Там, где гнездились стерхи
Панорама Нижнеянского порта поразила нас. Не так давно здесь гнездились стаи непуганых гусей и уток, бродили дикие олени, расхаживали редчайшие обитатели якутского Заполярья — красноклювые и красноногие полярные журавли.
Теперь среди голой арктической тундры на берегу Главной протоки вздымаются огромные портальные краны. Выкрашенные кармином, они пламенеют в лучах утреннего солнца. К небу взлетают острые клювы стальных стрел. Вытянувшись вереницей, они напоминают издали гигантских бескрылых птиц. Некоторые из них медленно, двигаются вдоль стенки грузового причала. Весь берег у подножия стальных опор занимают пакгаузы и бараки. Левее, среди зеленой болотистой тундры раскинулся большой Портовый поселок.
По широкому синему плесу протоки снуют приземистые портовые буксиры, плывут самоходные баржи, дымят пароходы. На рейде против пристани сошлись в плавучий остров пузатые баржи. Пустые их корпуса высоко всплыли над водой в ожидании погрузки.
Наш малюсенький речной трамвайчик «Александр Пушкин» пробирается среди невообразимой сутолоки. После безлюдья девственных берегов Яны весь этот шумный мир далеко за Полярным кругом кажется нереальным.
«Александр Пушкин» лихо развернулся и стремительно помчался к близкому берегу.
— Куда его понесло?! Он же врежется…
— Не врежется… — усмехнулся молодой матрос, — фигуряет наш капитан.
«Александр Пушкин» затормозил в нескольких метрах от берега, дал задний ход и с предельной точностью пристал к борту сверкающего чистотой морского буксирного парохода. «Сибирь» — значилось на спасательных кругах, украшавших высокую капитанскую рубку.
— Смотрите… — прошептал матрос, — капитан Громыко, у него учился наш капитан.
На мостике приветливо махал рукой статный молодой человек в синем кителе и морской фуражке. Так вот перед кем «фигуряет» наш безусый командир. Он салютовал своему бывшему учителю безукоризненно точным маневром…
С рюкзаками, в штормовках и сапогах, мы слились с толпой высадившихся пассажиров. Рядом шагают люди в таких же штормовках, в плащах, телогрейках, лыжных костюмах. Они тащат рюкзаки, тюки, перевязанные чемоданы. Вместе с этой пестрой, разношерстной толпой мы вступили на главную улицу портового поселка. Странная была эта улица. Вместо тротуаров тянутся бесконечные деревянные настилы, приподнятые метра на полтора. Дома тоже на высоких фундаментах. К подъездам жилых домов, магазинам и учреждениям от настилов ведут боковые помосты, к торговым складам — широкие проезжие мостовые. Висячие деревянные, тротуары перекрещиваются. Издали кажется, что пешеходы шагают над тундрой по воздуху.
Настилы прикрывают длинные желоба, сколоченные из досок. Внутри них лежат трубы коммуникаций, засыпанные опилками. По утепленным трубам зимой и летом подают в дома горячую и холодную воду. Весь поселок разделяется этими висячими коммуникациями с тротуарами наверху на замкнутые прямоугольники. Внутри прямоугольников качаются белые султанчики пушицы, ярко зеленеет осока, блестят глянцевитые листочки карликовых ивнячков, серебрятся стелющиеся арктические ивы.
Хорошо шагать по выструганным сухим доскам над болотистой равниной. Иногда перешагиваем через мохнатых ездовых по дремлющих на теплых настилах. Они не обращают внимая на докучливых пешеходов и даже не просыпаются. Вся живность в легкомысленных для Арктики нарядах. Вот на деревянной перекрестке сошлись две девицы в белых лодочках, капроновых чулках, в фиолетовом и голубом платочках. Навстречу шагает девушка в зеленой штормовке с откинутым капюшоном, в цветастом платке, узких брюках и тапочках. А рядом постукивает модными каблучками тонюсенькая пигалица в светлом легоньком платьице и в голубой шляпке.
Мы свернули на боковой настил и по висячим мосткам вошли в большой двухэтажный дом Управления порта. Сбросили рюкзаки в просторном коридоре и отправились представляться начальству.
В кабинете, увешанном морскими картами, нас встретил начальник порта — крупный, плечистый человек в кителе с широкими нашивками на рукавах. Прочел наши удостоверения и удивился Изрезанное глубокими морщинами лицо потеплело.
— Далековато заехали… редко к нам такие гости жалуют. Милости просим.
Беспрерывно звонил телефон. Чертыхаясь, начальник порта кого-то отчитывал, беспокойно расспрашивал о каких-то делах на баре.
— Извините… нервничать приходится, август на носу, а навигацию на Яне практически не начинали. Восемнадцать дней простаиваем. Капризничает река — на перекатах шестьдесят сантиметров воды. Морской бар обмелел, не пропускает в устье груженые лихтеры, танкеры. На открытом морском рейде суда скапливаются. Шторм ударит — беды натворит, коварное у нас море… Ходим на острие ножа.
