое чувствительное место в районе щиколотки. Такая охота Алешке положительно не нравилась.

— Юрок, а Юрок? Может — ну ее, а? — заныл Алешка после того, как очередной толстый кусок сухой ветви неожиданно впился ему в голень, так что у него едва слезы не брызнули.

— Вот еще! — бросил Юрок, не останавливаясь. — Мне это слишком дорого стоит. Еще разок — и они точно вычислят: кто и что сделал. А там — лайттер отберут — и баста. Можно будет из палочки гарпий стрелять.

— Не все ли равно, — продолжал ныть Алешка. — Сам ведь говоришь, что они неуязвимые.

— Существует маленькая такая вероятность… Но нужно очень хорошо прицелиться. Собственно, в этом и состоит прелесть охоты. Иначе — это было бы простым убийством.

— А ты что? — Алешка даже остановился. — Всерьез думаешь убить?

— Ты еще сначала попади! — не останавливаясь, парировал Юрок. — А потом будешь рассуждать.

— Все одно! — продолжал Алешка. — Убивать живое существо — это противоестественно. Я уже не говорю о моральной стороне вопроса: память о содеянном разъедает психику личности. Даже нарушение гомеостаза вследствие противоестественной смерти.

— Тише! — неожиданно зло цикнул на него Юрок, и тут же широкая шершавая ладонь закрыла нижнюю часть лица Алешки. — Вон она!

Алешка поднял глаза вверх. Туда, где выделялся синевой единственный просматривающийся клочок неба, и увидел почти на самой верхушке ели нечто напоминающее большой черный мешок, закрепленный хитроумным шутником на самой верхотуре. «Мешок» сверкал, отражая солнечные лучи. Вокруг него в радиусе нескольких метров держался радужный ореол, и это было красиво. Алешка даже не смог сразу вспомнить пример из известных на Земле явлений. Радуга и полярное сияние — так они смотрятся на очень больших расстояниях. А здесь — та же радуга, но компактная, диаметром в несколько метров.

Внезапно радуга как бы съежилась в комочек до самого тела птицы, поблекла, а затем — мощным толчком выбросилась в разные стороны и засверкала еще ярче и краше. Алешка хотел было спросить, что это означает, но острая, как боль от укола иглой, мысль пронзила сознание. Он посмотрел на Юрка. Юрок время от времени неистово жал на курок лайттера и в такт движениям его указательного пальца, лежащего на курке, ореол вокруг птицы, то вспыхивал, то пригасал. И тут, неожиданно для себя, Алешка испытал радостно-мстительное чувство. Он радовался тому, что птица остается неуязвимой под ударами лазерного ружья, пусть даже и с ослабленной батареей. И он отдавал себе отчет, что не просто радуется за птицу, а скорее радуется неудачам товарища.

— За мной! — прошипел Юрок и побежал куда-то влево.

Алешка рванулся за ним. Ноги разъезжались на сучках, его несколько раз бросало на стволы деревьев, и он только чудом успевал отклониться и не разбить в лепешку лицо. И пока он так яростно боролся с естественными препятствиями, ноги сами вынесли его на открытую поляну. Он настолько привык к тому, что в лесу над ним постоянно находится многоярусная крыша с изредка встречающимися просветами, что отказывался поверить увиденному. Однако солнце нещадно жгло глаза, волны запахов накатывались на задыхающегося от бега Алешку, дурманили и будоражили, а стрекот насекомых создавал бесподобное ощущение морского прибоя.

Когда Алешка справился с последствиями резкого перехода из полутьмы на открытую освещаемую солнцем поляну и обрел возможность различать окружающие предметы, то увидел рядом с собой Юрка, все также яростно жмущего на курок лайттера, выделяющееся из общего лесного массива дерево и сидящую на его верхушке гарпию. Только гарпия почему-то опять сидела спиной к ним, и все старания Юрка заканчивались красочной иллюминацией в виде колебаний цветного ореола вокруг нее.

— На, теперь твоя очередь!

Не осознавая, что он делает, Алешка взял лайттер в руки и очумело посмотрел на Юрка.

— Стреляй! Что ты его как картину держишь? — Юрок выжидающе смотрел на Алешку.

Первой мыслью Алексея было отказаться от лайттера, сослаться на то, что он плохо стреляет, или придумать что-либо еще. Но какое-то внутреннее чувство подавило эту мысль, и Алешка, сам того не желая, поднял тяжеленное оружие на уровень глаз и совместил прицельную планку и мушку на прямой, соединяющей его глаз с головой гарпии.

Он затаил дыхание, но почему-то на курок не нажал. Мушка забегала вокруг цели. Несколько раз создавался благоприятный момент для выстрела, но он не стрелял. И если бы его спросили, чего он ожидал во время паузы, то он бы не ответил.

Гарпия оглянулась. Будто почувствовала опасность. Алешке даже показалось, что голова ее наклонилась и маленький черный глаз укоризненно посмотрел на него. Оружие жгло руки. Он импульсивно оттолкнул его. В этот момент вокруг головы гарпии вспыхнул необычайно яркий ореол и тут же погас. Большая грузная птица кувыркнулась через бок и стала медленно приближаться к земле, переворачиваясь в воздухе и бессильно разбрасывая мощные черные крылья.

— Попал… — неуверенно, чуть ли не шепотом, произнес Юрок и тут же заорал во все горло. — Попал!

Юрок опрометью бросился к тому месту, куда упала гарпия. Алешка подошел к лежащему лайттеру, поднял его и медленно поплелся к Юрку.

Он шел нарочито медленно, стараясь как можно дальше оттянуть момент, когда ему придется посмотреть в глаза убитой им птицы. Поэтому и траекторию движения он выбрал такую, чтобы птица скрывалась за фигурой Юрка. Но как он ни старался спрятаться, перед ним открывались судорожно сжатые когтистые лапы, часть туловища и раскинутых крыльев и только голова оставалась скрытой спиной товарища.

— Глянь, какая безобразина! — не поворачиваясь, сказал Юрок. — Таких десятками убивать надо!

Алешка выглянул из-за его спины, как будто и в самом деле ему стало бы намного спокойней, взглянув на безобразину, и тут же отдернулся назад. «Этого не может быть», — подумал он.

В глазах защипало и ранее четкие линии окружающих предметов стали понемногу искажаться и расплываться. Он еще раз взглянул на лежащую птицу. Этого не может быть. Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Кисть руки медленно разжалась, и тяжелый лайттер тяжело скользнул в густую траву.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Бычков Владимир родился в 1951 году в Ленинграде. Окончил Московский электротехнический институт связи. В настоящее время работает заместителем генерального директора по науке и производству ЗАО «СИМПЭК».

Неоднократно публиковался в научно-технических журналах.

Проживает в Подольске (Московская область).

Писать фантастические произведения начал в семидесятых годах прошлого века. Однако первые публикации появились совсем недавно: в альманахе «Полдень, XXI век» № 2 за 2005 год опубликован рассказ «Фантомат», там же в № 5 за 2008 год — повесть «Оракул».

Дэн ШоринВсе углы треугольника

Шампанское было с той благородной горчинкой, которая так нравилась Виктору. Он отщипнул от грозди большую виноградину и закусил.

— А мне? — капризно попросила Верочка.

Он оторвал ещё одну виноградину и поднёс ко рту девушки. Верочка с удовольствием втянула её в себя и облизала пальцы Виктора.

— Вкусно? — Виктор чуть придвинулся и положил левую руку Верочке на талию.

— Ахха, — согласилась девушка. — Ещё хочу.

Виктор заботливо скормил девушке ещё две виноградины. Её глаза сияли, как два маленьких блюдца. На какой-то миг Виктор утонул в них, а потом плавно привлек девушку к себе. Верочка не сопротивлялась, её губы были мягки и податливы. Целоваться она умела. Её язычок дразнил Виктора, так что юноша уже не мог сдерживаться. Его рука скользнула по спине Верочки, отыскивая застежку платья. Девушка привстала, и шелковое платье соскользнуло на пол. Виктор провёл указательным пальцем по плечу Верочки, вдоль ключицы, по подбородку.

— Верочка, — прошептал он.

— Аюшки.

— Ты веришь в любовь?

— Не-а. Не трынди, целуйся.

Виктор с упоением отдался порыву страсти, одновременно нащупывая оказавшуюся спереди застежку лифчика. Спустя мгновение бюстгальтер с легким хлопком сдался, обнажая Верочкину изящную грудь. Она была среднего размера, правильной каплевидной формы с маленьким светло-коричневым ободочком вокруг сосков. Ладонь Виктора тут же накрыла заветный бугорок, ощутив, как затвердели соски девушки. Губы Виктора опустились на шею Верочки, потом на ключицу, добрались до груди и стали упоенно теребить сосок.

— В каждом мужчине дремлет младенец, — фыркнула Верочка, замирая каждый раз, когда Виктор чуть сжимал зубы.

— Я люблю тебя, — прошептал Виктор, поднимая глаза вверх. Правая рука его осторожно проскользнула под тонкую полоску трусиков.

— Смелее, — девушка ободряюще кивнула.

Виктор подхватил Верочку на руки и отнес её на кровать…

Когда всё кончилось, они долго лежали, обнявшись. Виктор смотрел в потолок, а Верочка тихо сопела, пристроив голову ему на грудь. Он слушал её дыхание, и, казалось, во вселенной нет ничего более приятного и волнующего.

— Вить, — Верочка открыла один глаз и внимательно посмотрела на юношу. — Ответишь мне на один вопрос? Только честно.

— Всё что угодно!

— Кто такая Ника?

Виктор слегка вздрогнул, и Верочка это почувствовала.

— Понятия не имею, любимая.

— Обманываешь.

— На Земле несколько миллионов женщин носят это имя. Скажи, кого ты имеешь в виду, а я скажу, знаю я её или нет.

— Она здесь, на корабле, — Верочка надула губки. — Ты обещал честно.

— Это называется паранойя, милая, — Виктор натянуто рассмеялся. — Мы три месяца дрейфуем в двух парсеках от Солнца с убитым двигателем. Двигатель был экспериментальным, неэйнштейновским, следовательно, починке в походных условиях не подлежит. Сигнал бедствия до Земли он дойдёт не раньше чем через шесть лет. В парсеке три с небольшим световых года, любимая. Нас на корабле трое: ты, я и Коля. Никакой загадочной Ники здесь нет и быть не может. Ну хочешь, завтра мы обойдём все каюты? Тогда ты убедишься? Я понимаю, тяжело проторчать лучшие годы жизни в этом корыте, так и не долетев до звёзд, но сходить-то с ума зачем? Мне, например, ничуть не легче.

— Обманываешь!

— С чего ты вообще взяла, что на корабле есть какая-то Ника?

— Знаю.

— Давай поговорим об этом? Ты расскажешь про свою мифическую Нику, а я тебя внимательно выслушаю.

Верочка перелезла через Виктора, спрыгнула с кровати, раздавив босой ступней виноградину, отправилась к шкафу и вынула из кармана халата лист бумаги.

— Вот, — она протянула бумажку Виктору.

На клочке бумаги было написано: «Коля, приходи ко мне вечером, я хочу тебя до дрожи в коленках. Твоя Ника». Почерк был незнакомым. Внизу стояла вчерашняя дата.

— Хм, — Виктор внимательно изучил бумажку. — Это не ты писала.

— Не я, — согласилась Верочка. — И не ты. И не Николай. На корабле ещё кто-то есть.

— Конечно, в лаборатории есть оборудование, способное подделать любой почерк, — задумчиво произнес Виктор. — Но проверить, кто использовал его — минутное дело. И если это не ты, то готов признать, в твоих рассуждениях присутствует логика.

— Думаешь, фальшивка? — Верочка захлопала ресницами.

— Где ты её нашла?

— На палубе, возле Колиной каюты.

Виктор свернул записку, поднял с пола джинсы, аккуратно расправил их и убрал записку в карман.

— Похоже, он тебя разыграл, — Виктор вздохнул. — В любом треугольнике ровно три угла. Нас на корабле трое. Ты, я, Николай. Поскольку ни ты, ни я этой записки не писали, остается Коля, — Виктор задумчиво почесал затылок. — Хотя, может статься, это и не розыгрыш. Николай мог просто выдумать себе подружку.

— На кой ему это? — Верочка изогнула бровь.

— У меня есть ты. У тебя есть я. А у него никого нет. Совсем никого. Случается, у астронавтов едет крыша, медицина называет это синдромом отшельника.

— Я слышала, синдром отшельника бывает у одиночек, — Верочка изящно потеребила мочку уха. — Нас на корабле трое…

— Возможно, ему не хватает общения. Или он просто мне завидует, не знаю. Я поговорю с ним, не переживай.

Через десять минут Виктор уже храпел. Верочка размышляла, уставившись в скрытый в полумраке потолок. О том, что она на корабле не единственная представительница слабого пола, девушка догадалась давно. Чужая помада на уголке зеркала, следы пудры на раковине, другие мелочи, заметные только женщине. Записка стала последней каплей, подтолкнувшей Верочку к действию. Ночной разговор только укрепил уверенность девушки — Виктор врал. Красиво, уверенно, но допуская в голосе знакомую Верочке фальшь. Девушка не могла уличить его во лжи — логика у Виктора была железобетонная. Действительно, они застряли на задворках космоса, действительно на корабле их было только трое. Тот вариант, что Ника — это один из парней, Верочка отмела сразу. И Виктор, и Николай были абсолютно гетеросексуальны, «играть в женщину» они не стали бы ни при каком раскладе. От ситуации отчетливо попахивало мистикой. Верочка тихонько, чтобы не потревожить Виктора, поднялась, натянула джинсы, блузку и, прихватив косметичку, выскользнула в коридор.

Санузел на корабле был один — просторный, с хорошей вытяжкой. Две кабинки с пневмоклозетами приютились в тыльной стороне санузла. Около выхода стояли три раковины, сушилка для рук и большое, во всю стену зеркало. Верочка достала из косметички клочок бумаги и мелким почерком написала записку, которую тут же засунула под зеркало. Потом достала губную помаду и в том месте, где была спрятана записка, провела тонкую линию. Тайник, тщательно скрытый от глаз любого мужчины, но очевидный для женщины, был готов. С осознанием выполненного долга Верочка вернулась в каюту, где тут же скользнула под теплый бок Виктора. Тот заворочался, что-то пробормотал, но не проснулся.

Когда Виктор пришёл на камбуз, весь экипаж уже собрался там. Николай одухотворенно наворачивал ветчину, Ника, бросая на возлюбленного ядовитые взгляды, ковыряла вилкой какой-то ужасно полезный салатик.

— Доброе утро, — вежливо поздоровался Виктор. — Можно к вам присоединиться?

— Садись, — Николай кивнул в сторону стула. — Как настроение?

— Голоден, как дюжина хомячков! — бодро заявил Виктор.

— А почему хомячков? — спросила Ника, оторвавшись от салатика. — Почему не львы-тигры?

— Э, мадмуазель, это вы просто хомячка не видели. Львы и тигры по сравнению с хомячками — сущие лапочки. Хороший хомяк ест всё время, разумеется, когда не спит.

— А как это в него умещается? — Ника посмотрела на Виктора с интересом.

— А он, пардон, гадит тоже всё время. Непрерывный производственный процесс, так сказать. А ещё у него есть специальные мешки, куда он набивает еду, которую не может сразу съесть.

— Ты мою девушку не порть, — грозно сказал Николай, хотя глаза его смеялись. — Она же меня теперь хомяком называть будет, не дает покоя ей мой аппетит.

— Твой аппетит искушает мою диету, — Ника пихнула Николая в бок. — Этот хомяк меня постоянно соблазняет на разные вкусности. А я не железная!

— Ну что я говорил? — Николай сокрушенно вздохнул. — Теперь я — хомяк.

— Ты хомяк по жизни, — улыбнулся Виктор, набирая заказ на синтезаторе.

Николай возмущенно фыркнул и вернулся к трапезе. Ника скосила глаза на Николая и прыснула в кулак. Виктор извлек из синтезатора мелкие пельмени из мяса морской коровы, щедро сдобренные сметаной, салат из креветок под острым женьшеневым соусом, пучок зеленого лука, репу с медом, стакан томатного соуса, два куска душистого ржаного хлеба и холодный эклер с ванильно-ликерным кремом.

— Да ну вас, — Ника выскользнула из-за стола, бросив взгляд на стоящие перед Виктором вкусности. — Пойду поваляюсь в каюте. — Потом подошла к Николаю, обняла его за шею и прошептала, — если есть желание, навести меня через часок.

Николай согласно кивнул и чмокнул девушку в щеку. Девушка танцующей походкой вышла с камбуза и направилась в санузел. Первым делом она остановилась перед зеркалом, чтобы привести свою внешность в гармонию с внутренним миром. Мазок помады, тянущийся вдоль края зеркала, привлёк её внимание. Через секунду Ника уже читала записку.

Серьёзные разговоры не полагается вести на камбузе. Виктор дождался, пока Николай уйдёт к себе в каюту, потом неспешно последовал за ним. На секунду задержался у двери, не прислушиваясь — собираясь с духом. Постучал.

Николай развалился за столом и пил коньяк. Увидев Виктора, он молча достал второй стакан и указал кивком на свободный стул. Виктор на одном дыхании проглотил предложенный коньяк и бросил на стол записку.

— Мне её Верочка отдала.

Николай посмотрел на записку и лениво порвал её на мелкие клочки.

— Она уже спрашивала, кто из нас Ника?

— Она думает, Ника прячется где-то на корабле.

— Ну и дура, — Николай хмыкнул. — Не понимаю, как ты её выбирал.

— Как Адам Еву. Из всего многообразия оказавшихся на корабле андроидов.

— Я про личность, а не про тело.

— Личность меня вполне устраивает, — Виктор подвинул стакан к центру стола.

Николай разлил коньяк.

— На вкус и цвет…

— Как скоро она обо всём догадается?

— О чём догадается? — Николай невозмутимо потягивал коньяк.

— Обо всём, — Виктор одним махом осушил стакан и крякнул. — Помнишь, что ты говорил? Мол, лучший выход. Один андроид — две личности, загружаем через день, никакой ревности. Мол, в жизни не догадаются. И что теперь?

— Что ты ей сказал про Нику?

— Это твоя выдуманная подружка. У тебя синдром отшельника.

— Молодец, она это должна съесть. А по почерку что?

— Ты сгенерировал его в лаборатории. Не поленись, сходи, обозначь активность. Она может проверить.

