велики, но зато чужую и настоящую работу я могу ценить и понимать намного лучше.
Не знаю, точно ли имеет одно к другому отношение прямое, но от чтения хорошей литературы я получаю наслаждение пря-мо-таки плотское, чего раньше не происходило со мной.
Так… Ну хорошо. Продолжим, пожалуй, в новой книге, на новом месте. «В браке все зависит от женщины», — кажется, сказал Экзюпери, но кто бы это ни сказал, он наверняка был женат, и кто с этим не согласен, обратитесь ко мне, я объясню. Ах, вы меня не знаете. Разрешите представиться — З.В.С., 1941 г. рожд., русский, соц. происхождение — крестьянин, женат, место работы — Театр на Таганке, должность — артист.
— Какой?
— Что значит сей дерзкий вопрос? Не вынуждайте меня быть нескромным.
— Где живу?
— Живу в Москве, у тещи на 10 м2 втроем, не считая собаки. Иногда ночую и прихожу мыться на Автозаводскую. На Автозаводской мне нравится, хоть здесь и нет тещи, которая бы за мной ухаживала, готовила, стирала и т. д.
— Что жена?
— А что жена? Жена есть, но она тоже работает над собой, ей некогда, да она и не любит заниматься ерундой. Не выходила же она замуж, чтобы быть мне рабой.
— Как? Это не рабство.
— Человек, что-то делающий по принуждению, — раб. Добровольное — я согласен… Приходилось ли вам высушивать после умывания свое лицо подушкой, и не тогда, когда вы безнадежно холосты, а когда вы безнадежно женаты и на Автозаводской нет тещи? Каюсь, я был несправедлив, когда сказал в капустнике: «Помни тещу и войну».
А иногда я вытираюсь майкой. Сегодня, например. Неудобно только, что приходится ждать потом, когда она высохнет. Но если пораньше встать, то и этого можно избежать, потому что голым завтракать забавно и аппетитно. Так что и в неудобстве есть положительное, надо только суметь отыскать его.
Сижу перед раскрытым настежь окном, пишу и вдыхаю щекочущие ноздри запахи, естественно, вызывающие аппетит. Запахи, очевидно, доносятся снизу, ибо из противоположного дома им не добраться — смешаются с вонью бензина и отработанными газами нескончаемых автобусов.
15 июня
Выпустили «Галилей». Вчера Высоцкий играл превосходно: 3-ю, и 8-ю, и 9-ю картины — просто блеск Но сегодня играл Калягин. Первый раз как будто в 100-й, успех такой же. Неужели каждый может быть так легко заменен? Кому тогда все это нужно? Не могу смотреть Калягина. Детский лепет, и потому противно. Таких артистов не люблю. Много красок и куриное близомыслие. Высоцкий мыслит масштабно. Его темперамент оглушителен.
23 июня
Тбилиси. Самолетом. Грязный номер. Ссора с Зайчиком[6] из-за какой-то записки. Выступали на телевидении: Золотухин, Славина, Хмельницкий, Васильев, Высоцкий.
— Твоя сестра?
— Жена.
— Жена?! О! — Интонация вверх, необычайное удивление, глаза широкие, влево, вправо. Шепотом, сочувственно: — Красивая, очень красивая. Давно женат?
— Три года.
— Дети есть?
— Нет.
— Нет?! — То же самое. — Чем же ты занимался три года???
Были в гостях в загородном доме у Медеи. Высоцкий и Епифан чуть не утонули в Куре. Не могли спуститься по скалам. Высота уверяет, что видел рядом змею.
Место изумительное. Слева гора, справа гора, под горой двухэтажный каменный дом, сад спускается обрывом к Куре.
18 сентября
В Омске пересадка на Ил-18. Новосибирск не принимает Ту-104 — ремонтируют дорожку. В Новосибирске бегу прямо на аэродром, к самолету, отлетающему в Барнаул. Упросил пилота взять лишним. Пилот — молодой парень, чернявый, согласился быстро. Есть же добрые люди на свете.
Часов в 6 я зашел во двор дома. Мать с отцом телеграмму получили и ждали меня дня через два. В это время они возились у печки во дворе, заохали, заахали… Слезы…
Окна в избе были занавещёны от мух, но я разглядел на кровати венчик племянницы. Она спала. Первое знакомство с ней удивительное.
— Оля, давай знакомиться, — подает руку, — меня зовут дядя Валера.
Смотрит на меня непонимающим взором, отворачивается и произносит:
— Ганат.
— Что?!
— Ганат. Дай ганат.
И тут до меня дошло: она просит гранат, который мы посылали ей в посылке. Из всех фруктов она больше всего полюбила гранат, и дядя Валера ассоциировался теперь у нее с этим фруктом.
Племянница оказалась девчонкой забавной, бойкой. Пела, плясала без конца. Это уж бабкино влияние, та всю жизнь бормочет какой-нибудь мотив.
Через неделю Нина прислала телеграмму: «Кончила сниматься не раньше пятнадцатого могу прилететь жду Москве твою срочную телеграмму. Целую. Соскучилась = Нина».
Мы только что приехали с братанами от Тони[7] из Белокурихи. Тут же даю телеграмму: «Срочно вылетай» — жду день, два, три, четыре. Подъехала Нина. Условный свист. Я читал в «каюте». Вышел не спеша, но сердце стучит. Обнимает отца, целует мать, Вовку[8].