Он позвонил. В кабинет вошла худенькая молодая женщина.
— Наш комендант. Знакомьтесь. Женщина улыбнулась.
— Устройте товарищей. К нам в гости из Москвы пожаловали. Отдохнете, выспитесь с дороги, а утром в порт приходите. Завтра буксиры на бар пойдут. Сплаваете, море наше студеное увидите…
Устроились в комнате северянина, уехавшего в долгий полярный отпуск.
— Ну вот… теперь вы полноправные портовики, — засмеялась комендантша, поправляя на русых волосах косынку. — Столовая, магазин рядом. Вот вам электрическая плитка, чайник. Если понадоблюсь, разыщете меня в Управлении порта. Она убежала по своим делам. Мы остались одни.
Широкое окно выходило на главную улицу. Почти касаясь крыш, низко неслись туманные облака с близкого океана. Мимо по настилу проходили матросы в бушлатах, грузчики в просторных шароварах, капитаны в морских фуражках и макинтошах, ремонтники в замасленных телогрейках, девушки в брючках и штормовках — незнакомый люд самого северного в стране порта.
Не терпелось увидеть этот новый для нас мир. Мы пошли по висячим тротуарам, перешагивая через дремлющих псов.
На завалинке у входа в столовую мирно спали две кошки. У белой ушки были словно подстрижены ножницами, а мордочка — в шрамах и царапинах. Уши у заполярных кошек всегда подстригает мороз, и не это изумило нас. Кошки мирно спали почти на пешеходном помосте, под носом у свирепых ездовых псов! В заполярных поселках кошки ходят только по верху — по крышам и чердакам, не рискуя спускаться на землю. Северные полуволки моментально рвут их на части, считая дичью. Почему же так беззаботны пушистые подружки?
— Нюська и ее дочь… — улыбаясь, ответила проходившая мимо женщина, — знаменитая наша кошка. Ее боятся все ездовые собаки поселка — она дерет их.
На помосте показался великолепный ездовик, похожий на волка. Нюська приоткрыла глаза. Один глаз у нее был голубой, другой коричневый. Пес, заметив Нюську, вздыбил шерсть на загривке, поджал хвост и пе мешкая убрался восвояси. Она блаженно потянулась и замурлыкала, выпуская и пряча острые, как иглы, когти.
По деревянным помостам мы вышли к окраине поселка и спрыгнули на пушистые кочки арктической тундры. Огромная пестро-зеленая равнина уходит к бесконечно далекому горизонту. Повсюду блестят озера, маячат одинокие булгунняхи. Мох и лишайники покрывают сухие валики, взгорбленные среди осоковых мочажин. Болотистые окна между ними почти квадратной формы.
Это полигональная тундра. Валики, ограждающие мочажины, — морозобойные трещины, набитые льдом. Расширяясь, лед вспучивает торфяную тундру. Все происходит так же, как и в далеком прошлом: морозобойные трещины раскалывают землю, талая вода, стекая в щели, встречается с вечной мерзлотой и замерзает. Только масштабы иные, здесь жалкая модель того, что было в ледниковую эпоху: Трещины неглубокие и неширокие, ледяные жилы тощие. С самолета полигональная тундра кажется полузатопленным рисовым полем, разделенным на правильные квадраты дамбочками.
Петляем между мочажинами но мягким пружинистым кочкам, уходим все дальше от поселка. На огромной арктической равнине домики портового поселка и портальные крапы кажутся игрушечными. Впереди, у далекого озера, двигаются две черные точки.
— Олени?
— Нет… люди.
Навстречу бредут две фигурки — большая и маленькая. Вскоре мы встретились на островке сухой тундры. Впереди шагал плотный, коренастый мужчина с ружьем, в форменной фуражке, бушлате, в длинных резиновых сапогах. Он добродушно щурился, разглядывая незнакомых людей. За ним шел мальчик лет двенадцати в курточке, подпоясанной патронташем, тоже в сапогах и в теплой шапке. Мы с таким любопытством рассматривали людей, появившихся из тундры, что не заметили третьего пришельца. Позади плелась… свинья, самая настоящая, щетинистая, отъевшаяся. Она зарывалась своим розовым пятачком между кочек и, что-то вытягивая оттуда, аппетитно чавкала.
— Между прочим, она всамделишная, — усмехнулся человек с ружьем, — самая северная в Советском Союзе. Живем все-таки на семьдесят второй параллели. Пожаловала сюда с Украины — привез житель нашего поселка.
Мальчик с досадой воскликнул:
— Когда идем с папой на охоту — обязательно привяжется и отогнать невозможно, всех уток нам распугивает.
Так мы познакомились с секретарем партийной организации порта Константином Павловичем Мосалевым и его сыном. Свинушка не дала им поохотиться. Утки панически боялись невиданного в тундре зверя и улетали прочь.