— Сделаю, — Николай улыбнулся.

— Верочка может догадаться, что она андроид? Психопорт нащупать или ещё что…

Николай уверенно посмотрел на Виктора.

— Не дрейфь. У неё программный блок стоит, чтобы психопорта не видеть. Если только по косвенным признакам.

— Это как? — Виктор насторожился.

— Например, поймёт, что кроме неё эту записку написать было некому. Или раскопает устав космической службы, где черным по белому написано, что женщины в космос не летают, их удел сидеть дома и нянчить детей. Или месячные, которые у неё бывают вдвое чаще, чем следовало бы. Но твоей ипостаси это не грозит — умом не вышла. Вот Ника вполне могла бы…

— Мне кажется, мы выбрали неверный подход. Девушка должна быть одна.

— Ревнуешь?

— Нет. То есть да. То есть не в этом дело. Я о Верочке забочусь. Что с ней будет, когда она узнает?

— Перепишем память.

— Нет!!!

— Виктор влюбился в андроида, — Николай усмехнулся.

— А что ещё делать, если мы хрен знает сколько лет торчать здесь будем? Я не такой циник, как ты, не могу замыкаться в себе.

— И что? — Николай изогнул бровь.

— Мы используем андроида, чтобы не свихнуться за годы, которые нам предстоит провести в одиночестве. Только любовь может нам помочь продержаться всё это время. Твои обвинения не в тему, я просто пытаюсь выжить…

— Ты идеалист, Виктор.

— Это не отменяет приведенных мной аргументов.

— Я пока не услышал разумных аргументов, — Николай поднялся со стула и прошёл по комнате. — Ты пытаешься защитить свою женщину. Это понятно. Инстинкт, пришедший из тех далеких времен, когда люди жили в пещерах и охотились на мамонтов.

— И что? — Виктор машинально скопировал тон Николая.

— Вот только от чего ты защищаешь свою женщину, мне непонятно, — невозмутимо продолжил тот.

— От потери личности. Я завоевал её, а если ты сотрёшь её воспоминания, мне придётся начинать всё заново. И ещё неизвестно, как сложатся наши отношения.

— Разумные слова разумного человека, — Николай довольно хмыкнул. — А я уж, наслушавшись той чуши, которые ты порол последние десять минут, подумал, что тебя глючит. Итак, ты не хочешь в очередной раз проходить стадию ухаживания, носить Верочку на руках, исполнять её прихоти. Так?

Виктор молча кивнул.

— Поэтому ты горой будешь стоять за то, чтобы сохранить память Верочки в неприкосновенности?

Виктор кивнул ещё раз.

— А теперь попробуй подумать, — вкрадчиво произнес Николай, усаживаясь обратно на стул. Через день мы сохраняем память Верочки на стационарный носитель. А вместо него записываем память Ники. Если Верочка о чём-нибудь догадается, мы просто запишем в тело её память недельной давности. Сделаем откат на неделю. Понимаешь? Ты точно так же будешь трахать свою Верочку, минуя стадию ухаживания, просто из её головы улетучатся все подозрения. А я прослежу, чтобы она не нашла эту записку.

— Это нечестно, — попытался возразить Виктор.

— Предложи другой вариант, который бы всех устроил, — коротко сказал Николай. — Ты будешь жить со своей Верочкой, а я сходить с ума от одиночества? Ты этого хочешь? Подумай хорошо, нужен ли тебе сумасшедший я? Это будет проблема серьёзнее чувств андроида.

— Николай, ты циник.

— Знаю. Еще вопросы есть?

— А её интересы ты принципиально не рассматриваешь?

— Её — это чьи? Верочки? Или Ники?

— Верочки. Она более чувственная натура.

— Это следует из недостатка интеллекта?

— Не хами.

— Если уж говорить об интересах виртуальных личностей, то не забывай и про Нику. Если Верочка станет постоянной владелицей тела, Ника умрет. Ты хочешь убить мою девушку?

— Я хочу найти решение.

— А нет никакого решения, — Николай улыбнулся. — Перед нами классический любовный треугольник, известный ещё с глубокой древности. Двое мужчин и женщина в замкнутом пространстве. Мы сумели справедливо поделить единственную женщину, поочередно загружая в неё два разных сознания. Это не панацея, это всего лишь временное решение. Кризис всё равно возник бы рано или поздно. Единственный выход — попытаться подавить в себе ревность и воспитать женщину так, чтобы она со временем всё узнала и смирилась со своей участью. Она низшее существо. Женщина. Андроид.

— Я знаю ещё один выход, — сказал Виктор и достал миниатюрный револьвер.

— Это не выход, — голос Николая дрогнул.

— Любовный треугольник издревле решался устранением одного из углов.

— Я человек, а она женщина! Как ты можешь?

— Женщина — тоже человек. Даже когда она андроид, — холодно сказал Виктор. — Если веришь в Бога — молись. У тебя есть пять минут.

Ника вошла в каюту бесшумно. Виктор слишком поздно почувствовал движение за спиной, чтобы как-то среагировать на удар. Он упал на пол, револьвер отлетел под стол. Извернувшись волчком, Виктор вскочил на ноги, с силой пихнул Нику на встающего из-за стола Николая и бросился к двери. Через секунду он исчез в коридоре.

— Ты не ушиблась? — Николай на лету поймал Нику и нежно её обнял.

— Что со мной случится, я же андроид, — печально улыбнулась девушка.

— Слышала разговор?

— Сама вычислила.

— Как? — Николай изогнул бровь.

Ника протянула Николаю извлеченную из-под зеркала записку. Николай пробежал её глазами, нахмурился:

— Существование Верочки ещё не доказывает, что ты андроид. Она, например, уверена, что мы тебя где-то прячем.

— На дату и время посмотри, — сказала Ника. — Там сегодняшнее число. Поздний вечер. В отсутствие машины времени это приводит к единственному выводу — две личности используют это тело по очереди, а чтобы мы ничего не заметили, дни повторяются.

— Ты у меня умная, — Николай нежно обнял Нику.

— Что хотел от тебя Виктор? — спросила девушка. — Надеюсь, ты не клеился к этой самой Верочке.

— Всё гораздо хуже, — Николай вздохнул. — Он настолько беспокоится о судьбе своей Верочки, что решил перевести твоё тело полностью в её распоряжение. А поскольку я с этим оказался категорически не согласен, он заодно решил избавиться и от меня. Он сказал, что любовный треугольник издревле решался устранением одного из углов.

Ника выскользнула из объятий, нагнулась, подняла с пола револьвер.

— Возможно, он был прав, — промурлыкала Ника, протягивая револьвер Николаю.

— Думаешь? — астронавт нахмурился

— Иначе он убьёт тебя. Ты этого хочешь? Я — нет.

Николай хмыкнул, потом взял револьвер. Они вышли в коридор, при этом Ника пряталась за спиной Николая.

— В его каюту? — спросил Николай у спутницы.

— Думаю, да, — согласилась девушка. — Хотя, у него могло хватить ума, чтобы спрятаться где-нибудь на корабле.

— Найдём, — уверенно заявил Николай и неторопливым шагом направился в сторону каюты Виктора.

Виктор сидел на камбузе и торопливо вставлял маленькие холодные пули в барабан револьвера. Как же не вовремя вмешалась Ника. Нажми он курок секундой раньше, и сейчас на борту остался бы только один человек. И андроид, который бы ночью стал бы Верочкой, да так и остался бы ей навсегда. Виктору не нравилась Ника, она была чересчур умна, что для женщины, а тем более для андроида являлось непозволительной роскошью. Теперь ситуация кардинально изменилась. Николай был вооружен, его сопровождала Ника, стрелять в которую было никак нельзя — Виктор не мог испортить тело Верочки. Оставался единственный выход — попытаться подстрелить Николая, а потом аккуратно скрутить Нику. Если получится. Виктор вставил последнюю пулю и тихонько выскользнул в коридор.

Узел связи на корабле выглядел просто — стол, стул, небольшой компьютер, уходящий к антенне магнитный кабель. Кодировка сигнала и градуировка антенны осуществлялись программно, пользователю достаточно было набрать сообщение и адресата. Николай сидел за компьютером, пытаясь сформулировать сообщение. Ника стояла у него за спиной, вглядываясь в матовую поверхность монитора.

— Думаешь, это нужно? — спросила девушка.

— Разумеется. Если удача улыбнется ему, на Земле будут знать, что Виктор — преступник. Если повезёт мне — это защитит меня от судебного преследования после того, как мы вернемся на Землю.

— Если мы вернемся на Землю, — поправила Ника.

— Выше нос! — Николай попытался улыбнуться. — Мы обязательно вернемся.

— И что будет на Земле со мной?

— Я выкуплю тебя у космофлота, и мы будем жить вдвоём в крошечном домике на берегу моря, — Николай пробежался пальцами по клавиатуре и тут же ощутил мелкую вибрацию, маневровый двигатель доворачивал корпус до оптимального положения относительно Земли.

— Я запустил предварительный широкополосный информационный сигнал. В течение пяти минут для всех, кто нас услышит, будет идти сообщение, на какой частоте мы пошлем основной пакет данных.

Виктор сначала не понял источника вибрации, несколько минут оглядывался по сторонам, сжимая в руках холодную сталь револьвера. Потом он хищно оскалился и неспешно направился в сторону узла связи. Развязка приближалась.

Когда Виктор ворвался на узел связи, он не смог сразу выстрелить — между дверью и сидящим за компьютером Николаем стояла Ника. А уже в следующий миг Николай развернулся, отпихнул Нику в сторону, вскочил на ноги, направил в лоб Виктору револьвер.

Два человека с револьверами в руках стояли друг напротив друга, чуть в стороне прижалась к стенке испуганная девушка андроид.

— Поговорим? — Николай усмехнулся, глядя прямо в глаза Виктору.

— О чём? — Виктор не отвел взгляд.

— Попробуем найти решение проблемы.

— А оно есть?

— Думаешь, нет? — Николай прищурился.

— Любовный треугольник — задача, не имеющая внутреннего решения. Только смерть одного из нас способна изменить ситуацию.

— Если бы каждый любовный треугольник приводил к чьей-то смерти, люди вымерли бы ещё до изобретения колеса.

— Я сказал «внутреннего решения», — Виктор нахмурился. — «Бог из машины» не в счёт.

— Ты считаешь, что…

— Да, — палец Виктора чуть дрогнул на спусковом крючке. — На Земле никогда не существовало идеального любовного треугольника. Земные влюбленные всегда были открыты для внешнего воздействия. Идеальный любовный треугольник возможен только в космосе, на затерянном космическом корабле.

— Тогда, ты прав, решения нет, — жестко сказал Николай.

В этот миг из колонок компьютера раздался приглушенный женский голос:

— Неизвестный космический корабль, мы слышим вас. Вам нужна какая-нибудь помощь?

— Deus ex machina. Возможно, это решение, — задумчиво произнесла Ника и тут же добавила. — Капитанский доступ, всем опустить оружие.

Начальник исследовательского сектора дальнего космоса Александра Свербжинска, откинув голову, рассматривала матовый потолок кабинета.

— Мы нашли её случайно, — докладывала Ирина Клестовская, звездный пилот третьего класса. — Во время промежуточного прыжка мы обнаружили в трех световых минутах от себя широкополосный источник радиосигнала. Спросили, не нужна ли какая-нибудь помощь. Когда Вероника ответила, мы были в шоке. Она пропала шесть лет назад. Шесть лет наедине с космосом, это сложно представить! За половину этого времени многие сходят с ума. Синдром отшельника.

— А она? — Александра Свербжинска опустила взгляд на подчиненную.

— А она хоть бы что. Забавлялась с двумя андроидами. Представляете, они приревновали друг друга к Веронике. Даже хотели стреляться.

— Мужской психотип, — поморщилась Свербжинска. — Именно поэтому мужчины не летают в космос. Их удел сидеть дома и нянчить детей.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Тульский писатель и журналист, потомок И. С. Тургенева.

Родился в Тульской области в 1977 году.

Работает корреспондентом районной газеты. Первые печатные публикации фантастических произведений появились в 2004 году.

Активно публикуется в Сети.

Андрей БуторинЖелтый аспид

Кто сказал, что путешествия во времени безопасны? Никто не говорил.

Даже если перемещаться только вдоль оси времени, и то неизвестно, что окажется в этой точке пространства тридцать веков назад. А триста? А три тысячи? Казалось бы, это достаточно просто рассчитать. Не тут-то было! Надо учитывать столько факторов, что все равно чего-нибудь упустишь. Да и надо ли? Ведь потом придется лететь к Земле, которая может оказаться к тому времени за сотни парсеков. Точнее — была там, если речь идет о путешествии в прошлое.

Поэтому и приходится двигаться сразу по временной и пространственной осям, оставаясь, по сути, в одной и той же точке относительно земной системы координат. Но это в идеале. На самом деле перемещения в пространстве все равно неизбежны, особенно если речь идет о десятках и сотнях веков. Ведь энергия для такой «привязки» берется от магнитного поля Земли, а оно крайне неустойчиво и непостоянно. Меняются полюса, «скачет» напряженность поля. За века с ним происходит многое. В этом и заключается главная опасность. «Потеряв» направление силовых линий, процесс хронтования становится неуправляемым, и хорошо если капсула просто «вывалится» не в том месте и времени, но бывает куда хуже. Вот, как сейчас.

⠀⠀ ⠀⠀

Лан понял, что авария неминуема, сразу, еще до сигнала тревоги, как только генератор начал «фонить». Распыленные в атмосфере хронтоны создали эффект белых ночей в достаточно низких для этого широтах в середине первой декады июля. Одна тысяча девятьсот восьмого года. Так показывал хроносчетчик. Внешний. Четвертое, третье, второе июля… Ночи все светлее и светлее. Первого числа Лан дожидаться не стал и катапультировался. Успел вовремя, хотя это было не так-то просто. Внутренний хроносчетчик отсчитывал не сутки, а миллисекунды, хотя для хроногенератора сейчас они были равны.

Первого июля Лан находился еще слишком близко от капсулы и, в ожидании взрыва, успел лишь проститься с жизнью. Очень коротко, почти односложно. Но генератор взорвался тридцатого июня, и Лан уцелел.

Уцелеть от взрыва — это еще не все. Теперь, без капсулы, а значит и без ее хроногенератора, нужно было «затормозить» во времени, потому что инерция продолжала нести Лана в прошлое. И такой полет вне капсулы мог закончиться очень плачевно — тем же распылением на хронтоны, только теперь уже самого Лана.

У хрононавтов имелся аварийный генератор торможения. Был он и у Лана. Но одно дело тормозить уже на подлете к цели, когда скорость достаточно мала, и совсем другое — почти в середине пути. До намеченной цели Лану оставалось больше двухсот веков, поэтому скорость была что ни на есть крейсерской. И энергии аккумуляторов для полного торможения, конечно же, не хватило. Пришлось расходовать свою собственную энергию. И вот ее, к счастью, оказалось для торможения достаточно. Но, увы, не с избытком. Только-только. Жалкого остатка хватило лишь на поддержание мыслительных процессов в самом примитивном теле — даже без конечностей. Лан представлял сейчас из себя десятимиллиметровый в диаметре жгутик длиной шестьсот пятьдесят миллиметров. Разумеется, пластиковый, поскольку Лан был пластофором.

⠀⠀ ⠀⠀

Лан довольно быстро пришел в себя, оценил ситуацию и понял, что дела его никуда не годятся. Пожалуй, лучше бы ему было не катапультироваться. В нынешнем состоянии он мог протянуть от силы неделю. И то если не шевелиться. О том же, чтобы передать аварийную хронограмму, не могло быть и речи.

Впрочем, все пока казалось поправимым. Двигаться Лан мог, стало быть оставалось одно — найти источник пополнения энергии и строительного материала для более приемлемого тела. И тем, и другим для Лана, как и для прочих пластофоров, был, разумеется, пластик.

Плохо, что Лан почти не помнил реалий века, куда его сейчас выбросило. Он даже не знал, в какой именно год попал. Прикинув «на глазок», Лан пришел к выводу, что сейчас примерно середина девятнадцатого века. Плюс-минус десять лет. Конечно, как любой хрононавт, Лан углубленно изучал историю, но нельзя объять необъятное! Тем более, специализировался он по куда более ранним векам. И все же, напрягши память, Лан вспомнил, что примерно в это время пластмасса уже вошла в обиход. Правда, сказать, сколько именно десятилетий, а уж, тем более, лет составляет это «примерно», он, к сожалению, не мог. Но отчаиваться все же не стал.

Для начала Лан огляделся. Березовая рощица, ручеек, травка, желтая пыльная дорога наискосок через луг. Дорога ведет к маленьким темным домикам. Впрочем, есть и большие постройки. Целых две. Одна приземистая, другая высокая. Обе — белого цвета. Причем вторая — с крестообразной конструкцией на крыше, что вселило в сознание Лана оптимизм. Если это антенна, то с хронологией он не ошибся, и здесь уже должны быть знакомы с пластмассой.

Лан подумал, что ему лучше предпринять: двигаться к селению, или дожидаться, пока кто-нибудь прибудет сюда? Раз есть дорога — значит по ней ездят. Или, как минимум, ходят. Но как часто? Пока еще, за те четырнадцать минут, что Лан находился тут, ничто не потревожило дорожную пыль. Но ползти самому — а до ближайшего здания было километра два с половиной, — это тратить столь дефицитную в его положении энергию.

И Лан решил подождать. Сорок шесть минут. Но для начала он переполз на обочину дороги, а чтобы не выделяться на ее желтоватом фоне, пожелтел и сам. Теперь его можно было увидеть, лишь подойдя вплотную.

⠀⠀ ⠀⠀

Заняв новую позицию, Лан снова огляделся. К сожалению, для экономии все той же энергии, пришлось отказаться от универсального зрения, так что изменить фокусное расстояние хрусталиков он не мог. Но и обычного оказалось достаточно, чтобы заметить светлое пятнышко, отделившееся от приземистого белого здания и двигающееся вдоль дороги. Когда пятнышко стало больше, Лан понял, что это клубы пыли, развевающиеся за повозкой, которую тянула пара крупных животных, судя по всему, лошадей. Вскоре стало возможным разглядеть и людей, сидящих в повозке. Их было двое, мужчина и женщина. Лан собрался. Сейчас все зависело от того, хватит ли ему энергии на то, чтобы прыгнуть, ворваться в ротовую полость человека, пробить небную перегородку и проникнуть в мозг. Должно было хватить. Нужно, чтобы хватило! Придется отказаться от подключения ко всей памяти этого человека и ограничиться лишь знанием языка и контролем над двигательными функциями тела. Конечно, причинять вред человеку — это преступление, но иного выхода не было. К тому же, уверял внутреннего самообвинителя Лан, вред будет минимальным и временным. Всего лишь до тех пор, пока он не пополнит запасы энергии. Тогда он компенсирует все повреждения, нанесенные человеку, сполна — еще и подлечит его, произведет полную очистку организма, заменит изношенные органы на практически вечные пластиковые аналоги.

