— Кому бы вы думали?
— В императорскую публичную?
— Ни боже мой! Библиотеке конгресса в Вашингтоне! Американцы вывозят ее вот здесь, по Амуру! — «У вас под носом!» — хотел бы он сказать.
Гинсбург играл на рояле. Потом он рассказывал про Англию, куда недавно послан был отцом. Он восхищался Дизраэли, говорил, что только благодаря ему страна достигла такого расцвета и величия.
— Как смело действуют англичане в Индии, Китае, Африке… Дизраэли создал современную Английскую империю!
Старый золотопромышленник в это время угрюмо молчал. Он знал, что отец Гинсбурга получит, несмотря на свое происхождение, баронский титул от государя за заслуги в золотой промышленности.
А Писотька уж вернулся в Мылки и рассказал все Денгуре, который тоже недавно побывал на сан-синской ярмарке.
Денгура все еще сохранял подвижность и жажду жизни во всех проявлениях и даже сам удивлялся этому. Косая Исенка несколько лет тому назад родила ему сына. Вот уже много лет прошло, как Денгура наголо облысел. Ну, что сделаешь!
— Хотелось бы и мне еще почета! — сказал он. Сорок лет тому назад Денгура был старшиной рода Бельды, халадой. А теперь? После Сан-Сина, не осталось и у него никаких надежд на маньчжур. Он уже давно отвык от этой массы бедняков и нищих, от вони и грязи и от рубки голов. Ставят человека на колени, свяжут руки. А он покорно голову нагнет, палач подскочит, размахнется… Тьфу!
У маньчжур там все валится, и сами они как гнилые! А что делают рыжие в портах — страшно! Денгура нашел много своих старых знакомых. Но не было в них былой силы!
Народ недовольный, порядка нет, вся торговля в руках ловких китайцев, они и ремесленники, и земледельцы, полицейские чиновники. Неужели и моя жизнь зря прошла? Неужели Удога прав? Нет! Денгура не желал уступить Удоге. Тот хоть и моложе, а выдвинул себя и очень в большом почете, все старается. Да, он работал, хотел быть честным, давно научился молиться в церкви, косу отрезал. И вот явился Песу и сказал, что был в Хабаровке, жаловался. Скоро весь прииск разгонят.
Денгура решил жаловаться, но не губернатору. Ведь летом все ездят. И Корф, наверно, в разъездах, если хорошая погода. Да и от высокого начальства нет толку. Песу пожаловался, а я что? Денгура знал, что в Николаевске начальником управления назначен Телятев. А прииск находится на его земле. Денгура знал Телятева хорошо. Он решил ехать в Николаевск и сделать донос Телятеву, и перехватить славу у Писотьки. Он надеялся, что его за верный донос наградят. Денгура не поленился и вместе с молодой женой отправился вниз по реке на лодке. Денгура лишь боялся, что кто-нибудь уже донес прежде него и Писотьки! Поэтому Денгура спешил и волновался. Такая штука, как своя власть, выбранная простым народом, не понравится всем одинаково — и русскому начальству, и китайскому. Денгура слыхал, как на Желтуге китайская полиция и войска окружили республику… А говорят, что и на речке Ух есть желтугинцы…
Мести мужиков Денгура не боялся. В старые времена Депгуру не раз пугали, грозили ему, но он знал, если стоишь за закон — пугаться нечего…
ГЛАВА 16
Ночью луна светила между скалами, словно ее повесили для освещения долины. Василий и Катя возвращались тропой с нового далекого участка, на котором хотел мыть Егор. Внизу серебрилось множество деревьев и слышалось, как журчит ключ. Ночь начиналась жаркая и тихая, и на душе было тихо и грустно.
Когда завиделись огоньки вдали, Катя тронула руками плечи мужа, словно от усталости, заглянула ему в лицо. Ее глазенки сверкали.
Васька вдруг провалился и загрохотал по камням, исчезая в кустарнике. Серебристая зелень оставляла на себе его след. Катя кинулась за ним. Васька скатился к самому берегу. Среди исполинских деревьев появился человек.
— Вася? — спросил он.
— Я! — Вася разглядел знакомого китайца.
— Ходи обратно… Сегодня худой человек есть…
— Че про отца слышно?
— Папка живой! — ответил китаец. — Приехали люди. Сказали.
— Пойдем быстрей отсюда, — сказала Катя, — это Сашка поставил караул.
Молодые не были на старом прииске всю неделю. У костра на чурбане сидел Ломов с ружьем, и тут же на бревнах несколько старателей слушали, как спорят опять между собой Студент и Полоз.
В бревенчатой избе Кузнецовых темно. Дверь скрипнула. Татьяна вскочила и зажгла огонь.
— Что отец?
— Племянник Ксеньки приехал, видел его, лежит пока, — ответила Татьяна.
— А вчера ночью опять подходил какой-то человек и его стреляли. Кровь была на траве. Собаки нашли утром и показали.
— В тайге живут люди! — сказал Василий.
— На ночь вокруг прииска расставлены Сашкой караульные. Федосеич говорит, что в китайских артелях недовольство, ропот начинается, жаловались ему, что мало зарабатывают. Сашка их караулить в тайгу посылает.
— А он стрелял?
— Ответил. Пулю нашел Илья. Такая же, как отцу досталась. Спирька собрался в тайгу, обещал его подловить.
«Выживет ли?» — думал каждый на прииске, но при детях Егора никто об этом не говорил. Люди ездили с Амура и на Амур и часто привозили новости из Уральского, Егор, видно, все еще был плох.