— Скучно ей одной в поселке, с ездовыми собаками особенно не подружишься…
Мы повернули назад и пошли в поселок вместе. Свинья, самодовольно похрюкивая, не отставала ни на шаг. Ей нравилась прогулка в приличной компании.
Константин Павлович — старожил Яны. Он знает всю подноготную порта, всех Янских капитанов, старпомов, механиков и вообще всех выдающихся и невыдающихся людей Яны. Порт сначала основался в левой Янской протоке — Коугостах. Но морской бар перед устьем протоки был слишком мелководен. Приходилось перегружать грузы перед баром на открытом морском рейде с океанских судов на мелкосидящие речные.
Яна несет в море массу ила и образует перед дельтой порог сплошных мелководий. У Главной протоки глубины на баре несколько большие. Это и решило судьбу порта: его окончательно построили на ее берегу.
— И все-таки… морской бар для нас — дамоклов меч. Закапризничает Яна, обмелеет, и глубины на баре катастрофически падают. А в половодье воды хоть отбавляй. Яна выступает из берегов, заливает плоскую, как блин, тундру и наш поселок. Вода переливается через помосты. И кажется порой, идет человек как библейский Христос по воде. Плаваем на «гондолах» в клуб, в магазин, в библиотеку, точно в Венеции.
Облака расступились, открыв окна чистого неба: В лучах полуночного солнца загорелись карминовыми боками могучие стальные великаны.
— В 1936 году, — продолжал наш спутник, — по Яне плавал один крошечный пароходишко — «Сасыл-Сысыы». И в те времена его хватало на весь бассейн. А сейчас целый флот буксиров, самоходных и обычных барж плавает. Они увозят от нас вверх по реке двести тысяч тонн разных грузов. Поезжайте на бар — посмотрите, как открываются северные врата…
На баре
Плыть на бар можно было или на комфортабельном морском буксире, или на невзрачном портовом буксирчике, похожем на лапоть. Мы выбрали лапоть. Подцепив здоровенную пустую нефтеналивную баржу (катеришко казался против нее комариком), поплыли вниз по Яне к морю.
Яна здесь широка и привольна. Она изгибается крутыми излучинами и словно выпирает из низких берегов, готовая залить их. Совершенно плоские и низкие берега поросли едва приметными карликовыми арктическими кустарниками. Только железные бочки из-под горючего нарушают однообразие ландшафта. В низовьях Яны, так же как и в других районах Севера, скопилась за многие годы уйма пустых железных бочек. Их невыгодно вывозить обратно. Половодье растаскивает бочки по всей низовой тундре, и они попадаются иногда в самых неожиданных местах. Северяне подсчитали, что в Нижнеянских тундрах покоится миллион бочек. А ведь каждая стоит десять рублей. К счастью, эти бочки оказались незаменимой тарой для вывоза драгоценного касситерита — оловянного концентрата. Бочка с касситеритом стоит пятьдесят тысяч рублей.
Катеришка-малютка, вспенивая реку, легко тащил громадную железную баржу. Какая-то тихая прелесть была в низких зеленых берегах, широких серовато-стальных плесах.
И вдруг берега раздвинулись, незаметно ушли в стороны, и мы очутились в море. Повисли между небом и водой. Низкие песчаные косы, лагуны, маяк, вышки гидрографических знаков растаяли в туманной дымке. Спокойное малиновое море сливается с таким же небом. Не поймешь, где горизонт, где море, где облака. Морской рейд в двадцати километрах от устья Яны, в открытом море, Впереди замаячили фиолетовые столбики. Они дрожат, вытягиваются.
— Танкеры на рейде… — говорит старшина катера. — Не думайте, что здесь всегда тишь. Подует ветер — рожки да ножки останутся от всей этой божьей благодати. А ударит покрепче — едва лапти уносим из моря Лаптевых.
Тут и там темные полоски — замерли на якорях лихтеры с грузом. В бинокль различили знакомые контуры «Сибири». Она делает странные эволюции: идет тихим ходом, то и дело меняя курс. На длинном тросе тащит громадную баржу груженную лесом, с разгона разворачивая ее то вправо, то влево на добрые девяносто градусов, медленно двигает вперед. «Сибирь» буквально волокла баржу за собой по мелководью, играя, как лодочкой, теребила ее, не давая засесть на мель.
— Танцует северный вальс, — улыбнулся старшина, — на брюхе протаскивает через бар. Рискованно, но что поделаешь? Порт ждет грузов, восемнадцать суток простаиваем…
Вспомнилась встреча у причала. Мужественный человек с мягкой, почти застенчивой улыбкой на мостике — молодой капитан «Сибири» Громыко. Действительно, маневр выполнялся смело. Капитан шел на риск: застрянь баржа на мелководье, да грянь шторм, от нее останутся лишь щепки.
Вскоре порог остался позади, и Громыко поставил прорвавшуюся баржу на якорь на более глубоком подводном русле Яны. На всех парах «Сибирь» помчалась к дальней группе лихтеров, — они собрались перед порогом бара.