⠀⠀ ⠀⠀

Мирон смотрел вслед удаляющейся бричке и плакал. Слез он давно не стеснялся, да и кому интересны слезы крепостного? От него требуется одно — работать. Пахать, сеять, жать — тянуть крестьянскую лямку. А плачешь ты при этом или смеешься — без разницы. Даже лучше, когда плачешь; смех крепостных барину не по нраву. Раз смеешься — стало быть не в полную силу работаешь.

Но теперь уж смеяться и подавно не с чего. Единственную радость барин увез — дочку, Марфушку. Проигрался старый пьяница в карты, все деньги спустил. Поставил на кон Марфушку — и ту проиграл! Одна надёжа, что у нового барина Марфушке лучше будет. Тот хоть молодой, сорок всего, да и не пьет сильно вроде. А там — кто его знает? Баре — они и есть баре. Что молодой, что старый. Для них крепостные — не люди.

Конечно, в глубине души Мирон понимал, что жалуется на барина зря. Ну, грешен, — выпить любит, игрок заядлый. Так кто сейчас без греха? Зато крестьян все же Никодим Пантелеймоныч жалеет. Пороть — порет, но до смерти никого еще не забил. А как без порки-то? Тоже нельзя. Крестьянину — ему только волю дай!..

— Э-хе-хей, воля-волюшка, — всхлипнул Мирон еще раз, высморкался в дорожную пыль, да и повернулся, чтобы идти с барского двора восвояси. Вот ведь тоже — позволил Никодим Пантелеймоныч с дочкой проститься, до самой брички дал проводить! Другой бы дал? Разве что в глаз.

Мирон уже шагнул за ворота и не удержался, оглянулся еще вслед облачку пыли. Свел жесткие брови, прищурился. Померещилось, или впрямь пыль назад к селу стелется? Назад, не иначе. Лошадей уже видно. И бричку крытую. А вот и платок Марфин белеется! Стукнуло сердце Мирона, дернулось. А ну как раздумал барин ее отдавать?.. Да только навряд ли. Знать, забыл что-то.

⠀⠀ ⠀⠀

Бричка, не доехав до ворот, остановилась. Мирон заметил, что правит лошадьми Марфа. И увидел еще, что лицо дочери белое, как снег, глаза — что два пятака, и руки трясутся. Барин неловко спустился на землю и, качаясь, пошел к Мирону.

«Вот ведь, — подумал крестьянин, — только что вроде тверезым был, когда и успел нализаться? И Марфушку испужал, ирод! Там уж и пужать-то, поди, нечем, а все одново.

Но пришел черед и самому Мирону пугаться. Голос Никодима Пантелеймоновича на пьяный никак не походил. Так ровно, будто по писанному, он и по трезвому делу не изъяснялся. А сказал такое, что и не в раз разберешь:

— Пластик есть? Любые изделия из пластмассы.

Мирон ничего не понял. Стал собирать из похожих обрывков слова. Лишь одно только и вышло. И то не очень, чтоб схоже…

— Псалтырь? Так то у дьякона, барин. У меня-то откель?

— У дьякона? Далеко?

— Так вон она, церква, — махнул Мирон в сторону купола с покосившимся крестом.

— Едем.

— Да я так дойду, барин, — испугался Мирон пуще прежнего. Не к добру это — в бричке с барином ездить! Но тот будто не слышал. Опять сказал, да так — точно камнем по лемеху:

— Едем!

Пришлось лезть за барином в бричку. Марфа напуганным глазом стрельнула, в губах — ни кровиночки. Шепнула украдкою:

— Батюшка, напасть-то какая! Желтый аспид в барина прыгнул.

— Тихо-тихо!.. — одними губами, без голоса, пошевелил Мирон. — Услышит. Потом.

А сам призадумался. Что за аспид? Где он тут взялся, в их-то краях? И как это — в барина? В рот, что ли? В ухо?.. Уж не заговаривается ли Марфушка с горя?

Между тем доехали до церкви. Дьякон, Симеон, услыхал, вышел. Барину поклонился, но не до земли, достойно.

— Храни тя господь, Никодим Пантелеймонович.

Барин лишь лоб из брички выставил. И опять:

— Пластик есть?

Симеону тоже «псалтырь» почуялся. Брови нахмурил, постоял, бороденкой повертел.

— Есть, — говорит. — Как не быть?

— Дай.

— Помолиться душа запросила? — скривился дьякон. — Так в церковь зайди. Не с лошадьми же псалтырь читать.

— Пластик там? — ткнул в открытую дверь барин.

— Там.

Посторонился Симеон, барина пропустил. Тот прошел — не качнулся. А Мирон, слава Богу, с дочкой остался, с глазу на глаз.

⠀⠀ ⠀⠀

К Лану вернулась надежда. А поначалу он было отчаялся. Когда подключился к человеку в повозке и заговорил со вторым. Точнее, со второй, оказавшейся женщиной. Та ничего из его слов не понимала, не отвечала даже на примитивные вопросы, а только мелко вибрировала. Дома Лан почти не имел дела с людьми, лишь изучал их строение и физиологию, поэтому о том, что человек может молчать от сильного испуга, он попросту не учел. Потом, правда, вспомнил, а скорей — догадался. По той же вибрации, называемой в этом языке «дрожью».

Женщина ничем не помогла Лану, разве что привезла к другому человеку, который хоть что-то внятное сумел сказать. Мало того, сказал, что в селении есть пластик. А ведь в сознании донора Лан этого понятия так и не нашел. Впрочем, это еще ни о чем не говорило: если пластмасса здесь только-только появилась, не все могли о ней знать. Но, как выяснилось, знали. Хоть и называли несколько иначе. Но тот человек, что показал ему, где имеется пластик, коверкал и другие слова. Судя по всему, образованность местного населения оставляла желать лучшего.

⠀⠀ ⠀⠀

Лан прошел за человеком в черной одежде внутрь здания, называемого здесь «церковь». Или «церква», как назвал его другой житель. Ни то, ни другое название не находило ассоциаций в родном языке Лана. Что ж, многие понятия попросту прекратили свое существование за триста веков. Скорее всего, в этом здании находился какой-то центр связи. А раз так — пластик здесь должен быть.

Лан огляделся вокруг. На стенах и под круглым полушарием потолка — изображения. На всех — люди, люди, люди. В длинных, красивых одеждах, со странными кольцами вокруг голов. Может, это древние устройства связи — ментоны? Когда их изобрели — в двадцать девятом или девятнадцатом веке? Да не все ли равно…

— Что же ты, Никодим Пантелеймонович, и лба не перекрестишь? — прервал размышления Лана человек в черном.

— Лба? — переспросил Лан. «Лоб», «крестить» — такие понятия в его лексиконе были. Но в ясную картину предлагаемое действие у него так и не складывалось, и он переспросил: — Зачем крестить лоб? — Но, поскольку больше его интересовал другой вопрос, он задал и его: — Ты нашел пластик?

— Псалтырь вот, — показал человек в черной одежде темный кирпичик, зажатый в руке. — Но зачем он тому, кто в храме не крестится?

— Мне не надо креститься. Мне нужен пластик. Для пополнения запасов энергии и самовосстановления. Дай мне его! — Лан вытянул руку. Но еще не дотронувшись до цели, понял уже, что это не пластик. Целлюлоза, кожа, прочие органические вещества животного и растительного происхождения. И ни миллиграмма пластмассы!

— Это не пластик, — сказал Лан, опуская руку.

— Да ты никак пьян, Никодим Пантелеймонович? — нахмурился человек в черном. — Или болен. Нельзя так с собой поступать в шестьдесят-то годков. О душе пора думать. О вечном.

«Что он может знать о вечности?» — удивился Лан. Впрочем, вечность его сейчас мало интересовала. Энергия расходовалась быстрее, чем он рассчитывал. Тело донора и впрямь оказалось слишком больным и дряхлым. Пластик был необходим срочно! Лан стал вспоминать, где еще в этом веке могла применяться пластмасса? Эх, если бы знать, что его сюда забросит судьба! Всего лишь пару секунд и нужно-то было потратить на закачку нужной информации. И то, на саму закачку — куда меньше; основное время ушло бы на поиск и фильтрацию данных. Но сожалеть поздно, надо постараться вспомнить хоть что-то…

Но то, что вспоминал Лан, напрочь отсутствовало в лексиконе донора. Телевидение, кибернетика, информатика — пусто, пусто, пусто. Может, для сельской местности нужны более простые понятия? Например, телефон. Опять пусто! А если попроще — мобильная связь, связываться, звонить. Есть! И «связываться», и «звонить»!

— Звонить! — почти выкрикнул Лан. — У тебя есть то, чем звонить?!

— Есть, — вздохнул человек в черном. — Допился ты, Пантелеймо-ныч. Как есть, допился!..

— Мне не надо пить! — взмолился Лан. — Пойдем звонить!

— Эх, твои бы слова — да Богу в уши, — снова вздохнул человек. — Ну да ладно, звонить — так звонить. Это Богу угодно.

Человек поманил за собой Лана, вышел из здания, проследовал к высокой пристройке, зашел внутрь и стал подниматься по лестнице с каменными ступенями. Лан едва поспевал за ним — ноги донора едва шевелились, силы буквально таяли. Их едва хватило на то, чтобы подняться все-таки на открытую с четырех сторон площадку, под потолком которой висело пять темных неправильных конусов — скорее, параболоидов — разных размеров.

Человек в черной одежде взялся за веревки, свешивающиеся из центров параболоидов, и сильно дернул одну из них. Раздался громкий, отдавшийся вибрацией в теле звук. Человек потянул за другую веревку и вызвал еще один звук, более резкий. Потом еще один, еще и еще. От гулкого звона у Лана заложило уши. Но ему уже было все равно. Он видел, что пластика нету и здесь. Только камень — стены здания; дерево — потолок; растительная органика — веревки; и металл — звенящие параболоиды.

Лан почувствовал, как очередная вибрация, вызванная звуком самого большого конуса, отозвалась острой болью в груди донора. А потом остановилось сердце. Падая на каменный пол, Лан с грустью успел констатировать: «Мир погибшего пластофора.»

⠀⠀ ⠀⠀

Уездный врач, Семен Ильич Ферапонтов, скучал. Ему был откровенно мерзок этот пыльный заштатный городок после великолепия Петербурга. Стоило ли учиться столько лет, тратить силы, нервы и маменькины деньги, чтобы в результате зашивать пьяницам порванные в драках морды и вскрывать чирьи на задницах местных «матрон»?.. Впору и самому спиться.

Хотелось чего-то нового, интересного, необычного. Да где его взять? Впрочем, что там говорил Тимошка?.. Привезли с утра тело покойного помещика. Как его?.. Шашек… Сашек… Сушик?.. Да-да, именно Сушик! Тимошка еще что-то такое выдал: дескать, сухой весь, подстать фамилии, будто из него все соки выпили. И еще что-то брякнул нелепое — мол, крепостные сказывают, якобы видели, как в барина змеюка залезла. Аспид. Желтый аспид. Вот ведь фантазия у нынешних крестьян! А что, крестьяне — тоже люди; уж кому и знать о том, как не ему, врачу. Что барин, что крепостной — те же печень с селезенкой внутри, тот же, пардон за вульгарите, ливер. Кстати, о ливере и сухости — вот уж и впрямь каламбур! — Сушика… А что, если на самом деле, так сказать, аспид?.. Образно выражаясь, конечно. А если по-простому — обычный солитер? Правда, никто бы не смог увидеть, как он в этого Сушика… г-мм… влезает. Но, тем не менее, это версия. А что? Делать-то все равно нечего, проверить разве что?..

Семен Ильич спустился в прозекторскую. Надел поверх халата заскорузлый кожаный фартук, велел Тимошке ассистировать. Сбросил несвежую, в тошнотворных пятнах, простыню с тела покойного, размял пальцы, кивнул:

— Ну-с!..

⠀⠀ ⠀⠀

Солитера не оказалось. А ткани и впрямь были сильно обезвоженными. И, если можно так выразиться, обезжиренными.

Семен Ильич хмыкнул:

— И где же, так сказать, твой аспид?

— Чего это он мой? — обиделся Тимошка. — Это мужик, что труп привез, сказывал, будто дочка его видела, как змеюка желтая в рот барину заползла.

— В рот, говоришь? А ну-ткать. — Ферапонтов раздвинул челюсти трупа, заглянул в рот. — Ого!.. Ну-ка, подай пилочку, голубчик. Что-то у него, болезного, и впрямь там не того-с…

⠀⠀ ⠀⠀

Сделав трепанацию и раздвинув серые морщинистые полушария, доктор только крякнул. Из центра головного мозга покойного, погрузившись наполовину в спинной, тянулось что-то желтое, толщиною в полдюйма. Ферапонтов подцепил щипцами «новообразование», вытянул и снова крякнул — перед ним, зажатая в жвалах щипцов, и впрямь висела змея. Желтая, длинная, почти в аршин длиной. Черные маленькие глазки тускло поблескивали на сплюснутой голове, тонкая щелочка рта, казалось, изображала злобную ухмылку.

— Какая гадость! — скривился Семен Ильич.

— Аспид!.. — мелко и быстро закрестился Тимошка.

— Да уж… — покачал головой доктор. — Вот и не верь после этого людям-с!..

Он бросил змеюку на стол, рядом с трупом. Взял скальпель, вонзил в желтое тельце. То есть, попытался вонзить — лезвие лишь скользнуло по шкуре, но разрезать ее не смогло. Ферапонтов попробовал еще — с тем же результатом. Он широко зевнул, отбросил скальпель и стянул фартук.

— Брось-ка эту гадость в печь, голубчик, — сказал он Тимошке и пошел мыть руки.

Санитар втянул ладонь в рукав халата и брезгливо, через ткань, взял змеиную тушку. Прошел в соседнее помещение, где в углу весело потрескивала поленьями печь-«голландка». Открыл чугунную дверцу, швырнул в огонь аспида и стал наблюдать. Желтое тельце загорелось не сразу. Зато, когда пламя распробовало новое угощение, из печного зева повалил такой едкий дым, что Тимошка раскашлялся и спешно захлопнул дверцу.

— Аспид — он аспид и есть, — откашлявшись, буркнул санитар. — Начадил-то, начадил, идолище поганое!..

Шел одна тысяча восемьсот пятьдесят шестой год. Англичанин Паркес получил новое вещество — целлулоид.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Буторин Андрей Русланович родился 6 апреля 1962 года в городе Мончегорске Мурманской области. В 1985 году закончил Ленинградский институт авиационного приборостроения. Работает ведущим специалистом ООО «ИнформКолаСервис» (информационные технологии).

Живет в городе Мончегорске. Фантастику начал писать с конца 90-х годов. Опубликованы 20 рассказов в журналах «Звездная дорога» (Красногорск), «Техника-молодежи» «Черный квадрат» (Великобритания), «Уральский Следопыт» (Екатеринбург), «Норильский Никель» (Москва), «Я» (Нью-Йорк, США), «Свой круг» (Монреаль, Канада), «OPEN!» (Москва), «Юный техник», литературном приложении «Знание-сила: Фантастика».

Изданные повести: «Ракушка» (Сборник «Фантастика. Конкурс «Научная фантастика для детей и подростков». Осень 2004», Издательство «Социально-политическая мысль» (Москва), 2005 г.); «Письмо в никуда» (Издательство «Амадеус» (Москва), № 9 (23), 2006 г.); «В одну реку трижды…» («Амадеус», № 18 (32), 2006 г.); «Перепутанные души» («Амадеус», № 24 (38), 2006 г.); «Имя для нерожденной» («Амадеус», № 29 (43), 2006 г.).

Изданные романы: «Работа над ошибками (Puzzle)» (Издательство «АСТ» — «Сталкер» (Донецк), 2004 г.); «Наследница престола» («Издательство Альфа-книга» (Москва), 2005 г.); «За краем земли и неба» (Издательство «АСТ» — «Сталкер» (Донецк), 2007 г.); «Чудес не бывает» (Издательство «Мир книги», 2007 г.).

На московском фестивале фантастики «Серебряная стрела» («Сильверкон») в феврале 2008 года роман «За краем земли и неба» (Издательство «АСТ») победил в номинации «Лучшая любовная линия».

Автор награжден медалью 2-й степени Ордена Серебряной стрелы.

Алексей МолокинИ сотворил дом

Сергей Анриевич Апис видел во сне дом. Это был замечательный дом. С высокой черепичной крышей, светлыми стрельчатыми окнами, эркером на втором этаже и небольшой, изящной башенкой. На башенке поворачивался кованый флюгер в виде забавного человечка с флагом. Водосточные трубы наверху были украшены затейливыми коронами, а внизу заканчивались лягушачьими пастями, в которых весной весело булькала и клокотала дождевая вода.

Сергей Анриевич не был архитектором или строителем. Его представления о том, каким должен быть дом, были далеки от профессиональных изысков и, в сущности, сводились к тому, что дом должен быть таким, каким он представляется человеку, собирающемуся в этом доме жить. Если кому-то нравятся дома в виде чемоданов — ради Бога, пусть себе живут в чемоданоподобных домах, если кому-то хочется, чтобы его дом походил на экзотическую океанскую раковину — тоже, пожалуйста, на летающую тарелку — будьте любезны.

Каждую ночь Апис добавлял что-нибудь к своему дому. Комнату с камином и глубокими кожаными креслами, лестницу с резными столбиками перил, слуховое оконце в ажурном переплете, мощеную разноцветной галькой дорожку, ведущую мимо газонов к двери с бронзовым колокольчиком.

Каждое утро Сергей Анриевич просыпался в тесной, грязноватой комнате, окно которой выходило на бетонный забор военного завода. В комнате были самодельные книжные полки и растоптанный диван. Рев испытываемых на заводе двенадцатиствольных «Иерихонов» заглушал утренние ссоры соседей, живущих за стенкой.