— У Спирьки характер известный! Как он его поймает? Не зима, следа не видно! По речке прошел, и нет следа, где искать? А Спирьку самого стрелил бы, где его искать потом?
— Силпн жалуется, мол, в деревне жили пятнадцать лет, ни разу не дрались! А казнить, мол, опять придется… Потом скажут — самосуд… Выдавать тоже нельзя, закроют прииск. И простить нельзя. А Сашка говорит, китайские люди не боятся, только надо сказать, что делать. Наших людей много, говорит, наша люди не жалеет!
Утром Василии слыхал, как пришел Сашка.
— На молитву! На молитву! — кричал он. — Богу молиться! За царя, отечество, за папку с мамой! За маленьких ребятишек! За бабушку и дедушку! Всем молиться!
— А я — еврей, господин Камбала! — говорит Мастер. — Свой бог есть! В пятницу золото не скупай, часы не продавай! Молись, проси простить. С понедельника опять торгуй! — отвечал Камбала. — Политичка! На молитву! Пошел на молитву! — Сашка вытягивал Полоза за ноги из палатки.
Полоз любил утром поспать.
— Я не православный…
— Пошел, пошел… Католик — в Христа веруешь. Иди молись за царя!
— За царя?
Полоз знал, что если сейчас сказать Сашке, что не веришь в бога и в царя, то он погонит с припека. Скажет: «Все несчастья твои изо рта!» — и выгонит без всяких разговоров. А за его спиной — сотни старателей, со всей их темной верой и силой. Сашка приказывал и ему, и Студенту вставать рано и строиться на молитву в шеренгах со сбродными артелями из богобоязненных мужиков.
— Действительно, за болтовню приходится расплачиваться! — сказал Полоз.
— Че, не веришь? Иди! Иди! Становись!
Сашка погнал Студента.
— Молись, чтобы простил за глупости! — Сашка замахнулся бамбуковой палкой.
— Сашка, я же тоже за счастье людям! — сказал Студент.
— Знаю! А я за что? Ты говорпшь, когда будет хорошо? Потом? А мне надо порядок сейчас. Порядка нету? Иди работай! Мне некогда!
— Порядок должен быть не религиозный…
— Хорошо! Другой порядок будет — будем другой исполнять. Пока нету. Пока такой. Исполняй такой! Иди, живо!
Сашка всем нравился. С ним никогда не бывало скучно. Ему прощали его грубости.
Сашка после ранения Егора стал поосторожней. Но свое беспокойство он прикрывал шутками. Он знал, что и его, и любого из старателей в любой момент может настигнуть пуля. Могли явиться опасности и похуже… Он готовился ко всему.
— А бога нет! — склабясь, сказал Ломов, становясь вместе с Ксеней. Он запнулся за корень дерева и обматерился.
— Мой папка всегда говорил — все болезни к человеку входят в рот. Все несчастья выходят у человека изо рта! Ты что сейчас говорил? — спросил Сашка.
— Вася, читай молитву, — сказал Ломов. — Ты грамотный… Бери, Вася, молитвенник.
— На той стороне монах читает. Ты — тут! — сказал Сашка. — Завтра молитву читать тебе! — сказал он Студенту.
Васька взял новенький молитвенник и стал читать. Все истово крестились.
— А царя-то, говорят, опять… того… — не утерпел Ломов после молитвы.
— Царь тебе мешал? Мой золото и молчи! — отвечал Сашка. — Наслушался! Дурак! Они уйдут, а тебе жить на месте. Тебя в тюрьму, а они скажут — мужик дурак, темный!
— А я, Вася, собрался домой! — сказал Ломов.
— А как же пекарня?
— Я-то остаюсь! — сказала Ксеня. — Он пусть едет. Хозяйство нельзя бросать. Тут я и одна управлюсь. Без меня он много не моет, а я на пекарне занята. Доля-то мне идет… А он-то один не управляется. И пески поднять, и возить, и мыть… Куда же одному-то… Пойдем уж сразу, собирайся да с обеда и езжай…
— А у тебя, Ксенька, с кем ребята? — спросила Таня, взяв лопату.
— С кем? Дома, старший там, да брат мой… Бабки, поди.
— Сколько ребятишек-то?
— Осмеро, как у китайца! Надо ехать, че поделаешь! — почесывая затылок и сдвигая шляпу на лоб, говорил Ломов. Ехать ему, кажется, не очень хотелось.
— Езжай, езжай, — говорила Ксенька, — не раздумывай! Не тяни! Дело-то, дело-то тамока стоит, поди… А тут че и случится, какой с бабы спрос? Осьмерых-то не осироти!
— Ты думаешь, разгонят? — спросила Таня.
— Куда такую ораву разогнать! Придут, так, поди, сами рады будут.
— А без лодки-то ты как потом? — спросил муж.
— Я одна! Делов-то! Каждая семья возьмет в загребные! Грести, поди, смогу… Отработаю…
Пришел китаец-ресторатор.
Ксенька оставила пекарню на него и пошла в свою низкую бревенчатую зимовьюшку собирать мужа в дорогу.
Староверы привезли в лодке связанного молодого парня и стали объяснять Сашке, в чем его вина.
— Пори! Пори сам! — сказал Камбала. — Второй раз — я! Это дело артельное… Сколько пороть — решайте. Убить нельзя. Пороть можно, сам виноват — сам пусть отвечает.
Камбала уехал на другую сторону реки и нырнул в штрек, он пошагал, согнувшись, в глубь его. Во тьме горела одинокая свеча.