Плывем на своем буксирчике, любуемся редким зрелищем: мутные воды Яны, вливаясь в море, не смешиваются с зеленоватой, прозрачной водой океана. Ясно видна резкая граница пресных и морских вод. На зеленоватой морской глуби покачивается целый металлический город. Тут все из металла: трапы, висячие переходы, рубки, высоко взлетающие над палубой, поручни, флагштоки… Это танкеры с горючим. Их кованые палубы едва возвышаются над водой. С такой осадкой им не протиснуться через бар.
Причаливаем нашу громадную наливную баржу к борту танкера. Матросы налаживают шланги, включают моторы — и горючее потекло в ее железную утробу.
Мы поднялись на мостик. Два танкера сошлись вместе. Их палубы кажутся спинами фантастических подводных кораблей, внезапно всплывших из глубин океана. Металлические переплеты ферм, поручней, стальных опор усиливают это сходство. Да и море вокруг странно переливает стальным блеском.
Наша баржа, принимая горючее, почти не оседает (уж больно она велика), а танкер постепенно поднимается. Пока шла перекачка, буксирчик доставил нас на флагман эскадры — громадный танкер, «Эхаби». Забрались на верхнюю палубу — весь рейд как на ладони. Наверху ни души — команда отдыхает, У борта море зеленоватое, — вода прозрачная-прозрачная, вдали — сиреневое. И небо у горизонта сиреневое. Море повторяет окраску неба, точно холст художника цвета палитры.
С любопытством следим за маневрами «Сибири». Громыко переволакивает через бар лихтер за лихтером и ставит на якорь рядом с баржей, груженной лесом. Чего только нет на лихтерах! Ящики с продовольствием, машины, строительные материалы, мешки — груз, который давно ждут обитатели Верхоянья.
Тихая музыка льется откуда-то с кормы. Загорелый юноша с цыганскими глазами и черными кудрями перебирает струны гитары. На открытой, мускулистой груди — татуировка: сирены переплелись рыбьими хвостами… У планшира примостился матрос в тельняшке с ружьем наготове. Несколько моряков, облокотившись на поручни, вглядываются в зеленоватую воду, словно чего-то ждут…
Оказывается, идет охота на нерпу. Говорят, она чутко слышит музыку и выплывает из глубин послушать ее. Внезапно у самой кормы вынырнула нерпа, с любопытством смотрит на замерших людей человечьими глазами. Виден каждый волосок серебристого пятнистого меха. Грациозно перевернувшись набок, она исчезает в зеленоватой пене.
Матрос с ружьем растерялся; загляделся на обитательницу морских глубин и не успел выстрелить. Товарищи награждают его градом насмешек. Гитарист с новым пылом наигрывает нежные зовущие мелодии. Неожиданно нерпа вынырнула с другого борта, рядом с гитаристом. Матрос с ружьем прыгнул к нему. Блеснув светлым брюшком, нерпа скрылась, проказливо оглянувшись на людей. Матрос опять не успел спустить курок.
Так продолжалось еще некоторое время. Нерпа появлялась неожиданно то тут, то там. Матрос метался с ружьем от борта к борту, Проказница словно играла с людьми. Понимая всю опасность этой игры, нерпа отплывала все дальше и дальше в море, будто звала людей с собой.
Наконец матросы не выдержали, спустили шлюпку и начали преследовать морскую русалку. Она появлялась то с одного, то с другого борта и уплывала все дальше и дальше от корабля, заманивая моряков в открытое море. Матросы вошли в азарт. Шлюпка казалась уже крошечной. Вахтенный встревожился и дал сигнал шлюпке немедленно возвращаться на корабль. И вдруг пропавшая нерпа появилась вновь у самой кормы, словно прощаясь с нами взмахнула ластами, сделала виртуозное подводное сальто, скрылась в зеленоватой пучине и больше уже не показывалась. Матросы вернулись ни с чем, проклиная хитроумную морскую бестию.
Море стало зеленовато-жемчужным, а небо у горизонта — малиновым. Сиренево-фиолетовые облака спустились к южному горизонту и образовали длинный остров с горными вершинами и перезолами, Громыко утаскивал через порог бара последний лихтер. Наша баржа освободила танкер от горючего. Он всплыл и принимал теперь в себя горючее с соседнего танкера. Так оба танкера могли пройти обмелевший бар своим ходом. На катере мы вернулись к своей барже. Подцепив на буксир of потащил ее к бару и благополучно проскочил чертов порог, чуть не задев днищем песок.