Так проходили ночи и дни. С каждым сном дом становился все реальнее и реальнее. И вот наступил такой сон, когда достраивать и менять в доме стало уже нечего. Дом был готов. Можно было зайти в любую комнату, посидеть в глубоком кресле, вытянув ноги к горящему камину и покуривая трубку с длинным чубуком, подняться по узкой винтовой лестнице в башню. Вот только изменить в доме было ничего нельзя. Дом, так сказать, сложился, то есть, полностью соответствовал представлениям Сергея Анриевича о человеческом жилище.

Теперь и днем Аписа не покидало чувство единства с домом. Ощущение это было сродни тому, то чувствуют беременные женщины, когда приходит время рожать, хотя Сергей Анриевич был, несомненно, мужчиной.

Любой дом требует места, и подходящее место в городе Растю-пинске, где проживал Сергей Анриевич, имелось. Именно там, на пустыре, рядом с чудом сохранившимися корабельными соснами и виделся Апису его дом. Неподалеку, между островком сосен и окружным шоссе расположились двухэтажные особнячки городской знати. Но куда было этим, в общем-то, добротным, но совершенно заурядным строениям до дома Аписа!

Взяв отпуск по семейным обстоятельствам, Сергей Анриевич направился в городскую управу за разрешением на сотворение дома.

— Что это за «сотворение» дома? — Чиновник посмотрел на него с видом валютной красотки, которой сделали нескромное предложение с оплатой в неконвертируемых рублях в рассрочку. — Подайте заявление на выделение участка под индивидуальную застройку, мы рассмотрим, годика через два-три, может быть, что-нибудь и решим…

Но Сергей Анриевич не мог ждать три или два года. Точнее, он-то, пожалуй, по скромности и подождал бы, а вот дом — тот ждать не мог.

— Кто такой этот Апис? — Рассеянно спросил один служащий городской управы другого, — Бизнесмен? Менеджер? Крупный работник теневой экономики? — И, узнав, что Апис ни то ни другое и не третье, удивился. — Зачем, спрашивается, инженеру дом?

А ждать и в самом деле было больше нельзя. Ведь когда ребенку приходит время появиться на свет, он не может ждать. Он рождается — вот и все. Он даже место не выбирает, не его это дело. Так и с домом. Пришло время Апису творить дом — давай, твори. Какие бы резолюции не наложили в городской управе на заявление Аписа, а дом все равно сотворится, и все тут. Это от городских властей не зависит.

Ночью могучий инстинкт творения, почти начисто подавленный в трудолюбивых жителях Растюпинска, но чудом сохранившийся и окрепший в Сергее Анриевиче, вынес его на пустырь.

Светила ли в эту ночь луна, мягко серебря крыши коттеджей и сентиментально просвечивая сквозь перистые кроны мачтовых сосен?

Взревывали ли «Иерихоны» в подземном бронетире военного завода, вселяя в растюпинцев покой и уверенность в возрождении непоколебимой мощи родной страны?

Вершилась ли в Растюпине нормальная ночная жизнь с тремя среднестатистическими ограблениями, одной целой, семьюдесятью тремя сотыми изнасилования, полусотней мордобоев, десятком зачатий и дюжиной смертей, тысячами любовей и несчетным количеством ссор?

Светила…. Взревывали…. Вершилась. Ничего примечательного и экстраординарного в Растюпинске не происходило, если не считать, конечно, сотворения Аписом дома.

Налитый тяжкой, никем на свете не измеренной энергией творения, сыплющий лиловыми искрами, сотрясающий поступью корабельные сосны, ступил Апис на древнюю землю Растюпинского городского пустыря.

И дрогнул мир. Застонали медные стволы сосен. Брызнуло песком и мелкими камешками по окнам и крышам новеньких коттеджей. Взвыло пространство, выпучиваясь чудовищным пузырем и мучительно исходя сияющим потом. Зарево встало над городом, и сердце этого зарева неистово и болезненно билось на пустыре.

— Здравствуй, брат! Писать трудно. — Говорили друг другу при встрече небезызвестные Серапионовы братья.

— Трудно рожать, милая! — говорят друг дружке женщины.

— Здравствуй, Творец! Творить трудно, — мог бы сказать Апису коллега, если бы такой нашелся в славном городе Растюпинске.

Трудно и больно творить. Но слава Творцам, сотворившим Вселенную, Человека или хотя бы Дом! Слава им, обессилено лежащим около своих творений. Слава пристрастным и ошибшимся, переиначенным своими детищами или отвергнутыми ими.

Слава тебе, Апис, лежащий в рассветный час на вымощенной разноцветной галькой дорожке, ведущей к двери сотворенного тобой в эту ночь Дома!

Сергей Анриевич встал, отряхнул пыль со штанов, открыл дверь и вошел в Дом.

Когда Апис проснулся, солнце уже светило сквозь витражное окно. Разноцветные квадратики света подползали к кровати. Шелестящие маятником напольные часы в футляре красного дерева бархатисто пробили полдень.

Славно, все-таки просыпаться в собственном доме, где по звуку узнаешь каждую ступеньку деревянной лестницы, где любая дверь, открываясь, говорит тебе — Здравствуй, хозяин! Доброе утро!

— Доброе утро, Дом! — сказал Сергей Анриевич, начиная новый день. Ему было легко.

Весь выходной Апис обживал Дом. Ходил по комнатам, трогал сотворенные им же вещи, удивлялся их удобству и соразмерности. Он поднялся по винтовой лестнице на башенку и постоял там, вдыхая пахнущий хвоей воздух. Сергей Анриевич заново вживался в Дом, как поэт утром перечитывает стихотворение, написанное ночью.

Следовало ожидать, что весь Растюпинск соберется у чудесным образом возникшего дома. Однако у обывателей были, как видно, дела поважнее. А может быть, они попросту привыкли к некоторым быстротечным переменам, происходящим в городе, и ничего особенно хорошего от них не ждали.

И то сказать, стоял на площади ресторан «Вечерний Растюпинск». Вечером растюпинцы в нем выпивали и закусывали в свое удовольствие, шумели, плясали, вступали в случайные связи и выясняли отношения, а утром — глядь — нет никакого ресторана. Одни головешки. Или взять, хотя бы те же самые коттеджи. Не было на пустыре никаких коттеджей и, судя по заверениям городской управы, строить их было совершенно не из чего, а на тебе, за месяц появилась целая дюжина. Кто строил, на какие деньги — неизвестно, одни слухи да домыслы. А пока слухи да домыслы, вселились в коттеджи известные в городе люди и живут себе на законных основаниях, так что ничего не попишешь. В общем, новым домом на пустыре растюпинцев удивить трудно. Хотя, надо сказать, выглядели все эти коттеджи рядом с творением Аписа довольно убого. Стать не та.

В понедельник на работе Апис прислушивался к разговорам сослуживцев. Говорили о ценах, очередях, привычно ругали правительство, обсуждали возможность постройки в Растюпинске знаменитой зарубежной фирмой «Гудбайзер» портативного пивзавода с пивопроводом в столицу, а вот о Доме почему-то помалкивали. Может быть, не знали?

Да нет же, заметили творение Аписа в городе. И не только заметили, а уже прикидывали, что к чему, и даже делили. Если бы не прикидывали и не делили, то не прожить бы Сергею Анриевичу спокойно почти целую неделю. Но, видимо, договорились, потому что в пятницу к Дому подъехало несколько автомобилей, в том числе лягушачьего вида и раскраски бронетранспортер с отрядом муниципальной милиции, вооруженной короткоствольными автоматами местного производства. Из черного лимузина вылез уже знакомый Апису чиновник городской управы, решительными шагами подошел к двери и позвонил в бронзовый колокольчик. Вышедшему на звонок Сергею Анриевичу были предъявлены ордер на выселение и постановление о заключении в городскую тюрьму на пятнадцать суток за нарушение ночного порядка и общественной тишины.

Тотчас же Аписа запихнули в «малиновку», как в просторечии именовали машины с решетками на окнах, славные своими пронзительными утренними трелями, и увезли. А по дому рассыпались деловитые молодчики спортивного вида.

Пошуровав в комнатах и не найдя ничего, представляющего по их мнению, потенциальную опасность, молодчики почтительно встали у двери в Дом. Тут подъехал нездешней породы автомобиль, из него вышел полный низенький человек с брезгливым ухоженным личиком и, как хозяин, проследовал в предупредительно распахнутую дверь.

Пока творец Дома отбывал пятнадцать суток, трудясь на разборке руин сгоревшего ресторана и постигая жизнь и нравы Растюпинских люмпенов, в Дом въехала семья человека с брезгливым лицом, бывшего никем иным, как председателем городской управы, избранником народным Петром Васильевичем Сукензоновым.

Две недели шло переустройство Дома под семейное гнездышко Сукензоновых, при этом в Дом была запихнута масса всевозможных вещей, необходимых, по мнению мадам Сукензоновой для создания цивилизованной обстановки. Тут были южнокорейские видеоплееры с караоке, комплекты мебели «Клеопатра» и «Осирис» египетского производства, сантехника знаменитой американской фирмы «Виверскун», кухонный гарнитур, изготовленный в республике Бангладеш и многое, многое другое, в том числе десять ящиков шотландского виски «Лонг Фэйс».

Если бы Сукензоновы были понаблюдательней, то они, возможно, заметили бы, что по фасаду Дома время от времени проходит что-то вроде судороги. Но, даже заметив, они, наверное, не придали бы этому ни малейшего значения, посчитав легкое сотрясение естественной усадкой свежепостроенного здания, тем более что ни осыпавшейся штукатурки, ни трещин на стенах не наблюдалось. Таким образом, освоение законным путем присвоенного дома до поры до времени проходило гладко. А через пятнадцать суток после вселения Сукензоновых, Дом изблевал их со всем скарбом и автомобилем «Тойота-Ландлузер» на пустырь. Я намеренно употребляю библейское слово «изблевал», потому что оно наиболее точно передает суть произошедшего.

Спазматически содрогаясь стенами, заваливаясь, как пьяный во все стороны сразу, мотая башенкой, мучительно рокоча и икая, Дом вывалил на бескрайние просторы Растюпинского пустыря воняющую шотландским виски, усыпанную осколками дефицитной импортной сантехники двуспальную кровать с вопящими от ужаса супругами Су-кензоновыми. Следом, задыхаясь и кашляя, Дом изверг из своих недр смятые, как пустые пивные жестянки, южнокорейские домашние кинотеатры, обломки «Клеопатры» вперемешку с кухонным гарнитуром производства республики Бангладеш, обрывками каких-то, видимо тоже импортных тряпок и еще какой-то дурно пахнущей дрянью, имевшей некогда и название, и цену. Боком выпучивался из полуподвала престижный «Ландлузер», чтобы, в конце концов, выхаркнутый, как полупереваренная семга, юзом прочертить по пустырю, удариться о монументальное супружеское ложе Сукензоновых и задымить.

Когда изгаженный фасад Дома перестал корчиться и трястись, и только из слухового оконца да с башенки еще сыпались всякие мелкие предметы, на пустыре появился наголо остриженный, похудевший Сергей Анриевич. Прихрамывая, он подошел к двери и скрылся за ней.

И опять тяжко вздрогнуло пространство, взвыло в кронах сосен, рвануло вихрем по пустырю и разбросало семейство Сукензоновых в разные стороны.

Дом менялся. Сужались стрельчатые витражные окна, превращаясь в бойницы. Ажурная изгородь набухала, скалясь по гребню сверкающими остриями. Стены наращивали бетонную плоть. Настороженно и грозно глянули с мощной боевой башни счетверенные стволы автоматической артиллерийской установки. Над крышей решетчатыми лопухами поднялись чуткие антенны локаторов систем обнаружения. Казалось, будто бабочка превращалась в носорога. Замер древний Растюпинск, придавленный к земле тяжелым гулом, оцепенели его жители, не понимающие происходящего, умолкли «Иерихоны» в казематах военного завода, байкеры заглушили моторы и залегли в кюветах.

К утру все кончилось.

Сомнительно, чтобы сильные города Растюпинска еще раз посягнули на личную жизнь Сергея Анриевича Аписа. Обгоревшие останки трех бульдозеров и экскаватора, расплющенные пожарные автомобили, завалившаяся на бок бронемашина местных сил самообороны отрезвляюще действуют на горячие головы любителей чужих творений. Дом возвышается на пустыре, как грозное и чуткое живое существо, готовое к схватке с любым врагом. Впрочем, если вам доведется побывать в Растюпинске, можете навестить Сергея Анриевича. Для этого надо, не обращая внимания на поворачивающиеся в вашу сторону зрачки пулеметных стволов, подойти к шипастой стене и позвонить в бронзовый колокольчик. Дверь откроется, и Сергей Анриевич проводит вас в светлые комнаты со стрельчатыми окнами. Вы сможете посидеть у камина, выкурить трубку и пропустить стаканчик-другой подогретого портвейна, подняться на башенку и полюбоваться закатом, подсвечивающим кроны сосен. Утром вас разбудят солнечные лучи, раскрашенные витражными стеклами. Ведь внутри Дом совершенно не изменился.

Вы мне верите?

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Писатель-фантаст, бард и переводчик Алексей Молокин родился в 1950 году в городе Павлово Горьковской области. Его первые литературные опыты относятся к периоду учебы на физфаке Горьковского Госуниверситета, когда молодой студент увлекся сочинением и исполнением рок-баллад и блюзов на русском языке.

После учебы в течение многих лет работал на предприятиях оборонной промышленности, а с начала девяностых А. Молокин активно выступает в качестве переводчика англоязычной НФ; в частности, ему принадлежит первый русский перевод культового романа Роберта Хайнлайна «Чужак в чужой стране», переводил произведения Р. Брэдбери, С. Дилэни, Р. Сильверберга и др. Тогда же, в 1990-е, в местной печати появились и первые рассказы самого Молокина. Книжным дебютом писателя стал роман в жанре фантастической сатиры «Лабух», вышедший в 2006 году в «АСТ». Алексей Молокин — лауреат литературной премии «Признание». В настоящее время живет в городе Коврове, параллельно с литературной деятельностью занимается интеллектуальными системами автоматического управления.

Мария ПарфеноваБайкал-337

— Ну что, Юр, домой?

— Домой, — я вздыхаю и оборачиваюсь. Палыч стоит, облокотившись о косяк.

— Вот и правильно. Отдохнешь, развеешься.

В который раз предпринимаю безуспешную попытку закрыть набитый доверху чемодан и прячу улыбку: Палыч — гений, каких мало, но врать не умеет совершенно. Уж кому, как не ему, знать, от чего я бегу. От себя. От безысходности. От задачи, которая вот уже год, как не решается.

— Только ты это, — Палыч морщит лоб и грозит мне, как нашкодившему ребенку, — не думай. Пока отпуск не кончится — не думай!

Я бодро угукаю в ответ и кошусь на отражение Палыча в зеркале. Не верит. И правильно делает. Какой, к черту, из меня главный конструктор, если собственное изобретение до ума довести не могу? Там, на Земле, подумаю. Может, и в самом деле — лучше пойдет.

— Юр, — прерывает мои грустные мысли Палыч, — я к тебе, того, по делу. Ты на Землю как полетишь?

Пожимаю плечами — ответ очевиден:

— Через Двадцатый Перебросочный.

— Вот и замечательно! — Палыч потирает руки. — Слушай сюда. Там, сразу после выхода с Перебросочного, планетка будет. Ма-а-ахонькая такая. Триста тридцать седьмая по номеру. Помнишь? Не? Ну, и ладно, мимо всё равно не пролетишь. Так вот. Надо бы туда партию наших роботов-бурильщиков закинуть. — Палыч понижает голос и по-шпионски оглядывается на дверь, — я это дело начальству светить не хочу. Роботы уже списанные, конторе от них проку никакого, а мы с тобой, того — заработать можем. Угу? Там чуток совсем. Все в твой челнок влезут.

— Вляпаемся мы с этими роботами.

— Не вляпаемся! Я это дело даже через транспортников проводить не буду. Напишем, что ты, это, прямиком домой. А уж где ты там притормозишь — кому оно надо? Правда ведь? Ну, давай, Юрка! Что тебе — деньги не нужны, что ли?

⠀⠀ ⠀⠀

Челнок готов и стоит, уткнувшись острым носом в здешнее розовое небо. Ветер треплет ярко-синий флаг на шпиле космодрома. Рядом суетится Палыч.

— Пароль для влета запомнил? Ничего не перепутаешь?

Вздыхаю и называю зазубренную комбинацию. Палыч кивает:

— Вот и хорошо, вот и молодец. Главное, аккуратненько капсулу сбрось, и всё.

— Как сброшу, сообщение на твой портал отправлю.

— Можешь не торопиться. Я его всё равно только через две недели прочитаю, — улыбается Палыч и вытаскивает из кармана ядовитолимонную пластину.

— Это еще что?

— Это, — Палыч, кажется, готов лопнуть от гордости, — билет. На Хутсут. Посмотрел я на тебя, Юр, — зависть заела. Я ж тоже живой — отдохнуть хочу. Как все нормальные люди.

— Не дадут, — вспоминаю я ребят из конторы, — за каждой мелочью звонить станут.

— Предусмотрено! Я не то, что портал с собой не возьму, я даже трубу тут оставлю. Нет меня. Уехал. Умер. Исчез. Пусть сами разбираются.

⠀⠀ ⠀⠀

Сейчас летать просто стало. Это от Земли до Луны далеко, а на больших расстояниях оно — вжик, и всё. Долетел до ближайшего Перебросочного, нырнул в него, моргнуть не успел, а ты уже в другом конце галактики. Милейшее дело, я вам скажу.

С космодрома до Перебросочного я пять суток добирался, а теперь всего ничего осталось — только груз закинуть. Сейчас еще десяток кружочков вокруг планеты сделаю, приторможу и капсулу вниз — бум! Делов-то!

Теперь только ждать. Блаженно потягиваюсь и запрокидываю голову. На сияющий квадрат лампы нанесена копия старой, чуть выцветшей фотографии. Песчаный берег, уходящая вдаль водная гладь, просеянные сквозь ветви сосен солнечные лучи. По колено в воде стоит взлохмаченный мальчишка лет четырех, морщит обгоревший нос и хитро улыбается.

Это Байкал. Я был там всего раз — тем самым мальчишкой, что сейчас смотрит на меня с потолка. Но память не оставила ни единого воспоминания об этой поездке. И спросить толком некого. Отец работал на самой окраине галактики — до сих пор не знаю, где точно. Исследования какие-то проводил. Там и погиб. А мама у меня хоть и хорошая, но рассказчик из нее никакой. Вот и получается, что только фотографии и остались.