— Вот это молодец, вот это молодчина, дочка, — гудит отец. А нам и целоваться неловко. Будто чужие стали — или были.
Мнемся. Не находим, что сказать. Нина шумит, размахивает руками и без конца: «Зайчик, Зайчик». Таращим друг на друга глаза. Быстро истопили баню. Мать посылает меня к ней, мол, помочь там что, а сама знает зачем, что больше всего скажет сейчас. Понес расческу ей, да там и остался.
На том месте, где стоит сейчас наш дом, была когда-то давно, еще до санатория, почта. И мать работала на ней, принимала посылки, еще что-то делала, но я этого не помню. Знаю только, что она и на почте работала тоже. Когда она работала в банке кассиром, я также не помню, но Вовка помнит, и мать сама часто об этом рассказывает. Деть нас было некуда, и ей приходилось брать нас с собой на работу. Шла война, Великая Отечественная — священная, а мать пересчитывала мешки денег, никому не нужных, обесцененных, до одури, щелкая костяшками истово, которые (счеты) мы беспощадно методично переворачивали, как она только зазевается.
Вовка говорит, будто бы у нее был револьвер в столе и что она умела ездить на велосипеде. Этого я не помню, но вижу как во сне: мать в новом костюме или платье летит с велосипеда в грязь.
— Так это после большого перерыва… А потом-то я ничего ездила.
Судя по всему (по фотографиям, по отцу и еще по некоторым соображениям), моя мать была красивая, очень красивая. И смех у нее, даже сейчас, бесподобный, громкий, заразительный и бесшабашный.
Мать рано вышла замуж, но быстро разошлась, вышла второй раз — и на всю жизнь теперь. Родила пятерых детей, из которых живы трое, включая нас с Вовкой. Двое померли совсем маленькие, они были от первого мужа.
Последние год-полтора до пенсии мать работала в местном быт. комбинате, делала конфеты, а когда не было патоки, ее посылали на подсобные работы, и я видел, как она еще с несколькими бабами таскает кирпичи. Но она и кирпичи таскала весело, шутила с бабами и смеялась бесподобно громко, бесшабашно.
Тетя Васса сказала: «Не отпускайте ее больше ни разу за ягодами, а то вы ее больше не увидите». Но сегодня она скоро ушла за ягодами… и мы не задержали ее. Отец мучается спиной ночами, ему уже шестьдесят.
Последняя воля Качалова — сжечь дневники. И сожгли.
12 сентября
Сезон 4-й.
ИТОГИ И НАЧАЛА. Неделю назад я начал свой четвертый сезон в театре. В Театре на Таганке — третий. Черт возьми, да как же летит время. Ведь вчера только я репетировал Грушницкого[9], а сегодня уже позади «Галилей» — маленький монах.
Сезон 65/66: ввод в Водоноса, маленький монах, работа в «Павших». Не так уж плохо, просто отлично, по-моему, если в каждый сезон будут попадать такие золотые рыбки, как Водонос и Фульганцио, — что еще нужно, жить можно. Конечно, если бы меня спросили, доволен ли я, я бы ответил отрицательно. Жадность моя не дает мне покоя. Если думать, что можешь умереть в любой день, все сделанное кажется малым, недостойным, а потому нельзя не торопиться.
Вот и нынешний сезон. Начал я его как будто бы достойно, тьфу, тьфу, не сглазить бы. Но что впереди? Маяковский, честно говоря, не греет, да и повторение сделанного в «Антимирах», в «Павших». От этого ощущения никак отделаться нельзя.
И вот думаю над Кузькиным[10]. Любимову очень хочется сделать это, но как перенести на сцену то, что так здорово написано прозой.
Я должен сыграть Живого, считаю делом жизни, чести.
Пригласили в «Братья Карамазовы» на Алешу. Думаю — нереально, ищут светлого, молодого.
Театр упирается в натурализм, а Шацкая — женщина немыслимой красоты. Первое принадлежит Любимову, второе — Вознесенскому, в смысле изречения.
17 сентября
Сегодня на репетиции Маяковского присутствовал «Дед Мороз» Марьямов'. Говорил о различии слова в прозе и стихе.
— В стихе слово единожды главное.
Смотрел Можаев[11]. Понравилось. Хочет работать с нами. Хитрый. Высокий. С подтекстом.
— Да, да, интересно, ну что ж, надо подумать, а у вас есть многое от Кузькина. Значит, вы очень хотите воскресить Живого.
Это не тот глагол. Мы его будем делать, что бы ни случилось. И МХАТу мы пилюлю вставим — это точно.
5 ноября
Я люблю эти несколько минут, когда можно не думать о карьере, а можно думать о чем угодно. Эти минуты возникают обычно между репетициями и спектаклем, после обеда, когда уже поспал маленько или пописал, собрался в театр, надел тот костюм, что нужно, сварил кофе и у тебя в запасе еще минут 10–15, когда ты можешь ими распорядиться как заблагорассудится и твоя совесть не осудит тебя ни за лень, ни за халатность, ни за что такое, оставит тебя в покое и удалится сама отдохнуть от чрезмерной бдительности. В эти-то минуты я, кажется, и живу, я свободен и могу думать что захочу и сидеть спокойно на стуле, не елозить.