К концу дня рейд опустел. К порту плыли по Яне длинным караваном. Впереди шла «Сибирь» с лихтерами на буксире, в кильватере двигались танкеры, замыкал шествие кораблей крошечный лапоть с огромной нефтеналивной баржой. На мачтах развевались Вымпелы. Встречные буксиры салютовали кильватерной колонне протяжными гудками. Навигация началась. Северные ворота раскрылись…
Маркелыча мы встретили впервые еще в Крестах, когда плыли с Семеном Новгородовым в Усть-Янск. В Крестах высадились мимоходом — решили заглянуть в местный магазин. Навстречу по рыжеватой дороге спускался к реке голубоглазый гигант с окладистой бородой, в развевающемся брезентовом плаще, в шапке, сдвинутой на ухо, в громадных морских сапогах. В широких красных ладонях он держал буханки свежеиспеченного хлеба. По земле бородач шагал прочно, тяжело ступая, вразвалку, по-моряцки, точно по ускользающей в бурю палубе. Он напоминал викинга, капитана норвежской шхуны, просмоленного морского бродягу, обдутого всеми ветрами мира…
Я не успел выхватить фотоаппарат. Незнакомец в глубокой задумчивости проследовал мимо, не обратив на вновь прибывших ни малейшего внимания, и пропал за поворотом дороги, точно приведение.
— Кто это? Гидрограф? Шкипер рыбацкой шхуны? Корсар Ледовитого океана? Семен рассмеялся…
— Маркелыч… — ответил он, — рыбак нижнеянского порта, отшельник нулевого километра. Живет и зимой и летом в самом устье Яны. Как в сказке, у самого синего моря, со своей старухой…
И вот мы мчимся на белоснежном быстроходном портовом глиссере в гости к Маркелычу. Мелькают знакомые берега — вчера мы проходили тут с караваном барж, возвращаясь с бара. Вот и устье Яны — нулевой километр. Отсюда ведется счет километров вверх по реке. Дальше — только море, такое же спокойное, ласкающее отмели, пошевеливающее тихие лагуны.
Глиссер причаливает к берегу, раскрашенному багряными, желтыми, изумрудными полосами приморских солянок, песчаных злаков и соляных хвощей. Среди дюн, густо заросших вейником, приткнулось несколько плоскокрыших домиков из почерневших бревен. Это Уэдей, крошечный поселочек в самом углу между устьем Яны и морем. Тишина, теплынь, светит незаходящее солнце. Ковры солянок окрашивают все вокруг в красноватый цвет, как будто смотришь на мир сквозь красные стекла. Воздух пахнет терпким, приятным запахом морской воды и водорослей.
Маркелыч встретил глиссер на берегу и повел нас в свою хибару. К гостям он не привык и чувствует себя не в своей тарелке. Избушка, приютившаяся на отлете у берега лагуны, обставлена какими-то шестами, веслами, обвешана рыбацким снаряжением; на крыше собачья нарта, у притолоки на гвозде висит ржавый чайник. Горенка чисто прибрана. Пол выскоблен. Вымытая посуда расставлена на полках. Чувствуется заботливая женская рука. Голубоглазая старушка пригласила к столу выпить чаю. В окошечко виднеется бесконечное море. Песчаные дюны освещены солнцем.
Невольно я представил хижину, заметенную сугробами, вздыбленные льды океана, вой пурги, длинную полярную зиму, жарко натопленную печку, уют и тепло одинокого жилища… И оценил выбор Маркелыча. На склоне лет он постиг прелесть общения с величавой природой Севера, обрел надежный приют на самом краю сибирской земли, где провел всю жизнь в бесконечных скитаниях.
Маркелыч — Сидор Матвеевич Маркевич, вырос в Южной Сибири, под Минусинском. Сибирское раздолье рождает удивительных людей: крепких, как дуб, прямодушных, неукротимых искателей, идущих по трудной таежной тропе до конца. Деды Маркелыча пришли в Сибирь из Латвии. От прибалтов ему достались голубые глаза, золотые волосы и борода викингов, от сибиряков унаследовал силу неукротимых стремлений.
Рано ушел он из семьи на заработки. В 1936 году оказался в Якутске, зимой 1938 года с котомкой за плечами перевалил Верхоянский хребет, засыпанный снегами, и достиг Верхоянска, совершив пешком путь в тысячу двести километров. По заданию первых геологических организаций он находит в горах Верхоянья строительные материалы, заготавливает и-сплавляет лес по Яне, строит первые дома Батагая, налаживает рыбный промысел в низовьях Яны.
В Уэдей, на берет океана Маркелыч тоже пришел пешком, совершив семисоткилометровый марш по льду Яны. Ему пришелся по душе этот дикий уголок полярного побережья, и он, построив из плавника избушку, остался здесь на всю жизнь. В Уэдее он наладил рыболовный промысел для первого рыбозавода, затем для Нижнеянска.
Летом в устье Яны валом идет нереститься ряпушка — северная сельдь, нельма, муксун, омуль. У нулевого километра — богатейшие рыболовные угодья.