⠀⠀ ⠀⠀

Та-а-ак… Что это у нас на экране замигало? А, пароль запрашивает. Какая умная планетка. Даром, что необитаемая.

Совсем низко опустился. И чего они тут понастроили? Лабиринт какой-то стеклянный, одни ходы в другие переходят, под землю ныряют, петлями вверх высовываются. Фантазеры, блин, а не строители.

О, вижу площадку для сброса — пыльная зараза, до невозможности. Что там Палыч говорил? Груз сбросить строго над юго-западным квадратом, створки откроются, капсула провалится, а дальше только программу автоматической разгерметизации капсулы запустить останется. Оглядываюсь на грузовой отсек. Где-то там, в титановой капсуле, лежат один рядом с другим три десятка роботов-бурильщиков. Ну что, ребятушки, в добрый путь?

Уходит вниз капсула, едва заметно вздрагивает челнок. На мгновение экран застилает волна поднятой пыли. А когда мгла рассеивается… Твою ж дивизию!!! Створки приемного квадрата не раскрылись. Валяется капсула посреди этой пылюки, острым концом в небо смотрит — как издевается. Сейчас бы Палычу отбарабанить, что тут такая хрень происходит, и катить себе дальше, домой. Пусть сам разбирается. Ан нет. Не достучишься теперь до Палыча. И роботов просто так не оставишь. Н-да. Нехорошо получается. Ну, да ладно — и не с таким справлялись.

Челнок медленно идет вниз, мягко приземляется в полукилометре от станции. Ближе нельзя — хрен его знает, из чего эти коридоры стеклянные сделаны. А вдруг это пластик какой? Поплавится, а мне потом отвечай. Матерю Палыча на все лады и влезаю в скафандр. Тяжелый, гад.

Хрустит под ногами бронзовый песок, падает на землю длинная-длинная тень — словно хочет обогнать меня и добраться до входа первой. То и дело по сторонам попадаются блестящие лаково-черные обломки. Альмацит. И дался он им? Простейший минерал. Такого — где хошь — завались. А расходы на станцию, небось, не самые маленькие.

А вот и вход. Высоченная прозрачная арка, запыленная приборная доска с двумя десятками кнопок. Вспоминаю недобрым словом разработчиков скафандров — палец в перчатке чуть ли не вдвое больше кнопки, и набрать нужную комбинацию удается далеко не с первого раза. Но вот код введен, и прозрачные створки медленно разъезжаются в стороны. Впереди — коридор и переборка. Экранчик, прикрепленный сбоку, тревожно мигает: содержание кислорода на станции — полтора процента. Маловато. Но система закачки воздуха стандартная, в такой даже ребенок не запутается. Кислород, азот, аргон, прочая мелочь — до идеала далековато, но дышать вполне можно. Дергаю за рычаг. Из глубины коридора доносится шипение, чуть запотевают прозрачные стены, мутнеет желтый пейзаж заброшенной промышленной планетки за номером 337.

⠀⠀ ⠀⠀

Откидываю шлем. Внутри никого. А чего я, собственно, хотел? Полностью автоматизированная планета, транспортники за альмаци-том и то — раз в полгода прилетают.

Иду. Тяжелые башмаки гулко бухают по полу. Черт бы побрал того архитектора, который эту станцию придумал. Коридоров — тьма, все стенки прозрачные: запутаться — на раз-два. Хоть бы карту где повесили, сволочи.

Сворачиваю за угол и замираю. В двух шагах от меня, помигивая стеклянными глазами-росинками, стоит робот. Господи, когда ж его выпустили? По виду — лет триста назад, не меньше. Человекообразный — руки, ноги, туловище в индикаторах. А на голове — фуражка жестяная. Бывает же…

— Ну, здравствуй, дорогой! — шутливо кланяюсь роботу. — Как мне в юго-западный квадрат пройти — не подскажешь?

— Настройка! — дребезжит робот. — Настройка голоса!

— Какая еще настройка? — не понимаю я.

— Настройка голоса! — не унимается робот. — В микрофон! В микрофон!

Кручу головой. А, вот ты чего хотел. Неподалеку от нас в стену и в самом деле вмонтирован микрофон. Подхожу и уже привычно набираю код.

— Запись голоса через пятнадцать секунд! — вежливо уведомляет меня система.

Что бы им такое сказать? Решаю представиться:

— Гордиенко Юрий. Главный конструктор третьей галактической исследовательской станции. Гамма-группа — сто тридцать пять. Индивидуальный номер — 684/972.

— Характеристики голоса сняты. Спасибо, — перебивает меня система, — двери всех отсеков станции закодированы на данную звукошумовую модель.

⠀⠀ ⠀⠀

А навязчивый мне, однако, робот попался. Я тут уже половину коридоров облазил, а он всё за мной катается. Я ему уже и так и сяк, и «отстань», и «отойди», и «стой на месте». Всё вглухую. Да-а-а. Подкинула судьба коллегу, нечего сказать.

Миновав еще дюжину поворотов, выхожу к чуть погнутым металлическим дверям. Совсем недалеко, за стеклянной стеной, по обшивке капсулы барабанят бронзовые песчинки, а за посадочной площадкой виднеется темное жерло огромного альмацитового карьера.

— Жил-был у бабушки серенький козлик, — фальшиво бурчу я в микрофон у самого выхода.

Система на мгновение задумывается, раздается чуть слышный щелчок — дверь разблокирована. Фиксирую шлем и выхожу наружу.

Да уж, теперь понятно, почему приемный отсек не раскрылся. Песок, сплошной песок. И снаружи это счастье не отпереть — ни единого рычага, ни намека на панель управления. Стало быть — изнутри ковырять придется.

Возвращаюсь, за моей спиной послушно смыкаются створки двери, бегут по скафандру и с шепотом осыпаются на пол ручейки песчинок. Та-а-ак. Как же нам вниз пробраться? Должно же быть что-то…

Краем глаза ловлю незамеченный прежде экран. Без особых раздумий тыкаю в самую большую кнопку. По экрану пробегает волна, и на стены коридора ложится призрачный голубоватый свет.

— Вход в систему? — для порядка уточняет экран.

Усмехаюсь. Нет, дорогой. Я просто так зашел, с тобой в шашки поиграть.

Уверенно набираю заученный наизусть код. Динамик недовольно буркает, и экран меняет цвет с голубого на ярко-оранжевый. «Неверно». Гм. Пробую еще раз. Тот же эффект.

Н-да. Печальная ситуация. Что ж от меня эта зверюга хочет?

Словно в ответ на мой вопрос, на экране появляется фотография: неподалеку от песчаного берега по колено в воде стоит улыбающийся мальчишка, тянутся ввысь стройные красавицы сосны, убегает вдаль ровная гладь озера.

Замираю. Быть этого не может. Разум отказывается поверить в такое совпадение.

Сглатываю и набираю: Ю-р-а.

Из динамика доносится короткий, низкий гудок. Не то. Пробую «Юрий», «Юрочка», «Юрасик», «сынок», «сын». Не то, всё не то. Строка под фотографией всё мигает, всё зовет.

Я набираю «Б-а-й-к-а-л». Оранжевый фон вновь сменяется на голубой и любезно предлагает мне меню. Расписание транспортников, добыча альмацита, особенности климата, системы жизнеобеспечения, роботы. Ага, вот оно — «план станции».

⠀⠀ ⠀⠀

Спускаюсь на нижний уровень на чуть подрагивающем лифте, рядом послушно замер робот. Секунды замедлились — едва заметно скользят вниз прозрачные стены шахты, ползет по полу лужица солнечного света, словно во сне мигает глазами-росинками робот, а в голове, обгоняя друг друга, летят мысли. Как? Почему? Откуда?

Откуда на этой заброшенной станции моя фотография? Фотография, оригинала которой не было даже у нас с мамой…

Из вихря мыслей меня выводит легкий толчок — лифт опустился под землю.

За раскрывшимися дверями — серый, потускневший металл стен, подслеповатый голубой свет, гулкое эхо. Без труда нахожу юго-западный квадрат. Запрокидываю голову. Огромные шестерни и валы, приводящие в движение створки приемного отсека, сплошь покрыты песком. Песок повсюду — горками у массивных квадратных колонн-подпорок, мелкой пылью на встроенных в стены экранах, и даже в воздухе вьется какая-то бледно-желтая взвесь.

Перевожу систему в режим ручного управления и тяну за массивный рычаг. Шестерни вздрагивают, но остаются на месте. Делать нечего, придется чистить.

На то, чтобы выскоблить из механизма слипшийся от машинного масла песок, уходит весь остаток дня. От усталости гудят плечи, а в пояснице поселился маленький кусачий зверек, который, стоит мне повернуться чуть резче обычного, норовит впиться в меня своими острыми зубками.

Душно. Очень душно. Вытираю со лба смешавшийся с пылью пот, в кожу впиваются колючки песчинок. Вновь тяну за рычаг. Шестерни начинают медленно поворачиваться, но вдруг откуда-то из глубины механизма доносится сиплый, протяжный скрип, и рычаг отказывается идти дальше. Вспоминая Палыча недобрым словом, лезу внутрь механизма. Ага. Вот оно что — разошлось и заклинило звено потемневшей от времени толстенной цепи. Да. Эту прелесть просто так не починить.

Смотрю на часы. На то, чтобы вернуться к челноку, у меня уйдет минут сорок. Плюс достать нужные инструменты. Плюс перекусить. При этой мысли желудок начинает требовательно урчать и ругать бестолкового хозяина всеми известными ему словами. Да, еще сорок минут на дорогу сюда, в приемный отсек. Нет уж. На сегодня с меня хватит.

Как могу отряхиваю с себя вездесущий песок и направляюсь к двери в лифт. Робот, всё это время неподвижно стоявший в дальнем углу, следует за мной. На выходе из станции опускаю шлем и кошусь на мигающий красным экран. От закачанного утром кислорода не осталось и половины. Лезу в меню, проверяю герметичность. Ага, вот оно что. На высветившейся схеме станции, вся северная сторона мерцает красными точками. Нехорошо. Но сейчас этим заниматься не будем. Сейчас в челнок и спать, спать, спать.

⠀⠀ ⠀⠀

Над желтым горизонтом едва-едва показался край местного солнца, а я, затемно успевший позавтракать и собрать нужные инструменты, уже топаю по направлению к станции.

Солнечный луч ударяет в темные стены альмацитового карьера, и на какое-то мгновение мне кажется, что играющие черными бликами стены этой гигантской пропасти, вовсе не стены, а подернувшаяся мелкой рябью поверхность озера. Миг — и видение исчезает.

В дверях меня встречает вчерашний робот — мигает глазами-росинками и весьма недвусмысленно тычет в бегущую по экрану строчку. «В связи с отсутствием полной герметичности рекомендуется наполнять воздухом только использующиеся персоналом отсеки». Что ж, логично. Выбираю приемный отсек и прилегающую к нему часть надземного коридора и щелкаю по кнопке.

⠀⠀ ⠀⠀

Починка цепи не заняла много времени, и вскоре на пол приемного отсека, увлекая за собой струйки песка, ухнула капсула с грузом. Автоматически раскрылась передняя панель, и на металлический пол один за другим выкатились все тридцать роботов-бурильщиков: ловко и слаженно пересекли отсек и нырнули в какую-то раньше незамеченную мной дверцу. А когда я, еще раз осмотрев механизм и убедившись в том, что в ближайшее время он не рискует превратиться в бесполезную груду металла, поднялся наверх, за стеклянными стенами станции уже сновали привезенные мной работяги: вгрызались в угольно-черные стены карьера, и, поднимая облачка темно-серой пыли, сбрасывали на включившийся конвейер груды сияющего на солнце альмацита.

Дело сделано, но возвращаться на челнок не хочется. Не дает покоя увиденная на экране фотография, а предусмотрительно захваченный с собой пакет с едой и вовсе наталкивает на мысль посидеть и, не спеша, разобраться, что к чему. Из оказавшегося открытым помещения выволакиваю два больших пластмассовых ящика, водружаю их один на другой и с полным комфортом усаживаюсь перед экраном.

В одном из разделов — море фотографий. Д-а-а-а. Красотой планета 337 не отличается, воды на ней, похоже, и вовсе нет — только бледно-розовое небо без единого облачка и желтые барханы песка, изредка перемежающиеся с редкой уныло-серой скальной породой. Свихнешься нафиг от такого пейзажа.

Что-то тонко скрипит за спиной. Оборачиваюсь. Ни на минуту не отстающий от меня робот теперь снует из стороны в сторону и отчаянно скрежещет своими железными мощами. Странно. Вчера такого не было. Видать, успел набраться песка, пока сидел со мной в приемном отсеке.

— Чего тебе надобно, старче?

Робот на мгновение останавливается, медленно поворачивает голову в мою сторону и вновь деловито начинает курсировать из одного конца коридора в другой. Усмехаюсь и углубляюсь в чтение. Среди фотографий песчаных дюн обнаруживается несколько снимков, явно привезенных с Земли и сделанных в то же время, что и тот памятный кадр со стоящим по колено в воде лохматым мальчишкой.

Чешу в затылке и вполголоса затягиваю неожиданно вспомнившиеся строчки:

Славное море, священный Байкал

Славный корабль — омулёвая бочка…

Голоса у меня нет. И когда я пою, уходит даже терпеливый Палыч. Но роботу, похоже, нравится. Он временами останавливается, запрокидывает голову и стоит тихо-тихо, словно вслушивается.

День катится к полудню. Тень, отбрасываемая стоящим вдалеке челноком, стала совсем короткой, а я всё читаю и читаю. И если утром у меня еще были какие-то сомнения, то теперь от них не осталось и следа. Большинство записей и в самом деле были сделаны моим отцом. Невозможно. Невероятно. В голове не укладывается.

Тысячи вопросов и ни одного ответа. Что мог делать специалист по водным ресурсам на планете, где и воды-то нет? А ведь, если записи не врут, он провел здесь лет пять-шесть. Эх, батя-батя…

В горле сохнет, а оторваться от экрана нет никаких сил. И всё бы ничего, если бы не постоянный скрежет моего железного друга. Просьбы спокойно постоять на месте и не мельтешить, он игнорирует, а надевать ради такого дела шлем мне категорически не хочется.

— Слушай, дорогой, — наконец не выдерживаю я, — ты бы лучше чем-нибудь полезным занялся.

Робот останавливается и с укором смотрит на меня пластиковыми глазами.

— Слежение. Надо. Важно.

— Какое еще «слежение»?

— Слежение. Машины. Новые. Слежение.

Так вот оно что. Это ты, консерва моя дорогая, за новыми роботами наблюдаешь. Контролируешь, так сказать. Они туда-сюда по песочку носятся, и ты за ними. Замечательно.

— А почему бы тебе снаружи не последить? — стучу пальцем по стеклянной стене коридора.

— Нельзя. Температура. Высокая. Нельзя.

— А, поплавиться боишься? Ну, тогда пойди, что-нибудь полезное сделай. Из приемного отсека песок убери, что ли.

Робот замирает, словно переваривая информацию, затем поворачивается и со скрипом следует к переборке между отсеками. Я облегченно вздыхаю и возвращаюсь к чтению.

В разделе «Дополнительная информация» нахожу множество коротких, обрывочных записей. Графики температур за несколько десятков лет, особенности состава атмосферы, формулы, расчеты, цифры. Бррр… Эх, разобраться бы в этом. Но информации тут — за год не перелопатить. И переписать нельзя. Система совсем старая, теперешние носители не воспримет.

Местное солнышко неторопливо катится за дюны, суетившиеся за стеклом роботы-бурильщики по одному возвращаются обратно на станцию, в голове у меня полный бардак, в желудке пусто, а спина затекла так, что не повернуться.

Решаю сделать небольшой перерыв. Достаю еду и пакет с растворимым напитком. Эх, чайку бы сейчас.

А ведь, приходит в голову мысль, очень может быть где-то на станции и впрямь есть чай. Батя-то еще тот любитель был чаи погонять.

— Эй, железный, ты где?

Неужели до сих пор в приемном отсеке возится? Да за это время не то, что отсек, половину Сахары в кучку смести можно было. Ох, беда с этим роботом.

Поднимаюсь и направляюсь к лифту. В наступающих сумерках пейзаж за стеклом кажется еще более тоскливым. А это еще что? Откуда-то сверху в самый центр карьера светит тончайший красный лучик. Подхожу к стеклу, вглядываюсь. То, что вчера показалось мне ретрансляторной тарелкой, при ближайшем рассмотрении напоминает стандартный направленный излучатель. У нас в лаборатории таких пруд пруди. Вот только размер у него куда больше обычного. Странно. Индикаторы по краям, антенка, то, сё. Нет, излучатель, точно излучатель. Только вот для чего он в карьер светит? Эх, что за станция — одни загадки.

⠀⠀ ⠀⠀

В приемном отсеке все чисто выметено, но робота нет. Смылся, подлец. Что за модель — и самостоятельно толком не действует, и подчиняться по полной программе тоже не хочет. Поворачиваюсь и направляюсь к лифту. Из-за капсулы доносится едва слышимый скрип. Возвращаюсь. Робот лежит на полу: в одной руке зажата разлохмаченная метелка, другая — неестественно вывернутая — застряла между стеной и покрытой беловатым налетом толстой-претолстой трубой. Труба тянется из одного края отсека до другого и так близко прилегает к стенке, что понять, как мой железный бедолага умудрился просунуть туда руку — совершенно невозможно.

Цепляюсь за робота, тяну на себя. Без толку. Ни намека на движение. Так. А если рывком? Не, ну его. Как останется без своей клешни — что с ним потом делать? Взгляд падает на капсулу. Вот оно! Металлические пруты-распорки внутри капсулы держатся на съемных креплениях. Сейчас мы одну такую железяку открутим!

Склоняюсь над роботом и просовываю прут между стеной и трубой. Рывок! Еще рывок! Ага, поддается! Ничего, сейчас мы ее еще чуток прогнем и, считай, дело сделано. Ну, давай, милая, дава-а-й!!!

Нижний конец прута дергается, скользит по стене, я оступаюсь и всем весом повисаю на этом импровизированном рычаге. Казавшаяся крепкой труба неожиданно лопается, и из разлома с шипением валит густой белый пар. Захожусь кашлем. Нет, никакой это не пар. Это газ, самый натуральный газ — знать бы еще какой. Тьфу, мерзость какая! Из глаз слезы ручьем, ничего толком не вижу. Перекатываюсь на бок, подслеповато моргаю, стараясь разглядеть в белом облаке виновника всех этих приключений. Ага, вот он! Поднялся и стоит, гад такой, как ни в чем не бывало, глазами-лампочками мигает. Хватаю этого паразита и волоку к дверям. Не дышать! Только не дышать!

⠀⠀ ⠀⠀

За спиной с легким шипением сходятся герметично закрывшиеся створки двери. Бросаю робота и опускаюсь на пол. Голова идет кругом, а горло и вовсе дерет так, что слов нет. А еще этот паразит железный: наклонился, понимаешь, изучает меня как козявку. Интересуется, паршивец, когда я тут подохну? Не дождешься. Не для того я…

Робот поднимает руку и тянется к моему лицу. Отмахиваюсь.

— Пошел! Пошел отсюда!

Робот замирает, медленно поворачивается и со скрипом катится прочь из отсека: не проделав и половину пути, оступается, цепляет металлической ступней брошенный посреди коридора рюкзак, но продолжает упорно ехать вперед. Рюкзак волочится вслед за роботом, чем-то бренчит. Интересно, чем?

Тьфу! И о чем я думаю?! Шевелиться надо, а я тут философию развел. Вставайте, господин главный конструктор, вставайте!

Поднимаюсь. Перед глазами какая-то пелена, стены покачиваются из стороны в сторону. Надо, обязательно надо побыстрее добраться до челнока. А там уж наверняка что-нибудь найдется. Шагать тяжело, в голове бьет в набат какой-то сумасшедший колокол, но ничего, я доберусь. Доберусь, доберусь, добе…

⠀⠀ ⠀⠀

Приоткрываю глаза и зажмуриваюсь от яркого света. Это ж сколько я тут провалялся? Опираюсь на локоть, пытаюсь приподняться. В шее что-то хрустит. У, затек, затек я. Ну, это дело поправимое. Встаю. Так: голова не кружится — уже хорошо. Ходить могу? Могу. Замечательно. Ну, тогда на челнок. Газ хоть и не супер-ядовитый попался, а всё ж.

Топаю к двери. На ходу подхватываю оставленную у ящиков бутылку с водой. Наклоняюсь к микрофону у переборки:

— Сим-Сим, откройся!

Мама дорогая! Это у меня такой голос?! Это я?! Это правда я?!

У переборки тревожно мигает красная лампочка — ожил динамик.

— Проход закрыт. Голос не соответствует введенной звуко-шумовой модели.

Еще бы он соответствовал! Попробуй, наглотайся этой гадости, еще не так хрипеть будешь.

— А ну, открывайся! Открывайся, кому сказал!

— Проход закрыт.

Что б тебя! Пытаюсь откашляться. Не помогает. Свинчиваю крышку с бутылки. Отхлебываю.

— Сим-Сим!

Тот же хрип.

Та-а-ак. Миленькое дело. В приемный отсек соваться нельзя, там со вчерашнего дня газ шурует, да и проход в переборке все равно не раскроется. Чудеснее некуда. Ладно, сейчас шлем наденем, по стене из лазера шарахнем и до свидания, братцы. Оно, конечно, нехорошо, чужое имущество портить, да только выхода другого нет — уж не серчайте. Так, где у нас…

Оборачиваюсь и замираю. Там, за не желающей открываться переборкой стоит робот. Голова виновато опущена, железные ладони уперлись в стекло, а на полу валяется мой рюкзак, зацепившийся лямкой за железную щиколотку этого невезучего доходяги.

Подлетаю к двери. Лазер! Лазер остался там, в рюкзаке. А без него даже думать нечего о том, чтобы пробить стену. Мать-мать-мать…

⠀⠀ ⠀⠀

Сижу на полу, прислонившись спиной к прозрачной перегородке. Жарко, невероятно жарко. Прозрачные коридоры, совершенно не предназначены для того, чтобы сидеть в них круглые сутки. Да оно и понятно: все рабочие помещения там, под землей. Давно снятый скафандр бесформенной грудой валяется на полу, по шее один за другим сбегают ручейки пота. Хорошо хоть бутылка с водой здесь осталась.

За стеклом деловито снуют роботы-бурильщики. Таскают альмацит, переправляют загруженные тележки из одного конца карьера в другой, следят за конвейером — и ноль, совершеннейший ноль внимания на меня. Я уж и в стекло колотил, и прыгал как клоун цирковой и руками размахивал. Всё без толку. У них своя работа. Они ни на что постороннее не отвлекаются. Программа не позволяет. А этот олух, из-за которого я газа нахлебался, так у дверей и стоит. Стоит на него глаза поднять, в микрофон тыкает — открывай, мол. А не могу! Не могу я ничего открыть!!!

Вскакиваю. Нервно хожу туда-сюда по коридору. Слева от меня дюжина дверей. Из них открыта только одна — в то помещение, откуда я вытащил ящики вчера вечером. Но выбраться из него невозможно. Те же прозрачные стены. Та же безнадежность.

Двери в остальные комнаты и вовсе не открываются. И вышибить их, как оказалось, нельзя — сколько раз я ни пытался, всё безрезультатно. Только разозлился сильнее, да больное плечо заработал.

Картинка выходит — милее некуда. Лазер в рюкзаке, рация там же. Что я тут — не знает никто, кроме Палыча. А Палыч, мать его, нежится сейчас на Хутсуте. Развалился, небось, в шезлонге возле бассейнчика, пиво потягивает и радуется, что никто ему звонками отдых не портит.

Так что — не прилетит Палыч, не спасет. Кислород в отсек только с главного пульта запустить можно. Динамик на стене работает — казалось бы, чего проще: попроси дружка моего железного к пульту смотаться, пару кнопочек нажать — и всё. Да только не хочет он туда идти, хоть убейся — я его уже и уговаривал и с собой взять обещал, если выберемся, и на металлолом сдать грозился. Глухо. Не реагирует.

Стоит себе, на меня сквозь стекло посматривает. Стало быть, с кислородом мы тоже пролетаем. А я тут, между прочим, уже вторые сутки сижу. Сколько мне еще осталось? Вооот. И я о том же.

От нечего делать лазаю по экранному меню, смотрю фотографии, почитываю кое-что об истории станции. Тут за всё время, оказывается, всего пять ученых и работало. Один из них — мой батяня. Изобретали они тут что-то. А что — понять не могу. Файлов рабочих — море. Всех всё равно не перечитать. Но по названиям — что-то про атмосферу: из чего состоит, как формируется и формулы, формулы, формулы.

Одного понять не могу — на кой им на этой планетке атмосфера? Роботам воздух не нужен, они и без него очень даже неплохо справляются. Бред, чистейшей воды бред. А ведь здесь, среди этих песков, люди годами сидели. Или… Подождите-подождите… А что если альмацит, и роботы — это только так, для видимости? Исследования уже давно не ведутся, а добычу альмацита никто не отменял. Вот и привозят на планету новых роботов, когда старые из строя выходят.

Лезу в меню, судорожно перебираю файлы. «Катализаторы формирования атмосферы» — не то. «Подземные источники» — не то. «Особенности защитной системы станции» — не то. «Соискание премии Торреса». Ага. А вот это уже интересно. Открываю. Длинный-длинный многостраничный файл. Условия участия, рейтинг степеней важности открытий, составы оценочных комиссий, денежные призы. Ого. О-го-го! Ничего себе — сумма! Да на такую не то что хорошо жить можно, два десятка планет купишь и еще останется. Вот ради чего они тут вкалывали!!! Да. Жаль только, ничем это не кончилось. Прикрыли лавочку. Интересно, что за устройство было?

⠀⠀ ⠀⠀

На станцию давно спустилась ночь, а я не сплю. На планете темно. Попрятались роботы, на пустующем челноке — ни огонька, высится вдалеке гряда густо-черных гор. Темноту прорезает только тоненький красный лучик излучателя — тянется с самого верха станции и утопает в бездонной черноте карьера.

Странно оно как-то. Исследования уже тридцать с лишним лет как прикрыты. На станции никого, а лучик все светит и светит. Неспроста это. Поднимаюсь и на ощупь пробираюсь туда, где в стену вмонтирован экран. Клацаю по кнопке включения, экран оживает, и тут же на иссиня-черной поверхности стекла рождается мое отражение — в голубоватом свете экрана лицо кажется мертвенно-бледным, под глазами залегли темные круги. Да, красавчик, нечего сказать. Хотя, кто его знает, может, я и на деле так выгляжу — три дня не жрамши. Ладно, это детали. Так что тут у нас про излучатели написано?

Модель. Дата создания. Материалы. Потребляемая мощность. Температурные условия. Техобслуживание. Условия функционирования. Ага, вот оно!

Спешу, читаю через строчку.

«При наличии объема воды, превышающего. Автоматически производится наведение излучателя… Луч Оленева-Крохха выпаривает… Катализаторы формирования атмосферы содействуют. В кратчайшие сроки. Возможность создания полноценной и пригодной для проживания человека планеты.»

Трясу головой. Быть того не может. Это что же, батя из этой песочницы Эдем сделать надумал? Ерунда какая-то.

Слезаю с ящиков и едва успеваю опереться о переборку — эка меня занесло! В голове крутится сумасшедшая карусель, стены плывут, пол то вздымается вверх, то резко ухает вниз. Замираю, пытаюсь отдышаться. Стоять, главный конструктор Гордиенко. Стоять, не падать.

Когда туман в голове рассеивается, осторожно опускаюсь на пол. Чертыхаюсь про себя. Еще отключиться не хватало. Поспать, надо немного поспать. Пока прохладно, пока не взошло палящее солнце. Собираюсь повернуться на бок, но краем глаза ловлю нечто странное. По черному, в редких искорках звезд, небу катится крошечная оранжевая точка. Всё ниже и ниже. Свечение разгорается, и вот уже отчетливо виден яркий огонек, а за ним еще три — чуть поменьше. Но вот точки укатываются далеко в сторону и пропадают из вида.

Сглатываю. И привидится же такое. Был бы в здравом уме, сказал бы — челнок это. Только нет здесь никаких челноков. Нет и не будет.

Из динамика доносится скрип, приподнимаюсь на локте, вглядываюсь в темноту. Там, за переборкой, едва заметный глазу — ожил, засуетился, забегал из стороны в сторону мой неудачливый робот. Вот остановился, приник к стеклу, глазами-росинками замигал. Неужели тоже что-то увидел?

Подбирается робот к моей переборке, на меня внимательно смотрит и фуражку свою жестяную медленно-медленно с головы стягивает.

Истерически хихикаю. Научить робота кислород в отсеки пускать они не могли, а вот попрощаться напоследок — это пожалуйста.

Но вот что-то ярко вспыхивает, и из-под фуражки робота разливается слепящий малиновый свет. Весь отсек озаряется. Морщусь. Лучше бы ты, друг мой, этот свет включил, когда я тут по стеночке ходил. Всё у тебя не вовремя.

Лежу, полуприкрыв глаза. В голове крутятся обрывки мыслей. То видится кусок моей лаборатории, то потемневший под грозовым небом Байкал, то Палыч. На нем строгий деловой костюм с галстуком, а на голове круглый сияющий шлем. Палыч? Палыч?!!

Подскакиваю. Обиженное на отсутствие кормежки тело вновь норовит качнуться вбок, но я, как могу, цепляюсь за стекло. За ним, упершись ладонями в прозрачную стену, стоит человек в скафандре. На шлем падает яркий малиновый блик, и лицо едва различимо, но я знаю — это Палыч. Это самый настоящий Палыч.

Как могу, отгораживаюсь от света. Палыч что-то тараторит и размахивает руками, вдруг резко замирает, и вопросительно смотрит на меня. Дышу на стекло и в небольшом запотевшем облачке вывожу пальцем: «О2 мало». Палыч щурится, читает выведенную мной надпись, кивает и вытаскивает лазер.

Подхватываю брошенный на пол скафандр, в спешке натягиваю. Пальцы не слушаются. Шлем захлопывается только с третьего раза. Отхожу от стенки, прижимаюсь спиной к переборке. Раз — и в прозрачную стену ударяет луч. Давай, Палыч, давай, миленький. Мне ведь много не надо. Только чтобы наружу вылезти, а там…

Замираю. В том месте, куда ударил луч лазера, стекло помутнело и… шевелится. И, похоже, Палыч это тоже видит — отступает на шаг и поднимает лазер. Выстрел, еще выстрел. Поверхность шевелящегося стекла разрослась. И теперь, в ярком малиновом свете, видно, что оно утолщается. Перебегают с места на место ожившие струйки, затягивают так и не образовавшуюся прореху.

Не прошло и минуты, а стекло — как новенькое, только теперь оно раза в три толще, чем раньше. Палыч опускается на одно колено, что-то чертит на песке. Отходит.

«Вызову спасателей. Держись». Он машет мне рукой, и неловко переваливаясь из стороны в сторону, бежит туда, где неподалёку от входа на станцию остался его челнок.

Свинчиваю шлем и снимаю скафандр. Спасатели — это хорошо. Только вот успеют ли? В отсеке со вчерашнего дня — духота такая, что подумать страшно. Кислорода осталось часов на десять. И еще чуток — в баллонах скафандра. Итого — часов двенадцать или около того. Не густо, совсем не густо.

⠀⠀ ⠀⠀

Солнце почти в зените. Пол в отсеке раскалился так, что еще чуть-чуть — и на нем можно будет жарить яичницу. Палыч давно вернулся и сидит на сером валуне. То на меня поглядит, то на небо. Ждет. И я жду. А они что-то не летят. Хотя уже давно пора.

Время и часы перессорились. Вязкие, словно резиновые минуты тянутся непозволительно долго, а, между тем, светящиеся зеленые цифры на часах продолжают бодро сменять одна другую — торопят наступление вечера. Вечера, которого я, скорее всего, уже не увижу.

На коленях Палыча принесенный с челнока транслятор. Приподнимаю шлем и подношу его ко рту:

— Ну, и где они? — голос в шлеме звучит гулко, как в бочке.

Палыч пожимает плечами и в сотый раз принимается вызванивать кого-то через транслятор. О! Похоже дозвонился. Эх, слышать бы — о чем они там. Да только Палыч хитрый, мою звуковую линию отключил. Считает, видать, что мне эти разговоры ни к чему. И он, в общем-то, прав. И без этого нервы ни к черту.

Щелчок и я опять слышу Палыча.

— Ну, что там они? Летят?

— Зависли, — Палыч вздыхает, а потом выдает такую витиеватую матерную тираду, какой мне бы и в голову не пришло от него ожидать. — Там у них какой-то метеоритный поток перед выходом из Перебросочного. Почти вплотную. Никого не пускают — спасатель ты или кто еще. Ждите, говорят.

Облизываю пересохшие губы.

— Сколько?

Палыч длинно-длинно шмыгает носом и замолкает.

— Сколько?!! — рявкаю я в шлем.

Из динамика доносится вздох и тихое, почти неслышное:

— Шесть часов.

⠀⠀ ⠀⠀

Сижу на полу, молчу. О чем тут еще говорить? В голове медленно-медленно кружат воспоминания.

Вот мы с батей на даче. Лежим на прогретой солнцем земле, обираем с куста землянику и тут же суем в рот. Батя хитро улыбается, и в этом взгляде ясно-преясно читается «Маме не скажем».

Вот мне двадцать с небольшим и я готовлюсь к защите диплома. Ох, и передергался я тогда — подумать страшно.

Вот Палыч показывает мне мою новую лабораторию. Я пытаюсь делать серьезное лицо, а хочется скакать козлом и вопить от радости. Мне, мне доверили целую лабораторию. Уж я-то тут развернусь!!!

А вот снова батя. Он собирает вещи. Совсем скоро за ним приедет машина, и он уедет на космодром. Я знаю, что я уже большой и плакать мне не полагается. Ну, какой уважающий себя пятилетний мужчина будет реветь как девчонка? Но предательская слеза уже повисла у края глаза. Я стою и боюсь моргнуть. Батя опускается рядом со мной, обнимает одной рукой, а другой показывает в вечернее небо. Там, среди сотен крошечных звездочек, он находит одну.

— Ты будешь там? — спрашиваю я и шмыгаю носом.

— Не там, но совсем рядом. — улыбается батя. — Будешь меня ждать?

— Буду, — киваю я и утыкаюсь носом ему в шею. Шея загорелая и теплая. И ее совсем-совсем не хочется отпускать.

— А ты точно вернешься?

— Точно, — белозубо улыбается отец. — Ты только жди. Угу?

⠀⠀ ⠀⠀

Эх, батя. Чего ж ты не вернулся-то? И далась вам премия этого… как его. Торреса?

Стряхиваю воспоминания и стучу по шлему. Замерший на валуне Палыч вздрагивает и вопросительно смотрит на меня.

— Слышь, Палыч! А как ты узнал, что я тут?

— Нашел время спрашивать, — бурчит в шлеме голос Палыча. — Легко узнал. Отпуск на Хутсуте не досидел — совесть замучила. Как там ребятушки мои без меня, справятся ли? Прилетел, почту посмотрел. А от тебя — ни строчки. Странно, думаю, не должно такого быть. Позвонил на Двадцатый Перебросочный, спрашиваю, пропускали ли они челнок с твоим номером. Они там у себя что-то проверили, говорят, так точно, мол. Был челнок. Я на Девятнадцатый давай звонить. А там о тебе вообще ни сном, ни духом. Стало быть, из Двадцатого ты вылетел, а до Девятнадцатого не добрался. А между ними что? Между ними планета 337. Ну, а дальше ты знаешь.

Палыч собирается сказать что-то еще, но замолкает. Экран в моей прозрачной Бастилии начинает требовательно мигать красным светом. Приподнимаюсь, глубоко-глубоко вдыхаю. Отдираю от спины, прилипшую к ней мокрую майку. Ох, душно-то как! Собираюсь с силами и встаю. Делаю пару шагов к экрану. А, так вот оно что.

«Кислорода осталось на 1 час 30 минут» — уведомляет экран.

— Очень мило с вашей стороны, — не могу сдержать иронии я.

Но вот, через эту иронию прорывается злость — нежданная, непредсказуемая и оттого еще более страшная. А злюсь на Палыча, из-за которого вляпался в это дело. На робота, который упорно не хочет пойти и залить в отсек хоть немножко кислорода. На солнце, которое печет так, словно собирается зажарить меня заживо.

Хватаю служивший мне табуретом ящик и исступленно колочу по стеклу. Удар за ударом. Еще и еще. Без толку. Абсолютно без толку.