Маркелыч — пионер освоения Верхоянья, потомок могучих сибирских землепроходцев. Этот огромный, голубоглазый, простодушный человек всю жизнь прожил неграмотным. Но невольное уважение испытывает к нему каждый, кто встречается с ним. Его знают все в низовьях Яны. С ним происходили самые удивительные истории…
Однажды — было это во время войны — поселок Уэдей, отрезанный тогда невообразимым бездорожьем от всего мира, остался без продовольствия. Маркелыч с товарищем отправились пешком за продуктами в Тикси, за триста километров по ледяному припаю океана. В середине дальнего пути у товарища отказала контуженная на фронте нога. Что только не делали — и короткие переходы с отдыхом, и веревку к носку привязывали (товарищ на ходу переставлял раненую ногу). Ничего не помогло. Вскоре он не мог двигаться вовсе и просил оставить его на произвол судьбы.
Маркелыч взвалил товарища на спину и понес. Выручила богатырская сила. Несколько суток брел он вдоль берега океана с живой ношей и донес товарища до избушки промышленника.
Он оставил больного в тепле, совершил последний переход в Тикси, раздобыл вездеход, перевез заболевшего спутника в больницу и доставил в поселок, терпящий бедствие, продовольствие. Это был героический поступок, но Маркелыч рассказывает о нем как о простом, будничном деле.
А недавно Маркелыч с тремя товарищами возвращался на лодке из нижнеянского порта. Ледоход еще не кончился, они пробирались по реке, увертываясь от громадных льдин. И все-таки не убереглись — лодку перевернуло. Люди очутились в ледяной воде, вцепились в лодку, в плавающие доски. Лишь Маркелыч плыл «своим ходом», подбадривая товарищей. К счастью, подоспела «Лена» — буксир, заметивший людей, попавших в беду. Когда, вымокших и окоченевших, их вытащили на палубу, Маркелыч вытянул из-за пазухи уцелевшую каким-то чудом бутылку спирта и протянул молоденькому милиционеру, посиневшему от холода, находившемуся почти без памяти.
— На, сынок, отогрейся…
По очереди протягивал Маркелыч бутылку своим спасенным товарищам, а затем приложился сам, опорожнив бутылку до дна. После ледяного купания спутники его попали в больницу. А бородатый богатырь даже не получил насморка.
Каждые три года Маркелыч собирается на материк. Уезжает; с большими деньгами — проведать сыновей в Ленинграде, получивших там высшее образование. Но ему удается добраться только до Якутска. Он спускает заработанные тысячи в компании непрошеных друзей и снова возвращается в родной Уэдей к своей старушке. Маркелыч на всю жизнь остался доверчивым как ребенок.
Долго бродим у одиноких избушек, среди пустынных дюн, по берегам голубых лагун, восхищаясь поэзией уходящего Севере.
Дальнейшие приключения Малыша
Однажды в Москве почтальон принес нам письмо из далекой Антарктики. В конверте лежали листки исписанные мелким неразборчивым: почерком, фотографии глетчеров, пингвинов, вертолетов и диплом, украшенный колесницей Нептуна. В диплом было вложено свидетельство о крещении, заверенное печатью с голубым трезубцем. В шутливом свидетельстве значилось, что «бывший землеходец Григорьев Николай Филиппович, вступивший во владения царя подводного Нептуна и окунувшись в купель морскую, торжественно признается отважным мореходом и нарекается отныне славным имением тюлень-идеалист».
Письмо прислал из Антарктиды Малыш. Диплом он получил на экваторе после крещения в соленой купели. Фотографии изображали окрестности поселка Мирный и скалистые ландшафты таинственного оазиса Бангера, где Малыш работал уже целый год.
Как же очутился он на обледенелом континенте Антарктиды, за двадцать тысяч километров от Якутии? После успешного завершения экспедиции вокруг хребта Тас-Хаяхтах и доклада в Москве Николай вернулся в Якутск. Он заболел «северной горячкой», проглатывал отчеты героев исследования Сибири — Толля, Воллесовнча, Черского, мечтал открыть потерянную Землю Савинкова.
Вспоминая последующую полосу своей жизни, Малыш краснел и чертыхался. Он вообразил себя великим исследователем Сибири и приступил в Якутске к организации собственной экспедиций на Север, на свой страх и риск. Малыш уволился из Верхоянской экспедиции, купил на якутском рынке два пуда мяса и, вконец изумив хозяйку квартиры — милую старушку, принялся сушить в печи мясо и толочь его в ступе в порошок. Он готовил себе в дорогу леммикан — пищу полярных путешественников. Собрав сушеного толченого мяса целый мешок (с продовольствием было туго), Малыш раздобыл кучу всевозможных мандатов, имевших тогда солидный вес. Он был представителем Комитета Севера, Комсевморпути, Гидрометеослужбы, Якутского краеведческого музея. Правда, денег он от этих организаций не получал. Только Гидрометеослужба заключила с ним договор на организацию водомерного поста на далеком Анабаре, куда добраться из Якутска в ад времена было очень трудно. По договору Малыш получал деньги только на проезд и полный комплект метеорологических приборов.