В изнеможении опускаюсь на пол. Всё, братцы, кирдык. Не будет вам ни главного конструктора Гордиенко, ни изобретений его. Отыгрался я. Прощевайте.

⠀⠀ ⠀⠀

Из динамика льется уже знакомый скрип. Приникший к переборке робот указывает на скафандр, потом на солнце.

— Надеть. Надеть. — требует динамик.

А ведь он прав. Скафандр, с его тысячей оболочек, от солнца очень даже защитить может. И как я сам не додумался?

Облачаюсь. Ставший вдруг таким тяжелым шлем болтается за спиной и норовит перевернуть меня назад.

На встроенном в стену экране одна за одной мелькают картинки. Пески и скалы, темное ночное небо и палящее солнце, и карьер — глубокий, как бездна, карьер. А вот Байкал, в воде которого стоит веселый веснушчатый мальчишка, ничего не знающий о том, что его ждет на сухой и безжизненной планете 337.

Усмехаюсь про себя и хрипло затягиваю:

Славное море, священный Байкал,

Робот впился в меня взглядом, быстро-быстро мигают глаза-росинки, на тонкой шее покачивается увенчанная жестяной фуражкой голова. Робот проводит по стеклу железной ладошкой и подхватывает:

Славный корабль — омулёвая бочка…

Замираю. С той стороны перегородки, через динамик доносится мой голос! Обычный, не охрипший!

Не знающий продолжения песни робот, вновь и вновь тянет вторую строчку, а я подлетаю к микрофону и рявкаю что есть мочи:

— Открыть перегородку!!!

— Звуко-шумовая модель голоса совпала, — вежливо уведомляет меня система. Проход в перегородке будет открыт через три секунды.

Поспешно накидываю шлем, но еще успеваю услышать, как из отсека со свистом начинают выходить остатки воздуха.

Бреду по коридору, справа от меня катится робот, слева — за стеклом — не отстает Палыч. Вот и главный пульт. Легонько подталкиваю робота:

— Спой еще!

Робот послушно заводит:

— Славное море, священный…

— Открыть центральный вход!

Створки двери разъезжаются в стороны, и только сейчас я понимаю, как я устал. Палыч подхватывает меня и мы, неуклюжие, в громоздких скафандрах, бредем к челноку. Робот следует за нами. Надо же, — пробегает в голове мутная мысль, — а говорил, что жары боится.

Ну да Бог с ним.

До челнока остается не больше десятка шагов, когда земля под ногами начинает мелко-мелко дрожать.

— Это еще что? — Кошусь на Палыча.

— Это…

Но необходимости в объяснениях уже нет: даже сквозь шлем слышен глухой рокот. Из карьера, подскакивая на камнях и толкая друг друга, несутся роботы-бурильщики. Вода, которую так долго сдерживала толща песков, вырывается из-под земли мощной струей: к розовому небу взмывает высокий, брызжущий фонтан.

Докопались!

Дремавший на крыше станции излучатель вдруг поворачивается: тонкий красный луч растет, ширится и ударяет в воду. Слышится отдаленное шипение, и над карьером мгновенно вырастает облако пара.

— Что творят, а? — то ли восхищается, то ли негодует Палыч.

Вода всё прибывает, а луч бьет. Бьет почти безостановочно. Едва заметная пауза, и снова шипение, снова облако пара. Земля под ногами вздрагивает еще и еще раз. Всё сильнее и сильнее.

— В челнок!!! — Палыч толкает меня в спину и сам ныряет вслед за мной. Последним в челнок проскальзывает робот.

Не успеваем мы захлопнуть за собой люк, как стоящий на трех ножках-опорах челнок начинает раскачивать из стороны в сторону, по обшивке что-то мелко барабанит. Челнок накреняется, какую-то долю секунды висит в таком положении и с грохотом обрушивается в пески планеты 337.

⠀⠀ ⠀⠀

Хорошо всё-таки, что челноки невысокие. Потираю ушибленное колено и поднимаюсь на ноги. Чуть правее меня, нелепо закинув ногу на одно из сидений, лежит Палыч. Прямо на нем распластался робот.

— По-моему, — раздается в шлеме задумчивый голос Палыча, — этот железный ко мне пристает. Передай ему, что я мужчинами не интересуюсь.

Переглядываемся сквозь стекла шлемов и заходимся в дружном хохоте. Палыч порывается что-то сказать, но ничего кроме фырканья у него не выходит. Всё еще хохоча, подхожу к нему и протягиваю руку. Но как только схватившийся за меня Палыч пытается подняться, робот, до этого времени не соизволивший даже пошевелиться, начинает бешено моргать глазами-лампочками, обхватывает Палыча руками и ногами и повисает на нем как маленькая напуганная обезьянка. Палыч ловит свое отражение в одном из экранов, прыскает и снова валится на пол.

⠀⠀ ⠀⠀

Отсмеявшись и отцепив от Палыча вконец очумевшего робота, пытаемся выбраться наружу, но без толку. По закону подлости челнок свалился люком вниз. Толстая металлическая панель чуточку отходит вбок и упирается в песок. Всё. Застряли. Поднять челнок из такого положения нереально.

Но во всяком плохом есть свое хорошее. Вызванные Палычем спасатели прилетят, как только с Двадцатого Перебросочного уйдет метеоритный поток. А это совсем-совсем скоро.

Я устал. Я устал и чертовски голоден. Едва успев снять скафандр, набрасываюсь на еду.

— Погоди, чокнутый! — смеется Палыч. — Тебе много нельзя. Куда ты так сразу?

Отмахиваюсь и за обе щеки уминаю сухие галеты. И уж поверьте мне — в мире нет ничего вкуснее этих самых галет. Ручаюсь репутацией главного конструктора.

⠀⠀ ⠀⠀

Просыпаюсь оттого, что Палыч трясет меня за плечо.

— Прилетели!

Прислушиваюсь. И в самом деле — совсем неподалеку слышен рокот идущего на посадку корабля. А буквально через полчаса наш челнок вновь принимает вертикальное положение. Молодцы ребята. Справились!

Облачаемся в скафандры и выходим в отсек перед люком. Робот следует за нами и робко трогает меня за рукав. Улыбаюсь и беру его за руку как ребенка — не оставлять же такого бедолагу одного, в самом-то деле.

На выходе их челнока нас встречают спасатели.

— Ну что, живые?

— А то! — усмехается Палыч. — Что бы мы, да…

Палыч замолкает на полуслове.

Бледно-розовое небо планеты окрасилось в густо-синий цвет, желтый песок под ногами потемнел от влаги, а в когда-то сухом карьере теперь плещется огромное, живое, настоящее озеро. Торопятся, бегут одна за одной мелкие волны, пелену тяжелых туч то и дело прорезают всполохи молний, катятся по песку крошки сияющего альмацита. Смотрю и не верю своим глазам: над Байкалом-337 рождается гроза.

Замираю. А, была не была! Откидываю шлем.

Лицо щекочет шаловливый мальчишка ветер, а перед глазами стоит наш дом в деревне, солнечные пятна на деревянных ступеньках и загорелое батино лицо.

— Ты точно вернешься? — недоверчиво спрашиваю пятилетний я.

— Точно, — белозубо улыбается отец. — Ты только жди. Угу?

Сжимаю железную ладошку робота, втягиваю носом напоенный озоном воздух и тихо-тихо шепчу: «С возвращением, батя».

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Парфенова Мария Александровна родилась в 1980 году. В 1997-ом закончила среднюю школу с серебряной медалью, в 2001 — Ростовский Институт Иностранных Языков с двумя красными дипломами (переводчик, преподаватель иностранного языка). Работает по специальности.

Пишет с 2001 года. В 2006 году получила Губернаторскую Премию как представитель творческой интеллигенции (писатель). В 2008 году заняла 2-е место на Ассамблее Фантастики «Портал» в номинации «Фантастика для детей».

Более 50 публикаций. Из них: рассказ «Ученик чародея» в сборнике «Русская фэнтези 2008», изд-во АСТ, 2008; рассказ «К слову о жуках» в сборнике «Поколение NET. Цветной день». Рига, 2008; рассказ «Честное Сонькино» в литературном журнале «Дон», № 8, 2007; рассказ «Билет на клетчатую крышу» в альманахе «Безымянная звезда», № 2, 2007; рассказ «Лютик-Хризантема» в журнале «Реальность Фантастики», № 8, 2006; рассказ «Дамба» в газете «Просто Фантастика», № 5, 2006; рассказ «Приговор» в сборнике «Ветер с юга», 2005; рассказ «8 мая» в журнале «Остров Надежды», № 3, 2005; рассказ «Самое-самое» в сборнике «Лазоревый Край», 2005; рассказ «Евлампий» в сборнике «Вся неправда Вселенной», 2002. И другие.

Александр АбалихинОдуванчики

Виктор Петрович, не торопясь, ехал на велосипеде по просёлочной дороге в деревню. Он направлялся в сельский магазин за продуктами. За его спиной скучно висел пустой рюкзак. Перед ним изредка взмывали в воздух белой метелью стайки капустниц, отдыхавших посередине дороги на влажной глине. Припекало солнце, травы замерли, на обочине дороги серебрились кустики полыни.

Неожиданно впереди себя, возле одной из луж, Виктор Петрович увидел дрожащие крылья необыкновенных бабочек. Он даже остановился и сошёл с велосипеда, чтобы лучше их рассмотреть. Бабочки были раза в два крупнее обычных капустниц и шоколадниц. Не походили они ни на изящных бабочек «павлиний глаз», ни на роскошных «адмиралов». Таких бабочек Виктор Петрович не видел нигде, даже в музеях. Они имели нежно сиреневые крылья с необычным перламутровым узором. Виктор Петрович посмотрел в сторону лесной поляны, которая в это время обычно радовала взгляд синими колокольчиками, густо рассыпанными в высокой траве. На этот раз поляна была сплошь золотой. Она была усеяна желтыми одуванчиками, среди которых попадались уже отцветшие цветы с дымчатыми шариками на концах стебельков. «Как красиво! Луг золотой!» — вспомнил он школьный учебник. Поляна действительно была очень красивой. Дополняли необычную красоту порхающие над одуванчиками те самые сиренево-перламутровые бабочки, которые сидели возле лужи на дороге.

— Откуда в это время столько одуванчиков? — удивился Виктор Петрович. — Третье или четвёртое у них цветение, что ли?

Налюбовавшись на эту картину, он продолжил движение в сторону деревни Шиколовки на своём велосипеде. По пути ему встретились ещё несколько полянок с одуванчиками и необычными бабочками. Совершив покупки, он вышел из магазина и услышал разговор двух мужиков, сидевших на лавочке.

— Совсем всё вокруг заполонили, проклятые, — говорил один из них, в серой кепке и выцветшей синей рубахе. — В саду у меня все яблони из-за них засохли. И главное, вывести эти одуванчики никак нельзя. Уже все средства перепробовали!

— Это точно. У них корни метра на два уходят в землю. Не одуванчики, а хрен какой-то! — подтвердил второй мужичок, одетый, несмотря на жару, в черный старый пиджак.

Он сплюнул и ругнулся.

— Это вы об одуванчиках говорите? — включился в разговор Виктор Петрович.

Несмотря на тяжёлый рюкзак за спиной, набитый крупами, бутылками с подсолнечным маслом и всякой всячиной, он не спешил садиться в седло своего «Туриста».

— Об одуванчиках. Никакого спасу от них нет! — возмущался мужичок в пиджаке. — Берёзовая роща даже засохла из-за них. Деревья стоят сухие. Кругом сплошные одуванчики. А над ними бабочки красивые так и вьются.

Виктор Петрович еще немного поболтал с мужиками и поехал к себе на дачу. На обратном пути он увидел, что по красивой поляне бродит какой-то человек. Виктор Петрович слез с велосипеда, скинул рюкзак и подошёл к нему. Тот был одет в серебристый плащ и сосредоточенно собирал во флакон семена отцветших одуванчиков.

— Здравствуйте, — сказал ему Виктор Петрович.

Человек вздрогнул и оглянулся.

— Как их тут много! Похоже, пора начинать с ними бороться, а то они всю округу заполонят, — сказал Виктор Петрович.

Незнакомец молчал.

— Вы учёный? — спросил Виктор Петрович, заинтересовавшись действиями этого странного человека.

— Нет, — наконец ответил хриплым голосом человек. — Я наблюдатель.

— Никогда не видел таких красивых бабочек. Откуда они здесь?

— С Анокприлона, — задумчиво проговорил мужчина.

— Откуда? — изумился Виктор Петрович.

— Издалека. Если вы так любопытны, я вам расскажу, откуда взялись эти цветы и бабочки. Все равно скоро земляне узнают великую и радостную весть. Мы прибыли на вашу планету с Анокприлона…

Виктор Петрович вытаращил глаза.

— Это очень далеко отсюда. Но что нам остается делать? Ведь именно на вашей планете исключительно благоприятные условия для разведения одуванчиков.

— Одуванчиков? — изумился Виктор Петрович, — Зачем их надо разводить?

— Мы вегетарианцы. А из всех съедобных растений предпочитаем употреблять в пищу одуванчики.

— Они же горькие!

— Зато имеют богатый состав. Именно они необходимы организмам анокприлонцев. Мы засеиваем вашу планету одуванчиками. Этот вид одуванчиков выведен нами искусственно. Они имеют мощный корень, содержат гормон ускоренного роста и размножения. Эти цветы уничтожают все конкурирующие растения. Скоро вся Земля будет покрыта одними одуванчиками, — суровое лицо анокприлонца расплылось в довольной улыбке.

— Да вы что! А люди, а животные? Тоже одну эту гадость есть будут?

— Люди перейдут на одуванчики. Хватит поедать животных и всякую растительную дрянь. Вот засеем одуванчиками всю Землю, вы их распробуете, вам понравится! Потом нас благодарить будете. А мы уже транспортные корабли готовим для отправки одуванчиков консервированных, одуванчиков солёных, одуванчиков вяленых и сушёных. Кстати во многих странах на вашей Земле одуванчики едят.

Виктор Петрович смотрел на незнакомца как на сумасшедшего.

— Я вижу, вы мне не верите. А напрасно. Я могу вам предложить отличный рецепт салата из одуванчиков. Его отлично запивать пивом из них же. Кстати, первое из одуванчиков просто великолепно, если в него ничего не добавлять, кроме соли. Главное, надо одуванчики перед приготовлением ошпарить.

— Так эти ваши одуванчики забьют все растения. Даже перца не останется?

— Точно. Ничего, кроме одуванчиков, — лицо незнакомца снова растянулось в блаженной улыбке.

— Так ведь звери вымрут. Не все же смогут одними одуванчиками питаться.

— Мы, анокприлонцы, очень гуманные существа. Мы никогда не уничтожаем животных и другие расы. Мы создаём такие условия, при которых они сами вымирают.

— Но ведь это бесчеловечно, — воскликнул Виктор Петрович.

— Бес чего? — удивился анокприлонец.

— Бесчеловечно! Ведь лесные звери не смогут есть ваши одуванчики.

— Да не волнуйтесь так. Останутся мыши-полёвки. Может быть, — сказал равнодушно анокприлонец. — И вообще, хорошо, что это мы первыми вашу планетку заприметили, а то на ваши сельхозугодья уже другая раса глаз положила. Космоовцы вообще хотели здесь борщевиком все засеять. Эти космоовцы даже на нас с вами непохожи. Они больше крупный рогатый скот напоминают. Да и питаются, как скоты — силос едят, а не изящные салаты и пюре из одуванчиков! А мы научим вас есть одуванчики. Вы без них скоро прожить не сможете, уверяю вас.

— Это точно. Если вокруг ничего не останется, кроме них.

— А еще в придачу получите красивых бабочек. Только они способны опылять этот вид одуванчиков. Пейзаж, конечно на вашей планете станет однообразным, но очень красивым.

Пришелец отвернулся, прекратив разговор. Виктор Петрович, потрясенный всем услышанным, поехал домой.

На своем участке он увидел несколько одуванчиков, схватил лопату и стал их выкапывать. Однако корни зловредных созданий уходили глубоко в землю.

— Витя, слива засохла, — крикнула его жена Маша, — вокруг неё полно одуванчиков. Надо было прополоть.

Вечером Виктор Петрович услышал по радио, что во многих уголках земного шара появились необычные одуванчики. Учёные ничего не могут объяснить, но в считанные недели эти безобидные ранее цветы захватывают все более крупные ареалы, вытесняя другие растения.

Через неделю все только и говорили об одуванчиках. В воздухе летал пух от отцветающих цветочков.

Виктор Петрович пошёл за грибами. Одуванчики уже росли и в густом лесу. Многие деревья стояли сухие. Грибов не было. Он вышел на полянку, заросшую жёлтыми цветами, и увидел того самого незнакомца.

— Что же вы делаете? — возмутился он.

— Да отстаньте вы! У нас неприятности. Этого никто не учёл. Во многих регионах, где одуванчики почти заполонили всё вокруг, расплодились кролики. Кролики размножаются и пожирают одуванчики в колоссальных количествах! Они получили с пыльцой одуванчиков гормон ускоренного роста и размножения. Со своей слюной они выделяют вещество, которое губит корни одуванчиков. Жаль, что мы так принципиальны и не можем уничтожать живых существ — этих проклятых кроликов! Так что мы сворачиваем свою программу! Бабочки сами погибнут. Радуйтесь! И молитесь, чтобы космоовцы о вас не вспомнили!

Анокприлонец с ненавистью посмотрел в траву. Там сидел сбежавший от соседа Виктора Петровича черный кролик Кузя и жевал одуванчики.

— Вон как челюсти ходят! — зло проговорил анокприлонец.

Тут Виктор Петрович спросил:

— А вы не никогда пробовали рагу из кролика с одуванчиками?

Лицо анокприлонца исказила гримаса отвращения. Он побледнел и покачнулся.

— Замолчите сейчас же!

Пришелец развернулся и побежал, прикрывая свой узкий рот четырёхпалой рукой. На него сверху опустилось зеленоватое, прозрачное облачко, обволокло его. Фигура анокприлонца растворилась и стала невидимой. Облачко взмыло вверх и вскоре исчезло.

Виктор Петрович с любовью посмотрел на Кузю и подумал, что надо сказать соседу, чтобы тот выпустил остальных своих кроликов на волю. Пусть порезвятся!

Виктор Петрович вышел на тропинку. Вдруг что-то обожгло ему руку. Рядом с тропинкой высились огромные заросли борщевика…

Об авторе

Абалихин Александр Юрьевич родился в 1960 году в Москве. В 1981-м окончил Московский авиационный технологический институт им. К. Э.Циолковского по специальности — инженер-металлург. Работает в научно-производственном объединении.

С 2005 года пишет в жанре фантастики. Публиковался в журналах «Знание-сила», «Наука и религия», «Техника — молодёжи», «За семью печатями», «Юный техник», «Жеглов — Шарапов и К?», литературном приложении «Знание-сила: Фантастика» и в других периодических изданиях.

Вадим ОхотниковАвтоматы писателя

Призвание стать писателем я почувствовал давно. Друзья из среды литераторов отнеслись ко мне недоверчиво…

— Ну, что ж, попробуйте! Вы думаете, это легко? Это вам не машины изобретать. Там все поддается математическим вычислениям и сразу видно, что нужно. А вот в литературной деятельности столько неясностей…

— Вы представляете, — говорил мне один известный писатель — я переписываю свои произведения по двадцати пяти раз! Вы понимаете? Двадцать пять раз!

— Все это ерунда! — гордо отвечал я. — У меня, на пример, имеется много интереснейших воспоминаний. Только садись и пиши.

⠀⠀ ⠀⠀

Очутившись перед листом чистой бумаги, я очень быстро пришел в уныние.

«Действительно, трудное дело, — подумал я. — С чего же начать?» Меня почему-то все время тянуло изображать на бумаге математические формулы. Или, в крайнем случае, еще раз написать отчет о своей последней работе под названием… «К вопросу о псевдопараметрическом резонансе в четырехполюсниках при неустановившемся режиме контуров».

Где-то далеко в глубине сознания вертелось малопонятное слово «сюжет».

«О чем, собственно, я буду писать?… — проносилось у меня в голове. — Вот, говорят, что существуют в литературе художественные образы. Что это за образы такие? Надо просто начать, с чего-нибудь, а там будет видно.

Подумаешь, образы!»

Наконец я решился обмакнуть перо и приступить к делу… «Мои воспоминания, дорогие товарищи, касающиеся…»

Что написать дальше, я просто не знал. А тут еще с моего пера, беспомощно повисшего в воздухе, сползла капля чернил и на рукописи образовалась клякса.

«Это чорт знает что такое! — решил я. — Разве можно писать таким отвратительным пером? Писательскую деятельность нужно обставить с максимальным удобством. Зачем, например, поминутно, макать перо в чернильницу? Это ведь отвлекает от творческого процесса! Потом эта клякса…

Нет, нужна автоматическая ручка. При этом очень совершенная, специальная ручка. Странно, что я сразу не подумал об этом».

⠀⠀ ⠀⠀

Несколько дней я затратил на подыскание хорошей автоматической ручки, над которой затем я еще долго изощрялся, переделывая и совершенствуя ее до пределов возможного. Мне удалось добиться, чтобы ручка содержала в себе такое количество чернил, которого хватило бы, по крайней мере, для написания «Войны и мира».

Довольный результатами своей работы, я снова уселся за письменный стол.

«Мои воспоминания, дорогие товарищи, касающиеся…» написал я бойко.

Но дальше этого дело опять не пошло. Вначале, когда я прикоснулся пером к бумаге, мне показалось, что мысли потекут плавно и свободно. Но, пока я писал эту маленькую фразу, мысли обогнали перо, как-то запутались и превратились в невероятную кашу. «Рука не успевает за мыслями. Нет навыка, — с горестью решил я. — Хорошо этим писателям. Они только и знают, что пишут…»

Неожиданно меня осенила блестящая идея. Я даже подскочил от радости. Ну да! Это же так просто! Все писатели лопнут от зависти. Необходимо построить специальную машину!

Я живо представил себе эту машину. Очень усовершенствованный звукозаписывающий аппарат. Вот я расхаживаю по комнате и излагаю свои воспоминания вслух. Чувствительный микрофон улавливает мою непринужденную речь, а аппарат записывает ее на пленку. В комнате — тишина. Ничто не отвлекает моего внимания. Какое может быть сравнение с машинисткой или стенографисткой! Машина не будет ошибаться или переспрашивать. Наконец присутствие постороннего человека сковывает свободный полет мысли.

Около месяца у меня ушло на проектирование и изготовление этого усовершенствованного писательского диктографа. Правда, он получился громоздким и занимал весь письменный стол, но зато был необыкновенно удобен в работе.

Запись звука производится на магнитную пленку. Легкое нажатие кнопки переключает прибор, и из репродуктора слышится мой собственный голос, повторяющий только что сказанное. Если мне не нравится, например, оборот речи или высказанная мысль получается недостаточно ясной, тотчас нажимается другая кнопка. Неудачное место стирается. Теперь снова можно повторить фразу, изменив ее в лучшую сторону. Ко всему этому нужно добавить, что для создания у автора соответствующего настроения из другого рупора раздается, если я этого хочу, легкая, бодрящая музыка.

Ясно, что машинистка уже без меня, внимательно прислушиваясь к репродуктору, свободно перепечатает записанную речь, и у меня в руках окажется совершенно готовая рукопись.

Первое практическое применение прибора оказалось необыкновенно успешным.

Говорил я, как мне казалось, чрезвычайно красиво. Расхаживая по комнате, я ударял себя в грудь кулаком, в конце своей речи даже слегка прослезился. Мне показалось, что я, неожиданно для себя, создал гениальное произведение.

Зато какое было разочарование, когда я увидел все продиктованное перепечатанным на машинке!

Просмотрев рукопись, я пришел в ужас.

— Вы что-то не то напечатали! — проговорил я печально, обращаясь к машинистке. — Прежде всего, не так расставлены знаки. Вот посмотрите: «Мои воспоминания дорогие. Товарищи, касающиеся…» Получается абсурд…

Машинистка ушла, обиженная и расстроенная. Я же целый день не находил себе места. Нужно было бы взять обыкновенное перо, исправить ошибки. Но не таков был мой гордый дух изобретателя. Перед моим умственным взором уже носилась другая, более совершенная машина. В ней, безусловно, должна отсутствовать такая деталь, как нежная и капризная машинистка.

Вечером меня посетил писатель С., известный своими горячими выступлениями на всех диспутах на тему, как надо писать, но сам еще почти ничего не написавший. — Ну, как? Пишете? — спросил он строго.

— Конечно! Благодарю вас, — ответил я непринужденно. — Получается сравнительно ничего.

Писатель говорил весь вечер о новой теории прозы и критиковал подход к развитию сюжета, придуманный писателем Ш. Я же доказывал, что у современных литераторов нет правильного научного подхода к технике самого процесса писания. Мы очень мало понимали друг друга, но в общем остались довольны друг другом.

— Я хочу подарить вам эту звукозаписывающую машину, — предложил я на прощанье. — Она вам здорово поможет.

Писатель подозрительно посмотрел на сложные приборы, расставленные на письменном столе, но мое предложение принял.

— Хорошо. Спасибо, я постараюсь воспользоваться вашим аппаратом, — проговорил он неуверенно.

⠀⠀ ⠀⠀

На изготовление нового прибора у меня ушло три месяца. Собственно, его уже нельзя было назвать прибором. Это была сложная установка, занимавшая половину комнаты. В огромных металлических шкафах были расположены громоздкие звуковые анализаторы. Каждой букве соответствовал свой звуковой фильтр. Стоило только произнести перед микрофоном какую-либо букву, как аппаратура немедленно приводила в действие соответствующую клавишу пишущей машинки. Можно было говорить с любой скоростью и тут же любоваться, как из-под машинки выползает напечатанный текст.

Это был весьма совершенный прибор с точки зрения современной науки и техники. Но… Опять появилось «но».

Помню, как лихо я принялся диктовать, подбадриваемый резвым стуком автоматической клавиатуры. Все шло отлично, Но, к сожалению, лишь до того момента, пока я не взял в руки первый напечатанный лист.

Вот что на нем оказалось написанным…

«Маи васпаминания дарагие таварищи касающиися…» Вначале я замер от огорчения. Моя машина писала совершенно безграмотно! Как это могло получиться! И вот только тут я вспомнил, что виновата не машина, а люди, пишущие обычно совсем не так, как они выговаривают слова. Действительно: букву «о» мы часто произносим, как «а». Машине нет никакого дела до этой несуразности. Она честно печатает все так, как слышит, не делая никаких поправок.

На усовершенствование машины потребовалось еще два месяца. Теперь она уже занимала почти всю комнату, но зато печатала вполне правильно.

Не буду останавливаться подробно на том, как я разочаровался и в этой машине. Произведение, созданное с ее помощью, показалось мне чрезвычайно запутанным и бездарным.

«Видно, я не умею ярко и красочно излагать свои мысли словами. Нет у меня такой способности», пришел я к неутешительному выводу.

Что же касается самих мыслей, то на этот счет у меня не появилось никаких сомнений. Мысли могли быть только блестящие, я чувствовал, как они кипят в моей голове, рвутся наружу, а изложенные с помощью тяжело ворочающегося языка становятся бледными и чахлыми.

⠀⠀ ⠀⠀

Решение построить еще один сверхсовершенный прибор появилось у меня именно в тот момент, когда ко мне пришел в гости писатель Г., создавший огромное количество произведений, которые почему-то никто не хотел читать.

— Ну, как? Работаете? — ласково спросил он. — Я слышал, что у вас уже много написано.

— Да, есть кое-что, — мрачно ответил я.

— О, это очень интересно, — продолжал писатель Г. — Жалко, что не располагаю временем. А то бы прочел… Я, собственно говоря, к вам по делу. Вы подарили писателю С. усовершенствованный диктограф. Представьте себе, все издательства завалил своими рукописями! Это же черт знает что такое! Нельзя ли и мне получить такой приборчик? Очень прошу вас… устройте! А?

Вместо ответа я взял писателя под руку и потащил его в комнату, где была расположена моя последняя буквапечатающая модель.

— Дарю вам более совершенный прибор, чем у писателя С., — бормотал я по дороге. — Сам будет печатать от звука вашего голоса. Только заберите. Он мне мешает.

При виде страшного нагромождения, царившего в комнате, писатель Г. чуточку побледнел.

— А это все можно будет… установить в дачном сарае? — робко спросил он, видимо, напуганный размерами шкафов.

— Можно, — проговорил я решительно. — Грузовик для перевозки я вам дам. Людей пришлю… Только возьмите!

⠀⠀ ⠀⠀

Прошло полгода напряженной работы.

Вот, наконец, готова новая, самая совершенная писательская машина, какую только можно представить.

Это подлинное чудо. Здесь соединены воедино новейшие достижения радиотехники, телемеханики; автоматики и электрофизиологии. Вся установка занимает три комнаты.

В специальном, удобном кресле располагается писатель — автор. Вид у него, правда, немного странный. Он до некоторой степени напоминает приговоренного к электрическому стулу. На голове у писателя находится металлический колпак, от которого тянутся завитушки проводников. Такие же провода прикреплены к рукам и ногам творящего автора.

В сущности, идея работы новой машины необыкновенно проста.

Все хорошо знают, что в нашем организме зарождаются слабые электрические токи, блуждающие по телу. Характер этих токов соответствует работе различных органов человека. В медицине уже давно применяются приборы, с помощью которых электрические сигналы, порождаемые, например, деятельностью сердца, записываются на бумажную ленту и внимательно изучаются врачами.

Исследование нервной системы на основе электрофизиологических токов также известно давно. В заслугу себе я ставлю только то, что мне удалось расшифровать ничтожные сигналы, сопутствующие нашему мышлению. Правда, трудно было превратить их в систему сильных электрических импульсов. Но теперь это все позади. Четырнадцать шкафов, наполненных сто двадцатью пятью электронными лампами, прекрасно справляются с этой задачей. Мои мысли легко превращаются в четко напечатанный на машинке текст.

Возможностью необыкновенно свободного творчества я долго не решался воспользоваться. Ждал вдохновения и хорошего расположения духа. Но вот, наконец, этот момент наступил…

Прочно закрепляются браслеты-наручники. На тщательно выбритую голову надевается электрический колпак. Теперь, кажется, все готово. Сигнальные приборы указывают, что одиннадцать лаборантов находятся на своих местах.

Можно приступать.

Дрожащей рукой я нажимаю пусковую кнопку…

Более внимательным изучением текста, полученного с помощью мыслепечатающей машины, я занимался уже лежа в постели, свалившись под влиянием переутомления и новой неудачи.

Вот что прыгало перед моими воспаленными глазами:

«Мои воспоминания… мои воспоминания… Не село бы напряжение в сети!.. О каких таких воспоминаниях я, собственно, собираюсь написать? Нет, лучше начну так: «Взирая на тихое Черное море…» — Нехорошо: «тихое Черное море…».

Существует «Тихий океан»… Хотя… помню прекрасно, что море тогда было действительно тихим… странно… Как же написать в этом случае?. «взирая на Черное море, которое в данный момент было тихим… и которое…» Жмет этот дурацкий колпак на голове!.. Надо будет усовершенствовать… Так что же, черт возьми, мне делать с этим тихим морем?» И так далее…

⠀⠀ ⠀⠀

Мыслепечатающий аппарат я подарил драматургу Н. В последнее время общественность неоднократно упрекала этого автора в творческом застое. Он же, со своей стороны оправдывался тем, что будто бы во сне ему часто видятся различные сценические образы, но какие именно, он, просыпаясь, вспомнить не может.

Моя машина значительно помогла этому автору.

⠀⠀ ⠀⠀

Врачи нашли у меня страшное переутомление.

— Вам необходимо отдохнуть этак месяца три в глухой деревне. — говорили они. — Ведь вы проделали такую колоссальную работу! Какие огромные достижения! Весь медицинский мир потрясен… Ваш прибор, регистрирующий мозговую деятельность…

Они меня явно не понимали.

Не напряженная работа в течение двух лет расстроила мои нервы, нет!

Подкосила мое здоровье жестокая неудача.

Ведь я хотел стать писателем! Исключительно для этой цели я построил столько сложных машин! Все они оказались замечательными и полезными.

Диктографами и буквопечатающими машинами воспользовались другие литераторы.

Писатель Г., автор бесчисленных, никем не читаемых книг, увеличил свою производительность настолько, что ему самому стало противно и он неожиданно бросил писать. Мыслепечатающая машина нашла широкое применение в медицине и для общения с глухонемыми. На сцене появилась замечательная пьеса, задуманная во сне драматургом Н.

Но писателем я не стал.

«Почему это так? — мучительно думал я. — Ведь как будто вся моя деятельность была направлена именно к этому…»

Долго я предавался своим горестным размышлениям. Пока со мной не произошел один, казалось бы, совсем пустяковый случай.

Однажды в деревне, прогуливаясь по берегу маленького озера, я увидел валяющееся на земле красивое гусиное перо.

«Этим примитивным приспособлением люди писали еще совсем недавно, — мелькнуло у меня в голове. — Жалким был тогда уровень техники. Просто интересно, как это делалось?»

Захватив с собою перо, я отправился в беседку, где с помощью перочинного ножа придал ему форму, необходимую для писания. Бумагу и чернила, по моей просьбе, принесли немедленно.

Сначала я нарисовал несколько уродливых чертей. Затем попробовал написать.

«Да… — думал я. — Писать можно. В сущности, вот таким пером работали Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Шекспир, Данте. И получалось у них неплохо. А у меня почему-то не вышло. С такими совершенными средствами!.. Не в механизмах все-таки, видно, здесь дело, а в способностях и в упорном труде. А что, если попробовать этим пером?»

С ожесточением принялся я писать, перечеркивая целые страницы.

Так появилось это краткое повествование, написанное и переписанное во время моего отдыха тридцать шесть раз с помощью гусиного пера…

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Фантастика на грани возможного

Вадим Охотников (1905–1964) — один из самых характерных авторов советской фантастики 1940— 1950-х годов. Этот период критики метко окрестили «ближним прицелом». Действительно, сочинители той поры не пытались представить, как будет жить человек в отдаленном будущем, их герои не покоряли космические просторы. Это была фантастика на грани возможного, а героями произведений были не столько люди, сколько изобретения, которые вот-вот станут реальностью. В подавляющем большинстве это была унылая, серая литература. Да и литературой пухлые сочинения, например, главной фигуры близкоприцельной НФ назвать сложно. Беллетризованные очерки инженеров.

«В обойму тогда входили Казанцев, Немцов и Охотников. Самым процветающим был Немцов. «Немцов вездесущ, как господь бог», — сказал мне как-то Казанцев. Самым характерным — Вадим Охотников» — вспоминал фантаст Георгий Гуревич, и сам отметившийся в близкоприцельной НФ (цит. по очерку Геннадия Прашкевича «Адское пламя»).

Вадим Охотников тоже пришел в литературу из инженеров, дебютировав еще в 1944 году. Профессиональный изобретатель, кстати, один из создателей звукового кино. В отличие от большинства коллег по перу, писателем себя он не считал, признаваясь, что все его рассказы и повести — беллетризация его изобретательских идей. Как сказал Гуревич, «Охотников сам был изобретателем и писал о том, как интересно изобретать». Нужно сказать, что о процессе изобретательства ему и в самом деле удавалось рассказать вдохновенно и даже увлекательно. Дебютировал он в фантастике в 1944 году и до конца 1950-х его рассказы публиковались во всех научно-популярных изданих, в том числе и в журнале «Знание-сила». Наиболее интересное и самое фантастическое произведение писателя — повесть «В глубь земли» (1949), посвященная созданию подземохода и первой опытной экспедиции на нем в недра нашей планеты. К теме исследования земных недр писатель возвращался неоднократно в других своих рассказах. Самая известная и наиболее характерная для той НФ книга — сборник «На грани возможного» (1947), из которого мы и публикуем в этом номере рассказ «Автоматы писателя», на редкость для фантастики ближнего прицела остроумный и получительный, не утративший известной актуальности и сегодня. Среди других книг Охотникова назовем «В мире исканий» (1949), «История одного взрыва» (1953), «Дороги вглубь: Роман» (1950; др. назв. — «Тайна карстовой пещеры», «Пути-дороги»), «Первые дерзания» (1953), «Наследники лаборанта Синявина» (1957).

Умер Вадим Дмитриевич Охотников в 1964 году в Старом Крыму, где похоронен рядом с великим мечтателем Александром Грином. После смерти фантаста-инженера произведения его никогда не переиздавались, так что настоящая публикация — первая за сорок с лишним лет.

Евгений Харитонов

2010