Это не смутило Николая, ведь Воллосович, Черский и многие другие полярные путешественники получали на свои великолепные северные одиссеи ничтожные субсидии и вкладывали собственные средства.
Малыш распродал весь свой скарб, забрал остатки своих денег, заработанных в экспедиций, и был готов пуститься та Дальний Север. В это время в Якутск прибыл начальник правительственной Лено-Хатангской экспедиции Арктического института. Отряды этой экспедиции были уже укомплектованы и разбросаны на огромном пространстве побережья океана от Лены до Хатанги.
Малыш встретился с начальником экспедиции и показал свой маршрут, пересекавший всю территорию деятельности экспедиции. Перед начальником стоял юнец маленького роста, одетый в меха, с нежным, почти девичьим лицом и светлыми глазами, блестевшими дьявольской решимостью. Опытный полярник понял, что происходит в душе Малыша. Он сказал, что маршрут в одиночку считает безумием, хотел бы помочь, но оформить в отряд не может — заполнены штаты ж выдал ему мандат: «Всем отрядам экспедиции оказывать всемерную помощь».
В тот те день Малыш выехал с почтовыми нартами на Север…
Не будем описывать всех злоключений, которые выпали на Долю молодого исследователя. К счастью, все отряды Лено-Хатангской экспедиций помотали Николаю в дальнем пути снаряжением, продовольствием; транспортом. Полярники понимали, что этот маленький, чертовски настойчивый человек совершает в сущности подвиг.
В невероятно короткий срок Малыш добрался до Анабара, организовал первый водомерный пост на девственной реке, провел геологическую съемку белого Цятна — северо-западной части хребта Прончищева, нашел у берегов полярного океана месторождение каменного угля. На утлой лодчонке проплыл от устья Оленёка к устью Лены и благополучно прибыл через год на базу Лено-Хатангской экспедиции на острове Столб.
Малыш явился не с пустыми руками. Он привез образцы каменного угля и геологическую карту нового малоисследованного района, расположенного вдоль трассы Северного морского пути. В Тикси Малыша зачислили в состав Лено-Хатангской экспедиции…
Это было, пожалуй, последнее на Севере путешествие смельчака-одиночки. Наступил иной век — планомерных исследований хорошо организованными экспедициями.
С той поры Николай работал во многих северных экспедициях. На Индигирке исследует дикие хребты и находит месторождение каменного угля, покрывает геологической съемкой «белые пятна» на карте Северо-Востока. Несколько лет работает в составе большой экспедиции Горно-геологического управления Главсевморпути, искрещивает своими маршрутами Чукотский полуостров. На притоках реки Ванкарем обнаруживает признаки золота.
Отечественная война застала Малыша на Чукотке. Дальстрой предпринимает широкие поиски олова — оборонного металла, и Николай проходит сотни километров, подготавливая открытие оловянных кладов Чукотки.
Грозный гул войны глухими раскатами достигал Дальнего Севера. Военные организации начинают спешно прокладывать транссибирскую авиалинию от Аляски, через Чукотку, колымскую тайгу, Якутию на Красноярск и далее к фронту. По этой трассе должны лететь на фронт боевые самолеты, купленные в Северо-Американских Соединенных Штатах на колымское золото.
Нужно было выбрать и оборудовать в тундре и первобытной тайге на вечной мерзлоте посадочные площадки для тяжелых и скоростных военных самолетов. Малыш стал геологом и геоморфологом этой, авиатрассы. Он летает по всей Северо-Восточной Сибири, участвуя в выборе этих важнейших площадок. Строительство шло с поразительной быстротой. Тысячи боевых самолетов полетели на фронт по этой неуязвимой внутриконтинентальной магистрали.
После войны научные интересы Николая окончательно определились. Он увлекся вечной мерзлотой.
Вечная мерзлота занимает четверть всей суши земного шара, почти половину земель Советского Союза, всю Северо-Восточную Сибирь. Настоящий заповедник ее — Якутия.
Малыш отправляется к Владимиру Афанасьевичу Обручеву, директору Института мерзлотоведения Академии наук, и просит отозвать его из военного ведомства на мерзлотную станцию института, в Якутск. Обручев добивается перевода. С тех пор Николай не расстается с исследованием вечной мерзлоты всю жизнь…
Изучая мерзлоту во всех географических зонах Якутии, Николай везде наблюдает одни и те же признаки быстрого ее таяния. На севере Якутии разрушаются материковые льды, сокращаются наледи, фирновые снежники и последние ледники в горах Верхоянья.
Причина деградации вечной мерзлоты была достаточно-ясной. Вековое потепление климата охватило не только Арктику, но и все пояса северного полушария. Состояние мерзлоты чутко отзывается на это потепление. Но происходит ли потепление на всем земном шаре? Как ведет себя вечная мерзлота в других его районах? Это было неясно.
И вдруг Николай узнает, что в дальний путь собирается Вторая антарктическая экспедиция. Он понял, что исследование вечной мерзлоты в самой далекой точке южного полушария — в Антарктиде, переживающей ледниковый период в наше время, прольет свет на многие загадки.
Малышу удается попасть в эту экспедицию. Ему поручают исследовать мерзлоту в оазисе Бангера…
Странный, фантастический мир открылся с вертолета. Среди мертвой ледяной пустыни выступали голые коричневые холмы и бурые каменистые сопки. В ложбинах, усыпанных обломками скальных пород, переливались синие, голубые, зеленые, изумрудные, желто-коричневые и даже красные озера. Отвесные стены голубоватых глетчеров окружали оазис, лишенный льда, и сверху казалось, что страна коричневых скал и цветных озер опущена на дно ледяной чаши.
Как странно складывается жизнь человека! В юности Малыш, увлеченный подвигами Амундсена, мечтал ступить на Южный полюс и вот теперь садится на вертолете в его преддверии. Шестнадцать тысяч километров проплыл Николай в Атлантическом и Индийском океанах. Триста семьдесят километров пролетел на восток от Мирного вдоль обледенелых берегов Южного континента и наконец спустился в загадочный мир, затерянный во льдах восточного побережья Антарктиды.
На берегу озера Фигурного, рядом с походными домиками метеорологической станции Первой антарктической экспедиции. Малыш поставил свою палатку. Туго натянутая полукруглым алюминиевым каркасом, она походила издали на эскимосскую хижину.
В первые же дни Николай облетел почти весь оазис, совершив двенадцать посадок. Чудесная машина, как гигантская красная стрекоза, садилась в самых недоступных местах: на вершины сопок, в ущелья, у каменистых берегов озер на крошечные площадки, где едва умещались четыре колеса вертолета.
В оазисе уже побывали аэрофотосъемщики и засняли его с воздуха, метеорологи второй год вели наблюдения. На вертолете Николай летал с геологами. Они составляли подробную геологическую карту оазиса и уже в первых маршрутах убедились, что льды Антарктики отступают. В заливе Индийского океана глетчеры освободили множество мелких скалистых островов, и ледниковый щит оставляет теперь более крупные участки суши: остров Томас, острова Малого оазиса и собственно оазис Бангера, который является большим островом прибрежного архипелага.
Поражали исследователей бесчисленные озера. В ложбинах, загроможденных моренными наносами, нашли их около ста. Множество мелких бессточных озер оказались солеными. Белесые полосы солей выступали на берегах, а вода, переполненная цветными солелюбивыми водорослями, переливалась разными цветами. Соление озера в Антарктическом оазисе свидетельствуют о несомненном потеплении климата. Пресные воды тающих ледников, скапливаясь в бессточных ложбинах, испаряются, и концентрация солей быстро повышается.
Обследуя высокие стены материковых льдов, окружавшие Оазис, Николай повсюду видел следы быстрого их таяния, разрушения и отступления. По трещинам сочилась вода, журчали ручьи. Сползая, громадные ледяные глыбы складывались в ступени гигантских лестниц. Льды отступали и по всему побережью, обследованному советской экспедицией.
Целый год Малыш наблюдал поведение вечной мерзлоты в оазисе Бангера. С невероятной настойчивостью вел эти важнейшие наблюдения и зимой, Кода в оазисе свирепствовали ураганные ветры и бесновались пурги чудовищной силы.
Вечная мерзлота в Антарктическом оазисе вела себя так же, как и в далекой Якутии. И здесь потепление климата заставляло ее уступать свои позиции. Сомнений не было… В южном полушарии Антарктида испытывает потепление, так же как и Арктика в северном полушарии. Причина изменений климата обоих полушарий Земли одна. Вековые похолодания и потепления происходят одновременно на всем земном шаре и зависят от колебаний активности Солнца — звезды, управляющей жизнью нашей планеты…
Из Антарктиды Николай вернулся полный впечатлений, с новыми планами. Недолго он жил в Москве в комфортабельной квартире, полученной после Антарктической экспедиции, украшенной мамонтовыми бивнями, шкурами белых медведей, чучелами пингвинов, австралийскими и якутскими сувенирами.
Малыш снова отправился в Якутию. Ему не давало покоя последнее «белое пятно» вечной мерзлоты — область сибирских побережий, великих шельфовых мелководий, могучих дельт якутских рек, морских отмелей и островов моря Лаптевых. Здесь точно в фокусе скрещиваются нити угловых проблем и неразгаданных загадок мерзлоты..
Когда мы приехали в Якутск, Малыш обрабатывал интереснейшие материалы первых своих приморских экспедиций и готовил к печати монографию «Многолетние мерзлые породы приморской зоны Якутии». Сейчас монография вышла в свет.
Малыш опять в пути, он забрался на самую дальнюю станцию Института мерзлотоведения — в устье Енисея, исследует мерзлоту побережья Карского моря и пишет новую книгу, посвященную вечной мерзлоте шельфовых отложений полярных морей…